В наши кружки с «Невским» так и норовили залететь опавшие листья. Полковник был усат, мордат и грозен. Он тушил бычки мимо пепельницы, стучал кружкой по столу и кричал:
      — «Убойный» отдел главка — дети против нас, салаги! Сравни их раскрываемость и нашу! А, Зураб? Ты мне нравишься… Так закрыть всех «скомороховцев», как это мы сделали — у них кишка тонка…
      — Я возьму еще пива, полковник, да?
      — Сиди! Сам возьму. Так вот, насчет Каценельсона. Ты почему заинтересовался, Зураб? Не хитри со мной! Я тебе так скажу — суд разберется, они это совершили или не они. На Скоморохове столько трупов, что им всем на три пожизненных хватит…
      — А кто все-таки на самом деле убил Каценельсона, полковник?
      Шиллер на миг застыл.
      — У тебя дети есть, Зураб?
      — Четверо.
      — А у меня один. Балбес! И вот представь — приходит ко мне человек, которого я давно знаю по службе. И говорит мне: спасай! Сына моего, говорит, подставили! Влипнуть может серьезно. Я прошу тебя, говорит, как отец отца — дай ему шанс…
      Незаметно я нащупал диктофон в барсетке, но… Нет, не могу записывать втихаря.
      Шиллер побагровел от пива. Он схватил за задницу девушку, убирающую столы. Та взвизгнула. Шиллер передразнил ее.
      — Чертова шлюшка… но попка как орех.
      — Успокойся, полковник, — произнес я как можно внушительней.
      — Есть! — собрался Шиллер. — Все в порядке, командир, — показал он свои ментовские «корочки» подошедшему охраннику. И снова повернулся ко мне. — Понимаешь? У меня ведь тоже сын, с которым завтра то же самое может случиться. Потеряет где-то свой мобильник, а его к какому-нибудь убийству привяжут…
      Так, Зураб, теплее, еще теплее.
      — Крохоняткин? — обронил я наугад.
      Шиллер на мгновение протрезвел. Я видел, как он с ужасом прокручивает в памяти всю нашу беседу.
      — Такой раскрываемости, как у нас, в главке никогда не будет! — выкрикнул он, но как-то не очень уверенно. И для пущей убедительности добавил: — Давить бандюков, давить, на хуй!
      Пепельница разлетелась под его кулаком, и к нам вновь поспешил охранник…
 

***

 
      Мы с Зудинцевым грелись на лавочке под последними лучами осеннего солнца, когда Родя Каширин выскочил из подъезда, давясь от хохота:
      — Бабушка Крохоняткина-младшего послала меня в таких непарламентских выражениях, что я потерял дар речи! Сказала, что ее внука уже искал один черножопый… Извини, Зураб, но она имела в виду тебя!
      Я вздохнул. Врезать бы Роде, да не солидно как-то, без пяти минут миллионер, наследник заокеанской тетки… если не врет, конечно. Но, кажется, не врет. Сияет как медный котелок и пьян каждый день.
      — И все-таки бабуля, надо отдать ей должное, — торжествующе продолжил Родион, — посоветовала зайти к приятелю внука, Лехе Бычкову.
      — А адрес? — спросил Зудинцев, меланхолически щурясь на солнце.
      — Адрес у нас в кармане, — усмехнулся Каширин. — По странной случайности гражданин Бычков регулярно задерживался в нетрезвом виде на старушке-«мазде», принадлежащей Виктору Крохоняткину.
      Кореш Вити обитал в соседнем доме-«корабле». Обоссанный лифт доставил нас прямо к дверям его квартиры.
      — Кто там? — раздался женский голос.
      — Пэрэпись населения! — почему-то выпалил я со злостью.
      Ребята захохотали, и Каширин зычно добавил:
      — Впиши себя в историю России!
      Дама в атласном халате и в бигудях выглядела эффектно, ничего не скажешь. Слегка напоминала нашу Агееву. Со столь же кокетливой, как и у Марины, интонацией она заметила:
      — Что-то не очень похожи вы на переписчиков! Да и до переписи еще две недели.
      — Мы пошутили, — признался Каширин. — Нам нужен наш товарищ Алексей Бычков.
      — А-а…— Дама была разочарована. — Ищите его в ближайших разливухах… А сюда больше не являйтесь… переписчики.
      Дверь перед нами захлопнули.
      — Надо было с ней познакомиться поближе, — мечтательно произнес Зудинцев. — Может, узнали бы что…
      — Мы и так узнали достаточно, — махнул рукой Каширин. — Жаль только, фотки Бычкова у нас нет. Зато Крохоняткин присутствует. — Он гордо продемонстрировал ксерокопию «несгибайки», добытую в паспортном столе за коробку конфет.
      — Кроха-сын к отцу пришел, — продекламировал Зудинцев.
      — И сказала Кроха, — подхватил Родион. — «Я на зону не хочу, мне и здесь неплохо»… А в Аргентине еще лучше.
      В первой же рюмочной мы взяли по сотке, по пиву и по паре бутербродов.
      — А я, ребята, скоро ухожу из Агентства, — вздохнул Зудинцев, разминая «Беломорину». — В угрозыск возвращаюсь…
      — Обнорский в курсе? — спросил я.
      — Не-ет… Пока не знаю, как ему сообщить.
      — Ну, Жора, ты даешь, — присвистнул Каширин. — Неужели по ментовской зарплате истосковался?
      — Значит, так, — рубанул рукой Зудинцев. Видно, эта тема была ему не очень приятна. — Во-первых, я начальником отдела иду — там деньги неплохие.
      — А во-вторых, не в них счастье, — подколол его Родион.
      Мы взяли еще по сотке.
      — Пора работать, — напомнил нам Георгий и подозвал пожилого буфетчика…
      Конечно, парня на «несгибайке» он не признал.
      — Мы не менты, не думай, — попытался я успокоить мужика. Но тот лишь криво усмехнулся.
      Осенний воздух после смрадной разливухи опьянил нас еще больше.
      — Неохота мне уходить, ребята, — рассуждал Зудинцев, пыхтя «Беломориной», когда мы переместились в следующее подвальное кафе. — Ведь Агентство для меня — та же ментовка. Вот ради чего мы сейчас пашем в выходной день?
      — Ради меня, Георгий, — ответил я. — А если тебе понадобится — я буду пахать ради тебя.
      — Не в этом дело. — Зудинцев досадливо махнул рукой. — Мы пашем и не задаем себе вопрос: что нам за это будет?
      — Потому что для нас важен процесс! — приподнял я палец.
      — Верно, Зураб! — воскликнул окосевший Каширин. — Для нас как для настоящих самураев важнее всего путь, а не результат! И мы обязаны его пройти до конца… Сколько там еще осталось разливух?
      — У меня и в ментовке выходных почти не было, — продолжал рассуждать Зудинцев. — Вот только разница в том, что будучи опером я мог этого Крохоняткина закрыть на трое суток. И никакой бы папаша меня не остановил…
      — Не заливай, Жора, — пьяно усмехнулся Каширин.
      — Да пошел ты! — Георгий не на шутку разозлился.
      Чтобы успокоить ребят, я взял еще водки. И показал «несгибайку» буфетчице. С тем же результатом.
      Повезло нам лишь в пятой разливухе. Усатый служитель барной стойки, посмотрев на фото, перевел взгляд на нас. Купюра в пятьсот рублей моментально исчезла в его кармане.
      — Это Спайдер, — сказал усатый. — Бывает частенько, но в последние дни куда-то запропал.
      Вздохнув, я достал сто баксов. Повертел купюрой перед жадными глазами буфетчика, затем убрал ее в карман и написал на клочке номер своего мобильника.
      — Знаешь, что надо сделать?
      Тот кивнул.
      — Князь, ты соришь деньгами! — укоризненно воскликнул Родион, когда мы шли, пошатываясь, по вечерней набережной.
      — Не в них счастье, сам же сказал, — хохотнул Зудинцев.
      — Ты думаешь, я из-за наследства? — ощетинился Родя. — Плевать я хотел. Но Аргентина — это же… это же море, солнце, танго…
      — Футбол, — подсказал Жора.
      — Да, и футбол.
      — Да брось ты, Родя, какой футбол? Вот в октябре наши будут грызунов иметь. Прямо, между прочим, в Тбилиси. А, Зураб? Как думаешь, вставят наши вашим?
      — Не вставят.
      — Это почему же, генацвале?
      — А мы свет отключим, — ответил я.
      Родя и Жора захохотали.
      Я затянул «Сулико», ребята подхватили.
      Редкие прохожие испуганно обходили трех пьяных самураев стороной.
 

***

 
      На здоровье я никогда не жаловался и не знал, что такое похмелье. Но в это утро почувствовал вдруг, что расследование обходится мне слишком дорого — оно бьет не только по карману, но и по печени. К счастью, мне удалось убедить Обнорского, что в результате мы можем получить сразу две сенсации. Во-первых, найти истинных убийц Каценельсона… А во-вторых — взять наконец интервью у Марата. Хотя, честно говоря, я не жаждал с ним новых встреч.
      — Ага! — радостно воскликнул мне в лицо невысокий лысоватый бугай в кожанке, едва я шагнул на порог Агентства.
      — Ну наконец-то, — подхватил другой, долговязый, махнув перед моим лицом красными «корочками» с золотой тисненой надписью «МВД России».
      — Послушайте! — возмутился я. — Вы задолбали меня с вашим сериалом! Я не снимаюсь у вас, я здесь работаю, понимаете, да?
      — Да кто ж в этом сомневается, Зураб Иосифович? — ласково произнес лысый. — И мы, с позволения сказать, не актеры, «корочки» у нас самые настоящие — проверьте!
      — Пройдемте, господин Гвичия, побеседуем, — пригласил долговязый. Мне показалось, он почему-то смущался. — Кстати, Обнорский дал добро на нашу с вами встречу.
      Мы расположились в кабинете отсутствующего шефа. Ксюша моментально принесла нам кофе.
      — Нас интересует ваш знакомый Усманов, — с усмешкой начал лысый.
      Я улыбнулся в ответ:
      — Да, у меня есть такой знакомый. Что дальше?
      Долговязый достал из папки бумажку и монотонно зачитал:
      — Вы в один год с ним закончили Рязанское высшее десантное училище и вместе принимали участие в боевых действиях в составе ограниченного контингента Советских вооруженных сил в Афганистане…
      — Ну да, более того — мы три года служили в одном и том же полку. А в чем дело?
      — А в том, что Марат Хусаинович вчера ночью скончался в тюремной больнице имени Газа от сердечной недостаточности, — произнеся эту фразу, лысый пристально посмотрел мне в глаза.
      Моя вежливая улыбка медленно таяла. Я не видел нужды в том, чтобы это скрывать. Я вспомнил, как сквознячок нес над полом листы бумаги. И голос Карабанова: «Иди, Гвичия. Пусть твой дружок тебе спасибо скажет…» И голос Марата: «Ты решил, Князь, что я уже не жилец?»
      Я все это вспомнил мгновенно. И стало мне худо.
      А дальше начался классический спектакль — со злым и добрым следователем. Ребята хотели узнать, не встречался ли я каким-то образом с Усмановым в последние дни. Я вполне резонно отвечал, что прокуратура мне в такой встрече отказала, и, значит, никаких иных возможностей повидать своего товарища у меня не было.
      Опера, видать по всему, были тертые и вскоре поняли, что выжать из меня ничего не удастся.
      — Я одно не могу понять, — заметил я на прощание. — Если Усманов умер от сердечной недостаточности, то почему УБОГТ занимается этой смертью?
      — Зураб Иосифович, — укоризненно протянул лысый. — Вы же опытный человек! И знаете, наверное, что в последнее время почему-то многих интересных людей настигают инсульты и инфаркты. Причем внезапно! Вспомните хотя бы Зюзина…
      — А телефончик наш не выбрасывайте, — сказал мне, пожимая руку, долговязый.
      Когда они ушли, я щелчком направил визитку в корзину для бумаг… попал. Тошно мне было — край.
 

***

 
      Земляной холм, в котором размещалась «Пещера», был покрыт опавшими листьями.
      Охранники на этот раз попались знакомые — те самые крепыши, которых я недавно поучил вежливости. Один из них при моем появлении тут же снял со стены трубку телефона, негромко сказал несколько слов, дождался ответа и, не глядя на меня, произнес: «Проходите!»
      Чабан в дорогущем шелковом костюме, при галстуке, ароматно дымил трубкой. Внешне он был сама любезность. Но в его сухом рукопожатии я ощутил скрытую угрозу… Впрочем, это могло мне показаться.
      — Виски, коньяк, джин?
      — Виски, если не шутишь…
      — Вижу, у тебя есть вопросы, Князь? — улыбнулся Чабан, наливая «Red Label» в пузатый бокал.
      — Есть. Почему умер Марат?
      Чабан осклабился еще больше. Я вгляделся в бездну его глаз. Я увидел десятки оборванных жизней.
      — Хочешь анаши, Князь?
      Я помотал головой. Чабан неторопливо забил косяк, затянулся. Знакомый запах вскружил мне голову. Я зажмурился. Передо мной сияла белая гора. Вился дымок костра. Раздавался орлиный клекот. Откуда-то издали мне приветливо помахал рукой Марат.
      — Беда Марата в том, что он почему-то считал себя одиноким волком. Так же, как и ты, Князь. Мне кажется, ты тоже плохо кончишь. Нельзя отрываться от коллектива, нельзя! Я говорил ему об этом много раз. Коллектив решил — Марат должен взять на себя то, что он не совершал. За это и Марату, и всем нашим товарищам по несчастью дали бы минимальные сроки.
      Слова Чабана катились замедленным камнепадом с вершины горы.
      — А упрямец Марат почему-то решил все делать по-своему. Зачем-то выдал наши корпоративные тайны тебе. Ты начал копать там, где не следует. И по неопытности сразу засветился… Самым лучшим для тебя будет забыть обо всех покойниках — и о своем друге, которого не вернешь, и о Каценельсоне… Которого, к слову, тоже не вернешь. Я очень надеюсь, Князь, что ты последуешь моему совету.
      — А если нет?
      Чабан сокрушенно покачал головой:
      — Мне кажется, ты благоразумный человек…
 

***

 
      Ветер швырял в лицо дождь.
      Машины проносились, не обращая внимания на мою поднятую руку. Наконец притормозил «Рафик». Стряхнув с себя воду, я сел рядом с водителем, и тут же сзади в машину запрыгнула девушка в черном кожаном плаще. Холодные ладони закрыли мои глаза.
      — Настя?
      — Молчи! Едем прямо, поворачиваем на Растанную и до первого перекрестка…
      В квартире громыхала музыка. Какая-то металлическая дребедень. То здесь, то там мы натыкались на чьи-то обкурившиеся тела.
      — Кто тут? — заглянула за ширму, где мы уединились, заспанная девица с распущенными волосами. — Настюха, ты? О, какого дядю привела…
      — Брысь! — рассмеялась Настя. Ее ледяные ладошки скользили по моему телу, было щекотно и приятно…
      — Какой ты классный, Зураб!
      — Ты тоже, девочка. Только зачем тебе этот пирсинг в носу?
      — Тебе что, не нравится? Просто ты отстал от жизни…
      — Наверное… А тебя устраивает твоя жизнь?
      — Какой ты душный…
      — Я же классный.
      — А иногда очень душный.
      Мы пили шампанское из горла. К нам за ширму регулярно кто-то забредал — то ли по ошибке, то ли намеренно. Мне даже пришлось громко выругаться. После этого визиты непрошеных гостей прекратились.
      Квартира затихла. Дым рассеялся. Я осторожно отодвинул спящую Настю и оделся.
      — Оставь мне свой телефон, Зураб, — вдруг сказала Настя.
      Я написал номер на бумажке и наклонился к ней. Поцелуй длился минут пять… или десять… или час. Я не помню.
      Пошатываясь, я поднялся до своей квартиры и присел у двери. Видеть спящую жену я сейчас не хотел.
 

***

 
      Осень наступала как белогвардейцы в психической атаке. Скоро облетят все листья, потом пойдет снег. Он надолго покроет этот город. Наверное, месяцев на семь.
      Пусть он скроет под собой все то, о чем вспоминать мне не хочется. Чабан, «Пещера», Марат, «скомороховцы», полковник Шиллер, красноволосая Настя… Просто перелистнута еще одна страница в книге жизни… Ты перелистываешь страницу. Потом еще одну… потом еще. Какая-то из них может оказаться последней. И может случиться, что не успеешь дочитать ее до конца.
      Ты стал сентиментален, Зураб. А все — годы…
      Я давно переключился на другие расследования и забыл об истории с моим боевым товарищем. Я стал приходить домой вовремя, и жена прекратила дуться.
      А в Агентстве продолжали сновать киношники во главе с неугомонным и громогласным Худокормовым. Сегодня у нас был двойной праздник — съемочная группа отмечала свой 500-й кадр, а мы провожали Зудинцева в угрозыск. Если, конечно, проводы можно назвать праздником.
      Журналисты и актеры слились в едином веселье. Шум, тосты, звон бокалов не смолкали. Гитара кочевала из рук в руки. Зудинцев и актер Юрий Птичкин, обнявшись, нестройно выводили: «А волны и стонут, и плачут…»
      На моем плече лежала голова Агеевой. Прижавшись ко мне, она жаловалась на Обнорского, Спозаранника, Повзло, на дочку Машу…
      — Марина, все переживем, какие наши годы, да? — подмигнул я.
      — Ах, вы, восточные мужчины, такие неверные, — кокетливо произнесла Агеева и прижалась ко мне еще сильнее.
      Зазвонивший мобильник я достал из пиджака левой рукой, поскольку правой обнимал Агееву.
      — Это Настя. Пожалуйста, Зураб, будь осторожен…
      Я не успел ничего спросить — она повесила трубку. Я нахмурился. Все, что я хотел забыть, внезапно снова о себе напомнило.
      Я шутил, смеялся, травил анекдоты, отвешивал Агеевой витиеватые комплименты. И поднимал один бокал за другим…
      Но мобильник зазвонил снова.
      — Спайдер здесь, — сказал мужской голос.
      — Не понял, да?
      — Вам звонят из кафе на Новочеркасском. Спайдер здесь.
      — Теперь понял, — ответил я. — Еду.
      Поймав мой взгляд, Зудинцев мгновенно протрезвел и вопросительно посмотрел в сторону коридора. Я кивнул. Георгий приподнялся, Птичкин, оставшись без поддержки, икнул и сразу же упал лицом в холодец, приготовленный нашей Тамарой Петровной. Я ему даже завидовал.
      Каширин ни за что не хотел расставаться с дочкой актрисы Лены Черкасовой — красоткой Лизой. Его пришлось вытаскивать в курилку едва ли не силой, но корректно — миллионер все-таки.
      — Что будем делать? — спросил я.
      — А что ты предлагаешь, Князь?
      Я вздохнул:
      — Дайте мне в долг сто долларов — и я поеду.
      — Уверен? — осторожно спросил Зудинцев.
      — Дело чести, — ответил я.
      — Деньги у меня есть. — Георгий хлопнул себя по внутреннему карману. — Получил сегодня последнюю зарплату в нашей «Золотой пуле»… Но одного мы тебя не отпустим. Правда, Родион?
      Тот после паузы кивнул. Видно было, что расставаться со своей Лизой ему не хотелось.
      Мы спустились и подошли к служебной «четверке».
      — Я самый трезвый, ребята, — сказал Родион, садясь на водительское место.
      Вот так. Доживу до старости — буду рассказывать внукам, что в извозчиках у меня миллионер был.
 

***

 
      Худой, как макаронина, бритоголовый Спайдер, он же Крохоняткин-младший, настороженно озирался по сторонам. Он начал подозревать, что его привезли вовсе не в милицию.
      — Твой папа тебя уже не отмажет, — медленно произнес Зудинцев, разминая «Беломорину». — Потому что дело об убийстве бизнесмена Каценельсона передано специальной бригаде Генпрокуратуры…
      Георгий отчаянно блефовал, но перепуганный юнец верил этому бреду.
      — Между прочим, гражданин Крохоняткин, я забыл представиться — начальник отдела городского управления уголовного розыска полковник Зудинцев! — И Георгий достал из кармана новенькие «корочки». — А беседуем мы не в моем рабочем кабинете, а на нейтральной территории только потому, что сейчас у нас встреча, так сказать, неформальная, без протокола.
      — Жора-а, — спотыкаясь, влетел в кабинет в дупель пьяный Юрий Птичкин, размахивая ополовиненной бутылкой «Флагмана». — Мы еще не спели одну песню…
      Подхватив служителя муз и отобрав бутылку, Каширин аккуратно вывел его.
      — Вот, между прочим, следак из Генпрокуратуры, — моментально сориентировался Зудинцев. — Празднует успех предстоящего дела. Видишь, какие у нас коллеги, — у них сплошной праздник! Так что, Крохоняткин, будем говорить?
      Тот кивнул.
      — Только налейте водки…
      Каширин плеснул Спайдеру «Флагмана» в пластиковый стаканчик: пей, сучонок…
      — Черт-те что, — задумчиво сказал Георгий, рассматривая вынутую из сейфа портативную видеокамеру. — Я с этой хреновиной никогда в жизни дела не имел. А ты, Князь? Ты, Родион?
      Мы честно признались, что и наш опыт общения с заграничной техникой невелик.
      — Железнячка умеет! — воскликнул вдруг Каширин. — Позвать?
      Нонна Железняк, которую только что оторвали от праздничной компании, все поняла правильно. Сделав воздушный поцелуй Спайдеру, уставившемуся на ее бесстыдно открытые ноги, она села напротив и включила камеру.
      Крохоняткин-младший, допив водку, произнес дрожащим голосом:
      — Это не я… Это все Фосген…
      — Какой еще Фосген? — возмутился Каширин.
      — Леха Бычков, у него прозвище такое. И пистолет его…
      Как рассказал нам Виктор Крохоняткин, именно Фосген подбил его заняться уличными разбоями. Две попытки были успешными, только навар оказался небольшим — мобильник да мелкие суммы денег. А Каценельсона они пасли несколько дней. Знали, что тот от автостоянки до дома идет пешком. Тачка у него навороченная, денег при себе наверняка немало. Только вот молодые люди не рассчитали, что господин Каценельсон одного вида пистолета не испугается, и мужиком он окажется слишком здоровым… А Крохоняткин умудрится потерять на месте убийства свой мобильник.
      — И кто же из вас двоих стрелял? — спросил Зудинцев.
      — Он… Фосген…
      — Иного ответа мы и не ждали, — захохотал Каширин. — Вот только ты все равно пойдешь как соучастник…
      — Не пугай парня, Родион! — одернул его Зудинцев. — Нонна, у тебя камера работает? Так… Скажи-ка нам, Виктор Михайлович, ты сразу обо всем отцу рассказал?
      Слайдер кивнул.
      — Он меня чуть не убил… А потом отправил нас с Фосгеном к нашим родственникам в Крым на три месяца. Сказал, чтобы мы сидели тихо и не высовывались. Когда мы вернулись, оказалось, что это убийство уже повесили на каких-то бандитов…
      — Пусть скажет, куда пистолет дели! — не выдержал я.
      — Так…— успокоил меня жестом Зудинцев. — Слышал вопрос?
      — Его Фосген спрятал. В котловане у станции Сортировочная. Могу нарисовать.
      — Рисуй, — приказал Зудинцев. — Зачтется.
      Руки пацана дрожали. Мне нисколько не было жалко молодого подонка.
      — Нет, — покачал головой Зудинцев, глянув на каракули. — Так мы ни черта не найдем. Как ты со своим Фосгеном связь держишь?
      Спайдер вздохнул:
      Трубы у него нет, дома почти не бывает — боится. Мы обычно через чат общаемся — я с домашнего компа, а он в Интернет-кафе тусуется…
      Зудинцев посмотрел на нас озадаченно:
      — Коллеги, переведите!
      — Серость ты, Жора! — рассмеялась Нонна и включила компьютер. — В это время твой Фосген бывает в И-нете?
      Спайдер кивнул:
      — Как раз только в это время и бывает…
      — Диктуй адрес чата. И перестань пялиться на мои колени.
      Спайдер сглотнул слюну и попросил еще водки.
      Мы с Зудинцевым и Кашириным наблюдали за экраном.
 

***

 
      Сейчас в чате: Муртало, Кайзер, Lala, qqq, Ledi Di, Папа Римский, Fosgen…
      — Давай заходи, — приказала Нонна, Пожалуй, только она одна из всех нас сохраняла невозмутимость. Даже Жора был несколько возбужден.
      Крохоняткин постучал по клавишам, в окошке «пароль» появилось несколько звездочек, а в строчке участников добавился Spider.
      Столпившись, мы уставились на экран. Разноцветные строчки сменяли друг друга стремительно — мы с трудом успевали их прочитывать.
      Fosgen: Салют, Spider!-)))
      Ledi Di: Ме-э…
      Муртало: Чиво-чиво?
      Папа Римский: Месячные у нее — шо тут непонятно?
      — Скажи ему, что у тебя серьезная проблема, — распорядился Зудинцев.
      Spider: Привет, Fosgen. Дела очень херовые (((
      Lala: А кто обещал меня тра-а-ахнуть? qqq: He я. Наверно Спайдер обещал…
      Fosgen: А чо случилось-то?
      — Стой! — закричал я. — Скажи ему вот что… Нет, я сам скажу!
      Я сел за компьютер вместо Спайдера и начал стучать по клавишам.
      Муртало: Я щас РАМШТАЙН слушаю — обалдеть!!!
      Spider: Нашу игрушку надо перепрятать.
      Lala: Муртало, ну и дерьмо ты слушаешь!-))
      Fosgen: Spider, ты ничо не перепутал?
      Spider: He, не перепутал! Срочно надо забрать ее оттуда. Если мы это не сделаем — будет пиздец…
      Ledi Di: Spider, ты грубый и ни хуя не женственный…
      Fosgen: Понял. Встречаемся там через сорок минут.
      Spider: OK. Конец связи.
      — Молодец, Князь! — весело посмотрел на меня Зудинцев, раскуривая очередную «Беломорину». — И ты, Спайдер, тоже молодец. Твоя помощь следствию непременно зачтется. Если все было так, как говоришь, то вообще обойдешься условным сроком… В общем, мужики, берем камеру и едем на ночные съемки.
      — Ребята, а вы не забыли, что с техникой обращаться только я умею? — осведомилась Нонна.
      — Ты нам все покажешь и останешься здесь, — распорядился Зудинцев.
      Но Нонна охладила его пыл:
      — Не слишком ли раскомандовался, подполковник? Ты пока еще не в угрозыске.
      — Ребята, не ссорьтесь, да? — взмолился я. — Нонна, я считаю, что тебе не надо ехать. Не женское это дело.
      Я до сих пор не мог себе простить историю с «Успехом», в которую мы с Шахом втравили Нонку.
      — И я думаю, что мы справимся без тебя, Нонна, — присоединился Каширин.
      Но правнучка матроса Железняка решила идти до победного…
      — Тогда ищите себе другого технического консультанта! Вон, вся съемочная группа гуляет — они будут рады ночным съемкам…
      В распахнувшуюся дверь ввалился Юрий Птичкин с возгласом:
      — Ночные съемки! Дубль пятый… Жора, дай я тебя обниму…
      И тут же рухнул на пол.
      — Готов, — вздохнул Зудинцев. И обвел нас испытующим взглядом. — Зураб, вы с Нонной едете на машине Модестова. Мыс Родионом и с этим хлопцем — на «четверке».
      — Только, чур, Модестову ни слова! — приказала Нонна.
 

***

 
      Мы гнали сквозь дождь, пролетали перекрестки на желтый свет. Я старался вести дряхлый модестовский «гольф» осторожно, но мне надо было не отстать от Каширина, поскольку дорогу я знал смутно.
      Замигал светофор, «четверка» с ребятами попыталась объехать притормозивший «КамАЗ», чтобы успеть проскочить перекресток… Но, «затанцевав» на скользкой дороге, машина со скрежетом впялилась правым боком прямо в подножку «КамАЗа». Я затормозил и прижался к тротуару.
      Морщась от боли и прижимая к себе руку, из раскореженной машины вывалился Зудинцев.
      — Твою мать! — орал он на водителя «КамАЗа», хотя тот явно был не виноват. — Князь, Родька грудью треснулся, нужно в травму везти. Езжайте без нас. А я еще за хлопцем послежу… Э-э, где он? Стой!..
      Тень Спайдера метнулась через дорогу и скрылась в черной подворотне. Ну это ты зря. Теперь уже твой папочка тебе не поможет.
      Я быстро сел за руль и, махнув Георгию рукой, рванул вперед. Минут через двадцать мы были возле станции.
      — Включи свет, Зураб, — сказала Нонна, разворачивая план местности, нарисованный Спайдером. — Кажется, вот он — котлован. Оставь машину в кустах, пойдем пешком.
      Мы пробирались мимо товарных составов. Ветер со свистом рвал листву и хлестал нас по щекам. Гудели проходящие поезда, летели цепочки освещенных окон электричек, вибрировали рельсы.
      — Князь, хочешь согреться? — Нонна достала из плаща фляжку с коньяком.
      Мы отхлебнули по глотку.
      — Зачем ты здесь, Нонна? — с улыбкой спросил я. — Почему не дома, не с детьми? Почему на холодном ветру?
      — А мне казалось, Князь, что ты хорошо разбираешься в женщинах, — усмехнулась Нонна. — А ты… эх, ты.
      Я не стал уточнять, что она имела в виду.
      Мы стояли на краю котлована. Нонна снова развернула бумажку с каракулями Спайдера, и я посветил ей зажигалкой.
      — Вон та бетонная плита, напротив, — показала Нонна. — Под ней тайник.
      — Тогда готовь камеру…
      — А она готова. И уже настроена на ночной режим.
      — Ты удивительная девушка, Нонна.
      Мы присели под кустами на мою расстеленную куртку.
      — Тихо, Нонна. Смотри!
      Невысокая тень в плаще-дождевике крадущейся походкой приближалась к бетонной плите.
      Нонна подняла камеру и бесшумно включила ее. Я замер. Но и тень замерла тоже. Между нами было меньше десяти метров.
      И вдруг я растерялся. Что делать дальше? Сейчас Фосген достанет «тэтэху» и спокойно уйдет. И мы уже никогда не докажем, что они со Спайдером причастны к убийству. Но пока он не достал оружия, брать его тоже нельзя — у нас не будет доказательства. Выходит, надо дождаться, пока у него в руках появится пистолет… И выйти с ним один на один? Я бы сделал это, если б рядом не было Нонны. Господи, будь опер Зудинцев — он бы сообразил, как с нами действовать… Но нет Зудинцева, нет. И рассчитывать я могу только на себя.
      Прошли секунды — и тень в дождевике начала стремительно удаляться от серой плиты. За сеткой дождя она выглядела почти бесплотной. Еще пять-десять секунд — и она совсем растворится в темени и дожде.
      Я пригнул Нонну к земле и крикнул, что есть мочи:
      — Фосген! Не двигаться! Уголовный розыск!
      Тень обернулась, вскинула руку — и мое плечо обожгло болью…
      Улыбка Чабана была укоризненной. Белые зубы светили сквозь ночь. Я не мог этого видеть, но я видел все четко, в деталях.
      Снова полыхнула вспышка в темноте, и я непонятно как ощутил, что пуля, выпущенная из ТТ с глушителем, летит прямо в объектив видеокамеры, к которому припала Нонна. Взметнувшись телом навстречу Чабану, я принял эту пулю, затем еще две… но одну так и не успел. Я физически ощущал ее полет, но ничего не мог сделать.
      А открыв глаза, я увидел сияющий караван хребтов. Клекотали орлы, дымились костры, гуляли отары овец. Сидели за длинными столами люди, пили чачу и вино, закусывали дымящейся бараниной и горячим хлебом, испеченном на тамдыре. Я увидел своих родителей, своего дедушку-чекиста, с которым никогда в жизни не встречался. Я увидел своих однополчан, с которыми попрощался еще пятнадцать лет назад. Я увидел сгоревшего год назад в своей квартире Костю Пирогова. И услышал радостный крик «Амира!» — Марат Усманов махал мне рукой с рогом, наполненным до краев грузинским вином.
      Мир был искрящимся и прекрасным…
      …искрящимся…
      …и прекрасным…

ДЕЛО О ЧАСАХ РЕЖИССЕРА Часть вторая