— А ты ничего, — отдышавшись, Вересовская потрепала меня по щеке.
      — Тебе что, обычных трахачей мало? — зачем-то спросил ее я.
      В полумраке неожиданно раздались всхлипывания. Вот уж не ожидал от этой сумасшедшей.
      — Лана… Лана Викторовна… Господи, да чего ты ревешь? — я присел рядом с Вересовской на корточки и протянул ей свой отнюдь не свежий платок.
      Да, в сущности, все женщины одинаковы. Хотя на что еще она могла рассчитывать с такой внешностью? Да и я — такая же свинья, как остальные. Правда, мне от нее не деньги нужны, а интервью…
      Я повернул Лану к себе и принялся вытирать платком ее зареванное лицо. Что-то говорил, чтобы успокоить ее, а ладонью легонько похлопывал по спине — так в детстве успокаивал меня дед. Постепенно девушка стала всхлипывать все реже, колени мои затекли. Я пошарил в темноте рукой, надеясь найти опору. Пальцы наткнулись на какой-то твердый предмет.
      Я поднес находку к окну, — это была керамическая фигурка. Наверное, она выпала из того самого ящика, крышку с которого мы так неаккуратно своротили.
      — Это что, и есть часть твоей инсталляции? — я показал находку Лане.
      — Н-нет… — сказала она, близоруко щурясь (у нее еще и со зрением проблемы!) на вещицу, лежащую на моей ладони.
      Я протянул руку к выключателю. Лана пыталась протестовать.
      — Не волнуйся, я не собираюсь рассматривать твой макияж.
      Когда под потолком загорелась неяркая лампочка, она снова всхлипнула. Ящик, не выдержавший нашей страсти, был полон одинаковых коричневых статуэток, изображающих Будду.. — каждая размером с мой кулак.
      — Что это? — спросил я.
      — Друзья в Москве просили отвезти местной буддийской общине. А мои работы — в этих ящиках, — она показала на составленные в углу короба. — Надо как-то крышку на место пристроить.
      Я потянулся за отлетевшей в сторону крышкой. Лана хихикнула.
      — Так и будешь со спущенными штанами ходить?
      Я отвернулся от художницы, чтобы застегнуть ширинку. Затем занялся ящиком. Кое-как выпрямил погнутые гвозди и вставил их в старые гнезда.
      — Что-нибудь тяжелое в этой «Дыре» есть?
      Молотка не оказалось. Лана протянула мне плоскогубцы. Я стал забивать ими гвозди. Когда ящик был приведен в прежний вид, я заметил выпавшую фигурку Будды, на которую наткнулся в темноте,
      — Вот черт… Неужели все обратно отдирать?.. — еще раз повторять процедуру распаковывания и обратного запаковывания ящика мне не хотелось. — Надеюсь, твои друзья не обидятся?
      Лана пожала плечами. Я сунул статуэтку в карман — поставлю дома на полку, как память об этом дурацком вечере.
      Вересовская сидела на подоконнике и смотрела на печальный пейзаж за окном. Показывать мне инсталляцию у нее желания больше не было. Раздраженным движением плеча она отбросила мою руку.
      Чертовы бабы. Тут уж не до интервью теперь. Эх, прости меня, Анюта. Я взял Лану за плечи и повернул к себе. Теперь уже мои губы доминировали в немом диалоге. Однако доводить ситуацию до повторения «скачек» на ящиках с Буддами или инсталляцией мне не хотелось. Прогулка по ночному Питеру, что может быть романтичнее?
      С заговорщическим лицом я сделал Лане знак молчать и, потушив свет, подобрался к двери. В коридоре было тихо — звуки гульбы неслись из главного зала. Шепотом я поинтересовался у художницы, бывала ли она в «Дыре» раньше. Лана ответила утвердительно.
      — Здесь есть черный ход?
      — Зачем?
      — Хочу украсть тебя у папы и взять богатый выкуп.
      — Думаешь, даст? Показывай дорогу.
      В коридоре никого не было. Лана снова вела меня сквозь лабиринт галереиных помещений. Так и не встретив никого по пути, я откинул заржавленный крючок, удерживавший дверь на черную лестницу. Мы оказались почти в кромешной тьме. Под ногами нащупывались истертые и выщербленные ступени. Вересовская спускалась, вцепившись в мое плечо…
      Я купил в киоске пачку сигарет и дешевую зажигалку. Мы шли по улицам и дымили, что-то рассказывал я, о чем-то говорила Лана (из словесного мусора я цепко выуживал необходимую информацию — что поделаешь, работа).
      На поясе запищал пейджер. «Володя, позвони домой, мы с Тошкой волнуемся. Аня. 0.17». А позвонить у меня и не получится. Ладно, объясняться с супругой будем позже. Не могу я сейчас ничего изменить. Улицы пустели, лишь сзади маячила коренастая мужская фигура.
 

* * *

      Первым отсутствие Ланы обнаружил вовсе не хозяин «Дыры», а крепыш в джинсе с колючим взглядом, однако он не стал никому сообщать о своем открытии. И сам как можно незаметнее покинул тусовку. Он обошел галерею, как бы ненароком толкаясь во все двери. Лишь одна из них оказалась заперта. Крепыш припал ухом к деревянной панели, отсекавшей комнату от коридора. Ухо уловило вздохи и сопение. Сопоставив отсутствие Ланы в зале и известные ему детали жизни художницы, он удовлетворенно хмыкнул и занял позицию в темном углу коридора, чтобы держать дверь под наблюдением, но не быть замеченным самому.
      Долго ждать не пришлось. Лана со своим спутником — патлатым молодым хиляком — выскользнула из комнаты и направилась в сторону кухни. Потом послышались скрип двери и осторожные шаги на лестнице.
      Крепыш, выскочив на улицу и стараясь держаться в тени, двинулся вслед за парочкой. Слава Богу, он успел заранее позаботиться о содержимом сумочки Вересовской. Теперь оставалось только отследить, где приземлятся влюбленные голубки, чтобы успеть дать отмашку.
      Исчезновение именитой столичной гостьи тем временем обнаружили и остальные посетители «Дыры». В кругах собравшегося бомонда возникла легкая паника. Но больше почему-то проявляли беспокойство двое молодых, широкоскулых и узкоглазых мужчин, облаченных в желтые одеяния буддийских монахов. Они не были ни художниками, ни музыкантами, ни тусовщиками без определенных занятий. На первый взгляд, они были теми, кем хотели казаться — служками из петербургского дацана. Убедившись, что Ланы нет нигде, они, крайне взволнованные, покинули бывшую коммуналку.
      Один из них перед уходом отозвал в сторону девицу с бусинами в косичках.
      — Станет что-то известно про нее, немедленно звони. Поняла?
      Та понимающе закивала, уверяя своего экзотического собеседника, что оправдает его высокое доверие. Впрочем, на этом вечере каждый второй выглядел не менее экзотично.
 

* * *

      Приземлиться нам с Ланой довелось у стойки бара в клубе «Три семерки», заведении, оформленном под забегаловку времен застоя. Гвоздем заведения был настоящий портвейн советских времен и похабные шутки бармена о присутствующих. Только цены в заведении были совсем не советские.
      Мы сидели всего четверть часа, а содержимое моего кошелька стремительно приближалось к нулю. С той же стремительностью Лана, накачивавшаяся портвейном, приближалась к состоянию абсолютной невменяемости. Жаль, что ни папа, ни Кембридж не приучили девушку платить за свои удовольствия из собственного кармана. Вот она и использовала мой. Сам я не слишком налегал на портвейн (да я его и не люблю), предпочел пиво. Правда, денег у меня хватило лишь на одну кружку. Народу в «Трех семерках» было не густо. Человек пять сидело там на момент нашего прихода, да еще какой-то невысокий парень появился через пару минут после нас и увлеченно ковырялся в сосисках за угловым столиком.
      Я повернулся на скрип входной двери. В зал неторопливо вошли трое милиционеров. Направлялись они прямо к нам. Вернее, к моей спутнице.
      — Документы, — тот, что носил на плечах старшинские погоны, тронул Лану за плечо.
      — Чего? — повернулась Вересовская к представителю закона, и в ее голосе послышались истерические нотки.
      Не стоит спорить с раздраженными людьми с милицейскими дубинками в руках. Папочка, похоже, это Лане не объяснял. Нет, ее не стали бить лицом о полированное дерево стойки — просто старший взял девушку за плечо, и от боли Вересовская зашипела.
      Секунда, и ее острый ноготок пропахал щеку старшины. Я было дернулся, но ладони двух других защитников порядка припечатали меня к стулу. Лана прижимала к груди правую руку, на которой отпечатался белый след от милицейской дубинки. Не прошло и минуты, как содержимое ее небольшой сумочки посыпалось на стойку и на пол: сигареты, зажигалка, две пачки презервативов, ключи, скомканный платочек в разноцветных разводах макияжа, что-то из косметики, пара каких-то крохотных полиэтиленовых пакетиков, паспорт.
      Старшина перелистал паспортину несуществующей уже почти десять лет страны.
      — Вересовская Лана Викторовна, 1971 года рождения, уроженка Москвы… Это ваше, Лана Викторовна? — он кивнул на пакетики.
      Ответом Лана его не удостоила, только пожала плечами.
      — Может быть, твое, парень? — Он обратился ко мне.
      — Первый раз вижу, товарищ старшина… — Я старался улыбаться как можно более обаятельно.
      Нас повлекли в ближайшее отделение милиции. В ипостаси задержанного я ещё ни разу не оказывался. Что ж, как говорили у нас в театре: все в пользу, все — в актерскую копилку.
      Нас досмотрели и опросили. Меня выручила то ли фортуна, то ли мое журналистское удостоверение и фамилия Обнорского, которую я не преминул ввернуть. Глиняный Будда, извлеченный из моего кармана, не вызвал у милиционеров ни вопросов, ни подозрений. Подозрительные пакетики-то нашли не у меня, а у Ланы, да и сопротивление властям она оказала (старшина то и дело прикладывал платок к кровоточащей царапине).
      Все изъятое у девушки описали в присутствии понятых (привели уборщицу и какого-то мужика с улицы). В журнале КП так и записали: сопротивление работникам милиции, подозрение на незаконное приобретение наркотиков. То, что в пакетиках какая-то дурь, никто из присутствующих не сомневался — предстоящая экспертиза должна была только подтвердить, какая именно.
      — Надо же, — пробурчал помощник оперативного дежурного, внося фамилию Ланы в КП, — однофамилица Вересовского.
      — Не однофамилица, а дочь, — пробурчала Лана.
      Тут все немного всполошились. Одно дело — прихватить с наркотой какую-то профурсетку, хоть и из Москвы, а совсем другое — дочку человека, максимально приближенного к верхам. Ситуация становилась непредсказуемой: за такое задержание можно было с одинаковым успехом огрести и медаль на грудь, и огурец в…
      Обо мне как-то забыли, зато вокруг Ланы засуетились.
      Старшина растерянно погладил подсохшую царапину на щеке, хотел что-то сказать, но махнул рукой и ушел курить на крыльцо. Зато оперативный дежурный с майорскими погонами принес дочери олигарха стакан с чаем и бутерброды (похоже, пожертвовал собственной заначкой). Отпускать ее, правда, не собирались. А вот со мной парой слов перекинуться дали.
      — Володя, — Вересовская протянула мне визитку, — позвони отцу. Я понятия не имею, что это за пакетики, откуда они взялись…
      — Хорошо, позвоню, — сказал я. Лану завели за барьер, лязгнула дверь «обезьянника».
      Из отделения мне позвонить не дали. Спасибо, за решетку не угодил, а могли легко вместе с Вересовской к наркотикам пристегнуть. Сидел бы с ней в «обезьяннике», брал интервью: «Роль легких и тяжелых наркотиков в процессе художественного творчества»…
      Следом за мной на крыльцо вышел майор.
      — Эй, парень, как там тебя, журналист… Закурить не найдется?
      Я протянул ему измявшуюся в вечерних приключениях пачку. Мы задымили. К нашей компании присоединился и пострадавший старшина.
      — Черт бы побрал этих шишек! Распустили своих пащенков, творят что хотят.
      — Кто ж знал, Степаныч, что это она?.. В Управе тоже хороши: мол, проверьте немедленно «Три семерки», есть оперативные данные, что там у парочки — героин, — майор осекся и досадливо махнул рукой.
      Я почувствовал себя лишним. Продолжать отсвечивать на крыльце было ни к чему. К тому же требовалось срочно отыскать телефон-автомат. Предстояло позвонить не одному только Виктору Семеновичу Вересовскому.
      Ближайшая телефонная будка обнаружилась лишь через пару кварталов. Я выудил из кармана визитку Ланы, сунул пластиковый прямоугольник в щель аппарата. Даже успел нажать первые три кнопки.
      Чья-то сильная рука легла на мое плечо. Я обернулся. Что-то тяжелое припечатало меня прямо между глаз. Последнее, что я успел разглядеть краем угасающего сознания, — крепкую фигуру, зеленые холодные глаза…
 

* * *

      Голова раскалывалась. Особенно затылок. На темечке набухала добрая шишка — в том месте, которым я соприкоснулся с таксофоном. Лоб саднил — ему тоже пришлось не сладко. Желудок тянуло расстаться со скудным содержимым. Было тошно. И в буквальном, и в переносном смысле.
      Наконец удалось сфокусировать взгляд. Кабинка с таксофоном проплывала где-то над головой. Справа, слева и снизу — холодный сухой асфальт. Рядом я нащупал стену дома. Попытался встать — и новый приступ боли расколол череп. Вот так и получают сотрясение… Если мозги в голове есть.
      Принять вертикальное положение с трудом, но удалось.
      Я ощупал карманы — кошелек, ключи, документы — все на месте. Не пострадал и пейджер на поясе. А вот таксофонной карточке на четыреста единиц (между прочим, казенной) не повезло. Как, впрочем, и визитке с номером Вересовского. Стало быть, кто-то не хотел, чтобы Вересовский узнал раньше времени о дочкином залете? Что там майор говорил на крыльце о звонке из Главка с требованием проверить парочку в «Трех семерках»?
      Выходит, проверяли именно нас с Ланой. Точнее, Лану, ведь у меня наркоты не было. Припомнив реакцию в отделении, когда выяснилось, что задержанная — «та самая Вересовская», я сообразил, что наколку на «парочку» давали без имен, иначе начались бы вопросы, согласования. О назначении Вересовского к тому моменту знали уже все.
      Но и предугадать, что мы с художницей окажемся именно в «Трех семерках», было невозможно. Значит, нас вели от самой «Дыры». Или из «Дыры», если учесть, что выбралась мы оттуда через черный ход. Крепыш с сосисками в «Трех семерках» — он вошел туда через пару минут после нас. Крепыш…
      Обо всем этом стоило поразмыслить. Но позже, позже… Надо как-то добраться до телефона. Я ведь собирался звонить не одному Вересовскому.
      Я отыскал круглосуточный магазин. Продавщица странно посмотрела на мою разукрашенную физиономию, но журналистские корочки немного сгладили недоверие. После десятка гудков на том конце провода сняли трубку.
      — Да… Какого черта… Три часа ночи… — Ну вот и пришлось сквитаться с Повзло за его утренний звонок.
      — Коля, это Соболин, прости Христа ради, но у меня умопомрачительные новости…
      — Вовка, ты охренел совсем. Ты куда про пал? Анюта дома с ума сходит.
      — Ты можешь меня выслушать? Вересове кую задержали только что в «Трех семерках» с двумя дозами героина.
      На том конце трубки повисла пауза. Пока Николай приходил в себя, я в двух словах описал ему наши с художницей приключения, опустив наиболее интимные подробности.
      — Что мне теперь делать? — спросил я.
      После некоторой паузы Повзло посоветовал вернуться в милицию и не выпускать Вересовскую из виду.
      — Да она же в камере сидит…
      — Утром ее выпустят, если не раньше. На Литейном, поди, уже шорох стоит.
      — А как мне сообщить папаше? Карточку-то у меня уперли.
      — Думаю, что Вересовскому сообщат и без тебя. В Главке доброхотов-лизоблюдов хватает.
      — Ладно, пойду заступать на пост. Коля, ты Анюте позвони сам, обрисуй ситуацию, а то мне второй раз позвонить уже не дадут.
      Повзло пообещал позвонить.
 

* * *

      Примерно в то же время телефонный звонок раздался в квартире на Петроградской стороне. Трубку взял облаченный в желтую хламиду, наголо обритый молодой парень.
      — Да…
      — Намгандорж, это я, Татьяна.
      — Я узнал. Есть новости о вашей гостье?
      — Ее задержали в каком-то баре с наркотиками…
      — Где она сейчас?
      — В милиции. Больше я ничего не знаю.
      — Спасибо, Таня.
      Монах повесил трубку и повернулся к напарнику:
      — Надо срочно изымать товар. Пошли людей. Тот молча кивнул.
 

* * *

      Подворотня напротив милицейского отделения — не лучшее место из тех, где мне приходилось проводить ночи. Я притаился в тени, чтобы не мозолить глаза постовому с автоматом у дверей. Хорошо еще удалось отыскать какой-то ящик, на нем я и пристроился, скорчившись и пытаясь хоть как-то не растерять тепло под своей легкой курткой. В боковом кармане что-то брякнуло. Я сунул руку внутрь.
      Глиняная фигурка раскололась, когда крепыш отправил меня в нокаут и я поддался действию земного притяжения. Среди темных осколков белел какой-то порошок — высыпался из Будды, когда статуэтка разбилась. Порошка набралась почти полная пригоршня. Я осторожно лизнул его кончиком языка. Я не эксперт и не наркоман, но привкус кокаина сложно перепутать с чем-нибудь еще: очень резкий кисло-горький привкус. Из листка блокнота я сделал кулек и аккуратно ссыпал в него порошок. Вместе с осколками Будды сунул сверток в карман куртки.
      В сумочке у Ланы — героин, а в Будде — кокаин. Интересная картина. Начнем с сумочки: откуда он там? Сама Вересовская положила? Но тогда каким образом про эти пакетики узнали в милиции? Была ли художница наркоманкой? Судя по тому, что я про нее успел узнать — нет. Да и в сумочке не было ни шприца, ни других необходимых для приема героина приспособлений.
      Несмотря на сотрясение, голова работала хорошо. Поверим Вересовской на слово — она не наркоманка. Значит, героин ей кто-то подложил. Учитывая последние политические события и взлет карьеры ее папаши, версия не лишена правдоподобия. Дочь-наркоманка — что может лучше скомпрометировать новоиспеченного секретаря Совета Безопасности? Неизвестный и драчливый крепыш, которого я не собирался сбрасывать со счетов, подтверждал эту версию. Даже если наркоту подкинул не он, то, по крайней мере, ему было о ней известно.
      Кокаиновый Будда. Хороша задумка: послать местной буддийской общине ящик с фигурками Будды. Такие в каждом дацане (и наш, питерский, не исключение) продаются по десять-двадцать рублей за штуку всем желающим. И ведь никто не подумает, что внутри может быть кокаин — на несколько тысяч долларов! Знача ли Лана о начинке в этой посылке? Неизвестно.
      В подворотне посерело. Наступало утро. С улицы донесся шум подъехавшего автомобиля. Я выглянул из своего укрытия. От джипа к отделу милиции спешили несколько человек с камерой, треногой, осветительными приборами и микрофонами. Во главе вышагивал скандальный телерепортер, краса и слава питерского телевидения, временно переместившийся в кресло депутата Государственной Думы.
      Следом с перекрестка выворачивала целая кавалькада машин, на этот раз милицейских «фордов» и «вольво» с мигалками. Процессия остановилась возле милиции. Из «вольво» высунулись генеральские лампасы, увенчанные фуражкой. Я узнал народного генерала, нынешнего главу ГУВД. Теперь мне уже было не пробиться в помещение. Но поближе ко входу в отделение я просочился.
      Минут через семь вся компания вывалила обратно на улицу, первыми — телевизионщики с нацеленными на крыльцо камерами. В дверях появился генерал с Вересовской. За ними тянулось милицейское начальство рангом поменьше, лампасами поуже.
      — Мы, Лана Викторовна, пошли вам на встречу, — генерал распахнул перед художницей дверцу машины, — помните, вы теперь обязаны явиться по первому вызову следователя.
      — Лана, — я отчаянно помахал ей, уже ныряющей в нутро генеральской «вольво».
      Она нашла меня взглядом. Что-то шепнула генералу. Тот нахмурился, но дат знак пропустить меня к машине. Я плюхнулся на сиденье рядом с Вересовской.
      — Это Володя… мой знакомый, мы вместе были вчера вечером, — пояснила девушка главному милиционеру города.
      — Куда вас отвезти, Лана Викторовна? — поинтересовался генерал (меня он ни взглядом, ни тем более словом не удостоил).
      — На Пушкинскую, — ответила Вересовская.
      — Может, лучше в гостиницу?
      — На Пушкинскую.
      Процессия медленно ехала по направлению к «Дыре». Нас высадили рядом с небольшим сквериком. На прощание генерал еще раз предупредил Лану о необходимости явиться по первому слову следователя для дачи показаний.
      Второй раз за последние двадцать четыре часа я поднимался по этой лестнице. Вот и нужный этаж. Лана потянулась к кнопке звонка.
      — Не трезвонь, открыто, — я толкнул старую деревянную дверь, и она со скрипом подалась в сторону.
      В галерее было темно. Лана нашарила на стене выключатель. Под потолком вспыхнула лампочка.
      — Что ты теперь собираешься делать? — поинтересовался я.
      — Залезть под душ, а потом в постель… Фарух!.. — позвала Лана хозяина.
      Но про постель тут же пришлось забыть. Фарух лежал на полу в той комнате, где были составлены ящики с инсталляцией. Кровь, натекшая из располосованного от уха до уха горла, уже успела свернуться. С момента убийства прошло часа четыре, не меньше.
      Мне пришлось зажать Лане рот. Она билась в моих руках и кусалась, но я держан крепко. Несколько пощечин наконец привели ее в чувство.
      — Только не надо кричать, ладно? — твердо попросил я.
      Девушка кивнула.
      — Посмотри, что-нибудь пропало? Но ничего не трогай.
      Лана обошла комнату, стараясь не ступать в лужу крови.
      — Ящик. Ящик с Буддами. Все остальное на месте.
      Теперь я и сам видел, что раскуроченного, а потом на живую нитку заколоченного мной ящика в комнате не было.
      — Пойдем отсюда, — я потянул свою спутницу за руку.
      Мы сидели на кухне и курили.
      — Надо вызвать милицию… — Лану трясла нервная дрожь — кончики пальцев так и ходили ходуном, да и голос дрожал.
      — Вызовем… Только скажи мне, зачем убийцам какие-то глиняные фигурки? — я знал ответ, но мне хотелось услышать, что скажет Лана.
      — Не знаю, не знаю… — она согнулась в три погибели и уткнулась лицом в коленки.
      Кухня была уставлена водочными бутылками. Почти все они были пусты. Но полстакана водки я все же нацедил. Лана поперхнулась, когда я силой влил ей в рот обжигающую жидкость. На щеках ее проступил румянец, глаза приобрели осмысленное выражение.
      — Лана, вся проблема именно в этих Буддах. Кому нужен слепой художник? Кому он мог перейти дорогу? Вероятнее всего, он помешал тем, кто пришел за этим твоим ящиком. Кто же про него знал, кроме тебя?
      — Только те, кому я его должна была передать. Люди из буддийской общины.
      — Кто они такие?
      Лана толком не знала. Эти два молодых монаха прибыли в Россию из Внутренней Монголии всего месяца три назад, чтобы нести свет веры и искать новых адептов древнего вероучения. Одного звали Намгандорж, второго — Юржагин. Ей поручили им позвонить по приезде и сообщить, что привезла посылку. Забрать ящик должны были они сами. В лицо она их не знает, но какие-то два желторясника были на тусовке. Может быть, это были они.
      — В ящике было что-то еще, кроме Будд? — спросил я.
      — Я его даже не открывала.
      Я думал: стоит говорить ей про кокаин или нет?
      Пожалуй, стоило рискнуть — я и так уже вляпался по самые уши в эту дурацкую историю.
      Я отсыпал Лане щепотку порошка из своего свертка.
      — Ты знаешь, что это такое?
      Она осторожно принюхалась, затем лизнула его кончиком языка.
      — Кокаин?
      — Ответ верный, — я протянул ей осколки Будды. — Это было внутри.
      — Не может быть…
      — Здесь кокаина на несколько тысяч долларов. Сколько фигурок было в ящике? Считай сама. За это могли прирезать не только Фаруха.
      — Господи… я ничего не знала. Какие сволочи! — Лану опять начало трясти.
      Я обнял ее и прижал к себе. Рубашка там, где она соприкасалась с лицом Вересовской, промокла. Я чувствовал, что и мои силы на исходе.
      — Где здесь телефон?
      — В комнате Фаруха, — Лана махнула рукой по коридору, — нет, не там, где он лежит… Погоди, я — с тобой.
      Она вцепилась в мой локоть. Я взглянул на пейджер. Девятый час утра. Какой длинный день… Хорошо быть криминальным репортером, всегда знаешь, куда и кому звонить.
      Мне повезло. Начальник «убойного» отдела Центрального РУВД был уже на месте.
      — А, Володя! Рановато ты сегодня звонишь — у нас все тихо.
      — Не хотелось бы вас огорчать, Анатолий Александрович, но на Пушкинской убийство. В «Дыре».
      — Погоди, я об этом ничего не знаю… — в голосе «убойщика» слышалось удивление.
      — Вот я и звоню сообщить, только… приезжайте сами, Анатолий Александрович.
      — Хорошо, Володя. Будем там через десять минут.
      Я снова стал крутить телефонный диск. Мне повезло и на этот раз — Максим Мальцев оказался на месте.
      — Макс, помнишь хозяина притона на Гашека?
      — Ну…
      — Он говорил про партию кокаина, которая должна прийти в город. Так вот, эта партия уже здесь. Проверь буддийский дацан. Там в глиняных статуэтках Будды — героин. Ящик должны были доставить сегодня ночью, И проверь квартиру с этим телефоном, — я назвал номер на Петроградской, который мне сказала Лана. — Там двое постояльцев: Намгандорж и Юржагин. Если их задержишь, коли не только на кокаин, но и на убийство в «Дыре».
      Мальцев присвистнул:
      — Ну ты, старик, даешь…
      Теперь можно было спокойно ждать приезда Анатолия Александровича с его «убойщиками»,
      — Пойдем, Лана Викторовна, встретим их на пороге.
      Дочь олигарха послушно вышла за мной на лестницу. Мы сели на подоконник. Снизу послышались шаги и знакомый голос Анатолия Александровича.
 

* * *

      Домой я попал только под вечер. Сперва была долгая — очень долгая — беседа с «убойщиками». Мы выложили им все, что знали. Рассказ поначалу не вызвал особого доверия, но когда около полудня Мальцев сбросил мне на пейджер информацию, что обоих буддистов взяли с чудовищным количеством кокаина (только по приблизительным подсчетам в ящике оказалось под тридцать килограммов чистого наркотика), сомнения развеялись.
      Лану я отвез в гостиницу. Там ее уже ждали малоприятные посланцы от папаши. Веши были собраны. Нам даже не дали толком попрощаться.
      — А как же твоя инсталляция? — поинтересовался я.
      Лана только махнула рукой. Девушку, не слишком церемонясь, усадили в «мерседес» и повезли в аэропорт.
 

* * *

      И Анатолий Александрович, и Мальцев настоятельно не советовали мне описывать подноготную обоих происшествий. Я и не стал сводить их воедино в информационной ленте нашего агентства. Описал по отдельности, без особых подробностей. Ни к чему кому-то, кроме оперативников, знать ;что я знаком с такими эксклюзивными подробностями… Отписал я и информацию о задержании дочери олигарха с наркотиками в «Трех семерках». Тот абзац, где я писал, что это была чистой воды подстава с целью скомпрометировать Вересовского-старшего, Повзло вычеркнул.
 

* * *

      Я хлопнул дверью. Приносить и распивать спиртное в кафе «Лениздата» категорически запрещено. Впрочем, чихать я хотел на эти запреты. Когда я уже приканчивал «чекушку», ко мне за стол подсел Толик Мартов, коллега по цеху криминальных репортеров. Темные круглые очки, которые он не снимал и в помещении, скрывали свежий фингал под глазом литературного собрата.
      — С утра выпил, весь день свободен? — Толик с вожделением уставился на «чекушку». — Слыхал, Володя, новость?
      Я вопросительно взглянул на алчущего Мартова.
      — Дочку Вересовского вчера вечером прихватили с килограммом наркоты в «Ренегат баре», мне сегодня в РУВД слили.
      Господи, ну что с тебя, убогого, возьмешь. Я поставил перед Мартовым стакан с остатками водки. Пусть хоть этим голову немного поправит, если сможет.
      — Бедный Йорик, я знал его… — Я похлопал коллегу по плечу. — Все было не так, Толик, совсем не так…
      — Какой Юрик?.. — как всегда, ничего не понял Мартов, но я уже был на лестнице.
      Анюта со мной упорно не разговаривала. Хоть накормила, и за то спасибо. Постелила она мне на кресле-кровати, мы его обычно для гостей держим. «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним…»