Но Аслан сунул мне под нос свою пачку «Парламента», и официант, затормозивший было на пороге кухни, скрылся с глаз моих.
      Мы курили молча. Кофе принесли в бессовестно крохотных чашечках. Его должно было хватить всего на пару минут, тем более что Аслан хлебал кофе, как воду — хлюпая и причмокивая. Меня даже стало подташнивать от этих звуков.
      — Счет неси!
      Когда он произнес это, махнув рукой выглянувшему из дверей кухни официанту, я решила, что все пропало. Или сообщение не дошло по назначению, или дороги забиты пробками, или… В зал заглянул молодой человек. Я вытянулась на стуле, но молодой человек даже не взглянул в нашу сторону, вышел, как будто его что-то не устроило. Купюры уже шелестели в проворных пальцах официанта. Я не пью кофе как воду, я пью его маленькими глотками и в промежутках пускаю в потолок струйки чеченского «Парламента». Поэтому у меня остается в крохотной чашечке достаточно въедливой коричневой жидкости, способной еще больше очернить чеченца в моих глазах. «Я не струшу, — говорю я себе, — я смогу». Моя рука описывает дугу, и, парализованная ужасом, я смотрю на мокрое пятно, расплывающееся на белоснежной рубашке Аслана. Он смешно моргает и вдруг соскальзывает со стула и во весь рост растягивается на полу, Над ним возвышаются сразу два гориллоподобных парня, материализовавшихся не иначе как из воздуха. На запястьях поверженного чеченца щелкают наручники. Ко мне приближается пролетарский кулак, на подступах к кончику носа он раскрывается красным удостоверением.
      — Вам придется пройти с нами…
      Я поднимаюсь из-за стола и иду к выходу. Сзади что-то гнусавит чеченец. Похоже, ему уже обеспечили проблемы с дикцией. Я не торжествую, я просто ничего не чувствую. Мне плевать, что он оглядывается, шепчет проклятия и обзывает сукой. Обмен любезностями мне тоже уже наскучил. Нас привезли на Чайковского и развели по разным кабинетам. У меня попросили документы, удостоверились, что я — это действительно я, и отпустили.
 

* * *

      В агентство я приехала около полуночи. Валька Горностаева уже порядком поднабралась, дожидаясь меня, — на столе стояла початая бутылка кизлярского коньяка.
      — Ну как ты? — дохнула она на меня ароматом дагестанских виноградников.
      — У нас с тобой все получилось, — устало сказала я и достала из сумочки бутылку «Смирновской».
      Горностаева почему-то насупилась и отошла к окну.
      — Что с тобой, Валентина, разливай, — окликнула я ее.
      — Получилось не у нас с тобой, — замогильным голосом заговорила Горностаева, — ты меня сейчас убьешь, но я все рассказала Обнорскому. Мы с тобой две наивные дуры. Когда ты уехала, я поняла, что план твой ни к черту не годится.
      Наш с Вачькой план, и правда, вряд ли мог рассчитывать на место в анналах передовой детективной мысли. Собираясь на свидание с Асланом, я вовсе не собиралась сдавать его милиции. Я наивно полагала, что чеченец раскается, узнав, что покушался на мой семейный бизнес. Я шла на встречу с ним с искренним желанием помочь. Валентине о предстоящем рандеву я рассказала, следуя инструкции Обнорского. Инструкция предписывала журналистам агентства, направляющимся на сомнительную или опасную встречу, ставить о ней в известность доверенное лицо.
      Выслушав меня, Горностаева загорелась желанием собственноручно поймать басурмана и заслужить звезду героя. Мы с ней немного поспорили о взаимоотношениях полов и всепобеждающей силе курортного секса. В итоге сошлись на том, что на звезду героя она может рассчитывать, если я пришлю ей на отдельский радиотелефон сигнал тревоги — три «шестерки». Получив его, она должна была звонить в РУОП и сообщить о местонахождении чеченского террориста, объявленного в федеральный розыск.
      — Вот и прикинь, — оправдывалась Валентина, — получаю я от тебя это «число зверя», звоню в РУОП. Может быть, там мне и поверили бы после получасовых расспросов, а может быть, и нет. Или телефон был бы занят. На прошлой неделе я в дежурную часть ГУВД два дня не могла пробиться. А я как чувствовала, что ты наберешь эти злосчастные цифры, вот и пошла к Обнорскому…
      — Ну и что?
      — Ругался, — честно призналась Горностаева. — Минут пять одними матюгами крыл. Потом отобрал у меня радиотелефон, выставил за дверь и стал названивать.
      — Лучше бы меня пристрелил чеченский террорист, — мрачно сказала я, свинчивая с бутылки «красную шапочку».
 

* * *

      Все последующие дни я, как могла, избегала встреч с Обнорским, ограничиваясь легковесными приветствиями издалека. Неумолимо приближался срок сдачи аналитической справки по охранному бизнесу. Я струсила, и, сославшись на головную боль, попросила сдать работу и отчитаться по ней Нюсю Соболину. Анюта недоумевающе посмотрела на меня своими зелеными русалочьими глазами и отправилась на «ковер» к шефу — ей было не чуждо чувство женской солидарности.
      Ближе к вечеру Обнорский заглянул в мой кабинет.
      — Марина Борисовна, я, конечно, понимаю, что отдел ваш работал с диким, просто-таки зверским рвением, но справочка-то далека от совершенства. Зайдите ко мне на пару слов, придется внести кое-какие изменения.
      Оттягивать разговор не имело никакого смысла. На мое несчастье шеф был один. Все уже разошлись по домам, и рассчитывать на то, что чье-нибудь внезапное вторжение избавит меня от необходимости оправдываться и объясняться, не приходилось.
      — Заходите, Марина Борисовна, присаживайтесь, что у дверей-то топтаться, — радушно пригласил шеф, — расскажите про свои подвиги…
      — Если ты имеешь в виду справку…
      — Эх, Марина Борисовна, Марина Борисовна, что зарделись-то, как маков цвет? Я же все понимаю, с кем не бывает, дело-то, как говорится, житейское…
      Обнорский откинулся на спинку высокого кожаного кресла и закурил, картинно пуская в потолок колечки сизого дыма.
      — Вот, помнится, и я как-то раз переспал с арабской террористкой, знойная, скажу я вам, была штучка. А заливала мне, что агент дружественной разведки. Ну а вы впечатлениями не поделитесь?
      — Андрей, прекрати, в конце концов, это немилосердно, — чуть не плача сказала я.
      — Все, все. Больше не буду. — Обнорский встал из-за стола и слеша приобнял меня за плечи. — Ну, мир, дружба, балалайка?
      Я благодарно улыбнулась ему. Что ни говори, но иногда и в нашем начальнике просыпается нечто человеческое.
 

* * *

      Прошло почти полгода, и этот печальный факт моей биографии полностью стерся в памяти, не оставив в ней никакого следа.
      Как-то уютным домашним вечером я сидела с Сережей на диване и читала ему умную и добрую книжку про короля Матиуша Первого. В гостиной негромко бубнил телевизор. Я бросила взгляд на экран и увидела его. В торжественной обстановке, в присутствии журналистов и высоких милицейских чинов, заключенного тюрьмы «Кресты» Аслана Атавердыева обменивали на русского солдата, девятнадцатилетнего Алешу Переверзева, шесть месяцев прожившего в чеченском плену. Я подумала, что поступила тогда правильно. Мой Бог меня давно уже простил, а до его Аллаха мне нет никакого дела. И потом этот мальчик, Алеша, был так похож на моего маленького ангела. Я крепко прижала сына к себе нежно и поцеловала в русую голову.