Он уже находился между огромными жерновами, которые перемалывают людей как зерна, но еще не знал об этом. Его толкнули, обозвали алкоголиком… Он засмеялся и повторил:
      — Алкоголик. Шизанутый алкоголик… И двинулся к авиакассам на Малой Морской. Когда он вышел из помещения касс с билетом авиакомпании САС в руках, мужчина в серой копейке быстро переговорил с кем-то по мобильному. Он даже не знал, с кем говорит. Полковник Тихорецкий дал ему номер для экстренной связи на случай если объект попытается скрыться. Покупка авиабилетов под такой случай вполне подходила. Разведчик наружки доложил об этом неизвестному, которого звали Николай Иванович.
      Жернова закрутились быстрее. Вместо муки из-под них текла человеческая кровь, хрустели ребра.
      Обнорский поймал такси и поехал домой. Около подъезда его и встретили. Двое одинаковых мужчин одновременно шагнули к Андрею. Оба были в плащах, костюмах, при галстуках.
      — Обнорский Андрей Викторович? — утвердительно сказал один из них.
      — Похоже, комитетские за парнишечку взялись, — сказал разведчик своему напарнику в салоне серой копейки. Они наблюдали за этой сценой метров с семидесяти.
      — Похоже, так, — скупо отозвался напарник. Он взял трубку и связался с Николаем Ивановичем. Выслушав доклад, Наумов ответил:
      — Все в порядке. Я знаю. Наблюдение можно снимать.
      Эту команду разведчики выполнили с облегчением. Если парнишечку Комитет к себе забирает, то уж лучше остаться в стороне. Тихорецкий, когда поручил им пасти объект, намекнул, что задание особое… трепаться не надо.
      — Обнорский Андрей Викторович?
      — Я. С кем имею честь? — ответил Андрей, уже начиная догадываться. В ответ он услышал именно то, что ожидал, и увидел красную с золотом книжечку.
      — Федеральная служба контрразведки. Вам придется проехать с нами, Андрей Викторович. Есть некоторые вопросы.
      Андрей пожал плечами и шагнул к серой «Волге». Он не знал, что удостоверение комитетчика — липа, а сам сотрудник ФСК не имеет к этой организации никакого отношения. Хотя когда-то он и служил в КГБ СССР. Но было это давно, в другой стране, в другой жизни… Уже более года бывший майор КГБ возглавлял службу безопасности банка «Инвестперспектива» и, по совместительству, личную контрразведку Наумова. Бог ведает, которая из сторон его деятельности была для майора более важной.
      Обнорский сидел на заднем сиденье между двумя крепкими тренированными мужиками. «Волга» нырнула под Литейный мост, но, к удивлению Андрея, прошла прямо, дальше по набережной. Большой Дом остался сзади, слева, на противоположном берегу Невы. Шевельнулось нехорошее предчувствие.
      — Куда мы едем? — спросил Андрей.
      — Не волнуйтесь, Андрей Викторович, мы едем на конспиративную квартиру. Встреча носит неофициальный характер.
      Противно заныло в затылке, вспомнилось предупреждение Никиты и собственный самоуверенный ответ: на меня у смерти все лимиты выбраны.
      Свернули на Кантемировскую. У моста стояла милицейская машина, гаишник и двое омоновцев. А если…
      — Бросьте, Обнорский. Глупости все это, — сказал один из комитетчиков, не поворачивая головы. — Раньше надо было думать.
      У «Лесной» снова повернули. В глубине квартала возле неприметного здания со стальной дверью машина остановилась. Никаких вывесок, табличек, только телевизионная камера и переговорное устройство справа от двери. Щелкнул дистанционный замок, Андрея провели внутрь. «Волга» отъехала. Щелкнула, закрывшись, дверь за спиной.
      — Извините, Андрей Викторович, — бесцветным голосом сказал сотрудник ФСК и сноровисто обыскал Обнорского. После этого он ушел куда-то в глубь коридора, а Андрей остался в просторном предбаннике под контролем второго комитетчика и охранника в камуфляже. Охранник сидел за столом с монитором и микрофоном. Вдоль другой стены стояли несколько стульев и стальной шкаф. Больше в помещении ничего не было.
      Через минуту первый комитетчик вернулся и сказал:
      — Вас ждут. Следуйте за мной.
      По зеленому линолеуму Обнорский пошел вслед за ним мимо одинаковых коричневых стальных дверей без каких-либо надписей или номеров. Все они были закрыты. Андрею почему-то казалось, что в помещениях за этими дверьми пусто. Он ошибался — почти в каждом находились люди. Все они были заняты серьезной работой.
      — Сюда, — сказал Обнорскому его сопровождающий. Или конвоир?
      Андрей шагнул внутрь, охранник вошел следом и плотно прикрыл дверь. Из-за стола на Обнорского внимательно смотрел среднего роста мужчина лет сорока пяти. Он рассматривал Андрея несколько секунд.
      — Здравствуйте, Андрей Викторович, — сказал, поднимаясь из рабочего кресла, хозяин кабинета. Обнорский смотрел на него с нескрываемым удивлением. — Что, не ожидали? Или не узнали?
      — Признаться — не ожидал, — выговорил Андрей после некоторой паузы.
      — А лучше бы не узнали, — сказал Наумов весело. — Примета есть: не узнанному богатым быть.
      — Вы и так человек не бедный.
      — Растяжимое понятие, Андрей Викторович, — живо ответил Наумов, обходя стол и протягивая руку. — Субъективное… Зависит не от реального финансового благополучия, а от вашего представления о нем… Давайте присядем. В ногах-то правды нет.
      — В жопе тоже, — сказал Андрей грубовато.
      — Не понял, — Наумов посмотрел внимательными умными глазами.
      — Поясню. Вы говорите: в ногах правды нет, и предлагаете присесть. То бишь опуститься на задницу. Я полагаю, что и в ней нет правды.
      Некоторое время Николай Иванович смотрел молча. Он пытался понять, что это: хамство или грубоватый журналистский юмор? Потом весело рассмеялся и показал на кожаный диван в углу кабинета:
      — Давайте все-таки присядем. Они опустились на упругие подушки дивана. Лицо у хозяина было приятное, дружелюбное. Андрей внезапно вспомнил, как они познакомились. Он тогда только начинал работу в городской «молодежке». Время было странное… лопались дутые авторитеты, ломались стены запретов. Угарное было время, азартное. В начале девяносто второго Андрей с группой единомышленников организовали неформальное агентство журналистских расследований. О, эта была интересная работа! Да и поле лежало перед ними непаханное… Один из острых материалов той поры коснулся Николая Ивановича Наумова. Разумеется, молодые журналисты даже представить себе не могли истинной роли Наумова в негласной городской иерархии. В официальной же Николай Иванович был фигурой незаметной. Дай Бог, коли входил он в первую сотню власть имущих… А если и входил, то где-то в самом-самом конце. Однако по сравнению с начинающим журналистом господин Наумов был колосс. Вот этот-то колосс и пригласил (именно так! личным звонком) Обнорского для беседы. Андрей считал — для разноса. На встречу с Наумовым он ехал спокойно, даже с любопытством.
      Их беседа продолжалась около полутора часов. Большой человек держался на равных. Легко и непринужденно. О критической статье в газете упомянул вскользь, шутя. Они проговорили полтора часа обо всем и ни о чем. Наумов подробно рассказывал о себе, живо расспрашивал Андрея о службе на Ближнем Востоке, о работе в газете. Об увлечениях, музыкальных пристрастиях… Общаться с ним было легко.
      В завершение беседы Николай Иванович сказал:
      — Я ведь и батюшку вашего неплохо знаю. Даже как-то выпивать вместе доводилось. Человек он достойный. От своры наших жополизов всегда дистанцировался. За что его многие и недолюбливают, мягко говоря. Уважают, побаиваются… но не любят. Вижу, Андрей, и вас он с теми же изъянами воспитал.
      — Это почему же с изъянами? — искреннее удивился Андрей.
      — Иметь принципы в нашем отечестве — большая роскошь, Андрей Викторович. За это платить надо. Дорогой ценой платить…
      — Вы считаете — лучше жить бесхребетным пресмыкающимся?
      — Отнюдь, — сказал Наумов. — Пресмыкающихся в русском языке, как вы знаете, называют гадами. Что ж хорошего быть гадом? Но чтобы прожить жизнь не сгибаясь… нужно быть готовым платить. Помните, у Гребенщикова: Мы стояли очень гордо. Мы платим вдвойне?
      — Помню, — ответил Андрей. — А коли не секрет, Николай Иванович, зачем вы меня пригласили? Разговор у нас с вами получился интересный, но неконкретный.
      — Помилуй Бог, Андрей Викторович… Просто хотел с вами пообщаться. Вы, молодые, очень мне интересны.
      Наумов произнес эти слова совершенно серьезно. В тот раз Андрей так ничего и не понял.
      …Они опустились на упругие подушки дивана.
      — Вы извините, что я вас вот так, без предупреждения, сюда пригласил. Обстоятельства неординарные, к сожалению.
      — Вы меня пригласили? — Андрей выделил последнее слово. — А я думал, арестовали.
      — Э-э… научи дурака молиться — он лоб расшибет. Перестарались, значит. Извините. Однако обстоятельства действительно форс-мажорные. Я вас хотел видеть, чтобы поговорить о вашей судьбе и о судьбе Екатерины Дмитриевны.
      Андрей почувствовал комок в горле. Сглотнул. Бешено забилось сердце, на лбу выступила испарина.
      — Не понял, — сказал он глухо, понимая, что говорит ерунду. — Не понял… о какой судьбе? И о какой Екатерине Георгиевне?
      Николай Иванович кивнул мужчине, который привел Обнорского, и тот вышел. Наумов испытующе посмотрел на Андрея.
      — Андрей Викторович, вы же серьезный человек, а ведете себя… Дешевые приемы применяете. Зачем? Уж отчество-то очаровательной Кати вы знаете. А то — Георгиевна… Бросьте!
      — А что, собственно, вам от меня нужно?
      — Вот это разговор, — Наумов откинулся, посмотрел Андрею в глаза. — Коньяку хотите?
      Андрею сильно хотелось выпить. Он покачал головой и ответил:
      — Нет.
      — Отлично. Тогда давайте перейдем к делу. Мне известно, что вдова Гончарова распоряжается очень значительными средствами. Которые ей не принадлежат. Их нужно вернуть настоящему владельцу. Вы понимаете?
      — Нет, не понимаю, — сказал Андрей. — У меня после ранения некоторые проблемы с головой. И с памятью тоже.
      Наумов взглянул скептически, усмехнулся:
      — Зря вы такую позицию заняли. Тем более что память мы можем освежить. Для начала с помощью полиграфа.
      — А вы знаете, что применение лай-детектора осуждено еще в пятьдесят восьмом году на семинаре ООН по проблеме прав человека в уголовном процессе?
      Наумов рассмеялся и сказал весело:
      — Нет, этого я не знал.
      Обнорский тоже доброжелательно улыбнулся и добавил:
      — Тем не менее это так. В резолюции применение полиграфа названо средневековым варварством и унижением человеческого достоинства.
      — О-о-о, это серьезно, — сказал Наумов. — Мы с вами люди цивилизованные, живем в самом конце двадцатого века. Поэтому варварские средневековые методы нам не к лицу.
      Андрей улыбнулся и кивнул головой. Зря отказался от коньяка, подумал он.
      — Поэтому мы сразу перейдем к последним достижениям фармакологии. Всего одна инъекция стопроцентно восстанавливает память. Проверено.
      …Зря отказался от коньяка. Зря не послушал Никиту. Не все, видно, лимиты у смерти исчерпаны…
      — …но мне, честное слово, не хочется к этому прибегать. Выслушайте меня внимательно, Андрей Викторович. Я хочу чтобы вы поняли: ни к вам лично, ни к Екатерине Дмитриевне нет никаких претензий. Вопрос только в деньгах. Ваша… э-э… подруга владеет не принадлежащими ей деньгами. Если Екатерина Дмитриевна вернет шестьдесят миллионов долларов…
      — Сколько? — переспросил Андрей изумленно.
      — Шестьдесят миллионов, — повторил Наумов спокойно.
      — Послушайте, Николай Иванович, да откуда такие деньги?
      — Нет, это вы послушайте. Деньги реально существуют. Их происхождение для вас совершенно неважно. В силу ряда обстоятельств хранителем их был погибший муж Екатерины Дмитриевны. Он не имел права передавать их жене. Я даже предполагаю, что его смерть может быть именно с этим и связана. Но это только предположение. Денег, вероятно, больше. Не зря же Вадим-покойничек был связующим звеном с криминальными структурами.
      — Между криминальными структурами и кем? — быстро спросил Обнорский.
      — А вы действительно способный журналист, — задумчиво сказал Наумов. — Возможно, я смогу предложить вам хорошую работу.
      — Спасибо, — отозвался Андрей с иронией. — Я подумаю.
      — Ладно, мы отвлеклись. Итак, я полагаю, что у Вадима кое-что к рукам прилипало. И сумма, которой владеет драгоценная, — Николай Иванович усмехнулся, — во всех смыслах Катенька, может превышать обозначенные шестьдесят лимонов. Впрочем, меня это не интересует. Но шестьдесят нужно вернуть. Я даже готов пойти на то, чтобы выплатить вам, Андрей Викторович, премию в размере одного процента от суммы. Это составляет шестьсот тысяч бакинских. Согласитесь — немало?
      — Да, немало, — кивнул Андрей.
      — Я рад, что мы друг друга понимаем без фармакопеи. Вы, кстати, когда собираетесь лететь в Стокгольм?
      — Я, собственно… — начал было Андрей, но Наумов перебил:
      — Бросьте. У вас же билет в кармане. Обнорский мучительно размышлял. Он пытался найти какое-то разумное решение и понимал, что сделать это не в силах.
      — Сегодня, — сказал он.
      — Отлично, — отозвался Наумов. — Сегодня и полетите. Тянуть незачем, время — деньги.
      — А какие, собственно…
      — Условия? — живо отозвался Наумов. — Правильно, давайте обсудим. Я, разумеется, мог бы использовать вас без всяких предварительных условий. Вы же понимаете, что вам даже Палыч оказался не по зубам. А уж тягаться со мной… Короче, так: вы убеждаете свою королеву вернуть деньги. Получаете свой комиссионный процент, плюс вам с Катериной Дмитриевной остается то, что превышает шестьдесят лимонов. Плюс — не забывайте — я предлагаю вам работу. И интересную, и высокооплачиваемую. А самое главное — я отдаю команду Палычу вас не трогать. Ну, как?
      Андрей сидел ошеломленный. Происходящее казалось совершенно фантастическим. Напоминало главку из детективного романа не очень высокого пошиба. Или бред. Или сон… Может быть, напряженно думал Андрей, у меня действительно не в порядке с головой?
      — А какие вы даете гарантии? — хрипло спросил он.
      — Да помилуйте, какие же тут могут быть гарантии?
      Либо я принимаю их условия (Обнорский и Наумов разговаривали тет-а-тет, но Андрей почему-то воспринимал Наумова как часть какой-то невидимой организации) и получаю призрачный шанс вырваться. Либо… либо я отказываюсь, получаю укол тиопентала натрия. И тогда — все. Тогда уже точно все!
      — Я согласен.
      — Ну и ладушки, — весело сказал Наумов. — Я вообще-то и не сомневался. Два разумных человека всегда могут найти общий язык. И без всех этих киношных ужасов — детекторы, сыворотка правды… Отношения, построенные на взаимном доверии, гораздо более предпочтительны. Не так ли?
      Наумов говорил что-то еще, но Андрей уже не слушал. Он ощущал странную пустоту внутри. Ощущал, что столкнулся с чем-то более страшным, чем Антибиотик. С организацией. Которая для решения своих задач может привлекать даже спецслужбы.
      — Значит, сегодня же и летите, — сказал Наумов. — Чтобы вам было веселей, с вами полетят двое моих сотрудников.
      Вот тебе и отношения, построенные на взаимном доверии, подумал Обнорский.
      — Всегда рад приличной компании, — с иронией в голосе ответил Андрей. Он посмотрел на часы и добавил:
      — До самолета не так уж много времени. Мне нужно привести себя в порядок, собрать вещи.
      — Привести себя в порядок вы можете прямо здесь. За той дверью есть комната отдыха, душ и прочее. Вещи? Я думаю, что необходимый минимум: бритву, щетку и тому подобное — мы вам обеспечим. Так что прошу.
      Наумов сделал широкий приглашающий жест в сторону двери в углу кабинета. Вот тебе и отношения, построенные на взаимном доверии. Андрей поднялся и прошел в комнату отдыха. По сути дела — в комфортабельную одиночную камеру. Наумов вошел вслед за Андреем, молча выдернул из розетки шнур телефона и взял его со стола.
      — Через десять минут вам принесут бритву и необходимые туалетные принадлежности. Через сорок минут завтрак. Отдыхайте, Андрей Викторович.
      Наумов вышел. Повернулся ключ в двери. Андрей обессиленно опустился в кресло.
 
      Подполковник Кудасов уехал от Обнорского не в лучшем настроении. Да и было от чего. Неужели у Андрюхи поехала крыша? Или это у него от стресса и двухдневной пьянки?
      Бог ведает. Человек-то творческий… а с этими творческими личностями всегда что-нибудь этакое. С другой стороны — Обнорский журналист. Причем работающий с криминальным материалом. Он привык мыслить трезво, конкретно, с уважением относиться к Его Величеству Факту. Обладает аналитическим складом ума. Такие люди в мистику не верят. Прозрение, ясновидение… чушь. И все же Андрей совершенно серьезно и искренне заявил о прозрении. Не слабо. Что ж, попробуем опираться на факты.
      А факты таковы: к семи утра журналист Обнорский располагал секретной информацией, которую сам Никита получил накануне около полуночи. Вопрос: откуда? Ответ: совершенно непонятно… Хороший ответ. Ладно, сказал Кудасов сам себе. Попробуем по-другому. А не было ли это пьяным бредом? Кудасов задумался. Нет, сказал он себе несколько минут спустя, не похоже это на бред… Андрей точно указал место. Точно назвал орудия убийства. Количество трупов? Ну, это еще не факт… А заодно упомянул неких анонимных кавказцев. Тоже, конечно, не факт.
      На утренней оперативке подполковник Кудасов сориентировал своих сотрудников на отработку кавказской версии.
      — А что, есть какая-то зацепочка? — живо заинтересовался Резаков.
      — Есть некоторая… агентурная информация, — сказал, отводя глаза, подполковник.
 
      В Пулково-2 Обнорского отвезли на той же самой «Волге», на которой доставили к Наумову. Напоследок Николай Иванович пожал Андрею руку, пожелал успеха, богатства. Странно, но это у него получалось естественно, даже как-то легко, весело. Что ж, общаться с людьми ты умеешь, сделал заключение Обнорский. А потом… потом, глядя прямо в глаза, удерживая руку Андрея и продолжая улыбаться, Наумов сказал:
      — Ну и, разумеется, вы помните, что все ваши родные — и родители, и брат — тоже с нетерпением ждут вашего возвращения… Присядем на дорожку?
      Да, все у Наумова получалось легко и весело… Андрей резко высвободил руку. Через минуту он сидел в «Волге». Было противно. Было ощущение, что попал в капкан… На меня, Никита, у смерти все лимиты выбраны.
      Водитель поставил на крышу машины мигалку — поехали.
      Дорогу до аэропорта и то, как проходили таможню и паспортный контроль, Андрей почти не заметил. Он все делал автоматически, продолжая обдумывать свое положение. Он рассматривал его и так и этак, но вывод оставался неутешительным: капкан. Родители и брат — заложники. А сумма настолько велика, что можно оставить всякие иллюзии… Да и уровень Николая Ивановича… Кто он, этот Николай Иванович? Андрей не знал даже, подлинное это имя или нет? Возможно, подлинное. Уровень этого загадочного человека уже позволяет ему не скрывать ни свое лицо, ни свое имя. Не у всякого ходят в подручных офицеры ФСК, не всякий решится среди бела дня захватить и удерживать журналиста. Да и «Волга», на которой возили Андрея по городу, имела номера ГУВД. Плюс мигалку… Кто же вы, Николай Иванович?
      Разумеется, Обнорский-Серегин слышал разговоры о том, что существует и у нас настоящая мафия. Но назвать конкретные фамилии, привести факты никто не мог. Некоторые события косвенно свидетельствовали о существовании некоей мощной структуры регионального уровня, но трактовать их можно было весьма широко… Андрей привык работать с фактами. А фактов-то не было. По крайней мере, до сегодняшнего дня.
      Наконец он понял, что объем информации недостаточен и прийти к каким-то определенным выводам он еще не может. К тому времени, когда я соберу информацию, усмехнулся Андрей, выводы могут сделать за меня. Скорее всего, это будет резолюция товарища Токарева, или Макарова, или Калашникова. Как пишут в объявлениях о размене жилья: возможны варианты.
      Подлетали к Стокгольму. Обнорский начал разглядывать своих попутчиков. Он пытался определить, кто же из них приставлен к нему в сопровождающие. И не смог. Мужчин подходящего возраста оказалось пятеро. Каждого из них Андрей представил в роли разведчика Николая Ивановича и быстро убедился: при желании черты тайного агента можно разглядеть даже в самом, по-видимому, безобидном человеке. Такова цена подозрительности. Ладно, сказал он себе, скоро разберемся… И оказался прав. На стоянке такси аэропорта Арланда к нему подошел один из его попутчиков. Андрей оценил скоординированность его движений. Очевидную уверенность в себе, неброскую внешность…
      — Нам по пути, Андрей Викторович, — сказал незнакомец. Тут же подошел второй. Такой же незаметный, крепкий, уверенный, в приличном плаще.
      Андрей промолчал.
      — Меня зовут Виктор Ильич, — невозмутимо продолжил мужчина. — Сейчас мы возьмем такси и поедем к вашей знакомой.
      Обнорский посмотрел на него с откровенной ненавистью.
      — Нет-нет, — успокаивающе сказал Виктор Ильич, — мы, Боже упаси, не набиваемся в гости. Нам просто нужно посмотреть на Екатерину Дмитриевну. Сверить, так сказать, с фото с оригиналом. Убедиться. Потом мы уедем в гостиницу. Вы меня понимаете?
      — Да, — односложно ответил Обнорский.
      — Вот и хорошо, — сказал Виктор Ильич. Втроем они сели в «сааб» с плафоном такси на крыше.
      — Так куда же нам ехать?
      — В Гамластан , — нехотя ответил Обнорский. Он чувствовал себя предателем. Или подручным палача. Если бы дело касалось только его жизни, он бы сумел принять решение. Но в мертвом Санкт-Петербурге остались заложники: мать, отец, братишка… Николай Иванович Наумов не оставил ему никакого выбора.
      — Отлично, — сказал Виктор Ильич. И на хорошем английском поинтересовался у водителя, понимает ли он по-русски.
      — О-о-о, — сказал пожилой швед. — Водка-матрешка-хорошо-спасибо-бляди-Ельцин.
      И захохотал. Попутчики Андрея тоже засмеялись.
      — Да, — согласился Виктор Ильич, — водка, Ельцин и бляди — это хорошо. Вэлл.
      — Вери вэлл, — отозвался швед, посмеиваясь и подмигивая в зеркало заднего обзора. «Сааб» мощно и бесшумно мчался по отличному шоссе в сторону Стокгольма.
      — А теперь, Андрей Викторович, выслушайте меня внимательно, — обратился к Обнорскому Виктор Ильич. — Вы, наверно, уже поняли, что мы люди серьезные. Пытаться вести какие-либо хитрые игры не нужно. Задачу вам поставили — выполняйте. Помните о судьбе близких вам людей. Желательно, чтобы вы смогли убедить свою вдовушку. Желательно, чтобы прямо сегодня. В идеале самый подходящий момент для этого сразу после любовных утех… они на женщин действуют расслабляюще. Ну… чего вас учить? Вы человек опытный.
      Виктор Ильич сбоку испытующе посмотрел на Обнорского.
      — Мы будем ждать вашего звонка в гостинице «Sekgel-Plasa». Телефончик я вам сообщу, звонить можно круглосуточно. Да, кстати… дайте-ка мне ваш паспорт.
      — Зачем? — спросил Андрей.
      — На всякий случай, Андрей Викторович. Чтобы у вас не возникло лишнего искушения. Страховка, так сказать.
      Андрей молча протянул паспорт. Снова вспомнил слова Наумова об отношениях, построенных на взаимном доверии.
      — Вот и хорошо, — сказал Виктор Ильич, принимая серпастый-молоткастый. — Я рад, что вы адекватно оцениваете ситуацию. И надеюсь, что сумеете все правильно объяснить своей подруге. Времени у нас немного — день, ну два. А потом придется принимать непопулярные, как нынче говорят, меры. Вы меня понимаете?
      Андрей кивнул. Он слишком хорошо понимал, что в битве за шестьдесят миллионов долларов этот человек с незапоминающимся лицом и глазами убийцы не остановится ни перед чем. Господи, как хотелось Обнорскому, чтобы Кати не оказалось дома. Чтобы она улетела в Австрию, в Израиль. В Австралию… к черту на кулички! Главное — подальше.
      Но Рахиль Даллет была дома.
      Вечером банковский служащий Николай Наумов имел телефонный разговор со Стокгольмом. Звонивший ему человек сообщил, что тетя Катя здорова. Нисколько не изменилась, все так же хорошо выглядит. И с Андрюшей тоже все в порядке ведет себя прилично, не капризничает. Хороший мальчик.
      — А как у тети Кати финансовые дела? — поинтересовался Николай Иванович.
      Его собеседник ответил, что — судя по всему — на уровне. Точно пока сказать трудно, но, похоже, с финансами порядок.
      Николай Иванович обрадовался. Чего же не порадоваться, когда у заграничной тетки все хорошо?
      — Ну, вы там за Андрюшкой присматривайте. А то он у нас мальчуган с причудами, — сказал напоследок Наумов.
      Его заверили: все будет о'кей. Баловаться мальчонке не дадим.
 
      В течение дня подполковник Кудасов несколько раз пытался дозвониться до журналиста Обнорского. Трубку никто не снимал. Это настораживало. Конечно, Андрюха мог продолжать пить. Или отсыпаться после пьянки. Или поехать на работу… Никита позвонил в редакцию городской «молодежки», но там никто ничего про Серегина не знал. Это было весьма неприятно. Кудасов помнил, как Андрей неожиданно пропал в конце мая. И чем это кончилось.
      Брось, уговаривал он себя, сейчас другая ситуация. Палыч, конечно, обозлен на Андрюху до бескрая. Это так, но в данный момент ему не до Обнорского. Есть дела поважнее. Ситуация вокруг Антибиотика весьма напряженная. Уже некоторые братки обеспокоились — больно круто Палыч солит. А менты развили вокруг него весьма активную работу. Он тоже должен это почувствовать — подзатихнуть на время.
      Кудасов не знал, что еще днем Антибиотику через третьи руки передали мнение Наумова: уймись, Палыч. Ты что, совсем охренел? Куда это гоже — целый взвод жмуриков?
      РУОП в эти дни работал на чумовых оборотах. Сотрудники управления перекачивали огромный объем информации. Результатов пока не было. А пресса возмущенно галдела. Роптали обыватели. Начальство обещало мощную волну репрессий внутри правоохранительной системы. Как будто это могло что-то изменить…
      Никита хотел поговорить с Андреем по двум вопросам. Вновь вернуться к теме его личной безопасности, это первое. И заострить вопрос на неких кавказцах — это второе. Подполковнику было неловко даже самому себе признаться, что эта информация его зацепила. Была она, можно сказать, никакая, но то чувство, которое называют оперативным чутьем, заставляло Кудасова помнить о странных словах Андрея.
      Он убеждал себя, что хочет потолковать с Обнорским только по первому вопросу — о безопасности. И понимал, что лукавит.
 
      Андрей проснулся как будто от толчка. Он лежал один посреди огромной смятой постели. В комнате стоял утренний полумрак, за окном шел дождь. Андрей прислушивался, пытаясь определить, где Катя. В доме было тихо, и внезапно он отчетливо понял — ее здесь нет. От осознания этого факта сильно сдавило сердце и слегка похолодели кончики пальцев.
      Он вскочил, голый, быстро прошел по пустому дому. Часы показывали семь утра. Куда она могла уйти в семь утра? На столе в кухне лежали ключи. На деревянной столешнице два ключа с брелоком в виде слоненка. И — ни записки, ни намека… Ничего. Андрей как был — голый — быстро выскочил на улицу: машины тоже не было. Холодный дождь с ветром обожгли кожу. Он вернулся обратно. Закурил. И окунулся во вчерашний день.
      …Казалось, Катя нисколько не удивилась его неожиданному появлению. Да еще в обществе двух незнакомцев. Своих конвоиров Андрей представил как коллег-журналистов с питерского радио. Рахиль вежливо пригласила журналистов зайти, попить кофе. Бледный Обнорский смотрел на Катю пронзительными глазами. Коллеги чиниться не стали: зашли, кофейку выпили. Вполне по-светски поболтали с хозяйкой. Андрей понимал — коллеги пытаются оценить Рахиль… Можно было предположить, что увиденное — большой дом, шикарный «сааб», дорогая мебель — им понравилось.
      — Ну ты, Андрей, тему-то не затягивай, — говорил, глядя Обнорскому в лицо, Виктор Ильич. После этого коллеги откланялись. Нужно признать, что держались они отлично. — Ждем твоего звонка.
      Андрей и Катя остались одни.
      — Что ты такой бледный, Андрюша? — как будто издалека долетел до Обнорского ее голос.
      — Ничего особенного, — ответил он, — устал немного.
      — Приляг, отдохни.
      — Иди ко мне, — сказал он враз охрипшим голосом.
      Она подошла. Через несколько секунд они оказались на полу гостиной. Так уже было однажды — когда Андрей в первый раз прилетел в Швецию… Тогда им тоже не хватило сил и терпения добраться до кровати, как это принято у нормальных людей… Катя еще тогда разохалась по поводу своих стертых о жесткое напольное покрытие коленей, а Обнорский смеялся, демонстрировал ей свои локти и убеждал, что его травмы намного значительнее и серьезнее… Когда это было? Словно много лет прошло с того дня… Целая жизнь прошла… В одну реку нельзя войти дважды… Тогда они словно сошли с ума от того, что все-таки решились шагнуть навстречу друг другу — шагнуть наперекор всему и всем… И это было сладкое безумие, потому что у их чувств была надежда на развитие и продолжение — несмотря ни на что… Несмотря на то, что у них были разные судьбы и характеры, разные истории, разные мироощущения и взаимоотношения с окружающим миром… Несмотря… Не смотря, можно делать лишь первые шаги, а потом смотреть все равно приходится. Человек не может постоянно уподобляться страусу, прячущему голову в песок. …Тьмы низких истин нам дороже… Пушкин давным-давно открыл эту формулу, но прагматичный XX век ввел в нее свои коррективы — долго увлекаться возвышающим обманом стало нерентабельно, а подчас и просто опасно.
      Андрей умел задавать себе честные вопросы и давать на них честные ответы. Даже тогда, когда ему очень не хотелось ни спрашивать, ни отвечать…
      Обнорский давно уже не строил иллюзий по поводу их с Катериной будущего. Андрей отчетливо понимал, что полюбил женщину из чужого племени… Ну что тут поделаешь, так уж случилось… Он понимал, что это — тупик, тупик объективный, и никто не виноват. Легче от этого понимания не становилось… Ясно было, что Катя не сможет пойти за Андреем принять его жизнь и органично угнездиться в ней — ни по финансовым соображениям (она ведь привыкла к своему уровню трат и комфорта), ни по многим, многим другим — и небезопасно для нее было возвращаться в Петербург, и сын у нее рос, и характер у самой Катерины был чересчур самостоятельный, не терпел подчиненности и зависимости… Судьба сделала из нее женщину, которой очень трудно было бы перекроить жизнь под иное лекало ради (пусть даже любимого) мужчины… А Обнорский?