Мне не следует говорить тебе куда я иду завтра.
      Ночью я вижу соблазнительный сон о своей бывшей подружке, которая сильно увлекалась папье-маше. Это начиналось как хобби. Кто будет возражать против нескольких ведер с мукой, воды и мотка рабицы? Я либерально отношусь ко всему и верю в свободное самовыражение. Однажды я прихожу к ней домой и обнаруживаю, что из почтового ящика, который находится прямо на уровне моего паха, торчит голова желто-зеленого змея, не настоящего, но достаточно правдоподобного, с красным языком и серебряными зубами из фольги. Я не решаюсь нажать на кнопку звонка. Не решаюсь, потому что для того, чтобы дотянуться до звонка, нужно упереться интимной частью своего тела прямо в голову змея. Между мной и мной происходит диалог:
      Я: Не глупи, это шутка.
      Я: Что ты подразумеваешь под шуткой? Это смертельно.
      Я: Эти зубы не настоящие.
      Я: Им не нужно быть настоящими, чтобы суметь причинить боль.
      Я: Что она подумает о тебе, если ты простоишь здесь всю ночь?
      Я: Что она вообще обо мне думает? Какого сорта девушки нацеливают змею на твои гениталии?
      Я: Девушки, которые любят повеселиться
      Я: Ха-ха-ха
      Дверь распахнулась и на порог вышла Эмми. На ней был кафтан и длинная нить из бус. "Тебе это не причинит вреда" - сказала она. Это для почтальона. Он мне надоел".
      "Я не думаю что это испугает его" - говорю я. "Это только игрушечная змея. Меня это не испугало".
      "Тебе нечего бояться" - говорит она. "В горле у змеи есть крысоловка".
      Она исчезает в доме, а я тем временем болтаюсь у лестницы с бутылкой Бужеле Нуво в руках. Она возвращается со стеблем зеленого лука и просовывает его в рот змее. Что-то ужасно лязгает и нижняя часть лука падает отрубленной на коврик у дверей. Возьмешь его с собой, хорошо? - сказала она "Мы съедим его позже".
      Я просыпаюсь в поту, дрожа всем телом. Жаклин мирно спит рядом со мной, свет просачивается сквозь старые занавески. Укутавшись в свой халат я выхожу в сад, радуясь внезапной влажности под ногами. Воздух чистый и теплый, а по небу растянулись розовые царапины. Было какое-то урбанистическое удовольствие от сознания того, что только я сейчас вдыхаю этот воздух. Беспрестанные вдохи-выдохи миллионов легких угнетают меня. Слишком много нас на этой планете и это начало большого шоу. Шторы на окнах моих соседей опущены. Какие они видят сны или, может быть, кошмары? Все было бы по другому увидь я их сейчас, с расслабленными уголками губ, с открытыми телами. Мы могли бы сказать что-нибудь честное друг другу вместо обычного, скомканного "Доброе утро".
      Я иду посмотреть на свои подсолнухи, мирно растущие в спокойной уверенности, что здесь всегда будет солнце для них, самоутверждающиеся нужным способом в нужное время. Редкие люди добиваются того, чего добивается природа без усилий и, в основном, без потерь. Мы не знаем кто мы, или как нам действовать, еще меньше мы знаем о том, как расцвести.
      Слепая природа. Homo sapiens. Кто кого обманывает?
      Итак, что мне делать? Я спрашиваю малиновку, сидящую на стене. Малиновки очень верные создания, которые из года в год живут с одним и тем же партнером. Мне нравятся доблестный красный щит на их грудках и их надежный путь, которым они следуют за лопатой в поиске червей. И вот я здесь, взрыхляю почву, и вот маленькая малиновка убегает с червяком. Homo sapiens. Слепая природа.
      Я не чувствую в себе мудрости. Почему так случается, что человеческим существам позволено расти без необходимых механизмов, дающих возможность принимть здравые этические решения?
      Нет ничего сверхъестественного в моей ситуации:
      1. Я люблю женщину, которая замужем;
      2. Она любит меня;
      3. Я живу с другим человеком;
      4. Как мне узнать, является ли Луиза той, кого нужно любить, или той кого нужно избегать?;
      Церковь могла бы ответить мне, друзья пытались помочь мне, можно встать на путь стоика и избежать искушения, или поднять парус и повернуть свой корабль в сторону попутного ветра.
      Впервые в жизни сделать правильный шаг значит для меня больше, чем выбрать свой собственный путь. Я думаю, что за это мне нужно благодарить Вирсавию...
      Я помню, как она вернулась ко мне после шестинедельного путешествия в Южную Африку. Перед тем как она ушла, ей был поставлен ультиматум: он или я. Ее глаза, которые очень часто наполнялись слезами от жалости к себе, упрекали меня за еще один запрещенный прием в нашем любовном поединке. Это было провокацией с моей стороны, и конечно она выбрала его. Очень хорошо. Шесть недель. Я чувствую себя как девушка из рассказа о Румпельштилскине, которая сидела в подвале, набитом соломой, и должна была превратить ее в золото к следующему утру. Все, что у меня когда-либо было от Вирсавии - это кипа соломы, но когда она была со мной мне хотелось верить, что эта солома превратится в драгоценный камень. И вот в итоге я оказываюсь среди отбросов и мусора и мне нужно очень потрудиться, чтобы вымести все это. Потом она пришла - нераскаявшаяся, как всегда забывчивая, и спросила меня почему я не отвечаю на ее звонки и не шлю ей писем до востребования.
      "Мой ультиматум был совершенно серьезным".
      Она сидит молча 15 минут, пока я приклеиваю задние ножки к кухонному стулу. Потом она меня спрашивает встречаюсь ли я с кем-нибудь еще. Я отвечаю, что встречаюсь - коротко, неуверенно, безнадежно.
      Она кивает и встает, чтобы уйти. Стоя в дверях она говорит: "Я забыла тебе сказать кое-что, перед тем как мы расстанемся".
      Я оборачиваюсь к ней, внезапно и резко. Я ненавижу это "мы".
      "Да", продолжает она, "Урийя подхватил гонорею от женщины, с которой он спал в Нью-Йорке. Он спал с ней, в отместку мне, конечно. Но он не рассказал мне об этом и врач думает, что я тоже больна. Я принимала антибиотики. Поэтому возможно с тобой все в порядке. Тебе следует провериться.".
      Я подхожу к ней с ножкой от стула в руках. Мне хочется опустить ее прямо на ее безукоризненно накрашенное лицо.
      "Ты дерьмо"
      "Не говори так"
      "Ты говорила, что больше не занимаешься с ним сексом".
      "Я решила, что это нечестно. Мне не хотелось отнимать у него тот остаток сексуальной уверенности, который у него возможно оставался".
      "Я полагаю, что именно поэтому ты никогда не удосужилась сказать ему, что он не умеет сделать так, чтобы ты кончила".
      Она не ответила. Она заплакала. На меня это действует как красная тряпка на быка. Я обхожу ее вокруг.
      "Сколько времени ты замужем? Идеальный гражданский брак, а?
      Десять лет, двенадцать? И ты не просила его положить голову между твоих ног только потому, что ты думала, что ему это будет неприятно?
      Давай-ка послушаем и это ради сексуального самоутверждения."
      "Хватит" - сказала она, отталкивая меня. "Я должна идти домой".
      "Должно быть уже семь часов. Это твое домашнее время, не так ли?
      Вот почему ты заканчиваешь практиковать пораньше, чтобы можно было быстренько перепихнуться за полтора часа, а потом смыться, сказав "До свидания , дорогуша", и пойти готовить ужин.
      "Я приходила из-за тебя" - сказала она "Верно, благодаря мне ты приходила и тогда когда у тебя была менструация, и тогда когда ты была больна, снова и снова здесь все делалось для того, чтобы ты приходила".
      "Я не это имела в виду. Я имела в виду мы вместе делали это. Тебе хотелось меня там".
      "Мне хотелось тебя везде, и самая патетическая вещь во всем этом то, что я все еще хочу тебя".
      Она посмотрела на меня. "Отвезешь меня домой?".
      Я все еще вспоминаю ту ночь со стыдом и яростью. Мне не пришлось отвезти ее домой. Мне пришлось идти с ней пешком по темным переулкам к ее дому, слушая шуршание ее пальто и трение сумочки об ее ногу. Как Дирк Богард, она гордилась своим профилем и он подчеркивался подходящим эффектом мутного света уличных фонарей. Мы расстались с ней там, где она была уже в безопасности, и до моего слуха доносился стук ее каблуков, замирающих вдали. Через несколько секунд они перестали стучать. Мне было знакомо это; она приводила в порядок свои волосы и лицо, стряхивая меня со своего пальто и чресел. Ворота скрипнули и закрылись ударив металлом о металл. Теперь они оба были внутри, в четырех стенах, разделяющие друг с другом все, даже болезни.
      По дороге домой, глубоко вдыхая воздух, зная, что я дрожу и не зная как остановить эту дрожь, мне в голову пришла мысль о том, что моей вины в этом не меньше, чем ее. Не с моего ли согласия случился этот сговор о тайном обмане, который выжег дотла всю мою гордость? Меня можно было назвать ничтожеством, слабовольным куском дерьма, вполне достойным Вирсавии Самоуважение. Считается, что этому учат в Армии. Возможно мне следует завербоваться на военную службу. Следует ли мне в графе "личная заинтересованность" написать "Разбитое сердце"?
      На следующий день я сижу в венерологической клинике и наблюдаю за своими друзьями по несчастью. Хитроватый франт, толстый бизнесмен в костюме, скроенном так, чтобы скрыть его выпирающий живот. Несколько женщин и проститутки, и другие женщины тоже. Женщины с глазами, полными боли и страха. Что это за место и почему никто не предупредил их?" Кто тебя наградил этим, дорогая?" - хочется мне спросить у одной женщины средних лет в цветастом платье. Она не отрываясь разглядывает плакат с описанием гонореи, а потом пытается сосредоточиться на чтении своей книги "Жизнь в деревне". "Разведись с ним" - хочу я ей сказать. "Ты думаешь он сделал это впервые?". Ее вызвали и она исчезла в мрачной белой комнате. Это место как коридор в Судный день. Чайник с несвежим кофе марки Кона, несколько пыльных кожаных скамеек, пластиковые цветы в пластиковых вазах и повсюду по стенам, сверху донизу - плакаты, с изображением каждого генитального прыщика и выделений неестественного цвета. Впечатляющее зрелище того, что может появиться всего на нескольких сантиметрах плоти.
      Ах, Вирсавия, это совсем не похоже на твою элегантную хирургию, не так ли? Там твоим личным пациентам удаляют зубы под музыку Вивальди и они наслаждаются двадцатиминутным отдыхом на откидном диване. Тебе каждый день поставляют свежие цветы и ты предлагаешь только самые ароматные сорта травяного чая. Перед твоим белым халатом, положив голову на твою грудь, никто не боится иглы и шприца. Мне случилось зайти к тебе за маленькой коронкой, а ты предложила мне целое королевство. К сожалению мое обладание им ограничивалось временем между пятью и семью на неделе, и иногда по выходным, когда он уходил играть в футбол.
      Я захожу в кабинет.
      "Вы обнаружили у меня "это"?"
      Медсестра смотрит на меня так, как смотрят на спущенное колесо и говорит - "Нет".
      Затем они заполняет медицинскую форму и просит меня зайти через 3 месяца.
      "Зачем?"
      "Болезни, передающиеся половым путем обычно не являются результатом аскетического образа жизни. Если ваши привычки таковы, что вы подхватили это однажды, скорей всего вы подхватите это снова". Она замолчала. "Мы все рабы привычек".
      "Но мне никогда не приходилось что-либо подхватывать. Ни одну из "этих" болезней".
      Она открыла дверь. "Трех месяцев будет достаточно".
      Достаточно для чего? Я прохожу через коридор мимо Хирургии, Комнаты матери, и Ребенка, потом мимо Кабинета для Амбулаторных больных. Отличительная черта венерологических отделений в том, что они располагаются достаточно далеко от нормальных положительных пациентов. Их достойная лабиринта запутанность подразумевает, что вы должны спросить по крайней мере пять раз как туда пройти. И хотя я спрашиваю достаточно тихо, особенно рядом с Комнатой Матери и Ребенка, я не получаю ответной учтивости. "Венерологическое отделение? Вниз до конца, повернете направо, повернете налево, прямо через ворота, мимо лифта по ступенькам, пройдете по коридору, завернете за угол, пройдете через вращающиеся двери, и вы там" пронзительно кричит фельдшер, осторожно приостанавливая свою тележку с грязным бельем у моих ног... "Вы сказали ВЕНЕРИЧЕСКИЕ?"
      И еще раз я спрашиваю молодого врача, лихо размахивающего стетоскопом перед палатой Амбулаторных Больных. "Венерологическое отделение? Нет проблем. На кресле для инвалидов вы доберетесь туда за пять минут." Он звенит колокольчатым смехом как целая колонна грузовиков, вызывающих выносить мусор и указывает в сторону мусоропровода. Это самый быстрый путь. Желаю удачи".
      Может быть во всем виновато мое лицо. Может быть сегодня я напоминаю половую тряпку. Я чувствую себя половой тряпкой.
      По пути из клиники я покупаю себе большой букет цветов.
      "Собираетесь в гости? - спрашивает девушка, голосом, загнувшимся по краям, как больничный сэндвич. Она до смерти устала казаться любезной.
      Она стоит, со всех сторон загроможденная папоротниками, с ее правой руки капает зеленая вода.
      "Да. К себе. Хочу узнать как у меня дела".
      Она поднимает брови и пищит: "С вами все в порядке?"
      "Будет в порядке" - говорю я, бросая ей красную гвоздику.
      Дома я ставлю цветы в вазу, меняю простыни и ложусь в постель.
      "Что дала мне Вирсавия кроме идеального ряда зубов?"
      ("Это чтобы лучше съесть тебя" - сказал Волк) Я беру распылитель с краской и пишу на своей двери "САМОЛЮБИЕ".
      Пускай Купидон попробует пройти мимо этого.
      Луиза завтракает в тот момент, когда я оказываюсь у ее дверей. На ней красно-зеленый полосатый халат, восхитительно огромный. Ее волосы распущены, они покрывают ее шею и плечи, светлыми струями падая на стол. Было что-то опасно электрическое в Луизе. Я боюсь, что то постоянное пламя, которое она обещает, возможно подпитывается потоком гораздо более переменчивым. Снаружи она кажется спокойной, но за пределами ее контроля таится та же самая разрушающая сила, которая заставляет меня трепетать под сводами пилонов. В ней больше от Викторианской героини, чем от современной женщины. От героини из Готического романа, хозяйки своего дома, способной как хранить огонь, так и выбежать в ночь с одной котомкой в руках. Мне всегда казалось, что она носит ключи на талии. Она была закрыта, притушена, как вулкан, спящий но все же действующий. Мне пришло в голову, что если сравнивать Луизу с вулканом, тогда меня можно сравнить с Помпеями.
      Я не сразу захожу в комнату, я стою, притаившись снаружи, подняв воротник, спрятавшись, чтобы лучше видеть. Я думаю, что если она вызовет полицию, это будет именно то, чего я заслуживаю. Но она бы не стала вызывать полицию, она бы просто достала свой револьвер с перламутровой ручкой из стеклянного графина и выстрелила бы мне в сердце. В моих останках, они нашли бы только одно огромное сердце и никаких внутренностей.
      Белая скатерть, коричневый чайник. Хромовая решетка тостера и ножи с серебряными лезвиями. Обычные вещи. Посмотри как она берет их и кладет их обратно, быстро вытирает свои руки о край скатерти; она не делает этого в присутствии других людей. Она закончила есть яйцо, я вижу его верхушку с неровными краями на тарелке, кусочек масла, который она кладет в рот кончиком ножа. Теперь она идет в ванную и кухня становится пустой. Глупая кухня без Луизы.
      Мне легко войти, дверь не заперта. Я ощущаю себя вором с полным мешком украденных взглядов. Очень странно быть в чьей-то комнате, в отсутствии хозяев. Особенно, если вы любите их.
      Каждый предмет имеет свое значение. Почему она купила это? Что она больше всего любит? Почему она сидит на этом стуле, а не на том? Комната становится кодом, на расшифровку которого у вас есть всего несколько минут. Когда она возвращается, она завладевает вашим вниманием. Кроме того рассматривать комнату в ее присутствии неприлично. И все-таки я хочу снять рисунки со стены и просунуть пальцы под пыльные рамки картин. В корзине с мусором, в кладовой, я возможно найду ключ к тебе, я смогу разгадать тебя, выпрясть тебя между своими пальцами, растянуть каждую ниточку, чтобы узнать всю меру тебя. Желание украсть что-нибудь кажется нелепым, но сильным. Мне не нужна твоя чайная ложечка, хотя она очаровательна - с крошечным сапожком короля Эдварда на ручке. Почему тогда я кладу ее в свой карман? "Сейчас же вытащи ее" - говорит директриса школы, которая следит за моим поведением. Мне удалось засунуть ее обратно в ящик, хотя она оказала сопротивление необычное для чайной ложки. Я сажусь и стараюсь сконцентрироваться. Прямо перед моими глазами стоит корзина для стирки белья. Никаких корзин для белья...пожалуйста.
      Я не имею ничего общего с фетишистами. У меня нет желания набивать свои потайные карманы использованным нижним бельем. Я знаю людей, которые делают это, и я сочувствую им. Идти в переполненный офис с большим белым платком в одном кармане пиджака и парой крошечных трусиков в другом. Как можно точно быть уверенным в том, что не перепутаешь карманы? Но корзина с бельем гипнотизирует меня как безработный заклинатель змей.
      Я едва успеваю войти, когда Луиза выходит из двери; ее волосы, собранные пучком на голове, заколоты черепаховой заколкой. Я чувствую пар, исходящий от нее после ванны и терпкий запах древесного мыла. Она протягивает руки, ее лицо светится любовью, я подношу ее ладони ко рту и целую каждую, очень медленно, чтобы запечатлеть в памяти форму ее суставов.
      Я хочу не только плоть Луизы, я хочу ее кости, ее кровь, ее ткани, те сухожилия, которые связывают ее вместе. Я буду крепко держать ее в объятиях, даже если время сотрет и оттенок и текстуру ее кожи. Я смогу держать ее тысячу лет, пока сам скелет не превратся в пыль. Кто ты, заставляющая меня чувствовать это? Кто ты, для кого время не имеет значения?
      Под ее пылающими ладонями я думаю "Это костер, который насмехается над солнцем. Здесь меня согреют и накормят, здесь я буду в безопасности. Я буду держаться за этот пульс, чтобы противостоять другим ритмам. Мир придет как прилив и отлив одного дня, но вот ее руки в которых она держит мое будущее.
      Она сказала: "Пойдем наверх".
      Мы поднимались друг за другом минуя лестничную площадку на первом этаже, минуя студио на втором этаже, наверх, где ступеньки сужались и комнаты были меньше. Казалось, что дому не было конца, что витая лестница вела нас все выше, и уносила из дома в мансарду на башне, где птицы бьются об окна и небо зовет к себе. Маленькая кровать с одеялом из разноцветных лоскутов. Покосившийся пол с приподнятой доской, похожей на рану. Бугристые и заплесневелые стены дышат. Я могу почувствовать, как они двигаются от моего прикосновения. Они слегка влажные. Свет, пропущенный через разряженный воздух, прогревает оконные стекла так, что их невозможно открыть. Мы стали больше в этой высокой необитаемой комнате. Ты и я, мы могли достать до потолка и до пола и каждого угла нашей любовной кельи. Ты целуешь меня и я ощущаю вкус твоей кожи.
      Что из того, что ты, только недавно одетая, сбросила свою одежду, и она лежит бессознательным ворохом; а я знаю теперь, что ты носишь нижнюю юбку?
      Луиза, твоя нагота слишком огромна для меня. Я даже не знаю еще протяженность твоих пальцев. Как я могу охватить эту землю? Чувствовал ли Колумб то же самое при виде Америки? Я не могу и мечтать об обладании тобой, я хочу, чтобы ты обладала мной.
      Уже гораздо позже я слышу голоса школьников, возвращающихся домой. Их пронзительные и энергичные голоса проносятся через более тихие комнаты и, искаженные, долетают наконец до нашего Дома Славы. Возможно мы находились на крыше мира, где был Чосер со своим орлом. Возможно лихорадка и давление жизни заканчивались здесь; голоса скапливались в балках, многословно повторяясь. Энергия не теряется, а только трансформируется; куда уходят слова?
      "Луиза я люблю тебя".
      Очень нежно она закрывает мой рот рукой и качает головой. "Не говори этого пока. Может быть это не серьезно. "
      Я протестую, разразившись потоком превосходных степеней, которые постепенно начинают звучать как рекламный текст. Естественно эта модель самая лучшая, самая важная, самая прекрасная, если не несравненная. Существительные без пары таких хайстритовских прилагательных ничего не стоят. Чем больше я украшаю их, тем более пусто они звучат. Луиза ничего не говорит и я постепенно умолкаю.
      "Когда я сказала, что может быть это несерьезно, я имела в виду, что невозможно, чтобы для тебя это было серьезно".
      "У меня нет жены".
      "Думаешь, это дает тебе свободу?"
      "Это делает меня свободнее".
      "А также дает возможность легко изменять свое мнение. Я сомневаюсь, что ты оставишь Жаклин. Но останешься ли ты со мной?"
      "Я люблю тебя"
      "С другими у тебя тоже была любовь, и все же они оставлены тобой."
      "Все не так просто"
      "Я не хочу стать очередным трофеем в твоем списке".
      "Ты начинаешь этот список, Луиза"
      "Я подтверджаю этот список, но мы оба начинаем его".
      Что все это значит? Мы занимались любовью только раз. Мы были знакомы только как друзья пару месяцев и все же она бросает вызов моей пригодности для длительных отношений? Я так и говорю ей.
      "Bсе же ты признаешь, что я только трофей?"
      Это сердит меня и сбивает с толку.
      "Луиза, я не знаю кто ты. Мне пришлось вывернуть себя наизнанку чтобы избежать того, что случилось сегодня. Ты действуешь на меня чем- то, что я не могу измерить или вместить . Все, что я могу почувствовать это степень этого эффекта, и эффект этот таков, что я уже не в состоянии себя контролировать.
      "Значит ты пытаешься восстановить контроль, говоря мне, что любишь меня? Это та территория, которую ты знаешь, не так ли? Эта романтика, и ухаживание, и ураган".
      "Мне не нужен контроль"
      "Я не верю тебе"
      Да, и правильно делаешь, что не веришь. Когда в чем-то не уверен, искренность очень помогает. Это мой маленький миленький трюк. Я встаю и тянусь за своей рубашкой. Она лежит под ее нижней юбкой. Вместо рубашки я вытаскиваю нижнюю юбку.
      "Можно я возьму ее? "
      "Охота за трофеями? "
      Ее глаза наполняются слезами. И я причина этой боли. Я сожалею о том, что она услышала от меня все эти истории о моих бывших подружках.
      Мне просто хотелось сделать так, чтобы она всегда смеялась и она смеялась когда-то. Теперь из-за меня наш путь усеян терниями. Она не доверяет мне. В качестве друга - я забавное явление. Как предмет любви - я явление летальное. Я понимаю это. Мне бы не хотелось иметь дело с такой личностью как я. Я встаю на колени и прижимаю ее ступни к своей груди.
      "Скажи мне, что ты хочешь, и я сделаю это".
      Она гладит меня по голове. "Я хочу тебя без прошлого. Все стихи, выученные тобой - забудь их. Забудь о других спальнях, о других местах, где тебе приходилось бывать. Приди в новом обличьи. Никогда не говори мне, что любишь меня пока ты не докажешь это".
      "Как я докажу это?"
      "Я могу сказать тебе, что делать".
      Лабиринт. Найди свой собственный выход из него, и твое самое заветное желание исполнится. Не сумеешь этого сделать и ты будешь вечно блуждать в этих безжалостных стенах. Это был тест? Говорю вам, что в Луизе было что-то большее, чем немного готики. Кажется она решила, что мой долг достать ее из запутанного клубка моего собственного прошлого. В ее мансарде висела репродукция с картины Берн-Джонса, которая называлась "Любовь и Пилигрим". Ангел в чистых одеждах вел за руку усталую странницу с избытыми в кровь ногами. Странница одета в черное и ее плащ все еще держат густые заросли терновника из которых они оба появились.
      Поведет ли Луиза меня так же? Хочу ли я чтобы меня вели? Она была права - у меня не было мыслей о необъятности всего этого. У меня есть небольшое оправдание - у меня были мысли о Жаклин.
      Идет дождь. Я покидаю дом Луизы и сажусь в автобус, который идет до Зоопарка. Автобус переполнен женщинами и детьми. Усталая деловая женщина успокаивает своего перевозбужденного ребенка. Один из детей засовывает голову своего брата в рюкзак, рассыпая при этом учебники на резиновый пол, чем доводит свою миленькую молодую маму до состояния неистовства. "Почему ни одна из таких работ не включена в Валовой Национальный Доход? "Потому что мы не знаем как сосчитать ее" - говорят экономисты. Им нужно попытаться когда-нибудь проехать на автобусе.
      Я выхожу у главного входа в Дом Животных. Мальчик в будке - усталый и одинокий. Его нога упирается в турникет, мокрый ветер пробивается в его окно и забрызгивает дождем его портативный телевизор.
      Он не смотрит на меня, когда я прислоняюсь к пластиковому макету слона, чтобы укрыться от дождя.
      "Зоопарк закрывается в десять" - говорит он загадочно. "Никого из администрации нет после 5 вечера".
      "Секретарская мечта; "Никого из администрации нет после 5 вечера".
      Это веселит меня на секунду, а потом я вижу Жаклин, идущую по направлению к воротам: берет низко натянут на лоб, чтобы дождь не брызгал в лицо. У нее в руках хозяйственная сумка, полная продуктов, из углов сумки выглядывают стебли молодого чеснока.
      "Дос-данья, дорогуша" - говорит парень не разжимая губ.
      Она не видит меня. Мне хотелось спрятаться за макетом слона, а потом выпрыгнуть прямо перед ней и сказать "Пойдем пообедаем". На меня часто находят такие романтические глупости. Я использую их как способ уходить от реальных ситуаций. Кому, к чертовой матери, захочется идти ужинать в 5:30 вечера? Кого привлекают прогулки под дождем, бок о бок с тысячами подобных тебе, возвращающихся с работы домой с хозяйственными сумками, полными продуктов?
      Не отвлекайся - говорю я себе . Действуй по плану.
      "Жаклин". (Мой голос похож на голос полицейского из уголовного розыска) Она оборачивается ко мне, улыбающаяся и радостная, отдает мне сумку и кутается в пальто. Она идет по направлению к своей машине, рассказывая мне как у нее прошел день, о кенгуру, которому был нужен адвокат. Я уже знаю, что Зоопарк использует их в экспериментах над животными. Зоопарк отрезает им головы. В интересах науки.
      "Но не в интересах кенгуру?"
      "Нет", сказала она. "Но почему они должны страдать? Ты ведь не станешь рубить мне голову, правда?"
      Я испугано смотрю на нее. Она шутит, но это не похоже на шутку.
      "Давай пойдем возьмем кофе и немного пирожных". Я беру ее за руку и мы уходим с автостоянки в уютное кафе, которое обычно обслуживает толпу, выходящую из Зоопарка. Здесь было приятно, когда не было посетителей и в этот день их не было. Животные должны молится на дождь.
      "Ты обычно не встречаешь меня с работы" - сказала она
      "Нет"
      "Мы что-то празднуем?"
      "Нет"
      Туман лег на окно. Уже было не ясно.
      "Это о Луизе?"
      Я киваю, покручивая в пальцах вилку от торта, и вытягиваю ноги под игрушечно маленьким столиком. Все в диспропорции. Мой голос кажется слишком громким, Жаклин слишком маленькой; женщина разносящая пончики, с механической точностью водружает свою грудь на стеклянный прилавок с угрозой раздавить его мощью своих грудей. А посмотрите как она раскидывает по столам эклеры, в одной из подач заливая своих, ничего не подозревающих клиентов, квази-сливками. Моя мать всегда мне говорила, что я нарвусь на неприятности.
      "Ты видишься с ней?" - робкий голос Жаклин.
      Раздражение подступает к горлу. Я хочу свернуться клубком, как собака, которой я в сущности и являюсь. "Конечно я вижусь с ней. Я вижу ее лицо на каждой стене, на монетах в моем кармане. Я вижу ее, когда смотрю на тебя. Я вижу ее, когда не смотрю на тебя."
      Но ничего подобного я не говорю, а только бормочу что-то вроде: "да, как обычно, но положение вещей изменилось". ПОЛОЖЕНИЕ ВЕЩЕЙ ИЗМЕНИЛОСЬ. Что за хреновое замечание. Это я меняю положение вещей. Положение вещей не меняется, оно не похоже на времена года, вращающие годовой цикл. Люди меняют положение вещей. Есть жертвы изменений, но нет жертв вещей. Почему я погружаюсь в злоупотребление языком? Этим я не добьюсь того, чтобы Жаклин стало легче, но тем не менее я делаю это. Этим я немного облегчаю ситуацию для себя, и я думаю, что именно этим я сейчас и занимаюсь.
      Она сказала "Я думала в тебе кое-что изменилось".
      "Да, во мне кое-что изменилось, вот в этом и вся проблема, правда?"
      "Я думала, что уже изменилось". С твоих слов я поняла, что ты не будешь больше этого делать. Я так поняла, что ты хочешь начать другую жизнь. Меня легко обидеть".
      Она сказала правду. Мне казалось, что я могу жить с утренней газетой в руках и возвращениями домой к 6-часовым новостям. Это не было ложью, придуманной для Жаклин, это было ложью, придуманной для себя.
      "Я не бегаю за юбками, Жаклин"
      "Чем же ты тогда занимаешься?"
      Хороший вопрос. Было бы неплохо иметь всевидящий дух, чтобы перевести мои поступки на обычный английский язык. Мне бы хотелось прийти к тебе со всей надежностью компьютерного программиста, с уверенностью, что мы сможем найти ответы, если только правильно зададим вопросы. Почему я не действую по плану? Как глупо говорить, что я не знаю, пожимать плечами и вести себя подобно любым другим идиотам, которые влюбились и не могут этого объяснить. У меня хорошая практика, мне удалось бы объяснить. Но единственное слово, о котором я могу думать - Луиза.
      Высвеченная неоновым светом кафе, Жаклин обхватывает руками чашку, чтобы согреться, но вместо этого обжигается. Она разливает кувшинчик с молоком и, пытаясь вытереть стол несоразмерной салфеткой, роняет свое пирожное на пол. Медленно, с орлиным взглядом, Грудь наклоняется, чтобы вытереть пол. Она видела все это и раньше, ей это неинтересно. Единственное, чего она хочет - это закрыться через четверть часа. Она ретируется за свой прилавок и включает радио.
      Жаклин вытирает свои очки.
      "Что ты собираешься делать?"
      "Мы должны вместе решить что делать. Это должно быть обоюдное решение."
      "Ты имеешь в виду, что мы немного поговорим об этом, и ты в любом случае сделаешь то, что хочешь?"
      "Я не знаю чего я хочу."
      Она кивает и поднимается, чтобы уйти. Пока я ищу мелочь, чтобы расплатиться с хозяйкой кафе, Жаклин оказывается уже в конце улицы, по видимому, направляясь к своей машине.