Правда, помесячно.
      Живу в маккавейской куще.
      Тулиньки нет.
      Двадцать пятое февраля.
      Мои именины.
      Пришли все жены показать детей. Встречал в кущах. Так и сидели у меня в шалаше и грызлись за каждую копейку.
      Первенцу моему 28 лет (имя не помню). Долбоеб - лень говорить. Это он, бляденыш, заварил свару. Но о нем ниже.
      Моему любимцу, Б-гом данному - Зямке - исполнилось 17. Он играет в гандбол.
      Младшенькая - Михаль, четыре с половиной годика - пока что сосет грудь. Жаль, но все разноутробны.
      Я обмолвился, что долбоеб начал свару. Да.
      Начал, видите ли, на меня наезжать. Не обратился, как водится, к отцу за финансовой помощью, а наоборот - закрутил пальцы веером и через уголовную губу объявил, что я сплю! Так и сказал: "Ты спишь! - Потом вдруг придвинул мордашку, подышал на меня и добавил: - Уебище!"
      Как только он сказал это слово, которое нет сил повторить, начался Кронштадт.
      Повязали, отобрали документы и деньги, обшмонали догола и закинули в кущи, невзирая на срам.
      Начался форменный грабеж.
      Тащили все. Даже маленькая Михаль болталась на груди, держась только зубками, и что-то хватала руками!
      Кондиционер воздуха "Тадиран" выдрали с надкостницей. Холодильник и газовую плиту. Стиральную машину, как новенькую. (Счастье, что заначил телевизор и видик от чемпионов страны.) Постель, постельное белье. Постельную принадлежность моей Тулиньки - массажер "отчим" с передним ведущим приводом, обогревом и кнопочкой "впрыск". Утварь. Ковровую дорожку 6 на 9. Табльдот.
      Отвинтили санузел и канделябры. Кашне. Мешочек с канабисом непочатый. Протектор для защиты паховой области. Назубники и шлемы. Два тома Генри Миллера. И путеводитель тюремного департамента. Портрет, где я краснофлотец, и переходящий кубок. Ксерокопию ментовского транспаранта WANTED ("в розыске") с мордашками моих чемпионов с дарственной надписью: "Это ты, Моисей Зямович, вывел нас из Египта!" Перчатки олимпийские с белой полосой фирмы "Топ-Тен". Ящик водки "Голд" с красными этикетками по 9,90 за штуку. Спортивную сумку "Адидас" неизвестно с чем. Туалетную бумагу и клеенку. И вообще. Казалось бы, все, но - нет.
      Вернулись. Еще раз отпиздили, как в лучших домах Ландона, и уехали на собственных автомобилях на все четыре стороны. Канальи! Так получают алименты? Каждому оставил по собственной маме - и вот благодарность!
      Сижу со следами побоев на душе. Проклятый февраль. Мне больно.
      Этот месяц, наверное, не кончится никогда.
      Пришла Тулинька. Принесла боксерам новенькие бинты в обмен на двести шекелей. Усадил на голый матрац в каптерке. Там, некстати, валялась соцработница Эмма. Я о ней и забыл. Началась драка и сцены ревности.
      - Тулинька, я уже не ебу! - клялся я собственным здоровьем. Но тщетно. Душегубство разгоралось.
      Сцепившись, они терлись, как лесбиянки, и нецензурно выражались. И этого им показалось мало. О, Б-гини!!! Теперь они выскочили на ринг и лупцевали друг дружку ниже пояса вопреки всем правилам АИБА.
      Сердцем я болел за Тулиньку, а разум говорил, что победит Эмма!
      Чтоб не сойти с ума, хапнул шахту канабиса из кружки Эйсмарха. И, представьте, мне полегчало.
      Я заперся в сауне и начал потеть.
      Тут же прискакали фурии. Я отстранился. Мы сидели и потели, пока не начались поллюции. Скорей бы ушли. Сегодня я не дам им сосать даже ногу.
      Проклятый февраль!
      Не успел вздремнуть, как приперся референт из "Аленушки". Лечить мне больное самолюбие. Принес полбанки, паштет из гусиной трески, который я уже жрал в их гадюшнике, и пособие. Вот тебе, говорит, видеоклип на вечную память. Не успел закусить, как начался видеоклип. Там был такой сюжет: два неонацистских молодчика и их жертва - девица легкого поведения из Юго-Восточной Азии с маленькой грудью и алыми, как маки, губами на плоском лице. Какая-то жалкая лачуга, в которой я с трудом узнал рейхстаг - и то благодаря красным фонарям и конференц-залу. Посреди помещения стояла шконка. Итак, пока фашисты крутили любовь в мыслимодопустимых пределах, я молчал. Но тут начало твориться такое, что иначе как недоразумением не назовешь.
      Ставят, понимаете, жертву головой в кровать. Колом, как лотос, или, если хотите, лилию, отцентровывают и одновременно - понимаете - в два смычка вводят. Но не во влагалище, понимаете, а противоестественно! То есть в седалище!
      Я наотрез отказался верить. Очевидец не верит собственным очам? А девушка, как ни в чем не бывало, корчит улыбку Драконды. Что ей, бедняжке, прикажете делать. Они всегда лыбятся, эти азиаты.
      И тут референт меня просто добил.
      - И никаких признаков мигрени! А? И не создает вечной проблемы еврейских женщин в расцвете сил, которым один - мало, а два - не лезут!
      Референт без спросу пускает реверс и повторяет кульминационную сцену.
      - Посмотри туда зорким глазом. Там еще есть люфт!
      К сожалению, должен признаться в его правоте. Какая низость! Я сидел, опустошенный, не чувствуя ни боли, ни самолюбия.
      - Фашисты, бляди, подонки! Мне бы ваше пособие, когда я был юношей. Скольких семейных драм я мог избежать! Люфт... Скорей бы весна.
      МАРТ
      Мохнатая восьмерка незнакомки с дебелой задницей в международный женский день. Канабис. Столкновение половых придатков.
      Милашка лижет примата инкогнито от мужа, а у меня - вальдшнепы, гонки, флеши.
      Еще горят мосты и мостовые, на которых я искал, а теперь только жду мою Тулю.
      Где ты, сучара, подевалась? Их штарбэ!!!
      Депрессии перекрыли наезженный маршрут. Сколько ни шмалю галлюциногенной дряни - тоска и фальстарты.
      Одержимость бархатной кошелкой. Аннигиляция.
      Двадцать четвертое марта. День рождения моей ебучей овечки! Сорок две розы цвета болезненных менструаций воткнул я в гильзу танкового снаряда и составил гороскоп экибаном.
      Тулиньки нет.
      Лакерды горячего копчения, бататы в мундире, галлон белого вина, сок манго.
      Тулиньки нет.
      Что теперь мне делать с новым иллюзионером "отчим", который я мечтал положить к ее ногам? С передним ведущим приводом, обогревом и тайной кнопочкой "впрыск"? Лучше бы купил нейлоновую девку-белошвейку из Санкт-Ашхабада для боди-арт покинутых гуманоидов.
      Выброшенные насмарку 400 новых шекелей плюс маам.
      Тулиньки нет.
      АПРЕЛЬ
      Сижу в "Аленушке" и хлебаю тюрю из мацы. Заворот кишок на ямайском роме.
      Жду референта.
      Вбегает референт.
      - Не горюй! Есть в Бат-Яме наколка!
      - Наколка?
      - Да, наколка!
      - Дать за щеку волку?
      - Нет. Есть мама и дочь!
      Я не стал препираться, что, мол, не варят козленка в молоке матери, только напомнил. Но референт на меня положил.
      Прибегаем в Бат-Ям. Улица тех шести дней. Олимовская хавира на конченном этаже. Смеркалось.
      Нам открыла дверь девка - кровь с молоком, а в глазах - два еврейских погрома с петлюровской поволокой. Махровый вариант.
      Ставлю на мать в темную, хотя дочь зовут Юлинька.
      В салоне сидят три румынских строительных раба на диване рядком, как подследственные. Все в кем-то ношенных пиджаках и воняют сивухой.
      Референт:
      - Эти козлы в очереди?
      Юлинька:
      - Нет. Иначе бы вас не впустили.
      Референт:
      - Где мама?
      Юлинька:
      - Она занята.
      Референт:
      - Почем сегодня противозачаточные средства?
      Юлинька:
      - Для вас - две сотни.
      Референт:
      - Приступим. Мишаня, отстегни лавэ.
      И они уходят, а я остаюсь один и румыны.
      Тем временем за стеклянной дверью смежной комнаты шла борьба. Свистящее дыхание запаренного трудяги и злобное молчание женщины, когда отдаются из великой ненависти. Липкий звук шлепков сталкивающихся только в собачьей позиции гениталий.
      Погнало сушняк с привкусом полыни. Либидонное озеро романо-германской малофейки.
      Чтобы отвлечься, забиваю косяк.
      Наконец он вышел! Румынский спидрило в пиджаке мапайника, как будто специально, чтобы насрать мне в душу.
      Наконец-то они ушли. Мамалыжники!
      На-ко-нец-то.
      Потусовавшись пару минут, я подкурил и вбежал: худенькая женщина на потной шконке показалась мне до боли симпатичной. Не похабной в своей наготе, а по-девичьи незащищенной. Проклятые румыны! Чахлые волосенки сбиты в колтун полового акта за вознаграждение. Седина на лобке и сигарета "Ив" в ее тонкой руке, как перст весталки из чумы реинкарнаций. И эти карие глаза затруханной дилетантки, готовые в любую секунду расплакаться. Серебряные рыбки шейного браслета.
      Поборов припадок больного самолюбия, представляюсь:
      - Моисей Зямович Винокур. Пришел помочь вам выехать из Египта.
      Женщина рассмеялась и сказала:
      - Света.
      - А по батюшке?
      - Светлана Витальевна.
      - У вас грудь, как два римских волчонка - Рем и Ромул. И соски, как их бордовые носы. Честно! Я не подлизываюсь.
      - Хочешь в тити?
      - Ага.
      - Раздевайся. Я буду называть тебя Мишенькой?
      - Обязательно.
      - Ну, иди, Мишенька.
      Я залез и пристроился на карачках, как мусульманин.
      - Тепло?
      - Ох, класс!
      - И ты теплый.
      - Сожми плотнее.
      - Да, Мишенька, да!
      - Ништяк?
      - Да, Мишенька, да!
      - Пой!
      - Что, Мишенька?
      - Спит Гаолян.
      - Спит Гаолян.
      - Ночь коротка.
      - О, господи!
      - Пой, не тормози.
      - У, мужичье поганое!
      Опять скандал. Базедова болезнь славянского самолюбия на базе румынских эякуляций. Мстительно охладевшие сиськи. Злобная покорность давалки, готовой протереть грудную клетку до дыр, только чтобы я не ВЗЛЕТЕЛ!!! Хуюшки!
      Челночу спятившим египтологом по молочным пирамидам Поволжья, и мне ее не вывести из Египта. Даже за шейный браслет связанных чередой головастиков. Ямочка под горлом... робкие ключицы... пенсы внематочных выскребонов внизу плоского живота...
      Ии-ихс!
      Плевки больного самолюбия летят хлопьями попкорна и виснут камеей на рыбных хвостах в ямочке под горлом... Либидонное озеро. Зелье любви, слитое в помойку. Аннигиляция...
      - Давайте дружить, - сказал я уже в прикиде на выход и успокоившись.
      - Но я живу с другим мужчиной. Вам не противно?
      - Я жду вас по пятницам в "Аленушке".
      - Я постараюсь.
      Проклятый референт! Ему не противно?
      МАЙ
      Из-за бат-ямской трагедии полаялся с референтом вдрызг, нагнал и не желаю видеть. Скотина!
      Так меня подставить. За что?
      Взять и конструктивно все опошлить! Рандъебу матери и ребенка.
      И еще просится на плов. Ненормальный!
      По газетам ищу колдуна снять порчу. Нашел в окрестностях русскоговорящего и поплелся на стрелку.
      Молодой экстрасенс в прохорях и с бандитской челкой омоновца гадал на окрошке. Он хавал бациллы из пяти мисок палехской работы через борт единовременно, хотя на столе стоял прибор - заточенная под приблуду железная ложка.
      Набив кишку до отвала, колдун бросил миски на пол и присел над ними в зековской манере отрицания.
      - Садись, браток. В ногах мозгов нет!
      Так мы сидели на корточках и бросали в посуду горящие спички барнаульской промзоны. Спички с шипением гасли в помоях, ложась то рядком, то вповалку, то - как ангелы - крылом крестообразно.
      - Понял?
      - Понял.
      - Блядует?
      - Ага.
      - Замочи!
      - Жалко.
      Колдун пригорюнился, чесал яйца, действуя мне на нервы, и думал. Думал, думал и удумал.
      - Потеряй ее.
      - Как?
      - Через забвенье! Пей неделю ссаки дикого вепря, упаренные на четверть урины, и посыпай головку проросшими зернами конопли. На седьмой день воскреснешь. И вообще: если что-то хочешь сделать - делай не медля. Понял? Ведь если ждать до времени, оно никогда не наступит у лоха. Тогда уход в монахи не пополнит мудрости, а свадьба прибавит хлопот. С пизды сдачу не берут! Понял? Уходя - уходи!
      За тридцать пять баксов отпустил меня чародей на все четыре стороны, но только не вспять.
      "Ведь вспять безумцев не заворотить". Правильно? "Они уже согласны заплатить. Любой ценой и жизнью бы рискнули, чтобы не дать порвать, чтоб сохранить волшебную невидимую нить, которую меж ними протянули". Легко сказать "уходя - уходи" за тридцать пять баксов. Одному пастись на Дальних пастбищах и дрочить на Тулю до самозабвения? Концептуальная блядь с перемотанной колючей проволокой шейкой матки. Ее незабвенное изречение: "Жизнь заставит и сопливого любить!"
      Отлэкала промежность зубопротезному алкашу и похорошела необычайно в фарфоровой улыбке.
      - Тебе нравится, Мишенька?
      - Да, Тулинька, да! До слез.
      Ее проклятые афоризмы: "Любовь приходит и уходит, а хавать хочется всегда!" Киевская котлетка под коньячок с сутенером в "Аленушке" плюс интимный пудинг на десерт под столом за обе щеки.
      - Я получила ссуду, Мишенька!
      - Да, Тулинька, да!
      Тьфу ин аль маркетинг джаляб! Во веки веков!
      Если бы не Олежек, вымпел моей команды, я бы наверняка рехнулся. Для меня это было спасение - явление отрока из Ашдода. Значит так: призывного возраста московский хомячок с бегающими от культурной мамы глазами, целка и молокан. Месяц я, как проклятый, приучал его надевать перчатки. Только наладил - он стал бояться боксировать с собственной тенью. Ебнет исподтишка и прячется за мешок. Копия я в детстве - до первого привода в милицию. И вот этого нихуя с ушами мне надо было сделать бойцом. Аккордно!
      Помню, мы со всей командой примеряли протекторы для защиты паховой области двум залетным ссыкухам. Господи, что с ним творилось! Стоял и плакал... Малахольный!
      - Вот вы, дядя Миша, смеетесь, а я - СТРАДАЮ!
      Дядя Миша...
      Сто раз ему говорил: "Не называй меня дядей и не еби мою тетю". Хоть кол на голове теши - дядя Миша!
      Вот я вас спрашиваю: как поставить киндеру базедовые глазки? Не принуждайте меня открывать матюгальник высокого штиля. Тюрьма никого не исправила. Макаренки и мичурины еврейских гуманоидов рыхлого возраста!
      Сами до смерти блядуют перепуганными глазами и детям жить не дают. К примеру, взять рыженького Нафти. Семь лет мальчонке. Чалится с папой и мамой в институте Вейцмана ни за что. Папа свил гнездо на бетонной залупе циклотрона и целыми днями кнокает в пространство. А мама-геодезист ищет внизу то, чего не потеряла. Естественно, мальчонка отбился от рук.
      Привели.
      Я только чуть-чуть подрегулировал сетчатку, как поперли слухи, что папа уже взял академотпуск и стоит в углу на коленях. А мамку шнуром от утюга порет семь пятниц на неделе, чтобы не портила блаженство в шаббат. Теперь клянчат, чтобы я чуток открутил.
      Однако - Олежка. Юношу нужно было брать в оборот. И срочно.
      Надвигался турнир в Азарии - первенство колхозов Арика Друкмана.
      Крупный турнир, а мальчик еще крещение барахолкой не прошел.
      В глаза не видел олимовский бомонд.
      Крутнулись туда-сюда, и я ему говорю:
      - Видишь вон ту, в красненьком, а головка беленькая?
      - Которая очкастенькая и интеллигентненькая?
      - Да-да! Здоровенькая, красивенькая и умненькая!
      - Что ей сказать, дядь Миш?
      - Скажи, мол, так и так. Можем выправить амнистию. А если душевно подмахнут, выведу из Египта!
      И вот уходит мальчик весь в мандраже, а возвращается - хам в душевном порыве с инфракрасными глазами негодяя. И тащит, как волк агнца, милашку. Ленинградский гонор филигранной структуры и с попкой на отлете.
      Северная пальмира!
      - Вы знаете? И, во-первых, кто этот наглый тип?
      Я смотрю на Олежку и сам впервые вижу. Женщина, понимаешь, на исходе, а Олежек прямо ей в лицо похабно лижет пломбир на палочке.
      Ребенок еще... Что с него взять...
      - Я спрашиваю - кто этот тип? - пристает нахалка.
      Отвечаю ей спокойно и ненавязчиво:
      - Мой сын.
      Тем временем дите шмонает тетку по ласковым местам - пока что умозрительно, но с явным намерением перейти к овациям.
      - Вы знаете, что ВАШ СЫН мне сказал?
      - Естественно.
      - Бандиты!
      - Я по-про-шу выбирать выражения! - заступился Олежка и плюнул куском пломбира на туфли потерпевшей. - Если вам западло помиловка, кукуйте в своем Египте! Карга!
      Естественно, мальчик отметелил весь турнир на одном дыхании. Тому свидетельство - медали и диплом.
      Он так оборзел за последнее время, что не кидался в избранном Народе только на Наставника, то бишь на меня. Правда, полгода военной тюрьмы нам порядком накакали в О.Фе.Пе., но в чисто моральном плане мальчик поднялся. Кушал на зоне колбаску с зеленым лучком и белый хлеб из пекарни "Анджел". Ободрал фельдмаршалов в шмендефер и вел активную переписку с Оксфордом.
      Я души в нем не чаял. Когда команда выходила на парад участников в синих клубных халатах, что пошила моя Тулинька, мальчика я одевал в кутонет пасим.
      Первый полусредний вес. Шестьдесят три с половиной килограмма бойцовской пробы.
      Козырный змееныш! Вымпел!
      Спарринг-партнершу попутал в супер-тяже (91 плюс) из Мурома. Так та ходить разучилась и только ползала на одном клиторе и адреналине между Рафидимом и Газой по пути из Египта в массажный кабинет.
      А в июне стряслась беда.
      ИЮНЬ
      Позвонила Юлинька из Бат-Яма. Я беременна. А отец - ваш сын!
      Флеш!!! Не может Олежка так подло нахезать Наставнику. Не... Не!... А Б-гом данный Джоник играет в гандбол. Тоже нет. Значит, первенец. В душу насрал, как обычно. И меня еще обзывал уебищем. Урод.
      Урод. Еб твою мать!!!!!!!
      - Что дальше?
      - Мама попала в больницу!
      - Какую больницу?
      - В Сороку. Второе женское отделение. Завтра операция. Нужна кровь.
      - Долбоеб у тебя?
      - Сами вы жидок пархатый, - крикнула беременная и заплакала. Горько, как в русских селеньях. - Я к вам как к отцу, а вы лаетесь.
      Куда, блядь, пейсатые смотрят? Плодят, блядь, мутантов. Скифо-жидовский анклав! Джаляб-контора! Захуярить бы из "лау", да, видно, коротка кольчужка.
      - Сколько кровищи надо?
      - Побольше. - И бросила трубку. Говно.
      ФЛЭШ!!!
      Дом Шамая и дом Гилеля! О чем у вас идет толковище? Тут гунны, блядь, кричат: "Давай читать!" - а вы им накрытый стол - "Шульхан арух". Шабакеры пожалели дать шанс шмальнуть! Теперь ловите выхристосов полетанью!
      Делать нечего. Сорока на хвосте. Собрал братву, их родителей, просто любителей бокса после полуночи в подворотнях и их жертв, и мы нацедили для мамы в больницу небольшую кадушку крови, и так аккуратно, что не забрызгались. От радости я затих и расставил ноги.
      Геволт! В трудную минуту к нам, старожилам, отмотавшим на родине по два пожизненных срока абсорбции, всегда приходят люди и безропотно сдают кровь.
      Теперь бегло пробежаться по списку. Так. Во-первых, кадушку. Во-вторых, кисет с анашой. В-третьих, сок манго - любимое лакомство женщин, и не забыть откопать заныканные деньги.
      Проклятые чемпионы, ни дна им, ни покрышки! Все закончат религиозными блоками, но не отмолят греха. У кого пиздют? Беспредел!
      В-четвертых, передать власть Олежке. Пусть учится блатовать на малых оборотах. Хоть ринг не отгрызут. В-пятых, пиво "Гиннес" от пуза. В-шестых, женьшень и протеин для мамы в Сороке. В-седьмых, отправиться в путь.
      Мне, потомственному водиле Первой череды, переться в садильнике с эфиопами?
      Сидеть и страдать за собственные деньги на билет!
      Беэр-Шева... Больничка Сорока... Женское отделение... Второе... Женское отделение от тела... Тело... Светлана Витальевна?
      Чужое лицо в беспамятстве на шмыгливых подушках виа Долороса.
      Светлана Витальевна?
      Тяжелый подбородок диких махетунем и почерневший фарфор вставных зубов.
      Светлана Витальевна?
      Пустые фляки молочных желез с запавшими сосцами. Багровый пенс жует утробу на живую нитку по экватору.
      Светлана Витальевна!
      В бачке больничных отбросов черви жрут яичницу с беконом. Яичники и матку, политые гноем и моей малофейки. Пустая кошелка абсорбции, куда теперь могут заезжать сутенеры на семитрейлерах и парковаться. Либидонное озеро машкантутки в расцвете сил.
      Любимая женщина, и никакого внимания.
      Медхахаль и медшлюха занимаются прелюдией в приемном покое. Арабы. Бедуины в кальсонах. Арабы. Крайне левые мракобесы в круглых очках. Арабы. Румыны в пиджаках мапайников. Тут меня нет. И там меня нет. Где я?
      Понятия не имею!
      Чтоб не сойти с ума, совершенно машинально забиваю косяк. И, представьте, мне действительно полегчало.
      Все стало вокруг голубым и зеленым, и три пизды, как три подранка, остались у меня на руках. Черная, лиловая и социально близкая. Истории болезней на спинках смертных шконок подвешены бретельками протокола. "... И лежит у меня на погоне... "
      "Светлана П. 1953. Ашхабад. Новая репатриантка".
      Там-та, ра, ра, ра, ум-па-па, ум-па-па-ум!
      Скорбный перечень адюльтеров: Миша-1, Миша-2, просто Мефодий и Моисей Зямович. Хороший человек из Бат-Яма. Зубопротезный алкаш Саша. Парфюмер Педро. Сутенер Борис. Румынские строительные рабы, неизвестные личности.
      В бреду, что ли, исповедовалась?
      Диагноз: цирроз фаллопиевых трансмиссий от злоупотребления магнум-проходимцами с разрывными набалдашниками дум-дум. Жертва Женевской конвенции.
      Ии-и-хссс!
      Подкурил и совершенно машинально ковыряюсь в периодике на журнальном столе для бдящих. "Менингит как последствие сифилиса", сборник отходных молитв на эсперанто. Чтиво для женщин "Матриархат" и газета "Эхо". "Литературные страницы номер 1" сплошь из матюгов и похабщины.
      Пиво исчезает как в пустыню Гоби. Ебаный Гаолян! Не успеешь открыть исчезает.
      Не успеешь открыть - исчезает... Сушняк.
      Наконец-то цапнул подходящую брошюрку. ОШО "Горчичное зерно". Том 2.
      Вот что там было написано: "Я не хочу, чтоб вы стали христианами. Это бесполезно, это - ложь. Я хотел бы, чтобы вы стали Христами. И вы можете стать Христами, в вас - то же самое зерно".
      Тьфу, ин аль ардак, арс! И-ихссс!!! Меня, как обычно, тянет к чтению в тяжелую минуту. Как половца: "Читать-писать давай". Любое говно, лишь бы соскочить, не поломав сутуль.
      "Через замочную скважину вы не можете увидеть целого, если только вы не приняли гашиш" ("Горчичное зерно", гл. 29 "Секс").
      Какая чушь! Всю жизнь испытывал милашек под балдой и, представьте, ни одной целки не встретил. Может, хряпнуть крэк, чтобы целки прибежали? Какое заблуждение! ОШО - что с него взять?
      А вот изречение восемнадцатое. Симон Петр сказал им: "Пусть Мария уйдет от нас, ибо женщины не достойны жизни".
      Мудак! А близость? С кем прикажешь вступать в близость? Кому это надо? Чтоб всю ночь кричали петухи и шеями мотали? Чушь!
      Горчичное зерно. Вот, полюбуйтесь. Цитирую: "Женщина носит в себе матку. Само слово "женщина" происходит от выражения "человек с маткой". И матка столь важна, нет ничего важнее ее, потому что вся жизнь проходит через нее. Матка должна быть пристанищем. Мужчина будет гостем. Из-за того, что матка является центральным явлением женского тела, вся физиология женского тела отлична: она не агрессивна, не любопытна, не задает вопросов, не сомневается. Она ждет, когда придет мужчина, чтобы исследовать ее. Она просто ждет - и она может ждать бесконечно".
      Проклятое мочегонное! Оно меня утешает.
      Я сижу, как ночной надзиратель скотомогильного блока. О Б-ги! Моисей Зямович - в надзирателях. Всю ночь три пизды занимают мое воображение. Особенно - социально близкая. Добровольно.
      Трижды семь позорных лет я отхрячил на вас, сучары. Вы меня ждали в пристанище? Вы меня гладили по шерсти? Да, я был татарином в ваших караван-сараях! "Давай каспомат!" - вот что я слышал.
      Суицидные дыры. Кем только я ни крутился возле кастрюли домашнего очага!
      И-и-хсс!
      Я был некурящим, непьющим, негулящим, работящим, любящим, благодарящим, русскоговорящим, манящим, суперактивностоящим, вещим и вящим. И хуйзнаеткем я не был!
      С детских лет я вас усердно штудирую. Возмужав, шутя находил пальцами даже фаллопиевы трубы.
      Я был никем, кто станет всем в загробной жизни и Первосвященником среди шоферни ради вас, пропадлы! Только гинекологом не стал и пидором. Какая досада!
      - Бародушкеф у тебья, как море, - бредит Светлана Витальевна на румынском жаргоне, и я бегу, как шнырь, поменять подстилку.
      Усохшая в кулачок жопка с родинкой на левой щеке. Шланг катетера (от парши - в вечность) сцеживает рассол хлюпсвинины. Кошелка с уголовными губами. Катастрофа! Теперь этой жопкой можно только срать в танталовых муках.
      Мне однажды Бермуда профукал под великим секретом, что если сорок восемь часов кряду медитировать словом "кус" любимой женщины, у нее отрастет новая матка.
      Как миленькая. Что делать? Что делать с законной книгой "Нида", категорически запрещающей кнокать в то место? Что делать?
      Подманить и сказать: "Кус, кус, кус", или реабилитировать больное самолюбие?
      Там ведь уже такой люфт - у этой пизды-побегушницы от Бней-Брака до Москвы раком! Что делать?
      - В чем дело? - нервничает Светлана Витальевна уже не в бреду, а по-деловому. - Ждешь моей смерти, Мишенька? У-у, мужичье поганое! Пошел вон!
      От незаслуженных упреков вспыхнул сушняк полыни и ботва ее скифских пастбищ, и вигвам крытки в Рамле, и саксаул Ашхабада.
      Две японских бритвы взметнулись в ее окаянных бельмах страхом смерти и ненавистью.
      - И-и-и-хсс!
      - Проваливай, подонок!
      В отчаянии схватил полную парашу ходящими ходуном руками, отнес и вылил в биде. Вернулся. Схватил "Литературные страницы номер раз" вместе с ОШО и в сердцах заебенил в биде. И слил воду. И грех с души. Забил с горя косяк. Подкурил. Крикнул: "Прощай!"
      И продернул в Станицу.
      ФЛАМИНГО
      Вот и осень. Сентябрь-ноябрь. Бабье лето Палестины в предчувствии ареста. А арест - он как оргазм, когда ты уже затих и расставил ноги, и тебе отсосали аккуратно, чтоб не забрызгаться. Однако.
      Ноябрь. Вы еще помните тот ноябрь? Ужасно превентивный месяц! Хоть и живу я в политической жизни страны ниже лишайника-ягеля и тише мандавошки у ингушета, засобирался и я в крестный путь - по свежей информации. Свежести из ряда вон. Это как ленч у коренных израильтян, когда на стол подают от хуя уши такой свежести, что они еще хлопают.
      Значит, так: две пары нательного белья, банные туфельки ручной работы в неволе в бытность мою в суперсекьюрити в Рамле, скакалку для прыжков на ограниченном пространстве, вилку электронагревателя (от них хуй дождешься кипятку), "Литературные страницы номер раз", предметы культа, и присел на дорожку.
      Теперь меня одолевают сомнения. Не когда возьмут, а во сколько. И хотя любые сомнения в пользу обвиняемого - с одной стороны, и не шибко бьют по яйцам - с другой, я решил косить под доброкачественную плесень в политическом аспекте кириллицей без препинательных знаков.
      Чтоб не рехнуться, забиваю тучный косяк. Хули жалеть в последний день Помпеи. Подкурил. И вы уже знаете, что случилось, из ранее прочитанного.
      Так я сидел и шмалил, как отверженный, запаивая в целлофан ботву канабиса, урожая последних лет, и страдал! Тулинька-Туля-винокурвертируемая валюта на ларьке тюремных ассоциаций с последующим взрывом в кулаке утраченных грез... Где подцепила ты еврейскую манеру отвечать вопросом на вопрос?
      - Тулинька, люба, ну какой нам смысл базарить? Я люблю, когда гладят по шерсти. Неужели это порок?
      - А ты?
      - Тулинька, кеци! Красивейшая из женщин. У меня было тяжелое детство. Меня, как козью ножку, заворачивали в газеты вместо пеленок и втыкали в снег в уссурийской тайге. Конусом в сугроб, лицом к Великой Отечественной войне. Ведь я мог застудить простату!
      - У тебя больное самолюбие.
      - Тулинька, люба, я вырос в семье, где кормить грудью младенца считалось западло. У мамы, видите ли, были перси. Я жрал молоко скота и чмекал хлебный мякиш через марлю. И в два годика кричал каждой встречной корове: "Вус эрцех, момэ?" Ты мне сочувствуешь?
      - А ты?
      - Сука, ты сказала, что любишь меня.
      - А ты?
      - Что - я?
      - Ты... ты - эгоист!
      - Обижаешь, начальник.
      - А ты?
      - Я люблю тебя!
      - Пошел ты на фиг со своею любовью.
      - Родничок ты мой серебряный! Золотая моя россыпь! Вакуум и удушье моих дыхательных путей. Ведь ты знаешь, что то, что от кошки родилось, замяукает.
      - А ты?
      О, диалоги матриархата! Будьте вы прокляты! Бездны бытия от сотворения мира на сукровице, выдранной из детородного члена кости. Ушлая Ева. Проблядь Лилит. Архаичные сумерки фраерюги Адама. Псилоцибин древа познания!
      - Но Господь поставил херувима с огненным мечом к востоку от рая!
      - А ты?
      Хук слева открытой ладошкой по до боли симпатичному мне лицу. Хук справа.
      - Подонок!
      - А когда сосешь - губой трясешь?
      - Не бей меня, Мишенька!
      - Я люблю, когда гладят по шерсти!
      - Да, Мишенька, да!
      - Я люблю, когда глаза напротив зовут!
      - Да, Мишенька, да!
      - И обжигают сиськи!
      - Да.
      - И пылают булочки попки!
      - Да.
      - Я люблю тебя, Туля!
      Хотелось всплакнуть перед дальней дорогой.
      Умывшись слезой, я вздохнул и заныкал "зерег" с канабисом в укромном месте седалища. Над державой носился синий хаос мигалок, и вой сирен метался над бездной. Когда они подъехали и одевали "бананы" на конечности бренной оболочки, мое астральное тело, проскочив низкую облачность, купалось в амброзии артезианских иллюзий. Как в Баден-Бадене.
      Не докучали. Не оскорбляли. Не били. Чтили отца моего и мать мою. Не прелюбодействовали. Любили меня, как самих себя. Имени моего в слове напрасном не поминали. Не лжесвидетельствовали, не скотоложствовали. И, естественно, не убили. Только смеялись, когда я пожалел, что вывел их из Египта. "Сонэ миштарот ихие!" - кричал я в припадке клаустрофобии, а они смеялись, как дети.