Глава 11

— Эй, юнга! Живо отнеси эту цепь боцману! Что значит «где»? Чай на клотике пьет! Стой! Куда поволок? Зачем она боцману ржавая? Песочком ее сперва…

Пока Диего драил песком никому не нужную цепь, младший канонир Том, сидя рядом, рассуждал о жизни.

— Самое главное на корабле — это понравиться боцману. Если это тебе удалось, постарайся понравиться еще и капитану — только боцмана при этом не задень. И, вестимо, веди себя с командой по понятию. Ради команды можно и поперек капитана пойти. Только лучше, чтобы он этого не заметил. Вот помню, был у нас капитан. Зверь, не чета нынешнему — этот-то всем зверям зверь. Чуть что — акулам. Что? Нет, это нынешний — акулам, а тот все под килем таскал. Ты, салажонок, слыхал такое слово: «оверкиль»?note 35 Так вот, тащили меня под килем…

Диего с остервенением тер цепь. Его обычно подвижное узкое лицо изображало сейчас прославленную испанскую невозмутимость. Уж он ее натрет — пускай Томми хоть смотрится. При этом он старался не думать о том, что будет, когда, наконец, он явится с этим железом к боцману. Конечно, вполне могло оказаться, что цепь тому и вправду нужна, но последние несколько дней научили Диего остерегаться розыгрышей. Временами его посещала крамольная мысль, что дон Мигель де Сервантес-и-Сааведра мог и ошибаться. Или все-таки лошадь — не совсем корабль. Однако, здесь кормят… Так что лучше считать дона Мигеля правым. И драить цепь.

Между прочим, думал Диего, многие знаменитые мореплаватели прошлого носили ту же фамилию, что и он. Им, правда, вряд ли приходилось тереть песком ржавое железо (Диего подул на озябшие пальцы). Вот, например, дон Альварес де Сааведра, почти двести лет назад открывший острова, называемые Новой Гвинеей. Интересно, он всегда помнил, что именно де Сааведра открыл эти острова, но все время забывает, в каком они океане. И опять ведь забыл! Хорошо бы тоже стать знаменитым мореплавателем и открыть какой-нибудь остров. Он назовет его… Да, так: он назовет его «Остров Девы Марии».

Тем временем Том, подстегнутый невозмутимым выражением лица юнги, продолжал живописать нынешнего капитана «Дельфина» — личность, безусловно, таинственную, и потому, несомненно, зловещую.

— И если ты, парень, ему не угодишь, он скормит тебя акулам еще до Английского Канала…

От удивления Диего поднял голову.

— Как, прямо здесь, сэр? Разве в Темзе водятся акулы? — с некоторым сомнением спросил он. Окрыленный его дрогнувшей невозмутимостью Том истово округлил глаза:

— И еще какие, парень! Речные! Зуба-а-астые. Зубы — во! — и он развел руки настолько, насколько позволяла совесть. Судя по всему, совесть у Тома была сговорчивой.

Диего вздохнул и вновь склонил голову. Он подозревал, что ужасы, столь красочно описываемые Томом, были некоторым образом преувеличены. Впрочем, какая-то доля истины в них, несомненно, была, вот только какая? Почему-то ему совсем не хотелось под киль к акулам… Но все равно, он — кабальеро, и еще покажет им всем, как следует принимать удары судьбы.

При этом Диего совершенно не держал зла на Тома. На эту добродушную рожу было грешно обижаться. К тому же Диего слыхал про ритуалы «крещения» новичков на кораблях, и понимал, что это со временем кончится. Не понимал он другого: зачем вдруг понадобился юнга на стоящем у стенки бриге?

Рядом возник еще один канонир и сказал, что Тома требует к себе старый Огл.

— А зачем это я ему понадобился? — озадачился Том.

— Вот заодно и узнаешь, — жизнерадостно ответил канонир.

Диего решил, что настал подходящий момент проверить кое-что из услышанного.

— Мистер Френсис, — вежливо спросил он, подождав, когда Том немного отойдет, — а что такое «оверкиль»?

— Страшная вещь, — ответил тот, живо представив себе перевернувшийся корабль. — Мало кто выживает, парень…

В этот момент в борт мягко ударила шлюпка.

— Никак, гости у нас? — удивился Френсис, и тут над палубой раскатился рев боцмана:

— Юнга! Трап!

В деле губернатора Блада, разбираемом Звездной палатой, неожиданно наметился финал. Некий доброжелатель известил лордов палаты, что Ее Величество Королева склонна считать, что палата слишком много времени тратит на дела незначительные и для короны не первостепенные. Днем позже лорд Джулиан приватно сообщил губернатору Ямайки, что комиссия, рассматривающая его дело, намерена закончить разбирательство на следующий день. Причем намерение это возникло столь внезапно, что высокие лорды еще не договорились, что именно они решат. Самого губернатора на заседание не пригласили (вероятно, подумал Блад, чтобы он не был свидетелем свары, буде таковая возникнет). Любое решение будет сообщено ему на следующий день с утра (значит, отметил Блад, сразу же конвой не пришлют). Блад был уверен, что вечером отсрочки, могущим оказаться бесценным, он обязан лорду Джулиану. Вероятно, Его Светлость считал, что при неудачном исходе дела Его Превосходительство губернатор с пользой потратит оный вечер на уничтожение документов и писем (отражающих, в частности, симпатии Его Светлости к Его Превосходительству). В случае ареста экс-губернатора и назначения формального следствия существование этих бумаг становилось излишним для лорда Джулиана. Надо ли говорить, что о существовании брига «Дельфин» лорд Джулиан не знал. Впрочем, обдумать все нюансы нового расклада можно было потом. Сейчас Бладу надо было привест бриг в состояние готовности.

Стоя в покачивающейся шлюпке, губернатор ждал, когда ему скинут трап. Он никак не мог прогнать мысль, совершенно несвоевременную. Сейчас, когда надо было не забыть доделать тысячу важных вещей, он думал о том, что никогда не простит себе, если бросит где-то здесь этого чертова парня. Это при том, что, даже столкнись он с мальчишкой нос к носу на улице, он, скорее всего, ничего не сможет сделать: тот просто отвернется и уйдет. Чувство бессилия было невыносимым. Если завтра все обойдется… Или если бы они провозились еще хоть пару недель… Он бы что-нибудь придумал… надо надеяться. Но что делать, если не повезет? Остаться? Но из-за решетки он сможет сделать не больше, чем из-за океана. Он — не какой-нибудь мелкий мошенник; его-то разыскали бы даже и в Минте… из-под земли бы достали. А если все-таки рискнуть? Отвлекающий маневр, демонстративная видимость побега — с шумом и громом… Ну-ка, ну-ка… Глаза губернатора вспыхнули вдохновением. Он чувствовал, что готов сделать величайшую глупость в своей жизни. Но ведь любую глупость можно попытаться сделать с умом. Итак, допустим…

Трап, размотавшись, стукнул о борт. Губернатор быстро вскарабкался наверх, и, перешагнув планшир, огляделся.

Блад смотрел на Диего долго и молча. Диего упрямо вздернул подбородок, но его губы побелели, а глаза стали совсем черными. Наконец Блад заговорил, и его голос прозвучал неожиданно мягко.

— Я надеюсь, что ты не удерешь отсюда, не поговорив со мной, — сказал он. И, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел прочь — а следом поплелся неизвестно откуда возникший Джереми.

— Ты мог бы предупредить меня, — сказал Блад, не оборачиваясь.

— Но ты же сам запретил искать тебя в городе, — виновато возразил Джереми.

— Ты мог написать записку. Ты знал, где я живу.

Джереми помолчал.

— Бесс попросила меня не делать этого, — сказал он наконец.

— Она! И ты — вы оба! Вы устроили себе развлечение из…

— Да нет же! Она… Мы…

— Я знал, что дети бывают жестоки к родителям, — сказал Блад, глядя под ноги. — Но я никогда не думал, что моя собственная дочь…

— Она считала, что ты слишком равнодушен к мальчишке, — сумрачно пояснил Джереми.

— А я должен был отчитываться ей в своих чувствах? — желчно спросил Блад.

— Декламировать античные монологи? Сколько он здесь? Неделю? О чем ты думал?!

— Неделю. Питер, честное слово, я…

— Иди ты к черту!!! Не будь мы старыми друзьями, я… Ладно, — сказал Блад, стиснув зубы. — Займемся делом. Есть новости. Возможно, нам придется сняться с якоря уже завтра. Значит, сегодня ночью все — трезвые или пьяные

— должны быть на борту, и больше никто в город не пойдет. Пусть боцман немедленно оповестит людей. Будьте готовы и ждите. Я бы уже сейчас никого не отпускал, да команда взбунтуется, если оставить ее без берега в последний вечер. Далее. Продовольствие…

— Все готово, — торопливо сказал Джереми.

— Я хочу посмотреть, как закреплен груз, — буркнул Блад. — Показывай.

«Питер прав, — думал Джереми, спускаясь в трюм. — В каждой женщине сидит дьявол, и только он один знает, почему я согласился подыграть девчонке. Я бы ее удавил своими руками, только вот беда: во-первых, я люблю эту маленькую поганку, как родную дочь, а во-вторых, Питер никогда бы мне этого не позволил…» В течение следующего часа дотошный капитан, по выражению Тома, «всех озадачил». Джереми, молча сносивший все придирки и не возразивший даже тогда, когда его обвинили в тайном желании утопить бриг еще по пути на Канары, погнал людей перераспределять груз в одном из отсеков. На баке боцман, оскорбленный «до самых селезенок» замечанием Блада о состоянии палубы, в свою очередь, на все корки распекал матросов, прибирающих корабль — во второй раз за утро. Огл, покачивая головой и что-то ворча под нос, заставил своих парней заново крепить растяжки пушек. Кок выплеснул за борт свежесваренную похлебку — «если ты еще в порту будешь кормить ребят подобной дрянью, я скормлю им паштет из тебя самого». В результате всей этой деятельности Блад слегка остыл и даже повеселел.

— Ну что, Джереми, «завтра снова мы выйдем в огромное море», а? Представляешь: зимний Бискай! Давненько нас как следует не швыряло! Было бы забавно потонуть там после всего.

Джерри суеверно сплюнул через плечо и перекрестился. Он не одобрял подобных разговоров перед отплытием.

— Ты бы лучше попросил высоких лордов повозиться с тобой до весны, — ответил он наконец. — Ну попроси их, Питер, чего тебе стоит?

— Обязательно. А теперь давай мне сюда этого твоего юнгу.

Группа канониров во главе со старым Оглом, пользуясь своим несколько привилегированным положением, вольготно расположилась на шканцах. Весть о том, что Диего — беглый сын капитана, облетела уже всю команду. Сейчас вовсю заключались пари — чем кончится беседа папеньки с блудным сынком. Дик Френсис принимал ставки. Ставили два к одному — за то, что капитан юнгу выдерет. Считавших, что в капитанской каюте происходит трогательное примирение, было мало. Все поглядывали на Огла, однако тот от участия в пари уклонился, сообщив, что знает капитана слишком давно и уже потерял надежду научиться предсказывать его поступки. Как ни странно, это только подогрело азарт.

Первым из каюты вылетел Диего — бледный и кусающий губы.

— Вздул? — сочувственно, но и с некоторой надеждой спросил Том.

— Хуже. Скормил речным акулам, — отвечал Диего.

— Я же говорил — зверь капитан, — удовлетворенно заметил Том. — Эй, а как это? Такого в нашем пари не значится!

— Проиграл, Томми, — ласково сказал Огл, пуская колечки. — Тихо, салаги, капитан идет, — и на всякий случай трубка Огла скрылась за спиной.

Лицо капитана было мрачнее тучи, однако опытный Огл сразу понял, что Питер чем-то доволен.

— Боцман! — окликнул тот. — Как здесь уже, видимо, знают, вон то — это мой сын.

«Вон то» стояло, сжимая и разжимая кулаки.

— Поскольку нам нужен юнга, а не папенькин сынок, он будет исполнять обязанности юнги, — продолжал Блад. — Если тебе покажется, что с него следует содрать три шкуры, можешь смело спускать четыре. Однако есть он будет в офицерской кают-компании.

— Я могу есть с командой, — упрямо сказал Диего.

— На берегу ты можешь выбирать себе общество по своему усмотрению, — тихо, но выразительно сказал Блад. — Здесь же ты будешь удовлетворяться обществом моим и моих помощников. Ясно?

— Да… сэр.

— И чтоб впредь мне не приходилось повторять что-либо дважды.

— Да, сэр.

— Боцман! Еще: что за бардак у тебя на шканцах? Гони оттуда этих оглоедов!

Блад отошел.

— Да-а… — протянул Том, вставая. — С моим папашей было проще: получил свою порку — и гуляй себе, вольный, как птица…

— А как же наши ставки? — подал голос кто-то из сторонников трогательного примирения.

— Сгорели, — сказал Огл, заново раскуривая трубку. — Ушли в общий котел. Ну что, джентльмены, айда в «Дракона»? Вышвырнем всех к чертям и тихонечко посидим напоследок.

Антуан де Каюзак последний раз взглянул на листочек с криво начерченым планом и завернул за угол. «Белый Дракон» должен был быть через два дома. Каюзак осмотрелся. Вывеска «Дракона» и вправду была уже видна, и выглядела она именно так, как должна была выглядеть вывеска припортового кабачка у дальней корабельной стоянки Вулидж-Рич. Осторожно ступая по непролазной грязи, он потянул дверь. В лицо ему ударил спертый теплый воздух и шум. Похоже, ему повезло — веселье было в разгаре, и наверняка в нем участвовало несколько человек с таинственного «Дельфина». Через пару минут он понял, что здесь, собственно, только они и есть.

Команда брига гуляла, возможно, последний вечер — и потому гуляла. Стены «Белого Дракона» дрожали от рева, который именовался песней. Табачный дым густой струей выплывал в разбитое окно. За ближним столом шестеро сизоносых резались в кости, в углу кто-то мучил гитару. Стаканы со скверным красным вином и с ромом мутно поблескивали в свете двух масляных фонарей. Где-то визжали девки.

Песню Каюзак опознал мгновенно. Да и трудно было не узнать: «Балладу о капитане Кидде» пели в кабаках всегда, и, начав работать по нынешней своей специальности, он даже счел полезным для дела выучить ее слова. Здешние певцы явно были на подъеме.

— Я запомнил еще из Куиды купца, когда бороздил моря, Я запомнил еще из Куиды купца, Десять сотен я вытряс из молодца, Десять сотен в тот раз поделили на всех, когда я бороздил моря…note 36

— гремело по таверне. Каюзак досадливо поморщился. Насколько он помнил, дальше в песне живописалось, как лихо капитан Кидд потрошил французские корабли. Не то, чтобы это особенно задевало Каюзака, но все-таки… Впрочем, он пришел сюда не песенки слушать. Пора было заняться делом.

В дальнем конце стола Каюзак опытным взглядом отметил тощего мрачного юнца, явно испанца. Юнец держался особняком и, похоже, стремился утопить свои горести общеизвестным способом. Пустая бутылка уже валялась рядом с ним, и он как раз открывал вторую. Изо всей компании он был наиболее перспективным. Каюзак подсел к юнцу, тот слегка пододвинулся.

— Выпей, амиго! — предложил юнец. — Выпей за женщин, которые не обманывают

— если такие есть.

Каюзак расстроился. Неприятности юнца были амурного свойства. Однако начав рыхлить почву, надо продолжать — глядишь, что и вызреет.

— Она предала меня! — сообщил Диего, наливая новый стакан.

— Это случается со всеми, — заметил Каюзак. — Вот помню, одна шлюшка в Кале…

— Как смеешь ты!.. Впрочем, ты просто не понимаешь. Господи! Она же моя сестра, я же верил ей! Она должна была мне сказать, кто капитан этого корыта!

— И кто же? — заинтересованно спросил Каюзак.

— Этого я не могу Вам сказать, сеньор, — важно изрек Диего.

— Все женщины — предательницы, — напомнил Каюзак (он хорошо умел водить разговор по кругу).

— Вот и я говорю! Родная сестра! Она же знала, что именно ему-то я и не желаю подчиняться!

— Кому же?

— Ну, отцу, разумеется!

Да, Каюзак не ошибся. Налицо была семейная драма. Но что же это получается: отец этого испанского мальчишки — капитан брига? Испанец! с английской командой!! на зимовке в Лондоне?!! Дело становилось все более любопытным. Пожалуй, это уже не какая-то там рядовая контрабанда. Но что же, что?

— Но как его имя?

— Это секрет.

Каюзак решил зайти с другого конца.

— И что же он возит? «Черное дерево»?

— Нет, кокосы! — с идиотским смехом отвечал Диего, наливая очередной стакан.

Каюзак почувствовал, что еще немного — и он сойдет с ума.

— Кокосы?! И куда он их возит?

— Во Францию, куда же еще! Здесь для них к-климат неподходящий.

Все это было явным абсурдом. Но и на обычный пьяный бред тоже не походило. Каюзак решил попробовать еще раз.

— Почему же ты не уйдешь от него?

— Тогда он решит, что я струсил! Я, каб-бальеро! Он мне так и сказал: «Я не могу принуждать тебя, это может ок… оказаться опасно, если х-хочешь — уходи»! Не могу принуждать! — передразнил Диего.

— Разве перевозка кокосов может быть опасным занятием?

— Это смотря какие кокосы! Да я вообще не хочу иметь с ним и его делами ничего общего!

— Да что же это за дела?!

— Я не раскрываю чужих тайн!

Каюзак пустил в ход последнее средство.

— Это было нечестно — подозревать, что ты испугаешься. Джентльмен не может быть трусом! Должно быть, твой отец — порядочная свинья, раз сказал тебе это.

— Ты мне за это ответишь! — взревел Диего, тщетно разыскивая на боку отсутствующую шпагу. — Н-никто еще не называл б-безнаказанно Питера Блада св-виньей!!!

— Так капитан брига — Питер Блад??! — потрясенно вскричал Каюзак.

— Ч-ш-ш! Эт-то секрет! — ответил Диего и сполз под скамью.

Каюзак молча хватил стакан кислятины и уставился в стену таверны. Похоже, он бездарно упустил тот самый единственный шанс, который дарит судьба. Mon Dieu, ведь он узнал про «Дракона» еще три недели назад! Он должен был сразу идти сюда! А он вместо этого занялся теми двумя фелуками. Видите ли, бриг стоял, а они отплывали! Идиот! Да пусть бы они продали всю свою проклятую соль прямо на центральной площади Парижаnote 37! Ну, поймали их, ну и что? Начальство отметило рвение агента Каюзака? Велик навар! Да он бы за эти дни так преподнес высоким лордам тайный бриг Питера Блада, что только ошметки полетели бы от драгоценного губернатора! Ведь чуял, чуял же!

А теперь… Завтра комиссия собирается в последний раз — и почти наверняка, чтобы признать этого мерзавца невиновным. А он, Антуан де Каюзак, не только не знает достоверно, зачем треклятому капитану понадобился бриг (хотя нет, знает, тут и дураку понятно — старый лис прорыл дорожку к побегу. Мда, маловато… Мерзавец сделает большие глаза и скажет, что и не думал бежать — ведь вот же он, тут… а бриг держит просто для укрепляющих здоровье прогулок), но и не успевает — просто по-дурацки не успевает! — сконструировать что-нибудь действительно впечатляющее.

Впрочем, хватит скулить. Милосердная судьба дала ему эту ночь, и он должен успеть сделать хоть что-нибудь. В конце концов, у Его треклятого Превосходительства хватает врагов, ненавидящих этого выскочку, и эти враги рады будут пустить в ход любое обвинение. Да и он-то что теряет, кроме листка бумаги? Итак, о чем он может — о чем он умеет — говорить правдоподобно? Правильно, вот об этом и надо писать. Лорды — не он, это только ему, а не им, понятно, что для контрабанды бриг великоват…

…Веселье за соседним столом начинало уже стихать, и только кто-то самый упорный по-прежнему заунывно тянул печальную историю капитана Кидда:

— И стекутся зеваки в тот горький час, когда мы должны умереть, И стекутся зеваки в тот горький час, В доке казней сойдутся глазеть на нас, И последний удар нанесет нам судьба, и придет наш час умереть…

— Дело даже не в том, что я считаю твой поступок жестоким… хотя это и так. Так ты решила, что лучше всех знаешь, что нужно?! Не спорю, тебе удалось заполучить парня на мой корабль так виртуозно, как я бы не смог — но именно потому, что у меня чуть больше принципов. Но дело, повторяю, не в этом. Дело в том, что ты позволяешь себе манипулировать людьми, которые тебя любят и доверяют тебе. Если ты возьмешь это себе за правило, ты окажешься недостойна их любви и их доверия. Это пугает меня, Бесс. Неужели я не дал тебе ни малейшего представления о том, что хорошо и что дурно?! Теперь же из-за тебя трое близких тебе людей чувствуют себя не в своей тарелке. Ты заставила Джерри вести себя так, как не подобает хорошему другу; ты обманула Диего; а что о тебе думаю я — право же, лучше не высказывать вслух.

Бесс молчала, опустив глаза. Она просто никогда не смотрела на свои поступки с подобной стороны. Но, кажется, папа прав… и тогда это ужасно. Бесс почувствовала, как что-то непоправимо валится в холодную пустоту. Что они думают о ней теперь?

— Теперь они оба серьезно обижены на тебя, и оба правы. И — я знаю, что я с тобой сделаю — я отправлю тебя саму улаживать с ними отношения. Надеюсь, им хватит великодушия тебя простить.

«Но я же не хотела ничего плохого! Я же их всех люблю!»

— Бесс!

— Да, папа?

— Если ты, вместо того, чтобы извиниться по-настоящему, похлопаешь глазками и скажешь, что не хотела ничего плохого, я буду думать о тебе еще хуже, чем сейчас.

— Я все поняла, папа.

«Господи, он что, мысли читает?»

— Если бы я считал, что ты не можешь этого понять, я не говорил бы с тобой на эту тему.

«Я никогда больше так не сделаю. Но, Господи, я же и впрямь хотела, как лучше!!!»

— А что Диего — ты позволишь ему уйти?

— Ну, было бы жаль не воспользоваться твоими достижениями, — сухо сказал Блад. — Я постарался сделать так, чтобы он счел невозможным для себя уйти.

— И чем ты тогда лучше меня? — хмуро спрсила Бесс.

— Ничем, — еще суше ответил отец. — Разница разве что в том, что я не обманывал его доверия и не заставлял вести себя против его собственных понятий о чести. А в общем, все к лучшему. Если наши отношения не переменятся, я высажу его в шлюпку неподалеку от побережья Испании… не тащить же его к черту на рога. И мы расстанемся настолько мирно, насколько это возможно.

— Но я думала, что английским кораблям опасно сейчас приближаться к берегам Испании?

— Разумеется, — по-прежнему сухо отвечал отец. — А ты можешь предложить что-нибудь получше? А теперь все. Завтра может быть тяжелый день, так что попробуй мне не уснуть.

Будучи человеком честным — во всяком случае по отношению к себе — Питер Блад не мог не признать, что он с большим напряжением ждал новостей по своему делу, которые лорд Джулиан Уэйд обещал сообщить ему сразу после решающего заседания Звездной палаты. И напряжение это отнюдь не уменьшалось от того, что Его Светлость задерживался. Блад уже больше двух часов поджидал лорда в малом городском доме Его Светлости, куда тот приезжал отдохнуть от государственных дел и где их встречи не столь бросались в глаза досужим наблюдателям.

Бесс он с утра отправил на бриг. Официально — с повинной головой искать пощады. В уме — еще и затем, чтоб девочка уже была на борту. Так, на всякий случай. Возможно, Бесс и догадалась об его мыслях, но убыла безропотно. И то хорошо. Зная характер дочери, Блад опасался, что она может пожелать ждать новостей вместе с ним, и в результате окажется обузой. Возможно, он ее недооценил. А может, она просто притихла на денек после вчерашнего разговора.

Он стоял у окна и смотрел на улицу, когда из-за угла показалась карета лорда Джулиана. Вот она остановилась… Вот лорд покинул ее и направился к дверям своего дома… Сейчас. Сейчас он узнает, кто он — человек с семьей, богатством и положением — или снова беглец от закона, авантюрист с почти неизбежным печальным концом, навсегда отринутый от близких ему людей… И уже не высадится в Англии новый король, чтобы, подобно Вильгельму, повернуть поток его жизни…

Разодетый лакей торжественно и церемонно распахнул дверь, и лорд Джулиан вошел в комнату. Блад молча шагнул ему навстречу. И подумал, что, стоя с голыми руками под пушечным огнем, чувствовал бы себя лучше, чем сейчас.

Однакоко от первых же слов Его Светлости у Блада отлегло от сердца.

— Я поздравляю вас, Ваше Превосходительство, — сказал лорд Джулиан. — Инспектора Палаты сочли, что вы предоставили им достаточно доказательств своей непричастности к делам, в которых вас столь несправедливо обвиняли. Так что вы теперь опять губернатор и можете возвращаться на Ямайку и приступать к своим обязанностям. Все бумаги я могу передать вам хоть сейчас. Тем более, что официально расследование было негласным, и торжественного их вручения все равно не предусмотрено.