— Что поделать, дорогой капитан. Конечно, вы привыкли торопиться, ведь вы добывали деньги, а не растили их, но в наше суетное время торопливости в мире хватает и без… — Мэтр запнулся, и взгляд его скользнул с Блада на Диего и обратно.

В глазах Питера Блада вспыхнули смешинки.

— Забирай свою жемчужину, сын, и впредь не швыряйся талисманами матери, — сказал он. — Да, кстати, а как тебя зовут?

— Удалось ли тебе что-нибудь раздобыть? — жалобно спросила Бесс.

— Не совсем то, на что я расчитывал, но выбирать мне не приходилось, — ответил Диего, пропуская Блада в комнату.

— А я-то считал, что сыновняя почтительность у испанцев в крови, — заметил Блад.

— Она передается только по мужской линии, — буркнул Диего.

— Папа?! Диего, кажется, у меня бред… Ой, папа! Это и правда ты! Диего, ты бессовестный, но я тебя все равно люблю.

— Не вскакивай, сейчас я сам подойду, — Блад встряхнул плащ перед камином и протянул руки к огню. — Почему ты здесь?! Что-нибудь случилось? Что-нибудь с…

— С мамой все в порядке. Но…

Диего отступил к двери. Наверняка, если бы у Бесс были силы, она визжала бы сейчас, как девчонка, и прыгала бы, как щенок. А вот ему никого не придется так встречать. Он сделал шаг, чтобы незаметно выскользнуть за дверь, но был остановлен.

— Диего, если ты не совсем замерз, сходи в порт, найди там посудину по имени «Ночной мотылек» и забери с нее мои вещи. Их немного. Постой — вот, возьми, расплатись с капитаном и скажи, что в Лондон я сегодня не плыву. Потом закажешь здесь ужин — настоящий ужин, — добавил Блад, с отвращением глядя на остатки луковой похлебки в тарелке, стоящей у изголовья Бесс. — И возвращайся скорее, ты можешь понадобиться.

Диего возмутился той легкостью, с которой Питер Блад взялся отдавать ему приказы, но спорить у постели больной сестры не стал. Блад озабоченно считал пульс Бесс, вцепившейся в его руку.

Когда он вернулся, Бесс дремала, а Блад мрачно глядел на огонь камина.

— Большое спасибо, малыш, — сказал он рассеянно. — Пойдем поужинаем.

Диего понял, что он не сможет высказать все заготовленные фразы — не сейчас.

Ужинали почти молча — и Диего не мог бы сказать, что именно он ест. Наконец он спросил:

— Как Бесс?

— М-м-м… Не слишком хорошо. Нам придется здесь задержаться. А мне как раз нельзя задерживаться — мое отсутствие будет дурно истолковано господами из комиссии. Ну — посмотрим. Пока — иди отдохни. Я буду в комнате Бесс — в этой дыре нашлось вполне приличное кресло. А ты спи.

Когда Диего зашел в свою комнату, он обомлел. В камине ярко полыхал огонь, раскрытая постель белела свежими простынями, а, откинув одеяло, он обнаружил грелку. До сих пор хозяин почему-то не проявлял к нему подобного внимания.

В ту ночь Диего приснилось, что он болен. Когда ему было десять лет, он очень сильно болел, и мать почти две недели не отходила от его постели. Поэтому он знал, что, открыв глаза, увидит мать, сидящую рядом. Однако, когда он их открыл, он не увидел матери — зато обнаружил отца, который сидел в дальнем углу в удобном кресле, положив ноги на табуретку. Он перелистывал томик «Назидательных новелл», хмуро глядя сквозь страницы. Затем Диего услышал шаги матери и почувствовал прикосновение маленькой прохладной ладони. «Иди отдохни, ты устала», — нежно сказал отец. Диего проснулся. Ему хотелось плакать.

Утром гостиничный слуга, почтительно помогавший ему натянуть сапоги, сообщил, что если «молодой господин» желает завтракать, он может присоединиться к отцу. «К отцу». Диего стиснул зубы и кивнул. Пусть только Бесс поправится — и он выскажет этому человеку все, что о нем думает, а потом уйдет.

А пока Бесс больна, придется общаться с этим человеком. Что же, раз так, он будет предельно вежлив, разделит с ним завтрак и даже поддержит светский разговор. Диего спустился вниз.

— С добрым утром, сеньор.

— С добрым утром, Диего.

Молчание.

— Джему?

— Спасибо, да.

— Не могли бы вы мне сказать, как провела ночь Бесс?

— Она сильно кашляла. А как ты? Я вчера боялся, что ты промерз.

Диего вспомнил свое вчерашнее удивление.

— Что вы сделали с хозяином? Я и представить себе не мог, что здесь есть такие тонкие простыни.

— Я показал ему золотой — издали — и пообещал, что если кто-нибудь из нас

— мой сын или я — будет чем-либо недоволен, я приготовлю из его филейных частей фрикассе по рецепту индейцев-караибов. Он, кажется, поверил, — усмехнулся Блад.

Диего передернуло. «Мой сын». Кажется, этот авантюрист привык слишком просто смотреть на вещи. И грозить мирным людям пытками он тоже привык. Однако вежливый разговор надо было продолжать.

— Могу ли я поинтересоваться, как обстоят ваши лондонские дела?

Блад быстро взглянул на Диего. Преувеличенно-вежливый тон не оставлял сомнения в том, что на самом деле парня это нисколько не занимает.

— Бывало хуже. Но, по крайней мере, раньше я всегда видел борт своего противника.

— Вы хотите сказать, ваших беспомощных жертв? — не удержался Диего. Этот враг Господа Бога и Его Католического Величества, кажется, гордился своим прошлым.

— Я не считаю, что испанцы умеют быть только беспомощными жертвами, — невозмутимо парировал Блад. Диего открыл рот. — Некоторые из них умели кусаться. Например, блаженной памяти дон Мигель… Ты слышал о нем?

— Я слышал, что он мстил вам за смерть своего брата, — сказал Диего, выбирая слова. С этим пиратом следовало быть начеку. — Разве это не естественно и не справедливо?

— Естественно — согласен. Справедливо… Вряд ли найдутся на свете два человека, у которых представления о справедливости полностью совпадают. Я не убивал его брата. Однако он счел бы справедливым повесить меня… или выпотрошить живьем… не знаю, что подсказывало ему его воображение.

Диего припомнил:

— Кажется, как-то раз он попал в ваши руки — и вы отпустили его? — этот факт не вписывался в привычный образ и всегда озадачивал его.

— А зачем он был мне нужен? — удивился Блад.

— Я думал, вы должны были его ненавидеть.

— За что? За то, что он считал меня виновным в смерти своего брата?

— Вы проявили великодушие, — полуутвердительно произнес Диего.

— Наверное, — ответил Блад.

Он хорошо помнил, как это было.

Яркое солнце, и он идет по качающейся палубе. Кто-то стонет и кричит, но он старается не смотреть по сторонам. Кусок падающего рея, сбив шлем, разодрал кожу на его затылке, и в глазах плавает пелена. Он должен держаться прямо — на него смотрят. Он идет, стараясь не наступать на красные скользкие пятна, растоптанные ногами. А навстречу ему идет дон Мигель. Он тоже держится прямо, и рукав у него разодран, а по пальцам стекает красное. Пусть он уходит. Сейчас Бладу не до него. Ему надо держаться прямо. Потом это назовут великодушием. Потом возникнет легенда об элегантном и уверенном капитане, легко ступающем по палубе захваченного корабля. Он говорит Хагторпу: «Займись здесь всем, и пусть кто-нибудь посмотрит, что у меня с головой». И тут из кормовой каюты выходит Арабелла

— его будущая жена — а с ней какой-то хлыщ. И он низко кланяется ей — и в затылок ударяет боль, а глаза заливает пот, смешанный с копотью. И сквозь подступающую дурноту долетают слова: «Среди моих знакомых нет воров и пиратов, капитан Блад!»…

— О чем вы думаете? — спросил Диего. — У вас такое лицо…

— О том, как все это было тогда, — медленно ответил Блад. — Извини, я должен идти к Бесс, а после — к Жюсье.

И он ушел, оставив недопитым свой кофе, а Диего остался сидеть и смотреть в скатерть.

Вечером Блад вызвал Диего к себе — слуга передал приглашение с интонациями, с какими, наверное, знатного гранда извещают о том, что король удостаивает его аудиенции. Блад, уже одетый для дороги, стоял у темного окна и смотрел на струи дождя.

— Я должен ехать, — сказал он. — Я и так задержался дольше, чем мог. — Он отвернулся от окна и быстро прошелся по комнате. — Я не оставил бы Бесс в таком состоянии… Если бы не ты… Я не знал бы, как поступить. — он опять заходил по комнате. — Садись же, я не настаиваю, чтобы в моем присутствии стояли, — раздраженно бросил он через плечо.

Диего сел.

— Но ты оказался здесь. Это сильно упрощает все. Ты… Блад остановился. Сделав над собой усилие, он продолжал уже мягче.

— Я прошу тебя: присмотри за Бесс, пока она больна, а затем привези ее ко мне. В Лондон.

— Вы все решили за меня, — сказал Диего, сдерживаясь. — Вы знали, что я сделаю это и без вашей просьбы.

Блад стремительно развернулся и сел — пламя свечи заколебалось, резкие тени метнулись по стене.

— Конечно, — сказал он. — Я так и думал. Я и не надеялся, что ты сделаешь это для меня. Однако мне достаточно того, что ты это сделаешь. И… я буду тебе признателен — все равно.

Диего пробрала дрожь. Этот Блад не был похож на вчерашнего.

— Теперь — к делу. Как ты и сам догадываешься, официального сообщения между Англией и Францией сейчас нет, но я замолвлю за тебя словечко хозяину «Ночного мотылька», и он возьмет вас с собой, когда будет здесь по делам в следующий раз — примерно недели через три. Все, что касается лечения Бесс, я тебе записал, — Блад ткнул чубуком трубки в сторону стола, на котором, придавленный кошельком, белел лист бумаги. — Я пригласил сиделку, чтобы она была рядом с Бесс ночью, но ты уж, пожалуйста, ее проверяй. Со здешним доктором я тоже потолковал, и он показался мне не полным идиотом, хотя и не верит в анималькулюсов. Если будет нужно, можно к нему обратиться. Здесь, — новый взмах трубки, — сорок гиней, этого должно хватить на все. Вам — обоим — нужно приодеться.

— Я буду покупать Бесс все необходимое, — упрямо сказал Диего, раздувая ноздри. Блад нетерпеливо вздохнул. Пламя свечи вновь заколебалось.

— Как знаешь. По-моему, нет ничего плохого в том, чтобы взять деньги у отца, — даже если он тебе не по вкусу.

Диего промолчал.

— Прошу тебя, — после короткой паузы продолжал Блад, — будь благоразумен. Не встревай, ради Бога, в драки, из французской тюрьмы удрать будет потруднее, чем из испанской.

Диего вспыхнул.

— Чего еще наговорила вам эта девчонка?

— Твоя дорогая сестрица, — с очаровательной мягкостью поправил Блад. Теперь он стал похож на вчерашнего. — Ну, она только о тебе и говорила. У нее острый язычок. Однако я понял, что ты любишь ее и заботишься о ней. Как это тебе удается? Она, как я помню, бывает невыносима.

Диего пожал плечами.

— Что делать, иногда мужчина должен уметь быть снисходительным, — с некоторой надменностью сказал он.

— Несомненно, — торжественно подтвердил Блад. Его синие глаза полыхнули смехом. Волнение наконец отпустило его. Он вытянул ноги и закурил, окутавшись густыми клубами дыма. Ветер бросил в стекло пригоршню крупных капель.

— Как же вы выйдете в море в такую погоду? — обеспокоился Диего. Блад внимательно прислушался.

— Ничего, — сказал он наконец. — Ветер не усилился, а к ночи станет ровнее. Я заплатил хозяину шебеки вдвое против обычного, так что из порта мы выйдем.

Ни за что на свете Диего не хотел бы сейчас оказаться на улице, а выйти в море не пожелал бы злейшему врагу. Заплатить двойную цену за возможность утонуть! Эта мысль вдруг показалась юноше слишком похожей на пожелание, и ему стало стыдно.

— Я буду молиться за успех вашего плавания, — быстро сказал он.

Блад взглянул на него слегка оторопело.

— Что ж, благодарю. Добрая молитва иной раз так же нужна моряку, как глоток доброго рома, — изрек он.

Диего обиделся. Стоит ли старый богохульствующий пират искренней молитвы? Однако матушка всегда напоминала Диего, что любое Божье создание достойно милосердия. Вот, например, Мария Магдалина… Тут теологические размышления Диего зашли в тупик. Блад явно не походил на Марию Магдалину.

Тем временем старый пират докурил свою трубку и упруго поднялся.

— Ну все, мне пора. С Бесс я уже попрощался. Храни тебя Бог, мой мальчик, и… не сердись.

Диего смог ответить только кивком. Сказать ему было нечего. Он с нетерпением ждал, когда закроется дверь… когда хлопнет дверь внизу… Прижавшись носом к стеклу, сквозь потоки воды он разглядел высокую закрытую плащом фигуру. Все. Он свободен. Он чувствовал облегчение и пустоту.

В комнате Бесс сидела полная пожилая женщина и вязала что-то очень длинное. Она улыбнулась так уютно, что Диего сразу стало лучше. Он побрел к себе.

— Встречный идет — сказала Бесс.

— Хоть на него посмотреть — сказал Диего и исчез. Вскоре он вновь появился, на этот раз с подзорной трубой. Бесс поразилась способности Диего выпрашивать трубы. Сама она вряд ли решилась бы одолжить столь дорогую вещь у малознакомых людей. Почему-то она почувствовала себя немного задетой.

— Это голландец, я и так вижу, — объявила она. — Ты только посмотри на его обводы…

— Голландец, говоришь? — переспросил Диего. — Что-то я по другому представлял голландский флаг. Не соблаговолишь ли просветить мою серость, дорогая: что это? — и преувеличенно-любезно он протянул ей трубу. Впервые после Кале в его голосе слышалось оживление.

Ожидая подвоха, Бесс взяла трубу. На встречном корабле ехидно плескалось белое полотнище с синим косым крестом в верхнем переднем углуnote 20. О таком она не слыхала. Парусное вооружение, если приглядеться, также было необычным: кроме прямоугольного блинда, бушприт нес три небольших треугольных парусаnote 21. Корма, более низкая, чем обычно, давала кораблю преимущество в скорости, немедленно отмеченное Бесс.

— Не иначе, в Нидерландах новый мятеж, — не унимался тем временем Диего. — Может быть, Ваша Мудрость решится спросить капитана, что это за флаг? Вдруг он больший знаток морей?

Озадаченность Бесс сменилась обидой.

— Нехорошо отвлекать капитана во время вахты, — сказала она. — Но если ты настаиваешь, то, когда мы придем, я спрошу у отца.

Оживление Диего мгновенно исчезло.

— Да какое мне дело до всех этих встречных! Плывут себе — и пускай плывут. Пойду-ка я отдохну.

— Ну и иди. А я тут постою — мне нравится.

Диего исчез в каюте.

Пару раз пройдясь взад и вперед по тесной каморке и пытаясь справиться с вспышкой раздражения, юноша присел к столу. На столе лежала развернутая рукопись — Диего сразу узнал этот четкий, чуть угловатый почерк. Впрочем, чья еще рукопись могла здесь лежать? И тут покоя нет. Внезапно Диего с изумлением обнаружил, что к его раздражению примешивается любопытство. Этого еще не хватало! Он недовольно отвернулся, но любопытство одолевало. В конце концов, если он только заглянет… Взгляд его задержался на странице, помеченной годом 1692-м.

«…Когда мне донесли, что в лесу вблизи Порт-Ройяла объявились пираты, я удивился. Первой моей мыслью было, что в этот день я никого не ждал. И только затем я осознал, что они высадились на берег Ямайки ради ПРОМЫСЛА. Это было слишком. Будучи корсарским капитаном, я никому не прощал охоту в своих владениях — и не собирался прощать ее, став губернатором. Видит Бог, я не ренегат Морган и не собирался быть излишне суров к тем, с кем два года назад делил судьбу, но, решившись на разбой на землях, находящихся под моей защитой, эти люди сами выбрали свою участь…» Диего бегло проглядел пару страниц. Сборы, бросок через джунгли… Переправа… Наглое послание-вызов губернатору, прибитое на дереве у сгоревших хижин… Десять дней безуспешной погони… Еще пепелище… И еще… Донесение о спрятанных шлюпках, найденных в устье безымянного ручейка…

«…Они появились через два часа после рассвета. Человек двести — это при том, что не менее полусотни они уже потеряли в стычках с поселенцами, которым ранее случалось охотиться не только на быков. Я не мог не вспомнить о том, что, по моим же словам, один корсар стоит в бою по меньшей мере трех солдат. Впрочем, все зависит от руководства. Пока же ясно было только то, что их предводитель нагл и храбр. Они шли в зловещей тишине, ибо ни одна птица не кричала в то утро в лесу, но тогда мы не придали этому значения. Не знаю, собирались ли они вовсе покинуть Ямайку, или просто хотели переместиться морем на пару-другую миль, устав продираться сквозь джунгли. Наверное, они рассчитывали на отдых у шлюпок, но вместо отдыха встретили нас.

Пираты были оборваны и усталы — и готовы драться с яростью загнанной в угол крысы. Мушкетный огонь заставил их отступить под прикрытие леса, однако там их также встретил огонь. Тогда, побуждаемые отчаяньем, они с яростными криками бросились в рукопашную. В какой-то момент я готов был усомниться в исходе дела. На нашу удачу, их предводитель пошел впереди своих людей — и погиб в самом начале схватки, вызвав сумятицу в рядах неприятеля. Но наиболее организованная часть пиратов, прорываясь к шлюпкам, ощутимо теснила моих солдат. Мы отчаянно пытались закрыть им путь.

Должно быть, в эти минуты дьявол хохотал в Преисподней, глядя на нас и думая, какой смешной выглядит наша мелкая стычка по сравнению с тем, что он собирался устроить.

Низкий утробный гул наполнил вдруг воздух, и земля содрогнулась. Первая ее судорога длилась почти десять секунд, а после точно гигантские молоты забили снизу. Толчком меня сбило с ног, я попытался встать и не смог, но сумел приподняться. Многие мои люди вперемешку с пиратами попадали на колени, крестясь и творя молитву. Я видел, как корчится земля, и волны идут по ней, как по воде. С чавканьем открылась трещина и уползла в лес. Как в кошмарном сне, вдруг осела и скрылась из глаз большая скала, стоявшая в море в полумиле от берега. Рядом с треском рушились стволы. Я и сейчас не знаю, как долго продолжался этот кошмар.

Когда мысли мои немного прояснились от изначального потрясения, я с ужасом вспомнил о городе и горожанах, которых покинул ради этой экспедиции. Увы, позднее нам суждено было узнать, что в Порт-Ройяле от толчков разрушилось большинство домов и более тысячи жителей погибло; сполз в море большой кусок берега, унеся с собой укрепления, церковь и могилу Моргана. Но, волею Провидения, семья моя уцелелаnote 22.

Кончилось все внезапно. Вдруг повисла тишина, зловещая после грохота и гула, и земля перестала уходить из-под ног. Стихли крики людей. Мы наконец заметили, что часть уцелевших пиратов в этой суматохе сумела добраться до берега, и теперь они отчаянно гребли, уходя от нас на двух шлюпках. Но никто не смотрел на них, потому что следом за шлюпками от берега уходило море.

Вода отступала медленно и страшно, обнажая мокрые камни с обвисшими прядями водорослей. Кораллов здесь не было — их никогда не бывает около рек — и гладкое желто-черно-зеленоватое дно влажно блестело под ясным безоблачным небом. В мелкой луже отчаянно билась забытая морем рыба. Море ушло уже дальше, чем это могло бы быть в сильный отлив — но отливу было не время. Мои люди, поднявшись с колен, оцепенело смотрели на эту невероятную картину. Их лица напоминали белые маски, и, боюсь, мое ничем не выделялось среди них. И почему-то упрямо вспоминались слова: «гнев моря». Какая-то невероятная история, услышанная в кабаке на Тортуге… Очередная морская сказка… Сказка про уходящее море! Уходящее, а потом… Тогда, на Тортуге, я ни на фартинг не поверил пьяному болтуну.

Я повернулся и закричал: «Всем в лес! Бросать все тяжелое, искать деревья покрепче и лезть наверх! Быстро!» Не знаю, что подумала бы про такой приказ моя былая корсарская вольница, но, надо отдать справедливость майору Мэллэрду, он хорошо муштровал солдат.

Мы почти успели. Я карабкался на какой-то ствол, увешанный душистыми гроздьями желтых цветов, когда море вернулось. Сначала я увидал вдалеке темную полосу, невероятно быстро идущую к берегу, вздуваясь валом. Крохотные шлюпки пиратов мелькнули на его гребне. Вал достиг отмели и стал расти, поднимаясь черной стеной воды. Вершина чудовищной волны клонилась вперед, грозя обломиться. В тот момент она показалась мне выше мачт моей погибшей «Арабеллы», но сейчас я думаю все же, что она была не столь высока.

Последние из моих людей — и с ними несколько пиратов — еще подбегали к деревьям, когда она ударила в берег. Они даже не успели оглянуться. В мгновение ока вода была под нами. Дерево мое вздрогнуло от страшного удара, и цветочная кисть хлестнула меня по лицу. Брызги промочили меня насквозь, а грохот воды почти оглушил. Древесный великан, стоявший рядом, на котором висело шестеро моих несчастных солдат, не выдержал, наклонился и рухнул в ад. Бешеная круговерть кипящей воды, веток, листьев, цветов…» Тут Диего спохватился, что чтение всерьез увлекло его. И, что хуже, образ, встающий со страниц, был ему почти симпатичен. Это было невозможно, неправильно. Образ пирата, который… А кстати, почему он читает про губернатора? Диего лихорадочно отлистнул рукопись на несколько лет назад.

Того, чего он ожидал и чего боялся, не было и там. Вместо самодовольной похвальбы беспардонного авантюриста обнаружились описания незнакомых островов, упоминание о странном смерче, прошедшем по правому борту… И записи о морских стычках, в которых анализ изящных маневров занимал куда больше места, чем упоминания о взятой добыче. Человек, который… Нет, это ложь, ложь, ложь, это все маска позера… Он должен немедленно отложить эти листы… Вдруг мелькнуло знакомое зловещее имя: барон де Ривароль. Где-то здесь должна была идти речь о взятии Картахены. Проклиная себя за слабоволие, Диего вновь начал читать подряд. Пока не нашел Картахену и не дочитал последней страницы этой главы.

Диего поднял глаза. Корабль качала волна, и мир качался вместе с кораблем. Старый дон Иларио опять оказался прав. Все было не совсем так, как представлял Диего. Все было совсем не так. И что теперь ему думать? Не говоря уж о «делать»? Или написанное — не более, чем красивое самооправдание? Но разве написанное — оправдание? Оправдание… кому? Господи, прости мне мои мысли! Щенок! И все-таки… Честь семьи… Все эти годы… Отец… Не сметь!!! Дядя Иларио… Что же теперь…

Диего поднял голову. Сумерки сгущались, и чуствовалось, что похолодало. Диего спохватился и опрометью выскочил на палубу. Бесс, упрямо стоя у борта, зябко куталась в накидку.

— Бесс, — позвал он, подходя ближе. — Почему ты не идешь в каюту? Ты заболеешь вновь. Как я погляжу в глаза твоему отцу, если привезу тебя в Лондон больную? Ну… Ну я тебе обещаю, что в Лондоне я с ним поговорю. Хочешь?