Лемка крепко пожала ей руку.
      — Мой двоюродный брат что-нибудь придумает. Но нам не следует больше разговаривать, не то солдаты заподозрят неладное.
      Один из солдат влез в автомобиль вместе с ними, а капрал знаками показал Флемингу, чтобы он ехал прямо за грузовиком. Погода немного улучшилась: ветер был попрежнему сильным, но дул он ровно.
      Вернувшись в поселок, они увидели, что все окна машинного корпуса ярко освещены. К автомобилю подскочили два солдата и провели Дауни и Флеминга внутрь здания. Кауфман сидел у себя в кабинете. Лицо его перекосилось от еле сдерживаемого гнева. Рядом с ним стоял Абу. Вид у него был встревоженный.
      — Это еще что такое! — рявкнул немец, едва они вошли. — Почему вы покинули поселок без разрешения?
      — Без чьего разрешения? — резко спросила Дауни. — И с каких это пор нужно просить разрешения для того, чтобы навестить знакомых, семью коллеги?
      Кауфман не выдержал ее взгляда и отвернулся.
      — Вам известно, что вы не должны выходить из поселка без сопровождения, — прорычал он, стараясь скрыть смущение.
      Флеминг шагнул к нему, сжав кулаки.
      — Эй вы, тевтонский гаулейтер! — начал он, по его остановил Абу Зеки.
      — За вамп послали потому, что дело не терпит отлагательств: девушка потеряла сознание, работая с машиной.
      — Андре? — крикнул через плечо Флеминг, бросаясь к двери. — Я пойду к ней.
      — Ей очень плохо? — спросила Дауни у Абу.
      — Она очень ослабела, — ответил он. — Но прежде чем она лишилась чувств, печатающее устройство выдало вот это, — и он протянул Дауни ворох бумажных лент, который взял со стола.
      Кауфман откашлялся.
      — В будущем за вами станут следить более внимательно, — предостерег он, но не сумел скрыть растерянности и тревоги. — А насколько для нас важна эта девушка?
      — Настолько, насколько для вас важна ваша жизнь. Если она не доведет до конца этой работы, вам останется жить очень недолго!
      Дауни с трудом заставила себя ответить Кауфману, но тут она заметила в его глазах страх и впервые поняла, что и у него есть уязвимое место.
      — Так что, ради бога — и ради собственной шкуры, — постарайтесь поменьше вмешиваться!
      Кауфман посмотрел на нее с подозрением, но ничего не сказал и молча вышел из кабинета.
      В палате, где лежала Андре, было темно. Когда Флеминг на цыпочках вошел туда, сиделка, сидевшая возле затененного ночника, вскочила и сделала протестующий жест.
      — Ничего, — шепнул он. — Я. просто хочу посмотреть на нее. Я не стану ее будить.
      Сиделка досадливо вздохнула и вместе с ним подошла к кровати. Глаза Флеминга привыкли к темноте, и он увидел исхудавшее тело Андре, обрисовывавшееся под тонким одеялом. На белой подушке смутным пятном темнела ее голова. Он нагнулся и увидел, что она смотрит на него.
      — Мне не следовало уезжать, — прошептал он, ласково поглаживая ее волосы.
      Его пальцы случайно задели лоб Андре. Он был влажным и холодным.
      Медленно, с трудом она сказала:
      — Я сделала то, что вы хотели. У профессора Дауни теперь есть все необходимые данные.
      Флеминг слышал ее слова, но не улавливал их смысла.
      — Я должен был остаться здесь, с тобой, — сказал он. Флеминг нашел руку Андре. Она была неестественно вывернута. Он попытался нащупать пульс и ничего не почувствовал.
      — Я умираю, — прошептала она, догадавшись, что он делает.
      Флеминг отдернул руку.
      — Нет! — почти крикнул он. — У нас еще есть в запасе несколько козырей. Сюда приехал Нилсон. Отец человека, который построил эту машину. Он заставил меня понять мою ошибку. Нашу ошибку. Машина должна помочь не только нам, но и тебе.
      Он выпрямился.
      — Слушайся меня во всем, — приказал он. — Как прежде. Сейчас ты уснешь. Завтра я приду за тобой и отвезу тебя к машине. Да-да, я знаю, — сказал он, заметив, что она хочет возразить. — Ты очень ослабла. Сегодня вечером ты потеряла сознание. Но ведь теперь я буду рядом и помогу.
      Сам он не верил, что действительно сумеет помочь ей, но надеялся вдохнуть в нее бодрость. Андре пошевелилась, словно стараясь лечь поудобнее. Ее веки затрепетали и сомкнулись. Лицо приняло спокойное сонное выражение.
      Флеминг вышел из палаты, поманив за собой сиделку. В коридоре он принялся тихо уговаривать ее не бояться и никому ничего не рассказывать.
      — Нам всем грозит смерть, — объяснил он. — Ваша больная старается спасти нас. А мы обязаны попытаться спасти ее. Доверьтесь мне, и мы это сделаем.
      Девушка неохотно кивнула, а Флеминг пожалел, что не может так же легко уговорить самого себя.
      Всю ночь Флеминг лежал не смыкая глаз, обдумывая новый план действий на тот краткий срок, который еще был в их распоряжении. Когда рассвело, он заставил себя, как обычно, принять душ, побриться и позавтракать, чтобы дать Андре еще несколько драгоценных минут для восстановления сил после вчерашнего тяжелого обморока. И все равно, когда он пришел в лазарет, было еще очень рано. Сонные часовые, которые терпеливо ждали смены — до нее оставалось еще около двух часов, — бдительно смотрели ему вслед, когда в сопровождении сиделки он катил кресло Андре к машинному корпусу.
      Когда он вошел в палату, Андре ничего не сказала ему. Только улыбнулась. Если бы не эта улыбка, можно было бы подумать, что она в забытьи. Флеминг отослал сиделку, усадил Андре перед экраном и смирился с мыслью, что у него остается одна надежда: попытаться внушить Андре нужные мысли, не получая от нее никакого подтверждения, поняла она его или нет.
      Так и случилось. Флеминг рассказывал ей, в чем, по мнению Дауни, заключалась причина ее болезни и как их обоих мучит совесть. Он нарисовал до сусальности счастливую картину ее будущей жизни, если только она подскажет Дауни, как ей помочь. Под конец он притворился рассерженным и потребовал, чтобы она доказала, насколько она сильна.
      Андре сидела, безжизненно поникнув, расслабленно уронив руки на колени. Только иногда ее ресницы вздрагивали, показывая, что она в сознании и слушает его. Флеминг, наконец, умолк, не зная, что еще сказать ей. Он увидел, что Андре пытается заставить себя сделать движение. Медленно-медленно она подняла одну руку к стержню. Машина загудела. В центре экрана вспыхнула ослепительная точка и, постепенно теряя яркость, расплылась по нему. Флеминг, не сводя глаз с Андре, пятился, пока не уперся в стену. Он замер в напряженном ожидании. У него на глазах осуществлялось невозможное.
      Потом кто-то дернул его за рукав. Рядом с ним стоял Абу и вопросительно глядел на него. Флеминг мотнул головой в сторону кабинета, и они тихонько вышли из зала.
      — Как? — спросил Абу. — Она…
      — Кажется, — ответил Флеминг наугад. Он с трудом заставил себя не думать об Андре и спросил: — А что нового у вас?
      — Я вернулся домой после полуночи, — ответил Абу. — Мне пришлось пройти через караульную. Но дежурный офицер не счел нужным дать мне провожатого. Юсел пришел незадолго до меня. Мы устроили профессора Нилсона в безопасном месте — в пещере над храмом. Ему там будет неплохо, так как много ходить ему не придется. Поднялся он туда с трудом — воздух там разрежен. Правда, Юсел говорит, что в Европе и на уровне моря воздух не плотнее.
      — У него есть пища и вода?
      — Лемка будет каждый день навещать его…
      Они оба вздрогнули. Раздался треск печатающего устройства. Флеминг забыл обо всем, кроме Андре.
      — Сходите за сиделкой, ей надо лечь, — распорядился он, а сам подошел к девушке и обнял ее за плечи. — Молодец! — сказал он. — А теперь отдыхать и не сдаваться!
      Он схватил бумажную ленту с короткими рядами цифр. Частностей он не понимал, но основное было ясно: речь шла о компонентах плазмы. В течение десяти минут он смотрел, как появляются все новые цифры. Наконец мотор умолк и машина погрузилась в безмолвие.
      Дауни работала за лабораторным столом среди обычного хаоса аппаратуры, в котором разбиралась только она сама. Флеминг бросил перед ней бумажные ленты.
      — Что это? — спросила она, не отрывая взгляда от капель, падавших из фильтра. — Формула еще какой-нибудь бактерии?
      — Нет! — ответил Флеминг. — Формула для Андромеды.
      Дауни оторвалась от работы и с недоумением посмотрела на него:
      — А кто ее программировал?
      — Сама Андре. Собственно, я ее принудил. Насколько я могу судить, эти цифры обозначают отсутствующие химические компоненты в ее крови. Переведите их на язык химии, и мы сумеем вылечить ее.
      Взяв ленты, Дауни тяжело опустилась па стул.
      — На это потребуются недели, — бормотала она, просматривая цифры. — А у меня на руках эта более важная работа, — она устало махнула рукой в сторону лабиринта реторт и пробирок на столе.
      — Но если мы с ней справимся, то лишь благодаря Андре! — напомнил Флеминг.
      Дауни рассердил скрытый в его словах упрек.
      — Давайте, наконец, выясним этот вопрос, Джон, — начала она подчеркнуто ровным тоном. — Сначала вы были против того, чтобы я создала ее. Потом, когда она была создана, вы требовали, чтобы я ее убила. Затем вы настаивали на том, чтобы ее не допускали к машине. А теперь…
      — Я хочу, чтобы она жила.
      — А мы все? — спросила Дауни. — Вы хотите, чтобы мы жили? Как по-вашему, сколько еще я могу взять на себя? Мои силы ограниченны. У меня нет помощников, а я измучена до предела. Порой мне кажется, что мой мозг отказывает. — Она взяла себя в руки и улыбнулась ему. — Неужели вы думаете, что я не попыталась бы спасти ее, если бы могла?
      — Вам надо поговорить с Гамбуль, — негромко сказал Флеминг. — Меня она отказывается видеть, а Абу Зеки она больше не доверяет. Но вас, возможно, она послушается. Убедите ее, что нам необходима большая свобода действий и помощь извне…
      Дауни задумалась о чем-то своем.
      — Не знаю. Просто не знаю, — бормотала она.
      Внезапно раздался оглушительный удар грома. Здание вздрогнуло, аппаратура на столе затряслась и зазвенела.
      И сразу же послышался вой ветра.
      — Даже Гамбуль способна понять, что эта погода ей не подвластна, что она не входит в ее треклятый план!
      — Хорошо, — согласилась Дауни. — Я попробую объяснить ей положение вещей.
      Мадемуазель Гамбуль согласилась принять Дауни в своей резиденции только на следующее утро.
      Как ни странно, она держалась очень любезно и спросила, не нуждается ли профессор в какой-нибудь помощи.
      — У вас есть все необходимое для нашей работы?
      — Для вашей — да, но не для моей, — поправила Дауни и без дальнейших предисловий коротко и ясно изложила причины, вызвавшие изменение атмосферных условий.
      Гамбуль внимательно, не перебивая, слушала ее. Она подошла к окну и стала смотреть туда, где за городом поднимались над пустыней грозные массы кучевых облаков.
      Когда Дауни замолчала, француженка заговорила не сразу.
      Она вернулась к письменному столу, села и только тогда негромко спросила:
      — Какая смерть нас ждет?
      В ответ на объяснения Дауни она энергично взмахнула рукой.
      — Это не входит в план! — возразила она. — И не должно было случиться. Там все ясно и логично.
      — И какие же инструкции вы получили?
      Гамбуль рассеянно посмотрела на нее, вновь переживая ночь, которую она провела перед счетной машиной.
      — Властвовать, — пробормотала она. — Все знают, что так должно быть, но никто не пробовал по-настоящему. Была горстка…
      — Наполеон? Гитлер? — подсказала Дауни.
      Гамбуль не обидело такое сравнение.
      — Да, — согласилась она. — Но им не хватало таланта, а вернее — им не помогал мозг, вроде этого. Придется принести в жертву почти все. Но не таким образом. И не теперь! Мы еще не готовы!
      — И велика ли ваша власть? — спросила Дауни.
      — Здесь — да. Но это же только начало!
      — Еще не все потеряно, — сказала Дауни, рассчитывая сыграть на властолюбии француженки и ее ужасе. Гамбуль встрепенулась.
      — А именно? — резко спросила она.
      — Нам, возможно, удастся спасти атмосферу. Гарантировать нельзя ничего, но надежда есть. С помощью счетной машины мы как будто получили формулу антибактерии. Возможно, нам удастся ее синтезировать. Но для этого мне требуются помощники и оборудование. Если мы получим искомые бактерии, нужно будет организовать их массовое производство, а затем заразить ими моря всего мира.
      Гамбуль смерила ее подозрительным взглядом.
      — А как вам удастся получить такое количество?
      Дауни терпеливо объяснила, что раз созданная бактерия начнет размножаться естественным путем и, вероятно, быстрее первой.
      — Как только мы получим достаточное количество материала, его следует разослать во все страны, которые смогут создать свои собственные установки, чтобы в дальнейшем работа шла всюду одновременно.
      Гамбуль рассмеялась. Это был малоприятный смех — в нем звучало одно злорадство.
      — Прекрасно! — сказала она. — Только мы не примем сотрудничества других стран. «Интель» построит все необходимые установки сам. И «Интель» будет продавать эту бактерию, назначив свою цену. Это обеспечит нам ту власть, о которой я говорила. Значит, это все-таки часть плана! Я не сразу сообразила. Теперь мир в наших руках!
      Дауни вскочила, не сводя взгляда с лица француженки.
      — Нет! — забыв про осторожность, крикнула она, вне себя от возмущения. — Вы сошли с ума! В план машины это не входило!
      Но Гамбуль как будто не слышала. Ее глаза остекленели, и она сказала сухо и повелительно:
      — Укажите, какое именно оборудование и в каком количестве вам нужно, профессор Дауни. Все ваши пожелания в этом отношении будут выполняться без ограничений.
      В зале заседаний кабинета министров в доме номер десять по Даунинг-стрит был установлен портативный киноаппарат. Премьер-министр и несколько его коллег, включая министра науки, а также Осборн сидели у одного конца стола и смотрели на экран.
      Премьер-министр устало махнул рукой.
      — Достаточно, — сказал он. — Будьте добры, зажгите свет.
      Бескрайнее море, раскинувшееся там, где еще совсем недавно лежали плодороднейшие земли Голландии, замерцало на экране и погасло.
      — Вопрос в том, сэр, — сказал министр внутренних дел, — разрешим ли мы показать этот фильм по телевидению?
      — Почему бы и нет? — ответил премьер. — Пусть те, кто может, посмотрят, что делается в Европе. Им там приходится даже хуже, чем нам. Возможно, кого-нибудь эта мысль и утешит. Да к тому же фильма все равно почти никто не увидит: девять десятых страны лишено электричества.
      Он повертел в пальцах трубку и с сожалением положил ее на стол. Было трудно дышать, не то что курить.
      — Какие-нибудь известия от Нилсона? — спросил он.
      — Пока нет, сэр, — ответил Осборн. — С самолетом «Интеля» прибыло еще одно сообщение от профессора Дауни. Она утверждает, что эта бактерия была искусственно синтезирована по формуле, полученной от счетной машины в Торнессе, сэр.
      — Но она принимает какие-нибудь меры?
      — Она пишет, что работает над проблемой, сэр. Мы надеемся, что она введет Нилсона в курс дела и он ей поможет.
      — А не мог бы этот арабский летчик доставить Нилсона обратно, раз у нас уже есть исходные данные?
      Осборн почтительно кашлянул.
      — Боюсь, что расчеты придется производить там. Ведь только там есть машина…
      Премьер встал и прошел к своему месту во главе стола.
      — Мне кажется, пора прибегнуть к действенным мерам, — сказал он негромко.
      Министр науки смущенно пожал плечами.
      — Мои специалисты сделали соответствующий прогноз, сэр. Они этого не рекомендуют. Видите ли, сэр, машина…
      — …снабдила «Интель» теми же средствами обороны, что и нас, — докончил премьер. — Значит, нам остается только воззвать к их совести?
      — Да, сэр, — пробормотал министр науки.
      — Боюсь, от этого будет мало проку. Но ничего другого ни мы, ни оппозиция придумать не можем. Я распоряжусь, чтобы Центральное управление информации подготовило что-нибудь для Би-би-си. Ведь какие-то радиостанции еще работают?
      — Давентри, сэр, еще ведет передачи, — сказал министр науки. — Армия сосредоточила там несколько передвижных генераторов. Возможно, нам удастся связаться с Азараном на коротких волнах.
      Специальное обращение передавалось каждый час на английском и арабском языках. Уже в конце первой передачи Гамбуль приказала глушить ее.
      Она вызвала к себе Кауфмана, чтобы он вместе с ней прослушал обращение, записанное на плевку. Немец сидел с невозмутимым лицом.
      "Говорит Лондон. Мы обращаемся к правительству и народу Азарана с просьбой о помощи, — звучал далекий, искаженный помехами голос. — Европейский континент опустошен ураганами. Атмосферные изменения, которые достигли уже и вашей страны, грозят гибелью всему миру. Воздух, которым мы дышим, поглощается морем. Через несколько недель погибнут миллионы людей, если не будет сделано отчаянного усилия прекратить этот процесс. Десятки тысяч людей гибнут уже теперь. Англии нанесен тяжелейший ущерб. Три четверти Голландии под водой. Венеция разрушена цунами. Руан, Гамбург и Дюссельдорф более не существуют…"
      — Дюссельдорф… — повторил Кауфман, и его лицо перекосилось. Гамбуль продолжала слушать, не обращая на него внимания.
      "В эту самую минуту над Атлантическим океаном бушуют бури, движущиеся к Европе. Нам нужна ваша помощь, чтобы предотвратить катастрофу…"
      Голос утонул в ровном гуле, и француженка выключила магнитофон.
      — Тут мы включили заглушку, — объяснила она. — Но я хотела бы узнать от вас, Кауфман, каким образом им стало известно, что мы имеем к этому какое-то отношение?
      Кауфман тупо посмотрел на нее.
      — Дюссельдорф… — повторил он. — Это моя родина. Мой старик отец…
      — Считалось, что мы можем положиться на нашу службу безопасности, — злобно перебила его Гамбуль. — А ею руководите вы, герр Кауфман!
      Немец очнулся.
      — Мы делали все, что было в наших силах, — упрямо сказал он.
      Гамбуль пожала плечами.
      — Теперь это уже не имеет значения. Как только Дауни выведет свою бактерию, себя мы тут обезопасим. А потом предложим помощь другим — на наших условиях.

11

      Мадемуазель Гамбуль сдержала слово: все заказы Дауни выполнялись в первую очередь. «Интель» располагал такими ресурсами, что даже несмотря на воцарившийся в Европе хаос необходимые материалы были скоро найдены и отправлены самолетами в Азаран. Еще удивительней могла показаться быстрота, с которой были подобраны помощники: молодые талантливые биохимики, специализировавшиеся в бактериологии и молекулярном строении нуклеиновых кислот. Два аспиранта из Цюриха и девушка-химик, работавшая в научно-исследовательском отделе крупнейшей немецкой фармацевтической фирмы. Расспрашивая их, Дауни выяснила, что они приехали совершенно добровольно, прельщенные не только щедрой оплатой, но и возможностью заняться интереснейшими исследованиями в малоизученной области, к тому же, как они надеялись, подальше от ураганов. Они не имели ни малейшего представления об истинной сущности «Интеля» и о кошмаре, который был причиной катастрофических атмосферных явлений. Широкая публика повсюду еще верила, что скоро все придет в норму само собой.
      Дауни рассказала своим помощникам обо всем, умолчав только о том, откуда взялась бактерия.
      Она заставляла их работать до изнеможения. Но они понимали, что дорога каждая минута, и вскоре прониклись к ней величайшим уважением. Когда они приходили утром, она уже работала и оставалась в лаборатории еще долго после того, как, совсем измученные, они отправлялись спать. Результаты были получены раньше, чем Дауни позволяла себе надеяться. Ровно через десять дней после того, как они взялись за дело всерьез, первая капля синтезированных бактерий была размазана по крохотной медной пластинке и помещена под Электронный микроскоп. Дауни регулировала увеличение, а ее помощники, затаив дыхание, стояли рядом. Увеличение в пятьсот тысяч раз. В миллион. В миллион с четвертью… А вот и она! Многоугольное образование с ресничками, симметричное… И это был не инертный кристалл, а живой организм.
      Дауни молча сделала знак, чтобы посмотрели и они. Один за другим ее помощники приобщались к торжеству этой минуты: была создана жизнь — пусть неизмеримо крохотная, но жизнь!
      Дауни с трудом опомнилась и вернула к действительности молодых энтузиастов. Ведь пока они получили только редчайший научный экспонат. Настоящая проверка была еще впереди. Каждой бактерии предстояло превратиться в миллиарды бактерий, чтобы можно было заполнить пробирку. А потом их надо еще было бросить в бой против организмов, враждебных им по самому их замыслу.
      Бесценные и такие маленькие капельки были помещены в различные питательные среды. Теперь пришлось целых шесть часов сидеть сложа руки и ждать. В девяти пробирках бактерии погибли, в трех оставшихся среда была насыщена ими до предела.
      Содержимое этих пробирок было перенесено в другие, большей емкости. Бактерии продолжали бешено размножаться. В первом часу ночи Дауни решила начать критическую проверку.
      Она наполнила пробирку мутной морской водой из танка, кишевшей роковыми бактериями. Пробирку заткнули стерильной резиновой пробкой. Один из помощников набрал в шприц новую культуру и передал шприц Дауни. Игла пронзила резиновую пробку, и муть поглотила светлую каплю.
      — Теперь снова надо ждать, — сказала Дауни, и только легкая дрожь в голосе выдала обуревавшее ее волнение. — Выпьем пока кофе.
      Она никому в поселке не говорила, насколько близок успех, — слишком велико было бы разочарование, если бы она ошиблась. Однако когда период ожидания подходил к концу, в лабораторию заглянул Абу Зеки, привлеченный светом в окнах.
      — Входите, входите! — приветствовала его Дауни. — Вы пришли как раз вовремя, чтобы разделить с нами радость успеха или придумать какое-нибудь оправдание неудаче.
      — Что-нибудь получилось? — спросил он.
      Дауни неуверенно усмехнулась.
      — Теоретически — да. А на практике… Сейчас увидим.
      Она подошла к своему столу, где стоял стерильный термостат с пробиркой, и, осторожно достав пробирку, поднесла ее к свету. Остальные сгрудились у нее за спиной. На две трети пробирка была заполнена прозрачной водой. Дауни подняла ее еще выше, и все увидели, как к пробке поднялось несколько крохотных пузырьков освобожденного газа.
      Дауни заставила себя очнуться.
      — Пробирка очистилась за шестьдесят три минуты, — пробормотала она. — Теперь испробуем их в танке.
      Больше уже не нужно было заботиться о стерильности и точности измерений. Они вылили в танк две пробирки с новой культурой и принялись наблюдать за процессом. Постепенно в мути начали образовываться прозрачные участки, а к поверхности неторопливо поднимались пузырьки, лопались и тотчас сменялись новыми.
      — Это высвобождается азот, — сказала Дауни. — И давление в танке меняется.
      Действительно, стрелка барографа медленно, но упрямо ползла вверх.
      — Вы сделали это! — воскликнула ассистентка.
      — Мы это сделали, — поправила Дауни. — Остальное — только вопрос организации массового производства. Мы немного отдохнем, а потом определим скорость размножения, воздействие на нее температуры и солености воды.
      Она повернулась к Абу:
      — Им пора заняться подготовкой массового производства. Сходите к Гамбуль или к Кауфману и предупредите, что я приду к ним завтра… то есть сегодня с раннего утра.
      Ей не понадобилось ехать в город к Гамбуль. Глава «Интеля» сама явилась к ней, когда Дауни еще завтракала. Гамбуль просто попросила инструкций, словно была скромной ассистенткой профессора.
      В результате через час коротковолновые передатчики передавали приказ за приказом в штаб-квартиру «Интеля» в Вене: покупать за любую цену и в любой стране фосфаты, белки и аминокислоты и отправлять их в Азаран по воздуху и водой; нанять инженеров для очистки нефтехранилищ от нефти и превращения их в танки для выращивания новой культуры; перестроить старый нефтепровод и проложить новые трубы, чтобы прямо качать антибактерии в Персидский залив.
      В ответ пришло только подтверждение, что распоряжения получены. Ни вопросов, ни заверений, ни просьб об отсрочке. В ту же ночь прибыли первые самолеты с инженерами и грузом химикалий. Два самолета разбились, попав в бурю над восточной частью Средиземного моря, третий взорвался при посадке, так как в эту минуту над аэродромом проносился смерч, но остальные прибыли благополучно.
      Весь следующий день воздушный мост работал непрерывно, и первый грузовой пароход, наспех зафрахтованный в Кейптауне, радировал примерное время своего прибытия.
      Через неделю после первого лабораторного испытания большие количества антибактерий начали выбрасываться в море у азаранского побережья в десяти пунктах, выбранных со строгим учетом местных течений. Результат сказался уже через двенадцать часов.
      Флеминг, которому разрешили поехать на побережье вместе с Дауни, стоял у самой воды, где пустыня переходила в огромный золотой пляж, и как завороженный следил за пузырями азота, непрерывно лопавшимися в волнах. На море был шторм, но даже кипящая пена не могла скрыть эти пузыри, и он испытывал какую-то особую легкость, вдыхая восстановленный воздух.
      Обратно они отправились только на третий день.
      — Теперь надо найти способ тайно отправить антибактерии с Нилсоном в Европу, — сказала Дауни. — Все это очень мило, но эффект получается сугубо местным: как видите, на погоде он не сказался вовсе.
      — Надежды на то, что «Интель» сам вышлет антибактерии, нет никакой? — Флеминг напряженно щурился, вглядываясь в дорогу, так как внезапно хлынул ливень с градом и через ветровое стекло почти ничего не было видно.
      — Никакой! — отрезала Дауни. — Они согласны снабжать остальной мир, только если будут приняты их условия. А какие именно — это пока тайна. Но догадаться нетрудно.
      Голос Дауни потонул в вое ветра, чуть не перевернувшего машину.
      — Погода ухудшается, — крикнула она с тревогой. — Может быть, мы допустили какую-нибудь ошибку? Вы видите, что происходит, Джон?
      Флеминг кивнул, наклонившись вперед,
      — Мы обрабатываем море только здесь и больше нигде. В атмосферу непрерывно поступают миллионы кубических футов азота. В результате в строго ограниченной зоне создается конус высокого давления, повсюду вокруг давление чертовски близко к пулю, а первые бактерии пожирают весь высвобожденный азот. Таким способом мы ничего не добьемся и только устроим серию хорошеньких ураганов.
      — Какой бессильной и ничтожной чувствуешь себя из-за всего этого… — пробормотала Дауни.
      Около часа Флеминг вел машину молча, стараясь не потерять дороги в этом калейдоскопе дождя, грязи и ветра.
      Милях в десяти от города ветер стих, хотя дождь не прекратился. Воздух стал ненормально прозрачным и создавалось обманчивое впечатление, будто далекие предметы находятся гораздо ближе к автомобилю, чем было на самом деле.
      — Взгляните-ка вон туда! — сказал Флеминг, мотнув головой в сторону гор на горизонте.
      Их силуэты четко вырисовывались на более темном фоне лилово-черных туч, которые неслись позади них. А прямо над массивом завивалась гигантская серая облачная спираль, расширявшаяся кверху и непрерывно менявшая очертания.
      — Это тайфун, — сказала Дауни. — Мы находимся в мертвой зоне около его центра. Дай бог, чтобы он не сместился сюда.
      — Эта воронка, по-моему, стоит прямо над деревней Абу, — пробормотал Флеминг. — Как бы чего-нибудь не случилось с его семьей! Но может быть, они заметили приближение туч и успели укрыться в пещере, где прячется Нилсон.
      Однако только Лемка поднялась в пещеру до тайфуна. Она принесла Нилсону еду, а он, заметив странную неподвижность воздуха и бешено мчащиеся на юг тучи, не отпустил ее.
      Сначала Лемка пыталась спорить: ее мать и мальчик перепугаются бури. К тому же Юсел обещал приехать и рассказать о том, как он думает вывезти Нилсона с запасом бактерий из страны. Но когда тайфун налетел и загнал их в пещеру, она в ужасе умолкла.
      — Ни с вашим братом, ни с вашей семьей ничего не случится, — уговаривал Нилсон, но сам он далеко не был уверен в этом.
      Его предсказание не сбылось. Юсел приехал почти сразу же после ухода Лемки. Он торопился, рассчитывая пойти вместе с ней, так как у него были хорошие новости для американца: на следующий день их самолет должен был лететь в Лондон, и он мог переправить туда письмо. От волнения он забыл про осторожность и не заметил, что за завесой песка и дождя в миле за его машиной следует другой автомобиль.
      Поэтому он был застигнут врасплох, когда дверь распахнулась и в комнату ворвался Кауфман в сопровождении двух солдат. Те, не дожидаясь приказа, схватили Юсела, сунули ему в рот кляп и привязали к стулу.
      Мать Лемки испуганно жалась к стене, крепко держа младенца, а Кауфман принялся методично хлестать Юсела по лицу тыльной стороной ладони. Удары были не очень сильные, но они сыпались непрерывно, и постепенно Юсел впал в полубессознательное состояние.
      Кауфман отступил, тяжело дыша. Глаза старухи, устремленные на него поверх покрывала, смущали его. Много лет назад он часто встречал такие взгляды — так смотрели на него люди, которые, может быть, и испытывали страх, но чей дух ему не удавалось сломить.
      — Уберите отсюда старуху и щенка, — распорядился он.
      Когда солдаты вытолкали женщину на кухню, Кауфман вытащил кляп изо рта Юсела.
      — А теперь будь умником, — сказал он, новой пощечиной приводя его в чувство. — Я человек мягкий и не люблю прибегать к силе, но теперь ты получил представление о том, что тебя ждет, если ты не ответишь на несколько простых вопросов. Кого ты привез сюда?
      Юсел глядел на него остекленевшими глазами и молчал. Кауфман снова принялся бить его. Голова Юсела моталась из стороны в сторону, он уже почти не понимал, где он и что с ним происходит. Один из солдат уколол его штыком, чтобы привести в чувство, а Кауфман повторил свой вопрос:
      — Профессора Нилсона, — ответил Юсел, как загипнотизированный.
      — Нилсона?! — ахнул Кауфман.
      — Отца того молодого ученого, — глухо пробормотал Юсел.