Достигнув цели, она огляделась, изо всех сил стараясь сохранить равновесие в колышущейся массе цветных лент и возбужденных лиц. Большая часть островитянок явилась на праздник в традиционных нарядах: разноцветных рубахах из мягкой шерсти и узких штанах, покрашенных главным образом в зеленый цвет — цвет моря, цвет лета — на радость Хозяйке. Все костюмы были искусно украшены вышивкой и различными орнаментами из ракушек, бус, ленточек, к которым привязаны были крошечные фигурки фамильных богов-покровителей. А Мун была в синей тунике, какие носят кочевники Зимы. Это была ее единственная подходящая одежда здесь. Свои прелестные волосы она нарочно прикрыла шарфом, чтобы немного уменьшить сходство со Снежной королевой. Некоторые из женщин явно не желали, чтобы она бежала с ними вместе — ведь у нее на тунике не было ни одной фигурки-тотема, как не было и никаких доказательств, что она родом с Летних островов. Однако она вовремя нашлась и показала им свою татуировку. Они сразу же отступились. Мун понимала, что в такой праздник нельзя было появляться в костюме уроженки Зимы, тем более что она ею и не была, однако смутно чувствовала, что и в этом есть свой скрытый смысл.

Она так и не обнаружила ни одного знакомого лица ни среди бегуний, ни в толпе зрителей. Она прекрасно понимала, что вряд ли можно рассчитывать найти здесь кого-нибудь из Нейта или с соседних островов, но все же искала и была разочарована, никого не найдя. Сейчас ее со всех сторон окружали звуки и запахи родины, вот только бабушка была уже слишком стара для подобных путешествий, а мать... «Фестивали — это для молодых, — сказала однажды мать с гордостью и тоской, — для тех, кому пока не надо ни лодку смолить, ни детишек кормить. У меня-то свой Фестиваль был; и я в самом сердце храню драгоценную память о нем, каждый день о нем вспоминаю». И она ласково обняла свою юную дочь — лодку в тот день сильно качало...

Мун всхлипнула, поняв вдруг ту ужасную тоску, что скрыта была за нарочито спокойными словами матери. Девушка рядом с ней поспешно извинилась и, нервно глянув на нее, стала пробираться от нее подальше. Мун с изумлением обнаружила, что вокруг снова образовалось некое свободное пространство, порожденное отчуждением и страхом перед ней, сивиллой, и вдруг поняла, что даже рада отсутствию матери и тому, что она не сможет увидеть этот забег, каков бы ни был его результат. Ее мать и бабушка теперь, должно быть, решили, что она умерла, да и Спаркс тоже; может, так оно и лучше. Их время печалиться уже миновало. Так не лучше ли им вообще никогда не знать правды? Иначе придется вечно бояться, что когда-нибудь, узнав хотя бы малую ее часть, они постепенно узнают и все остальное, всю страшную правду о своих детях... Мун с трудом проглотила вставший в горле ком и снова постаралась переключиться на происходившее вокруг.

Значит, она не была настоящей дочерью своей матери... как не была и дочерью Ариенрод... Тогда что же я здесь делаю? Она вдруг исполнилась сомнений. Здесь она была единственной сивиллой, других она в Карбункуле не видела ни разу — кроме Фейт. Неужели она единственная сивилла даже среди островитян, пожелавших принять участие в состязаниях? Неужели действительно лишь врожденная жажда власти заставляет ее стремиться стать королевой? Нет, об этом я не просила! После Смены Времен Года должна наступить какая-то перемена и во мне — я ведь всего лишь сосуд... Сжав кулаки, она повторила клятву сивилл. Что ж, если больше ни одна сивилла не участвует в этих состязаниях, то, возможно, лишь потому, что никто из них не знает о себе правды...

Ни одна из них не знает! Она могла прочитать на лицах окружавших ее женщин любые мотивы и желания, приведшие их сюда: одни жаждали власти (хотя власть королевы Лета всегда была скорее ритуальной, чем реальной), другие — почестей, а третьи — легкой жизни всеми почитаемой жрицы самой Хозяйки; кое-кто явился сюда просто из любви к шумным состязаниям и ради самого празднества, ничуть не заботясь о том, выиграют они или проиграют. И ни одна из них не знает, почему это действительно так важно, — кроме меня.

Она по-прежнему не разжимала кулаков; словно какая-то сила толкала ее, и она пробиралась вперед до тех пор, пока у нее перед носом не оказалась ленточка с грузиками на концах, отмечавшая место старта. Старшая из рода Удачи кричала что-то — призывала к тишине и перечисляла правила состязания. Оказалось, Мун вовсе не обязательно приходить первой — достаточно было оказаться в числе первых тридцати трех бегуний. Сама дистанция тоже была не такой уж длинной; она специально была рассчитана так, чтобы и у других, а не только у самой сильной, оставались какие-то шансы на успех. Но за спиной у Мун было сто, нет, двести, триста женщин... Она даже не видела, где кончаются ряды претенденток...

Голос руководительницы состязаний призвал всех на старт, и Мун почувствовала, что как бы растворяется среди своих соперниц, в едином порыве устремившихся вперед. Между бесчисленными головами и плечами ей был виден небольшой флажок, который сдерживал пока поток женщин; потом флажок резко опустился, давая сигнал к началу забега, и женщины бросились вперед, мгновенно вытолкнув Мун из своих рядов куда-то на обочину.

Сперва все свое внимание и силы она тратила на то, чтобы просто удержаться на ногах среди грозившей раздавить ее лавины, потом поток стал понемногу редеть, и Мун начала протискиваться в каждую щель, чтобы выйти вперед. Ее ребрам здорово доставалось при этом, и она никак не могла определить, сколько же человек бежит впереди. Она могла лишь стараться оставить позади как можно большее число участниц забега.

Миля — это ничто; пробежать милю ей было раз плюнуть, она ничуточки не уставала, даже когда они со Спарксом часами бегали наперегонки по бесконечным сверкающим пляжам Нейта... Но эта миля, все время в гору, по камням мостовой, а не по гладкому плотному песку... Она не пробежала и половины, а дыхание уже обжигало ей горло и все тело противилось каждому, такому мучительному, рывку вперед. Она попыталась вспомнить, а сколько же на самом деде прошло времени с тех пор, как она бегала по сверкающим пляжам своего острова, но не смогла вспомнить даже, когда в последний раз ела как следует или спала — а того, что она съела за последние дни, хватило б разве что птичке. Проклятый Карбункул! Перед ней теперь бежало не больше дюжины женщин, но она постепенно отставала от них. Ее начали догонять и обгонять новые бегуньи. Она с каким-то ужасом увидела у одной из них коричневую ленту — это означало, что вторая группа уже нагоняет первую. И споткнулась, совсем забыв об усталости и о том, что нужно смотреть под ноги.

Две трети, три четверти пути осталось позади, и все больше и больше женщин обгоняло ее, наверное, тридцать из них уже были теперь впереди нее, а в боку кололо так, что трудно было дышать. Они обгоняют меня... и они не знают, они даже не знают, к чему стремятся! И она из последних сил рванулась вперед, увидев финишную прямую перед дворцом и не обращая внимания более ни на что, пока белые каменные плиты дворцовой площади не замелькали у нее под ногами, пока гирлянда, отделявшая последнюю из победительниц от проигравших, не упала за спиной той, что бежала следом за ней...

Ее тут же окружили возбужденные зрители, она смеялась, пытаясь перевести дыхание, ее радостно приветствовали, хлопали по плечу, целовали, плача от радости... Она пробралась сквозь толпу и заняла свое место в кружке победительниц, в самом центре площади. Вскоре она услышала, а потом и увидела, что к ним приближаются музыканты, одетые в белое и увенчанные гирляндами цветов, такими же, какую повесили на шею и ей самой; музыканты были в черных котелках, словно трубочисты, и с крестами — древним знаком Зимы. За ними следовала небольшая группа островитян — в основном из рода Удачи, — несших балдахин, увешанный рыбацкими сетями с вплетенными в них раковинами, прядями водорослей и зелеными ветками; сети были растянуты на старинных резных веслах, с изящными изображениями морских чудовищ.

Под балдахином на возвышении покоилась маска королевы Лета. Мун слышала вокруг восхищенные вздохи и восклицания — точно шелест ветра; и сама вновь восхитилась этой удивительной красотой... О, великая и могущественная королева Лета, лик твой воплощает Смену Времен Года... Вдруг она разглядела женщину, что несла маску, и вздрогнула: это была Фейт, Хрустальный Глаз. Фейт вошла в центр круга и остановилась; сопровождавшие ее встали поодаль; громкая музыка растворилась в гомоне толпы.

Руководительница состязаний поклонилась Фейт или, точнее, великолепному произведению ее мастерства.

— Зима коронует Лето, наступает Смена Времен Года. Да поможет тебе Хозяйка, да направит она твой разум, чтобы ты выбрала мудро, уроженка Зимы, и пусть это принесет счастье и удачу как тебе самой, так и всем нам. — Было видно, что эта достойная женщина исполнена ясной веры в справедливость Хозяйки.

— И мои молитвы о том же! — с поклоном откликнулась Фейт.

Ее белого платья было почти не видно за широко раскинувшимися солнечными лучами, которыми была украшена маска, покоившаяся у нее на руках.

Выбирать будет Хозяйка... Иначе зачем именно Фейт стала Ее представительницей и должна выбрать ту единственную, кому ведома великая тайна о планете Тиамат? Но она ведь слепая! И наверняка не способна даже отличить одно лицо от другого... Как же она узнает?..

Старшая из рода Удачи начала, покачиваясь так, что позвякивала и шуршала ее кружевная, расшитая бисером накидка, петь старинную хвалебную песнь, и кольцо претенденток стало понемногу сжиматься и двигаться, делая крошечные шажки и увлекая Мун за собой. Слова этой молитвы и той, которую нужно было спеть в ответ, вспомнились Мун сразу и так ясно, как бывает только во сне — видно, глубоки были корни этих знаний в ее памяти, связанные с глубинными, самыми первыми обрядами островитян. Молитва казалась лишенной какого бы то ни было ритма, как и большая часть священных песнопений, ибо язык, на котором они когда-то были созданы, давно уже умер, утратил собственную форму. Мун пела вместе со всеми, но какая-то часть ее разума и души оставалась свободной, не зависевшей от остальных, и словно наблюдала со стороны за древним обрядом, тогда как все остальное ее существо непосредственно участвовало в нем. И трезвый внутренний голос продолжал сомневаться, выберет ли Фейт именно ее — слепая, лишенная какой-либо подсказки... Неужели машина способна управлять и тем, что происходит здесь? Она толкает меня туда, куда нужно ей, но как она заставит слепую — увидеть? Неужели она настолько всевластна, неужели все мы — лишь марионетки в ее руках?..

Мун видела, как Фейт медленно поплыла внутри круга ей навстречу с маской на руках, сосредоточенная, загадочная... Она ни за что не отличит меня от других!

Мун закусила губу, чтобы побороть ужас, чтобы не слышать этих слов, чтобы не закричать: вот я, я здесь! Ей хотелось верить, что так и было предопределено судьбой, но она больше не была уверена в этом и в том, что в жизни вообще что-то можно предопределить заранее. Она не могла отдать свою судьбу на волю случая — нет, слишком долгим был путь, слишком много пришлось пережить... Она должна выбрать меня! Но как подать ей знак?..

Мун уже произнесла про себя следующее двустишие, и тут два как бы существовавших отдельно друг от друга уровня ее сознания соединились, и в мозгу взорвалось: ввод информации!

Слова растаяли в воздухе... Войдя в Транс, Мун словно вдруг вернулась назад, и с такой быстротой, которая буквально оглушила ее. Она едва устояла на ногах, попыталась открыть глаза и тут же поняла, что глаза ее открыты, но все вокруг как бы залито лунным светом, и в этой серебристой дымке края предметов расплываются, кажутся нечеткими... Остальные чувства ее странно обострились... И она догадалась, что слепа! Ужас на мгновение сковал ее душу, и тут же она почувствовала, что перестала быть Мун, и превратилась в Фейт, и смутно видит перед собой движущиеся по кругу женские фигуры, среди которых ей непременно нужно было отыскать только одну... ту, которая находилась как бы на противоположном полюсе бытия...

Она смотрела на кружащихся вокруг нее женщин, не в силах сообразить, что именно должна увидеть. И тут заметила одну женщину, которая, спотыкаясь, брела в череде других, которые как бы поддерживали ее. Это была она сама! Это себя она видела сейчас незрячими глазами Фейт. И Фейт вздрогнула, ибо, глядя глазами Мун, тоже видела сейчас перед собой свое собственное лицо... И Мун поняла, что она, пребывая в теле Фейт, легко и свободно движется навстречу самой себе, держа перед собой на вытянутых руках маску королевы Лета. Подойдя к Мун вплотную, Фейт ее глазами посмотрела на себя, на маску и снова на себя — с любопытством и безмолвным восхищением. Потом Мун, находясь в теле Фейт, подняла маску дрожащими руками и уверенно водрузила ее на свою собственную голову...

И, едва успев совершить это, почувствовала, как ее снова швырнуло в пропасть Транса. Чуть позже она поняла, что вновь стала самой собой, и услышала свой собственный изумленный возглас... Теперь она смотрела на мир сквозь прорези в маске, и видела рядом ошеломленную Фейт, и чувствовала, что соседки по-прежнему бережно поддерживают ее, и слышала рев ликующей толпы... Но больше всего ее потрясло то, как Фейт трогает свое лицо, приговаривая: «Мое лицо... я видела свое собственное лицо! И маску — у меня на руках!»

Люди толпились вокруг них, разрушив хрупкий круг, образованный сомкнутыми руками соседок Мун, разнося их в стороны друг от друга. Поддерживавших Мун женщин тоже куда-то отнесло, едва она обрела способность держаться на ногах. Она быстро схватила Фейт за руки, повернула к себе и держала крепко, не выпуская.

— Фейт... Все получилось! Мне удалось! Теперь я королева Лета!

— Да. Да, я знаю. — Фейт покачала головой, светлые слезы блеснули в ее слепых глазах. — Так и должно было случиться. Да-да, должно! И, мне кажется, впервые двум предсказательницам удалось вот так поменяться местами и одновременно увидеть себя как бы со стороны... — Она растерянно поправила свой пышный воротник из белых перьев. — Что ж, ты будешь очень красивой королевой Лета — столь же красивой, как та маска, что я сделала для тебя!

Сердце Мун вдруг сжалось.

— Но я не смогу править одна. Мне понадобятся помощники. Такие люди, которым можно доверять... Которым можно доверить судьбу моего народа... Ты поможешь мне? Это ведь и твой народ тоже...

Фейт кивнула.

— Мне так или иначе нужно новое занятие... Я с радостью помогу тебе, чем смогу, Мун... ваше величество...

Балдахин из сетей вдруг возник прямо над их головами, и старшая из рода Удачи, грозно веселая, разъединила их со словами:

— Послушай меня, о Хозяйка! Сегодня у тебя всего три дела: первое — сообщить людям, что впереди Ночь Масок; второе — забыть обо всем на свете, отложить все свои заботы; и третье — самой веселиться до упаду. А на завтра приготовлены еще три дела: когда займется за стенами рассвет, спуститься к морю, предать пучине королеву Зимы и начать свое правление, как того желает наша Матерь!

Предать пучине королеву Зимы... Мун посмотрела в сторону дворца.

— Я... я поняла...

— В таком случае, пойдем с нами, и пусть люди видят тебя. До завтрашнего утра все мы существуем между двумя мирами — миром Зимы и миром Лета, между прошлым и будущим. А ты сейчас — предвестница этого будущего! — Она указала Мун место под балдахином.

— Фейт, ты пойдешь со мной?

— О да, непременно. — Фейт улыбнулась. — Ведь я, возможно, в последний раз смогу увидеть Зиму во всем ее величии, и мне хотелось бы этим от души насладиться. — Она любовно и печально тронула свой искусственный глаз. — Скоро мои маски — труд всей моей жизни — отцветут и станут ненужным хламом на исходе этой последней ночи... и мне придется расстаться со своим «третьим глазом», ибо и его унесет за собой уходящая Зима...

— Нет! — Мун решительно покачала головой. — Клянусь тебе, Фейт... на этот раз Смена Времен Года произойдет иначе, по-настоящему! — Толпа начала относить от нее Фейт.

— Мун... а как же Спаркс? — крикнула ей Фейт как бы с другого берега все расширяющегося людского потока.

Мун беспомощно простирала к ней руки, влекомая толпой.

— Не знаю! Не знаю!..

Кто-то легко поднял ее и усадил на украшенные гирляндами цветов носилки, и носилки под балдахином поплыли вниз по Главной улице, точно попавший в быстрый ручей листок.

Повсюду она видела все больше различных масок — люди прятали под ними свои лица, словно не желая ни знать, ни признаваться другим, кто они такие на самом деле, превращаясь в некие фантастические существа, подобные ей самой, королеве Лета. Сегодня ночью на Тиамат не будет ни Зимы, ни Лета, ни инопланетян, ни аборигенов, ни правых, ни неправых... Повсюду расцветали карнавальные костюмы и яркие маски; все громче играла музыка, смеялись и пели люди, выкрикивая приветствия королеве Лета. Люди без конца подходили к ее носилкам, предлагая ей угощения, напитки, подарки, пытаясь хотя бы коснуться ее — на счастье. Сегодня она обязательно должна была быть веселой, приветливой, беззаботной, точно майская мушка — символ мимолетной радости жизни; потому что уже завтра она станет настоящей королевой Тиамат и приступит к своим реальным обязанностям...

И она была благодарна Фейт за эту маску, которая так много значила для жителей ее планеты и позволяла ей скрыть ту правду, что была написана на ее лице; она постоянно ощущала бег времени и знала, что завтрашний день отнимет у нее и это веселье, и этот смех. Потому что если ее план не удался, если Сайрус подвел ее, завтра она скажет необходимые слова и подаст нужный знак... И морская пучина поглотит Спаркса...