Ой, давай, а я стану цыганкой. "Добрый господин, добрый господин", - затараторила она. - И каждый кладет в мою ладонь по фунтовой бумажке, потому что я прекрасна, а Король, может быть, поцелует меня на виду у всех придворных дам. Тебе это понравилось бы? А потом он подарит мне бриллиантовое кольцо, а ты будешь хвастаться им, когда всякие судьи придут к нам пить чай. И не уверяй меня, что не придут, потому что ты станешь судьей, и вы будете обсуждать всякие случаи, а у меня останется только бриллиантовое кольцо, чтобы вспоминать, как Король Англии подарил его нищей цыганской девочке, когда она еще не превратилась в леди Ли и ей не приходилось смягчать сердце своего мужа, чтобы он был подобрее к бедным осужденным, которых приводит к нему полиция. Теперь ты знаешь, о чем я мечтаю, и когда увидишь, что я задумалась, никогда, никогда не мешай мне.
      - Вряд ли мне удастся тебе помешать, - заметил Генри.
      - Противный! - надулась она. - Ты смеешься над своей бедной Нэнси! Скажи еще, что я болтушка! Что же мне, на пальцах с тобой разговаривать, - она, дурачась, подняла руки и неуклюже воспроизвела несколько жестов из языка глухонемых, - чтобы объяснить, в какой магазин я собираюсь?
      Он поймал ее руки в свои и легонько сжал.
      - Не хвастайся своей красотой, радость моя, а то когда я стану судьей, придется разбираться с твоим слишком гордым сердечком, и в наказание отправлять твои нежные руки в тюремную прачечную.
      - А я завлеку сына губернатора и убегу, - сказала она, - и напишу балладу о жестоком судье, и о том, как он сначала побил, а потом запер свою милую. Дорогой, тебе пора идти. До завтра, хорошо? Поезжай домой и ложись спать. Спокойной ночи. С тобой ведь ничего не случится, обещаешь?
      - Я пресеку любые происшествия в самом начале, - сказал Генри. - Если что-то начнет происходить, оно у меня не обрадуется.
      - Хорошо, - сказала она. - А то мне совсем не хочется, чтобы еще что-нибудь происходило. Ну же, спокойной ночи - почему ты все еще здесь? Тебе ведь не очень далеко до дома. К полуночи наверняка доберешься.
      Но той же ночью, когда Нэнси уже спала, Генри выехал из Лондона и повел машину на юг. Лишь далеко за полночь он остановился возле одинокого дома в холмах Сассекса.
      Глава 2
      ОТШЕЛЬНИК
      Старик был в комнате один-одинешенек. Он сидел за столом лицом к двери; еще одна дверь находилась у него за спиной. Огромный стол почти целиком занимали причудливо разложенные карты Таро. Время от времени старик осторожно передвигал их с места на место, то делая пометки на листе бумаги, то сверяясь с древним манускриптом, лежащим на краю стола. Карты настолько поглотили его, что он не услышал шагов и поднял голову, только когда открылась дверь. Вошел Генри Ли.
      - А-а, Генри! - воскликнул старик. Молодой человек быстро оглядел разложенные карты и улыбнулся.
      - Ну как, добрался до чего-нибудь? - спросил он.
      - Пока нет, - со вздохом ответил старик. - Не все сразу. Дай только срок, и я обязательно сделаю это. - Он опять вздохнул. - Видишь, я все записываю, так что рано или поздно это случится. Генри кивнул в сторону второй двери.
      - А они как? - спросил он, немного понизив голос.
      - Я наблюдаю за ними, - откликнулся старик. -Но, знаешь, это слишком сложно. Впрочем, все равно ведь надо. А ты.., не хочешь вернуться и помочь мне?
      - Почему бы не помочь, - отозвался Генри, снимая куртку.
      Аарон Ли поднялся на ноги. Он действительно был очень стар. Судя по маленькой согбенной фигуре, темной коже и лысому черепу, ему исполнилось никак не меньше сотни лет. Однако двигался он не по-стариковски уверенно. Руки твердо опирались о стол, а голос, если и дрожал немного, то от возбуждения, а не от дряхлости.
      - Ты хочешь сказать, что напал на след? Что ты узнал? Ты.., раскрыл тайну?
      Генри присел на край стола и рассеянно взял одну из карт.
      - Рано пока обольщаться, - проговорил он. - Мне и самому не верится. Насчет тайны - не знаю. Видно, нам все-таки вместе придется ее разгадывать. Но, - он уронил карту и посмотрел на деда в упор, кажется, я нашел оригинал.
      Аарон ахнул.
      - Неужели,.. - начал он, и тут его затрясло так, что пришлось опуститься в кресло. Наконец возбуждение спало, и он проговорил:
      - Это невозможно.
      - Ты уверен?
      - Расскажи мне, - воскликнул Аарон, подавшись вперед, - какие они? Почему ты считаешь... - голос у него прервался от волнения, но чуть погодя он справился с собой и опять повторил:
      - Расскажи мне. Расскажи.
      - Все это довольно неожиданно, - начал Генри, - но ведь с ними никогда не знаешь, чего ждать. Кто может знать, как они лягут завтра? Скажи, ты по-прежнему каждый день раскидываешь карты на мое будущее?
      - Конечно, - кивнул Аарон.
      - И что выпало мне на сегодня?
      - Ничего особенно важного, - ответил старик. -Что-то должно было прийти к тебе, какая-то удача. Туз чаш лег поверх Колеса фортуны, но я решил, что это относится к твоей юриспруденции.
      - Стар ты стал, дед, - вздохнул Генри. - Разве чаши означают только денежные дела?
      - А что мне оставалось? - запротестовал Аарон. -Расклад был сделан на день - я и представить не мог... Так что же ты все-таки нашел?
      - Я уже говорил тебе, что помолвлен, - начал Генри, тщательно подбирая слова. - Так вот, ее отцу досталась в наследство от умершего друга коллекция игральных карт... Ничего интересного, кроме одной колоды. Он нам показывал, и попомни мои слова, это и есть та самая первая колода. Я специально сегодня вечером ездил убедиться.
      - Ты их привез? - быстро спросил старик. Генри покачал головой.
      - Спешить некуда. Ты лучше вспомни, какая у них Колесница: египетская повозка, запряженная двумя сфинксами, а правит грек, и вся расписана городами и островами?
      - Именно так.
      - А Смерть - нагой крестьянин, с серпом в руке и сандалиями у пояса?
      - Так и есть.
      - Значит, все сходится, - заключил Генри. - А теперь пойдем посмотрим на них, я ради этого и приехал.
      Аарон поднялся, вынул из кармана куртки ключ и медленно направился к внутренней двери. Генри шел следом. Старик вставил ключ в замочную скважину, повернул и открыл дверь. Пространство за ней от пола до потолка перекрывали тяжелые черные занавеси. Тронув рукой одну из них, старик словно засомневался на мгновение, затем решительно отодвинул ткань, прошел внутрь и придержал полотнище, давая пройти внуку.
      Эта комната была меньше предыдущей. Стены ее были задрапированы плотными темными тканями. Она освещалась каким-то странным светом, который не мог проникать сюда ни через окно, ни через дверь. Казалось, сам воздух светился разными оттенками - то наливался красным, словно отблесками далекого пожара, то зеленел, будто пробивался сквозь толщу незримых вод, то темнел, взвихриваясь туманными испарениями, но мгновение спустя туман рассеивался, и комнату заливал чистый свет рассветной зари. Впрочем, ни один из вошедших не обратил внимания на странные сполохи. Оба смотрели на стол, стоявший посреди комнаты.
      Он был сработан из какого-то странного дерева и стоял на единственной центральной опоре. У самого пола она разделялась на четыре ствола, каждый из которых, в свою очередь, образовывал четырнадцать ветвей, так что в итоге стол опирался на пятьдесят шесть лап. Столешница была крыта золотом и расписана загадочным узором или, скорее, двумя орнаментами: одним, состоящим из квадратов, а вторым - из кругов, так что взгляд выделял то один, то другой из них, как на шахматной доске. На золотой поверхности помещалось множество маленьких фигурок, каждая около трех дюймов в высоту, тоже из золота и весьма тонкой работы. На первый взгляд, они напоминали шахматные фигурки, только их было больше, и они постоянно двигались. Они перемещались легко и непрерывно, никогда не сталкиваясь, словно подчиняясь какому-то сложному ритму, и вместе с тем по собственной воле. Их было около сотни. Стол издавал тихую музыку скорее отзвуки, чем звуки. Золотые фигурки точно следовали то убыстряющемуся, то замедляющемуся ритму - если только сама мелодия не была следствием их гармоничного движения.
      Медленно и осторожно Генри сделал несколько шагов вперед; он словно боялся, как бы маленькие фигурки не услышали его. Так же вкрадчиво приблизился к столу и Аарон. Оба остановились, не сводя глаз с фигурок. Молодой человек сравнивал их с изображениями на недавно виденных картах. Он быстро нашел фигурки, державшие монеты, мечи, жезлы и чаши. Затем он принялся разыскивать те, которые должны были соответствовать Старшим Арканам. Как только он останавливал взгляд на одной из них, остальные словно таяли, превращаясь в золотистые пятна. И однако, все они были здесь: и Жонглер, танцевавший у самого края круга, подбрасывая и ловя крошечные шары; и Император с Императрицей; и оба Иерофанта - мужчина и женщина; и старый Отшельник с тяжелой поступью, и Влюбленные, кружащиеся, держась за руки; и Колесница, запряженная сфинксами в сопровождении четырех младших арканов; и фигура, зажимающая пасть льву, а рядом - еще одна, прикрывающая ладонью чашу; и фигурка с весами - но на глазах у нее не было повязки. Эти три были обозначены на картах как Сила, Воздержание и Правосудие. Вот вращается Колесо фортуны, его поддерживают два слепца; еще две фигурки несут на плечах шест или, скорее, крест, на котором подвешен за ногу маленький человечек; вот вездесущая и стремительная Смерть, вооруженная серпом; рогатое чудовище, погоняющее две скованные цепью жертвы; башня, растущая и рассыпающаяся на части, чтобы вскоре подняться в новом месте; женщина в короне из звезд; два одинаковых зверя, каждый - с лунным серпом на голове; дети-близнецы с сияющими солнечными дисками у каждого во лбу; небесный судья с трубой возле губ, танцующий со скелетом, наполовину освобожденным от могильных одежд; и одинокая фигура, исполняющая головокружительные пируэты и олицетворяющая Мир. Генри узнавал их одну за другой, припоминая название каждой, а сложный танец не прекращался ни на миг. Через несколько минут молодой человек оглянулся.
      - Они точно такие же, до мельчайших деталей, проговорил он.
      - И вот этот? - тихо спросил Аарон, указывая на Шута в самом центре.
      Фигурка, образующая центральную ось причудливого танца, не двигалась. Рысь (а может быть, это был молодой тигр) около нее тоже не шевелилась. Они словно замерли - человек на бегу и зверь перед прыжком - в самый разгар танца, а вокруг них, скользя, изгибаясь, взлетая легкими балетными прыжками, кружились остальные.
      - И он точно такой же, - сказал Генри и медленно повернулся.
      Старик шагнул ему навстречу.
      - Но тогда, - прошептал он так тихо, что голос его почти слился с музыкой, - тогда мы можем узнать - в любой момент - о чем говорит танец? Мы сможем, наконец, узнать будущее!
      - Наверное, - подумав, ответил Генри. - Но ведь Шут неподвижен. Как это сказывается на предсказаниях? Что об этом говорят твои книги?
      - Ни одна из них вообще никак не объясняет его, - сказал Аарон.
      Минуты две-три они стояли, молча наблюдая за непрестанным движением, слушая несмолкающие звуки и сами меняясь в переменчивом свете. Наконец Аарон произнес:
      - Пойдем-ка отсюда. Не стоит смотреть слишком долго, если не изучаешь танец.
      Генри, однако, не спешил.
      - Сомневаюсь, можно ли постичь танец, не будучи среди танцоров, задумчиво произнес он.
      - Мы и так среди них, - торопливо ответил старик. - Мы там, как и все остальное.
      - "Остальное!" - насмешливо перебил Генри. -Остальное - это камни, ветра, корабли. Но ведь они не знают. А чтобы знать... - он внезапно умолк и стоял, погрузившись в размышления, пока дед не потянул его за руку; тогда молодой человек неохотно повернулся к выходу, прошел под занавесями и вернулся в первую комнату. Аарон запер дверь, устроился в кресле за столом и испытующе поглядел на внука.
      - И что же ты собираешься делать с этой колодой? - спросил он.
      Генри резко поднял голову, отогнал какую-то навязчивую мысль и улыбнулся. Но глаза его при этом оставались серьезными.
      - Не знаю, - признался он. - Не забудь, я их и увидел-то совсем недавно.
      - А нынешний хозяин, ну, отец этой девицы, он не собирается их продать? с надеждой спросил Аарон.
      Генри побарабанил пальцами по столу.
      - Едва ли, - медленно произнес он, - впрочем, сейчас трудно сказать... Предполагается, что после его смерти - а может, и перед ней, - вся коллекция перейдет в распоряжение Британского музея.
      - Что? - Сообщение привело Аарона в неподдельный ужас. - Но это же идиотизм. Значит, наверняка продаст, если предложить ему побольше.
      Генри покачал головой.
      - Не уверен. Он из тех людей, которые легко получают все, что им захочется, и тут же обнаруживают, что оно им совершенно ни к чему. А уж деньги-то ему и подавно не нужны. Он не в силах придумать, что могло бы доставить ему удовольствие, поэтому терпеть не может, когда что-то доставляет особое удовольствие другим. Нет, он не жестокий. Даже добрый по-своему. Но он цепляется за свое, как ребенок за сломанную игрушку - вдруг она ему когда-нибудь понадобится, или вдруг кто-то другой начнет играть с ней.
      - А деньги? - упорствовал Аарон.
      - Я ведь уже сказал.
      - Может быть, он их дочери подарит? - предположил Аарон. - Ты же собираешься на ней жениться?
      - Как он отдаст ей одну колоду, если должен передать в музей всю коллекцию? - пожал плечами Генри. - Да, я собираюсь на ней жениться. Думаю.., ладно, пока неважно. Но если он отдаст ей все, то будет страдать, потому что нарушил волю своего друга; а если подарит одну колоду, то будет страдать из-за необходимости объясняться с музеем; а если отдаст коллекцию в музей, то будет страдать, что упустил ее.
      - Что-то я не понял. Ты же говоришь, он решил хранить ее до самой смерти, тогда как же он ее упустит? - уточнил старик.
      - По-моему, он несчастен так, что дальше некуда. Он все думает о том, что потеряет, когда умрет. Всю жизнь он только и делает, что ждет компенсации.
      Аарон Ли подался вперед.
      - Просто необходимо, чтобы он продал их, или подарил, или потерял, что ли, - беспокойно сказал он.
      - Вряд ли их можно потерять, - усмехнулся Генри. - Ты не забыл о силе самих карт?
      - Хм, значит, остается насилие... Впрочем, это неблагоразумно, - Аарон рассуждал сам с собой. -Но если просто взять их.., взять именно для этой цели... Я не вижу, почему бы этого не сделать?
      - У мистера Лотэйра Кенинсби другое мнение на этот счет, - сухо заметил Генри. - Я даже не уверен, что смогу уговорить Нэнси.
      - Да она-то тут при чем? - недоуменно спросил старик.
      Генри попытался беззаботно улыбнуться, но улыбка не получилась.
      - Хотел бы я знать! Только, имей в виду, я против ее воли не пойду, по крайней мере, пока... Он замолчал и Аарону пришлось спросить:
      - Пока - что?
      - Пока не узнаю, нельзя ли разыграть карту Влюбленных, - закончил Генри. Знать - видеть изнутри - понять танец. Ладно, посмотрим. - Он перевел взгляд на внутреннюю дверь и медленно проговорил:
      - Нэнси...
      - Но ты должен что-то предпринять, и быстро, перебил Аарон. - Мы не можем рисковать. Несчастный случай...
      - Или приступ меланхолии, - подхватил Генри, и карты окажутся в музее. Да, ты прав: рисковать нельзя. Между прочим, ты что-нибудь знаешь о Джоанне?
      - Я ее уже несколько месяцев не видел, - ответил старик, пожав плечами. Летом она была здесь. Да я же тебе говорил...
      - Я помню, - кивнул Генри. - Она все такая же сумасшедшая? По-прежнему выкликает имена своих давно умерших богов?
      Аарон беспокойно шевельнулся.
      - Давай не будем об этом. Я ее побаиваюсь.
      - Боишься Джоанны? - удивился Генри. - С чего бы это? Чем она может нам помешать?
      - Джоанна не в своем уме, и это опасное сумасшествие, - сказал Аарон. Если она узнает, что Таро могут соединиться со своими оригиналами и мистерия обретет завершение...
      - И что тогда смогут сделать старуха и мальчишка-идиот? - спросил Генри.
      - Лучше бы ты называл их безумной пророчицей и юным покорным Самсоном, вздохнул Аарон. -Иногда она представляется мне одной из тех. Если она решит, что тело ее сына найдено и оживлено.., если узнает о картах, то вполне может... Безумный Иерофант...
      - Может быть, она, наоборот, успокоится, когда узнает, что ее ребенок нашелся? - спросил Генри.
      - Ты хочешь сказать: когда узнает, что мы прячем его от нее? - усмехнулся старик. - Спроси у своей крови, что бы ты стал делать, Генри. Твой дух ближе к ее духу, чем мой. Когда мы с ней оба были молоды, я выбрал свое предназначение - постичь смысл танца, а она вообразила, что будет помогать мне в этом, и занялась изучением древних египетских преданий. Тридцать лет она изучала их, и ее ребенок должен был стать Величайшим в этом мире. Он родился, и в тот же день умер... Генри резко перебил его.
      - Ты никогда не рассказывал мне об этом. Значит, Джоанна намеревалась создать жизнь в согласии с танцем? Почему умер ребенок? И кто был отцом?
      - Может быть, сердце у него было слишком великое, а может, тело слишком слабое: откуда мне знать? - пробормотал дед. - Она вышла замуж за человека знающего, но он вел дурную жизнь и казался ничтожеством рядом с ней. Ей хотелось им восхищаться, а приходилось смеяться над ним.., и над собой. Но она так хотела его, что сделала отцом своего ребенка, хотя и не переставала ненавидеть за слабость. Она издевалась над ним, даже била, пока ребенок был у нее в утробе - из любви, смешанной с ненавистью, гневом, пренебрежением и страхом. Ребенок родился семимесячным и тут же умер. Муж сбежал от нее накануне родов и в ту же ночь, пьяный, попал в аварию и погиб. Когда Джоанна узнала, что младенец мертв, она страшно закричала, вот тогда-то с ее лицом и случилась эта перемена. И не только с лицом... Карты Таро, которые она, как и все мы, искала, предания о богах, которые она изучала, и ребенок, который виделся ей Владыкой силы и чье тельце, прожившее только пять часов, лежало перед ней - все это навеки смешалось в ее сознании.
      И вот уже пятьдесят лет она ищет его, и называет Осирисом, потому что он умирает, и Гором, потому что он живет, а по ночам обращается к нему с тысячей ласковых имен. У существа, живущего в ее сознании, один и еще двадцать ликов, и все они - образы карт Таро. Когда она найдет те части тела, которые разбросал по всему свету ее враг, он же ее муж, он же Сет, он же - все мы, потому что мы тоже ищем карты, - тогда она снова станет Небесной владычицей, и боги будут служить и поклоняться ей с фимиамом и гимнами. Конечно, она сумасшедшая. Генри, но я бы предпочел иметь дело с тем твоим ненормальным владельцем колоды, а не с ней.
      Генри, глубоко задумавшись, молча бродил по комнате, потом остановился и сказал:
      - Я, в общем, не понимаю, как она узнает - если только в воздухе учует.
      - Она и это может, - подтвердил Аарон. - Ее жизнь не похожа на нашу, а воздух - это ведь старшие карты жезлов.
      - Во всяком случае, я не вижу, как она может нам помешать, - ответил Генри. - Шанс у нее был, и она его упустила. А я уж постараюсь не упустить свой. Что же касается Кенинсби... - он опять прошелся по комнате. - Я хочу уговорить их приехать сюда на Рождество. Впереди еще месяц - так что возможности найдутся. Надеюсь, ты не возражаешь?
      - И зачем это все? - угрюмо поинтересовался старик.
      Генри сел.
      - Видно, придется кое-что рассказать Нэнси и ее отцу. Чтобы он отдал нам карты, у него должны быть хоть какие-то причины, и насколько я понимаю...
      - Ты что, собираешься показать их? - воскликнул Аарон, оглядываясь на дверь за спиной.
      - Почему бы и нет? - небрежно ответил Генри. -Что в этом особенного? А объяснить можно что угодно. Во всяком случае, Нэнси должна их увидеть, тогда ей будет проще уговорить отца.
      - Но он же всем расскажет!
      - Что он сможет рассказать? - возразил Генри. - И кто ему поверит? А после того, как мы получим карты... Да мы и сами не знаем, что мы тогда сможем! Я уверен, так будет лучше. Предположим, я приглашу Нэнси, а она, надо думать, позовет с собой тетю...
      - Ах, есть еще и тетя? - сварливо перебил Аарон. - И сколько же гостей ты намерен зазвать?
      - Тетя, - спокойно продолжал Генри, - полная противоположность ее отцу. Такая же невозмутимая и безмятежная, как ., как они. Ничто не может вывести ее из себя; ничто не задевает ее. Однако она не глупа. Но все равно, она существо совершенно безвредное. Ей будет интересно, но не больше. Так что Нэнси, тетка и отец. От брата я постараюсь избавиться. Такой зануда! Так что их трое, да мы с тобой. Рождество ведь в субботу? Ну, позовем их с четверга до вторника, или еще на день-два. Согласен?
      - А он приедет? - засомневался Аарон.
      - Почему бы и нет? Конечно, ему не захочется, но, раз ему все равно ничего не хочется, стоит попытаться. Только держи Джоанну подальше.
      - Я понятия не имею, где она сейчас, - раздраженно заметил старик.
      - Спроси у карт, - безмятежно посоветовал Генри. - Неужели и для этого нужна настоящая колода? - выражение лица у него резко изменилось, он приблизился к столу и заговорил тихо и решительно. - Мы получим их. И тогда, может быть, поймем, что означает Шут и почему он не танцует.
      Аарон придержал его за рукав.
      - Генри, - прошептал он, - если.., произойдет какой-нибудь несчастный случай.., кому достанутся карты?
      - Перестань! - воскликнул Генри. - Не ты ли учил меня, что насилие несовместимо с мудростью карт?
      - Так говорят, - задумчиво произнес старик, - но я не понимаю.., во всяком случае, незачем совершенно постороннему...
      - Не спеши, - ответил молодой человек и повернулся за курткой. - Мне нужно возвращаться. - Он потянулся и вдруг рассмеялся. - Нэнси пожелала мне спокойной ночи, и вот на что я ее потратил - на разговоры с тобой.
      - Поменьше болтай с этой публикой, - проворчал Аарон, - и со своей Нэнси тоже. Генри уже надел куртку.
      - Нам с Нэнси о многом надо рассказать друг другу, и, пожалуй, еще ни одна влюбленная парочка не вела таких разговоров. Спокойной ночи. Я сообщу, что мне удастся сделать в Лондоне.
      Глава 3
      КАРТЫ НАЧИНАЮТ ИГРУ
      На Рождество семейство Кенинсби обычно отправлялось в Истборн. М-р Кенинсби обнаружил однажды, что несколько праздничных дней лучше провести в отеле, вместо того чтобы превращать в отель собственный дом. В противном случае молодые люди обоего пола, порознь и компаниями, будут являться в любое время дня и ночи, а Ральф или Нэнси - без конца срываться с места навстречу гостям. И хорошо еще, если при этом они окажутся дома, хуже, если они придут, когда приятелей уже след простыл, тогда начнутся приставания с выяснениями. Перед напором молодости м-р Кенинсби чувствовал себя совершенно беспомощным. Поэтому каждый год он щедро предоставлял домашним возможность развлекаться каждому на свой лад. Правда, понять, ради кого же это делалось, так и не удалось. Предполагалось, что для Сибил это - необходимость, а для детей удовольствие. И вот уже несколько лет они ездили в один и тот же отель, где м-р Кенинсби проводил время за игрой в бридж, наблюдал за шумными развлечениями молодежи и обсуждал проблемы современной цивилизации с другими достойными джентльменами.
      Порой он слегка досадовал на неблагодарность Сибил. Ему казалось, что даже полная удовлетворенность, которая была ее обычным состоянием и которую он считал "заторможенностью", в новой обстановке могла бы окраситься маленькой толикой благодарности. В отеле всегда находилось несколько приятных женщин, с которыми никто не мешал Сибил болтать сколько угодно. Конечно, она радовалась поездке - но все-таки не настолько, чтобы удовлетворить м-ра Кенинсби. Он с ума сходил от этого неизменного благодушия. Ее, похоже, радовало все, а вот его ничего не радовало.
      Но в этом году все пошло наперекос. Началось с Ральфа, который смущенно поведал, что хотел бы отправиться на праздники к одному приятелю, семья которого жила в Льюсе. М-р Кенинсби очень сдержанно (по крайней мере, так казалось ему самому) дал понять, что не одобряет подобных отступлений от распорядка жизни семьи. Он не стал бы возражать против летних каникул у друзей (он сам в это верил), но Рождество - особая статья.
      На самом деле обычно под Рождество м-р Кенинсби начинал острее осознавать ход времени, приближение старости и смерти. Каждое Рождество неизбежно приносило маленькие, но необратимые перемены. Помнится, детство его как-то незаметно ушло, а на смену пришла юность, потом он женился, а теперь уже и сын с дочерью давно распрощались с детством и скоро лишатся права на юность, тогда для него останется только две возможности: либо он успеет увидеть третье поколение, либо Рождество для него перестанет быть Рождеством. Каждый год в этот праздник, удерживая возле себя Нэнси и Ральфа, м-р Кенинсби чувствовал, что отодвигает обе неприятные возможности и входит в Новый год так, словно никакого Нового года и нет, а есть лишь один и тот же непрерывно длящийся год.
      В этом году смерть Дункана неприятно поразила его, а если еще они с Сибил и Нэнси - между прочим, помолвленной Нэнси - останутся без Ральфа, то угроза неизбежного одиночества окажется слишком ощутимой. Возникнет дыра, и ее нечем будет заполнить, нельзя же без конца тешить себя тем, что ты - попечитель сумасшедшего дома, обладающий определенными привилегиями - например, проходить к столу перед старшими сыновьями младших сыновей пэров.
      Он и сам уже не помнил, когда и оде вычитал эту чушь и зачем рассказал об этом Сибил. Даже всех наследников младших сыновей пэров не хватило бы, чтобы заполнить пустоту, давным-давно проникшую в его сердце и с тех пор навечно поселившуюся там. От нее нельзя было избавиться, она сопровождала его в офис, способна была отравить любые занятия, проникала в семью, в дом, в отношения со знакомыми и в политику, в сон и в еду, но иногда она разрасталась до такой степени, что заливала улицы, по которым он ходил каждое утро, заполняла весь дом, таращилась на него бессмысленными заголовками газет. "Премьер-министр, читал он в такие дни, - представил новый законопроект", - и вдруг слова отделялись друг от друга и теряли смысл. Что такое "премьер-министр"? Пятно, клякса, ничтожество - и опять перед ним "Тайме", завтрак на столе и Сибил.
      После вероломного отступничества Ральфа м-р Кенинсби подсознательно уже хотел перемен и для себя. Поэтому массированные намеки Нэнси на возможность провести Рождество всем вместе у дедушки Генри были встречены куда благосклоннее, чем обычно встречались подобные предложения. Он не видел в этой поездке ничего особенно привлекательного для себя лично - но зато у него под рукой будут Нэнси и Генри, чтобы свалить на них всю вину за перенесенные неудобства, скуку или мрачное настроение и отвлечься от мыслей о Ральфе, его измене, неизбежных переменах и возрасте. Существовало и еще одно соображение. Сибил обрадовалась, когда он намекнул ей, что не прочь принять предложение.
      - Боюсь только, тебе будет слишком скучно, - сказал брат - Да нет, не думаю, - ответила сестра. - Для этого нужно кое-что посильнее.
      - И мы ведь не знаем, каков он, этот дед, - добавил м-р Кенинсби.
      - Наверняка человек, - отозвалась Сибил, - значит, уже чем-то интересен.
      - Послушай, Сибил, - заговорил м-р Кенинсби, едва сдерживая раздражение, ты говоришь ерунду. Не может любой человек быть интересен.
      - А как же иначе? - спокойно удивилась Сибил. - Ты слышал, чтобы кто-нибудь жил, например, отдельно от своего тела? Ну, а тело - такая замечательная, интересная вещь, что об остальном можно и не беспокоиться.
      Но брат не желал оставлять волновавшую его тему.
      - Насколько я помню. Генри не предупреждал, что дед прикован к постели? проворчал он.
      - Вот и прекрасно, - порадовалась Сибил, - значит, он не доставит нам никаких забот. Ты же понимаешь, Нэнси и Генри будет явно не до того, а нам с тобой все-таки посвободнее.
      - Ну вот, не хватало мне еще кормить с ложки дряхлого старца, - вскинулся м-р Кенинсби. - Нет, я же помню: Генри уверял, что его родственник неплохо сохранился. Он говорил тебе еще что-нибудь?
      - О Господи, конечно, нет! - воскликнула Сибил и спустя полминуты неожиданно добавила:
      - Хорошо звучит.
      - Что именно? - опешил м-р Кенинсби. Он испугался, что пропустил в разговоре какую-то важную деталь.
      - А вот это; "О Господи", - повторила Сибил, отчетливо произнося слова. Фраза совсем короткая, а все понятно, правда? Я не люблю часто повторять "Боже милостивый"; люди не всегда понимают, что значит "милостивый".
      - Иногда ты становишься так же невыносима, как Нэнси, - заметил брат. - Не понимаю, какой в этом смысл. Зачем вообще говорить: "Боже милостивый"?
      - Да ведь обычно больше и сказать нечего, объяснила Сибил и торопливо добавила, - извини, дорогой, я как-то не подумала... - она замолчала, подбирая слово.
      - Я знаю, - сказал м-р Кенинсби, словно уже услышал его, - но не могу счесть шутки подобного рода признаком хорошего тона. Юмор вполне может обходиться и без оскорблений.
      - Пожалуйста, прости меня, Лотэйр, - кротко произнесла Сибил. Она старалась не называть так брата, поскольку для него имя "Лотэйр" как раз и было оскорблением, начисто лишенным юмора. Сибил уже трижды пожалела, что не следила за словами. И так не хватает времени порадоваться всему в жизни. Вот как с этим именем... Они могли бы вместе с удовольствием пробовать его на вкус.., но она любила брата и никогда не стала бы навязывать ему чудеса Бога милостивого, поэтому поспешно сменила тему:
      - Нэнси так спешит навстречу будущему.
      - В ее возрасте вполне естественно ждать будущего, - заметил м-р Кенинсби.
      - А в нашем, - подхватила Сибил, - когда остается уже немного времени, о будущем как-то и не думается: настоящее вполне устраивает.
      М-р Кенинсби чуть не сказал "Боже Милостивый", но совершенно с другой интонацией. Выждав пару минут, он продолжал:
      - Знаешь, Генри предложил отвезти нас на своей машине.
      - Ну что же, очень мило с его стороны, - отозвалась Сибил и дала вовлечь себя в разговор о том, что необходимо взять с собой в поездку.
      В конце разговора брат неожиданно произнес:
      - Да, кстати, отбери из коллекции карт самые интересные. Захватим их с собой, и каталог заодно. Особенно - ту колоду, которую мы как-то вечером смотрели. Нэнси просила. У этого старика, кажется, есть нечто похожее, они с Генри хотят сравнить. Обычные цыганские штучки! Но раз им нравится... Он обещал показать ей какие-то фокусы.