1

Вторник, 20 февраля 1968 года

Нечто формировалось из темноты: тени сливались, создавая некую зловещую субстанцию. И она двигалась. В полной тишине мрак материализовался и заскользил в ее сторону.

Джим Стивенс откинулся на спинку стула и уставился на листок бумаги, вставленный в пишущую машинку. Получалось не так, как он хотел. Он знал, что именно хочет сказать, но слова не выражали его мысль, казалось, ему нужны новые слова, новый язык, чтобы выразить задуманное.

Он почувствовал искушение разыграть сцену из голливудского фильма – вырвать страницу из машинки, скомкать ее и швырнуть в мусорную корзину. Но за четыре года ежедневной работы он научился не выбрасывать ни единой странички. В рукописях, так и оставшихся неопубликованными, может отыскаться сцена, образ, оборот речи, которые пригодятся в дальнейшем.

К сожалению, недостатка в неопубликованном он не испытывал. Два готовых романа стояли в аккуратных картонных папках на верхней полке в чулане. Он предлагал их везде, всем нью-йоркским издательствам, выпускавшим художественную литературу, но никто не проявил интереса.

Нельзя сказать, что его вообще не печатали. Он посмотрел туда, где в одиночестве стоял роман под названием «Дерево», о привидениях, украшая пустую полку книжного шкафа, предназначенную для «своих» произведений. Издательство «Даблдей» купило его два года назад и выпустило прошлым летом. Затраты на рекламу, как для большинства произведений начинающего автора, равнялись нулю. Немногие рецензии на роман были столь же вялыми, как и читательский спрос, и книга канула в неизвестность. Ни одно издательство, выпускающее книги в мягких обложках, не пожелало переиздать ее.

Рукопись четвертого романа лежала в дальнем левом углу его стола. Сверху на ней лежало письмо из «Даблдей», отвергавшее ее. Он надеялся, что ошеломляющий успех «Ребенка Розмари» откроет дверь и его роману, но напрасно.

Джим потянулся за письмом. Оно было от Тима Брэдфорда, редактировавшего его роман «Дерево». Хотя Джим знал письмо наизусть, он снова перечитал его.

"Дорогой Джим,

сожалею, но я вынужден вернуть «Анжелику». Мне нравится язык романа и его персонажи, но сейчас нет рынка для книг на такую тему. Никого не заинтересует современная ведьма, соблазняющая мужчин во сне. Повторю то, что сказал в прошлом году, когда мы вместе обедали: Вы талантливы и перед Вами как писателем откроется большое, может быть, великое будущее, если Вы перемените тему – откажетесь от романов ужасов. Этот жанр бесперспективен. Если Вы хотите писать про таинственное и сверхъестественное, попробуйте обратиться к научной фантастике. Я знаю. Вы не можете не думать о том, что «Ребенок Розмари» все еще в списке бестселлеров, но это ничего не значит. Успех книги Левина – случайность. Романам ужасов пришел конец. Их низвергла атомная бомба. Спутник и другие достаточно страшные реальности нашей жизни..."

Может, он и прав, подумал Джим, бросая письмо на стол и отгоняя воспоминание о том горьком чувстве разочарования, которое охватило его, когда он получил в субботу это письмо.

Но что же ему делать? «Таинственное и сверхъестественное» – единственное, о чем он хочет писать. Он читал научную фантастику, будучи мальчишкой, и она ему нравилась, но писать на эту тему он не намерен. Черт побери, ему хотелось пугать людей!

Он вспомнил, какой испытывал страх и потрясение, читая книги таких писателей, как Блох и Бредбери, Мэтисон и Лавкрафт, в пятидесятые и в начале шестидесятых годов. Он мечтал, чтобы у его читателей так же захватывало дух, как у него, когда он читал этих мастеров.

Джим твердо решил держаться своей темы, он был уверен – у него найдутся читатели. Нужен был только издатель, достаточно смелый, чтобы отыскать их. Пока этого не случится, он готов мириться с отказами. Он знал, еще когда начал писать, что они – неотъемлемая часть писательского ремесла. Не знал он только, что отказы могут так сильно ранить.

Джим закрыл свое исследование о сатанизме и колдовстве и встал. Время сделать перерыв. Может быть, дело пойдет лучше, если он побреется и примет душ. Самые удачные мысли приходили ему в голову под душем.

Вставая, он услышал лязг крышки почтового ящика и направился к входной двери. По дороге, проходя через гостиную, включил проигрыватель. Там стояла пластинка «Роллинг Стоунз». Зазвучала мелодия песни «Вдоль дороги по одному». Мебель в гостиной осталась от родителей Кэрол – это был их дом: жесткие кушетки, тонконогие стулья, неправильной формы столики, много пластика – так называемый «современный стиль» пятидесятых. Он обещал себе, что, когда у них будут деньги, он купит мебель, пригодную для людей. Или, может быть, стереопроигрыватель. Но все его пластинки моно. Так что, наверное, лучше сначала купить мебель.

Он поднял с пола почту. Ничего интересного, за исключением чека от «Монро экспресс» – на этой неделе порядочная сумма, – они наконец заплатили ему за серию политических статей «Бог умер». Замечательно. Он может повести Кэрол куда-нибудь поужинать. Наконец он добрался до ванной. «Привет, Волк», – сказал он в зеркало.

Темно-каштановая шевелюра, закрывавшая лоб до самых бровей, кустистые бакенбарды во всю щеку, пучки вьющихся волос у воротника рубашки и щетина, которая у любого другого могла вырасти только дня за три, делали его школьное прозвище как нельзя более подходящим. Ему дали его в футбольной команде средней школы в Монро. И конечно, прежде всего из-за обросших волосами кистей рук. Волк Стивенс, лучший нападающий команды, всякий раз бешено таранивший линию защиты противника. За исключением нескольких несчастных случаев – с другими, – футбольные годы остались в его памяти как счастливые. Очень счастливые.

Последнее время он изменил прическу – стал носить длинные волосы. Они закрывали уши, которые торчали несколько больше, чем ему хотелось.

Намазывая свою жесткую щетину кремом, он думал, что хорошо бы кто-нибудь изобрел крем или что-то другое, задерживающее рост щетины на неделю или больше. Он заплатил бы за такое средство сколько угодно, лишь бы не подвергаться мучительному ритуалу бритья ежедневно, иногда дважды в день.

Джим долго водил бритвой «Жиллетт» по лицу и шее, пока они не стали приемлемо гладкими, потом провел бритвой по тыльной стороне ладоней. Когда он протянул руку к горячему крану, из гостиной донесся знакомый голос:

– Джимми? Ты здесь, Джимми?

Из-за сильного акцента, присущего жителям Джорджии, это звучало как «Джимме? Ты здесь, Джимме?».

– Да, я здесь.

– Забежала кое-что принести.

Она была в кухне и выкладывала на стол яблочный пирог, когда Джим вышел из ванной.

– Что это за ужасная музыка? – спросила она.

– Группа «Стоунз», ма.

– Через четыре года тебе будет тридцать. Не слишком ли ты взрослый для такой музыки?

– Не-а! Мы с Брайаном Джонсом однолетки, а Уоттс и Уайман даже старше меня.

– Кто они такие?

– Не важно.

Он пошел в гостиную и выключил проигрыватель. Когда он вернулся, она уже сняла с себя тяжелое суконное пальто и перекинула его через спинку одного из стульев у обеденного стола, оставшись в красном свитере и серых шерстяных брюках. Эмме Стивенс – невысокой, хорошо сложенной женщине – было под пятьдесят. Несмотря на легкую седину в каштановых волосах, на нее еще заглядывались мужчины. Она употребляла несколько больше косметики и носила немного более обтягивающую одежду, чем Джим хотел бы видеть на женщине, которую называл матерью. Но в глубине души он знал, что она хранительница домашнего очага и свое счастье видит в том, чтобы прибирать в доме и стряпать.

Она являла собой сгусток энергии и охотно принимала участие во всех благотворительных мероприятиях, будь то сбор пожертвований во славу Скорбящей Божьей Матери или в пользу оркестра средней школы Монро.

– У меня остались яблоки от пирога, который я пекла отцу, и я сделала такой же и для вас с Кэрол. Яблочный пирог всегда был твоим любимым.

– Он и сейчас самый любимый. – Джим наклонился и поцеловал ее в щеку. – Спасибо.

– Я еще принесла витамины «Паладек» для Кэрол. Последнее время она неважно выглядит. Пусть ежедневно принимает витамины, сразу почувствует себя лучше.

– Кэрол в порядке, ма.

– По ее виду этого не скажешь. Она осунулась. Не знаю даже, как это репетировать. А ты?

– Интерпретировать, ма. Интер...

– Интер... интерпретировать? Не знаю. Звучит как-то странно.

Джим прикусил губу.

– По крайней мере, в этом мы согласны.

– Вот именно! – сказала она, стряхивая с рук воображаемые крошки и оглядывая кухню. Джим знал, что она инспектирует кухонную мебель и полы, чтобы убедиться, что Кэрол по-прежнему отвечает высоким стандартам блюстительницы чистоты, каковой являлась сама Эмма, сколько Джим себя помнил. – Как дела?

– Хорошо, ма. А у вас с папой?

– Все хорошо, папа на работе.

– И Кэрол тоже.

– Ты писал, когда я пришла?

– Угу.

Это не совсем соответствовало действительности, но какого черта! Ма все равно не считала литературную работу не по найму настоящей работой.Когда Джим на полставки работал ночным редактором в газете «Монро экспресс», это была настоящая работа,потому что ему там платили. Он мог сидеть часами и бить баклуши, ожидая, чтобы в поселке Монро (имевшем статус города) на Лонг-Айленде произошло что-нибудь достойное опубликования в новостях, но ма считала это настоящей работой.

Просиживать дни дома за машинкой, выуживая из головы фразы, которые не даются и сопротивляются, это совсем другое дело.

Джим терпеливо ждал. Наконец она спросила об этом.

– Есть новости?

– Нет, ма, новостей нет. Почему ты все время вяжешься ко мне с этим?

– Потому что такой мой родимый долг.

– Родительский, ма, родительский.

– Я именно так и сказала: родимый долг для матери все время спрашивать, когда она станет бабушкой.

– Поверь, ма, когда об этом узнаем мы, сразу же узнаешь и ты, обещаю тебе.

– О'кей, но помни, – она улыбнулась, – если Кэрол в один прекрасный день забежит и скажет мне: «Да, между прочим, я уже на четвертом месяце», я тебе этого никогда не прощу.

– Наверняка простишь. – Он поцеловал ее в лоб. – Теперь, если не возражаешь, я должен...

Раздался звонок в дверь.

– Ты кого-нибудь ждешь? – спросила мать.

– Нет, не ждал даже тебя.

Джим пошел к входной двери и обнаружил на пороге почтальона.

– Доставка с нарочным, Джим: Чуть не забыл, – сказал он, протягивая: письмо.

У Джима забилось сердце, когда он расписывался на квитанции.

– Благодарю, Карл.

«Может быть, они изменили решение там, в „Даблдей“?» – с надеждой подумал Джим.

– Доставка с нарочным? – спросила мать, когда он закрыл дверь. – Кому могло понадобиться...

Все его надежды развеялись, когда он прочитал обратный адрес.

– Это от какой-то адвокатской фирмы в городе.

Он открыл конверт и пробежал глазами короткое извещение. Дважды. Но так ничего и не понял.

– Ну что там? – спросила мать в нетерпении, протянув руку за письмом. Сгорая от любопытства, она произнесла последнее слово «та-а-м».

– Ничего не понимаю, – ответил Джим. Он передал ей письмо. – Тут говорится, что на будущей неделе я должен присутствовать на оглашении завещания доктора Хэнли. Я один из его наследников.

Бред какой-то! Доктор Родерик Хэнли – один из самых богатых жителей Монро. Или был им, пока не погиб в авиакатастрофе в прошлое воскресенье. Он – своего рода местная знаменитость. Приехал сюда, в деревню Монро – тогда это действительно было не больше чем деревня, – вскоре после Второй мировой войны и жил в одном из роскошных особняков на набережной. Всемирно известный генетик, составивший состояние на научных открытиях, которые разработал лабораторным путем и запатентовал; лауреат Нобелевской премии за достижения в области генетики.

Джим знал все о Хэнли, потому что ему было поручено написать некролог для «Монро экспресс». Известие о смерти доктора стало новостью номер один в Монро. Готовя некролог, Джим установил, что состояние Хэнли равнялось примерно десяти миллионам долларов.

Но Джим ни разу даже не виделся с этим человеком. Почему тот упоминает его в своем завещании?

Если только...

В головокружительной вспышке озарения все вдруг стало Джиму совершенно ясно.

– Боже, ма, ты не думаешь?..

Одного взгляда на ее потрясенное лицо было достаточно, чтобы он понял: она пришла к той же мысли.

– О, ма, не надо...

– Я должна сейчас же поговорить с твоим отцом... Ионой, – сказала она быстро, возвращая ему письмо и отворачиваясь.

Она схватила свое пальто и пошла к двери, на ходу натягивая его на себя.

– Послушай, ма, ты же знаешь, что это ничего не значит. Все останется как было.

Она задержалась в дверях, в глазах ее блестели слезы. Она была потрясена... и испугана.

– Ты это всегда говорил. А вот теперь проверим, так ли будет.

– Ма! – Он сделал шаг к ней.

– Я поговорю с тобой позже, Джимми.

Она шагнула за порог и заторопилась по дорожке к своей машине. Джим стоял у входной двери и наблюдал за ней, пока его частое дыхание не затуманило дверное стекло. Ему совсем не хотелось ее расстраивать.

Когда она отъехала, он отошел от двери и еще раз перечитал письмо.

Сомнений нет, он наследник Хэнли, гениального доктора Родерика Хэнли. Его объял благоговейный восторг. Рука, державшая письмо, дрожала. Ожидавшее его состояние ничего не значило по сравнению с тем, о чем умалчивалось – не могло не умалчиваться – в письме.

Он бросился к телефону, чтобы позвонить Кэрол. Она будет так же радостно взволнована, как он. Его многолетние поиски наконец завершились, он должен немедленно сообщить ей об этом.

2

– Когда меня отпустят домой? – требовательно проговорил старик.

Кэрол Стивенс посмотрела на него: Калвин Додд, возраст – семьдесят два года, пол – мужской. Транзиторная ишемия мозга.

Вид у него был совсем не тот, что неделю назад, когда его привезла «скорая». Обросшего семидневной щетиной, в потертом халате, заляпанном остатками еды и провонявшем застарелой мочой. Сейчас он лежал в чистой постели, одетый в накрахмаленную больничную пижаму, был чисто выбрит (санитарками) и пах лосьоном.

У нее не хватило духу сказать ему правду.

– Мы отпустим вас, как только будет можно, мистер Додд, обещаю вам.

На вопрос старика она, по существу, не ответила, но по крайней мере не солгала.

– В чем задержка?

– Мы ищем способы вам помочь.

В этот момент вошел санитар Бобби из службы питания, чтобы забрать у Додда поднос от завтрака. Он бросил на Кэрол оценивающий взгляд и подмигнул ей.

– Отлично выглядите, – сказал он с улыбкой. Ему исполнилось двадцать, и он отчаянно пытался отрастить бакенбарды. Бобби заигрывал со всеми женщинами подряд, включая и «более старших», как он однажды отозвался о Кэрол.

Кэрол рассмеялась и через плечо показала большим пальцем на дверь.

– Отвали, Бобби.

– Волосы у вас что надо, – сказал Бобби и ушел.

Кэрол пригладила свои длинные белокурые волосы. Пару лет назад она носила короткую стрижку, но теперь отпустила волосы. Ей, тоненькой, с продолговатым лицом, такая прическа шла больше, хотя порой она сомневалась, стоит ли это стольких забот. Так трудно, чтобы длинные волосы оставались в порядке и не путались.

Додд оттянул нейлоновую сетку-жилет, надетую на него и прикрепленную к кровати.

– Если вы и впрямь хотите помочь мне, снимите с меня эту штуку.

– Мне очень жаль, мистер Додд. Она надета по указанию вашего врача. Он опасается, что вы встанете с кровати и снова упадете.

– Я никогда не падал. Кто это вам наврал?

Согласно истории болезни, Додд трижды умудрился перелезть через решетку вокруг своей кровати, пытался ходить и каждый раз, сделав два-три шага, падал. Но Кэрол не стала ему возражать. За короткое время работы в государственной больнице Монро она научилась не спорить с больными, особенно с пожилыми. А что касается Додда, она была уверена, что он просто не помнит о том, что падал.

– Я все равно не имею права снять с вас эту сетку.

– А где мои родные? – заговорил он уже о другом. – Им что, не разрешают видеться со мной?

У Кэрол сжалось сердце от жалости к старику.

– Я это выясню... ладно?

Она повернулась и пошла к двери.

– Какая-нибудь из дочек обязательно навестила бы меня один или два раза за то время, что я здесь.

– Я уверена, что они скоро придут к вам. А я зайду завтра-.

Кэрол вышла в холл и в изнеможении прислонилась к стене. Она не рассчитывала на легкую жизнь, когда поступала в отдел социального обслуживания при этой больнице, но была совершенно не готова к каждодневным переживаниям, с которыми здесь столкнулась.

Подходит ли она для такой работы? – задумывалась Кэрол. На курсах, которые она прослушала для получения диплома работника социальной сферы, ее не учили самому важному – как эмоционально отстраняться от клиента. Она либо самостоятельно одолеет эту премудрость и будет не задумываясь вести себя так с клиентами, либо свихнется.

Она непременно научится. Это хорошая работа, другую такую поискать. Приличный оклад и хорошие условия. В конце концов, им с Джимом не много и надо, чтобы прожить, – она унаследовала от родителей дом, полностью выкупленный, но, пока Джим не сделает карьеры как писатель, именно она должна зарабатывать на масло к хлебу. Только порой...

Проходящая мимо медсестра вопросительно взглянула на нее. Кэрол выдавила из себя улыбку и выпрямилась.

Она просто устала, вот и все. Она плохо спала последние несколько ночей... беспокойно. Ей снились какие-то кошмары, которые она смутно помнит.

Она справится с этим.

Кэрол направилась к маленькому офису отдела социального обслуживания на первом этаже.

Кэй Аллен была на месте. Тучная брюнетка за сорок, она без всякого стеснения курила одну сигарету за другой. Кэй возглавляла отдел в государственной больнице Монро почти двадцать лет, была здесь ветераном. Когда Кэрол вошла, Кэй подняла глаза от кипы историй болезни на своем столе.

– Что мы можем сделать для Додда? – спросила Кэрол.

– Того старика, что нам подсунули на улице Три-Норт?

Кэрол поморщилась.

– Как вы можете, Кэй?

– А разве не так? – возразила Кэй, закуривая новую сигарету. – Родные нашли старика на полу в его квартире, вызвали «скорую», спихнули его нам и отправились домой.

– Я знаю, но об этом можно сказать по-другому. Он больной и старый человек.

– Уже не такой больной, как был.

Это действительно так. Доктор Бетц сделал все возможное, и теперь Додд – забота отдела социального обслуживания. Еще один «зависший» случай: старик недостаточно болен для больницы, но недостаточно здоров, чтобы жить в одиночестве. И никогдане будет настолько здоров. Он не может вернуться в свою квартиру, а ни одна из дочерей не хочет взять его к себе. Больница не имеет права выбросить его на улицу, вот он и оказался за их отделом.

– Давайте называть вещи своими именами, Кэрол. Додда спихнули на нас.

Кэрол не хотела признавать правоту начальницы, во всяком случае, согласиться с ней вслух. Это означало бы первый шаг на пути к тому, чтобы стать такой же, как Кэй, – жесткой и циничной. Однако Кэрол понимала, что жесткость Кэй – всего лишь защитный роговой панцирь, неизбежный результат необходимости из года в год иметь дело с потоком Доддов.

– Никогда не привыкну к тому, что дочери могут бросить отца, – сказала Кэрол. – Они даже не навещают его.

Впрочем, она понимала, почему они не приходят – из чувства вины. Дочери живут тесно, отцу места у них совсем нет. Если он опять потеряет сознание, им придется день и ночь ходить за ним. Им не хватает духу сказать ему, что они не могут взять его к себе, поэтому они его избегают. Подобное случается на каждом шагу. Кэрол все это понимала, но смириться не могла.

Боже, были бы живы мои родители, я никогда не бросила бы их!

Выходит, надо потерять родителей, чтобы по-настоящему их оценить?

Возможно, и так. Но сейчас речь не о том. Они с Кэй должны раздобыть для Додда место в доме для престарелых. Трудность состояла в том, что у старика не было денег платить за него, поэтому сначала надо, чтобы Додд был взят на государственное обеспечение, а потом придется ждать очереди на одну из немногочисленных бесплатных коек для таких, как он.

И вот все закрутилось: они писали бумаги, неустанно сражались с бюрократами. Система патронажа существовала всего три года, но уже вызвала к жизни уйму волокиты. А Додд между тем занимал койку в больнице, которая могла быть отдана больному, остро нуждавшемуся в ней.

– Если бы я могла взять его к себе! – воскликнула Кэрол. – Он так нуждается в уходе.

Кэй рассмеялась:

– Кэрол, дорогая, вы слишком чувствительны. – Она протянула Кэрол пачку бумаг. – Вот, раз вам не терпится с кем-то нянчиться, поищите транспорт для этого больного.

У Кэрол защемило сердце, когда она поняла, что этот больной – ребенок.

– Куда его направляют?

– В Слоун-Кэттеринг. У него лейкемия.

Взяв себя в руки, Кэрол направилась в педиатрический флигель.

Через двадцать минут она сидела на краю кровати Дэнни Джакоби и, украдкой поглядывая на мальчика, разговаривала с его матерью.

Неужели он знает, что скоро умрет?

Мальчик сидел на полу и целился стрелами с присосками в механического динозавра по имени Король Зор. Семилетний вихрастый Дэнни был болезненно худ. У него выпали два передних зуба, а новые еще не выросли, и поэтому он шепелявил. Голубые глаза на его мертвенно-бледном лице были обведены темными кругами; такие же темные, огромные синяки покрывали его руки и костлявые тоненькие ножки.

Она знала, что никто его не бил. Это от лейкемии. Число белых кровяных шариков в его костном мозге росло с сумасшедшей скоростью, вытесняя красные кровяные шарики и тромбоциты, способствующие свертыванию крови. Малейший удар, даже сидение на полу, как сейчас, вызывало синяки.

– Разве его нельзя лечить здесь? – говорила миссис Джакоби. – Слоун-Кэттеринг ведь в городе.

– Доктор Мартин считает, что там у него больше шансов вылечиться.

Женщина посмотрела на сынишку.

– Ну что ж, раз это лучше для Дэнни, – сказала она.

Кэрол показала ей, где поставить подпись, чтобы получить перевозку и быть принятыми в Слоун-Кэттеринг, а потом они сидели и смотрели, как играет мальчик, оставивший воображаемую охоту на динозавра и складывающий теперь из кубиков Микки-Мауса.

У Кэрол мелькнула мысль: что хуже – вовсе не иметь ребенка или потерять его от такой страшной, коварной и чертовски непредсказуемой болезни, как лейкемия? И тут же пришел ответ: нет никакого сомнения, лучше иметь ребенка, конечно, лучше!

Кэрол молила Бога, чтобы она была способна иметь ребенка, и поскорее.

Они с Джимом мечтали создать полноценную семью, и она надеялась, что сможет внести в это дело свою лепту.

У ее матери были затруднения по этой части. Она не скоро понесла Кэрол, и, хотя после рождения дочки не оставляла усилий родить еще, второй ребенок так и не появился.

Видимо, Кэрол унаследовала от матери подобного рода проблемы. Так говорил доктор Галлен. Месячные у нее всегда приходили нерегулярно, и хотя они с Джимом следовали указаниям доктора Галлена уже почти год – вели график ее менструальных циклов и всякое такое, – ничего не получалось.

Может быть, ничего и не получится. Страшная эта мысль преследовала ее день и ночь.

Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы у нас родился ребенок. Пусть будет один-единственный. Мы не станем жадничать. После этого мы возьмем приемных детей, тех, кому нужна семья. Но дай нам хоть одного собственного ребенка.

Дэнни сложил картинку, но ему не хватало кусочка левого уха Микки. Мальчик посмотрел на них.

– Кушочка не доштает, – сказал он, показывая на картинку.

Я помню, как это огорчительно,подумала Кэрол.

– Миссис Стивенс! – Мать Дэнни вывела ее из задумчивости. – Кажется, вас зовет вон та медсестра.

Кэрол подняла глаза и увидела дежурную сестру с телефонной трубкой в руках. Та поочередно показывала на телефон и на Кэрол.

Звонил Джим, голос его звучал взволнованно.

– Кэрол, у меня замечательные новости: мы с тобой богаты!

– Джим, о чем ты?

– Я нашел своего настоящего отца! Приходи домой, и я все тебе расскажу!

Настоящего отца?

–Джим, я не могу. Что все это...

– Забудь свою работу. Приходи домой! У нас много дел! Я жду!

И он повесил трубку, не слушая ее возражений. И тут в сумятице ее мыслей всплыла одна его фраза.

Я нашел своего настоящего отца.

Почему это не потрясло ее? Она знала об отчаянных попытках Джима отыскать своих кровных родителей. Они оставались безуспешными. Теперь она должна бы радоваться за него.

Вместо этого она почувствовала, как от страха у нее побежали по спине мурашки.

3

Пока Кэрол ехала домой, мысли ее метались между Прошлым, настоящим и будущим. Она подумала о том, как счастлив должен быть Джим. Он так долго искал своих настоящих родителей. Что же сегодня произошло? Как он нашел отца? Эта новость пробудила в ней воспоминание о своих родителях, умерших уже почти десять лет назад. В тысячный раз она задумалась о том, как бы отнеслись родители к ее браку с Джимом Стивенсом. Им не очень-то нравились Иона и Эмма Стивенс, хотя они их мало знали. Отец с матерью, без сомнения, предпочли бы Билла Райана, но он стал священником.

Кто бы мог подумать, что Кэрол Невинс, сама «Мисс католическая школа», кончит тем, что выйдет замуж за Волка, чокнутого на футболе? Только не Кэрол!

Но видели бы вы его в ту пору в игре! Сам он редко забивал голы. Чаще расчищал дорогу другим нападающим, и делал это с явным удовольствием, оставляя за собой на поле сбитых с ног игроков – некоторых с серьезными травмами.

Но мог Джим оказаться и удивительно отзывчивым. Именно такого Джима полюбила она в том страшном для нее 1959 году, когда ее родители погибли дождливой туманной ночью при лобовом столкновении с трейлером на скоростном шоссе. В одно мгновение – как только раздался звон бьющегося стекла и скрежет металла – она стала сиротой. Горе буквально раздавило ее, заставило замкнуться в себе, а ужас при мысли, что она внезапно осталась одна-одинешенька на свете, делал ее отчаяние еще более безысходным.

Ее спас Джим. До того он был просто однокашником и другом, героем футбольных битв, которому она изредка назначала свидания. Ничего серьезного. Никто из мальчиков в школе не значился тогда в ее поклонниках. За несколько месяцев до этого она перестала встречаться с Биллом Райаном. Между ними не раз пробегала искра, но его застенчивость и сдержанность сразу же гасили пожар любви, не давая ему разгореться. Когда мир вокруг нее готов был рухнуть, Джим оказался рядом. Многие из друзей Кэрол выражали ей сочувствие и пытались утешить; тетка Грейс, единственная сестра отца, работавшая в городе медсестрой, взяла отпуск и поселилась с ней. Но только Джим, казалось, понимал ее, чувствовал то, что чувствует она.

Именно тогда Кэрол смутно ощутила, что он тот человек, за которого она хочет выйти замуж. Однако прежде, чем это произошло, они провели вместе четыре года в новеньком Университете штата – Стоуни-Бруке. И только когда они учились на третьем курсе и лежали вместе в постели в местном отеле, Джим признался ей, что он приемыш. Он скрывал свое происхождение много лет, боясь, что это может повлиять на ее отношение. Она помнила, как удивилась его опасениям. Какое ей дело до его предков? Разве кто-то из них лежал рядом с ней в постели в ту ночь?

И вот наконец окончание университета; они – выпускники Стоуни-Брука 1964 года. Джим с дипломом журналиста, она – работника социальной сферы. Они начали трудиться, уже не расставались и в 1966 году поженились. Свадьба была скромной. Джим, облаченный в смокинг, с трудом выдержал церемонию венчания. Ему, столь не похожему на других, пришлось следовать общепринятым правилам; атеисту – давать обет перед священником лишь в угоду Кэрол и ее тетке Грейс; человеку, который отвергает ритуалы, – участвовать в одном из самых первобытных.

– Все в порядке, – сказал он ей перед началом церемонии. – Значение имеет только то, какова будет дальнейшая наша совместная жизнь, которая последует за этим шаманством.

Она не забыла тех его слов. Они лаконично отражали сочетание цинизма и искренности – все то, что она любила в Джиме Стивенсе.

Кэрол повернула на подъездную дорожку и увидела их дом. Она выросла в этом аккуратно оштукатуренном одноэтажном белом домишке с черными ставнями. Зимой садик при нем выглядел уныло – голые деревья и розовые кусты, поникшие от холода рододендроны.

Весна, весна, я не могу тебя дождаться.

Но в доме было тепло, а Джим, словно ребенок накануне Рождества, только что не стоял на голове от возбуждения.

В свежей сорочке и обтягивающих джинсах, пахнущий лосьоном «Олд спайс», с волосами, еще мокрыми после душа, он схватил ее в объятия, едва она переступила порог дома, и закружил по комнате.

– Ты не поверишь! – кричал он. – Мой отец – старый доктор Хэнли! Ты замужем за малым, у которого гены Нобелевского лауреата!

– Успокойся, Джим, остынь немножко, – сказала Кэрол. – Что ты несешь?

Он поставил ее на пол и, захлебываясь, рассказал о письме и о «железных» выводах, которые из него сделал.

– Ты уверен, что не увлекаешься, Джим? – сказала она, снимая пальто.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Боюсь показаться тебе занудой, но ведь пока никто еще не называет тебя молодым мистером Хэнли, не так ли?

Его улыбка погасла.

– И не будет так называть. Я останусь Джеймсом Ионой Стивенсом до конца своих дней. Не знаю, почему Хэнли подкинул меня в приют, и то, что он богат и знаменит, не имеет никакого значения. Иона и Эмма Стивенс усыновили и вырастили меня. Для меня мои родители – они.

Тогда почему ты так долго и упорно искал своих кровных родителей? -вертелось у Кэрол на языке. Странно, что Джим, долгие годы одержимый этой мыслью, теперь рассуждает по-другому.

– Пусть так, Джим. Но я не хочу, чтобы ты снова тешил себя надеждами, а потом испытал боль разочарования. Сколько раз ты брал ложный след и всегда очень огорчался, когда он заводил тебя в тупик.

Она вспомнила, как много дней на протяжении учебы в колледже и после него они провели, роясь в старых архивах приюта Святого Франциска для мальчиков. После их женитьбы Джим наконец отказался от поисков. Она думала, что он навсегда оставил мысль выяснить, кто были его настоящие родители.

И тут вдруг эта история с письмом.

– Но теперь все иначе, разве ты не видишь? Не я разузнаю, ищу, а меня ищут. Представь себе, Кэрол, что получается. Я был найденышем. Мне не исполнилось и двух недель, когда меня в буквальном смысле нашли на ступеньках приюта. Не хватало только завывающей вокруг метели, чтобы все выглядело, как литературный штамп. Никаких следов моих родителей, и вот теперь, через двадцать шесть лет, человек, которого я лично не знал, никогда даже не встречал, упоминает меня в своем завещании. Знаменитый человек. В сороковые годы, такие далекие по духу от хиппи и свободной любви наших дней, известный ученый вроде него мог опасаться скандала. – Джим замолчал и посмотрел на нее. – Уяснила картину?

Она кивнула.

– Хорошо. Теперь скажи мне, любимая, что в таком случае сразу же приходит в голову, когда стараешься понять, почему богатый старик упоминает в своем завещании найденыша?

Кэрол пожала плечами.

– Ладно, очко в твою пользу.

Он широко улыбнулся.

– Так-то! Я не псих!

Его улыбка всегда обезоруживала ее.

– Нет, ты не псих.

Зазвонил телефон.

– Это, вероятно, меня, – сказал Джим. – Я звонил в адвокатскую фирму, и они обещали перезвонить мне.

– О чем ты спрашивал?

Он бросил на нее робкий взгляд.

– О моем настоящем... кровном отце.

По его репликам она почувствовала, как он расстроен тем, что у адвоката нет никаких сведений на этот счет. Наконец Джим закончил разговор и повернулся к ней.

– Знаю, что ты сейчас скажешь. Ты спросишь, почему это так для меня важно? Какое это имеет значение?

Она сочувствовала ему и в то же время не понимала. Ей хотелось сказать: «Ты – это ты. Твое происхождение ничего не меняет».

– Я спросила бы об этом не впервые, – сказала она.

– Да, ты права. Я хотел бы бросить все это, но не могу. Как тебе объяснить? Это похоже на то, как человек, утративший память, оказался в одиночестве на корабле, который занесло в Марианскую впадину; он старается остановить судно, бросает якорь, но тот не достает до дна, и корабль по-прежнему несет в неизвестном направлении. Человек думает: знай он откуда началось плавание, он смог бы сообразить, куда плывет. Он оглядывается назад, а там только пустынное море, и у него рождается ощущение, что он лишен прошлого. Это своего рода генетическая и социальная амнезия.

– Джим, я понимаю. Я чувствовала то же самое, когда погибли мои родители.

– Нет, то было другое. Случилась трагедия: их не стало, но ты, по крайней мере, их знала. И если бы даже они погибли на другой день после твоего рождения, все равно это было бы другое. Потому что ты могла бы потом рассматривать их фотографии, говорить с людьми, которые их знали. Они существовали бы в твоем сознании и подсознании. У тебя остались бы корни, которые вели в Англию, Францию, куда-нибудь еще. Ты была бы каплей могучего потока, участвовала бы в общем движении. У тебя было бы прошлое, которое подталкивало бы тебя вперед.

– Но, Джим, я никогда не думаю о подобных вещах. Никто о них не думает.

– Потому что они у тебя есть. Ты принимаешь их за данное. Много ты думаешь о своей правой руке, ведь нет? Но если бы ты родилась без нее, тебе бы ее недоставало каждый день.

Кэрол подошла и обняла его. Он прижал ее к себе, и она почувствовала, как отступает охватившее ее волнение. Джим умел это делать, умел заставить ее ощутить себя спокойной и уверенной.

– Я буду твоей правой рукой, – нежно сказала она.

– Ты всегда ею была, – прошептал он в ответ. – Но, чувствую, я нашел, что искал. Скоро это будет известно наверняка.

– Полагаю, что тогда я тебе больше не буду нужна, – сказала она, притворно надув губы.

– Это будет праздник, а ты останешься нужна мне всегда!

– Да уж, смотри, чтоб так и было. Иначе я просто отправлю тебя назад в приют Святого Франциска!

– Боже! – воскликнул он. – Приют! Почему я о нем не подумал? Может быть, нам не придется ждать до оглашения завещания. Может быть, удастся все выяснить прямо сейчас!

– Послушай, Джим, мы смотрели эти архивы по меньшей мере тысячу раз!

– Да, но ведь мы не искали там упоминания о Родерике Хэнли.

– Нет, но...

– Пошли. – Он протянул ей пальто и сорвал свое с вешалки. – Мы отправляемся в Куинс.

4

Эмма Стивенс в нетерпении ждала у служебного входа бойни. В этой маленькой промозглой комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем контрольных часов. Эмма не переставала растирать руки, чтобы согреть их, но она не сомневалась, что, будь сейчас даже июль, она делала бы то же самое. Казалось, охватившая ее тревога заставляла руки двигаться помимо ее воли.

Почему Иона так долго не идет? Она просила передать, что ждет его. Ей не хотелось беспокоить его на работе, но она не в силах удержаться. Она должна поговорить с ним о том, что произошло. Иона единственный, кто может дать этому объяснение. Где он застрял?

Эмма посмотрела на часы на руке и увидела, что прошло всего несколько минут. Она сделала глубокий вдох.

Успокойся, Эмма.

Она отвернулась к маленькому, затянутому сеткой окошку входной двери. Служебная автостоянка выглядела почти пустынной в сравнении с тем, какой она была до сокращения. А теперь шли толки о том, что бойня вообще закроется к концу года. Что они тогда будут делать?

Она больше не могла ждать. Толкнув дверь, она прошла через небольшой холл и распахнула другую дверь, которая вела в помещение самой бойни. Эмма застыла на месте при виде только что освежеванной полутуши коровы; от мяса на холоде валил пар, на пол капала кровь, туша качалась и крутилась на цепи, перемещаясь по верхнему конвейеру. Почти сразу за ней двигалась следующая туша. В зале стоял запах крови, запекшейся и еще теплой, струившейся из только что перерезанного горла. Снаружи глухо доносилось мычание коров, ожидавших в загоне своей очереди.

Эмма подняла глаза и вдруг увидела, что Иона стоит рядом, в резиновом фартуке, сером рабочем комбинезоне, черных резиновых перчатках и в забрызганных кровью суконных ботах с налипшими клочьями шерсти. Он смотрел на нее сверху вниз. Ему только что исполнилось пятьдесят, но он выглядел гораздо моложе – подтянутый и сухощавый, единственный глаз его не утратил яркой голубизны, а черты лица – твердости. Даже после тридцати лет брака при виде его у нее замирало сердце. Если бы не черная фетровая повязка на левом глазу, он был бы просто копией американского актера в одном из снятых в Италии вестернов, который они видели в прошлом году.

– В чем дело, Эмма? – Голос у него был таким же резким, как черты лица, южный акцент – сильнее, чем у нее.

Она почувствовала прилив раздражения.

– Здравствуй, Эмма, – произнесла она с сарказмом. – Как хорошо, что ты пришла. Что-нибудь случилось? Все в порядке, Иона, спасибо.

– У меня всего несколько минут, Эмма.

Она спохватилась, что он боится потерять работу, и ее раздражение прошло. К счастью, было трудно найти человека, готового взять на себя обязанности Ионы на бойне, иначе он мог бы оказаться безработным уже несколько месяцев назад, как многие другие.

– Извини, но я подумала, что случившееся слишком важно, чтобы отложить разговор. Джимми получил сегодня письмо от каких-то адвокатов. Он упомянут в завещании того доктора Хэнли, что погиб в авиакатастрофе на прошлой неделе.

Иона подошел к ближайшему окну и уставился в грязное стекло. Он молчал, как ей показалось, очень долго. Наконец повернулся к ней и улыбнулся одной из своих скупых, едва заметных, улыбок.

– Некто грядет.

– Кто грядет?

– Тот.

Эмме сразу стало не по себе. Неужели Иона опять начинает свои безумные речи? Он странный человек, ее Иона. Даже после всех этих лет вместе Эмма до конца не понимала его, но не переставала любить.

– О чем ты говоришь?

– Я почувствовал это больше недели назад, но как-то странно неясно. Я не был уверен, а теперь знаю точно.

За долгие годы Эмма научилась верить предчувствиям Ионы. Он обладал каким-то сверхчутьем, иногда просто невероятным. Порой казалось, что он даже видит своим отсутствующим левым глазом. Самым поразительным был случай в 1942 году, когда он почувствовал, что ребенок, которого им предстоит усыновить, уже находится в приюте Святого Франциска для сирот.

Воспоминание об этом дне вернулось к ней как озарение. Ветреное январское утро всего через месяц после нападения японцев на Пёрл-Харбор; ослепительно яркое солнце, солнечные блики на мокрых от тающего снега тротуарах. Иона не находил себе места от волнения: предыдущей ночью у него снова было видение. То самое, которого он ждал с тех пор, как они переехали в Нью-Йорк.

Куинс! Ему было знамение, куда они должны направиться в Куинсе. И непременно оказаться там рано утром.

Иона верил этим видениям. Он руководствовался ими в своей жизни, в жизни их обоих. За годы до того он получил знак переехать вместе с ней из Миссури в Нью-Йорк и начать там новую жизнь, объявив себя католиками. Эмма не поняла тогда, зачем все это; она вообще редко понимала мотивы поступков Ионы, но, как всегда, не перечила ему. Он был ее мужем, она – его женой. Если он хочет, чтобы она отказалась от баптизма, пусть будет так. Она все равно не была примерной баптисткой.

Но зачем переходить в католичество?

С того дня, как она с ним познакомилась, Иона никогда не выказывал интереса к религии, но теперь он настаивал, чтобы они зарегистрировались в католическом приходе, каждое воскресенье ходили в церковь и сделали все, чтобы их запомнил священник.

Зачем все это было нужно, Эмма узнала в то январское утро 1942 года. Когда они подъехали к приюту Святого Франциска для мальчиков, Иона сказал, что ребенок, которого они хотели, уже находится там, а войдя в приют, чтобы подать заявление об усыновлении младенца, они сообщили, что всю жизнь исповедовали католическую веру.

Никто не мог доказать обратного.

Ребенок, о котором мечтал Иона, попал в приют накануне. Иона внимательно осмотрел ребенка, в особенности его ручки. Эмме показалось, что муж убедился – ребенок тот, которого он ждал.

Они прошли через мучения бесконечных проверок, в том числе их родословной, бытовых условий, и прочую ерунду, но все это окупилось. В конце концов они стали счастливыми родителями мальчика, которому дали имя Джеймс. Мальчик – величайшее счастье в жизни Эммы Стивенс, большее даже, чем Иона, хотя она преданно любила мужа.

И теперь она верила видениям Ионы так же безоглядно, как он сам. Потому что без них она никогда не имела бы Джима.

– Значит, знаменитый доктор Хэнли – его отец, – сказал Иона, главным образом обращаясь к себе. – Интересно. – Потом он повернулся к Эмме. – Это знамение. Вот оно, начало. Близится наше время. Тот начинает обретать власть и богатство. Это знак, Эмма, добрый знак.

Эмме хотелось обнять его, но она удержалась из-за покрывавшей его одежду крови. Добрый знак – так он сказал. Хорошо, если он добрый для Джимми. Волна противоречивых чувств захлестнула ее, она расплакалась.

– В чем дело? – спросил Иона.

Эмма покачала головой.

– Не знаю. После всех этих долгих поисков... в конце концов дать ему, возможность узнать, кто его настоящие родители... – Она снова зарыдала. – Я не хочу его терять.

Иона снял перчатку и ласково положил руку ей на плечо.

– Я понимаю твои чувства, но теперь осталось ждать недолго. Мы скоро будем вознаграждены за все.

Вот снова он ходит вокруг да около.

Она схватила его руку обеими руками и стала молить Бога, чтобы никто не отнял у нее Джимми.

1

– Отец Билл! Отец Билл!

Отец Уильям Райан, член ордена иезуитов, узнал голос взывавшего к нему. Это был Кивин Флаэрти, шестилетний местный ябеда и разносчик новостей. Райан поднял глаза от текста своей ежедневной проповеди и увидел мчавшегося к нему через холл рыжего мальчишку.

– Они опять дерутся, отец Билл!

– Кто?

– Никки и Фредди! И Фредди сказал, что обязательно убьет Никки!

– Передай им, чтобы они немедленно перестали драться, иначе обоих ждет плетка.

– Они до крови подрались, святой отец!

Билл вздохнул и захлопнул требник. Придется самому разбираться. Фредди был на два года старше Никки и примерно на сорок фунтов превосходил его в весе. К тому же стоило его разозлить, и он бросался на обидчика, как разъяренный бык. Похоже, язык Никки снова доставил ему кучу неприятностей.

Выходя из кабинета, Билл прихватил висевшую в углу у дверей плетку, которой так боялись его воспитанники. Кивин бежал впереди. Билл поспешно следовал за ним, делая вид, однако, что вовсе не торопится.

Он нашел их в коридоре возле спальни в окружении остальных мальчишек, оравших и подзадоривавших драчунов. Один из зрителей, заметив его приближение, закричал:

– Большой Злой Билл идет! Сматываемся!

Болельщики испарились, оставив соперников на полу. Фредди, навалившись на Никки, занес кулак для очередного удара по окровавленному лицу поверженного врага. Увидев отца Билла, они сразу забыли о своих разногласиях и кинулись бежать вслед за остальными. На полу остались только очки Никки.

– Николас! Фредерик! – крикнул Билл.

Они замерли на месте и обернулись.

– Да, святой отец? – сказали они хором.

Он ткнул пальцем перед собой.

– Подойдите сюда немедленно! Немедленно!

Мальчики подошли и остановились перед ним, глядя на носки своих ботинок. Билл взял Никки за подбородок и поднял его голову. Лицо десятилетнего Никки, деформированное от рождения, покрывали царапины и синяки. Левая щека и подбородок были в крови, алая струйка все еще бежала из одной ноздри.

Билл почувствовал, как в нем закипает гнев, который усилился, когда священник, подняв за подбородок голову Фредди, не обнаружил на его круглом веснушчатом лице с голубыми глазами ни малейших следов драки. Биллу нестерпимо захотелось дать Фредди отведать того же, чем тот угостил своего соперника, но он сдержался и заставил себя спокойно заговорить сквозь стиснутые зубы.

– Я тебя предупреждал, чтобы ты не пускал в ход кулаки? – сказал он Фредди.

– Он обругал меня плохим словом, – испуганно пролепетал Фредди дрожащим от страха голосом.

– Он выбил у меня из рук книги! – вскричал Никки.

– Погоди-ка... – прервал его Билл.

– Он обозвал меня скрофулезным!

На секунду Билл онемел, затем повернулся к младшему из соперников.

– Как ты назвал его? – спросил он, кусая губы, чтобы не расхохотаться. Этот парнишка просто бесподобен. – Где ты слышал это слово?

– Прочел однажды в книге, – ответил Никки, вытирая кровь из носа рукавом белой рубашки.

Однажды.Никки никогда ничего не забывал. Ничего.

–Ты хоть имеешь представление, что это значит?

– Конечно, – последовал немедленный ответ. – Это туберкулезное заболевание, которое характеризуется хроническим набуханием желез. Билл неуверенно кивнул:

– Верно.

Лично он знал только, что это какая-то болезнь, но упаси Бог дать понять Никки, что мальчишка знает больше его, Билла. Ребенок станет невыносим, стоит ему почувствовать это.

Билл поднял красную плетку и легонько постучал ею по левой ладони.

– Хорошо, дети, вы знаете, что вас ждет. Фредерик, созывай всех остальных, пока Николас выяснит, что сталось с его очками.

Перепуганный Фредди бросился к двери в спальню. Никки нагнулся и подобрал свои толстые очки в черной оправе.

– Ой, они опять сломались! – сказал он, показывая на левую заушницу.

Билл протянул руку.

– Дай их мне. Мы потом починим. – Он сунул очки в боковой карман сутаны. – Так, а теперь отправляйся к стене и подожди Фредди.

Взгляд Никки будто вопрошал: «Вы ведь на самом деле не собираетесь наказывать меня, правда?»

Билл негромко сказал:

– Не жди особого к себе отношения, Никки. Ты знаешь порядок, поэтому принимай шишки, как все остальные.

Никки пожал плечами и отвернулся.

Неужели для этого я вступил в орден? -подумал Билл, стоя посреди коридора и делая усилие, чтобы не сорвать злость на детях. Стать нянькой для орды озорников! Не таким представлял он свое будущее.

Совсем не таким.

В орден его привели писания Пьера Тейарда де Шардена. Билл уже чувствовал в себе призвание стать священником, но труды Шардена настолько поразили его необъятным интеллектом их творца, что он решил – он должен вступить в-орден иезуитов, давший миру такой великий ум.

Иезуиты достигли величайших высот как в теологии, так и в светских науках. Они стремились к совершенству во всех своих начинаниях и преуспели в этом.

Он мечтал быть причастным к секте со столь славными традициями, и вот теперь он причастен к ней.

В известном смысле.

Орден менялся так же быстро, как сама Церковь, да и мир вокруг. Но в приюте Билл оказался в стороне от большинства событий.

Ничего, это не будет длиться вечно, снова и снова мысленно повторял он,как заклинание, как молитву, помогающую прожить еще один день в приюте Святого Франциска.

Старший надзиратель – такова его должность.

На самом деле это значило, что он стал нянькой и зачастую заменял отца обитателям одного из последних католических приютов для мальчиков в Нью-Йорке.

Я заменяю отца? Просто смешно!

Билл оглядел выстроившихся перед ним воспитанников – два с половиной десятка мальчиков в возрасте от шести до тринадцати лет. Фредди уже стоял рядом с Никки у окна. Все молчали.

Пора приступать.

Это была та часть обязанностей Билла, которую он меньше всего любил. Порку плеткой. Но такова была традиция в этом приюте. Существовал определенный устав, и он в ответе за его соблюдение. Стоит ему пренебречь своим долгом, и в приюте сразу же воцарится анархия.

И как бы ему ни хотелось попробовать установить здесь демократию, она бы не прижилась. Хотя большинство воспитанников – хорошие дети, некоторые уже успели хлебнуть столько горя, что стали трудновоспитуемыми. Отпусти вожжи, и они превратят приют в малый филиал ада. Отсюда и правила, соблюдение которых требовалось неукоснительно обеспечивать. Каждый из мальчиков знал, где проходит черта, которую нельзя переступать, знал, что, переступив ее, рискует встретиться с плеткой. Что же до драки, то устав гласил: «Кто бы ее ни начал, наказаны будут оба противника».

– Ладно, ребята, – сказал он Фредди и Никки. – Вы знаете, что делать. Спускайте штаны и встаньте, как полагается.

Оба мальчика покраснели и стали расстегивать ремни. С мучительной медлительностью они спустили до конца свои синие форменные штаны, повернулись и, наклонившись, взялись руками за лодыжки.

На трусах Фредди, обтянувших его ягодицы, обозначилось небольшое коричневое пятнышко. Кто-то из воспитанников сказал:

– Глядите-ка, следы отходов.

Остальные засмеялись. Билл строго посмотрел на них.

– Кажется, кто-то хочет присоединиться к тем, кто у стены?

Воцарилась мертвая тишина.

Билл подошел к провинившимся и поднял плетку, думая о том, как нелепо таким образом наказывать за драку.

Не совсем соответствует учению Ганди, верно?

Но и не совсем бесполезно. Будь устав менее строгим, а наказания не такими жестокими, Большой Злой Билл и плетка могли бы сплотить воспитанников, не подавляя их личности. Он помог бы им объединиться, стать членами одного братства, дать им ощущение общности, чувство единства. Это им так нужно – ведь у них нет иной семьи, кроме приюта Святого Франциска.

Билл начал с Фредди. Плетка была пустотелой и сделана из легкого винила. Он хлестнул по заду старшего мальчика. От удара пластиком по человеческому телу раздался громкий звук, который разнесся по всему холлу.

Это больно, но не очень. Билл это знал. Окажись плетка в руках человека с садистскими наклонностями, наказание могло быть очень болезненным. Но смысл его не в том, чтобы причинить физическое страдание. Возможно, стыда, вызванного необходимостью спускать штаны и выставлять зад на виду у товарищей, было бы достаточно, но Билл не мог не прибегнуть к плетке. Она являлась символом власти в приюте и не должна пылиться на стене, когда нарушается устав.

Он ударил Фредди четыре раза и столько же ударов досталось Никки, хотя Билл несколько умерил их силу.

– Ладно, – сказал он, когда отзвучало эхо последнего удара. – Представление окончено. Все – в спальни!

Мальчики побежали в спальни, и вместе с ними Фредди, застегивавший на ходу ремень штанов. Никки, немного приотстав, обернулся к Биллу.

– Вы почините мои очки, святой отец?

– О, конечно, я совсем забыл!

Без очков Никки выглядел еще уродливей. Голова его была обезображена выпуклостью над левым ухом. В его карточке значилось, что незамужняя мать пыталась спустить младенца сразу после рождения в унитаз, повредив ему хрупкий череп и едва не утопив его. С того времени Никки жил на попечении государства и католической церкви. Наряду с деформированным черепом, у него была к тому же плохая кожа, покрытая угрями, и слабое зрение, требовавшее очков с линзами толщиной с бутылочное стекло.

Но не физические недостатки в первую очередь выделяли Никки среди других воспитанников, а его умственные способности. Тесты показали, что он чрезвычайно одарен, и Билл все явственнее подмечал в нем презрение к более слабым умам. Именно это было причиной драк и делало особенно трудной задачу найти ему приемных родителей – по своему развитию он намного превосходил большинство своих возможных приемных родителей, обращавшихся в приют Святого Франциска.

Но, несмотря на невыносимое поведение этого гения-недомерка, Билл не мог отрицать, что привязался к нему. Возможно, потому, что у них было нечто общее – интеллект Никки обособил его от других мальчиков так же, как призвание Билла отдалило его от поколения сверстников. У них вошло в привычку по меньшей мере раз в неделю играть в шахматы. Биллу удавалось выиграть большинство партий, но он знал: это только благодаря его большому опыту. Через год дай Бог ему добиваться ничьей.

Вернувшись в кабинет, Билл достал небольшой набор инструментов и принялся чинить очки. Никки слонялся по маленькой комнате, заглядывая во все углы. За время работы в приюте Святого Франциска Билл успел заметить, что Никки, обладая ненасытным любопытством к миру в целом и к тому, как работают различные устройства, нисколько не заинтересован сам делать что-нибудь, чтобы они работали.

– Как насчет партии в шахматы? – спросил Никки, уже усевшись за шахматную доску.

– Ты хочешь сказать: «Как насчет партии в шахматы, святой отец»? Как видишь, я сейчас немного занят.

– Отдайте мне коня, и я вас разгромлю за двадцать минут!

Билл взглянул на него.

– ...святой отец, – наконец добавил мальчик.

Никки вел своего рода игру, пытаясь понять, насколько далеко он может зайти в своей фамильярности. Как ни симпатичен был ему мальчик, Биллу следовало соблюдать известную дистанцию. Приют являлся, для этих детей всего лишь временным пристанищем. Покидая его, воспитанникам не должно казаться, будто она оставляют дом родной. Напротив – будто они отправляются домой.

– Не получится, парень. Мы играем по субботам. Кроме того, дать тебе фору все равно что дать возможность Кассиусу Клею ударить правой.

– Он теперь называет себя Мухаммед Али.

– Как бы ни называл. Помолчи, я пытаюсь починить твои очки.

Билл сосредоточенно занялся винтиком, закреплявшим заушницу на оправе. Он почти закончил работу, когда услышал голос Никки:

– Значит, в Лойоле вам отказали?

Билл поднял голову и увидел, что мальчик держит в руке листок бумаги. Он узнал бланк колледжа Лойолы.

– Положи на место! – взорвался он. – Это личное письмо.

– Извините.

Билл направлял прошения в Духовное управление ордена о переводе в какой-нибудь колледж и запрашивал Фордэм, Джорджтаун, Бостонский колледж и другие места о вакантной должности преподавателя. Его специальностью была история и философия. Как только где-нибудь откроется вакансия, он уйдет отсюда и займется наукой, о чем мечтал все годы в семинарии.

Служить Богу с помощью интеллекта -таков был его девиз, начиная со второго года обучения в семинарии.

Он предвидел, что работа в приюте Святого Франциска вряд ли даст много пищи для ума. Два томительных года в качестве старшего надзирателя подтвердили это.

Отупляющая, иссушающая душу работа. Он чувствовал, как буквально истощаются, испаряются его творческие возможности. Ему было двадцать шесть, и он растрачивал здесь самые плодотворные годы своей жизни. Мир – и в особенности колледжи – сотрясали великие перемены. Общество бурлило, самый воздух был пропитан новыми идеями, духом перемен. Биллу хотелось участвовать во всем этом, пробиться в центр событий.

Застряв здесь, в приюте Святого Франциска для мальчиков – этом осколке прошлого, он мог ловить лишь отголоски бурных событий, происходящих за его стенами. Во время прошлого уик-энда он сумел уехать на два дня. Вместе кое с кем из друзей по семинарии они переоделись в светскую одежду и ехали всю ночь, чтобы принять участие в предвыборной кампании Юджина Маккарти в Нью-Хэмпшире. До первичных выборов оставалось всего несколько недель, и, похоже, сенатор Джин обойдет президента Джонсона по всем статьям.

Боже, как там было интересно! Все молодые хиппи сбрили бороды и коротко постриглись. «Вести себя чинно ради Джина» – таков был лозунг дня, они ходили по домам, агитировали за своего кандидата. Осознание высокой цели, ощущение себя творцами истории – все это создавало особую наэлектризованную атмосферу. Он был очень подавлен, когда в воскресенье вечером им пришлось уехать.

И вернуться ко всему тому, что олицетворял собой приют Святого Франциска.

Билл твердо верил, что любой опыт прибавляет человеку мудрости, и, хотя толком не знал, чем именно обогатило его пребывание в приюте Святого Франциска, был убежден: всю ту мудрость, которую можно там почерпнуть, он почерпнул. Дальше он обречен топтаться на месте, а потому должен сняться отсюда и двинуться вперед.

Ну что ж. Господи, я исполнил свой долг. Эта глава пройдена мною. Перевернем страницу и откроем следующую, ладно?

Но ему придется подождать, когда будет дан зеленый свет. Кроме обета бедности и безбрачия, став иезуитом, он также принял обет послушания. Он должен служить там, куда направлял его орден. Оставалось надеяться, что орден скоро отзовет его отсюда.

– Ты не смеешь рыться в моих бумагах.

Никки пожал плечами.

– Верно, но становится легче, если знаешь, что не нас одних, здешних ребят, отвергают. Не обижайтесь. Я-то вечный отказник.

– Мы найдем тебе приемных родителей.

– Не бойтесь быть честным со мной, святой отец, Я знаю, вы старались выбраться отсюда с самого первого дня. Все в порядке. Вы такой же, как все остальные, кто попал сюда, когда ему еще не стукнуло сто лет.

– Откуда ты это знаешь? – возмутился Билл, уязвленный наглостью мальчишки.

– Ми имеем очень интерешные шпошобы ушнафать о фещах, о которых ми хотим шнать, – ответил мальчик, довольно похоже имитируя речь Арти Джонсона в роли немецкого солдата.

Билл заметил, что Никки всегда сидит в первом ряду, когда мальчики смотрят передачу «Смейтесь с нами» по понедельникам. Билл не знал точно, что привлекает Никки, юмор или девушки в бикини.

Зазвонил телефон.

– Здравствуйте, мистер Уолтерс, – ответил Билл, узнав голос, и тут же пожалел, что назвал имя собеседника. Никки сразу же насторожился и стал напряженно прислушиваться. Мистер и миссис Уолтерс хотели усыновить ребенка, и Никки провел у них несколько дней на предыдущей неделе.

Уолтерс повторил все то, что до него говорили другие: да, Никки – славный мальчик, но он вряд ли приживется в их семье. Они вообще, возможно, откажутся от идеи усыновления ребенка. Скованный присутствием Никки, ловившего каждое его слово, Билл попытался переубедить Уолтерса, однако в конце концов был вынужден оставить эту затею. Сошлись на том, что Уолтерсы перезвонят после того, как еще немного подумают.

Никки с вымученной улыбкой спросил:

– Джордж и Эллен тоже не хотят брать меня, верно?

– Николас...

– Все в порядке, святой отец. Я вечный отказник, я же вам сказал.

Но Билл заметил, что у мальчика дрожат губы и на глаза навертываются слезы. Билл приходил в отчаяние от того, что это повторялось из раза в раз. Не только с Никки, но и с некоторыми другими мальчиками.

В голосе Никки слышалось рыдание.

– Я... я не нарочно. Так получается.

Билл обнял мальчика за плечи. Это вышло неуклюже, далеко не с той теплотой, как ему хотелось.

– Не беспокойся, малыш, я найду тебе семью.

Никки вырвался из рук Билла, выражение отчаяния на его лице сменилось злостью.

– Да, конечно, найдете! Мы вам безразличны! Единственная ваша забота – это как бы поскорее выбраться отсюда.

Упрек больно ранил Билла. На мгновение он лишился дара речи. Дело не в том, что мальчик вел себя столь неуважительно. Гораздо важнее то, что это был крик души и что сказанное мальчишкой – правда. Билл действительно не отдавался целиком своей работе. Он работал неплохо, но, конечно, не так хорошо, как следовало бы.

Это потому, что мое место не здесь, я создан для чего-то другого.

Верно. Пусть так. Но он мог бы, по крайней мере, делать все, на что способен. Это его долг перед воспитанниками и перед орденом. Постоянные неудачи Никки не давали Биллу покоя.

– Скажи мне, Никки, а сам ты стараешься?

– Конечно, стараюсь.

Билл сомневался в этом. Не потому ли от Никки каждый раз отказываются, что он намеренно срывает смотрины? По существу, отвергает потенциальных родителей прежде, чем они могут отказаться от него?

Неожиданно для самого себя Билл вдруг сказал:

– Обещаю тебе, Никки, что не уйду отсюда, пока не найду тебе приемных родителей.

Мальчик удивленно взглянул на него.

– Вы вовсе не должны этого делать. Я же сказал, не подумав...

– Но я хочу, чтобы ты немного больше старался расположить к себе. Трудно ожидать, что ты кому-то понравишься, если ты ведешь себя, как Клифтон Уэбб в роли мистера Бельведера.

Никки улыбнулся.

– Но мне нравитсямистер Бельведер.

Билл это знал. "Никки смотрел эту пьесу по меньшей мере раз десять. Он всегда листал «Телепрограмму», чтобы узнать, покажут ли ее на этой неделе. Линн Бельведер – его герой.

– В жизни-то все не так. Никто не хочет жить с десятилетним мальчиком, который знает ответы на все вопросы.

– Но ведь обычно я оказываюсь прав.

– Тем хуже. Знаешь, взрослым тоже иногда хочется быть правыми.

– Ладно, я попробую.

Билл про себя помолил Бога, чтобы никогда не пожалеть об обещании, данном Никки. Но, похоже, он ничем не рисковал. Пока что он никуда не уезжает. Везде, куда он обращался по поводу преподавательской работы, ему отказывали. Видимо, придется пробыть в приюте еще некоторое время.

Зазвонил внутренний телефон. Билл услышал голос сестры Мириам:

– Пришла молодая пара. Они хотели бы посмотреть старые документы об усыновлениях в нашем архиве.

Билл быстро затянул винтик на очках Никки и отослал мальчика из кабинета.

– Я мигом вернусь.

2

Вот здесь,подумал Джим, пока они ждали в прихожей приюта Святого Франциска, здесь начинается моя биография.

Всякий раз, входя в приют, он ощущал комок в горле. Он многим обязан здешним монахиням и священникам. Они подобрали его, когда он оказался не нужен своим настоящим родителям, и нашли семью, в которой он стал желанным ребенком. Джим обычно подозрительно относился к альтруизму, но не мог не признать, что многим обязан приюту, которому ничего не сумел дать взамен. Очевидно, это имели в виду монахини в школе, говоря о «добрых делах».

Прихожая, продуваемая сквозняком, была такой же убогой, как и остальные помещения приюта. Все здание выглядело достаточно неприглядно – гранитные наружные стены потускнели от времени, с деревянных оконных рам и дверей облупилась краска; резные карнизы и рамы красились и перекрашивались столько раз, что резьба превратилась просто в неровности.

Джима била дрожь не столько от февральского холода, от которого его плохо защищал вельветовый пиджак, сколько от ожидания того, что он сможет наконец вернуться назад, к тому дню, когда его оставили здесь. Во время всех его прежних посещений приюта Святого Франциска этот день в январе 1942 года оставался непреодолимым препятствием, упорно не поддававшимся его атакам. Но сегодня он нашел ключ, возможно, он сумеет открыть эту дверь.

– Это постепенно становится для меня реальностью, – сказал он Кэрол.

– Что именно?

– История с Хэнли.

– А для меня – нет. Я все еще не могу в это поверить.

– Нужно, чтобы прошло время, но для меня откроются все двери Я наконец узнаю о своем происхождении, я чувствую это.

Кэрол озабоченно взглянула на него.

– Надеюсь, усилия не окажутся бесплодными.

– Возможно, я смогу думать о будущем, если перестану оглядываться назад и гадать, что было в прошлом.

В ответ Кэрол лишь улыбнулась и сжала его руку.

Может быть, ему будут лучше удаваться романы, если он найдет ответы на все «почему», теснящиеся в его мозгу.

Например, почему отец подбросил его в приют?

Если доктор Родерик Хэнли действительно его отец, это вполне понятно; старик полагал, что признание внебрачного ребенка повредит его репутации.

Прекрасно. Джим готов с этим смириться.

Но как насчет матери? Она-то почему отказалась от новорожденного? Он был убежден, что она имела для этого серьезные причины, не могла не иметь. Он не станет держать на нее зла, он просто хочет знать.

Разве он хочет чересчур многого?

И еще: ему необходимо выяснить кое-что, касавшееся лично его, кое-что, о чем он никогда не говорил с Кэрол, получить ответы на вопросы о некоторых темных сторонах его души.

Вдруг Кэрол потянула его за рукав.

– Джим, взгляни! Боже, посмотри, кто идет!

3

Кэрол не поверила своим глазам. Ее поразила привлекательная внешность молодого священника – коротко, как у студента, остриженные густые каштановые волосы, ясные голубые глаза, широкие плечи и стройная фигура, которую не могла, скрыть даже похожая на женское платье сутана. И вдруг она поняла, что знает его.

Билли Райан из Монро!

Увидев его, она с теплотой вспомнила, как впервые обратила внимание на Билли в школе, одиноко стоявшего в углу на танцах, которые устраивала Организация католической молодежи в храме Скорбящей Божьей Матери. Она ощутила отзвук того чувства, которое толкнуло ее, когда был объявлен белый танец – конечно, медленный, – пригласить его танцевать. Она даже вспомнила музыку – чудесную песню «Это было так давно» Пастелсов. Билл оказался застенчив, как никто.

И вот теперь он смотрит на нее, пораженный, как и она, неожиданной встречей.

– Кэрол? Кэрол Невинс?

– Теперь Стивенс. Помнишь?

– Конечно, помню, хотя не смог прийти на свадьбу. – Он пожал Джиму руку. – А этот малый, ведь заросший густой растительностью, без сомнения, Джим. Теперь ты действительно похож на Волка. Боже, как давно это было!

– По меньшей мере четыре года назад, – улыбаясь, сказал Джим.

Билл похлопал Джима по животу.

– Семейная жизнь, видно, идет тебе впрок. – Он повернулся к Кэрол. – И тебе тоже, Кэрол. Выглядишь замечательно.

Кэрол подавила в себе желание обнять его. Прошло почто десять лет со времени их последнего свидания. Они много обнимались и целовались после первой встречи тогда на танцах, но теперь Билли Райан стал священником. Отец Райан. Она не знала, прилично ли обнять его и как он отнесется к этому.

– Что, Боже правый, привело вас сюда? – спросил Билл.

Пока Джим вкратце излагал Биллу свою биографию, Кэрол разглядывала Райана. Ровные зубы, красивая улыбка, точеная линия носа, волосы, слегка вьющиеся у висков, из-под его расстегнутого ворота сутаны виднеется белая футболка... Боже, он все еще неотразим.

Какое бесполезное растрачивание себя!

Кэрол поразило, что она так подумала. Что это на нее нашло? Билл поступил так, как считал нужным, жил той жизнью, которую избрал, посвятив себя Богу. Почему она принижает его выбор?

Но она не могла отделаться от мысли, что в каком-то смысле нелепо, когда такой крепкий, сильный мужчина не имеет права вступить в брак и стать отцом. И еще: она вынуждена признать, что ее волнует одно его присутствие.

– Я горжусь тобой, Билл, – вдруг сказала Кэрол, может быть, излишне громко, когда Джим закончил свой монолог. – Я имею в виду твою работу здесь с бездомными детьми. Она, наверное, приносит большое удовлетворение.

Он посмотрел на нее спокойными голубыми глазами, и ей показалось, что на мгновение взгляд его омрачился.

– Да... бывают счастливые моменты. – Он снова повернулся к Джиму. – Значит, тебя оставили здесь, в прихожей приюта Святого Франциска?

Джим кивнул.

– Правильно, это произошло четырнадцатого января, чтобы быть точным. Здесь решили, что мне немного больше недели, поэтому посчитали днем моего рождения шестое января.

– Я ничего об этом не знал, – сказал Билл, качая головой. – Не знал даже, что ты – приемный ребенок.

– Ну, это не совсем тема для разговоров в школьной раздевалке.

– Да, конечно.

Пока Кэрол рассеянно размышляла, о чем же говорят мальчики в школьной раздевалке, Билл привел их в небольшую комнату с письменным столом и несколькими стульями. Из предыдущих посещений приюта с Джимом в поисках документов об усыновлении она знала, что в этой комнате происходят первые собеседования с потенциальными родителями, желающими усыновить ребенка.

– Чем же приют может помочь тебе теперь?

Кэрол заметила, как оживился муж, рассказывая Биллу о приглашении присутствовать при чтении завещания Хэнли и о выводах, к которым он пришел в связи с этим.

– Поэтому, думаю, мне надо просмотреть старые финансовые документы и выяснить, жертвовал ли Хэнли какие-нибудь деньги приюту.

– Мы никому не разрешаем смотреть эти документы, – сказал Билл.

Кэрол не могла не отметить это «мы». Билл действительно принадлежал какому-то иному миру, где не было места ни ей с Джимом, ни всем остальным.

– Для меня это так много значит.

– Я знаю. Если хочешь, я сам быстро просмотрю документы.

– Очень буду благодарен, Билл.

Билл улыбнулся.

– Для чего же на свете существуют друзья? Напомни, какой это был год?

– Сорок второй. Я оказался здесь в январе сорок второго.

– Посмотрю, может быть, что-нибудь найду. Присядьте. Это недолго.

4

– Подумай только... Билл Райан, – услышал Джим голос Кэрол, когда они остались одни.

Он искоса посмотрел на нее и театральным шепотом, будто скрывая тайну порочной страсти, проговорил:

– Все еще сохнешь по нему?

Кэрол ударила его по руке. Сильно и больно. Она так и хотела.

– Это даже не смешно. Он священник.

– Тем не менее, он красивый парень.

– Я готова услышать это еще раз, – сказала Кэрол, подмигнув ему и улыбаясь.

– Обойдусь. Одного раза достаточно, благодарю.

Джим закрыл глаза и стал прислушиваться к дыханию старого дома. Приют Святого Франциска для мальчиков. Последнее из таких заведений, насколько он знал.

Он бывал здесь много раз в юности, но не помнил его в свои детские годы.

Да этого и не могло быть. Он провел здесь всего несколько недель до того, как Иона и Эмма усыновили его. Какое совпадение: уже через несколько часов после того, как его нашли на пороге, Стивенсы оказались здесь, чтобы усыновить мальчика! Примерно за шесть недель до этого Соединенные Штаты вступили в войну, и количество заявлений об усыновлении резко сократилось. Найденыш нашел семью и стал Джеймсом Стивенсом, когда ему не исполнилось еще и двух месяцев.

Везунчик!

Еще больший везунчик теперь, когда он стал наследником богача.

А как насчет других, не столь удачливых? Как насчет всех остальных бездомных детей, которых судьба или чья-то воля оставила без родителей, – тех, что провели здесь долгие годы в попытках найти дом в разных семьях и не находя его, пока где-нибудь не приживались или не становились достаточно взрослыми, чтобы начать самостоятельную жизнь?

Джим болел за них всей душой.

Какая ужасная жизнь!

Верно, но могло быть и много хуже. Монахини из монастыря Лурдской Божьей Матери, расположенного рядом с приютом, учили воспитанников в приходской школе, меняли им белье, стирали их вещи, а священники старались заменить им отца. Это было надежное пристанище с крышей над головой, чистой постелью и едой три раза в день. Но это не было домом.

Каким-то образом в 1942-м Джиму повезло. Он думал о том, в какой мере ему повезет при оглашении завещания на следующей неделе.

Если получу пару миллионов, усыновлю всех до одного мальчишек из приюта Святого Франциска, всех этих несчастных подкидышей.

Он не удержался от улыбки.

Да, подкидышей, вроде меня.

–Чему ты улыбаешься? – спросила Кэрол.

– Просто думаю, – ответил он. – Гадаю, сколько я могу получить из наследства Хэнли. Возможно, достаточно для того, чтобы мы могли позволить себе на время куда-нибудь уехать и всерьез заняться делом, чтобы потом услышать в нашем доме топотание маленьких ножек.

По лицу Кэрол пробежала тень. Она положила руку на его ладонь.

– Возможно.

Он знал, как ее волнует, сможет ли она наконец забеременеть. Они сотни раз обсуждали это. То, что у ее матери были с этим проблемы, вовсе не означает, что Кэрол ждет то же самое. Все врачи, с которыми она советовалась, в один голос утверждали, что у нее нет причин беспокоиться, но Джим знал – эта мысль гложет ее.

И его тоже. Все, что тревожило Кэрол, еще в большей степени тревожило его. Джим любил ее беззаветно, иногда до боли. Он знал, что это звучит как литературный штамп, но порой, глядя на нее, когда она читала или делала что-то на кухне, не замечая его взгляда, он чувствовал настоящую боль в сердце. Ему хотелось только, чтобы она была такой же счастливой оттого, что он принадлежит ей, как был счастлив он, зная, что она принадлежит ему.

Этого не купишь за деньги, но наследство даст ему по крайней мере возможность одарить ее всем, что она захочет, дать ей жизнь, которой она так заслуживает. У него самого есть все, что ему нужно, как бы банально это ни звучало. А Кэрол... и все-таки деньги не помогут приобрести то, чего она желает сильнее всего.

– И даже если у нас не будет своего ребенка, – сказал он, – можно взять из этого приюта.

Она лишь рассеянно кивнула в ответ.

– Во всяком случае, – снова заговорил он, – работу в больнице, раз она тебя так угнетает, ты сможешь оставить. Не надо будет надрываться.

Она лукаво улыбнулась.

– Не заносись слишком далеко в своих надеждах. При нашем везении на оглашении завещания в очереди окажется тысяча других «сыновей».

Джим рассмеялся. В Кэрол говорила ирландка. На всякое белое облачко обязательно должна быть черная грохочущая громом туча.

– Билл поступил очень мило, предложив заняться поисками документа для тебя, – сказала Кэрол через некоторое время. – В особенности если учесть, что мы не пришли на церемонию его посвящения в сан.

– Ради Бога, у тебя же был аппендицит!

– Это знаем мы с тобой, но знает ли он? Я вот что имею в виду: Биллу известно, как ты относишься к религии, и он мог решить, что мы придумали предлог, чтобы не приходить на посвящение. Может быть, он обижен. Мы ведь не виделись с ним много лет.

– Он выше этого. Просто заговорило твое ирландское чувство вины.

– Что за глупости!

Джим улыбнулся.

– Верно говорю. Хотя ты была в больнице, ты чувствуешь себя чертовски виноватой, что не пришла на посвящение его в сан.

– Отличный выбор слов и сочетание выражений, Джим!

5

Билл торопливо шел обратно в комнату для собеседований, сам не понимая, почему он так торопится. Ему нечего им сказать. Он искал только час, но был уверен, что просмотрел все самым тщательным образом.

Значит, это из-за Кэрол?

Она очень хороша, что верно, то верно.

Волосы она теперь носила длиннее, чем раньше, и без завивки, но лицо осталось прежним – тот же вздернутый острый носик, тонко очерченные губы, тот же яркий естественный цвет лица.

Что же, значит, он спешит, чтобы снова увидеть ее?

Не похоже. Она была увлечением мальчишеских лет, этапом на пути его взросления. Все это позади, с этим покончено.

Тогда откуда это настойчивое желание поскорее вернуться туда, где она ждет?

Войдя в маленькую комнату, он отбросил этот вопрос. Он обдумает его позже.

– Сожалею, – сказал он, опускаясь на стул. – Ничего не смог найти.

Джим стукнул себя кулаком по бедру.

– Черт побери! Ты уверен?

– Я стал искать примерно начиная с записей за три года до того, как тебя оставили здесь, и внимательно просмотрел данные за каждый последующий год. Фамилия Хэнли мне ни разу не попалась.

Джим, по-видимому, не был удовлетворен. Билл догадывался, что у него на уме. Он, вероятно, искал способ деликатно выразить сомнение в том, возможно ли за час с лишним внимательно просмотреть документы за три десятилетия.

– Прошло так много лет, Билл, я просто не уверен...

Билл улыбнулся.

– Много лет, верно, но вовсе не много пожертвований, к сожалению. Кроме того, фамилия Хэнли не встречается ни в одном из наших указателей; ее нет и в списке наших корреспондентов. – Увидев, как сник Джим, он добавил: – Но...

– Что «но»?

– Но ровно через десять дней после того, как тебя подкинули, приют получил анонимное пожертвование в десять тысяч долларов. Грандиозная для того времени сумма.

– Не пустячная и в наши дни, скажу я тебе, – проговорил Джим, оживившись. – Анонимная, говоришь? Насколько необычно получить такую сумму анонимно?

– Ты что, шутишь? Даже сегодня мы иной раз получаем анонимно только двадцать пять или пятьдесят, редко сто долларов. А обычно все жертвователи хотят получить расписку для предъявления в налоговую инспекцию. Пятизначная цифра анонимного пожертвования, не учтенная при льготах на налоги, это просто неслыханно!

– Деньги во искупление вины, – сказал Джим.

Билл кивнул.

– Тяжкой вины.

Билл взглянул на Кэрол. Она не сводила с него глаз. Почему она так на него смотрит? Он почувствовал какую-то неловкость.

В этот момент у двери из холла появился почтальон. Он протянул конверт.

– Вас не затруднит расписаться здесь, святой отец? Письмо заказное.

Билл взял конверт, положил его на стол и стал расписываться на квитанции. Когда он обернулся, то увидел, что вплотную к нему стоит Джим и держит конверт в руке.

– Посмотри на обратный адрес! Флетчер, Корнуолл и Бутби! Та же адвокатская фирма, что связалась со мной! – Он пододвинул конверт к Биллу. – Вскрой его!

Билла заразило нетерпение Джима, он разорвал конверт. Пробежав глазами поразивший его текст письма, он протянул его Джиму.

– Они просят, чтобы приют прислал кого-нибудь на оглашение завещания Хэнли.

Джим взглянул на письмо и усмехнулся.

– Такое же, как получил я. Я знал! Все сходится! Давайте отпразднуем. Я угощаю ужином! Что скажешь, Билл?

Билл взял у него письмо и покачал головой.

– Извини, я не могу сейчас уйти. Может быть, в другой раз.

Отчасти это была правда. Отца Энтони сейчас нет на месте, и он, Билл, не может оставить мальчиков без присмотра. Конечно, если хорошенько постараться, он нашел бы кого-нибудь себе на замену, но почему-то был рад предлогу отказаться. Билл чувствовал, что его преследует настойчивый взгляд Кэрол.

Вот и сейчас, глядя ему в глаза, она проговорила:

– Все равно приглашение остается в силе. Ужин за нами.

– Конечно, я буду очень рад.

Прощание было долгим. Рукопожатия и взаимные заверения в непременной встрече в ближайшее время. Билл с облегчением вздохнул, когда наконец закрыл за ними дверь, надеясь, что смятение чувств в его душе скоро уляжется.

Но этого не случилось.

6

Кэрол ждала, пока Джим заведет машину, но он неподвижно сидел за рулем, уставившись в пространство.

Она дрожала от холода.

– Если мы никуда не едем, Джим, может быть, включишь зажигание, чтобы заработала печка?

Он покачал головой и улыбнулся.

– Прости, я просто задумался.

Он повернул ключ зажигания, и десятилетний «нэш-рэмблер» ожил и затрясся. Джим повернул к проспекту Куинс.

– О чем же ты думал?

– О том, что головоломка начинает складываться. Уже скоро я узнаю, кто я такой.

Кэрол нагнулась и поцеловала его в щеку.

– Кто ты такой, знаю я. Почему ты меня не спросишь?

– Ладно. Кто же я такой?

– Человек, которого я люблю. Отличный парень, талантливый писатель и самый лучший любовник на всем Восточном побережье. – И она действительно так считала.

Он тоже поцеловал ее.

– Спасибо. Но только на Восточном? А как насчет Западного?

– Я там никогда не была.

– Ах так?! – Он остановился у светофора. – Где же будем есть?

– Мы действительно можем себе это позволить?

– Конечно. Я сегодня получил гонорар за серию «Бог умер». Мы в «сытом городе», как любит говорить наш президент.

– Наконец-то они собрались тебе заплатить!

Именно поэтому он предложил ей поужинать в ресторане. Джим придерживался вполне современных взглядов, но, как только речь заходила о трате на развлечения из жалованья Кэрол, оказывался в трясине предрассудков пятидесятых годов.

– Можем поехать туда, – он показал рукой в восточном направлении, в сторону дома, – и поесть даров моря у «Мемисона». Или еще куда-нибудь в городе. – Теперь он махнул рукой в сторону заходящего солнца.

Кэрол не была голодна, она вообще последнее время страдала отсутствием аппетита. Ее не прельщало ни одно блюдо, но она знала, что Джим любит макароны.

– Давай поедем в «Маленькую Италию». Сегодня я чувствую себя итальянкой.

– Странно... Ты совсем не похожа на итальянку.

– Ладно тебе. Поезжай, – сказала она.

Когда они подъехали к изящному мосту Куинсборо, у Кэрол внезапно возникла идея.

– Знаешь, еще немного рано ужинать. Ну, а раз мы уже все равно направляемся в город, давай заедем к тете Грейс.

– Куда угодно, только не к ней, – простонал Джим. – Я готов поехать с тобой даже в модный магазин.

– Перестань, она такая милая, а для меня особенно много значит.

Кэрол любила свою тетку. Старая дева была ей вместо матери в студенческие годы, была ее семьей, «домом», где она могла проводить праздники и летние каникулы. Кэрол всегда хорошо ладила с ней. Однако о Джиме этого не скажешь.

– Да, но от ее обители меня бросает в дрожь.

– Тебя ни от чего не бросает в дрожь, а потом, мне совестно иметь столько свободного времени, находясь в городе, и не заехать на минутку к ней.

– Ладно, – сказал он, когда они переехали Ист-Ривер и спустились по пандусу в Манхэттен. – Едем в Грэмэрси-парк. Но обещай мне, что, как только она попытается начать спасать мою душу, мы уедем.

– Обещаю.

1

Грейс Невинс вытирала пыль с самой большой из своих скульптур Младенца и одновременно жевала хрустящую ржаную галету. Двенадцатидюймовая фарфоровая статуэтка изображала скорее не младенца, а юношу в золотой короне с земным шаром в руках, на верхушке которого красовался крест. Таких скульптур у нее было четыре. Они стояли в гостиной по углам в направлении четырех сторон света и все еще были облачены в рождественские одеяния. Однако скоро предстоит переодеть их. Близится Великий пост; в следующую среду – его первый день. Пост предписывал темные пурпурные облачения.

Грейс перешла к распятиям. Всего их у нее насчитывалось двадцать два, и на тех, что были богато украшены резьбой, собиралось особенно много пыли. Затем Грейс занялась восемью скульптурами Божьей Матери, начиная с небольшой, всего в шесть дюймов, которую она привезла из Национального собора в Вашингтоне, и кончая мраморной красавицей высотой в три фута, стоявшей в собственном миниатюрном гроте в углу против двери. В гостиной также висело шесть картин с изображением сердца Иисуса. Освященные пальмовые ветви, почти год обрамлявшие их рамы, потемнели от времени и стали ломкими. Ну что ж, не беда, в любом случае они отжили свой срок. В начале апреля, когда наступит Вербное воскресенье, она украсит картины свежими ветвями.

Грейс собиралась приступить к скульптурам, изображавшим молитвенно сложенные руки, и святым реликвиям, как вдруг раздался зуммер домофона. Кто-то стоял у входа в дом. Грейс услышала голос Кэрол, и сердце у нее забилось от радости. Она нажала кнопку и впустила ее.

Всегда приятно увидеться с единственной племянницей.

Пока Грейс ждала, когда Кэрол одолеет три этажа лестницы, она ощутила какое-то смутное беспокойство, растущее смятение, беспричинное и необъяснимое. Она попыталась отмахнуться от него.

– Кэрол! – сказала она, когда племянница появилась, и Грейс потянулась, чтобы обнять и поцеловать ее. – Как я рада тебя видеть!

Грейс была на четверть века старше и на три дюйма ниже ростом, чем Кэрол, но весила, вероятно, вдвое больше. Одно время Грейс была обеспокоена своим излишним весом. Дело дошло до того, что она даже начала заниматься в группе «Мы следим за своим весом», но потом решила не утруждать себя понапрасну. На кого она хочет произвести впечатление? Мужчине не было места в ее жизни, а Господу, разумеется, будет безразлично, сколько она весит, когда предстанет пред ним на Страшном Суде. Она говорила себе: чистота души важнее размера талии.Гораздо важнее печься о состоянии своей души. Смотри-ка, замечательная тема для религиозной дискуссии: «Мы следим за чистотой свой души». Очень броское название.

– Ну, как ты, тетя Грейс? – спросила Кэрол. – Надеюсь, мы не помешали. Мы оказались в городе и...

– Мы?

– Да, Джим тоже здесь.

Радость Грейс по поводу неожиданного визита несколько поугасла при виде Джима, выглядывавшего из-за спины племянницы, но ничто не могло погасить ее окончательно.

За исключением растущего в ней беспокойства. Она подавила его.

– Привет, тетя Грейс, – сказал Джим, протягивая руку.

Грейс быстро пожала ее.

– Привет, Джим. Это сюрприз для меня, что вы приехали... оба.

– А мы вообще в городе из-за Джима, – весело сказала Кэрол.

Грейс провела их в квартиру. Беря у них пальто, она со страхом ждала, что Джим, как всегда, пройдется по поводу ее религиозных реликвий. Через минуту он действительно заговорил.

– Есть ли прибавления в вашей коллекции, тетя Грейс?

– Да, несколько.

– Это хорошо.

Она ожидала очередного скептического замечания, но он молча стоял, заложив руки за спину, и вежливо улыбался.

Это было совсем не похоже на Джима. Возможно, Кэрол предупредила его, чтобы он вел себя как можно лучше. Кэрол такая душечка! Да, дело, очевидно, в этом. Иначе ее муж насмешничал бы, как в прошлый раз, когда он прохаживался относительно дурного вкуса Младенца по части выбора одежды и предостерегал о пожарной опасности, которую представляли собой старые сухие пальмовые ветви.

Она глубоко вздохнула. Смятение буквально душило ее. Ей требовалась помощь. Она подошла к стеклянному бюро и достала недавно приобретенное ею сокровище: кусочек темно-коричневого дерева на шелковой подстилке в прозрачной пластиковой коробочке. Она молила Бога, чтобы прикосновение к нему изгнало душившее ее беспокойство. Но этого не произошло. Она протянула коробочку Кэрол.

– Посмотри, это – святыня, частица животворного Креста Господня.

Кэрол кивнула:

– Да? Я очень рада. – И передала реликвию Джиму.

Грейс увидела, как лицо его побагровело, он прикусил нижнюю губу. Кэрол бросала на мужа предостерегающие взгляды. Он сдержался и проговорил:

– Замечательно.

– Знаю, что вы думаете, – сказала Грейс, беря у него реликвию. – Вы думаете, что если собрать все проданные кусочки Креста Господня, получится древесины не меньше, чем в лесу Шварцвальд в Германии. – Она положила коробочку назад в бюро. – Многие религиозные авторитеты тоже относятся к этому скептически. Возможно, они правы. Но я предпочитаю считать это одним из чудес, которые творил Иисус. Таким же, как чудо с рыбой и с хлебами, помните?

– Конечно, – сказал Джим. – Тот же принцип.

На этом они закрыли тему. Она предложила им чаю, но они отказались. Когда все сели, Грейс спросила:

– Что привело вас в город из просторов Лонг-Айленда?

Грейс заметила, что Кэрол вопросительно взглянула на Джима. Он пожал плечами и сказал:

– Расскажи ей. Все равно это станет общеизвестно на той неделе.

Грейс стала рассеянно слушать о смерти доктора Родерика Хэнли, о приглашении Джима на чтение его завещания и о том, почему у них есть основания считать, что Джим – сын Хэнли.

Грейс было трудно сосредоточиться на рассказе Кэрол. Внутреннее напряжение ее достигло предела. Она едва с ним справлялась. Но дело было вовсе не в новости, услышанной ею, беспокойство охватило ее без всякой причины. И с каждой минутой становилось все нестерпимее.

Грейс не хотела, чтобы Кэрол заметила ее состояние, но в то же время чувствовала, что ей необходимо выйти из комнаты, хоть на несколько минут.

– Как интересно! – сказала она, поднимаясь с места. – Пожалуйста, извините меня на минутку.

Грейс потребовалась вся ее воля, чтобы не побежать, когда она направлялась в ванную. Она заставила себя осторожно закрыть дверь и прислонилась к раковине. Сияющие белизной плитки и фарфор замкнутого, похожего на камеру, пространства только усилили ее мучительные ощущения. В зеркале отразилось бледное, покрытое капельками пота лицо.

Грейс зажала чудотворный медальон в одной руке и ладанку – в другой. У нее было такое чувство, будто ее сейчас разорвет. Она изо всех сил прижала кулаки к губам, едва удерживая рвущийся крик. Она никогда не испытывала ничего подобного. Неужели она сходит с ума?

Нельзя, чтобы Кэрол и Джим видели ее такой. Она должна отослать их. Но как? И тут же пришло решение.

Она заставила себя вернуться в гостиную.

– Я хотела бы обсудить с вами все это, дорогая, – сказала она, моля Бога, чтобы у нее не сорвался голос, – но в это время дня я все недели перед постом читаю «Розарий». Вы не хотите присоединиться ко мне? Сегодня я читаю «Тайну пятую славных тайн».

Джим вскочил и посмотрел на часы.

– Ого! Уже время отправляться ужинать.

Кэрол сразу же поддержала его.

– Мы в самом деле должны уходить, тетя Грейс, – сказала она. – Поедем вместе с нами поужинать. Мы собирается на Малберри-стрит.

– Спасибо, дорогая, – ответила Грейс, доставая их пальто из стенного шкафа, – но у меня сегодня спевка хора, и потом, я дежурю с одиннадцати, до семи на Ленокс-Хилл.

– Все еще остаешься медсестрой? – улыбаясь, спросила Кэрол.

– И буду ею до самой смерти. – Грейс сунула им пальто, сдерживаясь, чтобы не закончить: «Уходите! Уходите, пока я не лишилась рассудка у вас на глазах».

–Как жаль, – пробормотала она, – что вы спешите!

Кэрол заколебалась. Она раскрыла рот, намереваясь что-то сказать, но Грейс выхватила из кармана благословенные самим Папой любимые хрустальные четки.

– Да, да, – подхватила Кэрол. – Мы спешим. Я скоро заеду к тебе. Приглашение на ужин остается в силе.

– Я буду очень рада.

Кэрол задержалась у дверей.

– С тобой все в порядке?

– Да, да. Со мной Иисус.

Она поцеловала Кэрол, помахала на прощание рукой Джиму, закрыла за ними дверь и бессильно прислонилась к ней. Чем это кончится – судорогами или истерикой? Что с ней происходит?

Что бы это ни было, лишь бы не на глазах у других. Она понимала, что остаться одной в таком состоянии опасно для жизни, но вдруг она скажет нечто неподобающее, не предназначенное для посторонних ушей. Она не может пойти на такой риск, чем бы это ей ни грозило.

Постой-ка...

Смятение... страх, тревога... Они отступали. Так же беспричинно, как появились. Они постепенно покидали ее.

Грейс с рвением стала читать «Розарий».

2

– Как по-твоему, она в порядке? – спросила Джима Кэрол, когда они вышли на холодную, продуваемую ветром Восточную Двадцатую улицу. – Мне показалось, с ней творится что-то неладное.

Кэрол искренне любила эту маленькую толстушку с сияющими голубыми глазами и красными, как яблочки, щечками. Грейс – единственная ее родня.

Джим пожал плечами.

– Может, это из-за меня, или на нее действует вся эта бутафория, среди которой она живет.

– О Джим!

– Поверь, Кэрол, хотя она меня не любит, я считаю, что Грейс – милая старушка. Тем не менее она фанатично религиозна, и, возможно, это как-то на ней сказывается. Посмотри на ее гостиную? Она набита парнями, приколоченными к крестам! Со всех столиков тянутся молитвенно сложенные руки, отсеченные от туловища. И не одно, а шесть изображений кровоточащего сердца на стенах.

– Ты прекрасно знаешь, что это – сердце Иисуса. – Она подавила улыбку. Стоит поощрить Джима, и он разойдется вовсю. – Хватит, Джим! Серьезно, я беспокоюсь за нее. Она выглядела нездоровой.

Он внимательно посмотрел на нее.

– А ты и вправду волнуешься за нее. Знаешь, похоже, она в самом деле была немного не в себе. Может, нам стоит вернуться?

– Нет, мне показалось, что сегодня гости ей в тягость. Может быть, я заеду к ней завтра, чтобы узнать, как она себя чувствует.

– Хорошая мысль. Возможно, надо было настоять, чтобы она поехала с нами чего-нибудь выпить.

– Ты же знаешь, она не пьет.

– Да, но зато пью я, и в данный момент с удовольствием выпью стаканчик. Двастаканчика. Многостаканчиков.

– Не переусердствуй, – предупредила она, чувствуя, что он настроен хорошенько кутнуть.

– Ладно.

– Я серьезно, Джим. Хоть раз заговоришь о раках, и мы немедленно уедем домой.

– О раках? – спросил он с видом оскорбленного достоинства. – Я никогда не говорю о раках.

– Ты прекрасно знаешь, что говоришь, когда выпьешь лишнего.

– Что ж, может быть, но выпивка не имеет к этому никакого отношения.

– Ты никогда не говоришь о них, когда трезв.

– Просто эта тема не возникает.

– Поехали поедим, – вздохнула она, пряча улыбку.

3

Позже, успокоившись, Грейс присела на край кровати и стала обдумывать то, что Кэрол сказала ей о Джиме, будто он наследник Хэнли.

Она чувствовала себя хорошо: «Розарий», тарелка горячего густого грибного супа, и будто ничего с ней не было. Уже через несколько минут после отъезда Кэрол и Джима все как рукой сняло.

Приступ безотчетной тревоги – вот что это было. Она столько раз видела такие приступы за время работы медсестрой в отделении «Скорой помощи», но никогда не думала, что подобное может случиться с ней. Немного фенобарбитала, несколько добрых слов, и больная, обычно худенькая, много курившая молодая женщина (я-то, конечно, совсем не похожа на такую),отправляется домой с явными признаками улучшения.

Но что же могло вызвать такой приступ?

Комплекс вины?

Очень может быть. В журналах для медсестер она читала статьи о том, что в большинстве случаев чувство тревоги возникает от сознания вины.

Конечно, оснований чувствовать себя виноватой у нее предостаточно.

Но Грейс не хотелось думать ни о прошлом, ни о нервном срыве, который она только что пережила. Она обратила свои мысли к тому, о чем говорила Кэрол. Удивительное дело, оказывается, Джим – сирота, о чем Грейс не имела ни малейшего представления. Оказывается, он упомянут в завещании.

В завещании доктора Хэнли.

Грейс смутно помнила, что в первые дни Второй мировой войны работала у какого-то доктора Хэнли, ухаживала за новорожденным мальчиком в доме ученого, примерно в двадцати кварталах от центра в Тёртл-Бэй. Она состояла при ребенке няней и жила там. Мать младенца вообще не появлялась. Доктор никогда не упоминал о ней, словно ее вовсе не существовало.

Не тот ли самый это доктор Хэнли?

А младенец? Может, это Джим Стивенс?

Это казалось невероятным, но по времени все сходилось. В годы войны Джим был младенцем. Джим Стивенс вполне мог быть тем самым ребенком.

Надеюсь, что это не он,подумала Грейс.

Потому что с тем ребенком было что-то не так, и дом тоже был какой-то странный. Грейс не могла понять, почему ей было там не по себе, но определенно обрадовалась, когда работа закончилась всего через несколько дней.

Вскоре после этого она оставила дурную стезю и вернулась в лоно Церкви.

Она хотела, чтобы Кэрол тоже обратилась к Церкви. Ее огорчала мысль, что ее единственная племянница больше не католичка. Она винила в этом Джима. Кэрол утверждала, что Джим тут ни при чем. Просто Церковь больше «не соответствует духу времени». Похоже, все теперь только и толкуют что о «духе времени». Но разве Кэрол не видит, что Церковь как орудие Божественного промысла выше, чем нечто столь преходящее, как «дух времени».

Нет, все это похоже на рассуждения Джима. Он – неизлечимый скептик. Церковь учит, что нет человека без надежды на спасение, но Грейс была убеждена, что Джим подвергает это утверждение тяжкому испытанию. Она только уповала на то, что общение с ним не грозит погибелью душе Кэрол.

И в самом деле, Кэрол, по-видимому, счастлива с ним, она выглядит счастливее, чем когда-либо прежде после гибели родителей. А ведь это очень похвально, если человек делает другого счастливым.

Может быть, Джим небезнадежен. Грейс пообещала себе молиться за души обоих.

Заботу о душе человеческой, особенно о своей собственной, Грейс почитала первейшим своим долгом. Ведь до того, как вернуться в лоно Церкви, когда ей было под тридцать, она едва не погубила свою душу. С тех пор она трудилась над тем, чтобы очистить ее, налагая на себя епитимью, совершая добрые дела и взыскуя отпущения грехов.

Снискать прощения Господа была труднее всего. Она много раз получала отпущение грехов у приезжавших в Нью-Йорк епископов, но не была уверена, что благоволение, о коем она молила Всевышнего, снизошло на нее и душа ее чиста от скверны прошлых грехов. Груз их так велик! В молодости она совершала грехи, о которых даже страшно подумать. Это были такие ужасные прегрешения, что она стыдилась признаться в них даже на исповеди. Сколько жизней она отняла! Грейс была твердо убеждена: узнай кто-нибудь из священников о совершенных ею в молодости грехах, ее безусловно отлучили бы от Церкви.

Это убило бы ее. Церковь оставалась для Грейс теперь единственным источником душевного покоя.

Она взглянула на часы, стоявшие у кровати; циферблат был вмонтирован в руки, сложенные в молитве. Если не поторопиться, она опоздает на спевку хора. Грейс не хотела лишить себя этой светлой радости. Она испытывала такое умиротворение, когда славила Господа пением!

4

– Похоже, переусердствовали сегодня с чесноком, – сказал Джим, крутя вилку с макаронами в густом золотистом соусе из моллюсков.

Они открыли для себя «Амалию» в прошлом году. Это был маленький ресторан на Хестер-стрит, рядом с Малберри-стрит, где официантов не шокировала привычка Джима есть мясное блюдо до макаронного. Все посетители «Амалии» ели за одним длинным столом, покрытым скатертью в красную клетку. Однако сегодня Стивенсы сидели в уголке, отдельно от остальных.

– Так вкусно! – сказал Джим. – Ты уверена, что не хочешь попробовать хотя бы немножко?

Кэрол покачала головой:

– Доедай сам.

Глаза у него покраснели от обилия выпитого. Коктейль перед ужином и вино к столу. Кэрол, которая едва притронулась к еде, выпила только один бокал соаве, а теперь, когда ужин подходил к концу, на столе осталась пустая бутылка из-под соаве и почти пустая от кьянти.

– Трудно поверить, что я наконец нашел своего отца, – говорил Джим. – А на будущей неделе я, возможно, узнаю также, кто моя мать. Ведь это здорово, правда?

Кэрол заботливо вытерла салфеткой пятнышко соуса с подбородка Джима, думая о том, как она любит этого зрелого мужчину и того маленького потерянного мальчика в нем, который все еще ищет своих мамочку и папу.

Он взял ее руку и поцеловал пальцы.

– А это за что? – спросила она, тронутая его лаской.

– За то, что терпишь меня.

– Что за глупости!

– Нет, я серьезно. Я знаю, насколько эгоцентричен, когда речь заходит о поиске моих родителей. Тебе это должно быть скучно. Поэтому спасибо за то, что поддерживаешь меня... Как всегда.

– Все, что важно для тебя, важно и для меня.

– Это легко сказать, произнести эти слова, но ты так действительно думаешь.

– Легко сказать, когда любишь.

– Я в этом не уверен. Ты поощряешь меня продолжать писать романы, которые никто не печатает.

– Это только вопрос времени. – Она хотела, чтобы он не терял надежды и писал, даже если издательства регулярно возвращали бы ему рукописи.

– Будем надеяться, что это так. Но самое важное другое – ты никогда не давала мне почувствовать, что я должен бросить писать, и никогда не попрекала меня моими неудачами, когда мы ссорились.

Она подмигнула ему.

– Это долгосрочная инвестиция. Я знаю, ты станешь известным писателем, разбогатеешь, и хочу, чтобы ты считал, будто обязан этим мне.

– А, значит, в основе финансовые соображения? Думаю, что в таком случае... Подожди минутку.

Он внезапно отпустил ее руку и стал копаться вилкой в остатках соуса. Потом подцепил небольшой кусочек и положит ей на тарелку.

– Как по-твоему, похож на рака?

– Вот именно! – ответила она, отталкивая его руку, протянутую к бутылке кьянти.

– В чем дело? – возмутился он. – Что случилось?

– Время пить кофе.

У него загорелись глаза.

– С ликером?

– Просто черный, без ничего. Даже, пожалуй, эспрессо!

– Ой-ой-ой!

5

Грейс была сегодня в ударе. Она слышала, как ее голос сливается с мощными звуками органа, наполнявшего своды собора Святого Патрика. Она брала высокие ноты так звучно, как ей редко удавалось. «Аве Мария» – ее любимый гимн. Она просила поручить ей сольную партию, и регент пошел ей навстречу. Теперь она старалась оправдать его ожидания.

Грейс обратила внимание, что другие хористы остались сидеть за ее спиной и слушают ее. К радости, которую она обычно испытывала от возможности славить Господа пением, добавилось чувство гордости. Ведь когда репетировал солист, другие хористы чаще всего выходили покурить или тихо беседовали где-нибудь в дальнем углу. Но сейчас все с восхищением слушали ее пение.

«Полный голос» – так сказал регент хора. Грейс нравилось это выражение. Да, у нее был сильный, полный голос. Он соответствовал ее сильному полному телу. Последние двадцать лет из своих пятидесяти трех она посвящала пению все свободное время, и годы труда дали хорошие плоды. Ее «Аве Мария» станет украшением пасхальной мессы.

Грейс в упоении вся отдалась пению, как вдруг заметила, что органист перестал играть. Она оглянулась и увидела искаженные ужасом лица своих коллег-хористов.

И тут Грейс услышала: одинокий высокий чистый голос выводил в молчании церкви простую, всего из нескольких нот, мелодию, похожую на псалом. Четвертная нота, за ней две восьмых и опять четверть. Фаре-фа-ми... фа-ре-фа-ми... -отдавалось у нее в ушах.

Потом она услышала слова: «Здесь Сатана... Здесь Сатана...» Они повторялись снова и снова.

Кто это поет?..

И внезапно Грейс поняла, что это выводит ее высокий мелодичный голос, и она не может остановиться. Она еще испытывала восторг, но к нему примешивался ужас, а голос пел все быстрее и быстрее.

«Здесь Сатана... Здесь Сатана... Здесь Сатана...»

6

В машине было тепло, и Джим задремал рядом с ней. Кэрол удерживала тяжелые веки, стараясь не заснуть; она вела старый «рэмблер» по Третьей авеню, мимо Пятидесятых улиц к мосту Куинсборо.

Кэрол с тревогой думала, как там тетя Грейс. Сейчас тетка, вероятно, на спевке хора, всего в нескольких кварталах к западу отсюда, в соборе Святого Патрика. Она выглядела неважно, но Кэрол надеялась, что все обойдется – она любила эту круглолицую маленькую старую деву.

Кэрол нашла въезд на мост и поехала через Ист-Ривер, ища глазами указатель выезда на скоростное шоссе на Лонг-Айленд. За их спиной в прозрачном ночном воздухе сверкал огнями город.

Особенно сильный порыв ветра пронесся через мост, и машина вильнула.

– Ты в порядке? – сонно спросил Джим, выпрямляясь на сиденье.

– Конечно, – ответила она, не отводя глаз от дороги. – Все хорошо, просто немного устала.

Кэрол не призналась, что ее тоже клонит в сон из-за выпитого за ужином вина.

– И я тоже. Хочешь, я поведу машину?

– Нет, благодарю, мистер Бонвиван.

– Молодец!

Джим любил кутнуть, и в таких случаях машину вела Кэрол.

Чтобы не заснуть, Кэрол включила радио. Здорово, если бы в их машине можно было ловить новую станцию, как в некоторых шикарных моделях. Ей нравились музыкальные передачи этой станции, но она охотно примирилась с группой «Гуд бойз» на WMCA. Любимая подростками бодрящая мелодия «Зеленый тамбурин» заполнила машину.

– Вот это был ужин! – воскликнул Джим.

– Один из лучших за последнее время.

Он обнял ее за плечи и прошептал ей на ухо:

– Люблю тебя, Кэрол.

– И я люблю тебя, милый.

Он устроился поближе к ней в уютном тепле машины. «Лемон пайперс» закончили петь, и Пол Маккартни начал «Хэлло, гуд-бай».

1

Понедельник, 26 февраля

Когда их провожали в конференц-зал, Джим рассматривал картины на стенах холла. Это были сельские пейзажи темно-зеленых приглушенных тонов, населенные собаками и всадниками.

– Мне почему-то кажется, что мы не увидим на этих стенах картин Питера Макса, – сказал Джим, едва разжимая губы.

Кэрол предостерегающе сжала его руку, причем так сильно, что он поморщился.

Офис Флетчера, Корнуолла и Бутби на Парк-авеню выглядел солидным и тихим. От его высоких потолков, темных дубовых панелей и толстых ковров цвета доллара разило истеблишментом. Приближался конец дня, и большинство сотрудников явно готовились закончить работу.

– А вот и Билл! – услышал Джим восклицание Кэрол, когда они вошли в конференц-зал.

Точно. Билл уже сидел за длинным столом красного дерева и выглядел, как и подобает отцу Уильяму Райану из ордена иезуитов, представителю приюта Святого Франциска для мальчиков, явившемуся на оглашение завещания, – сутана его на этот раз была глухо застегнута, каштановые волосы тщательно приглажены.

В конце стола сидела также пожилая пара и группа из четырех человек – по виду явно адвокатов, – которые тихо переговаривались между собой. Один из них – коренастый, темноволосый, энергичный мужчина, лет примерно тридцати, – лишь только появились Стивенсы, покинул остальных. Он подошел к ним, протягивая руку для рукопожатия.

– Мистер Стивенс? Я – Джо Кеттерли. Мы с вами говорили по телефону на прошлой неделе.

– Помню, – сказал Джим, пожимая ему руку. – Моя жена Кэрол.

– Здравствуйте! Ну что ж, вы – последние. Можем перейти к делу. Садитесь, пожалуйста. – Он выдвинул два стула из-под стола и усадил Джима и Кэрол.

Они оказались рядом с Биллом. Джим снова оглядел сидящих у стола. Кроме него самого и одного или двух адвокатов, в зале не было никого достаточно молодого, чтобы оказаться еще одним отпрыском Хэнли.

– Не вижу здесь своих потенциальных братьев и сестер, – прошептал он Кэрол.

Она кивнула:

– Похоже, ты единственный.

Возбуждение охватило его еще сильнее, когда старший из адвокатов, представившийся Гарольдом Бутби, надел очки и приступил к оглашению завещания. Сначала шла масса заумной юридической терминологии, но потом началось интересное – что кому завещано. Чистый миллион был завещан бессменному ассистенту Хэнли доктору Эдварду Дерру. Адвокат, державшийся в стороне от остальных, сделал пометку и сказал что-то насчет перехода завещанной суммы к жене Дерра миссис Дерр, в соответствии с его завещанием. Джим догадался, что адвокат представляет миссис Дерр. Пожилая пера – экономка и садовник Хэнли – получили каждый по четверти миллиона. Женщина разрыдалась. Приют Святого Франциска тоже получил четверть миллиона.

Билла, по-видимому, потряс размер этой суммы.

– Нам не истратить такие деньги! – сказал он хрипло.

У Джима взмокли ладони.

Остался только я.

–«И наконец, – проговорил мистер Бутби, – я оставляю все прочее мое состояние, всю мою собственность и капитал Джеймсу Ионе Стивенсу».

У Джима пересохло горло.

– Что... что составляет это «все прочее»?

– Мы еще не рассчитали размер состояния с точностью до пенни, – сказал мистер Бутби, глядя на Джима поверх очков, – но полагаем, что ваша доля составит примерно около восьми миллионов долларов.

Джим почувствовал себя так, будто из зала внезапно выкачали весь воздух. Он услышал, как рядом коротко вскрикнула Кэрол, сразу же прикрывшая рот рукой. Билл вскочил на ноги и хлопнул Джима по плечу.

– Неплохое «примерно»! – крикнул он.

В следующие несколько минут на Джима обрушились улыбки, поздравления и рукопожатия. Он воспринимал все это словно сквозь туман. Ему бы прийти в восторг, танцевать от радости на столе, но он чувствовал себя обманутым и не мог скрыть разочарования. Чего-то не хватало.

Наконец они с Кэрол остались в зале наедине с Джо Кеттерли, который с умопомрачительной скоростью заученно говорил:

– ...поэтому, если вам понадобится юридический совет о том, как распорядиться вашей долей наследства, вообще любой совет, прошу без колебаний обращаться ко мне.

Он сунул Джиму в руку свою визитную карточку. Джим вдруг понял, почему ему оказывается такое почтение: он теперь потенциальный богатый клиент.

– Вы ведь хорошо знакомы с делами Хэнли? – спросил он, глядя на карточку.

– Да, очень хорошо.

– Есть ли какое-нибудь упоминание в его бумагах о том, по какой причине он оставил такое большое наследство именно мне?

– Нет, – ответил Кеттерли, покачав головой. – Причина не упоминается. Вы хотите сказать, что не знаете ее?

Джиму не терпелось уйти отсюда. Найти тихое место и наедине с Кэрол поговорить обо всем, что произошло. Восемь миллионов долларов! Неожиданно он стал богачом, и это чертовски пугало его. Теперь все будет по-другому, именно это его и страшило. Он не хотел, чтобы деньги изменили их с Кэрол жизнь.

– Можно мне получить копию завещания?

– Разумеется.

– Благодарю. А дом? Он теперь мой?

– Да. – Он протянул Джиму конверт. – Тут ключи. Нам придется попросить вас прийти сюда еще раз, чтобы подписать документы для официального вступления в наследство, но...

Джим взял конверт.

– Прекрасно, будем поддерживать связь.

Он потянул Кэрол из зала в холл и обрадовался, заметив, что Билл еще не ушел, но радость его померкла, когда он увидел, с кем Билл разговаривает, стоя у лифта.

2

– Проклятье! – выругался сквозь зубы Джим.

Кэрол взглянула на него. Он, казалось, был сейчас взвинчен даже больше, чем до чтения завещания. Она надеялась, что он станет самим собой – сдержанным, ироничным Джимом, но вместо этого он стал мрачен и раздражителен.

Возможно, у него еще не прошел шок. Что до нее, то, видит Бог, она не может прийти в себя от потрясения. Восемь миллионов долларов! Невообразимая сумма. Мозг отказывался осмыслить ее. Ясно было одно – наследство изменит всю их жизнь. К лучшему, молила, она Бога.

– Что не так, Джим?

Он указал рукой:

– Смотри, кто с Биллом.

Кэрол узнала высокого, неряшливого вида мужчину с длинными черными волосами и прыщеватым лицом.

– Джерри Беккер? Что он тут делает?

Джим не успел еще ответить, как Беккер повернулся к ним, приветственно раскинув руки.

– Джим Стивенс! Наследник состояния Хэнли! То, что надо! Не двигайтесь с места!

Он поднял висевшую у него на шее камеру и успел сделать снимок. Кэрол только дважды видела Джерри Беккера – оба раза на рождественских вечеринках в «Монро экспресс», – но он не понравился ей с первого взгляда. Он был нестерпимо навязчив: затаскивал собеседника в угол и, дымя ему в лицо, болтал о себе, всегда только о себе. Гости на вечеринках спихивали его друг другу. Он был тучен, но это не мешало ему носить облегающие рубашки. Складка жира нависала над его кожаным, трехдюймовой ширины поясом. Хотя его возраст приближался к тридцати годам, он будто оптом приобрел все, что отличало хиппи – бороду, длинные волосы, замшевую куртку с бахромой, рубашку цвета галстука, брюки-клеш и отвращение к мылу. Недоставало только пары вязок бус.

Кэрол, в принципе, не отвергала хиппи и потому свою неприязнь к нему могла объяснить лишь тем, что он воплощал для нее всех, кого ее мама называла «скользкий тип». Кэрол знала, что Джим тоже не любит Беккера.

– Привет, Джерри, – сказала она, стараясь быть вежливой.

В этот момент перед Биллом остановился лифт. Джим потянул ее за руку, и они вошли вслед за ним.

– Пока, Джерри, – сказал Джим.

Но они были недостаточно расторопны. Беккер успел-таки втиснуться между смыкающимися створками.

– Эй, парень, ты ведь не собираешься удрать от меня без интервью, правда, Стивенс?

– Что ты тут делаешь, Джерри?

– Ты что, шутишь? Самый богатый житель Монро гибнет в катастрофе, а один из моих коллег из «Экспресса» оказывается в числе его наследников! Это ли не сенсация?!

Стоя теперь близко, Кэрол видела чешуйки перхоти в грязных волосах Беккера. Кожа в его проборе и над бровями была красной, раздраженной и тоже в перхоти. А еще она подумала: «Когда, интересно, он в последний раз чистил зубы?» – и отодвинулась к стенке лифта.

– Я разговаривал со святым отцом, – кивнул Беккер в сторону Билла, – и рассказывал ему о своей работе в «Трибьюн». Оказывается, его приют получил хорошее наследство. А как ты себя теперь ощущаешь? – обратился он к Джиму.

Кэрол взглянула на Билла. Он улыбнулся в ответ и округлил глаза, будто спрашивая: «Где вы отыскали этого типа?»Она неожиданно осознала, что с момента, когда они пришли, он впервые смотрит ей прямо в глаза. За все утро он ни разу не взглянул на нее и упорно отводил глаза, стоило ей посмотреть в его сторону.

– У меня все в порядке, – осторожно ответил Джим.

– Прекрасно! – Беккер вытащил блокнот. – А нельзя ли подробнее?

– Послушай, Джерри, – сказал Джим. В нем росло раздражение. – Я не хочу обсуждать это сейчас. По правде говоря, ты несколько навязчив.

Лицо Беккера скривилось в гримасу, которую он ухитрился сделать и презрительной, и обиженной.

– О, понятно, Стивенс. Не успел ты получить в наследство немного денег, как сразу же отворачиваешься от друзей.

Кэрол почувствовала, как напрягся Джим, и положила руку ему на рукав. В это время лифт остановился на нижнем этаже, и двери открылись. Выходя в вестибюль, Джим сказал:

– Не сейчас, Джерри. Приходи завтра примерно в полдень в особняк Хэнли, и я дам тебе эксклюзивное интервью...

– В особняк Хэнли? Неплохо. Почему туда?

– Теперь он принадлежит мне.

Беккер, по-видимому, был слишком ошарашен, чтобы последовать за ними, когда они быстро вышли на улицу.

– Полагаю, необходимо отпраздновать это дело, – сказала Кэрол, когда они свернули за угол и убедились, что он их не догонит. Солнце уже стояло низко, и на Парк-авеню лежали холодные темные тени. Она потянула Билла за рукав. – И на этот раз ты идешь с нами, никаких оправданий.

Билл выглядел взволнованным.

– Я правда не могу. Я должен вернуться, и потом... – Он расстегнул пальто и показал на свою сутану. – Вы ведь не хотите, чтобы зануда священник пошел с вами и испортил весь праздник?

– Так, – сказала Кэрол, – подумаем. Мы на полпути между «Ксавье» и «Риджисом». Безусловно, в одном из них должен быть иезуит твоего роста, который одолжит тебе светскую одежду.

– Да, я знаю одного парня в «Ксавье» примерно моего сложения, но...

– Тогда все решено. – Она посмотрела на Джима. – Верно?

Джим хитро улыбнулся и достал ключи от машины.

– Едем в город. «Дж. Кэрролл» нас повезет.

– Джон Кэрролл?

– Нет, «Дж. Кэрролл». Это машина, а не иезуит.

На лице Билла появилась гримаса боли.

– Надеюсь, это не модель «нэш»?

– Именно.

– Какой ужас! – Билл усмехнулся. – Ладно. Но только, если вы уверены, что вас не атакует еще один журналист – будущий лауреат Пулитцеровской премии, вроде этого Джерри.

Они дружно рассмеялись и направились к гаражу. Впервые в этот день, безотносительно к неожиданно привалившим миллионам, Кэрол почувствовала себя счастливой.

3

РЕСТОРАН АМАЛИИ «МАЛЕНЬКАЯ ИТАЛИЯ» (ДАРЫ МОРЯ)

– Помнишь Джерри Шауэра? – спросил Джим, наворачивая спагетти на вилку. Он наконец начал успокаиваться. Они сидели только втроем на этом конце стола. На другом – увлеченно беседовала шепотом чернокожая пара. Кьянти подали хорошее, спагетти с чесночно-масляным соусом – такие, как он любил.

– Конечно, помню, – ответил Билл с полным ртом – он ел скунгилли «фра дьяволо». В свитере с вырезом лодочкой и вельветовых штанах в широкий рубчик, которые одолжил у приятеля, он напоминал студента-старшекурсника. – Наш центральный защитник.

– Правильно. Женился на Мэри Эллен Ковач. В прошлом году у них родился ребенок.

– Правда?

– Да. Они назвали ее Эйприл.

– Красивое имя, – сказал Билл и тут же чуть не подавился. Не может быть, Эйприл Шауэр? Получается «апрельский ливень»? Он посмотрел на Кэрол в поисках подтверждения. – Это что, шутка?

Кэрол покачала головой, потом рассмеялась. И вот они уже хохочут все трое. Джим не мог понять, почему им так весело сегодня. Может быть, из-за вина? Три раза у них начинались приступы смеха. Наконец они успокоились.

Все было, как в прежние времена. Джиму вспомнился Билл Райан таким, каким он знал его в юности. Длиннорукий парнишка, самый быстрый на футбольном поле в команде «Ястребы» школы Скорбящей Божьей Матери, Скорбящей по футболу, как называли ее ребята. Билл здорово умел перехватывать мяч, а Джим был неутомимым форвардом при нападении и защитником на линии при обороне. Он удерживал инициативу в своих руках на протяжении всей игры. Билл обезоруживал противников своей быстротой и тем, как обрабатывал мяч ногами, Джим пугал их непобедимой силой, когда блокировал мяч, и свирепостью, с которой овладевал им. Он до сих пор не мог избавиться от чувства вины, вспоминая, с каким удовольствием буквально таранил игроков другой команды, и слыша, как они кричат от боли, когда он расшвыривал их или бросал на землю. Он толкал их сильнее, чем это было необходимо, бил изо всех сил. И причинял увечья многим из них, некоторым очень серьезные. Теперь он был рад, что в колледже Стоуни-Брук не было футбольной команды. Иначе он, вероятно, играл бы в ней, и бойня продолжалась бы. Повзрослев, он научился сдерживать свою склонность к насилию. В этом помогла женитьба на Кэрол.

Интересно, доктором Хэнли тоже владела страсть к насилию? Сумел ли он побороть ее, как это сделал Джим?

Он снова стал думать о Билле. Райан был уважаемым членом футбольной команды, но никогда по-настоящему не принадлежал к их компании. Когда разговоры в раздевалке переходили от школьных дел и спорта к тому, кто последний щупал Мэри Джо Манси, Билл незаметно уходил. Тем не менее он был нормальным парнем. Он творил чудеса с карбюраторами и ходил на танцы Организации католической молодежи, танцевал там с девушками и даже в течение нескольких лет довольно постоянно встречался с Кэрол. Но он всегда оказывался на шаг в стороне от остальных ребят, у него как-то не получалось петь с ними хором. Он был одним из тех, кто слышит другую, свою музыку.

Некоторые из ребят дразнили его за то, что он такой правильный, но Джим никогда в этом не участвовал. Билл ему всегда нравился. С Биллом он мог обсуждать проблемы, о которых другие ребята и понятия не имели. Серьезные вещи, идеи.Они оба очень много читали и часто обсуждали книга. Он до сих пор помнил их спор о книге Эйна Рэвда «Атлас пожал плечами» сразу после того, как она вышла в свет. Они редко соглашались в чем-нибудь. Именно поэтому их разговоры были такими интересными. Билл всегда воспринимал вещи возвышенно. Джим называл его идеалистом, а Билл окрестил Джима циником. Сначала Джима поразило, что Билл после школы поступил в семинарию иезуитов.

– А я-то думал, ты пойдешь в механики, – вспоминал он свою шутливую реплику в адрес Билла. Но, поразмыслив, Джим пришел к выводу, что этого следовало ожидать. Он ведь знал, что Билл верит в Бога и в Человека, в добродетель и порядочность как воздаяние. Верил тогда и, очевидно, верит и теперь. В этом было нечто обнадеживающее в наш век, когда Бог умер.

А теперь Билл служит в приюте Святого Франциска. Забавно, как все возвращается на круги своя.

– Приятно видеть, что ты смеешься, старик, – сказал Билл.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты выглядел довольно мрачным для парня, только что ставшего богачом.

– Сожалею, – ответил Джим, зная, что Билл прав, и действительно не желая омрачать своим видом радостное событие. – Да, Хэнли этим завещанием отвалил мне кучу денег. Жаль только, что он не добавил к ним парочку слов.

– Таких, как «моему сыну»? – сказал Билл.

Джим кивнул. Ему было приятно, что Билл настроен на его волну. Старая связь, не подверженная помехам, волна дружбы, на которой они всегда общались, продолжала действовать.

– Да, это было бы здорово.

– Вряд ли кто-нибудь станет сомневаться, что ты его сын.

– Но этого недостаточно. Я хочу знать о себе все. Какой я национальности? При звуках какого гимна я должен салютовать? Вскакивать при первых нотах Марсельезы или плакать от умиления, когда слышу «Дэнни бой»? Должен ли я прятать в спальне свастику и каждый вечер тайно возглашать «Зиг хайль» или мне следует поехать на несколько лет в кибуц? Если мой родитель – Хэнли, откуда, черт побери, родом он сам?

– Если судить по твоим гастрономическим пристрастиям, – сказала Кэрол, – ты, хотя бы отчасти, итальянец.

– По крайней мере, ты знаешь, кто твой отец, – сказал Билл. – Кто былтвой отец. Ясно, что он никогда не забывал тебя.

– Да, но он мог узаконить меня в письменном виде.

Он почувствовал, как Кэрол накрыла его руку своей.

– Ты вполне законный для меня, – сказала она.

– Я тоже считаю, что ты вполне законный, – добавил Билл. – Чего еще ты хочешь?

– Ничего, – ответил Джим, не в силах сдержать улыбку. – Может быть, только сообразить, кто моя мама.

Билл возвел глаза к небу.

– Боже, научи этого человека довольствоваться тем, что он имеет... хотя бы на сегодняшний вечер. – Он посмотрел Джиму в глаза. – А позже я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь.

– Замечательно! А что, если мы слиняем отсюда и направимся в Гринвич-Виллидж? В кафе «Что?» сегодня вечер любительских групп.

4

Кафе «Что?» В Гринвич-Виллидже

Билл потряс головой: в ушах у него звенело. «Что?» представляло собой длинную узкую комнату. У левой стены посредине была устроена сцена. Квартет типа группы «Любители полных ляжек», называвший себя «Пурпурная пастель Гарольда», освобождал сцену от своих инструментов для следующего выступления.

– Громко, но неплохо, – сказал Билл Джиму и Кэрол. – Довольно гармонично. И мне понравился номер на стиральной доске.

– Они не перспективны, – возразил Джим, одним глотком допивая бутылку пива. – Немного от «Роллинг Стоунз», немного от «Ложек», кое-что от «Битлов», чуточку «Бирдсов». Мне лично они понравились, но хороших сборов они не сделают. Не то звучание. Какая-то мешанина. Но все же лучше тех, что выступали первыми и исполняли Халила Джибрана в стиле ядреного рока. Ух!

Билл не удержался от смеха.

– Джим Стивенс – самый строгий в мире критик. Джибран не так уж плох.

Кэрол тронула Билла за руку.

– Давай вернемся к тому, о чем ты говорил, пока эта музыка не оглушила нас. Насчет поездки в Нъю-Хэмпшир. Ты действительно считаешь, что у Маккарти есть шанс на первичных выборах?

– Думаю, да.

Он потянулся за пивом не потому, что хотел сделать глоток, а для того, чтобы избежать прикосновения руки Кэрол. Оно было так приятно – ее рука, теплая и мягкая, пробуждала воспоминания, которым лучше было не просыпаться. Он посмотрел на Кэрол.

Кэрол Невинс – теперь Стивенс. Девочка, неужели я когда-то был влюблен в тебя? Водил в кино, держал тебя за руку, обнимал за плечи и за талию, целовал на прощание. Не больше. Детская любовь. Теперь ты – женщина. У тебя изменилась прическа, фигура стала женственней, но твоя улыбка так же дразнит, а глаза у тебя все такие же лучистые и голубые.

Билл понимал, что Кэрол станет для него проблемой. Уже стала. Сколько ночей он не мог уснуть в обычное для себя время из-за эротических мыслей о Кэрол!

Все годы в семинарии он старался приучить себя к автоматическому соблюдению обета целомудрия, к тому, чтобы стать в известном смысле бесполым. Это оказалось не так трудно, как он думал. Сначала он научился подходить к этой проблеме как к форме добровольного откладывания исполнения желаний на более поздний срок. День за днем он откладывал сегодняшние сексуальные порывы на завтра, но это завтра никогда не наступало. Откладывание было бесконечным.

С годами это стало проще. Потребовалось время, но теперь он умел мысленно отгораживаться от соблазнов и желаний, грозящих бедой, и предавать их забвению до того, как они проникнут в его сознание или повлияют на его либидо.

Так почему же это не получается, когда дело касается Кэрол? Почему он оказался не в силах не допускать ее в свои мысли с тех пор, как увидел на прошлой неделе?

Может быть, потому, что Кэрол была из прошлого. Ни одна женщина не могла занять места в его сердце сегодня, но Кэрол жила в саду его души до того, как он окружил его стеной. Он думал, что его чувства к ней давно умерли и ушли в прошлое, но, очевидно, ошибался. Старые корни еще не засохли.

Разве не глупость все это целомудрие?

Сколько раз он слышал этот вопрос... от других, от себя самого! Кто-то, настроенный враждебно, даже процитировал Маркса, мол, очень просто стать святым, если не хочешь стать мужчиной. Билл в ответ только пожал плечами. Целомудрие входило в комплект, было частью обета, который он взял на себя перед Богом: ты отказываешься от власти, богатства, секса и всего другого, что мешает отдать свою энергию целиком Богу. Самоотречение укрепляет веру.

Билл осознавал глубину своей веры. Она переполняла его сердце и владела его разумом. Он гордился тем, что не был ни аскетом, устремленным в небеса, ни мальчиком-переростком, прислуживающим при алтаре. Обеими ногами он стоял в реальном мире. Его вера была зрелой, опиралась на интеллект, не полагаясь на библейские мифы и притчи. Он, конечно, читал жития святых и их писания и, разумеется, де Шардена, но он еще штудировал Хайдеггера, Киркегаарда, Камю и Сартра.

Он без труда справился с ними. Но может ли он справиться с Кэрол?

– Я не верю Маккарти, – говорил Джим.

Билл не мог не рассмеяться.

– Ты снова стал циником?

– Он никогда и не переставал им быть, – заметила Кэрол.

– Будем говорить серьезно, – сказал Джим, наклоняясь к нему. – Я просто не доверяю кандидатам, зацикленным на одной проблеме. А по существу, я не доверяю кандидатам вообще, вот и все. Политика, похоже, портит любого, кто ею занимается. Люди, которые могли бы стать лучшими кандидатами, не обладают достаточно дурным вкусом, чтобы участвовать в выборах.

– Мне кажется, что Юджин Маккарти – исключение, – возразил Билл. – И я считаю, что у него есть все шансы победить в Нью-Хэмпшире. Новогоднее наступление во Вьетнаме повернуло большую часть общественности страны против войны.

Джим покачал головой.

– Надо сначала навести порядок в собственном доме и поблизости, а уж потомзаботиться об остальном мире. Поступай мы все так, у нас меньше оказалось бы хлопот с делами в мире. Хочешь еще пива?

– С удовольствием, – ответил Билл.

– Ладно. Послушаем следующую группу. Если они будут ужасны, я знаю более тихое местечко, куда можно пойти.

5

Эмму Стивенс буквально вырвало из объятий сна внезапное движение рядом с ней. Иона вдруг сел в кровати.

– Что случилось?

– Я должен уйти!

Голос его звучал резко и встревоженно. Это испугало Эмму. Иона никогда не делал поспешных движений, не выказывал беспокойства. Казалось, он рассчитывал все свои поступки. Можно было подумать, что у него нервы из медного кабеля.

Но сейчас он был напряжен. Она видела, как он сидит в темноте, прикрыв ладонью здоровый глаз, и всматривается в ночь слепым глазом, будто что-то видит им..

– У тебя было видение?

Он кивнул.

– И что ты видел?

– Ты не поймешь.

Он вскочил с кровати и начал натягивать одежду.

– Куда ты?

– Ухожу из дому. Мне надо торопиться.

Эмма сбросила с себя одеяло.

– Я с тобой.

– Нет! – Это прозвучало, как удар хлыста. – Ты только помешаешь. Оставайся дома и жди.

И он выбежал из комнаты.

Эмма снова натянула на себя одеяло. Она дрожала. Она даже не могла вспомнить, когда в последний раз видела, чтобы муж торопился. Нет, вспомнила. Зимой 1942 года... он тогда спешил в приют.

6

Иона бежал по Глен-Коув-роуд.

Может случиться непоправимое.

Иона не был уверен, каким именно образом, но Тот скоро окажется в смертельной опасности. Возможно, по чисто житейской случайности, а может быть, это козни другой стороны. Он точно не мог сказать, но ему надо спешить, иначе вся прожитая им жизнь потеряет смысл.

Он закрыл рукой правый глаз. Да... вот... на западе красное свечение – знак опасности, зримый левым глазом.

Вся моя жизнь потеряет смысл.

Ему казалось, что он всегда готовился к этому, к тому, что происходит в эти дни. Но нет, не всегда. Только после того, как ему исполнилось девять лет. Именно тогда Иона узнал, что он не такой, как другие.

Он вспомнил тот день в 1927-м, когда река с грохотом ворвалась на улицы их города во время наводнения, которое потом в книгах по истории было названо разрушительным наводнением в Большой долине Нижней Миссисипи. До этого он думал о себе – когда вообще о себе думал, – что он обыкновенный мальчик с фермы, как все. Он сжигал живьем жуков, отрывал крылья у бабочек, мучил и убивал котят не больше и не меньше, чем другие мальчишки, и получал от этого удовольствие. У родителей он вызывал беспокойство, и они даже побаивались его. Но разве детство дано нам не для того, чтобы узнавать, пробовать? Он считал, что все ребята ведут себя так же, как он, но не знал наверняка, так как у него не было ни братьев, ни сестер, ни настоящих друзей.

Великое наводнение изменило все его ощущения и представления. К счастью, он был вне дома, у сарая, когда хлынула вода. Двор представлял собой море грязи после многодневных дождей. Он услышал грохот, похожий на шум большого поезда, мчащегося с уклона, поднял глаза и увидел стену грязной коричневой воды, бешено крутившей какие-то обломки и устремившейся в его сторону.

Он сумел вовремя добраться до гигантского дуба, стоявшего посреди двора. Вода уже лизала подошвы его ног, когда он взобрался на нижние ветки дуба. Толстый ствол качался и стонал под ударами вздымавшейся воды, но корни удерживали его.

Он услышал треск, похожий на взрыв, и посмотрел в сторону дома. До его высокого убежища донесся пронзительный вопль матери, но он не услышал голоса отца, и тут же толща воды раздавила в лепешку и разнесла в щепки их дом. Сарай рухнул, и его унесло вместе со скотом и обломками дома.

Однако Иона не избежал увечья. Особенно большая волна смыла его с ветки, на которую он опирался. Падая, он изо всех сил вцепился в какой-то сук, и торчащая ветка вонзилась в его левый глаз. Боль молнией ударила в мозг, он взвыл от этой муки, но не отпустил сук, нашел новую опору и подтянулся наверх, куда не доходила вода. Потом он забрался еще выше и закрыл рукой кровоточащую глазницу вытекшего глаза. Его рвало, он раскачивался взад и вперед от боли, которая жгла, как раскаленный уголь.

Вода поднималась все выше, но дерево стояло твердо. Постепенно день угасал, переходя в вечер. Точно так же острая боль в глазу сменилась ноющей. Стремительный поток воды замедлился: теперь он превратился в небыструю реку, текущую на юг.

Мимо стали проплывать предметы, самые разные, в том числе живые: кричащий ребенок, в ужасе цеплявшийся за конек крыши; рыдающая женщина на бревне; тонущий скот, мычащий и захлебывающийся; мужчина, спрыгнувший с каких-то обломков и плывший к дереву, на котором сидел Иона, но напрасно – его унесло течением, и он пропал из виду.

Маленький Иона, сидя высоко и оставаясь сухим, смотрел на все это своим уцелевшим глазом из безопасного убежища на ветке дуба. По всем правилам, он должен был испытывать ужас, печаль и отчаяние, лишившись родных и своего дома, потерять дар речи и даже впасть в ступор от травмы, которую получил, и от разрушений и смертей вокруг.

Но ничего этого не случилось. Напротив, он чувствовал, как бедствие придает ему сил. Он цеплялся за ветки дуба и жадно вглядывался в каждый проплывающий мимо труп, в каждого, кто пытался спастись. А когда стало совсем темно, он вслушивался в звуки ночи, в крики отчаяния и боли, в вопли ужаса, набираясь от них сил.

Муки и страх других действовали как бальзам на его собственную рану, унимая боль. Он еще никогда не чувствовал себя таким сильным, таким жизнеспособным.

Он хотел, чтобы это продолжалось.

К его огорчению, вода спадала слишком быстро. Вскоре подплыла лодка, и сидевшие в ней солдаты сняли его с ветки, как беспомощного котенка. Солдаты отвезли его в церковь в горах, превращенную во временную больницу. Там ему обработали кровоточащую глазницу и уложили спать.

Но он не мог спать! Он должен был бодрствовать, ходить и смотреть, упиваясь разрушениями, потерями, смертями вокруг. Он бродил среди руин по кромке медленно спадавшей воды. Он видел детей, плакавших о собственных родителях, братьях и сестрах, видел взрослых, оплакивающих своих детей и близких. Он видел сотни мертвых животных – собак, кошек, коров, коз, цыплят, а иногда ему попадались трупы людей. Если никого не было рядом, он тыкал мертвецов палкой, чтобы выяснить, можно ли проколоть насквозь их вздувшиеся останки.

Иона наслаждался гнетущей атмосферой, из всех сил стараясь скрыть свой восторг и не разразиться счастливым смехом.

Он знал, что должен вести себя тихо, выглядеть угрюмым и потерянным, как все окружающие. Потому что понял: он не такой, как люди вокруг него. Вообще не такой, как остальные люди.

Долгие годы проб и ошибок научили его скрывать свою непохожесть. Со временем он нашел законное, даже полезное применение своим страстям. С годами он узнал, что обменял один вид зрения в левом глазу на другой. Именно это другое зрение подняло его с постели сегодня ночью.

Его здоровый глаз сверкал; Иона с силой вдавил акселератор в пол.

7

«Бэк Фенс», Гринвич-Виллидж

Кэрол с облегчением посмотрела на Джима, возвращавшегося из туалета. Стоило им с Биллом остаться на несколько минут наедине, и они сразу почувствовали неловкость. Билл делался таким скованным, когда они были одни!

– Как насчет того, чтобы выпить еще? – спросил Джим.

Кэрол уже перешла на пепси, и Джиму пора бы остановиться, считала она. Кэрол сказала бы об этом, но не при Билле, чтобы не выглядеть женой, которая пилит Мужа. Поэтому она промолчала.

Кроме того, Джим пока не заговорил о раках.

– Еще по стакану, – сказал Билл, – и отчаливаем.

Они оба как бездонные бочки,подумала Кэрол. И как это в них столько вмещается?

–А ты, Кэрол? – спросил Джим, показывая на ее стакан.

Она посмотрела на коричневую жидкость, уже согревшуюся до комнатной температуры, на тонкую маслянистую пленку на ней – кто здесь моет посуду? -и решила ограничиться тем, что осталось в стакане.

– С меня хватит. И мне кажется, с вас обоих тоже.

– Не-а, – смеясь, ответил Джим. – Мы только начинаем.

Он заказал еще два пива, затем повернулся к Биллу и ткнул в него пальцем.

– А ну быстро! «Теология – это антропология».

– Уф! – Билл сощурился. – Думаю, что Фейербах.

– Верно. А как начет: «Мы идет к тому времени, когда вовсе не будет религии»?

– Бонхёффер.

– Я поражен, – сказал Джим.

– Не прослеживается ли в этих цитатах одна и та же мысль? Что хочет ею сказать главный атеист местного значения?

Кэрол стала думать о своем. При том, как мало они обращали на нее внимания, она могла бы остаться дома, в Монро. Здесь было потише, в этом «Бэк фенс», на углу Бликер и еще чего-то. Никаких музыкантов, только пластинки. В данный момент тихо звучало «Вдоль по Бродвею». Сравнительная тишина дала возможность Джиму и Биллу поговорить, и они увлеклись, как два первокурсника, занятых поисками смысла жизни и смысла вещей вообще.

Может быть, это мужское дело. Мужские контакты – так это, кажется, называют.

Билл взглянул на нее и радостно улыбнулся, по-видимому, при Джиме чувствуя себя лучше в ее присутствии. Похоже, он в гармонии с собой. Человек, который знает себя, идеалист, убежденный, что строит свою жизнь именно так, как хочет. Кэрол была уверена, что он не чужд амбиций, и ему конечно же знакомо чувство неудовлетворенности, но это никак не проявляется, не то что у ее мужа – бушующие в нем страсти всегда выплескиваются наружу. Джеймс – скептик, отвергальщик (есть такое слово?) общепринятых истин и расхожих суждений.

Как ни странно, ей нравились обе крайности.

Она сказала:

– Я счастлива, что вы не спорите уже целых десять секунд подряд.

– Разве ты не знаешь, Кэрол, – спросил Билл, отводя от губ<свой стакан, – что мы с Джимом очень давно договорились ни в чем не соглашаться между собой?

– Чертовски верно он говорит! – крикнул Джим, и они оба расхохотались.

Джим вдруг перестал смеяться. Лицо его стало серьезным.

– Но это никогда нас не доводило до драки...

– Раки? – тут же насторожилась Кэрол. – Он сказал «раки»?

– Конечно, – ответил Билл, – разве ты не слышала? Мы весь вечер говорили про драки во Вьетнаме.

– А не поступить ли мне на бизнес-курсы? – сказал Джим. – Как думаешь, примут меня в Ракинге?

Билл энергично закивал головой:

– Хорошее место, чтобы заниматься любовью, но не для драки.

– Ну хватит! – воскликнула Кэрол. – Оба хороши! Ни капли больше ни тот, ни другой. Для вас бар уже закрыт. Поздно, и мы отправляемся по домам, как только вы допьете свои стаканы. А машину поведу я!

8

Кэрол крепко держалась за руку Джима, когда они вышли и оказались на ледяном ветру по дороге к машине, которую Джим поставил справа от Вашингтон-сквер. Внезапно он вырвался, оставил ее с Биллом и побежал в открытую всю ночь кулинарию. Он тут же вернулся с тремя апельсинами в руках и, дойдя до тротуара, стал жонглировать ими. Он пошел впереди, останавливаясь под каждым фонарем, и, словно циркач, жонглировал в луче света, а потом двигался дальше. По крайней мере один раз между двумя фонарями апельсины у него падали.

– Где ты этому научился? – спросила Кэрол, удивившись, что он умеет жонглировать.

– В нашей гостиной, – ответил Джим, каким-то образом ухитрившись на этот раз не уронить апельсины в темноте.

– Когда?

– Я практикуюсь, когда пишу.

– Как это возможно?

– Не все сразу пишется на машинке. Многое сочиняется в голове до того, как садишься печатать.

Кэрол вдруг почувствовала беспокойство. Ей показалось, что в начале вечера здесь не было так темно. Тогда улица выглядела безопасной.

– Знаешь, Джим, – сказал Билл, – мне всегда хотелось научиться жонглировать. Я отдал бы правую руку, чтобы жонглировать, как ты.

Джим расхохотался, и апельсины раскатились по мостовой. Кэрол тоже засмеялась.

Какой-то странный, гнусавый голос прервал ее смех:

– Эй, ты смеешься надо мной, парень?

Кэрол огляделась и увидела с полдюжины фигур, темневших на краю пустой площадки слева от них.

– Нет, – добродушно ответил Джим и показал на Билла. – Я смеюсь над ним, он – псих.

– Да, парень? А я вот так не думаю. Я мыслю, ты смеялся надо мной!

Кэрол почувствовала, как Билл сжал ее руку выше локтя.

– Пошли к машине, Джим, – сказал он.

– Давай.

Джим взял другую руку Кэрол, и они двинулись дальше по улице. Они не прошли и нескольких шагов, как их окружила вся банда, если это была банда. Все эти люди одеты легко, не по погоде, заметила Кэрол, щуплые, все меньше ростом, чем Джим и Билл, бывшие футболисты, но их шестеро.

– Послушайте, – сказал Джим, – мы не хотим неприятностей.

Голос его дрогнул. Посторонний человек мог опрометчиво решить, что Джим испугался, но Кэрол знала, что это – гнев. Джим умел владеть собой, но когда он выходил из себя, тормоза отказывали ему полностью.

– Да? – протянул тот же гнусавый голос. – А мы, возможно, хочем.

Кэрол посмотрела на говорившего: длинные спутанные волосы, жалкое подобие бороды, лишь тронувшей темной щетиной щеки. Похоже, он не мог стоять спокойно. Руки его дергались, он качался из стороны в сторону, шаркал ногами. Она посмотрела на остальных – они выглядели так же.

Они набрались амфетамина!

Кэрол вдруг вспомнила статью, которую читала в «Таймс», где говорилось, что амфетамин сейчас – главное увлечение наркоманов в Гринвич-Виллидже. Теперь она воочию убедилась в этом.

– Ладно, – сказал Джим, отходя от нее. – Если у вас какие-то претензии ко мне, давайте потолкуем, а их пропустите.

Кэрол открыла рот, чтобы возразить, но замолчала, почувствовав, что Билл сжал ее руку.

– Не получится, – сказал вожак наркоманов, улыбаясь и показывая на Кэрол, – мы хотим ее.

Кэрол ощутила спазм в желудке. И тут, как при замедленной съемке, она увидела, что Джим улыбнулся и изо всех сил ударил вожака ногой в пах. Тот завопил от боли, и все дальнейшее было подобно аду.

9

С самого начала встреча со шпаной ослабила действие выпитого за вечер пива. Когда он ударил их усмехавшегося вожака в пах, в голове у Джима окончательно прояснилось. Казалось, он должен, как в прошлом, получить удовольствие от нанесенного им удара, но все чувства заслонил страх за Кэрол.

В темноте он смутно разглядел, что тип слева от него вытащил что-то из кармана. Когда после щелчка у парня в руках оказался блестящий прут примерно в три фута длиной, Джим понял, что это антенна от автомобильного радио – чертовски опасное оружие, когда с нее снята головка на конце. Надо подойти ближе, не теряя время, иначе тот хлестнет его по глазам.

Джим нагнулся и сделал рывок вперед, ударив этого подонка плечом в солнечное сплетение и буквально вдавив его в стену какого-то здания. Было почти как тогда на футболе. Но эти ребята играли на жизнь.

За его спиной взвизгнула Кэрол.

Джим крикнул Биллу:

– Уведи ее к машине!

Это было важнее всего – защитить от опасности Кэрол.

И тут его чем-то ударили по голове, и на секунду у него потемнело в глазах, но он не потерял сознания. Джим двинул кулаком в сторону, откуда последовал удар, и услышал стон. Кто-то другой прыгнул ему на спину, и Джим упал на одно колено. Где-то в его подсознании животный страх нашептывал, что его забьют до смерти здесь, на этой темной улице без названия, но он не слышал этого предостережения. Его били и пинали, но Джим знал, что, хоть не тренировался с футбольных дней в школе, он все еще в лучшей форме, чем любой из этих говнюков. И некоторые из них очень пожалеют, что связались с ним.

Он стряхнул с себя того типа, что прыгнул ему на спину, и откатился в сторону, как раз когда другой начал раскручивать над его головой тяжелую цепь.

10

Билл минуту стоял неподвижно, пораженный зрелищем драки не на жизнь, а на смерть. Казалось, о них с Кэрол позабыли: вся банда обрушилась на Джима. Кэрол закричала и шагнула вперед, чтобы помочь ему, но Билл схватил ее за руку и потащил к машине.

Он разрывался между желанием отвести ее в безопасное место и стремлением помочь Джиму. Он не хотел оставлять Кэрол, но понимал, что Джим долго не продержится в этой схватке.

– Иди в машину и заведи мотор, – сказал он, подталкивая ее вперед, – я приведу Джима.

Все это не для меня, подумал он, возвращаясь на поле боя. Я человек Божий, мое дело – проповедовать, а не драться на улицах. Участвовать в маршах – да, но не драться.

Потом он увидел, как сверкнула в воздухе сложенная вдвое никелированная цепь, занесенная над вопящим клубком тел. Он бросился вперед и схватил цепь, когда она стала опускаться, развернул к себе державшего ее парня и с силой двинул его кулаком в лицо.

Прости меня. Господи, но это было приятно.

Джим вскочил на ноги, и они встали спиной к спине. На минуту наступила тишина, и Билл услышал шепот Джима:

– Кэрол в безопасности?

– Почти.

– Надеюсь, что так!

И тут банда снова бросилась в атаку.

11

Что мне делать? -думала Кэрол, роясь в сумке в поисках ключей. Что лучше, поехать за помощью или подогнать машину к месту драки и включить фары? Может быть, яркий свет и включенный сигнал разгонят подонков, как крыс.

– Внезапно кто-то вырвал сумку у нее из рук.

– Отдай мне, детка.

Кэрол закричала от страха. Обернувшись, она увидела рядом с собой обросшего волосами молодого парня. В этой части квартала было достаточно светло, чтобы увидеть его плотоядный взгляд из-под надвинутой на лоб грязной шерстяной шапки. Она потянулась за сумкой.

– Отдайте сумку!

Он бросил сумку на капот машины и схватил Кэрол. Грубым движением он повернул ее, обхватил руками за шею и с силой притянул ее спиной к себе. Она почувствовала через пальто, что он шарит руками по ее груди.

– Будет здорово! – сказал он. – Трахну тебя трижды наилучшим способом, и тебе очень понравится.

Кэрол изо всех сил отбивалась, пытаясь ударить его в пах и вырваться, но он оказался сильным, несмотря на свой хлипкий вид. Он тянул ее в щель между двумя машинами.

– Детка, когда я трахну тебя, ты попросишь еще. Ты...

Кэрол услышала глухой звук удара, почувствовала, как парень дернулся, застыл и отпустил ее. Она вырвалась и, оглянувшись, увидела, как он падает лицом на тротуар. В тусклом свете Кэрол сумела разглядеть вмятину на его голове и кровь, просачивающуюся сквозь шапку, а чуть дальше над крышами припаркованных машин темнела высокая фигура, скользнувшая туда, где шла драка.

12

Джим задыхался. Он лежал на боку, прижатый к земле. Один из парней набросил цепь ему на шею и затягивал ее, другой бил его ногами в живот.

Он понимал, что умрет. Его покинула прежняя слепая ярость футбольных дней, которая заставила бы этих мерзавцев звать на помощь мамочку. Сейчас, когда злость была так нужна, ее больше не стало.

Где же Билл? Он тоже сбит с ног? Джим надеялся, что Кэрол спаслась. Может быть, она сумеет кого-нибудь позвать на помощь. Может быть... Он дернулся. Если бы только ему удалось сделать полный вдох! Один-единственный, и он еще немного продержится. Вдох...

Внезапно цепь вокруг его шеи ослабла. Он жадно вдохнул воздух и поднял голову. Тот, кто бил его, остановился и глядел куда-то в сторону. В этот момент слева появилось нечто расплывчатое и ударило этого подонка по голове с такой силой, что он упал как подкошенный.

Куски чего-то теплого и мокрого брызнули на Джима. Он, и не глядя, понял, что это мозг.

Он перевернулся и увидел на тротуаре за собой еще два лежащих тела. Одно было неподвижно, в конвульсивно сжатой руке другого тихо позвякивала свисающая цепь.

Джим услышал глухой звук удара и увидел высокую темную фигуру, ударившую чем-то по голове еще одного типа, который стоял над Биллом. Обмякшее тело парня осело на землю.

Последний из нападавших бросился бежать, но черный человек погнался за ним.

Джим поднялся и, качаясь, остановился над Биллом.

– Ты в порядке?

– Боже мой! – задыхаясь, пробормотал Билл. – Что это было?

– Джим! -Кэрол подбежала и обняла его за шею. – Ты цел?

– Кажется, цел. Билл, как ты?

Билл, качаясь, стоял рядом. Джим не мог разглядеть выражения его лица, но голос Билла дрожал:

– Я... не знаю... меня...

Он повернулся и, спотыкаясь, отошел на несколько шагов в сторону. Там в темноте его рвало. Через несколько минут он вернулся.

– Извините.

– Все в порядке, Билл. Я, кажется, сейчас последую за тобой.

– Лучше нам уйти отсюда, пока эти парни не очухались и не...

– По-моему, они мертвы, – сказал Джим.

Он нагнулся и стал щупать пульс на шее ближайшего парня. Джиму никогда не приходилось делать это прежде. Он видел только по телевизору. Пульса он не нащупал, но разбитый череп и открытые мертвые глаза говорили сами за себя.

Он вскочил на ноги.

– Пошли отсюда.

– Разве мы не вызовем полицию? – спросила Кэрол.

– Вызовем, из автомата, где-нибудь подальше. Я не намерен оставаться здесь, чтобы нас обвинили во всем этом.

– Но кто это сделал? Кто это был?

Странно, но таинственная темная фигура чем-то показалась Джиму тревожаще знакомой.

– Он помог и мне.

На секунду у Джима застыла кровь в жилах.

– Тебе?

– Один из них схватил меня возле машины. Если бы этот человек с дубиной не...

Джим прижал ее к себе. Он знал: если что-нибудь случится с Кэрол, он просто сойдет с ума.

– Возможно, у кого-то из нас есть ангел-хранитель, Кэрол.

– Это был не ангел, – сказал Билл.

Джим не стал спорить.

– Пошли к машине.

13

Кэрол удавалось держать себя в руках, пока Джим вел машину кругами. Она держалась, хотя ее начало сильно трясти уже в ту минуту, когда она опустилась на заднее сиденье машины... Она не могла унять леденящий озноб, несмотря на включенную на полную мощность печку. Но когда Билл пошел к телефонной будке, которую они разыскали в Хустоне в районе Бауэри, чтобы позвонить и она осталась наедине с Джимом, из самой глубины ее существа вырвались громкие рыдания.

– Все в порядке, – утешал ее Джим, прижимая к себе. – Мы в безопасности.

– Но нас могли убить!

– Знаю. Никогда не прощу себе, что подверг тебя такой опасности.

– Это не твоя вина!

– В следующий раз заплатим за гараж или за стоянку рядом с главной улицей. Никакого скряжничества, когда речь идет о безопасности.

Его объятия будто поглощали ее страх. Рыдания стали тише. Она почти пришла в себя, когда вернулся Билл.

– Позвонил, – сказал он.

– Ты ведь не назвал наших фамилий?

– Я же тебе сказал, что не назову, но мне это не нравится.

– Да, ты говорил. Но помни, пожалуйста: если кто-нибудь спросит, почему ты в синяках, говори, что поскользнулся на льду и упал. Я буду говорить то же самое.

До этого они поспорили, сообщать ли в полицию. Билл был «за», Джим – «против». Оба стояли на своем, но Джим сумел в конце концов переубедить Билла, представив все в самом мрачном свете.

– Ради всех нас, Билл, тебе не следует идти в полицию.

– Почему это? – спросил Билл с заднего сиденья.

– Мы ведь не знаем, возможно, эти подонки – только часть большой банды. Если это так, как насчет их дружков?

– А при чем тут их дружки?

– Что, если они нас же и обвинят в случившемся? Сочтут для себя унизительным, что полдюжины их товарищей так легко отправились на тот свет, и решат сравнять счет, чтобы восстановить свою честь? В полиции будут значиться наши фамилии и адреса. Что, если они захотят нам отомстить?

Билл молчал, но Кэрол от этой мысли пробрала дрожь.

А Джим продолжал:

– Не знаю, как ты, а я бы не хотел, чтобы они ворвались в мой дом и сотворили с Кэрол то, что намеревались. А ты хочешь, чтобы они однажды ночью забросили бутылку «молотовского коктейля» в спальню мальчишек в приюте Святого Франциска?

– Возможно, ты прав, – негромко ответил Билл после долгого молчания. – Но позволь мне по крайней мере сделать анонимное сообщение. Ведь это мы может сделать?

Джим кивнул.

– Конечно, раз не будут названы фамилии.

Теперь Билл уже позвонил, и они снова ехали. Джим повернул к востоку на Четырнадцатую улицу.

– Кто-то убил пятерых... – начал Билл.

– Ты хочешь сказать – пятерых убийц, -перебил его Джим. – Пятерых типов, которые прикончили бы нас с тобой и изнасиловали Кэрол, если бы кто-то не вмешался!

– Возможно, шестерых, если тот человек догнал последнего парня.

– Пусть так, – согласился Джим. – Но я не уверен, что хочу посадить нашего спасителя за решетку. Я чувствую себя его должником.

– Это было хладнокровное убийство, Джим! – сказал Билл.

– Согласен. Но чем я могу помочь расследованию? Сказать, что он напомнил мне моего отца?

У Кэрол перехватило дыхание. Высокая темная фигура, которую она видела, действительно напоминала Иону Стивенса. Но ведь это невозможно!

– О Джим, – сказала она легким тоном, даже сумев улыбнуться, – твой отец не совсем мистер Добряк, но он не убийца. К тому же он, безусловно, не слоняется по Ист-Виллиджу.

– Я не слишком хорошо помню твоего отца, Джим, – сказал Билл, – но ты, наверное, валяешь дурака. Тот человек знал дело и был жесток.Я хочу сказать, он убивал одним ударом.

– Ты знаешь, чем занимается мой отец? Он работает на бойне, но не мясником. Целый день он делает одно и то же, и, по-моему, очень хорошо это умеет. Когда подводят очередную корову, его дело, прежде чем ей перережут горло, раскроить ей череп кувалдой.

14

Эмма услышала, как машина Ионы поворачивает на подъездную дорожку. Она пыталась подавить охватившее ее возбуждение, гадая, в каком настроении он сегодня возвращается. Иногда он уходил поздно вечером, вернувшись, сидел в гостиной, не зажигая света, и пил пиво.

Но бывало, что...

Интересно, куда он ходит во время этих коротких отлучек? Что он там делает, что ищет? Как и о многом другом, связанном с Ионой, она научилась об этом не спрашивать. Все равно ничего не добьешься.

Сейчас ее не очень заботило, для чего он уходил. Просто она надеялась, что он нашел то, за чем ушел. Потому что бывали ночи, когда, вернувшись домой, он не сидел в гостиной, а направлялся прямо в спальню. И в таких случаях он всегда хотел ее, хотел яростно.

А когда на него находило такое, он ввергал ее в пучину наслаждения, которому не было равных.

Эмма слышала; как он вошел в кухню из гаража.

– Все в порядке?

– Все прекрасно, Эмма, просто прекрасно.

Когда она услышала, что Иона прошел мимо гостиной и пересекает холл, у нее забилось сердце. А когда он вошел в спальню и начал раздеваться, между ногами у нее стало влажно. Она слышала частое дыхание Ионы и физически ощущала его растущее возбуждение; казалось, сам воздух в комнате становился знойным.

Иона скользнул в постель и прижался к ее спине. Конечная плоть его была напряженной и твердой, будто из дуба или железа. Она повернулась к нему и почувствовала, как его руки обнимают ее, скользят по бедрам и задирают ночную рубашку.

Это будет одна из технезабываемых ночей, может быть, самая сладостная.

1

Среда, 28 февраля, первая неделя поста

«Помни, человек, ты – прах, и в прах обратишься».

Грейс думала об этих словах священника, когда он, погрузив большой палец в золу прошлогодних пальмовых ветвей, начертил на ее лбу маленький крест. Она перекрестилась и пошла по центральному проходу храма Святого Иоанна к выходу.

Она стояла наверху каменной лестницы, когда почувствовала, что кто-то коснулся ее руки. Грейс вздрогнула.

– Вы ведь Грейс Невинс, верно?

Она повернула голову и увидела рядом худого молодого человека, примерно вдвое моложе себя.

У него было очень бледное нервное лицо; сквозь светлые волосы, очень тонкие и жидкие, на голове просвечивала кожа. Бледность его лица подчеркивало темное пятно золы на лбу. Рот казался слишком большим для его липа, а нос – слишком маленьким. В палето, которое он стягивал на себе, могло поместиться двое таких, как он. Пальто было дорогое, но не его размера.

– Кто вы такой?

– Я Мартин Спейно. Мы вас разыскивали.

Грейс сразу забеспокоилась: кому она могла понадобиться?

– Вот вы меня и нашли.

– Это оказалось непросто. Я ждал после каждой мессы в храме Святого Патрика в прошлое воскресенье. Но вас там не было. Святой Дух направил меня обратно в центр. Здесь как раз мой приход.

– Что вам нужно?

– Брат Роберт узнал о том, что случилось на прошлой неделе на спевке хора в храме Святого Патрика.

Грейс повернулась и стала спускаться по ступенькам.

– Я не хочу говорить об этом!

Она не была в этом храме после того ужасного вечера. Теперь она ходила к мессе сюда, к Святому Иоанну. Этот храм ближе к ее квартире. И потом, зачем туда ходить? Ясно, что регент хора не доверит ей соло. Она пыталась переубедить его; она не понимает, что на нее нашло, она и в мыслях не имела петь эти ужасные слова, но это лишь укрепило его в принятом решении: если такое происходит помимо ее воли, как можно быть уверенным, что это не случится на Пасху?

Он, конечно, прав. Она со стыдом убежала из храма.

Молодой человек пошел за ней по ступенькам до Тридцать первой улицы.

– Найти вас было непросто, Грейс. Вы должны меня выслушать, вы – одна из нас!

Это ее остановило.

– Я даже не знаю, кто вы, мистер Спейно...

– Зовите меня, пожалуйста, Мартин.

– ...так как же я могу быть одной из вас?

– Брат Роберт говорит, доказательство этому то, что случилось с вами на спевке. Вы почувствовали присутствие Духа зла. Вы знаете, что он среди нас!

Грейс окаменела.

– Вы что, поклоняетесь дьяволу? Я не хочу иметь ничего общего с...

– Нет, нет! Как раз наоборот, я один из числа Избранных.

– Избранных?

Кажется, она видела в книжных лавках на обложке бестселлер с таким названием.

– Избранных кем?

– Конечно, Господом. Святым Духом. Мы получили весть, что грядет Антихрист. Нам должно предупреждать об этом народы Земли. Мы должны разоблачить Духа зла, когда он явится!

Какое-то безумие!

– Мне это ни к чему!

Мартин осторожно взял ее за руку.

– Вы боитесь, я сам боялся, когда впервые узнал, какую ответственность Господь возлагает на мои плечи. Но это ответственность, от которой никто из нас не может уклониться. Брат Роберт объяснит вам все это.

– Кто такой этот брат Роберт, на которого вы все время ссылаетесь? Я никогда о нем не слышала.

У Мартина загорелись глаза.

– Мудрый и святой человек. Он хочет встретиться с вами. Пойдемте. Что-то в настойчивости молодого человека пугало Грейс.

– Я... я не знаю...

Он решительно сжал ее руку.

– Прошу вас, это займет совсем немного времени.

Грейс хотелось убежать от странного незнакомца, однако в его словах была надежда найти ответ на то, что мучило ее со злополучного вечера, когда в храме Святого Патрика она запела о Сатане вместо того, чтобы петь о Святой Деве. С той поры она плохо спала.

– Хорошо, но только на минуту.

– Я рад. За мной, пожалуйста.

Он повел ее по Пятой авеню в сторону от центра мимо великолепного Эмпайр-Стейт-Билдинг в стиле «Артдеко», затем к востоку по Тридцать седьмой улице в район Мюррей-Хилл, где высились ряды величественных особняков, пребывавших в той или иной стадии ремонта. На полпути между Лексингтон и Парком Мартин остановился перед одним из таких трехэтажных особняков.

– Это здесь, – сказал он.

К парадной двери на первом этаже вели ступени из красноватого песчаника. Более короткая лестница справа поворачивала вниз в цокольную часть здания. Там на двери красовалась надпись от руки: «Зал собраний». Слева одиноко росло тонкое чахлое деревце. Голые стебли плюща цеплялись за оштукатуренный фасад.

– На каком этаже ваша квартира?

– На всех этажах, это мой дом.

Грейс подумала, что если она связалась с каким-то ненормальным, то этот псих по крайней мере достаточно состоятелен.

Он повел ее к тяжелой застекленной дубовой двери в райски теплую прихожую, а затем по узкому холлу с вощеным буковым паркетом, не покрытым коврами. Шаги их отдавались эхом от ослепительно белых стен и потолка холла, который вел в ярко освещенную гостиную, такую же уныло белую и голую: в ней стояло несколько предметов ультрасовременной мебели и висели абстрактные картины.

У окна стоял и смотрел на улицу мужчина. Грейс сразу же по одежде признала в нем монаха-систерсианца. Он был в бежевом облачении с широким кожаным ремнем и в длинной коричневой пелерине с откинутым капюшоном, открывавшим тонзуру на голове. Монах выглядел невероятным анахронизмом среди всего этого стекла, хромированных поверхностей и абстрактных полотен. Однако он, по-видимому, чувствовал себя как дома. Обрамлявшие блестящую тонзуру седеющие волосы закрывали уши и доходили почти до плеч. Роста он был среднего, но очень сухопар. Он обернулся к Грейс, и у него оказалась аккуратно подстриженная густая борода с проседью. При сухопарой фигуре лицо его было неожиданно круглым и пухлым. Темно-карие глаза излучали доброту. Когда он сделал шаг в ее сторону и улыбнулся, от уголков глаз по дряблой коже побежали морщинки.

– Мисс Невинс, – сказал он глубоким, густым, как горячий шоколад, голосом с французским акцентом. – Как любезно с вашей стороны прийти сюда. Я брат Роберт.

Он произнес свое имя как «Роб-э-р».

– Я могу пробыть здесь буквально минуту, – пробормотала Грейс.

– Разумеется. Я просто хотел иметь возможность лично пригласить вас присоединиться к нашему маленькому кружку. И открыть вам глаза на вашу исключительность.

Его взгляд... такой мудрый... такой ласковый и добрый...

– Исключительность? Не понимаю.

– Господь избрал вас, чтобы вы провозгласили предупреждение в его собственном доме. Должно быть, вам предназначена особая миссия в его замысле победы над Антихристом.

Мне? Почему Господь избрал меня?

–Над Антихристом?

– Да. Слова в песнопении тогда в храме были предупреждением от Господа всем нам. Святой Дух коснулся вас, и вам открылось, так же как Мартину, мне и нескольким другим Избранным, что дьявол уже существует во плоти и живет среди нас.

Грейс и не предполагала, что знает что-нибудь подобное.

– Но почему это открылось мне?

Брат Роберт пожал плечами.

– Кто осмелится толковать пути Господни?

– Может быть, вы придете на службу сегодня вечером? – спросил Мартин нетерпеливо.

Грейс заколебалась. И вдруг ее словно озарило: возможно ли, что ее молитвы услышаны, что ей ниспослана возможность искупить вину, получить отпущение всех прошлых грехов? Прощение за то, что она отняла столько жизней! Может быть, Господь предлагает ей спасение?

Вот почему она исказила слова чудесного гимна, вот в чем причина недомогания, которое она пережила недавно. Сатана пришел в этот мир, и Господь избрал ее одним из воинов своей армии для битвы с ним.

И все же она не решалась. Она недостойна!

– Я... я не знаю...

– Если не сегодня вечером, вы можете прийти к нам сюда в любое воскресенье днем после трех.

– Сюда?

– Мартин отдал в наше распоряжение для молитвенных собраний нижний этаж этого дома.

– Я постараюсь, – сказала Грейс, направляясь к холлу. Она должна уйти, остаться одна, хорошенько все обдумать. Ей нужно время. – Не сегодня. Возможно, в воскресенье, но не сегодня.

– Вы не можете оставаться в стороне, – услышала она за своей спиной голос Мартина. – Вы призваны. Нравится вам это или нет, вы теперь – одна из нас.

2

Брат Роберт подошел к окну и наблюдал, как низкорослая толстушка торопливо семенит по тротуару.

Стоявший рядом Мартин сказал:

– Она испугалась.

– Этого следовало ожидать, – ответил брат Роберт.

– А я не боюсь. Это битва Господня, и я готов умереть за Его дело!

Брат Роберт посмотрел на своего молодого друга. Мартин – верный помощник, он предан делу и горяч, иногда слишком горяч. Его воинственность порой несколько чрезмерна.

– Я пойду к себе и помолюсь, чтобы она не отвернулась от нас.

– Вы пообедаете позже?

Он покачал головой:

– Сегодня я пощусь.

– Тогда и я буду поститься.

– Как хотите.

Брат Роберт поднялся на второй этаж, где четыре голые стены с одним окном служили ему жилищем. В углу на полу лежала солома, покрытая одеялом, – его постель. Он поднял край своего облачения и встал коленями на неочищенный рис, который рассыпал по паркету, когда поселился здесь. Он смотрел через окно на холодное голубое небо и с тоской вспоминал свое аббатство в Эгюбелле, тамошнюю келью... Как ему хотелось бы туда вернуться! Ему недоставало молитвенных бдений по ночам, повседневных забот, простых совместных трудов, долгих медитаций, близости к Богу, тишины.

Не слабость плоти увела его оттуда, а скорее слабость духа. Благочиние, безбрачие, пост были ему не в тягость, а в радость. Нет, его снедала ненасытная страсть – жажда знаний. Он хотел знать, он жаждал ответов. Эта жажда приводила его в самые отдаленные, самые неизведанные уголки Земли, где он познал слишком много.

В конце концов она привела его сюда, к кучке католиков-пятидесятников, которые собирались в этом старинном особняке. По какой-то причине эти люди были избраны Святым Духом и оповещены, что Антихрист проник в наш мир, как тать в ночи. Все они – и Грейс Невинс тоже – были призваны, так же как был призван он сам. Он уже не мог возвратиться в свое аббатство. Он должен оставаться здесь с ними и ждать, когда Святой Дух поведет их на исполнение воли Божьей, поведет их к Армагеддону:

Он молился, чтобы у них хватило сил для предстоящих ужасных испытаний.

3

– О, я просто не дождусь! – вскричала Эмма.

Джим стоял в небольшой гостиной своих родителей и улыбался матери, по-детски радовавшейся перспективе осмотра особняка Хэнли.

– Да, там есть на что посмотреть, – ответил он.

И это была правда. Вчера они с Кэрол осмотрели это викторианское чудовище. Она всегда восхищалась викторианскими домами, и он всей душой радовался ее восторгу.

– Папа еще не пришел? – спросил Джим.

– Нет. – Она взглянула на часы. – Уже почти четыре. Возможно, его задержали на работе.

Джим рассеянно кивнул, и на мгновение в памяти ожили воспоминания о событиях вечера в понедельник. Они с Кэрол всем объясняли свои синяки тем, что поскользнулись на льду и вместе грохнулись оземь. Это оградило Джима от дальнейших расспросов окружающих, но не от вопросов, донимавших его самого.

Кто спас их два дня назад? И почему?

Он не мог избавиться от навязчивого впечатления, что именно Иона Стивенс так виртуозно орудовал дубиной или чем-то вроде того. Но ведь это абсурд! Откуда могло быть ему известно, где они находятся, не говоря уже о том, чтобы знать, что они в опасности? Как мог он так кстати там оказаться? Безумное предположение.

И все же...

– А чем вы с папой занимались в последнее время? – спросил он. – Бывали в городе?

Она посмотрела на него как-то странно.

– Конечно нет. Ты же знаешь, отец не любит никуда выходить.

– Что же, просто торчали дома?

– Почему ты спрашиваешь?

– Сам не знаю. Когда мы были в центре вечером, в прошлый понедельник, мне показалось, что я видел отца или кого-то чертовски похожего на него.

Теперь Джиму показалось, что она вся сжалась. Впрочем, возможно, это просто его домыслы.

– Что за глупость, Джим! Отец был со мной весь вечер. А что делал... тот человек?

– Просто проходил мимо, ма.

– А... В понедельник вечером мы сидели дома, смотрели по телевизору кино – «Уголовный розыск», и «Пэйтон плейс». – Она вздохнула. – Как почти всегда по понедельникам.

Казалось бы, вопрос исчерпан. И тут ему в голову пришла мысль.

– Скажи, дверь в гараж не заперта?

– Думаю, что нет, – ответила Эмма. – Зачем тебе?

– Могу ли я там взять на время... – Джим лихорадочно соображал, что именно он мог бы там взять, – рулетку? Я хочу замерить некоторые помещения в особняке.

– Конечно, можешь. Пойди посмотри. Я подожду в машине с Кэрол.

– Прекрасно!

Когда Эмма вышла из дому, Джим быстро направился через кухню к двери, которая открывалась прямо в гараж. Он стал искать на стене, где у Ионы были развешаны на крюках и гвоздях все его инструменты. Там висели молотки и топоры и даже резиновая колотушка, но все они были слишком малы по размеру. Их спаситель в понедельник вечером действовал более длинным и тяжелым орудием, причем одной рукой – тут требовалось нечто увесистое. Джим взял железную монтировку и взвесил ее на руке. Эта штука могла послужить орудием, но все-таки она не очень подходит.

Что ему взбрело в голову?

Его отец, Иона, не имеет никакого отношения к тому жуткому происшествию. Он, конечно, странный человек, холодный, отстраненный, замкнутый – разве Джим долгие годы безуспешно не пытался сблизиться с ним? – но он не маньяк-убийца.

На самом деле Иона больше чем замкнут, он, черт возьми, почти непознаваем. Возможно, ма имеет какое-то представление о том, что творится за этой непроницаемой гранитной оболочкой; он, Джим, – нет. И вовсе не уверен, что хочет это узнать, потому как чертовски вероятно, что открывшееся ему не понравится. Хотя Джиму никогда не доводилось быть свидетелем проявления жестокости со стороны Ионы, он чувствовал, что именно эта черта доминирует в характере его приемного отца. Это всплыло на поверхность однажды, когда Джим учился в старших классах в школе. Во время матча, отбирая мяч у центрального защитника противника, он сломал ему руку. Дома Джим со стыдом признался, как приятно ему было слышать хруст ломающейся кости, и тогда Иона, до той поры безразличный к футболу, стал с живым интересом слушать его и расспрашивать о подробностях.

После этого Иона не пропускал ни одной игры.

Однако в семейных отношениях недостаток теплоты и сочувствия он восполнял надежностью. Иона обладал богатым жизненным опытом, был трудолюбив, умел обеспечить семью. Он никогда не направлял приемного сына в выборе пути, предоставляя ему самостоятельно принимать решения. Он вел себя скорее как опекун, а не как отец. Джим не мог сказать, что любит приемного отца, но он безусловно считал себя обязанным ему.

Джим уже собрался вернуться в дом, но увидел в углу стальной лапчатый лом. Когда он взял его и взмахнул им над головой, он понял, что это самое подходящее орудие. Не именно этот лом, но такой же. Он был уверен, что ничего не найдет, но все же осмотрел загнутый конец лома и улыбнулся про себя.

А как я поступлю, если обнаружу запекшуюся кровь и кусочки кости?

–Вроде будет непросто измерить комнату такой штукой, – послышался за его спиной низкий голос.

Джим с бьющимся сердцем резко обернулся. Силуэт в дверях почти точно напоминал высокую худощавую фигуру того, кто спас их в тот понедельник.

– Папа! Ты меня ужасно испугал!

Иона вошел в гараж. Его скупая улыбка выглядела невеселой, а глаза сверлили Джима.

– Что это ты так подскочил?

– Ничего. – Джим быстро сунул лом обратно в угол, надеясь, что сумел скрыть смущение. – Где ты хранишь рулетку?

Иона протянул руку к ящику с инструментами и вытащил оттуда пятифутовую рулетку.

– Там, где всегда. – Он махнул рукой в сторону двери. – Лучше пойдем, женщины ждут нас.

– Пошли.

Джим шел к входной двери первым и думал о том, какой он псих, что это дело все еще не дает ему покоя. Мать ведь сказала ему, что Иона весь вечер сидел дома, а лом оказался совершенно чистым. Что еще нужно?

Ничего. За исключением того, что лом был слишкомчистым. Все другие инструменты в гараже за зиму покрылись тонким слоем пыли... кроме лома. На его шестиугольной рукоятке не было ни грязи, ни смазки, как будто кто-то пару дней назад тщательно протер ее.

Джим решил больше не думать об этом.

4

Джим открывал чугунные ворота, а Кэрол с переднего сиденья машины смотрела на особняк Хэнли, поднимавшийся за высокой каменной оградой. Прутья ворот высотой в восемь футов были украшены у основания орнаментом и угрожающе заострены вверху. Открывшийся взору дом был прекрасен. Она и не мечтала, что когда-нибудь будет жить в таком. Когда Джим вернулся в машину и въехал во двор, дом предстал во всем своем великолепии, и у Кэрол снова, как вчера, перехватило дыхание.

– Какой красивый! – воскликнула Эмма, сидевшая сзади.

Иона, находившийся с ней рядом, промолчал, но Кэрол и не ожидала от него громогласных восторгов. Она упивалась представшим перед ней видом большого трехэтажного особняка в смешанном стиле – итальянском и Второй империи, – уютно расположившегося среди ив и сосен на фоне глади пролива Лонг-Айленд.

Черепица была кремового цвета, а деревянная отделка и крыша мансарды – темно-коричневого. Четырехугольная башня в пять этажей поднималась над передним портиком. Окна третьего этажа и эркеры по сторонам дома украшал освинцованный орнамент в виде цветов и фруктов. И наконец, картину довершало полукруглое окошко над входной дверью.

Кэрол поднялась по трем ступенькам к портику, где справа висела на цепях плетеная скамейка-качели, а слева стояли плетеные стулья. На стеклах стройных фонарей по обе стороны входной двери были выгравированы грациозные журавли и гнущийся на ветру тростник.

Эмма осталась на подъездной дорожке и рассматривала дом.

– Пошли, ма, – позвал ее Джим.

– Обо мне не беспокойся, я, как всегда, переплетусь сзади всех.

Кэрол остановила Джима взглядом.

– Я не стану ее поправлять, не бойся, – прошептал он.

За массивной дубовой дверью открылся узкий холл, уставленный напольными лампами и растениями в кадках на низких столиках. Кэрол потратила большую часть предыдущего дня, поливая жаждущие влаги плющи и пальмы. Справа наверх и в глубь дома вела лестница, покрытая дорожкой, в начале каждого марша прикрепленной к полу бронзовыми прутьями. Слева стояла резного ореха вешалка с зеркалом, предназначенная для шляп и зонтиков.

– Обратите внимание на первую гостиную, – сказала Кэрол, ведя их направо.

– О Боже! – ахнула Эмма, останавливаясь на пороге. – Она так... так...

– Набита, -подсказал Джим. – По-моему, это подходящее слово.

– Настоящий викторианский дом всегда набит, -заявила Кэрол.

Обследовав дом, она пришла к выводу, что Хэнли не пожалел ни сил, ни денег, чтобы вернуть ему пышный стиль былой эпохи. Полосатые обои, цветастые ковры, лампы с кистями, кружевные чехлы на каждом стуле и многоярусные этажерки с растениями по углам. Эркер представлял собой настоящие джунгли. Стены были увешаны картинами и старыми фотографиями. На всех возможных поверхностях – столах, американском органе и на каминной полке из каррарского мрамора – лежали открытки, стояли шкатулки, безделушки и сувениры. Горничной такое могло присниться только в страшном сне!

– Заявляю, что моя метелка из перьев не продержится здесь и дня, – сказала Эмма.

– Пойдем, пап, я покажу, тебе библиотеку внизу, – позвал Джим.

– Внизу? Ты хочешь сказать, что здесь не одна библиотека?

– Две. Наверху что-то вроде научной библиотеки. Но нижняя богаче.

– Кому нужно несколько библиотек? – спросил Иона, возвращаясь вслед за Джимом в холл.

– Подожди, ты еще не видел стерео.

А Кэрол сказала Эмме:

– Подождите, вы еще не видели кухню.

– Боже правый, надеюсь, она не такая... как это?.. аутентичная, как гостиная?

Кэрол рассмеялась и повела ее через холл.

– Никакого сравнения!

Кухня была просторной, с двойной электрической плитой, большим холодильником и морозильником. Часть пола покрывала плитка, другую – сосновые дощечки. В центре кухни стоял массивный прямоугольный дубовый стол шести футов длиной на ножках в виде звериных лап.

Кэрол и Эмма встретились с мужчинами в столовой, которая поражала яркими витражами в окнах.

– Кто мог подумать, что наш сын станет владельцем такого дома? – проговорила Эмма, сжимая руку Ионы. – А это только первый этаж.

– Вот что я хочу вам сообщить, – объявил Джим. – Я решил поделиться с вами своим наследством.

Эмма в удивлении широко раскрыла глаза.

– О Джимми...

– Нет, я в самом деле этого хочу, – прервал ее Джим. – Я никогда не смогу отплатить вам за все то, что вы для меня сделали, но я хочу, чтобы вы жили в комфорте и не должны были думать об увольнениях, налогах и, обо всяком таком. Я даю вам миллион долларов.

Эмма расплакалась. Кэрол ласково обняла ее за плечи. Они с Джимом обсуждали это прошлым вечером. Он надеялся получить ее одобрение, и она поддержала его. Как бы она хотела, чтобы и ее родители были живы и разделили с ними щедрый дар Хэнли.

Джим продолжал:

– Папа, ты можешь оставить работу и бездельничать, если хочешь.

Иона мгновение смотрел на них обоих, потом медленно проговорил со своим южным акцентом:

– Ты очень щедр, сын, и, конечно, будет приятно не думать о том, что могут уволить, но, полагаю, я не брошу работу. Мужчина должен работать.

– По крайней мере, ты можешь заняться более седативной работой, – сказала Эмма.

– Надо сказать «сидячей», ма.

– Я так и сказала. Такой, где он сможет сидеть спокойно и не надрываться.

– Пока что я останусь на прежнем месте, – твердо произнес Иона. – Если никто из вас не против.

Кэрол кольнул сарказм в его ответе, но раздражение тут же заглушило чувство отвращения при мысли о том, чем именно занимается Иона, и осознании того, что эта работа ему слишком нравится, чтобы он оставил ее.

1

Суббота, 2 марта

Слон и ферзь Никки загнали его короля в западню, но Билл считал, что нашел выход. Он сделал такой ход оставшимся конем, что тот представлял потенциальную угрозу ферзю Никки.

– Твой ход.

– Не подгоняйте меня, – сказал мальчик. – Здесь надо подумать.

Прошло пять дней с того ужасного инцидента в понедельник вечером. При глубоком вдохе Билл все еще чувствовал острую боль между ребрами, там, где его били ногами, но он был в состоянии исполнять свои обязанности. Все поверили истории о том, как он поскользнулся на льду. Его физическое состояние постепенно улучшалось, но душевное... Ему казалось, что оно никогда не придет в норму.

«БОЙНЯ В ВИЛЛИДЖЕ» – так это назвала «Дейли нъюс». Шесть трупов – четыре в середине квартала и еще по одному в начале и в конце. Каждая жертва убита одним сокрушительным ударом по голове. Полиция приписывала это «разборкам хиппи из-за наркотиков», поскольку обнаружила, что все жертвы находились под действием амфетамина.

Жертвы! Какая ирония судьбы! Мы едва не стали их жертвами, и возможно, они хотели сделать с нами то, чем кончили сами.

И все же Билл не находил себе места. Хотя он и не мог ничем помочь полиции раскрыть преступление, он чувствовал себя плохо, скрывая свою связь со случившимся. Билл твердо верил, что все в жизни должно быть на виду, открыто и честно. Он знал, что это недостижимый идеал, над которым будут смеяться, но, именно руководствуясь им, он хотел прожить свою жизнь.

Однако его мучил еще один вопрос. Кто их спаситель? Почему он помог им? Какой-то современный линчеватель – общественный страж порядка? Или человек, которому просто нравится убивать? Или и то и другое?

Билл пытался отмахнуться от этих вопросов. Он слишком устал бороться с ними. В любом случае на них не найти ответа. По крайней мере, ему. Последнее время он спал меньше, чем обычно. Образ Кэрол, дразнящий, соблазнительный, не покидал его мыслей и слишком возбуждал, чтобы он мог заснуть.

Этому надо положить конец!

Билл с трудом вернулся к своей еженедельной шахматной партии с Никки.

– Есть человек, с которым я хочу тебя познакомить, – сказал Билл.

– Кто такой?

– Впервые обратился к нам, хочет усыновить мальчика.

Никки не поднял глаз.

– Это бесполезно.

– Мне кажется, эта пара как раз для тебя. Их фамилия Кэлдер. Он второй профессор в Колумбийском университете, а его жена – писательница. Им не нужен младенец. Они ищут толкового мальчика до двенадцати лет. Я подумал о тебе.

– А вы сказали ему, что моя голова похожа на грейпфрут, на котором слишком долго посидели?

– Прекрати! Думаю, им это безразлично.

По крайней мере, они так сказали, когда Билл говорил с ними. Это была молодая, солидная, образованная пара. Они прошли собеседования, проверку домашних условий и имели соответствующие рекомендации. Они сказали, что их больше интересует, что в голове у их будущего ребенка, чем то, какой она формы.

– Избавьте нас обоих от лишних забот и найдите им кого-нибудь еще, – сказал Никки и сделал ход ферзем. – Шах.

Билл переставил своего короля на одну клетку влево.

– Ни в коем случае. Ты – то, что им надо, мальчик. Эту пару не отпугнут твои выходки в духе Линна Бельведера.

Никки, все еще не поднимая глаз, спросил безразличным тоном:

– Вы вправду думаете, что эти люди могут меня взять?

– Мы узнаем это, только когда вы познакомитесь.

– Ладно.

Всего одно слово, но Билл услышал в нем надежду.

Никки склонился над доской, изучая позицию и в задумчивости ковыряя угри на лице. Затем он выбросил вперед руку, взял с другого конца доски слона, поставил его и, подняв глаза, усмехнулся:

– Мат! Вот!

– Черт побери! – пробормотал Билл. – Надеюсь, профессор Кэлдер хорошо играет в шахматы. Кто-то должен научить тебя вести себя поскромнее. И перестань ковырять лицо, иначе этот угорь превратится в прыщ, если будешь его трогать.

– Он называется комедон, черный угорь, – сказал Никки. – Маленькие белые называются «закрытыми», а черные – «открытыми». Множественное число от них «комедоны».

– Точно?

– Да, это латынь.

– Я несколько знаком с этим языком, но никогда не знал, что ты специалист по угрям.

– По комедонам, с вашего разрешения, святой отец. Как мне не быть специалистом! У меня их полно. Можно сказать: «Имею комедоны, следовательно, существую».

Громкий смех Билла оборвала острая боль между ребрами. Но на душе у него было тепло. Он любил этого парнишку и был уверен: Никки станет прекрасным добавлением к семье Кэлдеров.

2

– О Боже!

Это был голос Кэрол. Джим бросился в нижнюю библиотеку.

– Что случилось?

Она сидела в большом темно-зеленом кресле с широкими, как столики, подлокотниками, в котором казалась очень маленькой. Но в нижней библиотеке Хэнли, с ее высоким потолком и бесконечными рядами книг, все казались меньше ростом.

– Только посмотри! – показала она на страницу в книге у себя на коленях.

Джим опустился на колени рядом с ней. Книга, по-видимому, представляла собой университетский ежегодник. Джим посмотрел на черно-белую фотографию, на которую указывала Кэрол. Это была фотография черноволосого юноши со старомодной прической и пробором посредине головы, с внимательными глазами, квадратной челюстью и немного торчащими ушами. Под снимком стояла подпись: «Родерик С. Хэнли».

Джим впервые видел фотографию Хэнли в молодом возрасте, да и вообще он до сих пор не видел ни одного его фотоснимка.

– И что?

– Ты разве не видишь?

– Не вижу чего?

– Коротко подстриги себе волосы и бакенбарды, и на этом фото – ты!

– Брось!

Кэрол вынула свой бумажник и вытащила из него снимок. Он был цветной – маленький отпечаток их свадебного фото, того, что висело у них в спальне. Она положила его рядом со старой фотографией Хэнли.

Джим ахнул. Сходство оказалось поразительным.

– Мы как будто близнецы! Интересно, он играл в футбол? – А если играл, нравилось ли ему ломать руки и ноги противникам?

–Здесь об этом не говорится.

– Значит, вероятно, не играл.

– Так, – сказала Кэрол, – мы пока не знаем, кто была твоя мать, но, судя по этому снимку, ты вылитый Хэнли. Если прежде были какие-то сомнения, он ли породил тебя, теперь о них можно навсегда забыть.

– Вот это да! – раздался чей-то возглас.

Джим поднял глаза и увидел Джерри Беккера, наклонившегося через подлокотник с другой стороны кресла. Джим прикусил язык. Беккер слонялся по дому весь предшествующий день и появился здесь утром, вскоре после того, как они с Кэрол сюда приехали. Джим собирался выпроводить его, но Джерри заявил, что готовит «очерк» о Джиме для «Экспресс» и что ему нужно побольше биографического материала. Мысль о таком очерке понравилась Джиму. Возможно, его распространят телеграфные агентства. Может быть, очерк увидит его мать и свяжется с ним. И еще это может сделать ему рекламу, и какой-нибудь издатель, глядишь, решится взять его новый роман.

Кто знает? Возможно, так и получится. Но если для этого требуется каждый день общаться с Беккером, стоит ли игра свеч? Беккер и так днюет и ночует у них.

– Точно две горошины в одном стручке, – сказал Беккер. – Когда я работал в "Триб...

– Ты, по-моему, был наверху, – перебил его Джим, стараясь скрыть раздражение.

– Верно. Но я спустился, чтобы узнать, чем вы так взволнованы. – Он показал на фото в ежегоднике. – Вот что, если вы найдете экземпляр твоего ежегодника... какого это колледжа?

– Стоуни-Брук, выпуск шестьдесят четвертого.

– Да, Стоуни-Брук. Мы сможем поместить эти фото рядом в газете. Получится здорово. Как вы думаете, вам удастся найти ежегодник Стоуни-Брука, где есть фото Джима, Кэрол?

– Поищу, когда приду домой, – ответила Кэрол.

– Обязательно найдите, ладно? Я задумал грандиозный очерк, по-настоящему грандиозный!

Джим перехватил взгляд Кэрол, молившей спасти ее от этого назойливого типа. Он знал, как ей противен Беккер.

– Пошли, Джерри, вернемся в верхнюю библиотеку.

– Идем. Не забудьте, Кэрол. Я завтра вам напомню, ладно? Или сегодня попозже, когда вы оба вернетесь домой?

– Я сама скажу вам, Джерри, когда найду фото, – проговорила она с такой вымученной улыбкой, что лучше бы она вовсе не улыбалась.

3

Противная баба! -думал Беккер, поднимаясь по лестнице вслед за Джимом. Жена Джима воображает, что ее дерьмо не воняет. Подумаешь, важная персона. Всего лишь провинциальная бабенка из захолустного городишка на Лонг-Айленде, мужу которой вдруг повезло. Большое дело!

Джерри держал все это в себе. Он должен был сохранять добрые отношения с Джимом, пока не получит все, что ему нужно для его очерка. Да, очерк о Джеймсе Стивенсе, неожиданном наследнике состояния доктора Родерика Хэнли, с эксклюзивным интервью непризнанного сына знаменитого ученого – одного этого достаточно для сенсации.

Но Джерри чуял: здесь кроется нечто большее, чем еще одна история типа «из грязи в князи».

– Ладно, – сказал Стивенс, когда они вернулись в верхнюю библиотеку. – Продолжим оттуда, на чем остановились.

– Конечно, – отозвался Джерри. – Давай.

Остановились они ни на чем. Стивенс искал мамочку, а Джерри помогал ему. Отнюдь не из глубокой симпатии к Стивенсу, а потому, что это очень много прибавило бы к портрету его героя и здорово оживило бы очерк.

Но на самом деле Джерри искал чего-нибудь «жареного». Хэнли, известный в научных кругах как новатор, чьи изобретения имели коммерческий интерес, оставался в большой мере загадкой и всегда избегал интервью. Поскольку Хэнли прожил жизнь холостяком и все время проводил в обществе доктора Эдварда Дерра, Джерри заподозрил в нем гомосексуалиста. Конечно, он был отцом Стивенса – два фото, которые он только что видел, не оставляли в этом сомнений, – но, возможно, Хэнли лишь на короткое время изменил свою сексуальную ориентацию. Или, может быть, он был двустволкой? Нюх Джерри подсказывал ему, что в частной жизни Родерика Хэнли скрывалось что-то необычное и скандальное. Ему надо было только найти парочку «жареных» фактов, и его очерк станет по-настоящему сенсацией.

Такой очерк, попав в сообщения агентств, вызволит его из провинциальной ямы вроде «Монро экспресс» и вернет обратно в главное русло журналистики. Может быть, в «Дейли ньюс» или даже в «Таймс».

Джерри уже бывал в главном русле. Более молодые ребята, такие как Стивенс, моложе его всего на несколько лет (но сейчас это равнялось поколению), довольствовались онанизмом вроде сотрудничества в местном листке и сочинением романов в свободное время, внося свою лепту в «великую американскую литературу». Но это было не для Джерри. Единственное, чем стоит заниматься, считал он, это репортаж. Джерри уже был на пути к успеху в «Трибьюн» и, хотя жил на четвертом этаже без лифта, медленно продвигался по службе, занимаясь тем, чем хотел. Затем «Трибьюн» закрылась, так же как «Уорлд телеграф энд сан». Наступили черные дни. Остались только «Ньюс», «Пост» и «Таймс», а вокруг них толпились в изобилии журналисты, более опытные, чем Джерри. Некоторое время он пытался работать в «Лайт», надеясь на высокий пост после таинственного исчезновения редактора. Но назначили кого-то другого. Еженедельник не соответствовал стилю его писаний, поэтому он связался с ежедневной газетой и стал ждать своего часа.

Этот час настал.

Беккер сунул блокнот обратно – туда, где он стоял. С этой полкой покончено. Ничего, кроме заметок, набросков, уравнений и рефератов научных статей, наклеенных каждая на отдельную страницу. Ни любовных писем, ни порнографических открыток – ничего «жареного».

Надо переходить к следующей полке. Чертовски скучно, но что-нибудь должно подвернуться, и Джерри намеревался быть здесь, на месте, когда это случится.

Он стал вытаскивать том из следующей секции полок, но не мог сдвинуть его с места. Присмотревшись, он понял, в чем дело, и почувствовал внезапное волнение. Он уцепился сверху за корешки сразу нескольких книг и потянул их на себя.

Целый ряд томов одновременно и целиком выдвинулся вперед.

Только это были не книги, а старые корешки, приклеенные, к доске.

Стивенс рядом с ним спросил:

– Что там у тебя, Джерри?

В глубине полки, отражая падающий из окна свет, тускло поблескивала серая металлическая поверхность.

– Мне кажется, тут нечто вроде сейфа, притом большого, Джим. Но где же шифр?

1

Первое воскресенье марта. Великий пост

– Приглашаем вас присутствовать на службе, Грейс.

Грейс улыбнулась брату Роберту и оглядела помещение. Они собрались в овальном зале нижнего этажа в доме Мартина на Мюррей-Хилл.

Этот небольшой зал совсем не походил на все другие помещения в доме. Он выглядел гораздо уютнее, флюоресцентные лампы светили с бежевого подвесного потолка сквозь разноцветные стеклянные плафоны, создавая впечатление витражей. Пол был целиком застлан ковром, а стены отделаны панелями из хорошо мореной первоклассной сосны с великолепным рисунком древесины. Вокруг небольшого возвышения в дальнем углу полукругом стояли ряды стульев; там же на стене висело распятие. Оно и скульптура Святой Девы слева были задрапированы пурпурной тканью, как это делается во всех церквах во время Великого поста. Но это была не церковь.

В зале собралось десятка два людей, они стоя беседовали между собой. Ничего особенного в них Грейс не заметила. Избранные выглядели как рядовые горожане среднего достатка. Мужчины – в костюмах, женщины – в платьях, кое-кто в джинсах. Одна женщина, чьи ноги этого вовсе не позволяли, щеголяла в мини-юбке. И все они были очень дружелюбны, все приветствовали ее с искренней теплотой.

– Да, оставайтесь с нами, – подхватил Мартин Спейно.

– Право, не знаю, Марти...

– Не называйте меня, пожалуйста, Марти, – мрачно заявил молодой человек, – никто не зовет меня Марти. – Затем он поспешил улыбнуться. – Ну, что вы думаете о нашей маленькой общине?

– Все кажутся мне очень хорошими людьми.

– Поверьте мне, такие они и есть.

Его отозвал какой-то Избранный, и он отошел, оставив Грейс наедине с братом Робертом.

– Вы будете служить мессу? – спросила она.

– О нет, – ответил он с заметным французским акцентом. – Просто почитаем Библию, некоторые места из Ветхого и Нового Завета. Церковь ведь не признает такие общины, как наша. Они безусловно католические, но монсиньоры, епископы и другие, вроде них, считают, что они немного... ну, знаете, как у вас, в Америке, говорят... – он покрутил указательным пальцем у левого виска, – сбились с голоса.

– О Боже! – прошептала Грейс.

Она сомневалась, что ей стоит связываться с такими людьми. Примерно год или больше назад она слышала о подобных общинах, их называли католиками – пятидесятниками и боговдохновенными.

– Я не встречался ни с чем подобным нигде в мире и нахожу эту общину очень привлекательной, поистине необыкновенной. В некотором смысле она возвращает всех нас к истокам христианства. – Он сделал жест рукой в сторону присутствующих. – Верующие собираются у кого-нибудь в доме, чтобы послушать слово Божье, чтобы проникнуться присутствием Святого Духа. Таким и должно быть христианство. Эти люди избрали меня своего рода пастырем, по крайней мере, на какое-то время, но я здесь не священник, я просто один из числа Избранных. Они не утверждают, что происходящее здесь есть таинство или хотя бы заменяет таинство. Это дополнение к ним.

– А почему Церковь возражает против таких общин?

– Она не возражает, но и не одобряет их. Церковь их не признает, но я полагаю, что она недооценивает подобные общины. Их немного, но число их растет. Их члены посещают мессы, исповедуются и причащаются, как все остальные верующие, как каждый из нас сделал сегодня утром. Но всякий раз в воскресенье днем и в среду вечером, когда они собираются, как мы сейчас, они остаются наедине со Святым Духом. И происходят удивительные вещи.

– Какие?

Он коснулся ее руки.

– Останьтесь и увидите.

Грейс осталась.

Она сидела в последнем ряду и слушала чтение текстов из Евангелия и книг Ветхого Завета, главным образом из Экклезиаста – устрашающих, а потом – проповедь брата Роберта. Его голос завораживал. В своей пламенной и трогательной речи он призывал Избранных, которых называл Армией Господа, всегда быть на страже, чтобы обнаружить дьявола во плоти – Антихриста.

Во время его проповеди некоторые сидели и слушали молча, другие повторяли «аминь», а кое-кто стоял, подняв руки, раскачиваясь в такт ему одному слышной музыке. Грейс все это шокировало. Это было похоже на собрания протестантов-"возрожденцев", которых так часто показывают по телевидению.

Потом все стали молиться, а молились они, взявшись за руки. Сидевшая впереди женщина обернулась и протянула Грейс руку, но та покачала головой и сложила руки перед собой. Как это можно держаться за руки во время молитвы! Что за молитва получится?

И тут произошло нечто неожиданное.

Женщина в твидовом костюме в первом ряду, вся дрожа, поднялась со своего места и сразу же в конвульсиях упала на пол. В Грейс проснулась медицинская сестра.

– У нее припадок эпилепсии! – крикнула она и шагнула вперед. Люди вокруг остановили ее:

– С ней все в порядке, ей явился Святой Дух, с ней Святой Дух.

И действительно, через минуту женщина перестала биться и села. Глаза ее блуждали, а язык, когда она заговорила, двигался как-то странно. Произносимые ею слова были непонятны; Грейс никогда не слышала ничего подобного.

Вдруг справа от Грейс вскочил мужчина в клетчатой фланелевой рубашке. Он не бился в конвульсиях, но бормотал на каком-то неведомом языке, подобном речи первой женщины. Завершив непонятную тираду, он уставился невидящим взглядом в пространство, беззвучно открывая и закрывая рот.

– Вы слышали их? – раздался шепот возле ее уха.

Она обернулась: рядом стоял брат Роберт.

– Что происходит?

– Они говорят на языке божественного откровения, точно как апостолы в седьмое воскресенье после Пасхи, когда им явился Святой Дух. Разве это не поразительно?

Еще одна женщина встала и начала бормотать.

– Трое! – воскликнул брат Роберт. – Сегодня Святой Дух посетил троих из нас. И все говорили на одном и том же языке! Я слышал, что в других общинах осененные божественной благодатью говорят на разных языках. Но здесь Избранные изрекают слово Божье только на одном языке.

Грейс вдруг бросило в жар, от слабости подкосились ноги. Это был не тот понятный ей, безобидный, благопристойный католицизм, который она знала, с его привычными обрядами и предсказуемым поведением верующих. Это было похоже на исступленный фанатизм протестантских «возрожденцев», которые пугали ее своей несдержанностью.

– Я хочу на воздух!

– Конечно, – ответил брат Роберт. Она позволила ему взять себя под локоть и отвести наверх, к входной двери, в прохладную, но надежно защищенную от холодного мартовского ветра и мелкого дождя прихожую.

– Сейчас мне лучше, – сказала она, чувствуя, как приходит в норму ее пульс.

– Я знаю, что поначалу наши молитвенные собрания производят гнетущее впечатление, – сказал брат Роберт. – Я сам не мог разобраться во всем этом, когда впервые появился здесь. Но они доказывают, что Святой Дух с нами, на нашей стороне, что он побуждает нас идти вперед.

Грейс ни в чём подобном не была сейчас уверена.

– Именно это делает Святой Дух? Он побуждает вас?

– Да, – ответил брат Роберт, и взгляд его стал непреклонен. Это – война! Грядет Зло, какого еще не видел мир. Сатана в человеческом облике появится здесь, чтобы отнять не только наши жизни, но и наши души. Это – война, Грейс Невинс! И вы – воин избранной Господом армии. Святой Дух призвал вас, и вы не можете сказать «нет».

В данный момент Грейс вообще ничего не могла сказать. Брат Роберт внушал ей страх.

– Посмотрите, – сказал он более мягким тоном, показывая сквозь стеклянную дверь на улицу. – Даже сейчас за нами следят. На этой неделе я видел его несколько раз.

Грейс посмотрела через стекло и увидела седого мужчину лет шестидесяти, который стоял на другой стороне улицы лицом к ним. Заметив ее пристальный взгляд, он повернулся и ушел.

2

Мистер Вейер шел на запад по Тридцать седьмой улице, поливаемый дождем, от которого его не могли защитить деревья, скинувшие листву. Он в растерянности качал головой, не в силах осмыслить явственно ощутимое смятение, завладевшее окружающим миром.

– Что происходит?

Недалеко, в восточном направлении, пульсировал, как открытая гнойная рана, эпицентр этого смятения. Столько мирных лет – и вот вдруг... Как? Почему? Чем это вызвано?

Вопросы без ответов, по крайней мере, желаемых. Ибо ответы могут быть только удручающими, больше чем удручающими.

Однако здесь, на Восточной Тридцать седьмой улице, он ощутил благостное свечение. Оно и раньше чуть заметно касалось его своими теплыми лучами, но сегодня оно было необычно сильным, неудержимо притягивая его сюда.

В большом доме происходило нечто, противодействующее болезненной дисгармонии на востоке. Те, кто там жили, получили предупреждение, они трактуют его по-своему, украшают собственными домыслами, но по крайней мере откликаются на него.

Это вселяло в него некоторую надежду, но небольшую. Снова противоборствующие силы подступили к разграничительной линии. Но для чего? Для стычки или для генерального сражения? Есть надежда, что община в большом доме даст миру знаменосца. Не то чтобы это имело значение лично для него. Он свое отслужил. Кто-то другой должен взять на себя бремя происходящего. Для него это позади, позади навсегда.

Дойдя до Лексингтон-стрит, он остановился и поднял руку, надеясь поймать такси. Обычно в дождливый день это напрасная надежда. Но как раз в этот момент к тротуару, где он стоял, подъехала видавшая виды желтая машина и высадила двух пожилых женщин. Мистер Вейер придержал для них дверь.

– Вам куда, приятель? – спросил водитель.

– Запад Центрального парка.

– Залезайте.

Забираясь на заднее сиденье, мистер Вейер подумал, что, верь он в приметы, он счел бы это почти чудесное появление такси за хороший знак.

Но он уже очень давно перестал верить в приметы.

3

– Я знаю, о чем пойдет разговор, – сказала Кэтрин, старшая и более тучная из сестер. – Но мы не может забрать его к себе, по крайней мере, я не могу.

Кэрол сидела с двумя дочерьми мистера Додда в своем кабинете в муниципальной больнице Монро. Ей потребовалось полторы недели, чтобы собрать их вместе. Сегодня был единственный день, когда это оказалось возможным. Кэй Аллен, ее начальница, отправила бы Кэрол на психиатрическую экспертизу, если бы узнала, что она в воскресенье на работе.

– И я не могу, – подхватила Морин.

– Он подавлен мыслью о доме для хроников, – проговорила Кэрол. В конце концов все бумаги, требующиеся для получения бесплатного места, были оформлены, и Кэрол получила для него койку в «Санни вэли» в Глен-Коув. Его должны были перевезти туда в четверг. Она заметила быстрое ухудшение в состоянии здоровья старика после того, как тот узнал, что теперь он «на пособии», как Додд это называл, и обречен доживать свой век у доме для хроников, среди чужих людей. Он перестал есть, бриться, стал ко всему безразличен.

– Он подавлен не больше, чем мы, из-за того, что нам приходится отдавать его в дом для хроников, – произнесла Кэтрин таким тоном, что Кэрол отважилась настаивать: она чувствовала, что за враждебностью скрывается чувство вины, и понимала сестер. Они считали положение безвыходным.

– Он в состоянии самостоятельно одеться, поесть, помыться, встать утром и лечь в постель вечером. Ему не нужен дом для хроников. Ему надо, чтобы для него готовили еду, стирали ему белье и общались с ним. Словом, ему нужна семья, – убеждала их Кэрол.

Кэтрин встала со стула.

– Мы уже обсуждали все это по телефону. Ничего не изменилось. Мы с сестрой и наши мужья работаем. Мы не можем оставить отца одного в доме на целый день. Доктор сказал, что у него плохо с памятью. Он может поставить на огонь воду для кофе или супа и забыть об этом, а потом одна их нас вернется к себе и увидит вместо дома полыхающий костер.

– Эту проблему можно решить, – возразила Кэрол. – У вас есть возможность нанять женщину, которая будет при нем в течение дня, – на первое время мы получим для вашего отца пособие на оплату такой приходящей домработницы. Поверьте, всегда можно найти выход, и я помогу вам в этом, если вы решитесь попробовать. – Тут она решила пойти своей козырной картой. – К тому же ведь это не навсегда. Ему семьдесят четыре. Сколько лет ему осталось жить? Вы можете сделать эти годы счастливыми для него. Вы сможете с ним попрощаться.

– Что вы хотите этим сказать?

– Большинство людей не имеют возможности попрощаться со своими родителями, – сказала Кэрол, проглотив подступивший к горлу комок.

Как всегда бывало в таких случаях, она подумала о своих родителях. Подумала обо всем том, что должна была сказать им, пока они были живы, и не в последнюю очередь о словах прощания перед концом. Ей казалось, что она проживет всю свою жизнь с чувством так и не исполненного долга. Она считала освобождение других от этого бремени дополнительным, хоть и неписаным, необъявленным правилом своей работы в больнице.

– Я хочу сказать, – продолжала она, – что сегодня они здесь, а завтра их нет с нами.

Морин вынула платок и вытерла глаза, потом посмотрела на Кэтрин.

– Может быть, мы смогли бы...

– Морин!

– Я серьезно, Кэти. Давай я поговорю с Дональдом. Подумаем все вместе. Наверняка мы можем что-то сделать, вместо того чтобы запихивать его в дом хроников.

– Вот и подумай, Мо. И поговори с Дональдом. Я-то и сейчас знаю, что скажет Том.

Кэрол сочла, что наступил подходящий момент, чтобы закончить разговор. По крайней мере одна из сестер задумалась в поисках выхода.

Они дрогнули, мистер Додд! Я все-таки верну вас обратно в семью.

Когда сестры ушли, Кэрол тяжело опустилась на стул. Ее радость была бы больше, если бы она лучше чувствовала себя физически. Эти сны! Каждую ночь кровь и насилие, боль и страдания. Все не так явственно, как в тот понедельник, но она все равно просыпалась в холодном поту от страха и, дрожа, цеплялась за Джима. Она не могла вспомнить подробности, а только общее впечатление. От мыслей о том, что произошло в Гринвич-Виллидже, ей делалось еще хуже.

К тому же что-то неладное творилось и с желудком. Постоянно было кисло во рту. Ни с того ни с сего появлялся волчий аппетит, но от одного вида и запаха пищи начинало тошнить. Если бы она не знала, как обстоят дела, она бы подумала...

Боже мой! Может быть, я беременна?

Грейс побежала к лифтам. Оба стояли внизу, и она поднялась на второй этаж пешком, а там поспешила по коридору к лаборатории.

– Мэгги! – окликнула она сидевшую за столом молодую женщину, довольная, что в этот уик-энд дежурит кто-то знакомый.

Рыжие волосы Мэгги мелко вились, и лицом она не вышла, но всегда побеждала чудесной улыбкой.

– Кэрол? Привет! Как здесь очутилась в воскресенье?

– Мне нужно сделать анализ.

– Какой?

– Ну... на беременность.

– У тебя задержка?

– У меня они никогда не приходят вовремя, как же мне знать насчет задержки?

Мэгги искоса посмотрела на нее.

– Ты чего хочешь: «Боже, надеюсь, ничего нет» или «Боже, надеюсь, я беременна»?

– Беременна, беременна!

– Прекрасно. Полагается делать анализ только по назначению врача, но сегодня воскресенье, так кто узнает? Верно? – Она протянула Кэрол запечатанную в пластик баночку. – Налей-ка сюда немного, и мы посмотрим, «нет» или «да».

Кэрол старалась не возлагать чрезмерных надежд на положительный результат. Она не могла себе этого позволить. Анализ – палка о двух концах: слишком понадеешься, и отрицательный ответ окажется убийственным.

С бьющимся сердцем она направилась к двери с надписью «Для женщин».

4

Джим готов был биться головой о стенку от отчаяния, что никак не может открыть сейф. Тогда он решил заняться другими делами. Перенес все дневники с личными записями Хэнли из верхней библиотеки в нижнюю и расставил их на отдельной полке. Получился длинный ряд серых кожаных папок с датами на корешках. По отдельной папке на каждый год, начиная с 1920-го и кончая 1967-м. Посредине оставалось место для нескольких отсутствующих.

– Папку за этот год он, наверное, имел при себе в самолете, когда разбился, – рассуждал Джим, – но где остальные четыре?

– Ума не приложу, – ответил стоявший рядом Джерри Беккер. – Мы перерыли все полки в доме.

Джим кивнул. Он просмотрел многие из дневников. Они содержали резюме проектов Хэнли, его планы на будущее и ежедневные записи и наблюдения, касающиеся его личной жизни. Они давали бесценную возможность заглянуть в личную жизнь его отца, но где же 1939, 1940, 1941 и 1942 годы? Четыре самых важных года – три года до его рождения и год, когда он родился, те, где должно быть упомянуто имя его матери. Они отсутствовали.

Чертовски обидно.

– Возможно, они в сейфе, – сказал Джим. Он посмотрел на Кэрол, сидевшую в большом кресле. – А ты что думаешь, дорогая?

Она смотрела в пространство. Весь вечер она оставалась мрачной и замкнутой. Джим не знал, что и подумать.

– Кэрол?

Она встрепенулась.

– Что?

– С тобой все в порядке?

– Да, да. Все хорошо.

Джим не поверил ее заверениям, но не мог расспрашивать при Беккере, который все еще околачивался в доме. Он стал здесь просто частью обстановки, и это страшно надоело.

– Взгляни сюда, – сказал Беккер. Он проглядывал том за 1943 год и сунул его Джиму. – Прочитай второй абзац справа.

Джим сощурился, разбирая трудный почерк Хэнли:

«Мы с Эдом немного посмеялись над жалкими попытками Джэззи шантажировать нас. Я сказал ей, что последнее в своей жизни пенни от меня она уже получила в прошлом году и чтобы она убиралась».

– Джэззи! – воскликнул Джим. – Я видел это имя... постой-ка, где же? В папке за 1949 год. – Он вытащил ее и стал перелистывать.

– Где же это я видел? Вот.

Он прочитал вслух:

«Прочел сегодня в газете, что Джэззи Кордо умерла. Ирония судьбы! Какое несоответствие между женщиной, какой она стала, и той, какой могла быть. Мир никогда не узнает...»

Джим стал лихорадочно соображать. Джэззи Кордо! Француженка... Новый Орлеан? Может ли она оказаться его матерью? Ее имя было единственным женским именем, связанным с годами, задокументированными в отсутствующих папках. Он должен открыть этот сейф!

– Пожалуй, я смотаюсь, – сказал Беккер. – Я чертовски устал.

– Да, – сказал Джим, стараясь скрыть чувство облегчения, – и я тоже. Слушай, давай на время сделаем перерыв. Мы не оставили в этом доме живого места!

Беккер пожал плечами:

– Я согласен. Возможно, посмотрю для тебя архивы некоторых газет. Вдруг что-нибудь найду. Звякну тебе через пару дней.

– Прекрасно, очень тебе благодарен. Ты знаешь, как выйти.

Услышав стук захлопнувшейся двери, Джим повернулся к Кэрол и улыбнулся:

– Наконец-то! Он ушел.

Она рассеянно кивнула.

– Милая, что случилось?

Лицо Кэрол сморщилось, глаза наполнились слезами. Она расплакалась. Джим бросился к ней и схватил ее в объятия. Кэрол чувствовала себя такой маленькой и хрупкой в его сильных руках.

– Мне показалось, что я беременна, но нет, – сказала она, всхлипывая. Он крепко держал ее и, как ребенка, покачивал из стороны в сторону.

– О Кэрол, любимая, не принимай это так близко к сердцу. У нас еще полно времени. Теперь у нас нет другого дела, кроме как дать миру маленькое существо, чьи ножки будут топотать по этому старому большому дому.

– А вдруг этого никогда не будет?

– Будет!

Джим повел ее к входной двери. Ему невыносимо было видеть ее несчастной. Нежданно свалившееся богатство не стоило и гроша, если Кэрол несчастлива.

Он поцеловал ее.

– Пошли. Заберемся в нашу собственную постель в нашем собственном маленьком доме и займемся домашним заданием.

Она улыбнулась сквозь слезы.

– Так-то лучше!

1

Понедельник, 4 марта

Брат Роберт преклонил колени на холодном, посыпанном рисом полу у окна и прочитал про себя утреннюю молитву. Закончив, он не поднялся с колен. Окно выходило на восток, и брат Роберт смотрел на светлеющее небо.

Зло становилось все сильнее. С каждым днем оно все больше погружало его душу во мрак. И исходило оно, казалось, с востока, откуда-то с Лонг-Айленда. Мартин объехал с ним на машине весь остров, но брат Роберт не смог точно определить, где находится его источник. Чем ближе он к нему оказывался, тем расплывчатое тот становился, пока брата Роберта буквально не поглотила какофония Зла.

Знак, Подай мне знак, Господи, укажи мне, кто это, покажи мне врага твоего.

И что же тогда произойдет? Как будет он сражаться с Сатаной во плоти?

Ты научишь меня, Господи?

Он просто молился, у него не было плана борьбы, не было стратегии. Он не умел разрабатывать операции. Он был не генералом, а монахом, предающимся медитации, ушедшим от мирских забот, чтобы стать ближе к Богу.

Прости мою дерзость, Господи, но, может быть. Ты ошибся, избрав меня поводырем этой паствы? Бремя велико, а плечи мои слабы.

Возможно, он не до конца отрекся от всего мирского. Он постился, молился и работал на монастырских землях, но он все еще хотел знать.

Страсть к знанию побудила его обратиться к самому Верховному аббату с просьбой разрешить ему отправиться на поиски других монашеских орденов, чтобы составить их перечень. Не бенедиктинцев и подобных им известных орденов, а меньших численностью, менее известных, могущих дать что-то новое монашеству в целом.

Ему было позволено отсутствовать два года, но он превысил этот срок. Его путешествие по странам мира оказалось бесконечно увлекательным. Он встречался с несколькими братствами орфиков и с пифагорейцами в Греции. Он нашел остатки братства иудейских мистиков и анахоретов на Среднем Востоке и даже трех столпников, предававшихся аскезе на каменных столбах в пустыне Гоби. На Дальнем Востоке он изучал разного толка буддийские монашеские секты, а в Японии встречался с последними двумя уцелевшими членами ордена монахов, исповедующих служение Богу путем нанесения себе увечий.

Он выполнил свою миссию. Составленный им перечень монашеских орденов и описание их образа жизни были уже самыми полными в мире, но ему этого оказалось недостаточно, он пошел дальше. Его влекли слухи о темных тайнах, похороненных в древних развалинах и в запретных книгах. Он вел раскопки в этих развалинах и прочитал некоторые из древних мистических книг.

И навсегда стал другим.

Он больше не жаждал знаний. Он мечтал вернуться в свое аббатство и спрятаться от всего мира и от того, что узнал.

Но этому не суждено было свершиться. Перемены, происшедшие в нем, привели его сюда, к католикам-пятидесятникам. Тайны вот-вот должны были раскрыться, и он чувствовал, что Господь хочет его присутствия там, где это произойдет.

Но окажется ли он в силах ответить на брошенный ему Злом вызов? Ни его детство на ферме в Реми, ни зрелые годы в монастыре ордена созерцателей не подготовили его ни для чего подобного.

2

– Тебе еще нравится группа «Джефферсон эйрплейн»? – спросила Кэрол, сидевшая в большом кресле в библиотеке Хэнли. Она уже привыкла считать это кресло своим.

Сегодня с утра она чувствовала себя лучше. Джим был так нежен, когда прошлой ночью они занимались любовью, шептал ей такие чудесные слова, что она перестала чувствовать себя никудышной женщиной, которая не способна иметь детей. Она взяла с собой в особняк пару пластинок Лауры Найро, и теперь из скрытых колонок стерео доносился чудесный голос и изысканные стихи, делая большой особняк немного более похожим на обитаемый дом.

Впрочем, ее так же тошнило, она чувствовала себя такой же разбитой, как с недавнего времени всякий раз по утрам. Очередной кошмар с морем крови этой ночью тоже не улучшил ее состояния.

С ней творится что-то непонятное. Утром она решила, что договорится с доктором Альбертом о полной проверке. Если он ничего не найдет, она пойдет к гинекологу и по-настоящему займется упорядочением своих месячных.

Но сейчас она выбросила из головы все неприятные мысли, удобно устроилась и стала читать отдел «Искусство и свободное время» во вчерашней «Санди таймс». Она только теперь добралась до него. Джим заставил ее позвонить на работу и сказаться больной, так как с самого утра она чувствовала себя усталой.

Он хотел, чтобы она вообще оставила работу. Им, мол, теперь не нужны эти деньги, так зачем ей тащиться каждое утро в больницу? Убедительно и логично, но Кэрол не хотела уходить. Не сейчас. Не раньше, чем у нее появятся дети, чтобы сидеть с ними дома. А пока в больнице есть люди, которым она нужна. Такие, как Додд.

Кэй позвонила ей утром из больницы и сказала, что Морин Додд согласилась взять отца к себе. Она заберет его завтра. Эта новость сделала утро счастливым для Кэрол.

– "Джефферсон эйрплейн"? – переспросил Джим, входя в комнату и жуя. В одной руке он держал наполовину съеденное яблоко, в другой – один из дневников Хэнли. Он с самого утра только и занимался тем, что копался в этих дневниках. – Я равнодушен ко многим из их новых композиций. Почему ты спрашиваешь?

– О, просто хотела знать. На распродаже у Корветта «После купания у Бакстера» продается за два тридцать девять.

Джим проглотил кусок и рассмеялся.

– На распродаже? Любимая, мы больше не должны думать о распродажах. Если захотим купить ее, выложим полную сумму в четыре семьдесят девять. У нас будет стерео, и нам больше не понадобятся пластинки моно. Ты что, не поняла? Мы ведь богаты.

Кэрол мгновение обдумывала все это. Они проводили уйму времени здесь, в особняке Хэнли, но все еще спали, если и занимались любовью в своем маленьком доме. Может быть, пора перестать называть эти хоромы особняком Хэнли? По закону, это теперь особняк Стивенса.

– Я не чувствую себя богатой, – призналась она. – А ты?

– Я тоже, но я собираюсь научиться этому, хотя мне страшновато.

– Что ты имеешь в виду? – Неужели Джиму так же страшно, как и ей?

– Богатство. Не хочу, чтобы оно изменило нас.

– Не изменит, – твердо сказала она.

– Я знаю, что оно не изменит тебя. Речь обо мне. Вдруг я перестану писать, потому что деньги сделают мою жизнь слишком хорошей? Вдруг наступит пресыщение, и я размякну?

Кэрол не удержалась от улыбки. Как часто это с ним бывало: он сбрасывал личину упрямого скептика и становился очень уязвимым. В такие минуты она особенно сильно любила его.

– Ты? Размякнешь?

– Может случиться.

– Никогда!

Он улыбнулся ей в ответ.

– Надеюсь, что ты права, но, между прочим, что скажешь, если во время уик-энда мы отправимся на Бродвей?

– Смотреть спектакль?

– Конечно! На лучшие места. Дни, когда мы считали мелочь, позади.

Найро перешла к другой песне.

– Ты слышишь? Она поет про нас. Это мы спрыгнули с поезда бедности. У тебя газета, выбери спектакль, любой, и мы на него пойдем.

Кэрол стала просматривать первую страницу. Она увидела анонсы спектаклей: «Я никогда не пел для отца», «Что же теперь, Доу Джонс?», «Ты хороший человек, Чарли Браун». Ни один из них не вызвал у нее особого интереса. Тут она дошла до анонса на целую полосу с цитатами из восторженных рецензий на последний спектакль Нила Симонса.

– Давай пойдем на «Апартаменты на площади».

– Уже идем. Я позвоню агенту по распространению билетов – пусть раздобудет пару хороших мест. Цена не имеет значения.

Кэрол нерешительно проговорила:

– Как ты полагаешь, мы сможем попасть на дневной спектакль?

– Думаю, что сможем, а почему?

– Знаешь, после прошлого понедельника...

– Конечно, – ответил Джим, успокаивая ее улыбкой. – К тому времени, когда стемнеет, мы уже будем за пределами города. Вернемся сюда и поужинаем у «Мемисона». Как это тебе?

– Замечательно!

В порыве чувств она раскрыла объятия, и Джим упал в них. Ей захотелось близости с ним прямо здесь, в этом старом большом кресле. Она поцеловала его, запустив руку в его густые бакенбарды. Он на секунду оторвался от нее, чтобы положить дневник Хэнли на подлокотник кресла. В этот момент Кэрол заметила внизу обложки какую-то надпись.

– Что это такое? – спросила она, показывая на папку.

Джим снова взял ее.

– Я этого не заметил.

Он поднес папку ближе к глазам. Внизу была напечатана комбинация цифр и букв: ЗЗР-211-47Р-16I.

– Боже, Кэрол! – воскликнул он, вскакивая. – Это шифр сейфа. И он написан на обложке дневника за 1938 год, непосредственно предшествующего тем, что отсутствуют! Должно быть, это шифр от верхнего сейфа.

Кэрол внезапно охватило дурное предчувствие. Она удержала Джима за руку.

– Давай не станем открывать его.

Джим искренне удивился:

– Но почему?

– Потому что, если Хэнли, твой отец, так засекретил шифр сейфа, возможно, он и должен оставаться запертым. Может быть, там хранится нечто такое, что он хотел скрыть от других, материалы, которые он бы уничтожил, если бы знал о грозящей гибели.

– Что бы ни хранилось в сейфе, это правда. И я должен знать правду о том, кто моя мать или кем она была, и об отношениях с ней моего отца.

– Какая разница? Это не изменит твоего происхождения.

– Мне необходимо мое прошлое, Кэрол. Половина во мне от Хэнли. Теперь мне нужна вторая половина, та, что от матери. Эта Джэззи Кордо, которую он упоминает, может быть моей матерью. Независимо от того, что Беккер раскопает насчет нее, я смогу только гадать, мать она мне или нет. Но у меня верное чувство, что, когда мы откроем сейф, я буду это знать.

Кэрол прижала его к себе.

– Надеюсь, что ты об этом не пожалеешь. Не хочу, чтобы тебе стало больно.

– Я справлюсь с этим. Не знаю, что прячет Хэнли. Возможно, правда неприглядна, но она должна быть извлечена из сейфа. – Он улыбнулся. – Как говорится, «правда сделает тебя свободным». Таково мое отношение к тому, что находится в этом сейфе. А потом, что же там может быть такого уж плохого?

Он встал и протянул ей руку.

– Пошли, откроем его вместе.

Кэрол затошнило еще сильнее, когда она встала и пошла вслед за ним вверх по лестнице.

3

Поиски какой-нибудь информации об убийстве Джэсмин Кордо заняли у Беккера почти полдня. В конце концов, в один голос твердили все полицейские, это случилось почти двадцать лет назад.

Да, ну и что с того? -хотелось ему закричать.

Но он держал себя в руках и продолжал мило улыбаться. Особенно рассчитывать на журналистскую карточку не приходилось, учитывая его длинные волосы и все остальное. Длинноволосые любили обзывать полицейских свиньями, а те не очень-то любезно реагировали на это.

Клерк-полицейский отвел его на нижний этаж и, показывая на ряды шкафов с делами, сказал, что если дело об этом старом убийстве вообще сохранилось – а так ли это, никому неизвестно, – он найдет его в одной из этих папок.

Возможно.

Опять дурацкая работа.

До этого все утро Джерри провел в отделе периодики Нью-йоркской публичной библиотеки, просматривая нескончаемую череду микрофильмов с некрологами и местными новостями. Он твердо решил разыскать Джэззи Кордо.

Потому что Джэззи Кордо – мать Джима Стивенса.

Тут нет сомнений. В глубине души Беккер был так же уверен в этом, как в том, что его зовут Джерри. И это еще не все. Случайное замечание в дневнике о ее «жалкой попытке шантажа» не оставляло сомнений, что Хэнли и эту бабенку Кордо связывала какая-то грязная история, что-то пикантное тут наверняка можно раскопать.

Но что?

Это и делало поиски такими интересными и все утро удерживало его у экрана с микрофильмами, несмотря на резь в глазах и головокружение от мелькавших перед ним газетных страниц.

Наконец он нашел то, что искал: в самом нижнем правом углу вечернего выпуска от 14 октября затерялся один-единственный абзац:

ЖЕНЩИНА УБИТА НОЖОМ В ЦЕНТРЕ ГОРОДА

Тело молодой женщины, позже опознанной как некая Джэсмин Кордо, было обнаружено в переулке неподалеку от Сороковой улицы, между Восьмой и Девятой авеню, сегодня рано утром. Она умерла от многочисленных ножевых ран. Кошелька при ней не оказалось.

Вот оно! Джэсмин – Джэззи. Иначе быть не может!

Он все еще был под впечатлением от этого сообщения. Умерла от ножевых ран.Почему ее убили? Чтобы заставить молчать? Чтобы положить конец еще одной «жалкой попытке шантажа»?

Джерри потер свои потные руки и взялся за папки с делами. Несмотря на предстоящую нудную работу, его стал захватывать азарт охоты. Это будет здорово! За всем этим что-то есть. Даже сейчас, через двадцать лет, он чувствовал запах скандала.

В течение двух часов, согнувшись в три погибели и присев на корточки, он перелистывал папки, пока руки у него не почернели от пыли и не стала разламываться спина, и наконец нашел какой-то листок, где речь шла о Джэззи Кордо. И то случайно. Он был вложен между другими делами и, видимо, попал туда по ошибке.

Он поднес его поближе к голой лампочке, свисавшей с потолка, и, прочтя, выругался. Никакого толку! Это была страница из заключения следователя. В ней говорилось, что Джэсмин Кордо умерла от глубокой рваной раны левой сонной артерии и многочисленных ножевых ранений в верхней части грудной клетки, вызвавших разрыв передней стенки миокарда.

Итак, ей перерезали горло и нанесли удар ножом в сердце. В этом не было для него ничего нового, за исключением того, что кто-то очень хотел, чтобы мать Джима Стивенса умерла. Но кто? Беккера интересовало именно это. Кто такая Джэззи Кордо и кто убил ее?

Он понес страницу в отдел архивов. Тамошний сержант не слишком удивился, что Джерри не нашел дело Джэззи. Он бросил взгляд на листок и проворчал:

– Когда, говорите, это случилось?

– 14 октября 1949 года на Западной Сороковой улице.

– Возможно, Келли сумеет вам помочь. Он когда-то был участковым в том районе.

– А где мне найти этого Келли?

– СержантаКелли. Прямо здесь. Он заступает на смену. Явится через пару минут.

Беккер сел и стал гадать, почему полицейский, бывший участковым двадцать лет назад, сейчас дослужился только до сержанта отдела архивов. Когда лысеющий тучный Келли наконец вошел, Беккер получил исчерпывающий ответ на заданный самому себе вопрос – все помещение сразу же наполнилось благоуханием дешевого виски.

Джерри подождал, пока прошла смена дежурных, дал Келли возможность осмотреться и подошел к нему. Он показал сержанту свою журналистскую карточку и заключение следователя.

– Мне сказали, что вы можете помочь мне найти остальные бумаги этого дела.

– Надо же, ему сказали! – буркнул Келли, едва взглянув на него, и затем посмотрел на листок. Начав читать, он рассмеялся. – Джэсмин Кордо? Это же старое-престарое дело. Ее я знал хорошо. Зачем такие, как вы, ищут сведения о таких, как она?

Беккер подумал, что, сказав немного правды, сможет вызвать симпатию у старого пьянчуги.

– Мой друг – он сирота – имеет основания думать, что она может оказаться его матерью.

– Да что вы? Джэззи – чья-то мать? Не похоже. В свое время она была одной их самых классных шлюх в центре города.

– Шлюха? – Беккер почувствовал жар в крови. Мать Стивенса была проституткой! Какой материал для очерка! – Вы уверены?

– Конечно, уверен. Одних приводов у нее на протокол в милю длиной.

Слишком хорошо, чтобы быть правдой. И становится все лучше.

– А убийцу ее нашли?

Келли покачал головой.

– Не-а, какой-то тип прикончил ее и сбежал. Прирезал и забрал у нее выручку.

Что-то здесь не сходилось.

– Если она была такая дорогая штучка, что она делала в переулке возле Сороковой?

– Это она сначала была дорогой, но пристрастилась к героину и покатилась вниз. В конце концов стала промышлять в переулках. Обидно! В свои лучшие годы она была красоткой.

– Что случилось с папкой, где ее дело?

– Хотите взглянуть? – спросил Келли, поднимаясь из-за стола. – Пошли, я покажу.

Они спустились обратно в затхлый подвал, но на этот раз пошли в отгороженный угол, где Келли снял кусок материи, закрывавшей от пыли сравнительно новый шкаф для бумаг.

– Мои личные папки, – объявил он. – Все случаи, с которыми я имел дело, все жертвы и преступники, которых я знал. Держу здесь их дела.

– То, что надо! – Какая удача! – Зачем это вам?

– Для моей книги. Да, я собирался написать книгу о том, как был участковым, обходил свой участок в центре. Думаете, такую станут покупать?

– Зависит от того, как ее написать, – сказал Беккер, чувствуя, куда клонит собеседник, и опасаясь этого.

– Вы ведь писатель, верно? Может, поможете мне?

– Конечно. Первоклассный материал, выглядит очень интересно, – сказал Беккер, стараясь, чтобы это прозвучало искренне. – А папка Кордо у вас есть?

– Конечно.

Келли открыл свой личный шкаф, порылся в верхнем ящике – Беккер заметил в глубине его полупустую бутылку виски – и вытащил папку из плотной бумаги. Он открыл ее и стал перелистывать. Беккер еле удерживался, чтобы не вырвать папку у него из рук.

– Все на месте?

– Вроде да. Я просто хотел проверить, не потерялось ли ее фото восемь на десять. Ее сняли, когда она была танцовщицей, до того, как узнала, что шлюхи зарабатывают больше. Да вот она! – Он протянул Беккеру снимок. – Ну что, хороша?

Минуту Беккер смотрел на снимок в немом изумлении. А потом, несмотря на сокрушительную неудачу, не смог удержаться и расхохотался.

4

У Джима вспотели ладони и дрожали пальцы. Ему пришлось трижды повторить комбинацию цифр, прежде чем в двери сейфа щелкнуло.

Почему я придаю этому такое значение?

Он повернул рычаг направо и, потянув, открыл дверцу. Внутри он увидел три полки. Две из них были совершенно пусты, а третья почти пуста.

– Выглядит, как холодильник у заядлого приверженца диеты.

Он освободил третью полку и перенес все ее содержимое на ближайший стол. Оно состояло из четырех дневников по годам, таких же, как те, что он уже нашел, небольшого томика в черном переплете и очень большой зеленой книги. Кроме этого, имелся еще только незапечатанный плотный конверт, в каких пересылают официальные документы. Джим открыл его и обнаружил внутри несколько сот долларов в десяти– и двадцатидолларовых купюрах.

Заначка,решил Джим.

Кэрол раскрыла большую зеленую книгу.

– Посмотри-ка.

Джим глянул ей через плечо и увидел выцветший черно-белый снимок Хэнли без рубашки, держащего на руках младенца, явно новорожденного. На фото стояла дата: «6 янв. 1942».

– Ручаюсь, что это я! – воскликнул Джим. – Этот новорожденный – я.

– Смотри, какой он волосатый, – сказала Кэрол. – Он никого тебе не напоминает!

Джим улыбнулся:

– Интересно, росли ли волосы у него на тыльной стороне ладоней?

С удивлением смотрел он на улыбающееся лицо Хэнли. Счастливый отец, иначе не назовешь. Джим перевернул страницу и увидел другой снимок: кирпичный фасад многоэтажного здания. Он сразу узнал его.

– Это Харбор-Террес-Гарденс. Мы жили там в квартире, пока мне не исполнилось семь лет.

За этим следовало несколько нечетких больших фотографий неизвестного ребенка, игравшего перед многоквартирным домом. Затем их ждал шок: групповое фото с надписью теперь уже знакомым почерком Хэнли: «Детский сад, 1947».

– Это моя группа! А это я в Конце второго ряда!

На каждой следующей странице помещалось по одной групповой фотографии и по отдельному портрету.

– Где он это брал? – спросила Кэрол. – Думаешь, Иона и Эмма...

– Нет, уверен, что они ничего не знали о Хэнли. Он мог запросто пойти в фотографию и купить там отпечатки, правда?

– Конечно, видимо, так и было, – ответила Кэрол как-то натянуто.

Джим взглянул на нее.

– Что не так?

– У тебя не возникло неприятного чувства, когда ты узнал, что он все время тайно наблюдал за тобой?

– Вовсе нет. Наоборот, в каком-то смысле мне это приятно. Это говорит о том, что, хотя он отказывался от меня, отцовского чувства не утратил. Большую часть жизни – вплоть до 1942 года – он прожил в доме на Манхэттене. Потом внезапно продал его и переехал в Монро. Теперь я знаю почему. Чтобы наблюдать за тем, как я расту.

При мысли об этом на сердце у Джима потеплело.

Он не растил меня, но никогда не забывал обо мне, и значит, в конечном счете, не отверг, был всегда рядом, наблюдая за мной.

–Идем дальше, – сказала Кэрол со смешком, который прозвучал натужно. – Футбольные годы.

Последовали многие страницы с газетными вырезками. Хэнли не пропускал ни одного упоминания имени Джима, даже если это был только список игроков, участвовавших в матче. Он подчеркивал его имя и наклеивал вырезку в этот альбом.

Джима поразила ирония ситуации, связанной с его увлечением футболом. Иона и Эмма каждую игру сидели на трибуне. Мысленным взором он видел, как оборачивается к трибуне и приветствует своих родителей – всех троих, потому что прямо за ними сидел доктор Хэнли, горячо болевший за «Ястребов» из школы Скорбящей Богоматери, и прежде всего за одного из них, желая ему победы.

Странно. И по-своему трогательно.

Он пытался представить себе, как Хэнли реагировал на то, что его сын частенько калечил соперников на футбольном поле. Содрогался ли он при виде увечий, нанесенных сыном, или хотел, чтобы их было больше?

После футбольных шли фотографии, вырезанные из ежегодников Стоуни-Брука, а потом даже статьи Джима из «Монро экспресс».

– Он любил доводить всякое дело до конца, верно?

– Да. Почитав его дневники, я чувствую, что теперь знаю его. Он, безусловно, не был человеком, который останавливается на полпути.

Раздался звонок в дверь.

Кто это еще, черт побери...

Джим подошел к окну и посмотрел вниз на подъездную дорожку к главному входу. Он узнал ржавую машину марки «Битл».

– О Боже! Это Беккер.

– Он вроде несколько припозднился.

Джим вспомнил, чем занимался сегодня Беккер, и решил, что лучше поговорить с ним.

– Может быть, он что-нибудь узнал насчет Джэззи Кордо.

Он поспешил вниз вместе со следовавшей за ним Кэрол. На третий звонок Джим открыл дверь. Перед ним стоял Беккер и усмехался.

– Ну, что слышно, Джерри?

Продолжая усмехаться, Беккер вошел в прихожую.

– Все еще думаешь, что Джэззи Кордо могла быть твоей матерью?

– Что ты выяснил?

– Кое-что.

Джим непроизвольно сжал кулаки и напрягся. Он хотел первым узнать, кто его мать, раньше всех других, в особенности раньше Беккера. А теперь Беккер тут выпендривается.

– Так что же?

–Она была проституткой.

Джим услышал, как за его спиной вскрикнула Кэрол. Гнев его нарастал, подогреваемый насмешливым тоном Беккера.

– Очень смешно.

– Нет, это правда. У меня надежные источники, прежде всего, сержант Келли из департамента нью-йоркской полиции, а потом его старый друг, который когда-то работал в полиции нравов. Она была самой лакомой штучкой в центре города в тридцатые годы и на протяжении войны. За исключением некоторого времени перед самой войной, когда она выпала из их поля зрения почти на год. Некоторые говорят, что в последние годы жизни, когда героин для нее стал, как для меня пепси, она рассказывала, что у нее где-то есть ребенок, но ни кто его никогда не видел. Время сходится. Думаешь, этим ребенком мог быть ты, Стивенс?

Гнев перерос в едва сдерживаемую ярость при виде того, как Беккер наслаждается всем этим. Джим заставил себя спросить спокойным тоном:

– Это все, что у тебя есть?

– Не-а. Есть ее фото, когда она занималась стриптизом. – Он вынул фото из конверта и протянул Джиму. – Что скажешь? Может она быть твоей мамой?

Джим смотрел на снимок стройной молодой женщины в поясе из блесток. Она была красива, но никак не могла быть его матерью, потому что была чернокожей, притом очень черной.

Беккер загоготал.

– Здорово я тебя купил, верно? Я был уверен, что нашел ее, и вдруг оказывается, что она черная, как пиковый туз. Разве это не забавно?

Что-то взорвалось в груди у Джима. Он переложил фото в левую руку и ударил Беккера в лицо. Пытаясь сохранить равновесие, тот нелепо взмахнул руками, потом, спотыкаясь, отступил за дверь и растянулся навзничь на крыльце. Из носа у него закапала кровь. Он поднял глаза и ошарашенно посмотрел на Джима.

– За что?

– За то, что ты такой зловредный подонок, – проговорил Джим сквозь стиснутые зубы.

– Ты что, шуток не понимаешь?

– Это не смешно, идиот! А теперь убирайся отсюда ко всем чертям и не вздумай возвращаться!

Он захлопнул дверь и, обернувшись, увидел, что Кэрол потрясенно смотрит на него.

– Извини, – сказал он.

– Все в порядке, – ответила она, обнимая его за плечи. – Он в самом деле поступил с тобой гнусно, но надо ли было тебе...

– Бить его? – Джим покачал головой. – Думаю, что не надо было. – Он сам не получил от этого удовольствия. Возможно, это добрый знак. – Знаешь поговорку...

– Знаю. «Сила есть – ума не надо».

– Прошу сделать для меня исключение из этого правила.

– Просьба удовлетворяется.

– Также прошу приготовить мне какую-нибудь выпивку.

– Тоже удовлетворяется.

Джим взглянул на черное стройное тело Джэззи и ее соблазнительную улыбку.

– Ух! Сделай мне двойную порцию.

5

– А вот и я!

Кэрол внесла пакет с бутылками кока-колы, жареной картошки и чизбургерами в библиотеку. Джим по-прежнему был там, где она оставила его. Усевшись в большое кресло, он углубился в один из вновь найденных дневников Хэнли.

– Эй-эй! – позвала она. – Я пришла. И нечего тут рассиживаться. Это мое кресло.

Джим поднял на нее глаза, но не улыбнулся. Он был явно подавлен, и взгляд его блуждал где-то далеко.

– Что-нибудь случилось? – спросила Кэрол.

– А? – проговорил он, выпрямляясь в кресле. – Нет... Нет, все в порядке. Просто мне немного трудно разобраться в кое-какой научной терминологии, вот и все.

Он был не очень-то разговорчив во время обеда, если, конечно, полуостывшие, вязкие чизбургеры от Уилсона заслуживали такого названия, и она заметила, что перед тем, как выпить кока-колу, он вылил в нее свою порцию виски. Он не завел никакой беседы за столом, что было совершенно не похоже на него. Джим всегда находил темы для разговора. Это могла быть какая-нибудь фантастическая идея или филиппика в связи с тем или иным аспектом текущей политической или общественной обстановки. Но сегодня он безусловно был чем-то поглощен, отвечая на ее попытки разговорить его односложными фразами.

Как только он прожевал свой третий и последний чизбургер, Джим встал и одним глотком допил кока-колу.

– Послушай, надеюсь, ты не против, но я хотел бы вернуться к этим новым дневникам.

– Конечно, иди. Уже нашел там что-нибудь хорошее?

С мрачным лицом он повернулся и пошел в сторону библиотеки.

– Нет. Ничего хорошего.

Кэрол доела второй чизбургер и смахнула обертки и пакетики от жареной картошки обратно в мешок. Потом она пошла в библиотеку. Джим, сгорбившийся над дневником, не поднял глаз. Кэрол побродила вдоль полок в поисках какой-нибудь книги. Здесь стояло много классики, от Эсхила до Висса, но у нее не было настроения приниматься за что-нибудь пространное и серьезное. Она остановилась у кресла, где сидел Джим, и заметила на столике рядом с ним маленький черный дневник. Кэрол вспомнила, что видела его, когда они открыли сейф. Она взяла дневник и заглянула в него. На первой странице большими печатными буквами стоял заголовок:

"ПРОЕКТ «ГЕНЕЗИС»

– Что это такое? – спросила она.

Джим резко поднял голову.

– Что именно?

У Джима расширились глаза, когда он увидел, что держит Кэрол, и он вырвал черную книжку у нее из рук.

– Дай сюда!

– Джим! – удивленно вскрикнула Кэрол.

– Извини, – спохватился он, не в силах скрыть волнение. – Я... я пытаюсь сопоставить все факты, и у меня... не получится, если... они все не будут под рукой. Понимаешь? Прости, что я сорвался. Извини.

Она заметила, что, говоря это, он закрыл дневник, который читал, и сунул черную книжку под него. Она никогда не видела его таким смущенным, таким растерянным, и ей стало не по себе.

– Джим, что случилось?

– Ничего, Кэрол, – ответил он, вставая с кресла.

– Я не верю тебе. Что-то в дневниках волнует тебя. Скажи мне, поделись со мной.

– Нет, нет. Все нормально. Просто чтение идет трудно. Когда я сам во всем разберусь, я подробно расскажу тебе. А сейчас... Я должен сосредоточиться. Я пойду с дневниками наверх, а ты почитай или посмотри телевизор.

– Джим, прошу тебя!

Он повернулся и пошел к лестнице.

– Не беспокойся, Кэрол. Просто дай мне немного времени побыть одному с этими материалами.

Она заметила, что по дороге из библиотеки он прихватил с собой и виски.

Время ползло медленно.

Кэрол пыталась чем-нибудь заняться, но это оказалось не просто. Одержимость Джима этими дневниками и то, как он только что набросился на нее ни с того ни с сего, не давали ей покоя и мешали читать или даже смотреть новый цветной телевизор, стоявший в углу библиотеки. Большую часть вечера Кэрол переключала его с одного канала на другой. «Мстители» показались ей скучными, «Деревенщины из Беверли» и «Зеленые акры» еще более нудными, чем обычно, и даже «Шоу Джонатана Уинтерса» не сумело выдавить из нее улыбки.

Около одиннадцати она не выдержала и поднялась в верхнюю библиотеку, чтобы оторвать Джима от этих проклятых дневников.

Дверь оказалась запертой.

Уже встревоженная, Кэрол стала стучаться в нее.

– Джим, с тобой все в порядке?

Она услышала шелест страниц за дверью, потом Джим открыл ей. Он стоял в дверном проеме, не давая ей войти. Вид у него был затравленный.

– Что тебе? – пробормотал он.

От него пахло виски.

– Уже поздно, – сказала она, стараясь говорить спокойно, – давай на сегодня закончим.

Он покачал головой:

– Не могу, я должен еще задержаться.

– Вернешься сюда утром со свежей головой. Тебе все тогда может представиться в ином...

– Нет! Я не могу сейчас остановиться! Еще не могу! Ты поезжай домой. Возьми машину, а я останусь здесь. Приду домой позже.

– Ты собираешься идти пешком? Это несерьезно! Ты замерзнешь!

– Идти-то всего милю. Мне будет полезно прогуляться.

– Джим, это безумие. Что случилось? Почему ты не можешь сказать мне, что...

– Прошу тебя! – ответил он. – Уезжай домой и оставь меня одного. Я не хочу сейчас, обсуждать это.

С этими словами он закрыл перед ней дверь. Она услышала, как щелкнул замок.

– Замечательно! – воскликнула Кэрол.

Она спустилась вниз, схватила пальто и поехала домой на «Дж. Кэрролл». Где-то в пути ее злость сменилась тревогой и страхом. Джим выглядел испуганным.

1

Вторник, 5 марта

Ты идешь сквозь туман по грязным улицам Страсбурга и слышишь стоны из-за стен чумных бараков. Два месяца назад, когда ты приехала из Генуи, улицы этого города кишели людьми. Теперь ты можешь пересчитать прохожих по пальцам одной руки. В отличие от тебя, они спешат мимо, прижимая к лицу букетики, чтобы защититься от заразы и не чувствовать запаха тления, окутывающего город, точно саван.

Страх. Страх удерживает немногих оставшихся в живых жителей в домах за наглухо закрытыми ставнями и запертыми дверьми. Они выглядывают наружу только через щели; ими владеет страх заразиться чумой, которая неизвестно как и откуда появилась, страх, что наступает конец света.

Может быть, так оно и есть. Двадцать миллионов Мертвых за последние четыре года – епископы и нищие, князья и крестьяне, ибо чума косит все сословия. Не хватает крестьян, чтобы обрабатывать поля, не хватает рыцарей, чтобы заставить работать оставшихся в живых. Ты видишь, как рушится весь общественный строй Европы.

Страх. Воздух пропитан страхом, сдобрен печалью, приправлен смертными муками свирепствующей болезни. Люди винят Бога, винят расположение планет, винят евреев.

Страх. Ты глубоко вдыхаешь его, пьешь, как животворный бальзам.

Ты находишь нужный тебе дом и решительно входишь внутрь. В доме семь человек – двое взрослых и пятеро детей, но никто не задерживает тебя. Нет, уцелевшие молят тебя о помощи. Еще двое умерли после того, как ты заходила накануне вечером. Теперь живы только отец и одна из дочерей... У обоих мокнущие опухоли величиной с яйцо в паху и под мышками. Глаза их лихорадочно блестят, щеки ввалились, язык и губы распухли и потрескались. Хриплым шепотом они молят тебя о глотке воды.

Ты на мгновение склоняешься над ними, упиваясь их страданиями, потом отходишь и направляешься дальше в заднюю комнату. Ты поднимаешь с пола плетеную крысоловку, в которую вчера положила для приманки сыр, и чувствуешь тяжесть визжащей добычи.

Крысы. Их две. Хорошо! Теперь у тебя достаточно больных грызунов. Можно двигаться дальше.

А тебе надо двигаться дальше. Болезнь начинает идти на убыль, распространение ее замедляется. Ты не можешь этого допустить. Чума слишком прекрасна, ты должна продлить экстаз, который она тебе дарит.

Ты направляешься обратно на улицу. Твоя лошадь и нагруженная повозка ждут в конюшне. Тебе обязательно нужно ехать в Нюрнберг, где, говорят, нет чумы.

Ты это исправишь.

Но ты задерживаешься в первой комнате около отца и дочери. Их мучения так совершенны! Ты подвигаешь стул и садишься, чтобы наблюдать их...

~~

Кэрол проснулась в холодном поту, вся дрожа. Еще один отвратительный кошмар. Она теперь боялась ложиться спать. Кэрол протянула руку к Джиму и смертельно перепугалась, не обнаружив его рядом.

Вчера вечером она допоздна ждала его в постели, пытаясь отвлечься новым бестселлером Флетчера Небеля, но даже «Исчезнувшие» не помогли ей бодрствовать. Она уснула до того, как пришел Джим.

А пришел ли он?

Она стала его искать. Поиски в доме всего с двумя спальнями заняли немного времени. Не на шутку встревожившись, она позвонила в особняк, и с каждым ответным сигналом телефона росло ее волнение. Наконец Джим взял трубку. Судя по хриплому голосу, он сильно выпил, язык его заплетался.

– Как ты там? – спросила она, стараясь говорить весело и бодро.

– Ужасно.

– Может быть, похмелье. Ты здорово набрался вчера.

– Нет, недостаточно здорово.

– Что же, ты наконец разобрался в материалах этих новых дневников?

– Думаю, что да, если им можно верить. Все это неприглядно.

– А что не так? Узнал ты, кто была твоя мать?

– Да. Никто.

– Прекрати, Джим! Это я, Кэрол. Не темни со мной, это не похоже на тебя.

– Не похоже на меня? Любимая, а ты точно знаешь, что на меня похоже? Я не уверен даже, что сам это знаю.

– Я знаю, что люблю тебя.

– И я люблю тебя. И сожалею о том, как вел себя вчера.

– Тогда почему ты не вернулся домой?

– Был слишком измучен, чтобы идти пешком. Я читал эти дневники всю ночь.

– Ладно, я приеду за тобой, мы где-нибудь позавтракаем, и ты мне все расскажешь.

– Позже. Мы поговорим позже. Иди на работу. Я должен еще раз просмотреть дневники и все тебе объясню, если это возможно объяснить, когда ты днем придешь с работы, ладно?

– Я не могу столько ждать.

– Прошу тебя, не приходи сюда сейчас. Я должен еще осмыслить некоторые вещи.

– В чем все-таки дело, Джим?

– Все это невероятно, Кэрол, просто сверхъестественно. Увидимся позже.

Кэрол повесила трубку и села у телефона, сбитая с толку и обеспокоенная настроением Джима. Уже бывало, что, когда возникали проблемы, он замыкался в себе, обдумывал их, но потом приходил с готовым решением. Но он так подавлен!Она не помнила, чтобы он когда-нибудь был в таком ужасном состоянии.

Кэрол взяла себя в руки и встала. Что бы там ни случилось, вдвоем они с этим справятся. Она отработает день в больнице, а вечером они все решат. Кэрол пошла в душ. Сегодня дочери Додда должны забрать его домой.

Хотя бы что-то хорошее случится сегодня утром!-подумала Кэрол.

Она позвонила Джиму еще раз в десять пятнадцать, в свой перерыв на кофе, из будки в вестибюле больницы, где можно было говорить относительно без посторонних, в отличие от помещения отдела социальной службы. Но Джим по-прежнему что-то недоговаривал и был взвинчен, возможно, еще больше. Она подумала: не сумеет ли помочь Билл? Ему Джим признается, в чем дело.

Когда она вынимала из кошелька еще одну монетку, через главный вход вошли дочери Додда Кэтрин и Морин. Кэрол стала торопливо набирать номер.

2

Профессор Альберт Кэлдер и его жена Джейн показались Биллу снобами из тех, кто считает себя интеллектуально выше большинства других представителей рода человеческого. Но это неплохо, в особенности если они усыновят Никки; они и должны быть выше, чтобы шагать в ногу с этим парнишкой.

Пока что Билл присутствовал на двух встречах потенциальных родителей с мальчиком здесь, в приюте, и они прошли хорошо. На Кэлдеров произвел впечатление живой ум мальчика, а Никки почувствовал, что может вести себя в своей обычной манере вундеркинда, не опасаясь отпугнуть взрослых. Характеристики, представленные Кэлдерами, показывали, что они солидная бездетная пара с приличным доходом и, хотя не очень активны в своем приходе, по крайней мере, регулярно ходят к мессе.

Все выглядело как союз, заключенный на Небесах.

Теперь предстояло пребывание Никки в семье во время уик-энда. Кэлдеры явились к Биллу, чтобы обсудить это.

– Хорошо, святой отец. Мы обо всем договорились, – сказал профессор Кэлдер. – Я заберу его в пятницу после школы.

Кэлдеру было за тридцать. Он носил сильные очки в роговой оправе, аккуратную вандейковскую бородку и длинную стрижку, его темные волосы, тронутые ранней сединой, закрывали уши. На локтях его твидового пиджака были нашиты замшевые заплаты. Всем своим видом Кэлдер демонстрировал свою принадлежность к высокому званию преподавателя колледжа.

Джейн Кэлдер была невысокой, улыбчивой, полной женщиной с рыжими волосами.

– Мы просто не дождемся, когда он появится у нас, – сказала она.

– Я знаю, что Никки тоже ждет этого с нетерпением.

Зазвонил внутренний телефон, раздался голос сестры Мириам.

– Личный звонок вам, святой отец, по второму аппарату.

– Скажите, чтобы подождали.

Профессор Кэлдер встал и крепко пожал ему руку.

– Отец Райан, нам было очень приятно познакомиться с вами.

– Взаимно, уверяю вас, профессор. – Он обменялся рукопожатиями с миссис Кэлдер и проводил их в холл. Они знали, где выход.

Билл был в прекрасном настроении. Сомнений нет, вопрос с Никки решен – он покидает приют Святого Франциска и уходит в семью, где найдет пищу для ума и тела и духовную поддержку. Конечно же, прежде всего предстоящее усыновление вызывало у Билла радость. А кроме того, ему вчера звонили из мэрилендского управления ордена, чтобы уточнить некоторые моменты его биографии. Это могло означать, что либо Лойола, либо Джорджтаун заинтересовались им. В любом случае он окажется в столице или близко от нее, в самой гуще событий.

Никки, старина, мы оба выбираемся отсюда!

Он взял трубку:

– Отец Райан слушает.

– Билл, это Кэрол, Кэрол Стивенс. Мне нужна твоя помощь.

При звуке ее голоса он невольно ощутил радость, хотя голос этот звучал взволнованно и напряженно.

– Что-нибудь случилось?

– Это насчет Джима. Он читал дневники доктора Хэнли, надеясь выяснить, кто была его мать. Мне кажется, то, что он обнаружил, совершенно вывело его из равновесия.

– Что именно?

– Не хочет ничего мне говорить. Я очень беспокоюсь, Билл. Такое впечатление, что у него не выдержат нервы. Мы договорились обсудить все сегодня вечером, но этого так долго ждать! Я подумала: возможно, ты сумеешь...

– Сейчас же ему позвоню, – сказал Билл.

Облегчение, которое она испытала, ощущалось даже по телефону.

– Ты позвонишь! О, благодарю. Мне совестно взваливать это на тебя, но...

– Кэрол, для того и существуют друзья. Не думай больше об этом.

Записав номер телефона и попрощавшись, Билл немного посидел, держа руку на трубке и обдумывая услышанное.

Снова Кэрол.Казалось, от нее невозможно убежать. Когда он уже решил, что сумел справиться с собой, достаточно было ей сказать несколько слов по телефону, и он снова пылает. Это должно прекратиться, он должен положить этому конец.

Но прежде всего следует заняться Джимом.

Билл снял трубку и в нерешительности помедлил. Будучи священником, он давал советы на исповеди. Но то были чужие люди, и они сами шли к нему за советом.

В данном случае все по-другому. Джим – его старый друг, и, насколько Билл понял, он не хочет говорить о том, что вывело его из равновесия.

Джим... на грани срыва? Трудно представить. Обычно Джима Стивенса нелегко чем-то пронять.

За исключением истории его происхождения.

Билл понял из их разговоров на прошлой неделе в городе, что Джим буквально одержим проблемой своего происхождения, и, таким образом, это ранимая сфера его психики.

Ну вот, Билл Райан из ордена иезуитов, доморощенный психоаналитик, сел на своего конька!

Но он действительно много занимался психологией в семинарии. Он пришел к мысли, что взаимосвязь между человеческим разумом и эмоциями – есть источник веры. Чтобы воззвать к вере человека, надо знать ее механизмы. А лучше всего можно понять веру, лишь обращаясь к человеческой психике.

Что же мог узнать Джим, что так потрясло его?

Билл почувствовал прилив безотчетной жалости к своему другу. Неужели этот твердолобый, точно каменная стена, рационалист натолкнулся на нечто такое, что не в состоянии пережить? Как печально!

Он набрал номер, который ему дала Кэрол. Услышав в трубке хриплый голос Джима, он сказал самым дружеским тоном, на какой был способен:

– Джимми! Это Билл Райан. Как дела?

– Великолепно. – Джим не дал себе труда скрыть иронию в этом ответе.

– Привыкаешь к роли богатого члена нашего истеблишмента?

– Стараюсь.

– Что нового?

– Мало чего.

Это ни к чему не вело, и Билл решил прямо перейти к делу.

– Нашел что-нибудь новое о своих единокровных родителях?

– Почему ты спрашиваешь? -Слова прозвучали так, будто их вырвали у Джима из горла. Впервые с момента, как он взял трубку, в его голосе послышался намек на какую-то эмоцию.

Наконец-то!

– Мне просто интересно. Когда мы ужинали на прошлой неделе, мне показалось, что ты убедился в отцовстве Хэнли и собирался прочесать весь особняк, чтобы выяснить, кто твоя мать.

Голос Джима оставался хриплым.

– Да, верно, может быть, я тогда не знал всего, а думал, что мне уже все известно.

О чем это он?

–Прости, Джим, не понимаю.

Но Джим ушел от этой темы.

– Минутку, – сказал он, – что, это Кэрол поставила тебя в известность?

– Ну, она беспокоится, Джим. Она...

– Вое в порядке, Билл. Я знаю, что она беспокоится. Я вел себя с ней нечестно, но я сегодня же все исправлю... Надеюсь.

– Могу я чем-нибудь помочь?

– Думаю, мне никто ничем не может помочь.

Билл ощутил на том конце провода безысходную, всесокрушающую печаль.

– Ну, наверняка...

– Мне пора, Билл. Спасибо. Пока.

Он положил трубку.

Билл понуро сидел у телефона, горько сожалея о том, что его старый друг нашел корни, которые так долго искал, и то, что он обнаружил, разрывает ему сердце.

3

Подъехав по набережной к особняку Хэнли, Джерри Беккер увидел, что чугунные ворота с остроконечными пиками заперты, а на подъездной дорожке не видно машины. Но это не означало, что Стивенса нет в доме. Джерри остановился у обочины, но некоторое время продолжал сидеть за рулем, глядя на большой дом; приятно пригревало послеполуденное солнце, по радио диск-жокей болтал что-то в промежутках между записями.

Беккер посидел еще немного, наслаждаясь ощущением весны, исходившим от ясного мартовского неба, пока диск-жокей не поставил «Он верит в мечты» в исполнении «Монков». Четверо придурков прямо с улицы, эти «Монки», получили деньги и славу на блюдечке. Точно как Джим Стивенс. Обидно!

Он решил: хватит тянуть, пора приниматься за дело, надо довести до конца задуманное.

Придется поесть дерьма.

Он толкнул ворота, прошел по дорожке, поднялся на крыльцо и, собравшись с духом, позвонил.

Ему ужасно не хотелось все это затевать. Ведь этот псих вчера набил ему морду. Возможно, с его стороны было не очень тактично подать результаты своих трудов, на которые он убил целый день, именно в такой форме. Но это не давало Стивенсу права бросаться на него с кулаками. Что же, он думает, ему все дозволено, раз он теперь богат?

Но он, Джерри, должен сохранить хорошие отношения со Стивенсом. Он не собирается из-за одного недоразумения отказываться от своего очерка и возможности попасть в сообщения пресс-агентств. Если ему придется съесть сегодня немного дерьма, чтобы получить эксклюзивные права на эту историю, что ж, передайте горчицу.

Но когда все это кончится и очерк будет напечатан за его подписью, он пошлет Джима Стивенса куда подальше.

Тяжелая дубовая дверь распахнулась, и на пороге появился Джим Стивенс.

– Какого черта тебе нужно? – спросил он.

Тон его был враждебным, но в глазах стояло что-то другое. Беккер не совсем понял, что именно.

– Я приехал извиниться.

– Все уже забыто.

– Нет, послушай. Я вел себя очень глупо, просто невероятно бестактно.

– Выбрось это из головы, – произнес он ровным тоном, почти равнодушно.

Смотри-ка, все идет лучше, чем он мог надеяться. Вполне гладко и особо унижаться даже не надо. Хорошо бы войти в дом – на улице холодновато, но Стивенс лишь чуть приоткрыл дверь и не собирался приглашать его войти.

– Спасибо. Очень благородно с твоей стороны, Джим. Нашел ты что-нибудь новенькое для нашего очерка?

В глазах Джима снова появилось это странное выражение. Он сказал:

– Можешь выбросить из головы мысль об этом очерке, Джерри.

Беккер онемел.

– Не понимаю тебя, – проговорил он, обретя дар речи.

– Я хочу сказать, что не желаю больше видеть тебя здесь.

– Но мы же договорились!

– У тебя уже есть материал для очерка.

– Только половина.

– Это все, что ты можешь получить. Об остальном забудь!

– Мы ведь собирались выяснить, кто была твоя мать! Без этого очерк получится незаконченным.

При упоминании о матери странное выражение в глазах Стивенса стало еще заметнее.

– Мне очень жаль. Тебе придется обойтись тем, что ты имеешь. Или еще лучше вообще откажись от этого очерка.

– Ни за что на свете, сукин ты сын! Этот очерк – мой счастливый билет, возможность бросить к чертовой матери «Экспресс». Ты не отнимешь ее у меня!

– До свидания, Джерри!

Он захлопнул дверь. В ярости Беккер пнул ее ногой и поспешил назад через ворота к своему «битлу», готовый заорать от бешенства. И тут он понял, что было во взгляде Стивенса.

Он боится меня?

Эта мысль ему сразу понравилась. Он не мог вспомнить случая за всю свою жизнь, чтобы его боялись. Было так приятно почувствовать себя сильным.

Поведению Стивенса могло быть лишь одно объяснение: он нашел в своем прошлом какие-то факты, которые не хотел разглашать. Все дело в этом.

Джерри Беккер поклялся не мытьем, так катаньем добраться до этих фактов.

4

– Джим?

Никакого ответа.

Похоже, дома его нет. Кэрол поняла это, как только вошла, но все же окликнула Джима.

Так тихо! В лучах послеполуденного солнца, светившего в окна фасада, блестели и кружились пылинки. Кэрол поискала записку. Не найдя ее, она сразу направилась к телефону звонить в особняк.

Кэрол по-настоящему рассердилась. Она не в силах больше все это переносить. Этот день должен был стать одним из самых радостных в ее жизни. Она проводила счастливого и благодарного Додда и его дочерей домой – он будет жить у Морин, а Кэтрин будет брать его на уик-энды. Кэрол чувствовала бы себя на седьмом небе, если бы не все эти тайны и увертки Джима.

Она уже хотела набирать номер, когда услышала какой-то шелест из кабинета.

Сделав всего один шаг и вытянув шею, она увидела профиль Джима: он сидел на диван-кровати.

Джим смотрел в пространство. Он выглядел таким потерянным, таким несчастным, что она чуть не расплакалась. Шагнув к нему, Кэрол увидела, что он закрыл глаза и откинул голову на спинку дивана. Дыхание его замедлилось и стало ровным, с лица исчезло напряженное выражение – он уснул.

Несколько минут Кэрол смотрела на мужа. У нее не хватило духу разбудить его. По крайней мере на время он убежал от тех демонов, что преследовали его.

А потом она увидела, откуда взялись эти демоны – дневники из сейфа лежали на подушке рядом с Джимом. Ее первым движением было схватить их и самой выяснить, что могло так потрясти его, но она заколебалась. Вдруг он проснется и увидит, как она крадется из комнаты, унося эти дневники? Что он тогда подумает о ее попытке вторгнуться в нечто глубоко личное для него?

Но, черт возьми, это ведь касается и ее!

На цыпочках она подошла к дивану и тихонько стащила папки с подушки. В какой-то момент, когда она поднимала всю кипу папок, маленькая черная книжка почти выскользнула у нее из рук и чуть не упала на колени Джиму, но она удержала ее и бесшумно выскользнула из комнаты, не разбудив его.

Она понесла дневники в спальню и дрожащей рукой стала перелистывать одну из серых папок.

5

Джерри Беккер остановился у тротуара через улицу примерно в пятидесяти футах от дома Стивенсов. До этого он ехал за Джимом, когда тот шел пешком из особняка Хэнли. Беккера так и подмывало разогнать машину и переехать чванливого ублюдка. Это положило бы конец всему дерьмовому делу. Он мог завершить свой эксклюзивный очерк некрологом.

Но тогда слишком много вопросов осталось бы без ответа.

Поэтому он немного поездил после того, как жена Стивенса вернулась домой, а теперь, когда хорошенько стемнело, вернулся на прежнее место. Он решил сидеть здесь на холоде и наблюдать за домом, пока не станет ясно, что супруги отправились спать. А потом на рассвете он вернется с термосом кофе, чтобы вести слежку, ездить вокруг, не теряя Стивенса из виду и терпеливо ожидая, не выдаст ли он себя чем-нибудь.

Джерри закурил сигарету с марихуаной и завернулся во взятое с собой шерстяное одеяло. Он не спускал глаз с освещенных окон, убежденный, что, если будет здесь рядом достаточно долго, его время придет. Он был уверен, что стоит ждать.

6

Прошло много часов, а Джим все еще крепко спал, возможно, впервые с понедельника. И слава Богу, потому что Кэрол ничего не удавалось найти. Она в отчаянии встряхнула головой, берясь за очередную серую папку. Записей было слишком много и, не имея представления, что именно она ищет, Кэрол могла до утра разбирать трудный почерк Хэнли, так ничего и не узнав.

Она открыла посредине черную книжку, и у нее перехватило дыхание при виде обращения на первой странице текста. Она инстинктивно почувствовала – это то, что она искала.

Кэрол стала читать.

1

Это мистификация!

Кэрол сидела за столом в кухне, вся в поту, и смотрела на последнюю страницу письма. Она пролистала в обратном порядке загнутые листки дневниковых записей.

Это может быть только мистификацией.

Однако и умом и сердцем она понимала, что письмо написано не кем иным, как Хэнли – она теперь уже довольно хорошо знала его почерк и отдавала себе отчет в том, что то, о чем он пишет, – правда. Подробные дневниковые записи эксперимента, подборка фотографий, ежегодники и альбомы вырезок, все содержимое сейфа подтверждало его фантастические утверждения. Но больше всего в их пользу говорила репутация Хэнли как блестящего ученого: только лауреат Нобелевской премии доктор Родерик Хэнли мог достичь научного результата, описанного в этом письме.

Джим был клоном! Клоном!Клоном Родерика Хэнли!

Боже, какой кошмар!

Кошмар для Джима, а не для нее. Впечатление от этого открытия вызывало шок, пугало до потери сознания, но Кэрол заставила себя посмотреть на это отстраненно и тогда поняла, что для нее все это не имеет значения, потому что не влияет на ее чувства к Джиму.

Ладно, он клон. Ну и что из этого?

Он все равно оставался мужчиной, за которого она вышла замуж, мужчиной, которого она любила. Что из того, что у него гены Хэнли? Она выходила замуж не за набор хромосом, а за определенного мужчину. Джим по-прежнему оставался этим мужчиной. Письмо для нее ничего не меняло.

Но как оно изменило все для Джима!

Бедняга Джим. Так страстно мечтая найти свои корни, он обнаружил только, что никаких корней у него нет. Он всегда чувствовал неуверенность в своем происхождении – ничего удивительного, что он так странно вел себя все последние сутки!

Это несправедливо!

Кэрол внезапно охватил гнев. Как все это могло случиться? Джим никогда не должен был об этом узнать! Хэнли был прав, скрывая от Джима его происхождение. Что же пошло не так? В письме говорится...

Тут она вспомнила: Хэнли и Дерр погибли вместе в авиационной катастрофе.

Какой странный поворот судьбы! Хэнли писал, что они никогда вместе не путешествуют. Тем не менее, в тот вечер они оказались вместе. В результате в живых не осталось никого, кто передал бы проект «Генезис» в руки адвокатов, которых он упоминал. И эти дневниковые записи остались в доме и были обнаружены Джимом.

Судьба может быть жестокой.

Но гневалась Кэрол не только на судьбу. Она была страшно сердита на Хэнли и Дерра. Она взглянула на последнюю страницу письма в черной книжке, которую все еще держала в руках. Ее внимание привлекла одна строка: «Я прошу тебя не уничтожать эти записи».

Почему? Их следовало уничтожить в тот день, когда Хэнли и Дерр подбросили Джима в приют. Если они действительно любили созданного ими ребенка, они не стали бы рисковать и исключили любую возможность того, что эти записи попадут в неподходящие руки. Но нет. Они сохранили все эти страшные доказательства, спрятав их.

«...Мы с Дерром заслуживаем хотя бы будущего признания...»

Вот в чем загвоздка! Честолюбие. Эгоизм. Мерзавцы, искавшие славы...

Кэрол прижала ладони к глазам. Может быть, она слишком сурова к ним. Они были первопроходцами. Они совершили нечто уникальное. Так что же здесь плохого, если они хотели, чтобы их открытие вошло в историю?

Внезапно она поняла, что не может их ненавидеть. Без них не было бы Джима.

Но бедняга Джим! Как ей быть с Джимом? Как помочь ему снова обрести себя?

И вдруг она поняла как. Она сделает то, что должны были сделать Хэнли и Дерр в 1942 году – уничтожить этот мусор.

Джим будет в бешенстве. Она это знала. И будет прав. В конце концов, эти записи – часть того, что он унаследовал от Хэнли. Они принадлежат ему, и она не имеет права от них избавляться.

Но я имею право защитить моего мужа, даже от него самого.

А сейчас это письмо и дневниковые записи терзают его душу. Если она не уничтожит их, они уничтожат Джима. Чем дольше они будут в доме, тем больше принесут ему страданий. Они, подобно раковой опухоли, будут грызть его изо дня в день, час за часом, пока от него ничего не останется. Подумать только, что с ним сделалось за одни сутки! Если так будет продолжаться, он превратится в развалину.

Она осмотрелась. Но как это сделать? Если бы только в доме был камин! Она поднесла бы спичку к бумагам и смотрела бы, как они превращаются в дым. Единственный надежный способ избавиться от них – сжечь их.

Сжечь!Завтра день вывоза мусора, готовый контейнер стоит у тротуара. Рано утром приедет грузовик, высыпет содержимое контейнера и отвезет свой груз туда, где он сжигается централизованно. Вот он, выход. Бросить эти бумаги в мусорный контейнер. Там им и место!

Кэрол нашла в кухне коричневый бумажный пакет от бакалейщика, сунула в него записи и дневник и перевязала пакет веревкой. Накинув пальто, она поспешила на улицу. Но, подняв крышку контейнера, заколебалась.

Что, если пакет порвется и один из мусорщиков, случайно увидев записи, прочитает их? Даже такая отдаленная возможность заставила Кэрол похолодеть.

А кроме того, поступать так нехорошо. Какие бы мучения ни приносили эти бумаги Джиму, они принадлежат ему.

А что, если она просто скажетему, что выбросила их? Не достаточно ли будет этого?

Однако в таком случае надо найти надежное место, чтобы спрятать там пакет. Но какое и где?

Люк водопроводного колодца! Вот лучшее место! Внизу нет ничего, кроме труб, нескольких приступок, шлакоблоков облицовки и песка. Никто туда не заглядывал после водопроводчика, которого они нанимали два года назад починить трубу. И Джим никогда не станет искать там, потому что он вообще не будет заниматься поисками. Он поверит, что бумаги сгорели в печи для сжигания мусора. Кэрол в возбуждении обошла дом и направилась к его боковой стене. Слава Богу, что в Монро такое высокое зеркало грунтовых вод, поэтому здесь, как правило, сооружались водопроводные колодцы, а не водосборы. Она присела на корточки и пошарила между двумя рододендронами, стараясь нащупать ручку деревянной крышки, закрывающей люк над колодцем. Колодец был небольшим, примерно в ярд шириной и только в пол-ярда высотой. Она ухватилась за ручку, подняла крышку, быстро опустила пакет внутрь и вернула крышку на место.

Здесь,подумала она, выпрямляясь и отряхивая руки, никто не прочитает их, кроме жуков.

Прелесть этого плана заключалась в том, что, после того как Джим взорвется и поднимет шум насчет потери документов, он сможет в конце концов примириться со своим происхождением; и вся эта история канет в прошлое. Дневники больше не будут стоять у него перед глазами каждый день, не будут терзать его душу, вызывать беспокойство и чувство незащищенности. И когда он придет в норму – а Кэрол знала, что с ее помощью так и случится, – и все увидит в правильном свете, тогда, может быть, через пару лет, она вернет ему записи. К тому времени их содержание не будет для него новостью, и он отнесется к ним спокойнее.

Зябко ежась от холода, она поспешила обратно к входной двери. Завтрашний день будет тяжелым – ей придется солгать ему, как она задумала, но, когда буря стихнет, они начнут жизнь сначала.

Теперь все будет в порядке.

2

Джерри Беккер видел, как Кэрол вернулась в дом.

Что, черт возьми, все это значит?

Сначала она вышла с каким-то свертком, шла крадучись, затем обогнула дом и подошла к боковой стене, встала на колени в кустах и вернулась без свертка.

Какой-то бред!

Но какой-то бред мог быть как раз тем, чего ждал Джерри. Жена Стивенса явно что-то прятала. Но от кого? От мужа? Или от налоговой службы? От кого?

Джерри подождал несколько минут, пока не увидел, что свет в доме погас. Он улыбался. Пусть парочка в доме крепко заснет, а тогда он примется за поиски. Джерри умел искать и находить.

Ждать осталось недолго.

1

Среда, 6 марта

Джим проснулся с ощущением скованности, душевной боли и тошноты, как будто Чарли Уаттс использовал его затылок вместо турецкого барабана. В понедельник ночью он ни на минуту не сомкнул глаз. Он так старался заснуть – свернулся в клубок под одеялом и надеялся, что задремлет, проснется попозже и обнаружит, что все происшедшее ему просто приснилось. Но сон не шел. И он лежал здесь в темноте, напряженный и скованный; мысли в голове лихорадочно сменяли одна другую, а желудок сжимался в тугой тяжелый узел, пока не рассвело и его не позвала Кэрол. Только усталость и несколько уколов снотворного дали ему возможность поспать прошлой ночью. Но он совсем не чувствовал себя отдохнувшим.

Это никуда не годится. Ему нужно взять себя в руки. Он терпеть не мог жалеть самого себя, но ощущал, что готов ныть и плакаться на судьбу.

Но, черт побери, он имел право чувствовать себя страдальцем! Он пытался выяснить, кем были его родители, и обнаружил, что их у него не было. И еще хуже то, что он сам неизвестно кто.

Я – не я, я – частица кого-то еще!

Мысль об этом тяжелым грузом давила ему на грудь, вызывала спазм в желудке.

Почему? Почему я? Почему у меня нет матери и отца, как у всех остальных? Неужели я требую слишком многого?

Все оказалось таким чертовски нереальным!

Он прищурился от ярких лучей утреннего солнца, лившихся через окно. Часы показывали начало девятого. Почти машинально он потянулся за записями.

Их не было!

Он мог поклясться, что оставил их здесь, сбоку, на кушетке. Он вскочил и приподнял подушки, посмотрел под кушеткой, даже развернул скатанный матрас. Исчезли!

Казалось, сердце его выпрыгнет. Джим поспешно прошел через небольшой холл и гостиную в спальню. Запах свежесваренного кофе остановил его.

– Кэрол!

– Я здесь, Джим.

Что Кэрол делала дома? Сегодня у нее рабочий день. И тут до него дошло: очевидно, она забрала записи. Она прочитала их! О, только не это!

Он бросился в кухню.

– Кэрол! Папки! Где они?

Она поставила свою чашку кофе и обняла его за шею. Ее длинные светлые волосы струились по плечам. Она выглядела очень красивой.

– Я люблю тебя, Джим!

В другое время в нем проснулось бы желание, но сейчас все его чувства были подчинены одному.

– Записи – ты взяла их?

Она кивнула.

– И я их прочитала.

Джиму показалось, будто пол уходит у него из-под ног.

– Ради Бога, прости, Кэрол. Я не знал. Я правда не знал. Если бы я знал, я ни за что не женился бы на тебе.

– Знал – что? Что ты клон Хэнли?

Ее глаза смотрели так нежно, с такой любовью, ее голос звучал так ласково и успокаивающе. Как может она оставаться такой спокойной?

– Клянусь, я не знал.

– Какая разница, знал ты или нет?

– Какая разница? Как ты можешь так говорить? Я – шутка природы. Результат научного эксперимента!

– Неправда! Ты – Джим Стивенс. Мужчина, за которого я вышла замуж. Мужчина, которого я люблю.

– Нет! Я частица Родерика Хэнли!

– Ты Джим Стивенс, близнец Хэнли.

– Хотел бы я им быть! Он взял от себя кусок, засунул его в эту шлюху и вырастил меня как какой-нибудь черенок одного из наших цветущих кустов. Знаешь, как это делается? Отрежешь, воткнешь в землю, как следует польешь, и получается новый куст.

– Не говори так!

– А может быть, я не черенок. Я скорее опухоль. Вот что я такое. Чертова опухоль!

– Прекрати! – вскричала она, впервые проявляя горячность. – Я не позволю тебе говорить о себе такое!

– А почему? Все другие будут так говорить!

– Нет, не будут! Я – единственная, кто знает твою тайну, и ничего подобного мне в голову не приходит.

– Но ты – другое дело.

– Вот именно. Потому что никто больше ничего не узнает, если ты сам не расскажешь. И даже если расскажешь, никто тебе не поверит.

Она произнесла это таким непререкаемым тоном, что Джим с некоторой опаской задал следующий вопрос.

– Записи! Где они?

– Там, где им место! В мусоре.

– Не может быть!

Он выскочил и бросился к входной двери.

– Не старайся, – услышал он слова Кэрол за своей спиной. – Грузовик приезжал в половине седьмого.

Внезапно его охватила злость. Больше чем злость. Ярость.

– Ты не имела никакого права! Никакого права, черт побери! Эти записи принадлежали мне!

– Не спорю, они принадлежали тебе, но тем не менее я их выбросила. Если они еще не попали в печь для сжигания мусора, то окажутся там очень скоро.

Она говорила так холодно, так невозмутимо, не испытывая никаких угрызений совести. Ее отношение к собственной выходке выводило его из себя.

– Как ты могла!

– Ты не оставил мне иного выбора, Джим. Ты позволил этим записям поедать тебя живьем. Поэтому я от них избавилась. Ты собирался дать им возможность погубить твою жизнь. А я не могла находиться рядом и смотреть на это. Но теперь дело сделано. Их нет, так что тебе остается примириться с тем, что ты узнал, прийти в себя и продолжать жить. Тебе придется признать, что ты почувствуешь облегчение, если этих записей не будет все время при тебе, если ты перестанешь непрестанно возвращаться к ним, выискивая какую-нибудь ошибку, доказывающую их несостоятельность.

Она была права. Холодная логика ее рассуждений делала свое дело, она смягчала его гнев, но не избавляла от него. В конце концов, это были его записи. Его наследство.

– Ладно, – сказал он. – Их нет... Ладно... ладно.

Повторяя это слово, он ходил по кухне небольшими кругами. Его чувства приводили в беспорядок его мысли. Он не мог отделить их друг от друга. Он был уверен, что, если бы речь шла о чужой проблеме, он оставался бы спокойным, хладнокровным и здравомыслящим.

Но речь шла о нем самом!

–Я сделала это ради тебя, Джим, – сказала Кэрол.

Он посмотрел ей в глаза и увидел в них любовь.

– Я знаю, Кэрол, знаю. – Но что он в действительностизнал? В чем он мог быть теперь уверен? – Мне... мне нужно во всем разобраться. Это не займет много времени. Я должен пройтись.

– Не собираешься ли ты опять побывать в этом особняке?

– Нет, просто пройдусь. Я даже не выйду из дворика... Я не собираюсь никуда сбегать. Я просто должен побыть один. Недолго. Я просто...

Он открыл дверь кухни и вышел в задний дворик. Снаружи было холодно, но он этого почти не замечал. Кроме того, он не мог заставить себя вернуться в дом за курткой. Пока не мог. Проходя вдоль боковой стены дома, он заметил, что крышка люка водопроводного колодца сдвинута. Он поставил ее на место и продолжал свой путь.

2

Когда дверь закрылась, Кэрол облокотилась о плиту, стараясь удержать слезы. Никогда в жизни ей еще не приходилось вести такой тяжелый разговор.

Но он принесет результаты. Иначе быть не может!

Прошлой ночью она не спала ни минуты. Час за часом лежала и думала, как ей поступить. Рыдая, просить у него прощения за то, что она выбросила записи, и тысячу раз обещать, что она искупит свою вину? Или ей нужно лишь извиниться, признать, что она не права, и предоставить ему самому справиться с тем, что на него обрушилось? Так сказать, бросить мяч на его сторону корта?

Сердце подсказывало ей легкий путь, толкало броситься к люку и принести обратно эти проклятые записи. Она не хотела ссоры, которой конечно же не миновать утром. Но ей придется пойти на это. Дело было слишком важным, чтобы отступать.

Она выбрала второе. И все прошло нелегко. Боль и укор, которые она прочитала в его глазах, требовали от нее всей силы воли, чтобы не сказать ему, где спрятаны записи. Но она справилась, не поддалась искушению обнять его, приласкать и прошептать, что все будет хорошо. Вместо этого она толкала его, всячески побуждала снова стать хозяином своей жизни.

Добьется ли она этого? Она надеялась, что добьется. Надеялась, что сделала правильный выбор.

3

Впившись в ладони ногтями, Кэрол сидела в гостиной в напряженном ожидании, когда раздался звук открываемой задней двери. Это был Джим. Он вышел из кухни и стоял в гостиной, оглядывая комнату, но избегая смотреть на Кэрол. Наконец, засунув руки в карманы джинсов, он подошел к месту, где она сидела, и опустился рядом на кушетку. Она обратила внимание на то, что он не брит. Какое-то время он молчал, глядя прямо перед собой.

Кэрол смотрела на его измученное лицо, ей ужасно хотелось дотронуться до него, обнять. Но она сдерживала себя, ожидая, чтобы он сделал первый шаг.

Наконец, когда напряжение достигло такой степени, что она готова была закричать, он заговорил.

– Тебе не следовало выбрасывать эти записи, – сказал он, все еще уставившись в одну точку.

– Я должна была, – ответила Кэрол как можно мягче. – Я не имела права, но я должна была.

Помолчав, он продолжил:

– Я обдумал то, что ты сделала. Полагаю, что ты поступила правильно и очень, очень мужественно.

Она дотронулась до его руки у локтя и провела по ней вниз. Когда она коснулась его пальцев, он схватил ее ладонь.

– Но никто из нас не сумеет вычеркнуть из памяти то, что мы узнали из этих записей. Это останется, как клеймо. Это... – Его голос сорвался, и он сглотнул. – Не правда ли, получилось забавно? Я провел все эти годы в попытках выяснить, кто я такой, а теперь я должен выяснить, что ятакое.

Кэрол увидела, как по щеке его скатилась слеза, и сердце ее сжалось от боли за него. Она притянула его голову к себе на плечо.

– Ты – мой Джим. Вот кто и что ты. Для меня ничем и никем другим ты и не должен быть.

Джим зарыдал. Она никогда не видела его плачущим и тесно прижала его к себе; сердце щемило от непривычного зрелища. Наконец он выпрямился и отстранился от нее.

– Прости, – сказал он, всхлипывая и вытирая глаза. – Не знаю, что это меня повело.

– Все в порядке, правда же.

– Просто это такой шок! У меня внутри как будто все разорвалось. Не знаю, за что взяться. Совсем не хотел плакаться тебе в жилетку.

– Не говори глупостей. За эти последние несколько дней ты пережил муки ада. Ты имеешь право так вести себя.

– Ты действительно думаешь, что... когда говоришь, что случившееся ничего не значит? То есть значит страшно много для меня, но почему-то не имеет никакого значения для тебя?

– Оно ничего не меняет. То, что у нас было раньше, есть и теперь, если ты готов оставить все как есть.

Он обвел глазами ее лицо.

– Ты ведь правда так думаешь?

– Разумеется! Если бы я так не думала, записи все еще находились бы здесь, а меня бы уже тут не было.

Он впервые за все время улыбнулся.

– Да, ты, пожалуй, права. – И он схватил Кэрол за руку. – Кэрол, если я смогу тебе поверить, не отказывайся от своих слов. А я думаю, что смогу. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь в том, что ты была права, когда решила избавиться от этих бумаг.

– Слава Богу! Я боялась, что ты никогда мне этого не простишь, – искренне призналась Кэрол.

– Я тоже так думал. Но теперь я понимаю, что нужно продолжать жить, как раньше. Я не могу допустить, чтобы то, что я узнал, поработило меня. О том, что было, знаем только мы с тобой. Я могу продолжать жить, зная об этом. Я могу приспособиться к... тому, кто я.

В этот момент Кэрол решила, что только через много-много времени она расскажет ему, где спрятаны дневниковые записи.

– Просто оставайся тем же Джимом Стивенсом, за которого я вышла замуж, – сказала она. – Вот это по-настоящему важно.

Он снова улыбнулся.

–Ты уверена, что не хочешь никаких перемен? Сейчас у тебя, пожалуй, единственная возможность настоять на своем.

– Может быть, я хотела бы изменить только одно.

– Что?

– Когда в следующий раз что-нибудь тебя расстроит, не держи это больше в себе. Поделись со мной. Мы вместе тянем груз семейной жизни. Между нами не должно быть никаких секретов.

Он заключил ее в объятия и прижал к себе так тесно, что чуть не раздавил. Кэрол хотелось одновременно и смеяться, и плакать. Он вернулся, ее прежний Джим вернулся.

4

Грейс сидела в последнем ряду в зале на нижнем этаже особняка на Мюррей-Хилл и слушала проповедь брата Роберта. Вечер среды казался неподходящим временем для молебного собрания, но ее заинтриговали люди, которые называли себя Избранными. Особенно брат Роберт. В его аскетической внешности было что-то магнетическое, его окружал ореол мудрости, и в то же время он не казался недосягаемым. Он излучал любовь к Богу и простым смертным. А его голос, звучный и красивый, прямо-таки завораживал. Он говорил уже почти час, а казалось, что прошло только десять минут.

Внезапно он споткнулся на каком-то слове и замолчал. Он стоял у кафедры и ничего не говорил. На какое-то мгновение Грейс с ужасом подумала, что он смотрит на нее, но потом поняла – его взгляд обращен на кого-то позади нее. Она повернулась и увидела седовласого незнакомца, стоявшего в задней части зала.

Мартин немедленно поднялся со своего стула в передних рядах и подошел к незнакомцу.

– Это не публичное собрание, – сказал он негодующе.

Незнакомец немного смутился, держась как-то неуверенно.

– Я уйду, если вы настаиваете, – проговорил он. – Но неужели вы не разрешите мне послушать?

Тут Грейс узнала его. Это был человек, который стоял на другой стороне улицы и наблюдал за домом в прошлое воскресенье. Что ему здесь нужно?

Она посмотрела на Мартина. Тот был в нерешительности, не зная, как поступить. Они оба повернулись и вопросительно посмотрели на брата Роберта.

Грейс вспомнила, что в воскресенье монах заподозрил в этом человеке тайного врага, хотя и не знал его лично.

– Мартин, – возразил брат Роберт, – мы не можем никому отказывать в праве внимать гласу Господнему. Пожалуйста, садитесь, друг.

Грейс напряженно замерла, когда незнакомец уселся в конце последнего ряда, ее ряда, всего в двух стульях от нее. Она смотрела прямо перед собой и слушала брата Роберта, который возобновил свою проповедь. Но его явно что-то отвлекало. Он то запинался, то говорил слишком быстро, и теперь его проповедь не впечатляла так, как до появления незнакомца.

Грейс отважилась взглянуть на пришельца.

При ближайшем рассмотрении он оказался крупным мужчиной. Просторный светло-коричневый двубортный плащ придавал его массивной фигуре еще большую основательность. Цвет лица у него был смугловатый, а в седых волосах виднелись рыжеватые пряди. Высокие скулы, длинный прямой нос и никаких обвисших щек и подбородка, несмотря на его возраст. Он сидел прямо, не сутулясь, и его большие морщинистые руки лежали на коленях. На безымянном пальце левой руки виднелось золотое кольцо. Весь его внешний вид свидетельствовал о скрытой силе.

Он, очевидно, почувствовал ее взгляд, ибо повернулся в ее сторону и слегка улыбнулся, немного сощурив голубые глаза. Затем он снова стал слушать брата Роберта.

Грейс почувствовала, что напряжение покидает ее. Эта улыбка... она предназначалась для того, чтобы подбодрить не только его самого, но и ее. Этого человека бояться не следовало.

Служба закончилась обращением брата Роберта:

– Подай мне знак. Господи. Покажи нам Антихриста, чтобы мы могли противопоставить ему Твою святую силу.

После этого около двадцати собравшихся Избранных встали и, держась за руки, прочитали апостольский Символ Веры и «Аве Мария». Незнакомец не встал и не молился. Как и раньше, Грейс, молясь вместе с остальными, сложила руки перед собой.

Внезапно она почувствовала покалывание на лице. Она повернулась к незнакомцу и заговорила с ним. К своему ужасу, произносимые ею слова не принадлежали ей. Она говорила на незнакомом языке.

Седовласый господин поднялся со своего стула и, пораженный, уставился на нее. Она пыталась остановиться, но голос не повиновался ей, продолжая произносить странные, непонятные слова.

– Прекратите! – приказал незнакомец. – Вы не знаете, что говорите. Избранные поворачивались, чтобы посмотреть на нее. Брат Роберт, сияя, поспешил к ней.

– Грейс, тебя посетил Святой Дух! Не борись с ним! Вознеси хвалу Господу.

– Она никому не возносит хвалу, – сказал незнакомец.

– Вы понимаете язык, на котором она говорит? – изумленно спросил брат Роберт.

Прежде чем незнакомец успел ответить, Грейс умолкла. Незнакомец остался сидеть на своем месте, пока молящиеся один за другим покидали зал и, проходя мимо, рассматривали его. Вскоре в зале остались только Грейс, брат Роберт, Мартин и незнакомец. Брат Роберт подошел к нему и остановился рядом.

– Кто вы?

– Меня зовут Вейер, – ответил седовласый мужчина. – А как зовут вас?

– Брат Роберт из монастыря в Эгюбелле. – Никто из них не протянул руки для рукопожатия. – Вы знаете язык, на котором она говорила? Что она сказала?

– Вы не поймете.

– Не будьте так категоричны, – возразил брат Роберт.

Вперед выступил Мартин.

– Зачем вы пришли сюда? Почему вы прятались снаружи, наблюдая за нами?

Вейер озабоченно нахмурился.

– Не знаю. Я что-то здесь почувствовал. Мне казалось, меня влечет к людям, которые собираются в этом доме.

Грейс попыталась определить его чуть заметный акцент. Он походил на акцент англичанина, и тем не менее такого произношения, как у него, она никогда не слышала.

– Вы не принадлежите к нашему числу, – твердо и безапелляционно заявил Мартин.

– Совершенно верно. Но кто к нему принадлежит? Почему вы собираетесь здесь?

Брат Роберт вмешался:

– Мы приходим, чтобы вознести хвалу Господу и подготовиться дать бой Его врагу. Среди людей появился Антихрист. Мы ждем знака.

– Антихрист?

– Да, Дух зла во плоти.

Мистер Вейер пристально посмотрел на брата Роберта, затем на Грейс; его тяжелый взгляд обжег ее, как удар хлыста.

– Значит... вы знаете.

Брат Роберт кивнул.

– Сатана явился, чтобы попытаться предъявить свои права на этот мир.

– Мне ничего не известно о Сатане, но что-то надвигается. Я не понимаю, почему это затронуло именно вас?

Мартин так и вскинулся.

– Что вы имеете в виду? Мы вовсе не тронутые, а такие же нормальные люди, как все остальные, даже более нормальные!

–Я имею в виду, что вам дарована особая чуткость, ниспослано предупреждение, вам дано знать. Почему именно вам?

– А почему бы и нет?

– Потому что ваших жалких сил недостаточно, чтобы вести эту борьбу.

– И вы полагаете, именно вам предстоит возглавить нас? – спросил Мартин.

Мистер Вейер горько усмехнулся и отрицательно покачал головой.

– Нет, я не хочу иметь с этим ничего общего. Я больше этим не занимаюсь. По правде говоря, я думал, что все кончилось.

– Это никогдане кончается, – заметил брат Роберт.

– Возможно, вы и правы. Думаю, мне следовало бы об этом знать. Но я тешил себя напрасной надеждой.

– О чем вы говорите?

– Вы не поймете.

Брат Роберт опустил глаза и тихим шепотом произнес:

– Я побывал в дальних странах. Я повидал такие места, которые добрым людям видеть грешно. Я читал запретные книги...

– Неужели это разрешается монаху? – спросил Вейер.

– "Познай врага своего" – мудрое изречение. Как Бог являет себя миру в разных обличьях, так и дьявол тоже. Я окунался в бездну ужасающего зла и устоял перед ним, ни разу не поддавшись его соблазнам.

Вейер внимательно рассматривал брата Робертами, покачав головой, сказал:

– Но нельзя пройти по горячим углям, не обжегшись.

– Верно. Пережитое сделало меня... более, как вы говорите, чутким. Похоже, я приобрел шестое чувство, нечто вроде ощущения запаха, исходящего от деяний дьявола. А здесь этот запах очень силен...

– Не совсем здесь, – сказал мистер Вейер. – Дальше к востоку.

Брат Роберт пристально посмотрел на него.

– Вы тоже его ощущаете?

– Как сказал ваш друг, – Вейер кивнул в строну Мартина, – я не принадлежу к вашему числу.

– Я это знаю, – ответил брат Роберт. – И все же вы один из нас.

– Был, был, но перестал им быть.

Когда мистер Вейер встал, Грейс показалось, что он возвышается над всеми ними, как гора. Отступив на шаг, она обратилась к нему:

– Пожалуйста, скажите мне, на каком языке я говорила.

– На языке древних.

– Я никогда о таком не слышал, – заявил Мартин.

– Никто не говорил на нем много тысячелетий.

– Я вам не верю! – запальчиво воскликнул Мартин.

– Замолчи, Мартин, – одернул его брат Роберт. – Я ему верю.

Грейс посмотрела в глаза брата Роберта и, впервые осознав всю чудовищность происходящего, почувствовала слабость. Она повернулась к мистеру Вейеру. Его глаза смотрели куда-то вдаль. Он говорил скорее сам с собой, чем с ними:

– Я не знаю, где он скрывался все эти годы, но теперь, похоже, он нашел путь назад.

– Сатана всегда скрывается где-то рядом, – возразил брат Роберт. – Но теперь он воплотился в человека и готовится напасть на человечество.

– Сатана? – переспросил незнакомец. – Разве я упоминал Сатану? – Он пожал плечами. – Ладно. Дело в том, что вам нужна будет помощь.

– Какого рода помощь? – спросила Грейс.

– Не знаю. Некогда существовал человек, но его больше нет. А теперь... – Он замолчал и поочередно взглянул на Грейс, затем на брата Роберта и, наконец, на Мартина. – Может быть, кто-то из вас его заменит.

– Но кто? – спросил брат Роберт. – Как мы узнаем его?

Мистер Вейер повернулся и направился к двери.

– Не имею ни малейшего представления. Но это должен быть кто-то особенный. Кто-то очень особенный.

С этими словами он удалился. Грейс вопросительно смотрела на брата Роберта и раздумывала над тем, кто это мог быть.

1

Пятница, 8 марта

– Какую песню вы насвистываете, святой отец?

Билл поднял глаза и увидел Никки по другую сторону письменного стола. Никки, одетого, чтобы провести уик-энд с Кэлдерами.

– По-настоящему старинную песню, которая называется «Наступил великий день».

– А что в нем великого?

– Все, Никки. Все.Солнце взошло, рабочая неделя почти закончилась. Весна наступит всего через две недели. Великий день с утра до ночи.

У него чуть не закружилась голова, и ему с трудом удалось сдержать распиравшую его радость. Он пока не мог поделиться с Никки всеми подробностями, но его не оставляла уверенность, что вечером этого воскресенья у них будет повод для праздника.

Билл потянулся через стол и поправил галстук Никки. Галстук был слишком ярким и слишком узким и свисал ниже туго затянутого ремня; модным его не назовешь, но он оказался самым чистым из трех наличных красных галстуков. Воротник белой рубашки Никки болтался на его тонкой шее, а рукава синего блейзера были коротки, как и серые брюки, из-под которых торчала резинка белых носков.

В целом Никки являл собой зрелище, могущее привести продавцов магазина «Братья Брукс» в ужас, но его костюм состоял их всего самого лучшего, что можно было извлечь из пестрого набора пожертвованной приюту более или менее приличной одежды с чужого плеча, которую они называли парадной. Впрочем, Билл и не стремился, чтобы его дети отправлялись в гости в семьи чересчур нарядно одетыми. Одежда Никки взывала: «Дайте этому мальчику дом!»И вероятно, это было к лучшему.

Что важнее всего, у него был отмытый и аккуратный вид. Чистые волосы зачесаны назад, что было в известном смысле палкой о двух концах: такая прическа скрывала нескладные выступы на черепе, но выставляла на обозрение большее число угрей на его лбу. Одежда для игр и немного чистого белья лежали в видавшей виды холщовой сумке, которая стояла на полу рядом с мальчиком.

– Нервничаешь?

– Не-а. Я повидал много таких уик-эндов.

– Тебя не бросает в пот, да? Просто крутой парень отправляется на уик-энд.

– О'кей. – Никки улыбнулся нехотя и робко. – Наверное, немного нервничаю.

– Будь самим собой.

Его глаза загорелись.

– Можно?

– Если подумать, да.

Они оба улыбнулись шутке, понятной только им двоим.

Раздался звонок внутреннего телефона.

– Кэлдеры приехали, – сообщила сестра Мириам из вестибюля.

– Мы идем.

Билл взял сумку Никки, положил руку на его плечо и повел мальчика вниз на первый этаж.

– Вот так-то, малыш. Не ударь в грязь лицом перед ними, и ты попадешь в хорошее место.

Билл почувствовал, как рука Никки обхватила его сзади, и мальчик прижался к нему.

2

Билл прощально помахал Никки, когда Кэлдеры отъехали, усадив его на заднее сиденье своего нового «доджа», затем поспешил обратно в свой кабинет и достал из-под пресс-папье письмо. Оно прибыло сегодня утром из Духовного управления Мэриленда, и он читал и перечитывал его уже сотни раз. Ему предлагалось место в средней школе Лойолы в Балтиморе. Он предпочел бы колледж Лойолы, но в любом случае это был шаг в правильном направлении. Он мог явиться туда 1 июня, а с сентября начать работать учителем богословия... если он все еще намерен сменить свою нынешнюю должность на должность учителя средней школы.

Намерен?Он умиралот желания оставить свою нынешнюю должность.

И какая прекрасная местность предлагается ему! Всего сорок пять минут езды по скоростному шоссе Балтимор – Вашингтон, и он в столице, прямо в центре политической жизни. В округе Колумбия всегда что-нибудь происходило, например, как раз сейчас сенатом рассматривался новый законопроект о гражданских правах.

И он уедет далеко от Кэрол. Несколько сот миль помогут ему избавиться от греховных мыслей по ночам. Может быть, тогда к нему вернется здоровый сон.

Он поцеловал письмо и положил его обратно под пресс-папье.

Никки найдет себе дом, а я смогу жить тем, чем живет все человечество.

И он начал напевать: «Все вокруг расцветает вместе с розами».

3

Земля оттаяла, и уик-энд обещал быть теплым, поэтому Иона решил пораньше заняться огородом. Чаще всего по пятницам, возвращаясь домой вечером с завода, он чувствовал себя без сил. Но в последнее время жизненная энергия кипела в нем, и огород не хуже любого другого места годился для того, чтобы эту энергию пустить в дело. Быть может, в этом году ему удастся вырастить салат-латук.

Однако первым делом ему нужно было построить вокруг огорода хороший заборчик, чтобы закрыть к нему доступ кроликам. Он хотел бы использовать сетку из колючей проволоки, чтобы маленькие жадные грызуны напоролись на нее, если вздумают прыгать в его огород. Но соседи поднимут шум, когда то же самое случится с их необузданными отпрысками, которые всякий раз норовили срезать углы, перебегая через его задний двор.

Так что ему пришлось остановить выбор на обыкновенной мелкой проволочной сетке.

Иона собирался установить на каждом углу огорода столбики и между ними натянуть сетку. Высота в три фута будет более чем достаточной.

Он начал рыть ямку для первого углового столбика. Восемнадцати дюймов хватит. Иона с удовольствием прислушивался к хрусту, с которым лопата врезалась в мягкую почву, ему нравилось видеть, как рвутся бесчисленные корешки, когда он вгонял лопату ногою в землю. Было приятно разрывать их тонкие сплетения. Годы взаимодействия, обмена между почвой, питательными веществами, бактериями, насекомыми и растительностью – все это навсегда нарушалось одним ударом лопаты.

На глубине примерно в фут земля оказалась красного цвета.

Странно. Он не знал, что здесь встречается глина. Но тут он увидел, что это не глина – землю окрашивала красная жидкость, просачиваясь вверх по капиллярам. Он опустился на четвереньки, чтобы лучше рассмотреть ее, и принюхался.

Кровь.

Сердце Ионы вдруг сильно забилось, и его охватило возбуждение. Это не было галлюцинацией. Красная жидкость существовала на самом деле. Еще один знак в череде знаков, явленных ему на протяжении всей жизни.

Затаив дыхание, он смотрел, как густая красная жидкость собирается в ямке, поднимается до ее краев, а затем тонкой струйкой медленно устремляется в огород. Ионе хотелось, чтобы она заполнила его целиком, хотелось смотреть, как она остывает и свертывается с наступлением сумерек, но в малюсеньких, тесно прижатых друг к другу задних двориках не было секретов от соседей. Нельзя допустить, чтобы они заинтересовались тем, что происходит во дворе у Стивенсов.

Он неохотно стал засыпать выкопанную ямку, останавливая алый поток. Закрыв ее дерном, он отошел, попытался сдержать возбуждение и постоял, задумавшись.

Кровь текла в его заднем дворике! Как можно это истолковать? Только как весть о смерти. Смерти кого-то, кто близок его дому? Это также знак того, что ход событий убыстряется и что он не должен попусту терять время. Сейчас ему не до огорода.

1

Воскресенье, 10 марта

Ты идешь через стонущий лес у Тарговиста и любуешься его красотой. Великолепные деревья вытянулись по обе стороны дороги, ведущей на юг, дороги, по которой движутся турки. Молодой лес, ему всего несколько дней, и тем не менее в нем двадцать тысяч деревьев. Ты обхватываешь ствол одного из них, и кончики твоих большого и среднего пальцев сходятся. Порывы ветра, играя листвой этого леса, проносятся по нему не легкими вздохами, а душераздирающими воплями.

Двадцать тысяч молодых деревьев, и все посажены недавно. Никогда тебе не приходилось наблюдать предсмертную агонию стольких людей сразу. От этого зрелища у тебя появляется легкость в мыслях и кружится голова. Ты поднимаешь глаза к верхушкам деревьев, где ждут прихода Мохаммеда II посаженные на кол враги дорогого Влада, реальные и воображаемые, мужчины, женщины и дети, мертвые и умирающие, румыны, турки, немцы, болгары и венгры.

Лес этот неподвижен. Громкие стоны наполняют воздух, но ветки колышутся лишь слегка или не колышутся вовсе. Ибо жертвы знают, какая невыносимая боль пронзает их при малейшем движении. Для каждого из несчастных кошмар длится уже целую вечность, с того времени, когда длинный, но не слишком острый кол вгонялся глубоко в прямую кишку, или во влагалище, или в горло или его вонзали в живот, а потом, подняв жертву – мужчину, женщину или ребенка – на этом коле в воздух, втыкали его в землю вдоль дороги.

У тех, кому повезло, кончик кола быстро находил жизненно важный орган или артерию, и смерть спасала их. Ты проклинаешь их слишком скорую, тихую, благословенную смерть. Но у скольких других кол движется медленнее, резкими толчками, безжалостно пролагая мучительный путь через внутренности, когда под весом тела он неумолимо ползет вниз. Иногда наступает своего рода передышка: это бывает, когда кол упирается в кость и останавливается. Тогда надо избегать малейшего движения, даже самой слабой дрожи от боли. Но страшнее всего ветер.

Ты слышишь тихий плач прямо над твоим правым плечом. Безумные от боли глаза молодой девушки умоляюще смотрят на тебя сверху. По-видимому, воткнутый, в нее кол наткнулся на что-то, и это не пускает его дальше. Глаза молят о помощи. Ты улыбаешься. Да, ты поможешь. Ты берешься за кол и изо всех сил трясешь его. Тебя вознаграждает хриплый, безумный вопль, когда ее тело неожиданно опускается вниз на три дюйма. По колу льется кровь, она струится по твоей руке.

Ты облизываешь пальцы...

Кэрол проснулась и бросилась в ванную комнату, не в силах остановить рвоту.

Эти сны! Сегодняшний был самым ужасным. Что с ней случилось? Господи, молю Тебя! Эти сны... когда же они прекратятся?

2

Она уже чувствовала себя лучше, хотя мысль о сновидении вызвала у нее тошноту. У них кончилось молоко, и она пошла в Стэн-маркет, чтобы купить большую бутылку. И вот она стоит у прилавка, не замечая, что из вощеной бутыли, которую она держит в одной руке, капает молоко, а другая ее рука сжимает пятидолларовую бумажку вместе с коробкой пончиков. Она стоит и, не отрывая глаз, смотрит на выставленную на прилавке местную бульварную газету. У нее становится сухо во рту, когда она видит заголовок на всю первую полосу «Лайт»:

ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЙ УЧЕНЫЙ ОСТАВЛЯЕТ СВОЕ СОСТОЯНИЕ САМОМУ СЕБЕ!

О Боже! Этого не может быть!

Она бросила все на прилавок и схватила газетку, моля Бога, чтобы это оказалось простым совпадением, еще одной «уткой», на которые так падка «Лайт» с ее сенсациями о привидениях, колдунах и мерзких чудовищах.

«ЧИТАЙТЕ СТАТЬЮ НА СТРАНИЦЕ ТРИ» – было напечатано в нижнем правом углу. Дрожащими руками она раскрыла газету.

Господи, не дай этому случиться!

Но ее молитва осталась без ответа. Она чуть не закричала, когда увидела подпись: «Джеральд Беккер».

– Все это читают, – обратилась к ней рыжеволосая женщина за прилавком, жуя жвачку. – Надо было заказать вдвое больше экземпляров. Они так хорошо раскупаются.

Кэрол почти не слышала ее. Она увидела фамилию «Хэнли» в первой строчке и слово «клон» во второй. Она судорожно прижала газету к груди, и ноги понесли ее к двери.

– Эй! – окликнула ее женщина. – Вы забыли...

Кэрол с трудом произнесла:

– Оставьте себе сдачу, – и, выскочив из магазина, бросилась к машине. Она должна приехать домой, показать Джиму газету раньше, чем это сделает кто-нибудь другой.

Мчась через центр Монро, Кэрол снова и снова повторяла:

Как? Как Беккер обнаружил это? Как?

Въехав на подъездную дорожку, она обежала дом и раздвинула рододендроны. Верхняя крышка люка была закрыта. Кэрол подняла ее и в ужасе увидела, что пакет исчез. Там, куда она положила его, на песке осталась вмятина, а самих дневников не было.

Она вбежала в дом. Джим сидел в мягком кресле. Ее словно ножом резануло по сердцу, когда она увидела его бледное потрясенное лицо.

– Кто-то оставил это на крыльце, – сказал он, поднимая экземпляр «Лайт».

– О Джим!

– Как это случилось, Кэрол? – спросил он, глядя на нее с такой мукой, что ей хотелось плакать.

– Джим! Это не я!

– Так как же Беккер получил этот материал? В его статье есть абзацы, слово в слово повторяющие письмо Хэнли мне. Как это могло случиться, если записи, по твоим словам, были сожжены?

Пронзительно зазвонил телефон. Аппарат стоял у локтя Джима, но он и не подумал снять трубку. Когда Кэрол направилась к аппарату, он сказал:

– Оставь его в покое. Это просто какой-нибудь репортер из ежедневных нью-йоркских газет, который хочет узнать, правда ли то, что написано в «Лайт».

– О!.. – Положение было ужасным и становились все хуже.

– Ты не ответила на мой вопрос, Кэрол. Как?

– Потому что на самом деле я их не выбросила.

Джим медленно встал с кресла.

– Что?

– Я... я только сказала тебе это, чтобы ты не искал их. В действительности я спрятала их в водопроводном люке до...

Он сделал два шага к ней.

– То есть солгала мне, что выбросила их?

– Да, видишь ли...

Он подошел ближе, глаза его сейчас пылали гневом, были почти безумными. А проклятый телефон всё звонил и звонил.

– Ты солгала тогда, но сейчас ты говоришь правду?

– Да.

На его лице была написана такая ярость, что она испугалась.

– А откуда я знаю, что ты не лжешь теперь?

– Потому что я не стала бы лгать!

– Но ты уже солгала! – Он поднес заголовок, напечатанный в «Лайт», к самым ее глазам и закричал: – Прощу настоящую Кэрол Невинс Стивенс встать и сказать мне, почему она так поступила со мной!

Кэрол больше не могла сдерживаться. Она зарыдала.

– Но, Джим, я здесь ни при чем! Это несправедливо!

Телефон перестал звонить.

– Что ж, с этим, по крайней мере, согласимся, – сказал он более мягко и показал на газету. – Я знаю, что ты не имела такого намерения, но тебе придется чертовски много объяснить мне.

Она рассказала ему все – начиная с того, как прочла дневник, и кончая тем, как спрятала записи в водопроводном люке и на следующее утро поведала ему выдуманную историю.

– Как я хочу сейчас, чтобы они действительно были сожжены! – воскликнул Джим.

– Я тоже. О, ты не знаешь, как я хочу этого! Но они принадлежали тебе! Мне казалось, я не вправе уничтожать их.

– Да, они принадлежали мне! – Он вздохнул. – Пожалуй, я пойду в особняк на какое-то время.

– Не надо! – воскликнула она, когда он повернулся и направился к двери. – Не убегай от этого. Мы сможем справиться вместе.

– Я уверен, что сможем. Я ни от чего не убегаю. Просто мне нужно немного побыть одному. Всего несколько часов. Мне нужно продумать, как вести себя в этих условиях. – Он постучал себе по лбу. – Продумать здесь. После этого мы встретим то, что предстоит, вместе, если ты все еще со мной.

– Ты знаешь, что я с тобой.

Его лицо походило на неподвижную маску.

– Хорошо. Увидимся позже.

И он вышел и зашагал по подъездной дорожке. Глядя ему вслед, Кэрол чувствовала себя так, будто вокруг ее шеи стягивается петля.

Это целиком и полностью ее вина. Боже мой! Как она могла втянуть их в подобную историю? И как им удастся выбраться их всего этого?

За ее спиной снова зазвонил телефон.

3

Билл сидел в своем кабинете и пил вторую чашку кофе, просматривая «Санди таймс». Это время дня было его любимым. Мальчики были заняты завтраком, и в приюте царила тишина. Он отслужил раннюю мессу в церкви Пресвятой Девы из Лурда, и теперь у него оставалось немного времени для себя.

Сегодняшнее чтение газеты доставляло ему особенное удовольствие потому, что в разделе «Новости за неделю» было полно информации о предстоящих через два дня первичных выборах в Нью-Хэмпшире и рассказывалось, как Маккарти брал верх над президентом Джонсоном. Правда, никто не предполагал, что он действительно сумеет победить теперешнего президента, но, если он добьется приличных результатов, это может оказать влияние на дальнейшей ход избирательной кампании и, возможно, на позицию демократов относительно войны, когда они соберутся на конференцию.

Билл вздохнул и посмотрел в окно. Больше чем когда-либо ему хотелось быть в Нью-Хэмпшире в ближайшие семьдесят два часа. Но этого не случится. И он не сумеет побывать на других первичных выборах, если не решится написать письма в Духовные управления Нью-Йорка и Мэриленда.

Он вставил лист бумаги в старую пишущую машинку «Олимпия» серого цвета, которую родители подарили ему по окончании средней школы, и начал стучать на ней. Он уже заканчивал первое письмо, когда его прервал робкий стук в дверь кабинета.

– Отец Райан!

Это была сестра Мириам.

– Что, сестра? Что-нибудь случилось?

– Даже и не знаю, как сказать. – Сестра Мириам держала в руках свернутую газету, и вид у нее был на удивление таинственный. – Как звали вашего друга, который приходил сюда несколько недель назад, того, кто хотел просмотреть документы? Не Стивенс ли?

– Совершенно верно, Джим Стивенс.

– Это тот, кто унаследовал состояние Хэнли?

– Да, тот. Почему вы об этом спрашиваете?

– Я хочу, чтобы вы знали, святой отец, я не из тех, кто регулярно читает подобного рода издания, – сказала она, развертывая газету и протягивая ее ему. – Но в этой газете говорятся очень странные вещи о вашем друге и докторе Хэнли.

Билл взял газету и нахмурился, увидев экслибрис «Лайт» – пресловутое «левое ухо» и ее девиз: "Новостям, которые прячутся от дневного света, не скрыться от света «Лайт».* Сестра Мириам была образцовым членом «Благотворительной организации монахинь», но она увлекалась журналами, печатавшими сплетни, и бульварными газетенками. «Лайт» была одной из худших образцов последних.

* Лайт (light) – в переводе с английского означает «свет».

– Здесь пишется о Джиме Стивенсе? – спросил он, открывая страницу три.

– По-моему, они именно его имеют в виду.

Билл проглядел первый абзац и увидел имена Джима, Родерика Хэнли и упоминание Монро и Лонг-Айленда. Статья оказалась длинной.

– Можно я верну вам газету позднее, сестра?

– Разумеется, – ответила она заговорщическим тоном, несомненно считая, что обратила его в свою веру. После этого она ушла, оставив его один на один с «Лайт».

Спустя пятнадцать минут Билл закончил чтение статьи и, встав, принялся взволнованно ходить по комнате. Он был потрясен.

Бред собачий! Все это бред собачий! И ничем другим быть не может!

Но у газеты должен быть совершенно неопровержимый источник, чтобы осмелиться напечатать такое. Иначе Джим подал бы в суд, и этой газетенке пришлось бы выложить в качестве штрафа все свои средства до последнего цента. А потом он вспомнил звонок Кэрол на прошлой неделе, ее слова о том, как сильно Джим расстроился, выяснив, кто его мать. Надо думать! Если то, что написано в статье, правда, у него и матери-то не было. А также и отца!

Что я говорю?

Конечно, это неправда. Как такое может быть правдой? Это просто научная фантастика!

Но ведь Джим во вторник был ужасно подавлен.

Боже, подумал Билл, видел ли уже Джим эту статью? Билл не желал первым говорить ему о ней, но хотел быть рядом, если Джиму понадобится друг. А ему понадобятся друзья, если крупные газеты и телевидение ухватятся за эту историю.

А как же Кэрол? Она, вероятно, страдает не меньше Джима.

Он набрал номер их телефона, но номер был занят. После еще трех неудачных попыток Билл понял, что ему нужно отправляться в Монро. Что-то подсказывало ему, что он будет там нужен.

4

Начало воскресного собрания запаздывало. Брат Роберт еще не появился, и если он вскоре не приедет, начать вместо него попросят кого-нибудь другого. Грейс надеялась, что никто не предложит ей выступить. Она не знала, что нужно говорить.

Грейс оглядела зал, где люди переговаривались, сбившись в небольшие группы. Казалось, Избранные чего-то ждут. Мартин выглядел бледнее, чем всегда, и был особенно нервозен. Она сама чувствовала нервное напряжение и видела его в глазах других. Только странный мистер Вейер не поддавался этому настроению. Он сидел один в заднем ряду, на том же месте, что и в среду, и смотрел куда-то в пространство.

Внезапно вбежал брат Роберт. Глаза его лихорадочно блестели. Он размахивал газетой.

– Вот оно! – прокричал брат Роберт, поднимая газету над головой. – Знак, которого мы ожидали! Он подан!

Он пробежал мимо нее в переднюю часть зала. Аура мира и покоя, всегда сопутствовавшая ему, исчезла. Когда он всходил на кафедру, движения его были резкими. Его обычно мягко глядевшие карие глаза сверкали в флюоресцентном освещении. Он излучал нервную энергию, когда начал креститься, не дожидаясь, пока Избранные усядутся.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, благословляю Собравшихся. Друзья, нас всех Святой Дух коснулся особенным образом. Нам выпало благоволение узнать о воплощении Духа зла, родителя лжи, Антихриста, который сведет на нет весь труд Сына Божьего, его последователей и его Церкви, который погрузит мир в вечную тьму. Мы ощущали его присутствие, но мы не знали, в каком обличье он появится.

Брат Роберт поднял первую полосу газеты. Грейс узнала «Лайт».

– Теперь мы знаем!

– То, что рассказано на этих страницах, фантастично, невероятно. Я уверен, эта история будет воспринята как бред сумасшедшего и из-за фантастичности ее содержания, и из-за дурной репутации листка, ее напечатавшего. Но разрешите мне сказать вам, друзья, – рассказана правда!

Почему я это знаю? Потому что сегодня утром, когда я проходил мимо газетного киоска на углу, меня посетил Святой Дух. Он обратил мое внимание на заголовок, побудил меня взять газету и прочитать ее. И когда я читал эту статью, я знал, что в ней каждое слово – правда!

Брат Роберт свернул газету и стал стучать ею по ладони, продолжая говорить:

– "Пути Господни неисповедимы, когда он творит чудеса". Он позволил, чтобы сын его Иисус родился в семье бедного плотника! Он позволил блуднице Марии Магдалине утешить Его сына, когда тот нес крест на Голгофу. И Он выбрал дрянную клеветническую газетенку, чтобы показать своим Избранным, кто – Антихрист.

«Лайт» рассказывает историю ученого, который с типичной самонадеянностью, свойственной всем ученым, считающим жалкий человеческий мозг способным раскрывать тайны природы, созданной Богом, решил сам сыграть роль Бога. Этот человек посягнул на предначертанный Всевышним способ воспроизведения рода человеческого и в наглой попытке узурпировать силу Господню вызвал к жизни нечто мерзкое. Этот ученый взял частицу собственной плоти и вырастил из нее другое человеческое существо! Но назвал это существо «клоном» – точной копией самого себя. Да! Он сыграл роль Бога, создав по образу и подобию своему другое существо.

Грейс онемела от удивления. Как такое оказалось возможным? Она посмотрела туда, где сидел мистер Вейер, и заметила, что впервые после своего появления здесь он проявил интерес к тому, о чем говорилось. Очень большой интерес. Подавшись вперед, он не отрывал глаз от брата Роберта.

– Но вы спросите: «Какое отношение это имеет к Антихристу?» Допустите Святого Духа в свой разум, как это сделал я, и вы увидите, что существо, созданное в результате этого богохульного эксперимента, не человек. О! Он может иметь вид человека, вести себя как человек, говорить как человек, но он пуст, у него нет души. Нет души!Откуда он мог получить душу? Он – не обычный смертный, рожденный мужчиной и женщиной и поэтому обладающий душой. Нет! Он просто набор клеток, дарованных ему ученым, играющим роль Бога! А будучи таковым, он представляет собой прекрасное вместилище для Сатаны! Дух зла поселился в его не имеющем души теле и готов лишить человечество спасения, дарованного ему Иисусом Христом!

Избранные разразились криками изумления и испуга. Грейс молчала. Она обхватила себя руками, пытаясь защититься от ледяного холода, постепенно пронизывавшего каждую клеточку ее тела.

– Прикиньте хорошенько, – продолжал брат Роберт. – Месяц назад Святой Дух оповестил нас о появлении Антихриста. Мы ощущали его отвратительное присутствие. Согласно этой статье, сегодня исполнилось четыре недели со дня гибели этого ученого в авиационной катастрофе.

Сегодня как раз месяц? В авиационной катастрофе?Эти слова вызвали у Грейс какое-то смутное воспоминание. Ощущение холода становилось все настойчивее.

– Когда было зачитано его завещание, оказалось, что ученый оставил все свое состояние – много миллионов долларов – молодому незнакомцу, который выглядит совсем так, как тот выглядел в молодости. Среди бумаг ученого нашли дневниковые записи с подробной регистрацией богохульственного эксперимента. Они-то и поведали всю эту отвратительную историю.

Пока брат Роберт вел свой рассказ, смятение все больше овладевало Грейс. Это слишком уж походило на...

– И не кажется ли вам странным и так кстати для Наследника, ибо такое прозвание я дал ему – Наследник Духа зла, что его создатель умер как раз в то время, когда мы познали угрозу Антихриста? Разве случайно то, что это лишенное души существо внезапно становится сказочно богато? Что внезапно оно получает огромный капитал, который вскоре может превратиться в еще большее состояние и обеспечить ему влияние, дать возможность навязать человечеству свою волю?

Неужели я единственный усматриваю во всем этом нечто большее, чем простую случайность?

Избранные хором закричали: «Нет, нет!» Грейс посмотрела на мистера Вейера и увидела, что он бросил взгляд в ее сторону. Выражение его лица было мрачным.

– Боюсь, – тихо сказал он Грейс, – что ваш брат Роберт может оказаться прав. Даже более прав, чем он думает.

Брат Роберт продолжал:

– Кто знает, какие планы задумал Дух зла, чтобы уничтожить плоды труда Сына Божьего и его последователей? Я уверен, что ни в одном кошмарном сне не приснятся те ужасы, которые, по его замыслу, ждут нас.

Но в ход событий вмешивается и другая сила. Сила, избравшая нас возглавить борьбу против этой мерзости. Вскоре мир узнает о нем как о клоне покойного ученого. Но мы знаем, что он – нечто большее, гораздо большее. Мы знает его как Антихриста, и наша задача – остановить его!

– Но как? – воскликнул Мартин из переднего ряда.

– Разоблачить его! – Брат Роберт хлопнул по кафедре свернутой газетой. – Пусть мир узнает, кто он! Предупредить – значит заранее вооружить! Истина и мощь Сына Божьего, истинного Христа, явятся нашим оружием против него!

– Как мы все это осуществим? – раздался еще один голос.

– Мы отправимся туда, где он живет! Мы проведем демонстрацию. Негры в нашей стране устраивают демонстрации за гражданские права. Те, кого называют «хиппи», устраивают демонстрации за мир. Избранные проведут демонстрацию за Христа. Статья в «Лайт» оповестит об Антихристе многих. Быть может, он к этому стремится. Однако мы обеспечим ему такую известность, какой он совсем не хочет. Куда бы он ни направился, кто-нибудь из нас будет рядом с плакатом, разоблачающим его как богохульное отродье, как орудие Сатаны. На телеэкране, на фотографиях, в газетах наш призыв, призыв Господа нашего будет виден на втором плане.

– Аминь! – вскричал Мартин.

– Аминь! – подхватывали один за другим Избранные, вскакивая со своих мест.

Даже Грейс поддалась всеобщему энтузиазму. Страстная убежденность брата Роберта, который, размахивая свернутой газетой как мечом, расхаживал по залу, уняла ее внутреннюю дрожь.

– Кое-кто будет смеяться над нами, но большинство поймет нас. А когда Антихрист попытается навязать миру свою волю, люди вспомнят наш призыв, и сомнения поселятся даже в сердцах неверующих. Мы можем сорвать его планы, друзья! С помощью Святого Духа мы можем нанести ему поражение. Мы можем! И мы начнем сейчас же! Сегодня!

Все присутствующие были на ногах. Все, кроме мистера Вейера. Они восхваляли и воспевали Господа, многие на непонятных языках.

– А где мы найдем его? – спросил Мартин, когда шум голосов стал стихать.

– Недалеко отсюда, – ответил брат Роберт, – потому-то мы, как я полагаю, и избраны Святым Духом. Он живет недалеко, на Лонг-Айленде, около Глен-Коув. В городке под названием Монро.

Внезапно все прежние мучившие Грейс тревоги обрушились на нее с новой силой.

Монро! Нет, это не может быть Монро!

–Как его зовут? – громко спросил Мартин.

Грейс захотелось заткнуть уши и не слышать ответа, не слышать имени, которое она уже угадала.

– Джеймс Стивенс, – ответил брат Роберт. – Существо, которое называет себя Джеймсом Стивенсом, и есть Антихрист.

Нет! Не может быть. Ведь это муж Кэрол!

Зал поплыл перед глазами Грейс, и она погрузилась в небытие.

5

Кэрол поговорила по телефону с парой репортеров, в первую очередь из «Таймс» и «Пост». Затем отключила аппарат. Теперь она могла довольно точно представить себе, каким образом проклятая статья появилась в «Лайт». Оба репортера рассказали ей, что Джерри Беккер обращался в их газеты, а также в «Ньюс», но те не проявили никакого интереса. Они решили, что он псих и что дневниковые записи, по его словам принадлежавшие Хэнли, поддельные.

Этот хорек Беккер украл записи из водопроводного люка! Это единственное объяснение. Но как он умудрился найти их там? – недоумевала Кэрол. Впрочем, теперь это уже не играло роли. В конце концов, надеялась она, Джим обвинит Беккера в краже со взломом, но сейчас ее интересовало только душевное состояние Джима. Сегодня утром он был на грани срыва, а худшее еще ждало его впереди.

Кэрол бродила по дому, проклиная себя. Она совершила несколько страшных ошибок. По существу, в этом ужасном происшествии прежде всего виновата она. Если бы она не была такой чертовски нерешительной, все обошлось бы. Она должна была просто выбросить записи, как она первоначально намеревалась. Или, что еще лучше, вынести их на задний двор, облить бензином и поджечь. Тогда они не попали бы в руки ни Джима, ни Джерри Беккера.

Если бы...

Она услышала громкий стук в дверь и поспешила к ней, моля Бога, чтобы это был Джим, хотя знала, что это не он.

В дверях стояла мать Джима, осунувшаяся и бледная. В руке она держала сложенную газету.

– Где Джимми? – спросила Эмма Стивенс.

– Его здесь нет. Он...

– Ты видела это? – спросила она хриплым голосом. Губы ее дрожали, когда она показала на газету. – Энн Гутри дала ее мне. Как смеют они говорить такие вещи? Как смеют безнаказанно печатать такую ложь? Это бессовестно! Где он?

– Там, в особняке.

– О! Этот проклятый особняк! Хоть бы он не получал от того человека никакого наследства – ни особняка, ни всего остального. Я знала, что ничего хорошего из этого не будет! Вся эта история вызывает у меня тошноту прямо в желудке!

Кэрол подумала: а где еще может возникать тошнота? И в этот момент снова раздался стук в дверь. Она поразилась, увидев через стекло двери Билла Райана.

– Кэрол! – воскликнул он, когда она его впустила. – Я прочитал эту статью о Джиме. Я пытался дозвониться, но не мог. Поэтому пришел сам. Чем я могу помочь?

В безотчетном порыве Кэрол обняла его.

– Боже, как я рада тебя видеть!

Почувствовав, как Билл весь напрягся, она отпрянула от него. Лицо его залила алая краска смущения. Она, по-видимому, привела его в замешательство.

– Кто этот священник? – услышала она, как за ее спиной спросила Эмма.

– Привет, миссис Стивенс! – произнес Билл сиплым голосом. Обезоруживающе улыбаясь, он обошел Кэрол и протянул руку. – Вы помните меня? Я Билл Райан. Мы с Джимом дружили, когда учились в средней школе.

– Ах, да-да! Тот мальчик, который собирался стать священником. Как вы поживаете?

– Я очень встревожен всеми этими выдумками о Джиме, которые напечатаны в газете. Прямо какой-то научно-фантастический роман.

– Да, я знаю, – сказала Эмма. – Это ужасно, не правда ли? Почему они так набросились на Джима? Может быть, потому, что он получил в наследство большой капитал, как вы думаете?

Кэрол почувствовала, что Билл смотрит на нее.

– Это научная фантастика, ведь так, Кэрол? – сказал он. – Ведь так? -повторил он.

Кэрол не знала, что сказать, слова не шли с губ. Она должна рассказать все Биллу и Эмме. Она знала, что Джиму нужна будет их поддержка. Но они не смогут помочь ему, если не будут знать правды. Она отвела взгляд.

– Боже мой! – прошептал Билл. – Это правда?

Не в силах лгать, Кэрол кивнула.

Эмма, зажав рот рукой, оборвала испуганный возглас.

– Как это может быть? Он был нормальным мальчиком, совсем таким, как все другие дети.

– Разумеется, – ответила Кэрол. – Потому что так и есть: он был нормальным мальчиком! И сейчас он нормальный мужчина. Просто у него те же гены, что у Хэнли. Вот и все. Он вроде настоящего близнеца Хэнли. Но он все видит в самом мрачном свете. Сейчас он там, в особняке, раздумывает, а может быть, и пьет виски. Он считает себя отклонением от нормы, чем-то вроде опухоли.

Лицо Билла приняло мрачное выражение.

– Ты не думаешь, что он совершит какую-нибудь глупость?

Кэрол поняла, что под словом «глупость» Билл имеет в виду самоубийство.Эта мысль ужаснула ее. Она не думала о такой возможности.

Не осмелилась подумать и сейчас.

– Нет, он никогда этого не сделает. Но все случившееся задело его очень глубоко.

– Почему бы нам не отправиться туда? – спросил Билл. – Я поведу машину.

6

Грейс сидела на заднем сиденье «форда-торино» Мартина, пытаясь привести в порядок свои мысли и чувства, пока машина мчалась на восток по скоростному шоссе Лонг-Айленда.

Джим Стивенс, муж ее племянницы, – Антихрист? Было слишком абсурдно даже допускать такую мысль. Несмотря на его атеистические и антирелигиозные высказывания, Грейс чувствовала, что в глубине души он был порядочным человеком. Пусть он не посещал церковь и даже не верил в Бога, но он всегда хорошо относился к Кэрол. Как может он быть Антихристом?

И все же...

Ведь когда в последний раз он был в ее квартире, она испытала панический страх! А позднее, в тот же вечер, на репетиции хора она спела: «Сатана здесь», вместо того чтобы петь «Аве Мария»!

Может, не такая уж это выдумка?

Может быть, в тот день Сатана уже начал овладевать лишенным души телом Джима, и она каким-то образом это почувствовала?

Но как могла она почувствовать это, если Кэрол явно подобного чувства не разделяла? Возможно, потому, что она, Грейс, как не переставая твердит ей Мартин, призвана Господом бороться с Антихристом! Может быть, ее участие в деяниях Избранных необходимо для ее спасения?

Она молилась о том, чтобы оно принесло ей прощение за прежние ужасные грехи. Это единственная причина, по которой она согласилась сопровождать Избранных в Монро.

Ей хотелось, чтобы брат Роберт поехал вместе с ними. Ей нужна была его сила духа, его поддержка. Но брат Роберт остался в Манхэттене. Он счел неподобающим члену такого ордена созерцателей, как тот, к которому он принадлежал, выступать публично. Поэтому во главе поехавших он поставил Мартина. Грейс уважала его решение, но все же его присутствия ей не хватало.

– Мне кажется, что-то здесь кроется, – произнес сидевший рядом с ней мистер Вейер, постукивая экземпляром «Лайт» по колену.

Каким-то образом он сумел вместе с Грейс и еще двумя Избранными устроиться в машине Мартина. Они возглавляли нечто вроде каравана машин, направлявшегося в Монро. У одного из Избранных был фургон-"фольксваген", и те Избранные, у которых были какие-то художественные способности, сидя сзади, по пути занялись изготовлением плакатов и призывов.

– Вы думаете, это правда? – спросила Грейс.

– Конечно, правда! – откликнулся Мартин со своего места за рулем. – Нас ведет Святой Дух, он указывает нам путь.

– Думаю, что часть, касающаяся клона, правда, – ответил ей мистер Вейер, будто не замечая Мартина. – Что же касается Сатаны-Антихриста... – Он пожал плечами. – Я говорил вам, что думаю об этом. Но создание клона... Я никогда ни о чем подобном не слышал и даже подумать не мог, что это возможно. Такой человек может распахнуть врата. Но почему сейчас? Чем исключительно наше время, что выбор пал на него?

– Не знаю, – ответила Грейс.

Мистер Вейер обернулся к ней вполоборота, его голубые глаза внимательно смотрели на нее.

– Вы говорите, что знакомы с этим человеком?

Грейс кивнула.

– Почти десять лет знакома.

– Когда он родился?

Грейс не могла понять, какое это имеет значение, но попыталась вспомнить. Она знала, что день рождения Джима приходился на январь. Кэрол всегда жаловалась, что он наступает так скоро после Рождества, когда у нее истощились уже все идеи относительно подарков, а он был ровесником Кэрол, что дает возможность сосчитать...

– В январе 1942 года. По-моему, шестого января.

– Крещение! – Машину немного повело в сторону, когда Мартин прокричал: – Малое Рождество!

– А это важно? – спросила Грейс.

– Не знаю, – ответил Мартин более мягким и задумчивым тоном. – Важно, но я не знаю почему.

– Шестого января, – повторил мистер Вейер, нахмурившись. – Это означает, что был зачат или что его стали вынашивать где-то в конце апреля или... в начале... мая 1941 года.

Он умолк, глаза его на мгновение расширились, а затем снова сузились.

– А что, эта дата имеет значение? – спросила Грейс.

– Кто-то... что-то... тогда умерло. Или я так бы подумал.

Его лицо приняло мрачное, жестокое выражение.

– Что же случилось?

Он резко тряхнул головой:

– Ничего. – А затем добавил: – Все.

Грейс увидела в окно знак поворота на Глен-Коув. Чувство страха нарастало в ней. До Монро оставалось отсюда на север меньше десяти миль.

7

В холле Джим увлек Кэрол в сторону, ко входу в библиотеку.

– Зачем ты привезла их сюда?

Он сердился на нее за то, что она привезла Билла и особенно ма в особняк. Он знал, что она сделала это с добрыми намерениями, но ему не хотелось сегодня никого видеть. Он сомневался, что такое желание у него вообще когда-нибудь появится.

– Просто чтобы показать тебе, что мы тебя любим, – объяснила она, проведя пальцем по его подбородку, отчего его пробрал холод. – Чтобы сказать, что все это не имеет значения.

Джим должен был признать, что от их слов ему стало теплее, но он все еще чувствовал... какой-то стыд. Он знал, что не сделал ничего плохого. Неужели, когда тебя публично объявляют клоном лауреата Нобелевской премии, это постыднее, чем когда всем становится известно, что у тебя сифилис или что-то еще в этом роде? Тем не менее он не мог отрицать, что чувствует себя смущенным и даже униженным раскрывшейся истиной.

А кроме того, немного не в себе. Его преследовали навязчивые идеи. Не было ли рукопожатие Билла менее сердечным, чем в прошлый раз? Не отошла ли ма от него после того, как обняла при встрече, чересчур быстро? Или же он просто-напросто выискивает, к чему придраться? Не думает ли он, что все будут обращаться с ним иначе из-за того, что он сам сейчас видит себя в другом свете?

Он посмотрел, как Кэрол вошла в кухню приготовить кофе, затем глубоко вздохнул и направился в библиотеку. Он не может все время прятаться. Возможно, несколько порций «Джека Дэниелса», которые он успел выпить, помогут ему справиться. Входя, он заметил, что Билл и ма сразу перестали разговаривать.

Ма... Но ведь у него не было настоящей ма, ведь так?

Не смотрела ли она на него как-то странно? Его так и подмывало сказать ей, что у него не вырастет вторая голова, но тогда его попытка разыграть сцену «жизнь течет как ни в чем не бывало» и изобразить из себя хладнокровного, уравновешенного скептика с треском провалится.

– Так какие, – спросил он как можно небрежнее, – новости?

8

– Вы не пойдете с нами? – спросил Мартин, заглянув в открытое боковое окно машины.

Грейс отрицательно покачала головой:

– Нет... я не могу. Она моя племянница.

– Может быть, и так, – заметил Мартин, – но это война Господня. Вы должны раньше или позже встать в наши ряды.

Власть, которой брат Роберт облек его, очевидно, вскружила Мартину голову.

– Я с Богом, – ответила Грейс, – но я не могу пикетировать дом моей племянницы. Я просто не могу...

Грейс зажмурила глаза, чтобы не видеть Избранных с плакатами, направлявшихся к маленькому белому коттеджу, который был домом ее брата Генри до того, как он и Эллен погибли. Слишком много ленчей, обедов и чаепитий с Эллен, плюс полдюжины лет, проведенных в этом доме, когда ее дорогая Кэрол осиротела и ходила в колледж Стоуни-Брук, – воспоминания обо всем этом не позволяли Грейс вышагивать перед почти родным ей домиком и называть мужа Кэрол Антихристом, даже если он им и был.

Но, глядя на этот так хорошо знакомый маленький коттедж, сидя здесь, при свете дня, она сомневалась, как подобное может быть правдой.

– Где же газетчики? – спросил Мартин, осматривая улицу. – Я позвонил во все пять местных телевизионных станций, редакции крупных газет и местного листка... как он называется?

– "Экспресс", – ответила Грейс.

– Правильно. Можно было рассчитывать, что хоть кто-нибудьпошлет сюда бригаду для освещения происходящего.

– Но ведь сегодня воскресенье, – заметил мистер Вейер. – Вы, наверное, сильно опередили их. Вы действовали очень быстро.

– Да, быстро, – с удовлетворением подтвердил Мартин. – Но мы не можем ждать целую вечность. И возможно, будет лучше, если мы выстроимся в шеренгу и уже будем ходить перед домом, когда они прибудут. Ну, так как, Грейс, идете?

– Я не могу. Пожалуйста, больше меня не просите.

– А вы? – спросил Мартин, открывая дверцу со стороны мистера Вейера. – Вам пора отработать положенное.

Мистер Вейер улыбнулся.

– Не смешите меня.

Мартин пришел в ярость.

– Эй, вы! Послушайте! Или вы выходите из машины и участвуете в пикете, или отправляйтесь пешком обратно в город. Мне здесь мертвый груз не нужен!

Грейс не успела ужаснуться грубости Мартина. Мистер Вейер неуловимым движением выбросил вперед свою большую руку и, схватив Мартина за галстук, втянул его голову и плечи в машину.

– Я не позволю разговаривать со мной таким тоном, – тихо сказал он.

Грейс не могла видеть его глаз, но Мартин мог. Она заметила, как он побелел от страха.

– Ладно, ладно, – произнес он быстро. – Поступайте как знаете.

Грейс и мистер Вейер молча смотрели, как Мартин поспешно шел к коттеджу. Избранные выстроились в ряд перед домом. Грейс увидела, что Мартин прошел мимо них и направился к входной двери. Он несколько раз постучал, но ответа не последовало, тогда он нажал на ручку. Дверь распахнулась, Грейс чуть не закричала, когда Мартин, а следом за ним и толпа Избранных вошли в дом. Они не должны были туда входить! В старый дом Генри!

Прошло, вероятно, около пятнадцати минут, прежде чем Мартин снова появился и поспешил к машине. Лицо его раскраснелось, глаза лихорадочно блестели, когда он усаживался на место водителя.

– Дома никого нет, но я думаю, что нашел нужные нам доказательства.

– Доказательства? – переспросил мистер Вейер.

– Да, книги о сатанизме, оккультные книги. Он, по-видимому, изучал их.

Мистер Вейер иронически улыбнулся.

– Если он, как вы утверждаете, Антихрист, сам дьявол или его отродье, он уж наверняка знает о сатанизме все, что только можно.

Мартин растерялся только на мгновение.

– Ну и что? Как бы то ни было... это доказательства связи между Джеймсом Стивенсом и дьяволом.

– Где книги? – спросил мистер Вейер.

– Я велел им уничтожить их. – Он повернулся к Грейс. – А вы знаете дорогу к особняку, который он унаследовал?

– Конечно, – ответила она. – Он стоит на набережной. Всем в городе известен особняк Хэнли. А в чем дело?

– А в том, что, если его нет здесь, он, вероятно, спрятался там.

– А может быть, он уехал из города, – с надеждой в голосе произнесла Грейс.

– Не-ет, – протянул Мартин медленно. – Он здесь. Я чую зло в воздухе. А вы?

В глубине души Грейс зрело неясное ощущение, что в Монро было что-то не так, что в нем растет какая-то раковая опухоль. Но ей очень не хотелось признаваться в этом.

Наконец она сказала:

– Да, пожалуй.

Мартин включил двигатель.

– Куда ехать?

– Туда, вниз и налево до набережной, – сказала Грейс, показывая направление.

Когда Мартин включил зажигание, Грейс выглянула через заднее окно машины. Остальные машины с Избранными следовали за ними. Грейс задохнулась от ужаса. Дым валил из одного из окон коттеджа.

– Дом! – закричала она. – Он горит!

Мартин посмотрел в зеркало заднего обзора.

– Идиоты! Я велел им сжечь книги снаружи!

–Остановитесь, мы должны потушить огонь!

– Для этого у нас сейчас нет времени. Мы направляемся схватить дьявола в его логове!

9

Кэрол услышала вой сирены добровольной пожарной охраны центра. Еще с тех пор, когда она была маленькой девочкой, этот звук всегда пугал ее. Он означал, что где-нибудь в эту минуту пламя пожирает чей-то дом, может быть, грозит кому-то гибелью. Она выглянула из окна гостиной на юго-восток, где стоял их собственный маленький домик, и испугалась, увидев столб дыма в той стороне. Походило на то, что он поднимается где-то рядом с их домом. Она с болью и страхом подумала, что, может быть, горит дом кого-то, кого она знает, кто нуждается в ее помощи.

А потом она увидела машины, подъезжавшие к главным воротам особняка. Ее первой мыслью было: репортеры!Но когда она разглядела плакаты и призывы пикетчиков, то поняла – это что-то другое.

– Боже мой! – воскликнула она. – Кто эти люди?

Билл подошел и тоже выглянул в окно.

– Похоже, они здесь с акцией протеста. Но против чего эти люди протестуют?

Кэрол напрягла зрение, чтобы прочитать слова на плакатах, но могла разобрать лишь крупные буквы.

– Что-то о Боге и Сатане.

– Великолепно! – сказал Билл. – Только этого Джиму сейчас не хватало.

Кэрол оглянулась на библиотеку, где Джим сидел с Эммой. Присутствие людей, которых он любил и которым верил, казалось, взбодрило его. С тех пор как они приехали, он начал постепенно оттаивать.

– Что они хотят?

– Кто знает? Быть может, это толпа религиозных фанатиков, которые считают его кем-то вроде франкенштейновского монстра. Я выйду к ним. Не говори ничего Джиму, пока я не вернусь.

– Что ты можешь сделать?

– Прогнать их. Надеюсь, это возымеет действие. – Билл показал на свою сутану и воротничок, который носят священники.

– Будь осторожен, – предупредила Кэрол.

Когда она смотрела, как он выходит из парадной двери, ее внезапно охватило страшное предчувствие, что в этот день произойдет нечто ужасное.

10

Подходя к воротам, до которых было ярдов пятьдесят или что-то около этого, Билл постепенно начал различать текст, намалеванный на плакатах и призывах. Там были цитаты из Священного Писания об Антихристе, Армагеддоне и конце света. Но был текст и собственного сочинения, и именно он больше всего испугал его:

«Человек без души – убежище для дьявола! Убирайся отсюда, дьявол!»За этим шло самое худшее: «Джеймс Стивенс – Антихрист!»

Билл счел бы смехотворными эти заявления, если бы они не имели отношения к его другу. Он вспомнил затравленный взгляд Джима, взгляд человека, чувствующего себя непохожим на других, человека, не знающего, к кому он может обратиться и на кого положиться. Преследования этих религиозных безумцев могли толкнуть его на отчаянный шаг.

Пикетчики строились в шеренгу, когда заметили его. Он услышал крики:

– Посмотрите! Здесь священник!

И снова:

– Священник, священник!

Когда он подошел к открытым воротам, щуплый молодой человек с бледным лицом выступил вперед.

– Что все это значит? – спросил Билл, нарочито спокойным и решительным тоном.

– Вас прислали сюда изгнать его, святой отец? – спросил молодой человек.

– Во имя Господа, о чем вы говорите?

– Да, во имя Господа! Очень правильно сказано, очень. Я – Мартин Спейно. Святой Дух послал нас сюда открыть людям глаза на то, кем является это отвратительное существо.

– И кем он, по-вашему, является?

– Как кем? Конечно, Антихристом.

Он, казалось, был шокирован тем, что Билл этого не знал. Билл почувствовал, что выдержка оставляет его.

– Это нелепость! Откуда взялась эта идея?

– Он клон, отец! Группа клеток, взятых у одного человека и выращенных в виде человеческого существа в богохульной попытке сделать то, что под силу одному Богу! Но он нечеловек! Он что-то вроде черенка. Он не рожден мужчиной и женщиной и поэтому не имеет души. Он – орудие Сатаны, путь в наш мир для Антихриста!

На Билла произвела впечатление убежденность этого человека, и на какое-то мгновение его ошеломила доведенная до абсурда логика его слов. Если поверить во всю эту чепуху об отсутствии души, может появиться убеждение, что в словах этого молодого человека что-то есть.

– Заверяю вас, – сказал Билл как можно громче, обращаясь к толпе и к ее молодому предводителю, – у вас нет ни малейших причин для опасений относительно мистера Стивенса. Я знаком с ним большую часть моей жизни, и он не является, повторяю, не являетсяАнтихристом.

Эти слова немного охладили пыл пикетчиков, но не настолько, как хотелось бы Биллу. Двое из них опустили плакаты, но остальные застыли в нерешительности.

Их предводитель не желал отступать. Он повернулся к толпе, воздев руки.

– Подождите! – крикнул он. – Прошу вас, подождите! – И повернулся обратно к Биллу. – Как вас зовут, отец?

– Отец Уильям Райан.

– Из какого ордена, могу я спросить?

– Общества Иисуса.

– А! – произнес молодой человек, и лицо его просветлело, как будто на него снизошло откровение. – Иезуит! Один из церковных интеллектуалов.Один из этих современных священников-рационалистов, которые ставят человеческий разум выше веры! Последователь Черного папы!

– Ничего подобного, – начал Билл. – Вы...

– Святой Дух явно не коснулся вашего закрытого для него сердца и поселился в наших сердцах! Это нас Он призвал, и наша миссия заключается в том, чтобы распространять слово правды об этом человеке и сделать так, чтобы, где он ни появился, верующие чурались его, гнали прочь и оставались глухи к его мятежным речам, возводящим хулу на Иисуса Христа и его Церковь! Но, видно, вы внемлете Духу зла, и потому мы вас слушать не будем!

Женщина, стоявшая около Спейно, внезапно уронила свой плакат и, воздев руки, начала бормотать на каком-то непонятном языке, не похожем ни на один из известных Биллу наречий.

– Слышите? – закричал Спейно. – Даже сейчас Святой Дух с нами, он велит нам не поддаваться уговорам этого падшего священнослужителя. Мы останемся здесь и будем предупреждать об Антихристе, который находится в доме! Возьмемся за руки и помолимся!

Они сбились в кружок и, взявшись за руки, начали читать «Отче наш». Билл понял, что бессилен урезонить эту толпу. Фанатизм этих людей испугал его. Кто знает, что они начнут вытворять, если окажутся по эту сторону ограды?! Поэтому, пока они молились, он подошел к чугунным воротам и стал задвигать кованую решетку, перегораживая тем самым проход к особняку. Когда решетка ударилась о кирпичную опору слева от него, замок автоматически щелкнул.

Спейно гневно посмотрел на него из толпы молящихся.

– Вам не преградить путь слову Божьему, отец Райан!

– Знаю, – ответил Билл резко. – Но я не слышал этого слова здесь.

Обеспокоенный и взволнованный, он стоял и смотрел на молящихся, вспоминая чье-то высказывание, что разум толпы обратно пропорционален ее размеру. Он надеялся, что никто из этой толпы не натворит глупостей. Хорошо, что ворота отделяют их от особняка. Это его немного успокаивало. Поскольку взывать к разуму фанатиков, похоже, было бесполезно, Билл повернулся к ним спиной и зашагал к дому.

11

– Значит, я – Антихрист? – сказал Джим, когда Билл рассказал о своем разговоре с пикетчиками. Он заметил толпу перед домом и видел, как Билл разговаривал с этими людьми. Когда Билл вернулся, Джим встретил его у дверей. – Я просто в восторге!

– Джим, пожалуйста, – попросила Кэрол, стоявшая рядом с ним у окна. – Это совсем не смешно.

– Конечно, смешно! Просто потрясающе.

Однако обе женщины, судя по выражению их лиц, не были с ним согласны, и меньше всех ма. Она выглядела сердитой и испуганной. Джим должен был признать, что и сам чувствует себя немного неуютно. Он знал, что он – не Антихрист. Черт побери! Он перестал верить во всякую чертовщину, еще когда учился в школе Божьей Матери, скорбящей по футболу. Но это не значило, что ему нравилось, когда другиеверили, что он – дьявол или еще что-то в этом роде.

Однако разговоры о том, что у него нет души... это было неприятно и свидетельствовало о весьма оригинальном мышлении психов, собравшихся у его дома. Во всяком случае, Джим не мог с уверенностью сказать, что он верит в существование души. Ему представлялось, что человек рождался, старался изо всех сил подобающим образом прожить столько лет, сколько мог, а затем умирал. Вот и все. Никакой души, никакого рая или ада, никакого преддверия ада и чистилища.

А что, если такая штука, как душа, действительно существует?

А что, если у него ее нет?

Несмотря на весь свой врожденный скептицизм, несмотря на презрение к религии, мистицизму, спиритуализму и всем другим «измам», к которым прибегали люди на протяжении столетий, чтобы спрятаться от суровой действительности, он знал в глубине своего существа, что, если такая штука, как душа, существует, он хотел бы ее иметь.

– Я настроена на то, чтобы вызвать полицию, – сказала его мать. – Пусть явится сержант Холл и велит им катиться подальше. Их ждет фйаскал.

– Фиаско, ма, – поправил ее Джим. – Но оставайся на месте. Я их напугаю.

Не обращая внимания на дружный протест женщин и Билла, он поспешил к двери. Может получиться забавно.

Позади себя он услышал, как Кэрол сказала:

– Я вызываю полицию.

12

– Кто это сюда идет? – спросил Грейс мистер Вейер со своего места на заднем сиденье машины Мартина.

Грейс чуть не задохнулась, когда узнала человека, шедшего от дома к воротам.

– Это Джим.

– Клон? Тот, кого они считают Антихристом?

– Да! Идет прямо к ним!

– Довольно смело для того, кого считают «отродьем дьявола», вы так не думаете?

– Я не знаю, что и думать, – ответила она. Перед ее глазами все еще стояло ужасное зрелище – клубы дыма над старым домом Генри. А теперь это. Она почувствовала себя совсем несчастной.

– И вы не одна, – мягко проговорил мистер Вейер. – Никто здесь не знает, что и думать.

13

– Привет, граждане! – сказал Джим и подошел к воротам, засунув руки в карманы с самым беспечным видом, на какой был способен. – В чем дело?

– А кто вы? – спросил тощий парень, который раньше разговаривал с Биллом. Если Джим правильно запомнил, Билл назвал его Спейно.

– О, дружище, вы знаете меня. Я – Джим Стивенс, то есть Антихрист. – Из толпы раздались крики удивления. Некоторые даже отбежали назад и спрятались за спинами других. Ему удалось-таки напугать их. Даже их предводитель сделал шаг назад. Его голос дрожал, когда он спросил:

– Вы... вы признаете это?

– Разумеется. Я пришел в мир, чтобы повергнуть в смятение вас, христиан. Ну, знаете, сеять грех и страх, войну и болезни, ввергнуть человечество в Армагеддон. И все прочее в таком духе. Но, по правде говоря, никак не найду места, где бы мне начать.

– Он издевается над нами! Он пытается сбить нас с толку, превратить все в шутку!

– В шутку? Вспомните-ка последние двенадцать месяцев, громила! – Джим поразился, какая ясная у него голова, несмотря на выпитое перед этим. – На Ближнем Востоке прошла шестидневная война, полностью нарушившая соотношение сил там; в Греции пришла к власти военная хунта; в Таиланде введено военное положение; продолжались военные действия на Кипре, в Палестине и особенно во Вьетнаме; многие тысячи бездомных и голодных беженцев в Сомали, на Иордане и в старом добром Вьетнаме. А в Советском Союзе празднуют пятидесятилетие их революции, которая уже стоила русским и населению Восточной Европы больше тридцати миллионов жизней. Здесь, в нашей стране, произошли расовые беспорядки в Восточном Гарлеме, Роксбери, Ньюарке, Детройте и многих других местах. Черные ненавидят белых, белые ненавидят черных, стриженые ненавидят длинноволосых, которые ненавидят всех, у кого есть постоянная работа, арабы ненавидят евреев, а Ку-клукс-клан ненавидит всех. Все большее число людей курят травку или разрушают свою психику с помощью ЛСД. А кроме всего этого, моего любимого друга, преподобного Адама Клейтона Пауэлла, выкидывают из конгресса! Мне,выходит, уже не остается работы!

Губы Спейно конвульсивно дергались.

– Я...я...

– Дьявол в затруднительном положении, не правда ли? – сказал Джим.

– Не поддавайтесь уговорам Отца лжи! – закричал Спейно.

– Правильно, – откликнулся Джим.

Он думал о том, предвидел ли Хэнли сцену такого рода. Может быть, поэтому он держал в секрете все, что касалось его эксперимента. По-видимому, сработало чутье ученого. До сих пор Джим ненавидел Родерика Хэнли, но с этой минуты его чувства к нему начали постепенно меняться.

А кроме того, без него я не появился бы на свет.

Быть может, он вовсе не был таким уж плохим.

– Антихрист старается убедить нас, что зло на земле – не его рук дело!

Антихрист!Опять это слово! И Джим внезапно рассердился. А по мере того как гнев его рос, страхи и сомнения, терзавшие его на прошедшей неделе, постепенно рассеивались. Какое право имеет это ничтожество с чахоточным лицом говорить ему, кто он? Он сам решит, кто он! А он – Джим Стивенс. Что с того, что у него те же гены, что и у Родерика Хэнли, доктора философии, Нобелевского лауреата? Это ничего не значит. Он не Родерик Хэнли, он совсем другой человек. Он принадлежит себе и больше никому. Ни этим религиозным фанатикам и никому другому он не позволит навешивать на него ярлыки.

Джим улыбнулся. Кэрол была абсолютно права. Быть клоном ровным счетом ничего не значит. Пока Кэрол остается с ним, он со всем этим справится. Все очень просто! Почему он раньше этого не понимал?

– Молитесь! – взывал Спейно к своим последователям. – Заткните уши и не слушайте его ложь!

Джим почувствовал внезапную усталость от этой игры.

– Проваливайте отсюда! – сказал он. – Вы выглядите просто жалко. Убирайтесь, прежде чем здесь появятся полицейские.

– Нет! – закричал Спейно. – Мы хотим,чтобы нас увидела полиция. Пусть мир узнает твое имя, мы должны предостеречь всех христиан о том, кто ты есть в действительности!

– Убирайтесь! – закричал Джим.

Разозлившись по-настоящему, он потянул на себя ворота, но они были заперты. В нем словно взыграла буйная сила, и он в мгновение ока вскарабкался на верхушку колонны у ворот.

14

– Боже! Что он делает! – воскликнула Кэрол, рыдая на плече у Билла при виде того, как Джим взбирается на колонну у ворот.

Билл стоял у входной двери вместе с Кэрол и матерью Джима и с ужасом наблюдал эту сцену. У него взмокли ладони от волнения.

– Его убьют! – простонала Эмма.

– Билл, – обратилась к нему Кэрол, стиснув его плечо. – Пожалуйста, сними его оттуда.

– Попробую.

Он поспешил вниз по подъездной дорожке. Ситуация выходила из-под контроля. Лучше всего было бы уговорить Джима вернуться в дом и предоставить действовать полиции. Но он опасался, что теперь, когда Джим сошел с тормозов, сделать это будет нелегко. Охваченный необъяснимым страхом, Билл ускорил шаги, осознавая, что он уже опоздал.

15

Джим сидел на бетонном шаре, венчавшем колонну, и смотрел вниз на горстку взволнованных людей.

– Давайте, ребята, – говорил он, взмахивая руками, словно разгонял кур. – Катитесь отсюда! Теперь это уже перестало быть забавным! При виде его обросших волосами кистей рук, они отступили.

– Посмотрите! – крикнул кто-то. – Посмотрите на его руки! Знак Зверя!

– Это доказательство! – завопил Спейно. – Доказательство того, что внутри его поселился Сатана!

Толпа заохала и заахала, они взволнованно переговаривались, сбившись в кучу внизу под ним. Джим посмотрел на свои волосатые руки.

Знак Зверя? Чтоэто, черт побери, значит?

В любом случае они испугались и, может быть, разойдутся.

– Да, – сказал Джим. Он поднялся во весь рост, расставив ноги и сжимая щиколотками бетонный шар, и вытянул руки перед собой. – Знак Зверя! И если вы сейчас же не уйдете, у всех вас дети и внуки родятся лягушками и ползучими гадами!

И тут его правая нога заскользила.

На какое-то мгновение ему показалось, что он сейчас упадет, и все внутри у него перевернулось от ужаса. Но тут же нога вновь нащупала край колонны. Все в порядке, решил он и ощутил, как теряет равновесие.

Он стал падать.

Он увидел перед собой острые чугунные пики ворот, которые тянулись к нему, и с небывалой отчетливостью понял:

Сейчас я умру!

Он попытался отклониться в сторону, но было уже поздно. Ему удалось повернуть голову направо, но острия прутьев впились ему в пах, в живот и в грудь. Наступило мгновение ослепляющей боли, когда, разорвав ткани, острия проткнули его сердце, вонзились в позвоночник и прошли сквозь него.

Еще не сейчас! Подождите, прошу вас! Я не готов покинуть этот мир!

Он открыл рот, чтобы закричать, но в легких уже не осталось воздуха.

Внезапно боль прекратилась – его сломанный позвоночник перестал посылать сигналы мозгу. Удивительный неземной покой окутал его. Он чувствовал себя бесконечно отрешенным от криков ужаса, раздававшихся вокруг.

Внезапно он увидел лицо Кэрол, смотревшей на него широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Она, казалось, произносила его имя, но звуки ускользали от него. Он хотел сказать ей, что любит ее и просит прощения за то, что оказался таким растяпой, но тут у него пропало зрение, а с ним и способность думать.

16

Кэрол увидела, что Джим теряет равновесие, и уже бежала к воротам, когда он наклонился вперед и упал на острые прутья решетки. Голосом, который она сама не узнавала, она закричала:

– Нет... Нет... НЕЕЕТ!

Ей показалось, что острия чугунных пик целую вечность впивались в его грудь, пронзая ее насквозь, и выходили из спины вместе с красными брызгами. Она видела, как он извивается и корчится, а затем тело его обмякло, и алая кровь хлынула изо рта.

У нее подкосились ноги, а сердце упало, казалось, до самой земли. Ей хотелось свернуться в клубок и спрятаться от того, что предстало ее глазам. Но она должна подойти к нему и снять его оттуда.

Билл бежал впереди нее, но она обогнала его и ударилась о ворота под Джимом, все время выкрикивая его имя в бесплодной попытке зажечь искру жизни в его потускневших, широко открытых голубых глазах. Ей показалось, что она видит движение его губ, пытающихся что-то сказать, но вот они замерли, и уже не было ничего, совсем ничего, а потом что-то теплое и мокрое коснулось ее пальцев, она подняла глаза и увидела, как его кровь льется по решетке, за которую она ухватилась, и растекается по ее руке, так же как в одном из ее снов. Когда Билл уводил Кэрол, ее крики превратились в бессвязные стоны ужаса и отчаяния.

17

В немом потрясении Грейс смотрела на тело Джима, повисшее на воротах, и на разбегавшихся внизу под ним Избранных. Такое не могло случиться! Тошнота подступала к горлу при виде крови. Он был мертв!Скончался в одно мгновение! Бедный Джим – никто не заслуживает подобной смерти.

А Кэрол! Когда она увидела Кэрол и услышала ее крики, полные муки, она потянулась к ручке двери, но мистер Вейер остановил ее.

– Теперь вы не можете ему помочь, – сказал он печально и ласково.

– Но Кэрол...

– Вы хотите, чтобы она узнала, что вы приехали сюда с мучителями ее мужа?

Она этого не хотела – она этого не вынесет!

Вдруг Мартин бросился к машине и сел за руль, а еще один Избранный уселся с ним рядом. Мартин поспешно запустил двигатель и включил коробку скоростей.

– Почему вы убегаете? – спросил мистер Вейер.

– Заткнитесь! – вскричал Мартин. – Заткнитесь! Тут нашей вины нет! Он был пьян, от него пахло спиртным, и ему нельзя было забираться туда. Это не наша вина, но можно легко изобразить дело так, поэтому мы должны убраться отсюда до того, как кого-нибудь из нас арестуют!

Когда машина двинулась, Грейс через плечо увидела человека, стоявшего в кустах восковницы, росших вдоль дороги. Она узнала Иону Стивенса. Она посмотрела через заднее стекло назад и увидела, что он смотрит на нее. Только что ужасной смертью умер его приемный сын, а он не проявлял никаких признаков горя, ужаса, гнева. Когда она на мгновение встретила его взгляд, она увидела в его глазах беспокойство – удивление и беспокойство. Но такого быть не могло. Наверняка это была игра света.

– Я ощущаю здесь Божий промысел, – произнес Мартин с переднего сиденья. – Святой Дух направил нас сюда, чтобы все это произошло. Антихрист мертв. Он больше не грозит деяниям Святого Духа. Мы не знали, что это произойдет, но думаю, были избраны именно для этого.

– Это свершение не того Бога, в которого я верую, – проговорила Грейс с вызовом. – И что еще скажет брат Роберт?

Мартин молча бросил на нее быстрый неуверенный взгляд через плечо.

Сидящий рядом с ней мистер Вейер только покачал головой и вздохнул, отвернувшись к окну.

18

– Это все моя вина, – повторял брат Роберт, нервно теребя бороду. Его лицо осунулось, плечи под шерстяным одеянием поникли. – Я должен был поехать с вами.

– Не думаю, чтобы это что-нибудь изменило, – понуро отвечал Мартин. Но был подавлен и больше не походил на бравого командира.

Грейс сидела рядом с ним в почти голой гостиной его старинного дома. Остальные Избранные разбрелись, как только доехали до города. Загадочно молчавший мистер Вейер попросил высадить его в Манхэттене у моста Куинсборо. Грейс осталась с Мартином, надеясь увидеться с братом Робертом, надеясь почерпнуть от этого святого человека душевного спокойствия, которое он всегда излучал.

Она мечтала, чтобы кто-нибудь сказал ей, будто этого ужасного дня не было. Но напрасно уповать на чудо. И брат Роберт не мог утешить ее – его спокойствия как не бывало.

– Не будь так уверен в этом, Мартин! – воскликнул он. Глаза его сверкнули гневом. – Ты допустил, чтобы люди, тебе доверенные, превратились в сброд.

– Я сожалею.

– Знаю, что сожалеешь, – произнес брат Роберт уже мягче. – Но ответственность лежит на мне. Я должен был быть там. Сожжен дом, человек мертв, и все это – моя вина.

– Человек? – спросил Мартин. – Вы говорили, что он Антихрист.

– Думаю теперь, что я ошибался.

– Пожалуйста, объясните, – вмешалась Грейс. – Я ничего не понимаю! Почему вы считаете, что были не правы?

– Потому что дело еще не кончилось, – проговорил брат Роберт ровным голосом. – Откройте свои чувства для зла, из-за которого вы пришли к Избранным, и вы поймете, что оно не исчезло. На самом деле оно даже сейчас сильнее, чем было, когда вы отправились отсюда в Монро.

Грейс замерла в неподвижности и позволила своим чувствам овладеть ею.

Оно все еще здесь!

–Господь да простит нас! – воскликнула она, закрыв лицо руками, и заплакала. Он был прав. Муж Кэрол был мертв, но ничего не изменилось.

Ничего не кончилось!

1

Четверг, 14 марта

Кэрол закрыла за собой входную дверь особняка и остановилась в прохладном полумраке. Ей не хотелось возвращаться сюда. Даже сейчас она с трудом представляла себе, как сумела проехать мимо тех самых чугунных ворот с остроконечными прутьями. Но другого жилища у нее не было. Ее собственный дом выгорел дотла, а с Эммой и Ионой она больше оставаться не могла. Ей невыносима была назойливая опека Эммы, ее истеричные переходы от гнева к горю и снова к гневу. Она не в силах провести еще один вечер с Ионой, который сидел и неотрывно на нее смотрел. Кэрол поблагодарила их и утром сразу же уехала.

Накануне она попыталась дозвониться тете Грейс, чтобы выяснить, правду ли говорила Эмма. Была ли она около особняка с теми безумцами? Но Грейс не подходила к телефону.

У Кэрол даже возникло искушение позвонить Биллу и спросить, не может ли она пожить у его родителей, но потом она поняла, что больше всего на свете ей хотелось побыть одной.

Пустой особняк встретил ее гулкой тишиной.

Вот так, Джим,думала она. Ты ушел, и вместе с тобой не стало ни нашего дома, ни супружеского ложа, ни старых фотографий и твоих неизданных романов. От тебя ничего не осталось, кроме этого старинного особняка, но это такая малая толика тебя, потому что ты почти и не бывал здесь.

Ее глаза наполнились слезами. Она все еще не могла поверить, что его больше нет, что он не появится, сбегая по лестнице с одним из этих проклятых дневников в руках. Его больше нет -ее единственного и дорогого Джима нет!

К горлу подкатил ком.

Почему ты должен был умереть, Джим?

Она почти ненавидела его за то, что он повел себя так глупо, вскарабкался на эту колонну. Зачем?

Как будет она жить без него? Джим помог ей пережить смерть родителей, когда она думала, что мир рушится вокруг нее. С тех пор Джим был ее прибежищем, ее опорой. Но кто поможет ей пережить его смерть?

Ей даже послышался его голос:

Теперь ты одна, Кэрол. Не предавай меня. Не горюй так. Ты сможешь выдержать!

Кэрол почувствовала подступающие рыдания, а она-то думала, что выплакала все слезы.

Она ошибалась.

2

– Я сожалею о смерти вашего друга, отец Билл.

– Спасибо, Никки, – ответил Билл.

Он посмотрел на мальчика, стоявшего напротив него у стола. Его взгляд выражал искреннее сочувствие. Билл с болью в сердце подумал, что большинству мальчиков в приюте Святого Франциска слишком хорошо известна боль утраты. Это был первый день после возвращения Билла, а за три дня его отсутствия накопился целый ворох заявлений об усыновлении, рекомендательных документов и различной корреспонденции, да и новые бумаги прибывали. На улице шел дождь, но было тепло, больше походило на май, чем на март.

– А ты не опоздаешь на урок? – спросил он мальчика.

– Я успею. Он был вашим добрым другом?

– Он был старым другом, в юности – самым близким. Мы как раз снова начали с ним сходиться.

Комок подкатил к горлу, когда он подумал о Джиме. Со времени ужасных воскресных событий он не давал горю овладеть собой, старался не пролить слезы, вспоминая своего старого друга. Джим посмеялся бы над ним, если бы узнал, что Билл его оплакивает.

А что сказал бы Джим о его снах о Кэрол, более эротических, чем когда-либо раньше; теперь, когда она осталась одна на свете?

– А то, что написано в газетах, правда?

– Знаешь, Никки, мне бы не хотелось сейчас об этом говорить. Слишком все еще свежо.

Мальчик серьезно кивнул, словно умудренный жизнью старик, а потом принялся, как обычно, шнырять по комнате и всюду совать свой нос. Он остановился около пишущей машинки.

– Так, – протянул он, – и когда вы уезжаете?

Вопрос захватил Билла врасплох. Он поднял глаза и увидел, что наполовину написанное письмо в Духовное управление все еще в машинке. Боже! Работа учителем в Балтиморе! Он совсем забыл о ней.

– Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не смел читать мою почту?

– Извините! Просто письмо торчало в машинке совсем на виду. Я ненароком заглянул в него.

Билл, терзаясь чувством вины, проговорил:

– Послушай, Никки, я знаю, у нас с тобой была договоренность...

– Не берите себе в голову, святой отец, – быстро ответил мальчик с вымученной улыбкой, которая хватала за сердце. – Из вас получится прекрасный учитель. Особенно там, недалеко от Вашингтона. Я знаю, что вы интересуетесь политикой. И не беспокойтесь обо мне. Мне здесь нравится. Для меня это – дом. И вообще я безнадежен.

– Я запретил тебе говорить о себе так!

– Приходится считаться с фактами, святой отец. Пока дождетесь, когда меня усыновят, превратитесь в дряхлого старика, которого возят в кресле на колесиках. Договоренность отменяется. Что касается меня, я вас подвел. Было бы несправедливо, чтобы вы продолжали держать свое слово.

Билл смотрел на мальчика, который возобновил свое бесцельное хождение по комнате. И, наблюдая за ним, он вспомнил слова Джима, сказанные им в тот вечер, когда они пили пиво, слушали плохую музыку и были близки к смерти в Гринвич-Виллидже: «Надо сначала навести порядок в собственном доме и поблизости, а уж потом заботиться об остальном мире. Поступай мы все так, у нас меньше оказалось бы хлопот с делами в мире».

Теперь Билл знал, как он должен поступить.

– Дай мне это письмо, Никки, пожалуйста. Правильно. То, что в машинке, и письмо из Духовного управления, которое лежит рядом с ним.

Никки передал ему письма, а потом сказал:

– Мне, пожалуй, пора в класс.

– Не торопись.

Билл аккуратно сложил оба письма втрое и начал рвать.

Никки разинул рот.

– Что вы делаете?

– Выполняю обещание.

– Но я ведь сказал вам...

– Не просто обещание, данное тебе, а обещание, которое я дал себе много лет назад. – То обещание, которое прежде всего привело меня в семинарию. -Нравится тебе это или нет, но я остаюсь.

Билл почувствовал головокружительную легкость. Ему показалось, будто огромный груз свалился с его плеч. Все сомнения, все споры с самим собой исчезли. Его место здесь. Здесь он сумеет изо дня в день добиваться перемен к лучшему.

– Но меня никогда не усыновят!

– Мы об этом позаботимся. Однако дело не только в тебе. Я здесь надолго. Я не покину приют Святого Франциска, пока он не опустеет.

Билл увидел, как по щекам Никки побежали слезы. А Никки никогда не плакал. Это зрелище так взволновало Билла, что его собственные глаза тоже наполнились слезами. Печаль, которую он держал в себе с воскресенья, рвалась наружу. Он попытался сдержаться, но было поздно. Билл собрался сказать Никки, чтобы тот бежал в класс, но вместо слов вырвалось рыдание. Он уткнул голову в руки на столе и заплакал.

– Почему ему суждена была такая смерть? – услышал он свой голос, прерываемый рыданиями.

Билл почувствовал у себя на спине маленькую руку и услышал, как Никки со слезами в голосе сказал:

– Я буду вашим другом, отец Билл. Я застряну тут надолго. Я буду вашим другом.

3

Светофор сменился на красный, и Иона Стивенс затормозил на Парк-Авеню-Саут у Шестнадцатой улицы. Был конец буднего дня, но машин на улицах не убавилось. Похоже, поток их в этом городе никогда не прекращается.

Много дней он находился в состоянии мучительной депрессии, опасаясь, что тридцать лет, которые он провел, вживаясь в образ добропорядочного обывателя – рядового члена самодовольной и преуспевающей общины Монро, пропали даром. Усыновленный мальчик-Сосуд мертв. Внезапность его смерти застала Иону врасплох. Охранять Сосуд было обязанностью Ионы. Теперь же Сосуд скончался, не выполнив своего предназначения...

Но Тот все еще существовал, Иона чувствовал это. А сегодня вечером – видение... видение алого цвета.

Он приближался к месту своего назначения. Квартира тетки Кэрол находилась недалеко отсюда. Она жила в районе, называвшемся Грэмерси-парк. Именно туда видение посылало его.

Он прикрыл рукой здоровый глаз в надежде увидеть что-нибудь левым, незрячим.

Ничего.

В течение дня видение появлялось несколько раз. Он видел, как голову Грейс Невинс разбивает тяжелый стальной лом. Он видел свою руку, держащую этот лом. Видение подало ему знак.

Грейс Невинс должна умереть.

Сегодня вечером.

Иона подумал: почему? Не то чтобы он возражал. Он питал к этой жирной сплетнице не больше теплых чувств, чем к любому другому человеку на свете. Ему было просто любопытно, почему именно она должна умереть.

Мщение? Она не имела прямого отношения к смерти Джима, так что о мщении речи быть не могло. Почему? Представляла ли она в будущем опасность для Того? В этом, очевидно, все дело. И притом, в ближайшем будущем. Отсюда подгонявшая его настойчивость видения.

Он постукивал костистыми палацами по рулевому колесу, ожидая, когда сменится сигнал светофора. Он быстро добрался сюда с Лонг-Айленда, но ощущение безотлагательности его миссии не покидало Иону.

За окнами пел свои песни город. Его синяки и шишки, его незаживающие раны, отчаяние и боль – все словно соединилось в единую мелодию, звучавшую в голове Ионы. Со всех сторон он слышал, как складываются в эту мелодию звуки, символизировавшие грязь и болезни, боль и муки, нищету скучившихся людей. Она негромко доносилась из переулков, ее напевали жалкие жилища над лавками, кричали туннели подземки. Юнион-сквер слева, казалось, исторгала стоны своих обитателей, день за днем уничтожающих себя наркотиками.

Ему хотелось остановиться и насладиться всем этим. Но его ждало дело. Он нежно погладил шестигранную рукоять изогнутого трехфутового лома, лежавшего на сиденье около него.

Дело!

Наконец зажегся зеленый сигнал. Он нажал на акселератор и двинулся вперед.

4

Грейс вошла в квартиру и щелкнула выключателем. Свет не загорелся. Она нажала на выключатель несколько раз, но света не было. Опять перегорела лампа. Кажется, она заменила ее всего две недели назад. Или раньше? Она не могла вспомнить. После ужасного воскресного происшествия в голове царил сумбур. Безобразная сцена с Эммой вчера на похоронах еще более ухудшила ее состояние.

Она проводила большую часть свободного времени в церкви, моля Господа просветить ее и наставить. Мартин позвонил ей накануне и спросил, почему она пропустила очередное молельное собрание в среду. Она ответила ему, что больше не хочет иметь ничего общего с Избранными, умолчав о том, что ей было очень трудно не пойти к ним.

Что-то тянуло ее к этим людям.

Она стала на ощупь пробираться по темной квартире. У нее было только несколько минут, чтобы, перекусив, поспеть на автобус и вовремя приехать к началу своей смены в больнице.

Вдруг она замерла. В ее квартире кто-то был.

Ее глаза еще не привыкли к темноте. Она не столько увидела, сколько почувствовала какое-то движение – быстрое движение справа от себя. Инстинктивно она пригнулась, и в то же мгновение от сокрушительного удара, нацеленного на нее, над ее головой раскололась этажерка. Грейс охватила паника, кралось, сердце сжал холодный бронированный кулак. Грабитель! Или, что еще хуже, насильник! Он пытался убить ее!

Град осколков обрушился ей на спину. Она отползла на четвереньках в сторону. Сзади нее что-то тяжелое с грохотом повалилось на ковер.

Очевидно, у него дубинка! Тяжелая дубинка! Он переломает ей все кости!

Грейс юркнула под обеденный стол. Что-то сильно по нему ударило, настолько сильно, что раскололо столешницу красного дерева. Страх придал Грейс силы, она отодвинулась к дальнему краю стола и потянула его на себя. Ей удалось наклонить стол и опрокинуть его на непрошеного гостя.

После этого она с громким воплем бросилась к двери. Мускулистая рука схватила ее за воротник, натянув шнур капюшона и цепочку ее ладанки. Грейс почувствовала, как они врезаются ей в шею, но через мгновение они порвались, и, освободившись, она бросилась к двери. Нащупав ручку, открыла ее и с криком выскочила на лестничную площадку, быстро захлопнув за собой дверь. Ее отчаянные крики стали еще громче, когда изнутри донеслись тяжелые удары по двери и треск лопнувшей обшивки. Она продолжала вопить и звать на помощь, колотя в две другие двери на той же площадке. А когда никто не откликнулся, кинулась по лестнице, спотыкаясь и дважды чуть не упав.

Грейс выбежала на улицу и помчалась к телефону на углу, чтобы набрать «911».

5

– Он как следует постарался, миссис Невинс, – сказал молодой полицейский. – Похоже, что он разбил все, что вы имели.

Грейс не поправила его «миссис». Она с ужасом смотрела на то, во что превратилась ее маленькая квартира. Каждый дюйм пола, все полки и столешница были усыпаны обломками. Ее скульптуры – Младенцы, Богоматери и все остальное – были разбиты вдребезги. Священные реликвии растоптаны в прах. Библии и другие священные книги разорваны в клочья. Все, все погублено...

Нет, возразила она себе, это не так. Большая часть ее посуды в буфете осталась нетронутой. Телефонный аппарат вырван и разбит, но экран телевизора остался целым. И ваза в углу у входной двери лежала на боку, но в целости.

– Не все, – сказала она полицейскому.

– Не все, мадам? – переспросил он.

– Он разбил только то, что имело отношение к религии.

Полицейский оглядел комнату.

– Да... Вы правы. И это самое странное!

Грейс трясло от страха.

6

Эмма ждала, лежа в постели. Было рано, но Иона снова отправился в одну из своих необъяснимых ночных экспедиций. Сейчас он вернулся. Она услышала, как с лязгом опустилась дверь гаража, как он вошел в дом через кухню. Ее возбуждение росло.

Она надеялась, что все будет как в ту ночь в понедельник пару недель назад, когда он вернулся поздно и большую часть ночи никак не мог насытиться ею. Ей необходимо было, чтобы подобное повторилось сейчас и отвлекло ее от мыслей о бедном Джиме и его ужасной, бессмысленной смерти. После его женитьбы они мало видели своего приемного сына, но было достаточно знать, что он недалеко, в конце квартала, за углом. А теперь его не стало. Навсегда.

Где же Иона? Почему он так долго не идет?

Потом она услышала стук дверцы холодильника и шипение открываемой банки пива.

Эмма закусила дрожащую губу. Ужасно! Пиво означает, что он в дурном расположении духа и сегодня не захочет ее. Он будет долго сидеть там, в гостиной, в темноте и пить пиво.

Она зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания, которые не могла больше сдерживать.

1

Пятница, 15 марта

– Дорогая, ты совсем плохо выглядишь, – сказала Кэй Аллен. – Я имею в виду внешне... Ты что-нибудь ешь?

Кэрол посмотрела через стол на свою начальницу. В глазах Кэй светилась искренняя тревога. Работа в социальном отделе больницы, возможно, сделала ее черствой по отношению к пациентам, но, похоже, она искренне беспокоилась о Кэрол.

– Я чувствую себя еще хуже, чем выгляжу, – ответила Кэрол. Из-за ужасных ночных кошмаров ее постоянно мутило. Страшные сны в сочетании с депрессией и непроходящей болью утраты лишили ее всякого аппетита. Она осунулась и похудела.

Она пришла сюда потому, что любое другое место, кроме больницы, напоминало ей о Джиме. Ей казалось, что все при виде ее испытывали неловкость. Люди отводили глаза, а некоторые даже переходили улицу, избегая с ней общения. Она знала, что они сочувствуют ей, но не находят слов утешения. Окажись Кэрол на необитаемом острове, она не была бы более одинока, чем здесь, в родном городке. Тетя Грейс все еще не появлялась, а от присутствия Эммы ей становилось еще хуже. Ей казалось, что она одна на свете.

– Может быть, стоит, чтобы доктор Альбертс осмотрел тебя?

– Мне кажется, я больше нуждаюсь в психиатре.

Кэй с необычной для нее нежностью наклонилась над столом и взяла Кэрол за руку.

– Дорогая! Я тоже нуждалась бы в психиатре, если бы пережила то, что обрушилось на тебя!

Сочувствие Кэй тронуло Кэрол, на глаза навернулись слезы. Но она ни за что не станет плакать.

– Так какие в больнице новости? – спросила она бодрым голосом.

Кэй отпустила ее руку.

– Их немного. Это все еще дурдом. Ах да, твой друг мистер Додд вернулся.

– Неужели? Почему?

– На этот раз у него настоящий инсульт. Один из его склеротических сосудов закупорился и лопнул. Думают, что он не выживет.

Неужели в мире не осталось добрых вестей?

– Может быть, мне стоит подняться и повидать его?

– Ты все еще в отпуске, дорогая. А кроме того, это бесполезно. После того как четыре дня назад его поместили в палату интенсивной терапии, он никого не узнает.

– Все-таки, пожалуй, я загляну к нему, просто так.

– Как хочешь, дорогая.

Кэрол прошла по длинному коридору к лифтам. Она не спешила. Единственным местом, куда она могла еще пойти, был особняк, но ее туда не тянуло. Она подумывала о том, чтобы выйти на работу на следующей неделе. Деньги ей, разумеется, не были нужны. Все унаследованные Джимом миллионы переходили непосредственно к ней. Но ей нужно было отвлечься, чем-то заполнить жизнь. Быть может, если она опять займется проблемами пациентов, она лучше справится с собственными.

Мистер Додд находился в палате на двоих на третьем этаже. И он, и его товарищ по несчастью были без сознания. Несмотря на теплую погоду и надетые на ней свитер и джинсы, Кэрол показалось, что в палате холодно.

Она подошла к кровати. В полумраке можно было разглядеть трубку, идущую от капельницы к его руке; другая трубка – из носа – змейкой тянулась по верхней губе к кислородному баллону, стоявшему наподобие стального часового рядом с изголовьем. Глаза его были закрыты, лицо неподвижно, рот приоткрыт. Можно было подумать, что он спит, но, как только Кэрол услышала его дыхание, она поняла, в каком он тяжелом состоянии. Его дыхание проходило определенный цикл: сначала вдох был неглубоким, затем постепенно нарастал, пока его легкие, казалось, не наполнялись воздухом до предела, а потом дыхание снова медленно слабело. И наконец сходило на нет. Это был опасный момент. Бывали промежутки, когда дыхание вообще пропадало. Они никогда не продолжались более тридцати секунд, но время до того, как дыхательный цикл возобновлялся, казалось бесконечным.

Она наблюдала такую картину и прежде. «Дыхание Чейн-Стока» – так называл его один из интернов в прошлом году, когда она впервые услышала его. Оно обычно случалось при комах, особенно вызванных обширными инсультами.

Бедный мистер Додд! Вернулся уже через неделю после выписки. Она надеялась, что его последние дни в доме Морин были счастливыми. Она была уверена, что обе дочери теперь рады, что послушались ее. Иначе, если бы они поместили его в лечебницу для хроников и удар произошел там, они, вероятно, никогда не простили бы себе этого.

Она поправила его одеяло и слегка пожала ему руку.

В этот момент все и произошло.

Внезапно мистер Додд поднялся на кровати с широко открытыми глазами. Левая сторона его лица была безжизненной, а правая, походившая на полумаску, выражала ужас. Он начал хрипло кричать своим беззубым, искривленным ртом:

– Убирайтесь? Уходите от меня! Боже, спаси меня? Убирайтесь, убирайтесь, убира-а-айтесь!

Пораженная и испуганная Кэрол, спотыкаясь, отошла от кровати как раз в тот момент, когда в палату влетела сестра.

– Что случилось? Что вы сделали?

– Н-н-ичего, – пролепетала Кэрол. – Я только дотронулась до его руки.

Сейчас мистер Додд показывал на нее. Его глаза все еще были широко открыты, невидящим взглядом он смотрел прямо перед собой, однако его дрожащий палец указывал на Кэрол.

– Уходите! Уходит-е-е!

–Вам лучше уйти, – сказала сестра.

Уговаривать Кэрол не было нужды.

Голос мистера Додда преследовал еена всем пути к лифту.

– Убирайтесь! Убира-а-а-й-тесь!

Наконец закрывшаяся дверь заглушила этот крик. Пока лифт спускался, потрясенную Кэрол не отпускала дрожь.

Я только дотронулась до его руки.

Когда она вышла на залитую солнцем стоянку служебных машин, она решила, что, может быть, сегодня сумеет заставить себя съездить в Толл-Оукс. Она хотела посетить кладбище вчера, но не нашла в себе мужества отправиться туда в дождь. Сейчас она чувствовала, что ей необходимо побыть рядом с Джимом, просто посидеть у его могилы и поговорить с ним, даже если он не может ей ответить.

О Джим! Как мне жить без тебя?

2

Не по сезону теплый ветерок обдувал голые холмики Толл-Оукса. Там не разрешалось ставить пышные памятники. Только неброские гранитные плиты на могилах. Кладбище чем-то походило на Арлингтонское национальное кладбище. Кэрол нравился такой стиль. Если не приглядываться внимательно, она могла бы даже убедить себя, что гуляет по лужайкам огромного провинциального поместья.

Найти могилу Джима было нетрудно. И так будет до тех пор, пока они не уберут цветы. Примерно в двадцати ярдах справа находилась еще одна могила. Там похоронили кого-то в тот же день, что и Джима.

Кэрол непроизвольно остановилась, но затем заставила себя пойти дальше. Ей надо привыкнуть к таким посещениям, потому что она решила приходить сюда часто. Она не собирается забывать Джима. Если он ушел из этого мира, она сделает все, чтобы он остался жить в ее памяти и в ее сердце.

Подойдя к могиле, она, потрясенная, отпрянула от нее. То, что она увидела, повергло ее в такой ужас, что она бегом бросилась назад к машине. Ей хотелось позвать на помощь, но никто бы ее не услышал.

Хотя, нет. Есть человек, который отозвался бы на ее призыв о помощи. Она знала лишь одного человека, к которому могла обратиться.

3

– Посмотри! Видишь? Они мертвы. Все они завяли так, как будто пролежали много недель!

Послеполуденное солнце согревало спину Билла, стоявшего над могилой Джима. Он снял ветровку, которую надел поверх своего облачения. На какое-то мгновение он перестал слышать голос Кэрол в попытке обдумать произошедшее. Она утром позвонила ему в панике и сбивчиво рассказала о могиле Джима. Он толком не понял, в чем дело, но успокоил ее обещанием, что приедет в Монро, как только освободится в приюте Святого Франциска.

Прямоугольник дерна на могиле Джима был коричневого цвета.

Билл поборол в себе желание сказать: «Ну и что?» – и попытался подстроиться под переживания Кэрол, которая пряталась за его спиной, боясь взглянуть на могилу.

– Почему трава увяла, Билл? – спрашивала она. – Дай мне четкое, разумное объяснение, почему она увяла здесь, на этой могиле, и больше нигде, и я обещаю никогда больше не докучать тебе.

– Может быть, неправильно положили дерн, и он высох, – ответил Билл.

– Высох? Вчера весь день лило!

–Тогда, может быть, он положен очень тонким слоем, и корни обрезаны. Знаешь, ведь это же целое искусство – правильно срезать дерн.

– Ладно. Хорошо. Неужели ты действительно думаешь, что его неправильно срезали для могилы Джима и правильно для соседней? Похороны обоих состоялись в один и тот же день!

– Может быть...

– Боже, Билл! Даже если бы траву срезали и набросали ее на могилу, она все еще оставалась бы зеленой!

Билл смотрел на засохшие коричневые былинки, торчавшие из земли, и вынужден был признать, что Кэрол права. Трава была мертва. Она выглядела так, будто из нее вытянуты все жизненные соки. Но каким образом это произошло? И почему? Почему именно здесь, в этом аккуратном прямоугольнике? Уж не опрыскал ли кто-то ее гербицидами? Но это бессмысленно. Кому бы вздумалось так поступить?

Самым пугающим было то, что не весь дерн на могиле оказался засохшим, а только узкий прямоугольник, точно очертивший контуры находившегося шестью футами ниже гроба Джима. Кэрол об этом не упомянула. Может быть, не заметила. Билл не собирался обращать ее внимание на это. Билл повернулся и посмотрел на нее, увидел полные муки испуганные глаза. Он очень хотел помочь ей. Но как?

– Кэрол, каких слов ты ждешь от меня?

Самообладание покинуло Кэрол. Ее лицо исказилось, по щекам побежали слезы.

– Я хочу, чтобы ты сказал мне, что он не был во власти дьявола и что есть разумное объяснение того, почему трава на его могиле мертва. – Она приникла к нему и зарыдала. – Вот и все, что я хочу! Ведь это не много? Ведь так?

Билл нерешительно обнял ее и слегка похлопал по спине. Этот жест, вероятно, был неуместен, но на большее он не мог пойти, не мог осмелиться. Потому что прикосновение к Кэрол вызвало сладостную, но непозволительную истому во всем его теле, и тайные желания, терзавшие его в постели по ночам, бесстыдно оживали при свете дня. Он прижал ее к себе еще раз, а затем заставил себя отстраниться.

– Да, ты просишь совсем немного, – сказал он, сурово посмотрев на нее. – Но меня удивляет, что ты вообще просишь об этом.

– Знаю, знаю, – сказала она, опустив глаза. – Но после всего того, что эти ужасные люди говорили в воскресенье, когда я пришла сюда и увидела это... Мне просто не по себе.

– Это странно, – сказал он, оглядывая, жухлую траву, – я уверен, что существует достоверное объяснение, и дьявол тут ни при чем.

– Хорошо. Скажи мне, что это за объяснение.

– Вернемся в машину, – предложил Билл.

Ведя Кэрол обратно вниз по холму к машине, он полуобнял ее за плечи. Он не мог удержать себя от желания касаться ее. Во всяком случае, не мог в данный момент.

В конце концов он отпустил ее, чтобы открыть для нее дверцу у пассажирского места.

– Так что ты по этому поводу думаешь? – спросила она, когда он включил зажигание.

Она страстно стремилась услышать его объяснение. Как ему хотелось, чтобы у него таковое было!

– Я не знаю. Я не ботаник. Но наверняка ты лучше всех других знала, что Джим не был во власти дьявола или кого-то еще. Нам известно, что он был атеистом, но признать существование дьявола было для него так же неприемлемо, как признать существование Бога.

– А как насчет волос на руках? Ты слышал, что они говорили об этом? Они назвали их «Знаком Зверя». Они утверждали, что это признак того, что в Джима вселился Сатана.

– Джим был волосатым мужчиной. Волосатые кисти рук означают всего-навсего, что он родился с фолликулами в необычном месте. Только это, и больше ничего. Может быть, это генетическое свойство. Если он действительно был клоном Хэнли, то я могу держать пари, что у Хэнли тоже были волосатые руки.

– И правда, – медленно произнесла Кэрол, – на старых фотографиях Хэнли выглядел очень волосатым.

– Что я тебе говорил? Право же, Кэрол, вся эта ерунда о Сатане просто... ерунда, и ничего больше.

Последовало молчание. Он оглянулся и увидел ее потрясенное лицо.

– Билл! – воскликнула она. – Ты священник!

Он вздохнул.

– Я знаю, что я священник. Я провел последние десять лет, изучая богословие, изучая его очень глубоко, и, поверь мне, Кэрол, никто из католиков-интеллектуалов не верит в Сатану.

Она улыбнулась. Печально.

– Что-то не так? – спросил Билл.

– Католики-интеллектуалы, – повторила она. – Слышу голос Джима.

У Билла сжалось горло.

– Я тоже. Он бы сказал: «Если сочетание таких контрастных понятий возможно».

– О Боже, Билл! – произнесла она, рыдая. – Мне так его не хватает!

– Знаю, Кэрол, – сказал Билл, чувствуя, как ей больно, деля эту боль с ней. – Так пусть он живет в тебе. Храни эти воспоминания.

4

С трудом взяв себя в руки, Кэрол продолжала:

– Но когда ты сказал, что не веришь в Сатану, ты говорил почти как Джим.

– Знаешь, мы с Джимом расходились во взглядах не столько на этику или мораль, сколько на их философскую основу. И мы оба были согласны с тем, что никакого Сатаны не существует. Говоря откровенно, я не знаю ни одного иезуита, который верил бы в Сатану. Есть Бог, и есть мы. Нет ни одного-единственного существа, которое олицетворяло бы собою зло и, скрываясь в мире, старалось заставить нас грешить. Это миф, выдумка людей, помогающая решить проблему зла. Зло в мире исходит от нас самих. – Он ткнул пальцем в свою грудь. – Отсюда.

– А что же такое ад?

– Ад? Ты можешь поверить в то, что где-то есть место, некое помещение или пещера, где собирают всех грешников и где их терзают демоны? Задумайся об этом, Кэрол.

Она задумалась, и действительно, такое показалось ей неправдоподобным.

– Это всего-навсего персонификация абстрактных понятий, – продолжал Билл. – Возможность дать людям за что-то ухватиться при решении сложных проблем. Вот так же дети легче усваивают постулаты веры, если их облечь в форму мифов. Когда мы говорим детям: «Не поддавайтесь дьявольским искушениям», на самом деле мы велим им противиться тому худшему, что в них есть.

– Большинство взрослых тоже верят в эти мифы, держатся за них.

Билл пожал плечами.

– Когда дело касается религии, большинство взрослых остаются детьми. Они никак не могут согласиться с тем, что Сатана – всего лишь олицетворение того зла, которое сидит в них.

– Но откуда оно в нас – это зло?

– От слияния духа и плоти. Наша душа приходит к нам от Бога и хочет вернуться к нему. Наша плоть подобна дикому зверю, который стремится получить то, чего он хочет и когда он этого хочет, не заботясь о том, кто пострадает от его погони за желаемым. Жизнь есть процесс установления равновесия между этими двумя составными частями человека. Если душа берет верх, ей по окончании земной жизни разрешается вернуться к Богу. Если низменные стремления плоти растлевают душу, ей не разрешается вернуться к Богу. Вот, Кэрол, что такое ад. Ад – это не палящее пламя и демоны с вилами. Это состояние, когда ты лишен присутствия Бога.

5

Кэрол все еще пыталась переварить сказанное Биллом, когда они повернули на подъездную дорожку к особняку.

– Я знаю, мои слова звучат как крамола, – признался Билл, – но в действительности это не так. Это просто иной взгляд. То, чему нас учат монахини в школах, безоговорочно принимается нами за чистую монету и застревает в голове на всю жизнь. Но по-настоящему взрослым людям необходимо богословие для взрослых.

– Я стараюсь такой и быть, – сказала Кэрол.

– Подумай, что за ерунда все эти сказки про Знак Зверя, Сосуд Сатаны или Врата для Сатаны. Даже если ты веришь в подобные выдумки, помни, что Господь не являет себя открыто – вот почему сохранить веру в Него может порой оказаться великим испытанием. Если бы Сатана существовал, как, по-твоему, не стал бы он тоже избегать явных проявлений? Потому что, если мы найдем доказательство существования абсолютного Зла – Сатаны, нам будет гораздо легче поверить в абсолютное Добро – в Бога. А это совсем не понравится этому дьяволу – Сатане, как ты думаешь?

Кэрол не могла удержаться от смеха – впервые за неделю.

– Ты излагаешь так понятно!

– Наверное, потому что я слишком упрощаю. На самом деле все гораздо сложнее. Но я надеюсь, что простота помогает.

– О да, очень помогает, можешь мне поверить.

Кэрол воспряла духом. Теперь она знала: идея, будто Джим находится во власти дьявола, – глупый детский предрассудок. Страх, колебания – все это исчезло, и на смену им пришло чувство покоя.

Спасибо Биллу.

Но когда Билл открыл для нее дверь особняка и проводил ее внутрь, чувство благодарности вдруг сменилось приступом ярости.

Ты, самодовольный ханжа и сукин сын!

От неожиданности Кэрол даже споткнулась о ступеньку. Откуда взялась в ней эта злость?

Она никогда не думала так о Билле! Почему ее вдруг обуяла ненависть к нему? Он просто пытался успокоить ее, сделать все, что мог... Нет, он хотел произвести на нее впечатление, поразить своей псевдоинтеллектуальной болтовней, продемонстрировать свое превосходство, показать, что он выше ничтожных страхов, которые обуревают жалких людишек, вроде нее. Чванливый, уверенный в своей правоте фарисей. Такой чертовски недосягаемый! Думает, что он неуязвим для греховных соблазнов и плотских желаний! Она покажет ему!

Кэрол не понимала, почему ее вдруг охватила такая злоба. Это было дикое, чуждое ей чувство, вызывавшее в ней желание вцепиться ногтями в голубые глаза Билла, сломить его, унизить, облить презрением, растоптать, втянуть его в трясину ненависти к себе самому и заставить барахтаться в ней, ткнуть его туда лицом, утопить в ней!

Как только он вошел в холл, она закрыла за собой дверь. В ней внезапно вспыхнул всепожирающий огонь желания.

– Поцелуй меня, Билл, – попросила она.

Он недоуменно посмотрел на нее, страшась поверить, что не ослышался. Один голос внутри ее взывал: «Нет, я совсем не то хотела сказать». Но другой, гораздо более громкий, заглушал его, крича: «Именно это! И даже больше!»

6

– Кэрол! – проговорил Билл, вглядываясь в ее лицо. Оно изменилось, казалось, игра света и тени придала ему странное, почти враждебное выражение. – С тобой все в порядке?

– Разумеется. Я просто хочу тебя. Прямо сейчас. Прямо здесь.

– Ты что, сошла с ума?

–Никогда я не была в здравом уме больше, чем сейчас, – ответила она, не спуская с него шального взгляда блестящих глаз и стягивая с себя свитер.

– Прекрати!

– Ты так говоришь, но на самом деле мечтаешь о другом, – сказала она, улыбаясь. – Ты хотел меня еще со времен средней школы, ведь так? А я хотела тебя. Как ты думаешь, разве мы недостаточно долго ждали?

Она завела руки за спину и принялась расстегивать бюстгальтер.

– Кэрол, прошу тебя!

Когда бюстгальтер расстегнулся, она сбросила его прямо на пол. У Билла при взгляде на ее голую грудь пересохло во рту. Ее груди не были большими, тяжелыми, как он видел в журналах для мужчин, которые регулярно конфисковывал у мальчиков. Они были округлые и упругие, с розовыми сосками, и совсем рядом с ним, протяни руку – и дотронешься.

– Кто об этом узнает? И кого это огорчит? – убеждала она его, распуская длинные волосы по плечам. Она схватила несколько светлых прядей и принялась щекотать ими груди, пока соски не отвердели и не напряглись. И Билл почувствовал, как его конечная плоть тоже отвердела и напряглась. – После стольких лет не в долгу ли мы друг перед другом, как ты думаешь? Хотя бы этот единственный раз?

– Кэрол...

– Ну же! Мы в свое время не довели дело до конца, ведь правда?

Билл закрыл глаза. Сказанное Кэрол было так соблазнительно! Казалось, она прочла мысли, таившиеся в самых сокровенных уголках его сознания. В некотором смысле это действительно было чем-то незаконченным, призраком прошлого, которое будет преследовать его вечно, если он не сделает ничего, чтобы изгнать его. Всего лишь один раз – с Кэрол, его первой любовью. Что может быть идеальнее? Как чудесно было бы дать волю горячей волне желания, зародившейся у него в паху и охватывающей все его существо! Только один этот раз, а потом он навсегда откажется от нее и беспрепятственно отдастся своему призванию.

Открыв глаза, он замер от ужаса. Она сняла джинсы и трусики и стояла перед ним совершенно обнаженная. Она была прекрасна! Так прекрасна! Его глаза остановились на светло-каштановых волосах на лобке. Он никогда раньше не видел совсем нагую женщину, даже на фотографии, а сейчас перед ним была обнаженная женщина во плоти, и не кто-нибудь, а Кэрол.

– Ну же, – улыбнулась она ему и придвинулась ближе. Она взяла его руку и положила ее себе на грудь. Он чувствовал, как набухает сосок под его ладонью. – В память о прошлых днях.

Только один раз! В конечном счете, что случится, если он только один раз нарушит обет целомудрия? Он попытался опровергнуть соблазнительную мысль, но разум в этот момент, похоже, плохо слушался его.

Она разжала его руку и опустилась перед ним на колени.

Только один раз! В конце концов, какое это имеет значение, по большому счету?

7

Его решимость таяла. Она чувствовала, стоя на коленях перед ним и пробегая пальцами по вздувшейся ширинке его брюк, что сопротивление этого высокомерного подонка вот-вот будет сломлено. Ее захлестнула волна восторга. Она почувствовала себя сильной, могущественной, способной покорить весь мир. Это ощущение было сладостнее самых утонченных сексуальных наслаждений, самого полного оргазма, когда-либо пережитого ею.

Она потянулась к «молнии» на брюках Билла. Стоит ей прикоснуться к его мужскому естеству, и он будет принадлежать ей. Она знала это. Тогда у него не останется пути для отступления.

Она улыбалась.

Совсем немного надо, господин иезуит, чтобы осквернить душу низменными желаниями плоти.

Внезапно Билл, шатаясь, сделал два шага назад. Лицо его пылало, на нем была написана мука. Капли поты выступили на лбу и верхней губе.

– Нет!

Он произнес это слово тихо, хриплым, исполненным страдания голосом. И тут же Кэрол показалось, что раскаленный гвоздь вонзился в низ ее живота. Вожделение, внезапно завладевшее ею, оставило ее. Все поплыло перед глазами, стены особняка наклонились, готовые раздавить ее.

И боль, адская боль возникла внутри.

Билл отвернулся от нее. Он говорил торопливо, задыхаясь, обратясь лицом к противоположному концу холла:

– Кэрол, прошу тебя! Не знаю, что на тебя нашло, но это нехорошо!

Боль усилилась, но она с трудом проговорила:

– Это любовь. Это страсть. Есть ли что-либо более естественное?

– Правильно, – отвечал он, по-прежнему стоя к ней спиной, – но я давал обеты, Кэрол, и один из них был обет целомудрия. Ты можешь оспаривать разумность и полезность этого обета, рассуждать о его целесообразности и нецелесообразности, и, поверь, я слышал множество доводов «за» и «против», но факт остается фактом – я дал эти обеты добровольно и собираюсь соблюдать их.

Боль заставила Кэрол лечь на пол. Ей казалось, что внутри ее что-то разрывается.

– Но услышать такое от тебя, Кэрол! Не понимаю, как ты могла! – Голос его постепенно зазвучал спокойнее и ровнее. – Даже если ты думаешь, что мои обеты – глупость, ты знаешь, что они значат для меня. Почему ты пытаешься заставить меня нарушить их? Особенно сейчас, когда Джим еще не успел остыть в своей...

Он обернулся взглянуть на нее.

– Боже! Что случилось?

Она почувствовала что-то горячее и мокрое между ногами, посмотрела туда и увидела обильно струящуюся кровь. Комната закружилась вокруг нее. А боль стала невыносимой.

– Помоги мне, Билл, я, кажется, умираю!

1

– Вы действительно находите утешение во всех этих статуэтках и безделушках?

Грейс посмотрела на мистера Вейера с благодарностью и в то же время с опаской. Он кончал приклеивать голову архангела Гавриила к его туловищу. Брат Роберт в другом конце гостиной составлял из черепков большую статую Мадонны.

Если бы вы пережили в прошлом то, что пережила я, подумала она, вы пытались бы найти утешение всюду, где возможно!

–Утешение, – повторила она. – Да, это хорошее слово. Да, они приносят мне утешение. Так же как вы оба сегодня.

Брат Роберт не прислушивался к их разговору, но мистер Вейер посмотрел на нее своими ярко-голубыми глазами. Грейс неудержимо тянуло к этому человеку. Никаких грязных мыслей. Ничего такого. Он, вероятно, лет на десять старше ее и охотно рассказывал о своей жене, к которой, очевидно, был очень привязан. В теплом чувстве, которое он вызывал у нее, не было ничего греховного. Просто его присутствие порождало у нее ощущение покоя и безопасности, а после ужаса вчерашней ночи Господь знает, сколь драгоценной стала для нее безопасность.

– Вам, наверное, было очень страшно, – сказал он, – и я подумал, что вы не захотите оставаться одна.

– Конечно. Но как вы догадались?

– Я позвонил по телефону или, вернее, пытался позвонить, чтобы узнать, как вы себя чувствуете после воскресенья. Но телефон был испорчен. Вот я и пришел, и узнал от управляющего о взломе.

Она не в состоянии была оставаться здесь прошлой ночью. Молодой полицейский оказался столь любезен, что отвез ее в дом Мартина. Ее рассказ привел в ужас его и брата Роберта. Они устроили ее в одной из свободных спален. Но даже с наступлением ясного, солнечного дня она не могла заставить себя вернуться в свою квартиру.

А днем в старинном доме появился мистер Вейер. Он предложил проводить ее домой. Управляющий сменил, замок на двери и Пообещал найти лишний телефонный аппарат, чтобы дать ей его на время, пока телефонная компания не заменит разбитый грабителем.

– Почему вы помогаете мне приводить в порядок мои вещи, если вам они представляются игрушками глупой женщины?

– Сомневаюсь, что вам хорошо известно, что мне представляется, – ответил мистер Вейер. В голосе его не было враждебности. Тон оставался бесстрастным – простая констатация факта.

– Я убеждена, что вы не разделяете нашей веры, – сказала Грейс осторожно. Она хотела вызвать его на откровенность, потому что он ее заинтриговал.

– По-моему, я сказал об этом со всей ясностью.

– Так почему вы все время возвращаетесь к нам, Избранным? И почему вы здесь сегодня? Я очень благодарна вам за ваше присутствие, но наверняка в пятницу у вас есть дела поважней, чем помогать мне приводить в порядок мою квартиру.

– В данный момент у меня таких дел нет, – улыбнулся он. – А что касается того, почему я все время прихожу к тем, кто называет себя Избранными, то я и сам толком не знаю. Но ваша религиозная община...

– Она не моя, – поспешила поправить его Грейс, так как ни в коем случае не хотела нести ответственность за то, что произошло с бедным Джимом. Она посмотрела на занятого делом монаха. – Это община брата Роберта.

– Я имел в виду по общности идей. Но это не важно. Похоже, в эту крошечную общину католиков входят все, кому известно о возвращении... – Он умолк.

– ...Антихриста, – продолжила она, – Сатаны?

Это слово, казалось, раздражало его.

– Да, да, если вам угодно какое определение. Так вот, меня тянет в эту общину. Мне кажется, что тот, кто в конце концов выступит против угрозы, принадлежит к Избранным. – Он внимательно посмотрел на нее. – Быть может, это будете вы.

Это предположение испугало Грейс. Она чуть не выронила обломок скульптуры Младенца, который держала в руках. – О Боже! Надеюсь, что нет!

– Я тоже, ради вашего же блага. – Он помолчал, а потом продолжил: – Как тут не подумать, не связан ли налет, совершенный прошлой ночью, с тем... с вашей миссией.

Похолодев, она спросила:

– Вы думаете, что кто-то именно мне хотел причинить зло?

– Только пустое предположение, – ответил он, взмахом руки словно отгоняя эту мысль. – Я не собираюсь пугать вас. – Он поднял склеенного архангела. – Вот. Клей закрепился. Где он должен стоять?

Но сказанное Вейером не давало Грейс покоя. А что, если это был не грабитель? Что, если он ждал ее с единственной целью – убить? Неужели для нее уже наступило время Страшного Суда, и она должна заплатить за все те жизни, которые погубила в прошлом?

Нет! Этого не может быть! Ее час еще не пробил!Ей было отпущено слишком мало времени, чтобы полностью искупить свою вину. Неужели она обречена на вечные муки в аду?

Как раз в этот момент раздался сильный стук в дверь, и она в страхе вздрогнула.

Мистер Вейер поднялся со своего места.

– Я посмотрю.

Когда он открыл дверь, за ней оказался Мартин. Молодой человек подозрительно оглядел мистера Вейера.

– А что вы здесь делаете?

– Просто помогаю, – ответил тот с усмешкой. Задиристый тон Мартина позабавил его.

Мартин повернулся к Грейс:

– Я целый час пытался прозвониться к вам.

Грейс показала на разбитый телефонный аппарат.

– Он разбил его тоже. Я жду, когда его заменят.

Мартин оглядел комнату, только сейчас заметив, что в ней творится.

– Бог ты мой! Выглядит, будто здесь побывал сам дьявол!

– А что, лом – излюбленное оружие дьявола? – поинтересовался мистер Вейер, все так же посмеиваясь.

Брат Роберт вышел из своего угла.

– В чем дело, Мартин?

– Я установил слежку за племянницей Грейс, – сообщил тот тихо.

Это известие неприятно поразило Грейс.

Брат Роберт тоже удивился. Машинально поглаживая бороду, он спросил:

– А почему я ничего не знаю об этом, Мартин?

Мартин пробормотал, пряча глаза:

– Потому что я был уверен, что вы это не одобрите. Но ведь именно вы сказали, что дело еще не кончено. И я подумал, что она теснее всего связана с тем, у кого не было души, и с домом, где, как я уверен, заключена разгадка этой тайны.

– Но какое отношение... – начала Грейс.

– Ее сегодня днем отвезли в больницу.

Грейс вскочила на ноги.

– Что случилось?

– Я не знаю. Один из Избранных, который следил за ней сегодня, позвонил и сообщил, что после ленча она встретилась со своим другом-священником, тем самым иезуитом, который пытался в воскресенье прогнать нас от особняка. Он сопровождал ее на кладбище, а потом обратно в особняк. Вскоре после того как они туда вошли, к особняку примчалась машина «Скорой помощи», и ее вынесли из дверей на носилках. Священник тоже сел в машину и поехал с ней в больницу.

У Грейс болезненно сжалось сердце.

Бедная Кэрол! Не успела опомниться после смерти Джима, и вот... Боже, что это может быть?

–В этом священнике есть что-то подозрительное, – продолжал Мартин. – Его причастность к этому делу слишком велика, чтобы он не был в нем замешан.

– У иезуитов свои ритуалы и предпочтения, – заметил брат Роберт, – которые не всегда совпадают с Папскими. Но я сомневаюсь, что он действует в союзе с дьяволом.

– Он старый школьный друг Кэрол. О Боже! – воскликнула Грейс. – Надеюсь, с ней ничего серьезного.

– Возможно, это просто нервный срыв, – предположил мистер Вейер. Он снова сел и начал складывать черепки настенной тарелки с изображением Благовещения. – Меня это не удивило бы – на ее глазах такой ужасной смертью умер муж.

– Я должна повидать ее, – заявила Грейс, направившись к шкафу за своим пальто.

– А почему сначала не позвонить по телефону, – предложил брат Роберт, – и узнать, в чем дело?

По выражению его лица Грейс поняла, что брату Роберту так же не терпится узнать подробности о болезни Кэрол, как и ей.

– Пожалуй, так и сделаю.

Грейс узнала через справочную номер телефона больницы Монро и набрала его. Когда она попросила соединить ее с палатой Кэрол Стивенс, дежурная замялась, а потом сказала, что больная не отвечает на телефонные звонки.

Это взволновало Грейс. «Не отвечает на звонки» может означать, что у Кэрол что-то серьезное или же, возможно, она в хирургическом отделении.

– В какой она палате?

– Два-двенадцать.

– А кто ее лечащий врач? Доктор Альбертс? – Она знала, что он был домашним врачом Кэрол.

– Нет, доктор Галлен.

Внезапно замолчав, Грейс положила телефонную трубку, даже не попрощавшись. Только со второго раза трубка попала на рычаг.

Брат Роберт, Мартин и мистер Вейер вопросительно смотрели на нее.

– Что случилось? – спросил брат Роберт.

– Не знаю; может быть, ничего.

– Так почему вы выглядите так, будто увидели привидение?

– Она сказала, что ее врач – доктор Галлен.

– Ну и что?

– Я слышала о нем. Он акушер.

Мистер Вейер выронил из рук настенную тарелку и изображением Благовещения.

2

– Я потеряла ребенка? – спросила Кэрол, держась за боковые прутья больничной кровати, как моряк, выброшенный в море, держится за обломки своего судна.

Доктор Галлен отрицательно покачал головой. Он был еще молод – примерно тридцати пяти лет, полноватый блондин, не успевший приобрести апломб, присущий многим из его коллег.

Со временем он появится, подумала Кэрол. Но сейчас она была рада тому, что он держался просто и дружелюбно.

– Насколько я могу судить, нет. Но вы были очень близки к этому. Однако я считаю, что плод не пострадал.

– Но мой анализ на беременность дал отрицательные результаты.

– А кто заказал его?

– Вроде бы я сама.

– А когда вы его «вроде бы» сдавали?

– В позапрошлое воскресенье.

– Почти две недели назад. Слишком рано. Показатели беременности были недостаточно высоки, чтобы дать положительные результаты. Вы получили мнимоотрицательный ответ. Этого следовало ожидать. Через несколько дней он, наверное, был бы положительным. – Он шутливо погрозил ей пальцем. – Вот что происходит, когда сотрудники-немедики берут на себя функцию доктора, не окончив медицинского учебного заведения. А теперь, если придете ко мне в первое...

– Какой срок моей беременности?

– Полагаю, от четырех до шести недель. Может быть, ближе к четырем. Если вы все еще беременны.

У Кэрол оборвалось сердце.

– Если?..

– Да. Если.Хотя я почти убежден, что вы не потеряли ребенка. Но всякое может быть. На пару дней мы вас уложим и будем регулярно делать анализы на беременность. Если они останутся положительными, значит, все в порядке. Если нет, вам придется попробовать еще разок.

Действительность безжалостно напомнила Кэрол о себе. Она с трудом сдержала слезы.

Попробовать еще разок! Каким образом? Ведь Джим мертв.

Страдание, по-видимому, отразилось на ее лице.

Доктор Галлен спросил:

– Что-нибудь не в порядке?

– Мой муж... он погиб в воскресенье.

Глаза доктора округлились.

– Стивенс? Неужели тот Стивенс! О, простите. Меня не было в городе. Я слышал об этом, но я... как-то не связал это с вами. Искренне прошу извинить меня.

– Все в порядке, – ответила Кэрол, но ничего в порядке не было. И будет ли когда-нибудь, она сомневалась.

– Что ж, похоже, ничего иного, как только приложить все усилия, чтобы ребенок выжил, – произнес он с нерешительным видом. – Идет?

Она кивнула, закусив губу, полная страха за ребенка.

– Я зайду к вам попозже, – сказал доктор. – Я буду наблюдать вас. Если понадобится, всю ночь. – Он махнул ей рукой и вышел из палаты.

В нем было нечто такое, что почти вселило в Кэрол уверенность – они сумеют справиться.

3

– Теперь мне все становится ясно, – сказал мистер Вейер, поднимая с пола черепки настенной тарелки.

– Вам повезло, – желчно заметил Мартин. – Нам было все ясно уже много недель назад.

– Спокойно, Мартин, – остановил его брат Роберт. – Побольше терпимости. Помните: вера – это дар.

– Неужели вам действительно все было так уж ясно? – спросил мистер Вейер Мартина. Теперь на его губах уже не играла насмешливая улыбка. Он выглядел по-настоящему мрачным.

– Разумеется. Антихрист грядет, и...

– А нельзя ли хотя бы на время обойтись без иудейско-христианской мифологии? Она только вводит в заблуждение.

– Мифологии? -воскликнул Мартин, выпрямляясь. Он кипел от возмущения. – Вы говорите о слове Господнем!

– Давайте пользоваться нейтральным термином, ладно? Я не могу принимать всерьез наш спор, если мы будем говорить об Антихристе. Как звучит для вас слово «Враг»?

– Совершенно никак!

– Успокойтесь, Мартин, – вмешалась Грейс. – Оно звучит для меня совсем нейтральным. Оно никого не задевает.

Грейс чувствовала: Мартин не меньше ее жаждет услышать, что скажет мистер Вейер, но не хочет в этом признаться.

Молодой человек посмотрел на брата Роберта, тот кивнул ему и не совсем уверенно проговорил:

– Все в порядке, Мартин.

Тот повернулся к мистеру Вейеру:

– О'кей! Но запомните, что...

– Хорошо, хорошо, – согласился мистер Вейер. – А теперь расскажите мне, когда каждый из вас впервые почувствовал признаки Врага?

– Я точно не знаю, – ответил брат Роберт. – Вначале это было слишком неясное ощущение. Пожалуй, в первые дни февраля.

Мартин энергично закивал.

– Точно.

– А когда на ваших собраниях заговорили на незнакомых языках?

– О, это происходит с того времени, когда мы впервые начали собираться в прошлом году. Это обычное явление для общин пятидесятников.

– Я имею в виду тот особый язык, на котором говорила Грейс, когда обратилась ко мне на собрании.

От этого воспоминания Грейс бросило в дрожь.

– Тот, который вы назвали «языком древних»? – спросила она.

Он кивнул, но продолжал неотрывно смотреть на Мартина.

– Да. А когда вы впервые услышали это?

– Могу вам сказать. Это произошло незадолго до того, как прибыл брат Роберт. Я запомнил, потому что это было страшно необычно. Все, кто в тот вечер впали в транс, говорили на одном и том же языке. Это было в третье воскресенье до Великого поста – 11 февраля.

– Интересно, – произнес мистер Вейер. – В тот вечер разбился самолет доктора Хэнли.

– Вы полагаете, тут есть связь? – спросила Грейс.

– Вам стоит задуматься, – ответил мистер Вейер. – Похоже, это событие вызвало к жизни все последующие. Конечно, и другое событие могло предшествовать катастрофе.

– Какое? – одновременно спросили Грейс, брат Роберт и Мартин.

– Зачатие ребенка Стивенсов.

Грейс помертвела от ужаса. Эти слова пробудили в ее уме страшную догадку. Она еще не приняла окончательной формы, но неуклонно росла в сознании Грейс.

– Почему это?

– Проследите последовательность событий. Смерть Хэнли сделала Джеймса Стивенса богатым человеком. Смерть Джеймса Стивенса превращает его жену в богатую женщину и гарантирует, что их ребенок будет расти в атмосфере всесилия денег. И только мать отделяет его от распоряжения миллионами Хэнли. Не кажется ли это очень уж удачным развитием событий?

– Ребенок, – прошептал брат Роберт, – конечно! Ребенок – это Антихрист. – Его глаза заблестели от этого открытия. – Теперь это совершенно очевидно! Сатана использовал лишенное души тело Стивенса в качестве канала, через который он может вторгнуться в земную сферу, попав в женщину и воплотившись в человека. Воплощенное зло!

– Вы частично правы, – со вздохом произнес мистер Вейер. – Но Враг находился в «земной сфере», как вы выразились, значительно дольше месяца.

– Откуда вам так много известно? – недоверчиво поинтересовался Мартин.

Право же,подумала Грейс, он ведет себя совсем по-детски.

–Вы не поймете. Не захотитепонять. Давайте на этом остановимся, ладно?

– Скажите мне, пожалуйста, – обратился к нему брат Роберт, – когда, по-вашему, Враг проник в тело клона?

– Думаю, что в мае 1941 года. Вскоре после того как был зачат Джеймс Стивенс. В конце концов, возможно, наличие души играет какую-то роль. Весьма вероятно, что Джеймс Стивенс, будучи клоном, не имел души. Тогда Враг, вероятно, посчитал, что нашел для себя совершенного носителя. Но вместо этого оно оказался в ловушке... И оставался в теле Джеймса Стивенса бессильным, бездействующим, кипящим от ярости больше четверти века. До тех пор...

– ...пока Кэрол не зачала ребенка Джима! – вырвалось у Грейс.

– Совершенно верно. Какими бы силами ни обладал Враг, они оставались взаперти, пока он жил в Джеймсе. Он оставался жизнеспособным, но... так сказать, изолированным от мира. Личинкой, заключенной в живую куколку. Но когда Джеймс стал отцом ребенка, Враг освободился от него и стал, как выразился бы Мартин, «плотью».

– Вы считаете, что он перешел к ребенку Кэрол? – спросила Грейс. Эта мысль ужаснула ее.

– Нет, – ответил мистер Вейер, медленно покачав головой. – Он и естьребенок. С момента зачатия его силы стали расти. Вот то нехорошее,существование которого в мире вы почувствовали в прошлом месяце или что-то около того. Это Враг, созревающий внутри Кэрол Стивенс, набирающий силу каждый день.

– Почти то же самое описывается в романе «Дитя Розмари», – поразилась Грейс.

Мартин подхватил:

– Неисповедимы и таинственны пути Господни. Быть может. Он вдохновил того автора написать такую книгу; быть может, Он сделал ее бестселлером в качестве предупреждения всем нам!

Грейс засомневалась.

– Что же, Бог наставляет нас с помощью списка бестселлеров, публикуемых в «Нью-Йорк таймс»?

– Его рука повсюду. А сейчас, – с этими словами Мартин вскочил на ноги, – Антихрист растет внутри жены клона. Вот почему мы не почувствовали никакого уменьшения зла, когда умер клон.

– Перестаньте называть его так! – рассердилась Грейс. Ее вывела из себя черствость Мартина. – Он был мужем моей племянницы. У него было имя. И мы несем ответственность за его смерть.

– Это был несчастный случай, оказавшийся весьма кстати для Врага, – напомнил мистер Вейер.

Мартин не нашелся, что возразить, и промолчал.

– Боюсь, что мистер Вейер в некотором отношении прав, – заметил брат Роберт. – А раз уж вы заговорили об именах, разве у вас нет имени для Врага, для явления, которое вы так называете?

– В действительности это мужчина, и у него множество имен, но ни одного из них вы никогда не слышали, так что они для вас не будут иметь никакого значения.

– Ну, а как насчет Сатаны? – спросил брат Роберт.

– Сатаны? Забудьте о Сатане. Вы правы, приближается некое Зло, но это не ваш Сатана. Грядет нечто гораздо худшее, нечто такое, что не привидится вам в самом жутком кошмаре. Антихрист? Если бы только он! Когда оно явится сюда, вы еще пожалеете о своем Антихристе. Потому что молитвы вам не помогут. Не помогут также ни пушки, ни бомбы.

Мистер Вейер говорил с такой убежденностью, что душа Грейс исполнилась отчаяния.

– Откуда... откуда вы знаете так много о нем?

Мистер Вейер посмотрел в окно на случайное облако, закрывшее на мгновение солнце.

– Мы встречались раньше.

4

Билл вошел в ее палату, как безоружный ступает на арену гладиаторов:

– Как ты себя чувствуешь?

При виде его Кэрол едва не лишилась чувств. Она помнила, как Билл отнес ее на кушетку, укрыл одеялом и, вызвав «скорую помощь», оставался подле нее в машине, мчавшейся в больницу.

– О, Билл! – зарыдала она.

Она села в постели и протянула к нему руки, чтобы обнять его. Снедавшей ее несколько часов назад необъяснимой похоти не осталось и следа. Ее как будто и не было. Сейчас Кэрол искала только его дружбы, ею владело глубокое и чистое стремление найти в нем надежную опору.

Но Билл осторожно взял Кэрол за руку и посмотрел на нее с беспокойством. Это так на него похоже! Когда после гибели ее родителей ей нужно было на кого-то опереться, он отстранился совсем, так же как сейчас.

До кто может винить его за сдержанность после того, что я устроила несколько часов назад?

Она почувствовала, что краснеет при воспоминании об этом.

– Пожалуйста, Билл, – проговорила она, – я сожалею о том, как вела себя по отношению к тебе. Не знаю, что на меня нашло. Казалось, будто вместо меня все это делает кто-то другой.

– Все в порядке, – ласково сказал он, улыбаясь, и похлопал ее по руке. – Мы оба выжили.

– Но ребенок чуть не погиб!

Он крепче сжал ее руку.

– Ребенок?

– Да! И все же доктор Галлен говорит, что ребенок наверняка жив.

– Ты беременна?

– Четыре или шесть недель. Может быть, поэтому я вела себя как сумасшедшая там, в особняке. Говорят, что из-за гормональных изменений во время беременности с женщинами творится что-то невероятное.

– Я мало что знаю о таких вещах, – ответил он, застенчиво улыбаясь. – Но, пожалуйста, больше никогда не веди себя так. Я знаю, следует остерегаться Мартовских ид, но ты чуть не довела меня до сердечного приступа. – Он замолчал, лицо его стало серьезным. – Ребенок!..

Его голос сорвался, и она увидела слезы, выступившие на его глазах, когда он снова заговорил.

– Кэрол, это чудесно!

Она покачала головой и сама расплакалась, не в силах больше сдерживаться.

– Не так уж чудесно, – сквозь слезы проговорила она. – Почему это не произошло год назад? Это ужасно! Ребенок Джима – и он никогда не увидит его. Он так мечтал о детях, а мы не были уверены, что у нас будет хотя бы один, а теперь он будет, но Джима нет, и ребенок родится без отца! Почему Бог устраивает такие мерзкие, злые шутки?

– Не знаю. Но может, это вовсе не так уж мерзко. То есть это по-своему означает, что Джим жив, ведь так?

Счастливый смысл этой догадки внезапно поразил Кэрол. Она медленно откинулась на подушку, с наслаждением ощущая, какая она мягкая и удобная.

5

Грейс, зябко поежившись, проговорила:

– Значит, вы считает, что мы сыграли на руку этому... этому Врагу, когда отправились в Монро. По-вашему, он воздействовал на нас? Не думаете ли вы, что мы поддались обману?

– Ни в коем случае! – вскричал Мартин. – Как можете вы такое говорить? С нами был Святой Дух. Он вел нас!

– Подожди, Мартин, – остановил его брат Роберт. – Послушаем ответ мистера Вейера. Объясните все, пожалуйста.

– Что ж, – сказал мистер Вейер. Казалось, он постарел на несколько лет с тех пор, как появился в квартире Грейс. – В мире существуют две противоборствующие силы. Мне кажется, что вы находитесь под воздействием той из них, которая сопротивляется Врагу. Я думаю, что тот, кто избран противостоять Врагу, вскоре появится, хотя мне и не совсем ясно, чем будет вызвано его появление.

– А мне ясно одно, – заявил Мартин, – ребенок не должен родиться!

– Кэрол – моя племянница, – вмешалась Грейс, чувствуя потребность встать на защиту Кэрол. – Подумайте, что произошло с Джимом! Я не допущу, чтобы она пострадала!

– Конечно, – поддержал ее брат Роберт, зло посмотрев на Мартина. – Молодая женщина ни в чем не виновата. Причинить ей вред – значит опуститься до уровня Духа зла, которому мы намерены противостоять.

– Тогда что же нам делать? – в отчаянии вскричал Мартин.

Грейс не нашлась, что ответить. Мистер Вейер молчал.

Брат Роберт обратился к Грейс:

– Признаем ли мы, что Антихрист вселился в вашу племянницу?

Грейс отвернулась. Все в ней восставало против этого утверждения, но оно объясняло так много! Прежде всего, ее собственную реакцию в ту ночь, месяц назад, когда Кэрол и Джим навестили ее. Кэрол, вероятно, уже тогда была беременна, и Грейс ощутила присутствие Духа зла в ней. И в тот же вечер, только позже, она бессознательно осквернила святой гимн богохульством.

Она молча кивнула. Кивнул также Мартин. Лишь мистер Вейер остался неподвижен.

Монах снова заговорил, голос его звучал мягко.

– Тогда все мы должны согласиться с тем, что не можем допустить рождения этого ребенка.

– Кэрол невиновна! – воскликнула Грейс. – Вы не должны причинить ей вред.

– Я не имею такого желания. Я даже запрещаю это делать. Значит, мы должны найти способ нанести удар по этому исчадию ада, не причиняя вреда женщине, вынашивающей его. Нам нужно найти способ вызвать выкидыш или убедить ее... – он возвел очи к небу, – никогда не думал, что буду говорить такое, сделать аборт.

Грейс бросило в холод, потом в жар. То было святое пламя обновленной веры, которое вспыхнуло, когда ее озарила ослепительным, словно алмаз, светом спасительная мысль, таившаяся до сих пор в глубине ее сознания, как искра под пеплом. Грейс показалось, что она воспарила в экстазе, дивясь славе Господней и неисповедимости путей Его.

– Славься! – закричала она.

– Что случилось? – спросил Мартин, Отпрянув от нее в испуге.

– Я знаю, кто станет тем Избранным, который нанесет смертельный удар Антихристу!

Грейс плавно, словно паря в воздухе, повернулась и скользнула в свою спальню.

Это была та счастливая возможность, о которой она молилась все прошедшие годы. Одним деянием она сумеет ответить за все грехи, совершенные ею в молодости. Смерть одного живого существа очистит ее душу от смертей множества других, пятном лежащих на ней.

Благоговея перед совершенством этой пропорции, Грейс выдвинула нижний ящик шкафа и пошарила там рукой. Она нащупала пыльный кожаный футляр, который положила туда много лет назад, и достала его. По ширине и высоте он был с коробку от сигар, но в два раза длиннее.

То были орудия ее спасения.

Не замечая пыли на футляре, Грейс прижала его к груди и задумалась, глядя в зеркало.

Она начала работать в середине тридцатых годов, когда ей еще не было и двадцати. Через несколько лет все попавшие в беду молодые девушки стали называть ее Несравненной Грейс, ибо она была квалифицированной медицинской сестрой, внимательной к своим клиенткам и искусной, знавшей, как избежать инфекций после окончания ее операции. Однако со временем она осознала всю греховность своего занятия и навсегда отказалось от него.

Теперь оставалось только гадать: не Господней ли волею уготована была ей роль Несравненной Грейс?

Сияющая, она вернулась в гостиную и объявила брату Роберту, Мартину и мистеру Вейеру:

– Я – Избранная.

– Избранная для чего? – спросил Мартин.

– Избранная остановить Антихриста.

1

Воскресенье, 17 марта

Итак, свершилось.

Иона смотрел на Кэрол, сидевшую на краю больничной койки. Утреннее солнце полосами ложилось на покрывало позади нее. Эмма суетилась возле невестки, поправляя узкие бретельки нового сарафана, купленного ею для Кэрол.

Иона теперь знал, что первый шаг успешно сделан. Он чувствовал это весь прошедший месяц, но остерегался радоваться, не имея точных доказательств.

Омрачала его радость только неудача с Грейс Невинс. Он не сумел совершить то, к чему призывало его видение. Он горел желанием раскроить ей череп, бить по нему, пока тот не станет мягким, как надувной мяч. Но ему это не удалось. И поэтому он сорвал злость на ее вещах.

Но все это ничего не значило.

Тот был жив – вот что действительно имелозначение.

Тот, которого Иона ждал все эти годы, стал плотью. Первый шаг сделан. Следующим шагом будет помочь ему благополучно появиться на свет. Когда это произойдет, Иона станет день и ночь охранять его, пока Тот будет взрослеть. Как только он наберет полную силу, необходимость в дальнейшей охране, дальнейшей помощи отпадет.

Тогда мир погрузится в хаос, и Иона получит свою награду.

Но хватит мечтать о будущем, следует обратиться мыслями к настоящему.

Тому совсем недавно грозила смертельная опасность.

Два дня назад женское чрево чуть не вытолкнуло его. В то время Иона был на работе. Он почувствовал внезапную слабость, грозящую катастрофу, но не понял характера угрозы. Теперь он знал, в чем дело. Тот был на пороге смерти, его физическое существование висело на тонюсенькой ниточке.

Теперь, казалось, все в порядке. Силы Того снова начали расти. Сидя в одной комнате с женщиной, Иона наслаждался силой, которую Тот излучал через нее.

– Правда, этот сарафан чудесно выглядит на ней, Иона? – спросила Эмма.

Это был длинный, в голубой цветочек сарафан, открывавший плечи Кэрол. Ее стройные ноги просвечивали сквозь ткань в лучах солнца.

– Очень красиво, – сказал Иона.

– Она прямо светится в нем!

Иона улыбнулся.

– Да, ты права.

– И когда ее выпишут сегодня днем, она поедет прямо к нам, ведь так, дорогая?

Кэрол покачала головой.

– Нет. Я вернусь в особняк. Дом отремонтируют только через несколько месяцев, поэтому мне лучше привыкнуть к новому месту.

– Но ты не можешь туда ехать! Доктор Галлен велел тебе лежать!

– Мне там будет хорошо, – возразила Кэрол. – Я и так доставила вам массу хлопот и не хочу больше затруднять вас.

– Не говори глупостей! Ты...

– Эмма! Я уже приняла решение.

Иона увидел решимость в ее глазах. Увидела ее, очевидно, и Эмма.

– Хорошо. Если Магомет не может сдвинуть с места гору, мне, по-видимому, придется регулярно появляться в этом старом, отвратительном доме, чтобы присматривать за тобой.

Кэрол промолчала, выразительно подняв глаза к потолку.

Хорошо, что Эмма такая заботливая свекровь. Ее, очевидно, привела в восторг мысль о будущем внуке или внучке. Она будет бдительно охранять плод, зреющий в чреве невестки, вплоть до самых родов, не подозревая, кого она оберегает.

Тем лучше.

Кроме того, это взбодрит ее. Со времени кончины Сосуда, ее Джимми, она пребывала в подавленном состоянии духа. Но с тех пор как узнала, что невестка беременна, в глазах появился блеск, походка стала энергичной. Ионе надо, чтобы Эмма была счастлива и полна сил. Тогда от нее будет больше пользы. Ему еще понадобится ее бдительность.

Ведь угроза для Того не миновала. Сейчас он весьма уязвим. В мире все еще существуют силы, которые выступают против Того, и они попытаются помешать установлению его царства, прежде чем Тот воцарится. Иона охранял Сосуд двадцать шесть лет. Теперь он должен беречь женщину и ее драгоценное бремя.

В палату вошел священник, и Иона тут же почувствовал в сиянии, исходившем от Того, пульсацию "ненависти и... страх.

Эта реакция была столь неожиданной и столь нехарактерной, что Иона поразился. Она поставила его в тупик.

Почему Тот так реагировал на этого молодого священника? Он не мог представлять собой угрозы Тому. И тем не менее... Священник находился вместе с женщиной, когда у нее началось кровотечение. Не он ли причина этого?

– Что вам нужно? – спросил Иона, заслоняя Кэрол от священника.

– Я пришел навестить Кэрол, так же как и вы, мистер Стивенс.

Он произнес это вежливо, но на лице его было написано: «Прочь с дороги!»

– Привет, Билл, – обрадовалась женщина. – Меня сегодня отпускают.

– Прекрасно. – Священник прошел мимо Ионы, едва не задев его, и остановился у кровати больной. – Тебя подвезти?

– Мы отвезем ее сами, – быстро вмешался Иона.

– Все в порядке, Иона, – сказала Кэрол. – Я уже попросила отца Билла подбросить меня до дому.

Иона усомнился в том, что это так, но не знал, как ему поступить. Следует быть настороже. Если этот священник – угроза для Того, Иона должен позаботиться о том, чтобы устранить ее.

– Очень хорошо. Эмма уедет первой и приготовит для вас что-нибудь перекусить.

– Прекрасная мысль, Иона, – просияла Эмма. – Я приготовлю для вас вкусный ленч.

Кэрол попыталась возразить, но священник опередил ее:

– Думаю, что это к лучшему, а как по-твоему?

Иона удивился взглядам, которыми они обменялись в это мгновение.

– Может быть, и так, – сказала Кэрол и отвела глаза.

Между этими двумя существует тайна.

В чем она может заключаться? Может быть, он вожделеет к Кэрол? Не пытался ли он соблазнить молодую богатую вдову, может быть, даже изнасиловать ее?

Нет. Это не ослабило бы Того, а, наоборот, добавило бы ему силы. От такой попытки он излучал бы еще более яркий свет. А вместо этого сияние Того почти померкло.

Знает ли о Том священник?

Не похоже. Он полон теплых, дружеских чувств к Кэрол и ведет себя как добрый приятель, и не более того. Однако он, похоже, остерегается оставаться с ней наедине, что странно для старого друга.

И тем не менее Иона не мог избавиться от убеждения, что этот священник чем-то повредил Тому. Неизвестно, случайно дли намеренно, но в любом случае это делает его потенциально опасным. За ним нужно будет следить.

Опасность грозила со всех сторон. Сейчас, по крайней мере, Иона установил один из ее источников. Он обнаружит и другие.

Не волнуйся,заверил он Того, я защищу тебя.

Все восемь предстоящих месяцев он был намерен держаться поблизости от женщины.

2

Во время поездки из больницы Билл старался вести беседу на всякие отвлеченные темы. Включив в стареньком «форде» приюта Святого Франциска радио, комментировал передаваемую музыку, говорил о необычайно теплой погоде и рассказал Кэрол, что понадобились все его знания автомобильного дела, чтобы эта старая колымага работала. Но когда радиокомментатор рассказал о том, что Бобби Кеннеди объявил о намерении выдвинуть свою кандидатуру в президенты от демократической партии, лицо его помрачнело.

– Это нерешительный оппортунист! Зануда. Маккарти идет на риск, ранит дракона, и тут вламывается Кеннеди!

Кэрол не могла не улыбнуться. Она не помнила, чтобы когда-нибудь видела Билла таким рассерженным. Она подумала, что Джим бы ответил: «Это политика, Билл!»

– Меня мутит от этого! – воскликнул Билл.

В это время они повернули на подъездную дорожку к особняку, и Кэрол заметила машину Эммы.

– Она уже здесь!

– Думаю, ты можешь воспользоваться ее помощью, – посоветовал Билл, останавливая фургон перед подъездом. – А как ты считаешь?

Кэрол пожала плечами, не желая признаться, что он прав. Она чувствовала себя неплохо, значительно лучше, чем даже вчера. Но все еще была слаба. Доктор Галлен сказал, что она потеряла много крови, но не видел острой необходимости в переливании, предпочитая, чтобы произошло самовосполнение с помощью ее собственного костного мозга. Так что она, возможно, действительно нуждалась в посторонней помощи. Но Эмма...

– Она милая женщина, – согласилась Кэрол, – и у нее доброе сердце, но она говорит не умолкая. Иногда мне кажется, что я сойду с ума от ее непрерывной болтовни!

– Думаю, это просто нервная привычка. И не забывай – она ведь тоже потеряла близкого человека. Может быть, ей необходимо чувствовать себя нужной.

– Пожалуй, так оно и есть, – ответила Кэрол, проглотив подступивший к горлу комок. – Но в том-то и дело: Эмма все время напоминает мне о Джиме.

Билл вздохнул:

– Да, конечно. Но она не может иначе. Потерпи несколько дней. «Принесите эту жертву», – учили нас монахини. Вам обеим будет легче. А мне спокойнее знать, что ты здесь не одна.

– Спасибо за заботу обо мне, – искренне поблагодарила его Кэрол. – Тебе, наверное, это было нелегко после спектакля, который я устроила в пятницу.

– Уже забыто, – улыбнулся Билл.

Но смущение, мелькнувшее в его улыбке, подсказало ей, что он ничего не забыл. Как можно забыть такое? Она разделась догола перед ним, ее старым другом, священником,и предлагала ему себя, порывалась расстегнуть «молнию» на его брюках! Она встряхнула головой, отгоняя ужасное воспоминание.

– Понять не могу, что на меня нашло, – с раскаянием проговорила она. – Но клянусь, это никогда больше не повторится. Ты уж прости меня.

– Прощаю, – ответил он, и на этот раз улыбка его не была натянутой. – Я могу простить тебе, считай, почти все.

Облегчение, которое она почувствовала при этих словах, омрачила вспышка раздражения его благородством. Раздражение прошло так же быстро, как возникло. Но она не могла понять, откуда оно взялось.

– Послушай, – обратился к ней Билл, выскочив из машины и открывая дверцу с ее стороны. – Я сказал матери, что ты будешь здесь совсем одна. Она собирается наведываться сюда. А насколько я ее знаю, она привезет целый котелок тушеного мяса или противень запеканки.

– Это совершенно ни к чему.

– Она умирает от желания помочь тебе. Никак не может привыкнуть к пустому гнезду и ищет возможность быть для кого-нибудь вместо матери.

Кэрол помнила ласковую круглолицую миссис Райан еще с тех лет, когда в средней школе ходила на свидания с Биллом. Она знала, что с пятницы Билл гостил у своих родителей, и интересовалась, как они живут.

– Со мной все будет хорошо, – сказала она. – Уверяю тебя.

В доме их встретила Эмма. Она подхватила Кэрол под руку и повела к большому креслу в библиотеке, заботливо поддерживая, будто невестка была престарелой тетушкой, не способной самостоятельно передвигаться.

– Вот сюда, – сказал она. – Усаживайся поудобнее в этом кресле, а я приготовлю тебе ленч.

– Все в порядке, Эмма, я могу сама...

– Чепуха! Я приготовила немного салата из тунца, такой, какой тебе нравится, с кусочками корнишонов.

Кэрол улыбнулась, вздохнув про себя. Эмма так старалась ей угодить и так ухаживала за ней! Как может она обидеть свекровь, отказавшись от ее услуг?

– А где Иона?

– Он дома, звонит своему мастеру. У него скоро отпуск – он их столько накопил! А теперь вот собирается взять несколько недель, чтобы помочь, когда что понадобится, и привести этот дом в порядок.

Только этого мне не хватало,подумала Кэрол, чтобы они оба тут толклись!

И все же ее тронуло их внимание. Сколько Кэрол знала отца Джима – приемного отца, – он был далек от нее, как луна. Однако после похорон его отношение к ней резко изменилось. Он стал внимателен, заботлив и даже ласков.

И она не помнила, чтобы он за все годы их знакомства когда-нибудь брал отпуск. Ни разу.

Чрезмерная опека начинала утомлять ее.

– Билл, хочешь остаться на ленч?

– Нет, спасибо. Я...

– Тебе надо иногда есть. И мне твоя компания будет очень кстати.

– Хорошо, – согласился он. – Но только что-нибудь на скорую руку, а то мне пора возвращаться в приют.

Солнце светило так ярко, а день был таким теплым, что Кэрол подумала: как было бы приятно позавтракать на открытом воздухе, на балконе, выходящем на Лонг-Айленд! Эмма отказалась присоединиться к ним. Билл уже вышел во двор и чистил сиденья, когда вдруг раздался телефонный звонок.

– Я подойду, – сказала Кэрол, думая о том, кто бы это мог звонить сюда днем в воскресенье.

– Алло!

– Кэрол Стивенс? -спросил глухой голос.

– Да. Кто говорит?

– Это не важно. Важно, чтобы вы знали, что ребенок, которого вы носите, сам Антихрист.

– Что? – Кэрол задохнулась от страха. – Кто говорит?

– Сатана перешел из лишенной души телесной оболочки вашего мужа в ваше чрево. Вы должны избавиться от Сатаны!

–Вы сошли с ума!

– Вы избавитесь от Сатаны? Вырвите дьявола из вашего чрева и бросьте обратно в ад, где ему место!

– Нет! Никогда! И не звоните мне сюда больше!

По телу у нее побежали мурашки, она швырнула тяжелую трубку на рычажок и поспешила наружу, подальше от телефона, пока он не зазвонил опять.

3

Грейс отвязала носовой платок, которым была обернута телефонная трубка, и засунула его в карман.

Итак, все определилось.

Ей было противно разговаривать с Кэрол в подобном тоне, но она надеялась так напугать бедняжку, что та сама решится на аборт. По-видимому, этого не произошло. Значит, образ действий Грейс определился.

Она вернулась из своей спальни в тесную гостиную, где с трудом разместились тринадцать дожидавшихся ее человек. Среди них брат Роберт, Мартин и десять членов группы Избранных, которые оказались чудесным образом отмеченными Святым Духом в квартире Мартина прошлым вечером.

Они были одеты в свитера и куртки, кое-кто пришел в свободных брюках, другие – в джинсах; у всех были забинтованы руки. Как и у Грейс, их раны перестали кровоточить через час после чуда.

Интересно, подумала она, провели ли они, подобно ей, всю ночь без сна, рассматривая свои ладони и ступни, изучая рану под левой грудью и не переставая уверять себя, что раны настоящие, что Господь действительно подал им знак своим прикосновением?

В гостиной находился и мистер Вейер. У него одного руки не были забинтованы. Все собравшиеся вопрошающе смотрели на Грейс.

Бремя руководства Избранными без торжественной церемонии и звуков фанфар перешло к ней. Грейс чувствовала себя сильной, окрыленной святой целью. Она знала, чего Господь хотел от нее, и, хотя ее ужасала мысль о том, что ей предстояло сделать, была готова подчиниться. Остальные, и брат Роберт в их числе, признали ее первенство. Брат Роберт, казалось, с радостью отошел в сторону, предоставив ей решать, каким должен быть следующий шаг. Грейс получала наставления свыше. С ней был Святой Дух. Все они знали это и потому вверили себя ее воле.

Все, кроме мистера Вейера.

– Она дома, – сообщила Грейс, – в особняке. Нам пора действовать. Святой Дух коснулся нас ради сегодняшней нашей миссии. Именно эта цель объединила нас. Святой Дух сегодня с нами. Он сделал нас орудием Божьим. Пошли.

Они все как один поднялись и направились к двери. И только мистер Вейер не двинулся с места. При виде его, сидевшего неподвижно, в то время как все остальные преисполнились решимости действовать, Грейс разразилась потоком слов, смысла которых не понимала. Она опять заговорила на языке, названном им древним.

– Не в этот раз, – ответил он по-английски. – Вы уже достаточно меня использовали. Я выхожу из игры, выхожу навсегда.

– Что я сказала? – спросила Грейс, вдруг утратив уверенность в себе в первый раз после вчерашнего чуда.

– Это не имеет значения, – ответил мистер Вейер.

– Вы не едете с нами?

– Нет.

– Вы считаете, что мы не правы?

– Что я считаю, не важно. Делайте то, что вам предназначено. Я вас понимаю. Я был свидетелем того, что произошло. К тому же стигматы, появившиеся у всех вас, сыграли свою роль. Последние сомнения отброшены. Священная цель воодушевляет вас на деяние.

– Вы хотите сказать, что мы поступаем неправильно?

– Ни в коем случае. Просто вы должны поехать без меня.

– Что будет, если я не поеду? Если я не стану ничего делать? Что, если я не послушаюсь гласа Божьего и допущу, чтобы ребенок Кэрол родился? Что сделает этот ребенок нам, всему миру, когда появится на свет?

– Вопрос не в том, что он сделает миру, а в том, что мир сам сделает с собой. Поначалу его появление на свет мало на чем скажется, хотя само присутствие этого ребенка ввергнет в пропасть насилия и зла тех, кто живет на краю ее. Однако по мере взросления он будет неуклонно вбирать в себя зло и пороки окружающей его жизни. И наступит день – а он наступит неизбежно, – когда ребенок поймет, что его сила не встречает сопротивления. Поняв это, он погрузит то, что мы называем цивилизацией, в непроглядную тьму.

– Если вы говорите, что мир сам сделает это с собой, выходит, он всех нас превратит во вместилище пороков и зла.

Мистер Вейер покачал головой.

– Нет, игра играется по-другому.

– Игра?

Грейс охватил гнев. Муж Кэрол мертв, и она собирается сделать своей племяннице аборт, а он так хладнокровно говорит...

– Как вы можете называть это игрой!

– Я не смотрю на это как на игру, но у меня есть ощущение, что ониименно так все это воспринимают.

– Они?

– Силы, которые играют нами. Я думаю... Возможно, я не прав, но спустя столько лет я пришел к заключению, что мы представляем собой что-то вроде приза в борьбе между двумя огромными, не доступными пониманию силами. Не главный приз. Быть может, второстепенный. Не представляющий особой ценности, нужный одной стороне лишь потому, что другая сторона проявляет к нему интерес и может когда-нибудь им воспользоваться.

Грейс было невыносимо слышать эту ересь.

– Но Бог, Сатана...

– Называйте их как хотите. Стороне, которую мы можем именовать Богом, по существу, нет до нас никакого дела. Она всего лишь соперничает с другой стороной. Но та действительно вредоносна. Она питается страхом, ненавистью и насилием. Но не она порождает их, потому что, вынуждая вас совершать зло, она ничего от этого не выигрывает. Зло должно произрастать изнутри.

– Потому что мы порочны из-за первородного греха?

– Я никогда не понимал веры людей в первородный грех. Это только уловка, с помощью которой вам навязывают чувство вины с первого же дня вашего существования. Выходит, что родиться – уже грех, а это явно смешно. Нет, сами по себе мы не порочны. Но в нас заложена огромная способностьтворить зло.

Грейс не хотела этого слышать, но не могла не слушать. И постепенно все яснее ощущала чистосердечность его слов.

– И вот посланец противной стороны – Враг, о котором я упоминал раньше, – жаждет, чтобы вы осквернили себя и других. Он расчищает путь для всего, что есть низкого в вас, дает ему выйти на поверхность, помогает разрушить узы любви и доверия, подорвать семейные отношения, уничтожить обычную порядочность – словом, все, что обогащает вашу жизнь и питает ваши чувства друг к другу. И когда все вы и каждый из вас окажетесь оторванными от других, когда любой человек станет островом отчаяния, опустившись умственно, физически и эмоционально до уровня зверя, и низвергнется в свой собственный ад, он соединит вас всех вместе в одном общем аду на Земле.

– Но насколько плохо?..

– Поверхностное знакомство с историей человечества, даже с ее приглаженным изложением в широко распространенных текстах, может дать вам некоторое представление о способности человека к тому, что называется «антигуманизмом». Но это лишь слабые намеки на то, что произойдет. В сравнении с ужасами грядущей жизни человека фашистские лагеря смерти покажутся курортом.

Грейс закрыла глаза в попытке представить себе будущее, нарисованное им, но ей не хватало воображения. И внезапно она увидела это будущее. В ее уме возникло апокалиптическое видение – она ощутила его, коснулась его, познала вкус страданий и духовного падения, ждавших людей впереди. Она вскрикнула и открыла глаза.

Мистер Вейер внимательно смотрел на нее, мрачно покачивая головой.

– И вы не поможете нам остановить его? – воскликнула Грейс.

– Нет. Я стар. С меня хватит борьбы. Мне осталось жить всего несколько лет. И я хочу прожить их в мире. Я не пособник вашим усилиям. Только вы в состоянии сделать то, что необходимо. Но я желаю вам сегодня удачи. И смотрите, чтобы ничто не отпугнуло вас.

– Отпугнуло?..

– Да. У вас могут быть видения. Вы можете оказаться во власти самых ужасных страхов, чувства вины, глубоко скрытого в вас. Не поддавайтесь им. Просто делайте то, к чему призваны.

Он спустился вместе с ней вниз, на улицу, где Избранные ждали в своих машинах. Он пожал ей руку, затем повернулся и направился к центру города.

Садясь в машину Мартина, чтобы ехать в Монро – с запланированной остановкой у скобяного магазина по пути, – Грейс посмотрела на удаляющуюся фигуру этого пожилого человека и не могла избавиться от чувства, что никогда больше его не увидит.

4

Кэрол надеялась скрыть от Билла то, что произошло, но ей это не удалось. Он расстилал на газоне одеяло, когда она подошла, и, подняв на нее глаза, резко выпрямился.

– Кэрол, что случилось?

Плача, она рассказала ему о телефонном звонке.

– Проклятье! – воскликнул он. – Что надо этим людям?

– Не знаю. Они пугают меня!

– Нужно поставить в известность полицию. Пусть полицейские посторожат дом.

– Пожалуй, ты прав. Я позвоню им после ленча. – Она посмотрела на одеяло. – Я думала, что мы поедим на балконе.

– Здесь, на солнце, теплее.

Кэрол опустилась на одеяло и посмотрела на салат с тунцом. Тот намек на аппетит, который появился у нее до телефонного звонка, бесследно улетучился.

– Откуда им известно, что я беременна? Сама я узнала об этом всего два дня назад.

Билл уселся напротив нее. Ему тоже не очень хотелось есть.

– Это означает, что они следили за тобой.

Кэрол окинула взглядом ивы, дом, пустынную гладь залива. Следили? От этой мысли у нее по телу поползли мурашки, и она даже обрадовалась, что Иона Стивенс будет поблизости.

– Неужели они никогда не оставят меня в покое?

– В конце концов оставят. Когда вся эта шумиха вокруг тебя уляжется, они найдут другой объект для своей паранойи. А пока, может быть, тебе все-таки следует принять предложение Эммы пожить у них. Или ты могла бы поехать к моим родителям. Они с удовольствием тебя примут.

– Нет, это мое единственное пристанище на сегодняшний день. Я остаюсь здесь.

Ее злило, что она вынуждена думать, как ей спрятаться от этих психов. Но она тревожилась за ребенка. Неужели они действительно хотят с ним расправиться?

С ребенком Джима.

–Тот, кто звонил по телефону... по-моему, это была женщина... она сказала, что я ношу Антихриста.

Билл сердито посмотрел на нее.

– И ты в это веришь?

– Нет, но...

– Никаких «но», Кэрол. Или ты веришь, что носишь абсолютно нормальное человеческое существо, ребенка, или не веришь. Нормального ребенка или сверхъестественного монстра. Середины я не вижу.

– Но Джим был клоном...

– Ты опять за старое!

– Ладно, меня беспокоит то, что она сказала. А что, если они правы? А вдруг клон не является сам по себе личностью? То есть он – просто разросшиеся клетки уже существующего человеческого существа? Может он иметь душу?

Она с отчаянием наблюдала, как исчезает уверенность Билла.

– Как я могу ответить на это, Кэрол? За две тысячи лет истории Церкви этот вопрос никогда не возникал.

– Значит, ты не знаешь!

– Я могу сказать тебе только следующее. Джим был человеком, мужчиной, личностью. Он вправе иметь душу. Я верю, что она у него была.

– Но точно тебе это неизвестно?

– Конечно, неизвестно, – проговорил он мягко. – В этом и заключается вера. Мы верим в то, чего не можем знать точно.

Она подумала об ужасных снах, которые ее мучили, об абсолютном зле, присутствовавшем в них. Возможно ли, чтобы эти сны зарождались в ее чреве и потом проникали в подсознание? А что, если они больше чем фантазия? Что, если они – воспоминания?

–Но вдруг то, во что ты веришь, неправда? А что, если у Джима не было души и Сатана использовал его, чтобы проникнуть... в меня? -Она теряла почву под ногами, ощущала, что перестает владеть собой.

Билл наклонился к ней и сжал ее руку.

– Я уже рассказывал тебе о Сатане. Он – выдумка. Как и вся остальная ерунда. Мы имеем дело, Кэрол, не с романом ужасов, а с реальной жизнью. Антихристы рождаются в художественных произведениях, а не в Монро, на Лонг-Айленде.

Она почувствовала, как отчаяние, охватившее ее, проходит. Она вела себя глупо. Но вместе с чувством облегчения на мгновение вспыхнула ненависть к Биллу за то утешение, которое он предложил ей. Почему?

Она заставила себя рассмеяться.

– Наверное, мне надо перестать так много думать.

Билл улыбнулся и протянул ей блюдо с сандвичами.

– Может быть, и так.

Она взяла один сандвич. Сейчас она чувствовала себя гораздо лучше. Быть может, ей удастся что-нибудь съесть.

5

Мне пора уходить.

Ленч, за которым они съели так мало, подошел к концу. Билл посмотрел на часы и без всякого желания подумал, что ему следует отправляться в путь. Уик-энд оказался полным событий, он решительно отличался от размеренной жизни в приюте Святого Франциска. Регулярно переносить стрессы такого рода ему не под силу, решил про себя Билл. А кому это под силу? Однако он не мог не признать, что весь тот стресс, который выпал на его долю из-за Кэрол после его приезда в пятницу днем, был лишь частицей того напряжения, в котором она жила час за часом, день за днем. Не успев прийти в себя после смерти Джима ровно неделю назад, она узнает, что беременна его ребенком, а теперь какой-то параноик звонит ей и говорит, что она носит под сердцем Антихриста. Превратности судьбы, подстерегающие человека в повседневной жизни, всегда поражали его.

Пора в путь.

Билл посмотрел на Кэрол, сидевшую напротив него на одеяле, и ему почудилось, будто он видит ее без сарафана, обнаженной, как в прошлую пятницу, видит ее груди с торчащими сосками, пушистый треугольник ее лобка.

Пора.

Находиться рядом с ней в таком состоянии было пыткой. Он стыдился чувства сожаления о том, что не овладел ею в пятницу. Он старался избавиться от этого чувства, убежать от него, но оно не отпускало его, мучило, тянуло за рукав сутаны.

К своему ужасу, Билл понял, что любит ее, всегда любил, но подавлял любовь ежедневной молитвой, работой и исполнением обрядов.

Если он сейчас же не сбежит отсюда...

– Пора идти, -сказал он.

Кэрол нехотя кивнула.

– Думаю, что пора. Спасибо, что побыл со мной. – Она схватила обе его руки, и ее прикосновение доставило ему против воли наслаждение. – Спасибо за весь сегодняшний уик-энд. Если бы тебя не было здесь в пятницу, я, быть может, умерла бы.

– Если бы меня здесь не было, ты, возможно... – Он замолчал, не в силах говорить об этом. – Может быть, ничего бы и не произошло.

Она отпустила его руки.

– Да, может быть.

Они встали. Кэрол взяла блюдо с сандвичами, а Билл – одеяло. Когда он отвернулся, чтобы стряхнуть его на ветру, он услышал ее испуганный возглас:

– Билл! Посмотри!

Он повернулся к ней – она показывала на пожухлую траву у своих ног.

– Что случилось?

– Трава! Как раз там, где я сидела. Она засохла, как трава на могиле Джима.

– Успокойся, Кэрол!

– Билл, что-то не в порядке. Я уверена в этом! Происходит что-то ужасное!

– Перестань, пожалуйста. Ведь весна только-только начинается. Вероятно, какая-то большая бродячая собака зимой основательно полила это место, и корни травы погибли, вот она и не зазеленела.

– Но это как раз там, где я сидела! – возразила Кэрол. – Ты видел это, когда расстилал одеяло? Видел?

Заметив отчаяние в ее глазах, он решил солгать.

– Теперь, когда ты заговорила об этом, я вспомнил: да, я видел пятно пожухлой травы.

Облегчение, отразившееся у нее на лице, стоило того, чтобы он солгал. На самом деле до сих пор он не видел здесь засохшей травы. Но, разумеется, он и не искал ее.

– Давай проделаем небольшой эксперимент, – предложил он. – Следуй за мной.

Ранее, ожидая, когда Кэрол выйдет из дому, он побродил по заднему двору и приметил ряд цветущей герани в оранжерее на южной стороне особняка. Теперь он повел ее туда. В теплом, насыщенном густыми испарениями воздухе внутри стеклянного помещения стоял пряный аромат красно-оранжевых цветов.

– Вот, – показал он на растение с особенно длинными стеблями. – Возьми пальцами один из них и подержи, не сжимая, несколько секунд.

– Зачем?

– А затем, что я хочу доказать тебе, что ни трава, ни цветы, ничто другое не погибает из-за тебя, или Джима, или вашего ребенка.

Кэрол взглянула на него с недоверием, но опустилась на колени и сделала, как он велел. Билл про себя молил Бога, чтобы все обошлось и жизнь не преподнесла бы Кэрол еще один неприятный сюрприз.

Если он завянет, произойдет большая беда,мелькнуло у него в голове.

Подержав добрые полминуты стебель, Кэрол отпустила его и резко отпрянула, будто опасаясь, что цветок внезапно взорвется.

– Видишь! – воскликнул Билл с облегчением, надеясь, что оно осталось незамеченным, – яркий цветок и его стебель по-прежнему были свежими и даже не поникли. – Ты просто даешь волю воображению. Принимаешь на веру параноидные заблуждения тех безумных фанатиков.

Кэрол радостно улыбнулась и чуть не бросилась его обнимать, но сдержалась.

– Ты прав. Все это чушь собачья! – Она рассмеялась и прикрыла ладонью рот. – О! Извините, святой отец!

– Ваше наказание за это – три раза прочитать «Аве Мария» и глубокое покаяние, юная леди! – проговорил он наставительным тоном исповедника, тайно мечтая, чтобы она обняла его.

О да, уйти надо было давным-давно.

6

Брат Роберт, напряженно выпрямившись, сидел на переднем сиденье машины Мартина. Пока караван из трех машин следовал по скоростному шоссе Лонг-Айленда, он пребывал в тягостном раздумье. Мысли его беспорядочно сменяли одна другую.

В какой-то степени он был разочарован, считая само собой разумеющимся, что это ему предстояло бы повести верующих на подвиг во славу Господа, что в его руке окажется огненный меч Господень, поражающий Антихриста. Но выбор пал не на него, а на Грейс.

И все же он не обойден благодатью. Благоговейно касаясь заживающих стигматов, он благодарил Святого Духа за то, что тот отметил его столь недвусмысленным образом.

Честно признаться, он чувствовал облегчение от того, что бремя ответственности снято с его плеч. Формально, в силу его сана, он по-прежнему возглавлял Избранных, но теперь не ему одному надлежит нанести последний удар по Сатане. Это было бы тяжким бременем. Сейчас, когда он может разделить его с кем-то еще, он ощутил удивительную легкость на душе.

Каким странным будет этот Армагеддон! Какую пеструю, разношерстную армию Господню образуют эти обычные люди! А вместо огненных мечей их оружием будут хирургические инструменты!

Где величие и грандиозность великой битвы между добром и злом? Кто мог когда-нибудь вообразить, что судьба мира будет решаться в небольшом городишке, в этом тихом уголке Лонг-Айленда? Все оказалось как-то не так: обыденно, по-земному.

И тем не менее существовало чудо появления стигматов, которое рождало в нем внутреннюю убежденность: им предстоит вступить в бой с чудовищным злом. Если бы им удалось вырвать его с корнем раньше, чем оно утвердится, мир избежал бы великих страданий.

Брат Роберт жаждал сам вырвать корень зла. Но ему не дано владеть тем особым тонким ремеслом, которое необходимо для такого рода свершения. Грейс же владела им. Он утешал себя мыслью, что именно по этой причине, а не из-за сомнения в силе его веры Господь обделил его своей милостью. Не важно, кто выполнит великое предначертание, важно, чтобы оно свершилось.

И скоро это произойдет. Антихрист будет отправлен прямо в ад, а брат Роберт возвратится в свою любимую келью в монастыре в Эгюбелле.

7

Грейс положила руку на кожаный футляр с хирургическими инструментами, лежавший рядом с ней на заднем сиденье. Она продезинфицировала их прошлой ночью в автоклаве во время своей смены в Ленокс-Хилле, и теперь они были абсолютно стерильными. На коленях она держала бутыль с хлороформом, который взяла в больнице. Кроме того, она везла раствор антисептика и ампулы с антибиотиками, а также таблетки кодеина, которые собиралась дать Кэрол после завершения операции.

Она не могла не возвращаться мыслью к этому. Ее стигматы еще были видны. Святой Дух все еще находился в ней, и ничто не отвратит ее от священной миссии, но как бы ей хотелось, чтобы все произошло иначе! Случись у Кэрол выкидыш несколько дней назад, ничего этого не потребовалось бы. Грейс знала: до конца своей земной жизни она будет расплачиваться за то, что ей придется сделать. Она только надеялась, что сумеет загладить вину будущими благими поступками.

О Боже, сделай так, чтобы эта чаша миновала меня!

Но Грейс знала: кроме нее, нет никого, кому можно было бы ее вручить.

Кэрол... единственная дочь ее брата. После смерти Генри и Эллен и до того, как Кэрол вышла замуж за Джима, она стала для Грейс почти дочерью. По утрам Грейс отправляла ее в колледж, тревожилась за девушку, когда та поздно возвращалась в субботние вечера. Она повела ее под венец на свадьбе.

Она не сделает Кэрол ничего плохого, только изымет сатанинский плод, который та вынашивает. Но Кэрол никогда не поймет, никогда не простит содеянного. Это было самое ужасное. И все же Грейс готова пожертвовать любовью племянницы ради Бога, ради безопасности человечества.

Нет сомнения, что вскоре после того, как Антихрист будет уничтожен, ее разыщет и арестует полиция, так же как и большинство тех, кто сопровождает ее сейчас. Никого из них это не страшило. Они избраны во славу Божию. Они делали то, что им уготовано, следуя воле Господней. А выполнив свое предназначение, они предадут себя в Его руки.

Их было восемь мужчин и пять женщин, включая Грейс, и все они избраны Святым Духом и движимы священной целью, все готовы умереть за Господа. Мужчины могли понадобиться Грейс, чтобы убрать с пути тех, кто решится защищать Кэрол, а женщины – чтобы помочь ей с Кэрол. Нехорошо, если посторонние мужчины, даже те, в которых пребывает Святой Дух, увидят нагое тело Кэрол. Поэтому женщины будут держать Кэрол, а мужчины обеспечат Грейс возможность выполнить свою миссию без помех.

Грейс закрыла глаза. Только таким путем обретет она спасение. Она чувствовала это. Один проступок освободит ее от всех, подобных ему, греховных деяний. Подобная соразмерность совершенна.

А почему бы и нет? Ведь ее происхождение божественно.

8

Кэрол смотрела, как Билл проехал в стареньком фургончике через ворота и, свернув, исчез из виду. Она почувствовала себя очень одинокой и пошла в дом, чтобы побыть с Эммой. Должно быть, я дошла до крайности,подумала Кэрол, и решила помочь Эмме убрать кухню. Но та выставила ее за дверь, приказав выполнять предписание врача о постельном режиме.

Кэрол попыталась ее послушаться. Она включила телевизор, но ни по одному каналу не нашла для себя ничего интересного. Показывали старые кинофильмы, студенческие игры на кубок, хоккей и профессиональный баскетбол. Она выбрала две книги, но положила их обратно. Чем бы ей заняться? Достаточно того, что последние два дня она провела в четырех стенах крошечной больничной палаты. Ей не хотелось просто сидеть и ничего не делать, потому что тогда она начала бы думать о Джиме. И о том, что произошло с ним и что больше она его никогда не увидит...

Кэрол отправилась в оранжерею посмотреть, не найдется ли там для нее какого-нибудь занятия с растениями. Под стеклянной крышей было жарко и сухо. Почти все растения нуждались в поливке. А это было как раз то, что она могла сделать – хорошенько все полить.

Она искала лейку, когда заметила увядшую герань. Ей чуть не стало дурно. Но она сказала себе, что ошиблась, это другое растение. Не могло оно быть тем же.

Но это было оно.

Подойдя поближе, Кэрол увидела, что длинные стебли, зеленые и крепкие час назад, теперь пожелтели и сникли. Оранжевые лепестки валялись на полу. Среди всех его стройных сородичей было одно увядшее растение – то, до которого она дотронулась.

Кэрол какое-то время на него смотрела, а потом отвернулась. Она не станет пугаться этих загадочных превращений. Внушая себе мысль Билла, что не следует принимать на веру навязчивые идеи разных параноиков, она прошла оранжерею насквозь и вышла из нее. Ей надо уехать из особняка, подальше от Эммы, подальше от всех. Она миновала ворота, не взглянув на остроконечные прутья решетки, и направилась прямо в город.

9

– Все в порядке, – сказал Иона сам себе, положив телефонную трубку на рычаг. Он был у себя в доме один.

Иона только что позвонил своему мастеру Биллу Эверсу, рассказал ему о семейных проблемах, связанных со смертью приемного сына, и предупредил, что хочет на ближайшие две недели взять отпуск из числа неиспользованных за многие годы. Эверс отнесся к нему сочувственно и дал свое разрешение.

Иона улыбался. А он и не знал, как кстати может оказаться смерть кого-нибудь из членов семьи.

Внезапно небо потемнело. Удивившись, он поднялся со стула, высокий и жилистый, и подошел к окну. Зловещие тучи громоздились далеко на западе, заслоняя солнце. Он вспомнил прогноз погоды, который совсем недавно слышал по радио в машине: «Солнечно и теплее обычного весь день». Впрочем, неожиданная гроза не помешает, если учесть наступившую жару.

И все же неизвестно откуда взявшиеся тучи вселили в него дурные предчувствия. Что-то заставило его позвонить в особняк Хэнли. К телефону подошла Эмма.

– Где Кэрол? – спросил он.

– Где-то здесь. Ты получил отпуск?

– Да. Она рядом с тобой?

– Кэрол? Нет. Когда ты сюда приедешь?

– Не важно. Пойди и найди ее.

– Но, Иона! Это большое поместье и...

– Найди ее!

Иона в ярости ждал, пока Эмма найдет Кэрол. От Эммы была несомненная польза, но иногда она бесила его своей тупостью. Наконец она, запыхавшись, вернулась к телефону и доложила:

– Ее здесь нет. Я звала, звала, но она не откликается.

– Черт тебя подери, женщина! – взревел он. – Ты должна была смотреть за ней!

– Я смотрела! Я приготовила для нее сандвичи, но я не могу смотреть за ней каждую минуту! Она взрослый...

Иона швырнул трубку и вернулся к окну. Сгустившиеся черные тучи ползли в сторону Монро. Тогда он понял, что это не просто гроза не по времени года.

Он побежал в гараж и завел машину. Он должен найти ее. Даже если ему придется объехать все улицы Монро, он найдет ее и доставит в безопасное место.

Эта гроза направлена против нее и против того, кого она носит.

1

Бредя вдоль залива, Кэрол из окна проезжавшей машины услышала припев из «Пристани в заливе» Отиса Реддинга. Она вспомнила, как понравилась эта песня Джиму, когда он пару недель назад услышал ее впервые. А сейчас Джим умер, совсем как Отис.

Как она ни противилась, ее преследовали болезненные ассоциации; куда бы она ни шла, все напоминало ей о Джиме.

Гнетущая духота с каждой минутой становилась все невыносимей.

Ветерок, дувший с залива, жарко, точно большая собака, дышал ей в лицо. Она услышала далекие раскаты грома и, взглянув на небо, увидела, как по нему мчатся тучи, громоздятся друг на друга и закрывают солнце. Казалось, они очень спешат. Молнии сверкали под их черным брюхом. Она не успела заметить, как на смену ясному дню пришел неподвижный тяжелый сумрак, предвестник грозы.

Прямо как нарочно,подумала она.

Кэрол ненавидела грозы. А Джим всегда их любил. Она прижималась к нему, зажав уши руками и крепко зажмурив глаза, а он как зачарованный смотрел через окно на молнии. Для него чем неистовее была гроза, тем лучше.

Но теперь нет никого, к кому можно было бы прижаться, а эта гроза, похоже, будет ужасающей. Кэрол поспешила назад, к набережной.

Гроза обрушилась на город внезапно. Подул холодный ветер, разгоняя застывший жаркий воздух. Бледные всполохи превратились в яростно разящие сине-белые стрелы, а гром уже не бормотал, но словно дикарь-гигант дубасил по алюминиевому куполу неба огромной кувалдой. Хлынул дождь. Крупные, подгоняемые ветром капли, сначала редкие, оставляли на мостовых и тротуарах мокрые пятна размером в серебряный доллар.

Затем с неба полились струи ледяной воды, превращавшие крутящуюся пыль в грязное месиво, которое подхватывали бурные ручейки, уже через минуту образовав вдоль тротуаров потоки глубиной в два дюйма.

В одно мгновение Кэрол промокла до нитки. Она побежала под дерево, но вспомнила, что дерево – наихудшее укрытие во время грозы. Впереди, за несколькими домами, она увидела убежище куда безопаснее – старую приходскую церковь Скорбящей Божьей Матери.

Пока она бежала к входу в церковь, с неба посыпался град. Градины были величиной с детские стеклянные шарики, а некоторые даже с мяч для гольфа. Они барабанили по мостовой, ударяли Кэрол по голове и плечам, с оглушающим шумом колотили по крыше и капоту стоявших вдоль тротуара машин. Она вбежала по каменным ступеням, моля Бога, чтобы дверь была открыта. Дверь подалась и впустила ее в прохладную сухую тишину вестибюля.

И сразу гроза осталась где-то далеко-далеко.

Церковь. Когда она была в церкви последний раз? На чьем-то венчании? На крестинах? Она не могла вспомнить. С наступлением юности она стала редко посещать церковь. Возвращаясь мыслью к тем годам, Кэрол полагала, что виной тому была реакция да смерть родителей. В годы обучения в колледже ее небрежение к религии вызывало недовольство тети Грейс, но до ссор дело не доходило. Она не стала атеисткой, как Джим. Просто спустя некоторое время стоять на коленях и молиться по воскресеньям Богу, который год от году становился все более далеким и ненужным, потеряло всякий смысл. Но она помнила, как после смерти родителей еще до ее отступничества приходила в церковь Божьей Матери одна и просто сидела там в тишине. Это приносило ей успокоение.

Она оглядела вестибюль. Слева было место для крещения, а справа лестница, которая вела наверх, на хоры. Будучи в седьмом и восьмом классах, она пела в хоре каждое воскресенье во время утренней мессы для детей.

Кэрол пробрала дрожь. С ее волос и голых плеч все еще стекали дождевые капли, мокрый сарафан облепил ее как плохо сидящая вторая кожа. Она открыла дверь и вошла в неф. Когда она шла по центральному проходу, быстрые вспышки молний бушевавшей за стенами церкви грозы освещали витражи в окнах, покрывая яркими разноцветными пятнами скамьи и алтарь, почти как во время психоделических световых шоу, так популярных среди наркоманов.

Все время, пока Кэрол шла по проходу, приближаясь к алтарю, раскаты грома снова и снова сотрясали здание. Она скользнула между рядами скамей, опустилась там на колени и закрыла лицо руками, чтобы не видеть молний. В мозгу ее не переставали звучать вопросы: как ей жить дальше одной? как ребенок вырастет без Джима?

Он не вырастет!

Кэрол вскинула голову. Эти слова поразили ее. Кто...

В действительности она их не слышала. Их никто не произносил. Они прозвучали у нее в уме. И тем не менее Кэрол оглядела церковь. Кроме нее единственными человеческими фигурами в нефе были: стоявшая в алькове около кафедры слева от алтаря скульптура Святой Марии в человеческий рост, попиравшей змия-Сатану, и справа от алтаря – распятый Христос.

На секунду у нее замерло сердце: ей показалось, что краем глаза она увидела, будто голова Христа в терновом венце приподнялась, но когда она посмотрела еще раз как следует, голова была поникшей, как обычно. Просто игра света от молнии.

Вдруг она почувствовала, что в пустой церкви что-то изменилось. Когда она вошла, помещение, казалось, приняло ее тепло и приветливо, а теперь здесь все словно дышало неприязнью и враждебностью к ней, и они росли с каждой минутой.

Кэрол бросило в жар. Ее промокший от дождя сарафан перестал холодить. Взамен появилось растущее ощущение жара. Ее кожа горела, ее что-то обжигало.

Звук, подобный треску расколовшегося дерева, испугал Кэрол. Она осмотрелась, но, поскольку он эхом отдавался от купола и стен просторного нефа, ей казалось, что он исходит отовсюду. Скамья под ней закачалась. Кэрол в испуге, спотыкаясь, бросилась в проход. Треск дерева стал раздаваться вокруг нее все громче и громче. Стоны и визг терзаемого дерева наполнили помещение. Она увидела, что скамьи задвигались, стали изгибаться, коробиться, корчиться, как в агонии.

Внезапно скамья, на которой она только что сидела, выгнулась и раскололась по всей длине со звуком пушечного выстрела. За ней вторая и третья. Кэрол оглушила канонада – скамьи вокруг нее раскалывались одна за другой. Она в ужасе зажала уши, чтобы не слышать грохота, и, шатаясь, закружила по проходу. В воздухе летали освещенные разноцветными бликами обломки скамей, вырванных из мраморного пола.

А как ей было жарко! Нестерпимо жарко! Перед глазами плыли клубы пара. Она посмотрела на свои руки и увидела, как от мокрой кожи поднимаются струйки пара. Все ее тело извергало пар.

Вспышки молний, раскаты грома, стоны изуродованного дерева – все это казалось направленным на нее. Ей нужно бежать отсюда.

Когда Кэрол повернулась, чтобы броситься прочь из церкви, она увидела, как голова распятого Христа качнулась. У нее подкосились ноги – она поняла, что это не игра света.

Скульптура подняла голову и смотрела на нее.

2

Проклятый дождь!

Направляя машину поближе к тротуару, Иона чувствовал, как лысые покрышки скользят по рельсам старого трамвая, проходившим по центру города. Он не видел, куда едет. «Дворники» на ветровом стекле не успевали бороться с потоком воды, а дурацкое устройство для очистки запотевших стекол напрасно пыталось протереть их запотевшую изнутри поверхность.

Иона провел рукавом по боковому окошку, чтобы очистить его, но это не помогло. Казалось, будто он въехал во что-то серое и мокрое, чему нет названия. Бешеные потоки воды, низвергавшиеся с неба, заслонили от него непроницаемой завесой торговый район Монро. Когда дождь и град исступленно забарабанили по крыше машины, Иона ощутил первые признаки страха. Что-то было не так. С женщиной что-то происходило – здесь неподалеку. Противоположная сила пытается завладеть ею. Все погибнет, если он не найдет ее.

Где она?

В отчаянии он закрыл ребром ладони свой здоровый правый глаз, и дневной свет померк. Затем приподнял повязку с левого глаза. Темнота. Какие-то зыбкие тени справа, а слева – ничего, абсолютная пустота.

Что ж, этого следовало ожидать. Видения появлялись, только когда им самим этого хотелось. И очевидно, дар, которым он обладал, сегодня не давал о себе знать. Именно сегодня, когда он больше всего в этом нуждался. Он поворачивал голову вправо и влево, подобно радарному локатору, надеясь что-нибудь увидеть, но...

Иона замер. Вон там, вверх по холму, направо от набережной. Он отнял руку от здорового глаза и увидел только запотевшее ветровое стекло машины. Но когда он снова прикрыл глаз...

Свет.

Не яркий свет маяка или прожектора, а бледное мерцание в непроглядной тьме. Оно должно что-то значить. Иона включил коробку передач и медленно двинулся по залитой водой набережной. На первом же перекрестке он повернул направо и, увеличив обороты двигателя, направил машину вверх, против потока. Время от времени он останавливался и закрывал рукой здоровый глаз. Мерцание становилось ярче, когда машина продвигалась вперед. Сейчас оно было впереди и слева. Иона осторожно вел машину вверх по холму, поворачивая то вправо, то влево до тех пор, пока свет не заполнил пустоту его больного глаза.

Это здесь!

Определив местонахождение эпицентра сияния, Иона прикрыл повязкой пустую глазницу и выскочил из машины. Сквозь стену дождя он увидел очертания каменного оштукатуренного фасада католической церкви.

Иона застыл на месте. Этого не может быть! При чем тут церковь? Женщина неподвластна ей, а Тот и подавно. В чем же здесь дело?

Но женщина находилась внутри, и с ней Тот. И Тот в опасности!

Когда Иона двинулся в сторону церкви, ветер и град с удвоенной силой обрушились на него, словно вознамерясь не пустить внутрь. Но он должен был попасть туда, ибо там грозило произойти нечто роковое.

3

Христос смотрел, нет, впился в нее взглядомс креста. Его глаза сверкали гневом.

Сердце Кэрол колотилось в груди. Все тело сотрясала дрожь.

– Этого на самом деле нет, – произнесла она громко, в надежде, что, несмотря на оглушавшую ее какофонию вокруг, звук собственного голоса придаст ей силы. Но этого не произошло. – Я вижу еще один из тех снов! Это должно быть сном! Ничего этого нет!

Какое-то движение привлекло ее взгляд к правой руке Христа. Его пальцы сжались, пронзенная гвоздем ладонь дернулась. Она увидела, как мышцы руки напряглись от усилия. Но это была деревянная статуя! Деревянные мускулы невозможно напрячь!

Это доказывает, что я вижу кошмарный сон! В любую минуту я могу проснуться!

На мгновение она представила себе, как проснется рядом с Джимом и обнаружит, что все ужасы прошедшей недели были лишь плодом ее больного воображения. Как это было бы чудесно!

Пригвожденная к кресту рука Иисуса по-прежнему дергалась в попытке освободиться, из раны заструилась кровь, она ручейком стекала с ладони и медленно падала на пол длинными тяжелыми каплями.

Кэрол повернулась, чтобы бежать по проходу к выходу, когда заметила, что на нее смотрит статуя Святой Девы. Из ее глаз лились слезы. В голове Кэрол прозвучал голос:

Сможешь ли ты погубить все, за что Он страдал?

Это безумие! Горячечный бред. Кто-то добавил ЛСД в ее графин с водой в больнице!

Тут она заметила движение у нот Пресвятой Матери. Змий выползал из-под ноги, которой она попирала его.

Ты освободишь Змия?

Змий соскользнул с пьедестала и на минуту исчез из виду. Потом его длинное толстое тело коричневого цвета снова появилось у ограды алтаря, обвилось кольцом вокруг перил, и он замер наверху, глядя на нее блестящими глазами.

Кэрол пыталась бежать, но не могла. Смертельный ужас приковал ее к месту. И тут она почувствовала боли внизу живота. Такие же, как в пятницу.

Пронзительный скрип гвоздя, выдираемого из сухого дерева, снова привлек ее внимание к правой стороне алтаря. Правая рука Христа была снята с креста, из ладони торчал окровавленный гвоздь. Он вытянул руку и указал пальцем прямо на Кэрол.

Ты освободишь Змия? Вырви его! Вырви его!

–Это мое дитя! Мое и Джима.

Новый приступ боли заставил ее согнуться пополам. И тогда она увидела, что Змий обвил ее ступни и, раскачиваясь, ползет вверх по ноге.

Кэрол вскрикнула от омерзения и от растущей боли в низу живота. Повторяется то же самое! О Боже, у нее сейчас будет выкидыш! И на этот раз рядом нет никого, кто бы ей помог!

Неожиданно кто-то схватил ее за руку, а затем сорвал с ее ноги змею и швырнул к алтарю. Обернувшись, она увидела Иону и замерла, потрясенная. Казалось, что он горит – дым шел от его кожи и одежды. По-видимому, ему тоже грозила смертельная опасность.

– Пришел, чтобы увести тебя отсюда! – хрипло прокричал он. Кэрол никогда не думала, что так обрадуется при виде его неприятного, сурового лица, обезображенного пустой глазницей. Она потянулась к нему и зарыдала.

– О, Иона! Помоги мне! Я вот-вот потеряю сознание.

Он наклонился, подхватил ее под коленями и на руках вынес в преддверие.

Спасена! Она будет спасена!

И в тот же момент потолок позади них рухнул, вверх с треском взметнулось голубовато-белое пламя. Иона на мгновение остановился, затем бросился к наружной двери. Она посмотрела через его плечо и увидела, что железный крест с крыши церкви падает через пролом в потолке, увлекая за собой вниз, прямо на то место, где она только что стояла, потоки воды и обломки. Вонзившись под углом в мраморный пол, крест подрагивал, полыхая зеленым огнем.

Они миновали преддверие и оказались на улице под проливным дождем, который приятно холодил разгоряченную кожу Кэрол, когда Иона нес ее по ступеням к своей машине. Устраивая невестку на заднем сиденье, он зло проговорил:

– Ложись! Разве доктор не велел тебе поменьше ходить?

Ярость на его лице, которую он не потрудился скрыть, испугала Кэрол. Впрочем, она не смела его винить, он был прав, потому послушно улеглась на заднем сиденье. Иона сел за руль, и машина тронулась.

4

– Телефонный кабель перерезан, – объявил Мартин, размахивая кусачками, которые держал в забинтованной руке, и, промокший и дрожащий, юркнул на свое место в машине рядом с братом Робертом.

Брату Роберту не понравился его возбужденный вид и лихорадочный румянец на щеках. Прилипшие ко лбу мокрые волосы усиливали неприятное впечатление, придавая ему вид безумца. Похоже, он мнил себя Джеймсом Бондом.

– Хорошо, – ответил монах рассеянно.

Мартин опустил оконное стекло и посмотрел на небо.

– Дождь усиливается, – сказал он.

Брат Роберт бросил взгляд на Грейс. Лицо ее было бледным и напряженным.

– О чем ты думаешь, Грейс?

– Я думаю, что пора начинать, – ответила она.

Брат Роберт кивнул. Что ж, оснований дольше откладывать задуманное нет.

– Поехали, – сказал он Мартину. – Только будь начеку.

– Берегись Иону Стивенса, – предупредила Грейс. – Он очень силен. Иона, – единственный, кто может нам помешать.

Мартин кивнул и вышел из машины. Он посигналил двум другим машинам, и вскоре его окружили полдюжины мужчин из числа Избранных. Брат Роберт чувствовал некоторое угрызение совести – он поступал не по-мужски, не идя вместе с ними, но он не мог нарушить свои обеты и опорочить свой орден даже намеком на участие в насилии. Он отвезет женщин, поставит машины подальше от дороги и будет ждать, пока мужчины обеспечат доступ в дом, ворвавшись в него в случае необходимости, силой и подавив сопротивление любого, кто преградит им путь. Они подадут брату Роберту знак, когда все будет сделано. Двое из мужчин несли топоры, а третий – связку нейлоновой веревки. Они приготовились к любой неожиданности.

Правильно ли мы поступаем? -спрашивал себя монах уже в сотый раз за это утро. И каждый раз, задавая этот вопрос, он смотрел на рани на ладонях – вот как сейчас, – и ответ всегда был одним и тем же: разве можно спорить со стигматами?

Брат Роберт наблюдал за тем, как маленький отряд подошел к открытым воротам. Он чувствовал себя ракетой, запущенной в пространство и приближающейся к цели. Казалось, смысл всей его жизни заключался в достижении этой цели.

5

Эмма выбежала в прихожую в ответ на звонок. Она не слышала шума подъехавшей машины, так что это могла быть только Кэрол.

Наверное, промокла до костей, бедняжка!

Эмма потянулась к дверной ручке, но помедлила. В глубине ее сознания прозвучал сигнал тревоги. Что-то было неладно. Она взглянула в одно из слуховых окошек у двери и увидела по другую ее сторону троих мужчин. Откуда, черт побери, они могли взяться?

– Кто там?

– Миссис Стивенс! – произнес чей-то голос. – Откройте на минутку, мы хотели бы с вами поговорить.

– О чем?

– Это касается вашего мужа.

Ионы? Очень странно. Эмма снова приникла к слуховому окошку и внимательно пригляделась к мужчинам. У нее перехватило дыхание, когда она заметила среди них тощего бледного малого. Того самого, который был возле ворот, когда погиб Джимми.

– Я знаю вас! – крикнула она. – Убирайтесь отсюда, а то я позову полицию!

Она не собиралась отпускать их безнаказанными. Она сейчас же позвонит в полицию. Сержант Холл наказывал ей, если кто-нибудь из этих психов появится в Монро опять, пусть звонит ему, и он тут же их арестует.

Она подняла трубку, но гудка не последовало. Боже! Гроза, очевидно...

В это мгновение от удара топором разлетелся витраж в одном из окон.

6

Кэрол была почти невменяема. Ионе понадобилась вся его выдержка, чтобы, перегнувшись к заднему сиденью, не ударить ее так, чтобы у нее отшибло мозги. Она больше чем заслуживала такое обращение, подвергнув опасности Того, но Ионе нужно, чтобы она по-прежнему доверяла ему. Раз его дело защищать ее, надо, чтобы она ему верила и полагалась на него.

– Я ношу ребенка Сатаны, ведь так? Ведь именно это происходит, да? Чем еще можно объяснить то, что случилось там, в церкви?

– Кэрол, я повторяю в десятый раз, – проговорил он сквозь стиснутые зубы, – ты носишь ребенка Джима, моего внука. Не знаю, откуда ты взяла эту глупую идею о Сатане. Сатана не имеет никакого отношения к этому ребенку.

Произнося эту последнюю фразу, он надеялся, что его голос звучит убедительно. Конечно, узнав истину, она вряд ли почувствовала бы себя лучше. Может быть, даже хуже, поэтому он должен успокоить ее. Нервный стресс грозит выкидышем.

– Так чем же вы объясните, что скульптура Христа ожила? – спросила она сквозь рыдания. – И скульптура Божьей Матери, и Змий? Все так выглядело, как будто они хотели, чтобы я выкинула ребенка.

Именно так и было,подумал Иона.

Сегодня противная сторона была близка к успеху, играя на религиозных предрассудках Кэрол, стараясь напугать ее и внушить чувство вины. На сей раз ей это не удалось, но она не оставит попыток. Чтобы не допустить подобного, Ионе необходимо удвоить бдительность. Но сейчас, ради Того, он должен успокоить обезумевшую женщину.

– Я ничего этого не видел, Кэрол, – сказал он, не останавливаясь перед ложью. – Статуи показались мне такими же, как всегда.

– Но змея! Вы стащили ее с моей ноги!

– Извини меня, Кэрол, но никакой змеи в церкви я не видел. Я случайно вошел, чтобы спрятаться от града, и увидел тебя там, в нефе. Ты выла, как сирена воздушной тревоги.

Она, приподнявшись, села и в испуге попыталась заглянуть ему в лицо поверх спинки переднего сиденья.

– Но это не могло быть плодом моего воображения! Все было так реально!

– Последнее время ты очень много пережила – то, что случилось с Джимом, потом похороны, чуть не потеряла ребенка, и это кровотечение... И к тому же, – он посмотрел на нее через плечо, чтобы придать больший вес своим словам, – ты не послушалась доктора, который велел тебе отдыхать и больше лежать, так что ничего удивительного, что тебе мерещатся всякие страсти. Могло бы быть и кое-что похуже. Еще немного, и ты уж точно потеряла бы ребенка.

Ионе понравилось, как легко он сымпровизировал свое объяснение. Он сам чуть в него не поверил.

– Знаю, – ответила Кэрол, откинувшись назад и полулежа на сиденье. – Я вела себя глупо. Но, по-моему, с ребенком все в порядке: боли прошли и кровотечения на этот раз не было.

Тебе повезло, подумал он. Если бы она потеряла Того, он, Иона, убил бы ее. Медленно.

– А как же пылающий крест, который чуть не обрушился на нас? – спросила Кэрол. – Скажете, что его я тоже вообразила!

– Конечно нет. В церковь ударила молния. Крест пробил крышу и потолок, вот и все. Нам повезло.

– Но яркое свечение?

– Огни святого Эльма. Я часто видел их на ферме во время гроз, когда был мальчиком. Люди их пугаются, но на самом деле они безопасны.

– И вы и Билл, вы находите объяснение всему!

– Ты имеешь в виду священника?

– Да. Он говорит, что я должна забыть всю эту чепуху о Сатане и заботиться только о том, чтобы родить здорового ребенка.

Иона мрачно усмехнулся. Вот уж не думал, что он когда-нибудь окажется заодно со священником.

– Вполне согласен, юная леди. Мы все хотим, чтобы твой мальчик благополучно появился на свет сильным и здоровым.

– Мальчик? Вы думаете, что будет мальчик?

– Конечно.

Я знаю это.

–У меня тоже такое чувство. Я думаю назвать его Джеймс, как его отца.

– Очень хорошо.

У него нет отца, но назови его как хочешь. Это не имеет никакого значения.

– Спасибо, что вовремя подоспели, Иона. Вы спасли мне жизнь.

– Не стоит благодарности.

Потому что твоя жизнь, без Того, ничего для меня не значит.

7

– Где она? – спросил тощий и бледный малый.

Эмма бросила сердитый взгляд со своего стула на окруживших ее мужчин. Один из них – тот, что с топором, – забрался через разбитое окно и открыл входную дверь для остальных. Им нужна была Кэрол. Но Эмма скорее умрет, чем скажет, где она.

– Она уехала. Уехала на неделю. Отдыхать.

– Неужели? – откликнулся тощий. – Когда же она уехала?

– Прямо из больницы.

– Она лжет, – обратился он к остальным. – Мы разговаривали с ней по телефону сегодня днем, она была здесь.

Двое мужчин сбежали по лестнице вниз с верхних этажей.

– Наверху никого нет.

– Ну же, леди, – обратился к Эмме тощий. – Мы ничего вам не сделаем. Мы только хотим найти Кэрол Стивенс.

– Что вам нужно от нее?

– Мы скажем об этом ей самой.

Эмме не понравились эти слова. Что могут...

Внезапно один из мужчин закричал:

– Подъезжает машина!

– Ты чувствуешь это? -спросил тощий взволнованным шепотом, широко раскрыв глаза, заблестевшие от возбуждения. – Ты эточувствуешь? Это она?

Эмма пыталась предостеречь подъезжавших громким возгласом, но один из мужчин зажал ей рот рукой.

8

К тому времени, когда Иона почуял опасность, было слишком поздно.

Когда они подъехали к особняку, Кэрол все еще едва стояла на ногах. Он помог ей выбраться из машины и, придерживая за талию, повел под дождем – теперь уже несильным – к входной двери. Едва переступив порог дома, он почувствовал беду. Иона хотел сразу вернуться вместе с Кэрол назад к машине, но на крыльце перед ним вдруг выросли четверо мужчин, и еще несколько присоединились к ним, появившись из дома.

– Кто вы? – спросила их Кэрол.

– Мы только хотим поговорить с вами, миссис Стивенс, – произнес кто-то за ее спиной.

Иона обернулся и увидел посреди прихожей бледного тощего молодого человека.

– Войдите, пожалуйста.

Мысли Ионы лихорадочно заметались в поисках выхода. Он знал, кто они, и предчувствовал, зачем они здесь. Внутри особняка Того ждала смерть.

Я не могу этого допустить.

–Узнаешь их? – спросил он Кэрол. – Это те, кто были здесь в прошлое воскресенье. Они убили Джима.

– О Боже! – воскликнула она.

Он ощутил, как гнев делает ее сильнее, прибавляет способности постоять за себя.

– Кто вы, черт побери? Почему вы здесь?

– Меня зовут Мартин, – ответил тощий. Он махнул другим, чтобы они отошли от двери. – Пожалуйста, войдите. Я вам все объясню.

Иона прикинул – их было с полдюжины, но на пути Кэрол к свободе стояло лишь несколько. Если бы он мог занять их...

– Давай войдем, – сказал Иона, беря Кэрол под руку как бы для того, чтобы ввести в прихожую. – Послушаем, что они хотят сказать.

Кэрол с недоверием взглянула на него, а он не спускал глаз с незнакомцев. Он увидел, что они расслабились. Думают, что победили. Тогда Иона взялся за дело.

Он резко повернул Кэрол к ступеням крыльца и закричал:

– Беги!

И так же неожиданно схватил двоих чужаков и швырнул в двух других. На мгновение его противники пришли в полное замешательство. Иона увидел, как Кэрол, спотыкаясь, оглядываясь назад, спускается со ступеней. На бледном лице ее был написан испуг.

– Запрись в машине и поезжай! – закричал Иона.

И в этот момент кто-то прыгнул ему на спину. За ним последовал еще один, потом третий. Падая на колени под тяжестью их тел, Иона успел увидеть, что Кэрол добралась до машины. Мысленно он подбадривал ее:

Беги, девушка! Мотай отсюда! Гони во весь дух, передави их всех по пути!

9

С воплем, застрявшим в горле, Кэрол рванула дверцу машины и бросилась на переднее сиденье.

Спасена!

Но когда она попыталась захлопнуть дверцу, кто-то ухватился за наружную ручку и дернул дверь на себя. Она в отчаянии закричала:

– Прочь от меня! Оставьте меня!

Она увидела кроткое лицо и ласковые глаза незнакомого мужчины. Человек с такой внешностью мог быть бухгалтером, или продавцом сосисок, или заведующим секцией в магазине Мейси. Но по тому, как он стоял сейчас здесь под дождем и смотрел на нее, можно было не сомневаться, что он не отступится от своих намерений.

– Мы не хотим причинить вам вреда, миссис Стивенс.

– Тогда отпустите меня.

– Боюсь, мы не можем этого сделать. Во всяком случае, в данный момент. – Когда он протянул руку, чтобы помочь ей выйти из машины, она заметила, что рука у него забинтована. И вторая тоже. Он вдруг спрятал за спину протянутую было ей руку, будто неожиданно передумал. – Пожалуйста, пойдемте со мной.

Второй мужчина, лет на десять старше, подошел к нему и посмотрел на Кэрол. У него руки тоже были забинтованы. Как ни была Кэрол напугана, она не могла не подивиться этим странным повязкам.

– Не бойтесь нас, пожалуйста, – сказал второй мужчина. – Мы здесь только для того, чтобы помочь вам.

Лица обоих выражали странную смесь безмятежности и неумолимой решимости. Эта пара нашла ответы на все вопросы жизни. Взывать к ним было бессмысленно. Поняв это, Кэрол пала духом.

Она посмотрела мимо них на крыльцо, где четверо мужчин все еще боролись с Ионой. Первый проследил за ее взглядом.

– Мы не хотим причинить никакого вреда ему тоже. Пойдемте.

Кэрол попыталась удержать себя от истерики, вновь рвавшейся наружу откуда-то из-под диафрагмы. Казалось, они были совершенно искренни, когда говорили, что ничего ей не сделают, хотя что-то внутри ее кричало от страха при виде их взглядов.

Но выбора у нее не было. Они превосходили ее численностью и преградили ей путь с обеих сторон. С дороги их было не видно, а соседи жили не настолько близко, чтобы услышать ее крики. Она была слишком слаба, чтобы бороться с ними, а ноги, словно налитые свинцом, так отяжелели, что далеко она бы не убежала.

К тому же она увидела, что они поставили Иону на ноги и повели его с крыльца внутрь дома.

– Хорошо, – сказала она. – Я пойду. Только не трогайте меня.

Похоже, они меньше всего намерены были это делать. Оба мужчины отступили назад, открывая ей путь, но она заметила, что первый крепко держал наружную ручку дверцы.

Они проводили ее до крыльца. Тот, кто назвал себя Мартином, стоял там в ожидании. Он обратился к мужчинам, сопровождавшим ее:

– Дайте сигнал брату Роберту.

Второй побежал к дороге.

Кэрол раздумывала о значении этих слов, пока Мартин провожал ее в прихожую. Войдя туда, она услышала задыхающийся голос Эммы, доносившийся из гостиной:

– ...пыталась предупредить тебя, Иона, но они заткнули мне рот и затащили в заднюю комнату.

Кэрол последовала за Мартином в гостиную, где один из мужчин привязывал Иону к стулу, в то время как двое других держали его за руки. В двери в столовую стояла Эмма, охраняемая с обеих сторон еще двумя мужчинами.

И у всех у них были забинтованы руки. Что это значило?

–Кэрол, – воскликнула Эмма, – я так рада, что ты цела! Я так беспокоилась!

Внезапно Кэрол охватила злость на этих непрошеных гостей. Особняк Хэнли не был ее родным домом, и поэтому она реагировала не так спонтанно, как если бы все это происходило в старом родительском коттедже. Но вид разбитого окна, осколков, усыпавших ковер, топоров, прислоненных к стене, вызвал в ней взрыв эмоций. Она почувствовала себя в ответе за этот старый дом. Теперь он стал ее жилищем, и, возможно, именно эти люди выкурили ее из родного гнезда, лишили крова. А теперь они устраиваются здесь, как у себя дома! Да еще связывают ее свекра!

Она фурией ворвалась в гостиную.

– Убирайтесь! Все убирайтесь из моего дома!

– Мы скоро уйдем, – невозмутимо ответил Мартин.

– Не скоро! А сейчас же! Я хочу, чтобы вы ушли отсюда сейчас же! -Она подошла к тому месту, где они привязывали руки Ионы к подлокотникам кресла. – Прекратите! Немедленно развяжите его!

Мужчины посмотрели на нее, потом на Мартина и продолжали затягивать узлы.

– Все в свое время, – сказал Мартин. – Но прежде, чем так расстраиваться, вам следовало бы кое с кем здесь поговорить.

Кэрол собралась накричать на него, но услышала звук шин по лужам подъездной дорожки. Она посмотрела в окно, обращенное к входным воротам, и увидела, что в них въезжают три машины. Ни одна из них не показалась ей знакомой. В это время дверцы машин открылись, выпуская нескольких женщин. Всего их было пять. Их сопровождал бородатый мужчина в монашеском одеянии с капюшоном на голове. Когда они подходили к крыльцу, она узнала шедшую впереди невысокую полную женщину.

– Тетя Грейс!

– Грейс! – прокричала Эмма из глубины комнаты. – Грейс Невинс? Она с ними? Мне следовало это знать! Она помогла им убить моего Джимми!

Кэрол оставила ее слова без внимания. Тетя Грейс здесь! Это хорошо. Эмма просто слишком взвинчена. Тети Грейс нечего бояться. После гибели родителей она заменила Кэрол мать. Если она знакома с этими людьми, она все уладит.

10

Грейс ощутила зло, находившееся в доме, как только поднялась на крыльцо. Но когда она вошла в дом и увидела, что Кэрол бежит к ней с протянутыми руками через прихожую, ее словно ударили чугунным кулаком в грудь.

– Тетя Грейс! Помоги, нам! Нас сделали здесь пленниками!

Когда Кэрол прижалась к ней, Грейс напрягла все силы, чтобы не отпрянуть. Но прижимать к себе дрожащую племянницу было все равно что обнимать мешок с гадюками. Больше не могло быть сомнений – внутри ее Антихрист. Грейс Невинс вскипела праведным гневом на Сатану, сотворившего такое с ее собственной племянницей. Как он смел!

– Все будет хорошо, дорогая, – сказала она, гладя длинные мокрые волосы племянницы.

Я спасу тебя от этой напасти. Я вырву порчу из тебя и верну тебе твою прежнюю чистоту.

Она ненавидела себя за то, что вынуждена утаивать от племянницы правду. Несмотря на ее горячее стремление избавить Кэрол от Сатаны, Грейс страшило предстоящее отвратительное действо, она хотела как можно дольше оттянуть неприятный момент и совершить все в кратчайшее по возможности время – пусть это будет крошечная горькая пилюля, которую можно проглотить сразу.

– Тетя Грейс, ты знаешь этих людей?

– Да. Да. Знаю их со среды, когда начался Великий пост.

– А ты можешь отослать их отсюда?

– Не волнуйся. Ты знаешь, что я не допущу, чтобы с моей племянницей что-нибудь случилось. Завтра тебе все это покажется сном, и ты почувствуешь себя хорошо. Даже лучше, чем сейчас.

Ты будешь свободна от той скверны, что сейчас зреет внутри тебя.

Она почувствовала, что напряжение Кэрол спадает, однако в глазах племянницы все еще стоял страх, когда она, отстранившись, посмотрела Грейс в лицо.

– Пожалуйста, заставь их уйти отсюда. Посмотри, что они сделали с Ионой!

– Покажи.

Грейс последовала за Кэрол в комнату направо. Ей до сих пор не доводилось видеть так роскошно обставленного дома. Она замерла на пороге при виде Ионы Стивенса, привязанного к стулу и пытающегося избавиться от своих пут.

– Ты?! – крикнул Иона, увидев ее. Его единственный глаз на лице, искаженном гневом, смотрел на нее с ненавистью.

– Я должен был знать, что ты замешана в этом!

Должен был знать?Что он имел в виду?

Но внезапно центральной фигурой в этой сцене стала Эмма. Она вырвалась из рук Избранных, стороживших ее, и бросилась через комнату к Грейс, готовая вцепиться ей в глотку скрюченными, как когти, пальцами.

– Это ты, ты убила моего Джимми! – визжала она. – Ты, ты, ты-ы-ы-ы!

Грейс отступила назад, и одному из Избранных, к счастью, удалось схватить Эмму, не дав ей добраться до Грейс. Эмма выкрикивала что-то бессвязно, она плевалась, кусала и пинала ногами своих стражей, пытавшихся повалить ее на пол. Она походила на безумную, на дикого раненого зверя. В конце концов, то ли от усталости, то ли осознав свое бессилие – Грейс не могла сказать почему, – Эмма стихла и лежала на цветастом ковре, устилавшем пол, тяжело дыша и скрипя зубами.

Раненый зверь, конечно, она была ранена. Бедного Джима нельзя винить в том, что он родился без души. Сатана использовал его, чтобы бедная Кэрол забеременела, а затем избавился от него. Грейс от души жалела бедняжку Эмму, потерявшую Джима, но это не мешало ей смертельно бояться ее гнева.

Джим использован. Кэрол использована, и Кэрол суждено, вне всякого сомнения, погибнуть, как погиб Джим, после того, как она выполнит свое назначение и родит Антихриста. Все это так мерзко, так подло! Но Грейс сегодня положит конец этой мерзости.

Она с облегчением наблюдала, как мужчины подняли Эмму с пола и усадили в кресло, чтобы привязать, как и ее мужа.

– Она убила моего Джимми! – жалобно причитала Эмма. – Она убила моего Джимми и поплатится за это!

– Эмма, пожалуйста, – говорила Кэрол. – Грейс не имеет никакого отношения к этому. – Она с мольбой посмотрела на тетку. – Ведь правда, тетя Грейс?

Грейс покачала головой.

В какой-то мере это была правда. Она возражала против той первой поездки в Монро, не хотела участвовать в ней. А во время трагического инцидента так и не вышла из машины.

– Она лжет! – закричал Иона. – Она была там! Я видел ее в одной из машин!

Кэрол пристально посмотрела на нее.

– Это ведь неправда?

Грейс не могла заставить себя лгать племяннице.

– Ты должна понять, Кэрол, я...

– Она была там, чтобы убить Джима! – крикнул Иона. – А сейчас она здесь, чтобы убить дитя Джима!

Грейс отдала бы жизнь, чтобы не видеть ужаса, исказившего лицо племянницы.

Кэрол прошептала:

– Нет!

– Кэрол, дорогая, ты должна знать, что ребенок, которого ты носишь, – не дитя Джима. Это...

Кэрол закрыла уши руками и пронзительно закричала:

– Нет!

11

Билл пережидал разбушевавшуюся грозу вместе с родителями в их семейной гостиной. Теперь, когда ливень перешел в небольшой дождь, а гром гремел вдалеке, он пустился в путь. Температура воздуха упала на добрых десять градусов. Зима давала последний бой весне. Чтобы очистить ветровое стекло, он поставил антиобледенитель на максимальную мощность.

Ему нужно было проехать мимо старого дома Кэрол и Джима по пути к Глен-Коув-роуд. Минуя почерневшие руины дома 124 по Колльер-стрит, он почувствовал боль в груди.

– Это заставило его вспомнить о Кэрол, и он подумал: как она, все ли у нее в порядке?

Но конечно же все должно быть в порядке – ведь она в особняке Хэнли вместе с родителями Джима.

Но почему тогда его упорно не оставляет тревожное чувство, будто с ней что-то неладно?

Он приближался к Глен-Коув-роуд и собирался повернуть на юг, но вместо этого резко вырулил к обочине у станции Ситго и остановил машину. Чувство тревоги все возрастало.

Это глупо, подумал он.

Билл не верил в предчувствия, или ясновидение, или в экстрасенсную ерунду. Они противоречили не только учению Церкви, но и его личному опыту.

И тем не менее он не мог избавиться от чувства, что Кэрол нуждается в нем.

Он включил двигатель и направился снова в сторону Глен-Коув-роуд, затем затормозил и стукнул по рулевому колесу кулаком.

Билл понял, что не успокоится, пока не избавится от этого чувства.

Он въехал на территорию станции Ситго, вытащил из кармана записку с номером телефона особняка Хэнли и опустил монету. Гудка не последовало. Включилась телефонистка и сообщила, что телефон испорчен. Все телефонные линии северной части округа Нассау повреждены. Знаете ли, гроза!

Правильно, гроза. Может быть, особняк пострадал. Может быть, в этот момент он охвачен пожаром.

Проклятье! Он решил поехать туда. Просто проехать мимо. Он не остановится. Только убедится, что все в порядке, а затем повернет на Куинс.

Билл поехал напрямик через район порта, но ему пришлось замедлить ход, так как машины двигались в объезд в связи с пожаром на Тремент-стрит. Он присоединился к любопытным, старавшимся разглядеть, что горит на верху холма. Похоже, пожар был где-то в районе церкви Скорбящей Божьей Матери. Ему в голову пришла ужасная мысль: может быть, горящее здание – это церковь? Он служил там мессу только сегодня утром.

У него появилось искушение остановить машину и побежать наверх, посмотреть, что горит. Если церковь Божьей Матери, он, быть может, сумеет помочь отцу Роули. Но зрелище пожара усилило его беспокойство за Кэрол. Он направил машину к Шор-Драйв.

Когда он обнаружил, что улица, на которой стоял особняк, свободна от пожарных машин и от крыши не поднимается столб дыма, он вздохнул с облегчением.

Но подъездная дорожка особняка была заполнена машинами.

Что-то в этом не понравилось Биллу. Он развернул машину и вновь поехал вдоль улицы. На этот раз медленно.

На подъездной дорожке стояло около дюжины машин. Среди них – «Дж. Кэрролл» и обоих Стивенсов, а все остальные оказались чужими. Любопытство побудило его остановиться у ограды и войти в дом. Может быть, он постучит во входную дверь и спросит, не видел ли кто-нибудь его солнечные очки. Ведь никому неизвестно, что они преспокойно лежат в ящике под приборной доской его машины.

Он прошел половину дорожки, когда услышал страшный крик Кэрол, и побежал.

12

Эмма ликовала при виде боли, исказившей лицо этой суки Грейс Невинс, когда Кэрол закричала. Эта боль покажется Грейс пустячной, дайте только Эмме добраться до нее.

Она скрипела зубами, когда двое мужчин усаживали ее на стул рядом с Ионой и готовились связать. Никогда в жизни она не испытывала подобной злобы, граничившей с безумием. Эмма была уверена, что, если она освободится и Грейс окажется в пределах ее досягаемости, она окончательно лишится разума, за который сейчас слабо цеплялась. И тогда она утратит человеческий облик и превратится в беснующегося обезумевшего зверя.

Одна часть ее "я" была напугана безудержным желанием убивать и пыталась заглушить его, но другая – жаждала дать выход обуревавшим ее звериным инстинктам.

Она наблюдала за Грейс, сладкими заверениями пытавшейся обмануть Кэрол. Но тут у входной двери, невидимой для Эммы, произошло какое-то замешательство, она услышала мужской голос, громко звавший невестку по имени, и в то же мгновение в гостиную ворвался друг Кэрол – отец Райан.

– Кэрол! – воскликнул он. – Вы что, все... – Он замолчал, увидев только посторонних людей. Пришельцы, включая монаха, уставились на него, окаменев при виде воротничка католического священника.

– Билл! – вскричала Кэрол. – Слава Богу, ты здесь.

– Я – отец Райан, – представился он и, заметив Иону, привязанного к креслу, и Эмму, которую тоже пытались привязать, изумленно спросил: – Во имя Бога, что здесь происходит?

– Вы попали в точку, отец иезуит, – откликнулся тот, кого звали Мартин. – Вот именно, здесь все происходит во имя Бога.

– Вы были здесь на прошлой неделе? – спросил его Билл.

– Правильно.

– Вы все безумны!

– Пожалуйста, пожалуйста, – попросил монах, сбросив капюшон и выступив вперед.

Неизвестно почему, вид блестящей кожи его тонзуры испугал Эмму. Когда он заговорил, она попыталась определить его акцент.

– Кто вы? – спросил иезуит.

– Я брат Роберт из монастыря в Эгюбелле, – ответил монах. – Прошу вас, отец, вам лучше уйти. Вы должны поверить мне, посвященному, как и вы, в духовный сан, что мы здесь, чтобы выполнить Божью волю.

– С каких это пор Богу угодно, чтобы людей привязывали к стульям? – с презрением заметил молодой священник. – Игра окончена. Вам пора выметаться. Уходите отсюда сейчас же, пока я не позвал полицию.

– Людские законы ничего не значат, когда речь идет об исполнении воли Божьей, – заявил брат Роберт. – Наверняка вам это известно, отец.

– Посмотрим, согласна ли с этим полиция.

Эмма увидела, что отец Райан повернулся и собрался покинуть гостиную, но двое Избранных преградили ему путь. Священник оттолкнул их. Он был сильным, и они с трудом удерживали его. Один из тех, кто сторожил Эмму, отошел от нее, чтобы помочь остановить священника. Около Эммы остался только один Избранный, все внимание которого было приковано к борьбе.

А Грейс... эта сука Грейс Невинс отошла от входа в гостиную и оказалась поблизости от Эммы.

Не колеблясь и не отдавая себе отчета, Эмма вскочила с кресла и бросилась на Грейс. Долго сдерживаемая ярость вырвалась наружу и придала ей ловкости и силы. Она почувствовала в себе такую силу, о которой и не подозревала.

Когда ее пальцы впились в шею ненавистной святоши, у той вырвался из глотки пронзительный, истошный крик. Эмма увидела растерянное, полное ужаса лицо Грейс. Глаза ее вылезали из орбит, изо рта рвался крик, но Эмма сжимала шею все сильнее, давила большими пальцами все крепче на гортань, повреждая голосовые связки Грейс.

Но другие были в состоянии кричать, и они кричали. Однако в ушах Эммы словно бил набат, заглушая их душераздирающие, полные отчаяния и гнева вопли.

Она не обращала на них никакого внимания.

Пухлые руки Грейс вцепились в нее, стараясь в одно и то же время оттолкнуть душившую ее женщину и оторвать ее пальцы от своей шеи. Руки других Избранных, много рук, молотили Эмму по спине, тянули за плечи, царапали ей лицо, прилагая все силы, чтобы вырвать Грейс из ее смертельной хватки.

Эмма словно не замечала их.

Она была такой сильной! Подобного прилива сил она не испытывала никогда в жизни. Никто не мог ее сейчас остановить. Она смотрела в красные, вылезавшие из орбит глаза Грейс, в ее медленно багровевшее лицо и знала, что конец близок. Это добавляло ей сил, чтобы покончить с проклятой жирной сукой.

13

Свекровь Кэрол пыталась задушить тетку Кэрол – это зрелище потрясло Билла.

Какой-то внутренний голос призывал его схватить Кэрол и бежать. Он знал, что следовало поступить именно так, но продолжал стоять и смотреть на смертельную схватку, происходившую посреди старинной, похожей на музей викторианской гостиной, в то время как те, кто называл себя Избранными, набросились на двух борющихся женщин и пытались разнять их.

Кэрол стояла рядом с ним, вцепившись в его правую руку, и умоляла соперниц:

– Прекратите, прекратите, прекратите это!

А монах брат Роберт в растерянности отошел в сторону и стоял там, напряженный и окаменелый, подобно статуе в монашеском одеянии.

Не будь всем ясно, что Грейс умирает, оказавшись в железных клещах безжалостных рук Эммы, эта сцена напоминала бы пьесу театра абсурда.

– Освободите Грейс от нее! – наконец крикнул монах. – Она убьет ее!

Билла так и подмывало помочь, но и без него в борьбу включилось слишком много перевязанных (как странно!) рук, мешая друг другу.

Избранные завопили еще неистовее и испуганнее, когда лицо Грейс стало землисто-серым. И тогда от их группы отделился тот самый, кого звали Мартин, и поспешил мимо того места, где Иона Стивенс старался избавиться от своих пут, в самый дальний угол гостиной. Там он схватил в руки какой-то предмет, стоявший у стены.

Билл понял, что это топор, только тогда, когда Мартин поднял его над головами сцепившихся женщин. На мгновение оцепенев от ужаса, Билл выкрикнул что-то, пытаясь остановить Мартина, и бросился вперед, в надежде дотянуться до топорища. Брат Роберт оказался рядом с ним. Он тоже намеревался схватить руку Мартина. Но они опоздали. Прежде чем им удалось вмешаться, лезвие топора тускло блеснуло в воздухе и, описав дугу, опустилось на самую макушку головы Эммы Стивенс. Раздался леденящий душу треск раскалывающегося черепа.

Негодование, потрясение и ужас слились воедино в криках невольных свидетелей этой сцены, и Билл тоже не мог сдержать вопля. А потом они все отпрянули, словно пошатнулись соломенные чучела. Грейс осела на пол, тяжело дыша и держась за горло, а Эмма зашаталась и, качаясь, пошла по кругу с широко раскрытыми глазами, в которых застыло недоумение. Руки ее конвульсивно дергались, из окровавленной головы торчало лезвие топора, а топорище подрагивало в воздухе за спиной, как дубинка.

Потом она вдруг выпрямилась и какое-то мгновение, казавшееся бесконечным, стояла на цыпочках; все ее туловище, руки и ноги одеревенели, а глаза закатились. Наконец она пошатнулась, тело ее обмякло, и она повалилась на ковер, лицом вниз.

Билл с трудом сдержал рвоту. Рядом с ним стонала Кэрол. Многие из Избранных упали на колени и молились. Брат Роберт бросился к Эмме, спеша совершить обряд соборования. Мартин помог Грейс подняться на ноги. Она попыталась что-то сказать, указывая на тело Эммы, но не смогла произнести ни слова.

– Я должен был это сделать, – бормотал Мартин, нервно гладя руку Грейс своей дрожащей ладонью. – Она собиралась убить тебя. Я не мог смотреть, как ты умираешь. Я должен был это сделать?

Кэрол прижалась к Биллу, рыдая, а он обернулся и посмотрел на Иону Стивенса, спокойно сидевшего на своем стуле. У него на глазах только что убили жену, но лицо его выражало не больше эмоций, чем если бы прихлопнули муху.

Мартин показал на Билла.

– Свяжите его! Быстро! Пока опять что-нибудь не случилось!

Билл был слишком потрясен, чтобы сопротивляться, когда ему скрутили руки и оттащили от Кэрол. Эмма Стивенс... мертва... убита топором. Он видел смерть и раньше – тихо наступавшую в постели после соборования, совершенного им, и даже насильственную – убийство в Гринвич-Виллидже, свидетелем которого он оказался! То была смерть людей незнакомых, и настигала она их под покровом ночи. Но сейчас на его глазах средь бела дня произошло зверское убийство!

К тому времени когда Билл пришел в себя и поборол смятение, в котором пребывали его мысли и чувства, он оказался в кресле крепко связанным веревками. Монах все еще читал молитвы над телом Эммы.

– Что вам здесь нужно? – спросил Билл Мартина.

– Остановить Антихриста, прежде чем он родится, – ответил тот. Позади Мартина он увидел женщин, окруживших плотным кольцом Кэрол, и тут весь ужас происходившего стал ему ясен.

14

Брат Роберт в последний раз благословил тело несчастной женщины, встал на ноги и огляделся.

Он слышал крики протеста отца Райана и вопли молодой женщины, которую вели из гостиной вниз, в прихожую. Ему хотелось убежать отсюда, скрыться, но он знал, что не может этого сделать. Молодая женщина – его сердце откликалось на ее страдания – невиновна, она не знает, кого несет в себе. Но нет никаких сомнений в том, что внутри ее растет сгусток абсолютного Зла, от которого веет ледяным холодом, словно в гостиную ворвалась струя арктического воздуха. Этот холод пронизывал монаха до костей, как свирепый северный ветер. Увы, все правильно, она не ошиблась в выборе места назначения.

Брат Роберт посмотрел на иезуита. Он с самого начала знал, что от него потребуется максимум самообладания, но видеть священника привязанным к стулу оказалось выше его сил. У него родилось ощущение, что все разваливается, что он теряет контроль над ситуацией, если, конечно, обладал им раньше.

Монах снова бросил взгляд на тело, лежащее у его ног, и почувствовал комок в горле.

– Что вы натворили? – крикнул он Избранным. – Мы ведь не толпа дикарей. Мы совершаем Божье дело! Убийство – не Божье дело!

– Вам это не сойдет! – предостерег его отец Райан.

– Конечно, сойдет, – услышал монах голос второго пленника, который произнес эти слова холодным, бесстрастным тоном, не спуская пристального взгляда с Мартина. – Они убьют всех нас.

Брат Роберт обернулся к одноглазому мужчине и почувствовал, что тот излучает ненависть. В нем тоже скрывалось зло.

– Я не желаю этого слышать! – воскликнул брат Роберт, не узнавая собственного голоса. – Никакого убийства не было: Совершена страшная, трагическая ошибка. И Мартин ответит за нее – земным властям и Богу!

– Но я совершил это во имя Бога!

Брат Роберт внезапно рассердился.

– Как ты смеешь так говорить! Тебе нет оправдания! Нет и не будет!

Мартин с несчастным видом посмотрел на него, повернулся и выбежал из дома. Потом послышался шум мотора и визг покрышек, заскользивших по мокрому асфальту, когда машина с ревом сорвалась с места.

На мгновение воцарилось молчание. Мир. Порядок. Хаос и смятение развеялись. Монах подошел к окну и, сняв одну из тяжелых штор, осторожно закрыл ею неподвижное тело мертвой женщины. Затем собрал Избранных вокруг себя.

– Давайте помолимся, чтобы Бог направил Грейс на верный путь и дал ей силы сделать то, что определено Его волею.

Когда начали читать «Отче наш», иезуит и второй мужчина стали рваться, пытаясь сбросить свои путы. Но брат Роберт знал, что веревки крепки, а викторианские стулья сделаны из прочного дуба. Ни те, ни другие не поддадутся и на дюйм.

15

Кэрол отчаянно боролась с женщинами, которые с каменными лицами тащили ее в кухню. Однако они были исполнены такой же решимости не отпускать ее, с какой она старалась освободиться. А их было четверо.

– Пожалуйста, тетя Грейс! – молила Кэрол, рыдая от собственной беспомощности. – Пожалуйста!Не делай этого!

Грейс старалась не смотреть на нее. Она прошла вперед, держа в руках пакет из бакалеи Гристеда. На ее шее виднелись кровоподтеки, голос звучал хрипло.

– Это воля Божья!

– Но это мой ребенок! Мой и Джима! Он – все, что у меня осталось от мужа! Пожалуйста, не отнимай его у меня!

– Воля Божья, – отвечала Грейс, – не моя.

Когда они вошли в кухню, Грейс показала женщинам, державшим Кэрол, на прямоугольный кухонный стол с тяжелыми ножками.

– Положите ее сюда.

Кэрол закричала, сопротивляясь с удвоенной силой. На мгновение ей удалось высвободить одну руку, и она принялась молотить ею женщин по голове и лицу, но они быстро сумели снова скрутить ее. Кэрол попыталась использовать те немногие силы, которые у нее оставались, чтобы вырваться от них, когда они подняли ее за руки и ноги.

Оказавшись в воздухе, без точки опоры, Кэрол, не стыдясь, завопила от страха. Мужество оставило ее. Она громко молила Бога спасти ее, прийти и сказать этим маньякам, что нет на то Его воли, убить их прямо здесь на месте за то, что они делают с ней.

Женщины не обращали на нее внимания. Казалось, они оглохли. А Грейс, Грейс стояла у мойки, мыла руки, а потом занялась чем-то у разделочного стола, загораживая его своим толстым телом.

Кэрол, чувствуя спиной жесткую поверхность столешницы, лежала, пригвожденная к ней женщинами, беспомощная, все время, пока Грейс возилась возле разделочного стола. Когда она повернулась, ее лицо походило на страшную маску, глаза налиты кровью, кожа в багрово-синих пятнах от недавней попытки ее задушить. В одной руке в резиновой перчатке она держала марлевую повязку.

– Прошу тебя, тетя Грейс! Прошу тебя!

Тетя прижала повязку ко рту и носу Кэрол. Она была влажной и холодила, как лед. Сильный сладковатый запах обжег Кэрол горло, она начала задыхаться. Отчаянно сопротивляясь, она попыталась сбросить повязку и вдохнуть свежего воздуха, но не смогла.

И тогда постепенно, против ее воли, ею овладело пленительное ощущение небытия, которому она в конце концов подчинилась.

16

Грейс, прижимая марлю с хлороформом к лицу Кэрол, плакала.

Я знаю, что ты никогда меня не простишь, дорогая. Но когда-нибудь, я надеюсь, поймешь.

Наконец Кэрол перестала сопротивляться. Сначала руки, потом ноги расслабились. Когда Грейс убедилась, что племянница без сознания, она отняла марлю и послушала некоторое время, ровно ли та дышит. Грейс не хотела давать слишком много хлороформа. Чрезмерная доза вредна для печени, а также может привести к остановке дыхания. Нужно дать ровно столько, чтобы Кэрол не чувствовала боли и чтобы ее мышцы расслабились, а она, Грейс, смогла бы сделать то, что надлежало.

– Кэрол! – позвала она. Ответа не последовало. Она провела кончиками пальцев по ресницам племянницы, но реакция отсутствовала.

Хорошо. Хлороформ подействовал.

Она откинула волосы с потного лба Кэрол и посмотрела в ее полуоткрытые глаза.

– С тобой все будет хорошо, – прошептала она. – Доверься мне. Ребенок-Сатана внутри тебя будет удален, но тебе я не сделаю ничего плохого.

Она выпрямилась и повернулась к женщинам.

– Ладно, – сказала она. – Теперь вы можете отдохнуть, но оставайтесь на месте.

Она не хотела, чтобы Кэрол, придя в себя, скатилась со стола и ушиблась. Когда женщины отпустили руки и ноги Кэрол, Грейс заметила синяки в тех местах, где они держали ее во время борьбы. Вид каждого такого синяка болью отозвался в сердце Грейс.

Обращаясь к женщинам, стоящим у Кэрол в ногах, она приказала:

– Разденьте ее.

Они медлили, смущенно переглядываясь. Грейс поняла, что они чувствуют себя в этой кошмарной ситуации так же неловко, как и она.

– Ниже талии, – подсказала им Грейс. – Платье можно не снимать.

Когда женщины стали поднимать подол у сарафана Кэрол, Грейс подошла к двери из кухни и закрыла ее. Слова молитвы, читаемой в гостиной, теперь больше не доносились сюда. Но Грейс закрыла дверь не по этой причине. Хотя все они находились здесь, выполняя священную миссию, она не позволит мужчинам-Избранным даже случайно увидеть наготу Кэрол.

Женщины задрали подол юбки до шеи Кэрол и подоткнули его ей под спину. Потом они стянули до самых лодыжек бежевые хлопчатобумажные трусики, открыв треугольник светло-каштановых волос на лобке. Между ногами лежала гигиеническая прокладка. Когда женщины вынули ее, Грейс обратила внимание, что на ней нет следов крови.

Грейс с тоской посмотрела на чистую прокладку.

Если бы тогда, два дня назад, ты потеряла ребенка, ничего этого не потребовалось бы.

Грейс надела хирургические перчатки и разложила стерильные инструменты на продезинфицированных салфетках. Она объяснила женщинам, стоявшим в ногах, в каком положении надо поставить ноги Кэрол: согнуть каждую в колене, притянуть к животу и отвести в стороны на несколько дюймов. Так и держать в этом положении во время всей операции.

В положении литотомии.

На какое-то мгновение Грейс пришлось отвести взгляд от промежности Кэрол. Ей больно было видеть ее такой беззащитной и уязвимой. Но она взяла себя в руки, приободрившись мыслью, что уязвим стал Антихрист. А только это имело значение.

На полу около ее ног Грейс почувствовала какое-то движение. Она глянула вниз и подавила крик. Младенец, голый девятимесячный младенец, подползал к ней из-под стола. Он схватил ее за ногу и встал. Теперь она видела, что это был мальчик. Он доверчиво смотрел на нее широко раскрытыми голубыми глазами.

«Не делай этого, – сказал младенец голосом пятилетнего ребенка. – Пожалуйста, не убивай еще одного беспомощного младенца!»

Грейс закусила губу, чтобы не закричать. Очевидно, именно об этом ее предупреждал мистер Вейер. О страхе, который терзал ее больше всего, о чувстве незабываемой вины. Она отвела глаза в сторону.

Еще один младенец, девочка, сидел на животе Кэрол и смотрел на Грейс с выражением укора на пухлом личике. Девочка заговорила тем же голосом:

«Разве ты недостаточно уже поубивала нас? Неужели ты собираешься пополнить длинный список своих жертв еще одной?»

Грейс закрыла глаза, чувствуя, что пол уходит у нее из-под ног.

"Ты не можешь от нас спрятаться, – продолжал голос, звуча все громче. – Мы всегда с тобой. Куда бы ты ни пошла, мы там ждем тебя.

Открой глаза, Грейс Невинс. Все твои жертвы собрались здесь. Открой глаза и посмотри, что ты с ними сделала!"

Грейс вынуждена была подчиниться. Она на мгновение открыла глаза и снова крепко зажмурилась, борясь с позывами рвоты, подступившей к самому горлу. Ей пришлось ухватиться за край стола, чтобы не упасть.

Кровь. Вся кухня была залита ею. И повсюду виднелись изуродованные младенцы – с вырванными конечностями, выскобленными лицами, выпотрошенными туловищами. И они двигались!

А голос ребенка не затихал:

«Посмотри, что сделали с нами твои инструменты! Если бы не ты, эти младенцы остались бы в живых и сейчас работали, любили, имели собственных детей. Пожалуйста, не трогай еще одного из нас! Пожалуйста!»

Но Грейс решительно выпрямилась, она не сдастся. Это все уловки Сатаны. Все это нереально. Демон побеждает с помощью лжи и обмана. Она же, чтобы одолеть его, прибегнет к силе Божьей.

Она открыла глаза и заставила себя посмотреть на кровавую бойню. Конечно, ничего этого на самом деле нет. Ее помощницы спокойно оставались на своих местах, не замечая окружавшего их побоища.

«Убийца!» – прокричал младенец на животе Кэрол, но Грейс только улыбнулась ему.

И тогда кровь, изуродованные трупы и обвиняющие ее младенцы начали исчезать. Через несколько секунд они исчезли без следа, будто и не появлялись вовсе.

Грейс наконец пришла в себя и смогла перевести дыхание, которое до сих пор удерживала, чтобы ее не вырвало. Она заставила себя вернуться к делу, которое ей предстояло. Трясущейся рукой она протерла племяннице область лобка тампоном, пропитанным бетадином, затем окунула большой, обвязанный внизу марлей зонд в коричневую антисептическую жидкость и протерла внутри влагалища. Она чувствовала себя отвратительно. Ей казалось, будто она насилует собственную племянницу, но это делалось для предотвращения инфекции. Пострадает только ребенок-Сатана. Ему не избежать этого, как бы он ни старался разными мерзкими видениями помешать ей выполнить ее священную миссию.

17

А эти подонки молились! Иона скрипел зубами от ярости и бессилия, слушая, как паршивые ублюдки творят заупокойные молитвы. Он гневно смотрел на укрытое занавесом тело Эммы на ковре. Топорище, торчавшее из ее затылка, приподнимало укрывавшую ее штору, образуя над головой некий навес, но все же ее тело оставалось скрытым, и это, по-видимому, облегчало святошам исполнение их религиозного долга. Сейчас они стояли вокруг, бормоча свои никому не нужные «Отче наш», «Аве Мария» и слова покаяния. Вот дураки-то!

Хуже всего было осознавать, что он уже давно освободился бы, будь у него возможность двигаться. Он раскачивал бы этот проклятый стул, тряс его и шатал до тех пор, пока не сломал бы, а уж тогда он сумел бы развязать веревки.

Но они не давали ему и шевельнуться. Каждый раз, когда он пытался раскачать стул или повернуться сам, руки кого-нибудь из этих придурков опускались ему на плечи и приковывали к месту.

Долгие годы ожидания, подготовки, надежд, планов – по существу, сама его жизнь -все пошло прахом из-за этой жирной суки Грейс Невинс, которая была совсем рядом, в соседней комнате. Эта мысль сводила его с ума. Он был готов на все, чтобы убить проклятых святош.

И он убьетих всех. Иона запомнил их лица. Он проведет остаток своих дней, завлекая их одного за другим в ловушку и медленно лишая каждого жизни.

Внезапно он окаменел.

Что-то в комнате изменилось. Что-то появилось в воздухе, росло и усиливалось. К счастью, никто, кроме Ионы, этого не замечал. Он заставил себя расслабиться. Может быть, еще не все потеряно. Того можно еще спасти.

От откинулся назад и стал наблюдать. Что-то должно произойти.

Какое-то чудо.

18

– Вы недостойны произносить эти молитвы! – кричал Билл. Но они, словно не замечая его присутствия, продолжали молиться, склонив головы и сложив перед собой руки.

Чтобы не слышать их молитв, Билл стал думать о Кэрол. Несколько минут назад ее мольбы и раздирающие душу рыдания внезапно прекратились, после чего он услышал, как закрыли дверь в кухню. «Боже мой! Боже мой! Что они делают с ней там?» Он чертовски хорошо знал, что они делают, но разум отвергал страшную догадку, особенно потому, что творилось это во имя Бога. Если бы только они послушали его! Если бы только... Штора, которой была укрыта Эмма, шевельнулась. Билл уставился на нее, не повторится ли увиденное, в полной уверенности, что ошибся. Но штора снова шевельнулась. Ему стало нехорошо. Это не было случайное движение коченеющего тела, если такое вообще возможно. Тело Эммы Стивенс поднималось под шторой.

Молитвы застряли в горле брата Роберта и так называемых Избранных, когда они заметили это. В комнате воцарилась мертвая тишина, они застыли на месте и, раскрыв рты, смотрели на тело, поднимавшееся под шторой. Билл тоже лишился дара речи, но тайком бросил взгляд на Иону Стивенса и испугался при виде того, как сверкают, жадно следя за происходящим, его глаза и кривятся губы в усмешке.

Штора соскользнула на пол, и перед теми, кто был в гостиной, предстала Эмма – окровавленный топор все еще торчал из ее проломленного затылка. Она неуверенно, медленно повернулась к ним лицом; ее широко раскрытые глаза ничего не выражали, нижняя челюсть отвисла, на лбу и щеках чернели пятна засохшей крови.

В следующее мгновение оцепеневшие Избранные, все, кроме одного, бросились вон из комнаты. Крича и натыкаясь друг на друга, они спешили убежать от страшного зрелища. Спустя минуту Билл услышал, как с места сорвалась машина. Несомненно, кое-кто из них удрал, ища безопасного убежища у себя дома иди в церкви по соседству, но несколько мужчин осталось, сбившись в кучу в полутемной прихожей.

Только брат Роберт не двинулся с места.

Он вытащил из-под монашеского облачения блестящее медное распятие и поднес его к лицу Эммы.

– Возвращайся в ад, демон! – крикнул он. – Назад в преисподнюю, из которой ты вылезла.

Она склонила голову набок и вперила взгляд в распятие. Затем протянула руку и дотронулась до него, слегка поглаживая пальцами фигуру Христа.

Потом ее пальцы сжались, и она выхватила длинное, тонкое на конце распятие из забинтованной руки брата Роберта.

– Нет! Не смей брать его! – закричал он, не делая, однако, попытки отобрать у нее распятие. Он просто стоял и смотрел на нее, как и двое других свидетелей этой сцены.

Какое-то время Эмма держала распятие между ними длинным концом вниз. Она ухватилась за верхнюю часть, сжимая пальцами голову Христа.

Длинный тонкий конец, изображавший сам крест, сверкал в воздухе, делая медное распятие брата Роберта похожим на искусно выделанный кинжал. Эта мысль едва успела мелькнуть в уме Билла, когда Эмма молниеносным движением выбросила вперед руку и, зловеще ухмыляясь, глубоко погрузила тонкий конец распятия в грудь брата Роберта, слева, там, где сердце.

Вскрикнув от неожиданности он отпрянул назад. Из раны хлынула кровь, расползаясь по пелерине алым пятном, точно на груди его распускался ярко-красный цветок. Он тупо посмотрел вниз на торчавшее из груди распятие, на взиравшего на него окровавленного Христа. Кровь била неровными толчками, подчиняясь беспорядочному ритму его предсмертно трепетавшего сердца. Брат Роберт посмотрел вверх, потом вокруг, и в конце концов его глаза остановились на Билле.

Билл содрогнулся под взглядом этих испуганных, страдающих глаз, но заставил себя выдержать его. Потом он увидел, как жизнь покидает их. Рот брата Роберта приоткрылся в тщетной попытке что-то произнести, но только струйка крови медленно потекла по бороде. Он рухнул навзничь, точно спиленное дерево, дернулся один раз и затих.

– Да смилостивится Господь над вашей душой, – произнес Билл вполне искренне.

Он поднял глаза и увидел, что Эмма уже забыла о своей жертве. Онемевши от страха, он смотрел, как она обошла его и направилась к кухне, и, пока она шла, топорище, торчавшее из ее затылка, мерно покачивалось при каждом ее шаге.

19

Грейс прервалась на мгновение, услышав крики и шум в гостиной. Но потом все стихло. Несомненно, Иона Стивенс пытался вырваться, и мужчинам пришлось утихомирить его. Хорошо, что их там много. Они обеспечат ей достаточно времени, чтобы завершить порученное ей Богом дело.

Все было готово.

Женщины придали Кэрол требуемую позу. Ее влагалище и промежность продезинфицированы бетадином. Третья женщина стояла в изголовье, готовая дать Кэрол дополнительную дозу хлороформа, если это понадобится. Еще одна женщина, стоя сбоку, держала в руках лампу.

Грейс смазала холодный стальной расширитель и вставила его во влагалище Кэрол.

Нет. Не Кэрол. Просто во влагалище. Грейс нужно отрешиться от того, что это Кэрол. Только тогда она справится со своей задачей. Это не ее племянница, это кукла, живой манекен.

Сначала она вставила расширитель боком, потом повернула его на девяносто градусов и сжала ручки. Его ложки разошлись, и складчатые стенки влагалищного канала лежали перед ней открытыми. Небольшое изменение угла, и стала видна шейка матки, розовый кружок размером с монету в 25 центов с глубокой ямочкой в центре – устьем матки, воротами в матку Кэрол...

Нет. Просто в матку. Чью-томатку. Кого угодно, но не Кэрол.

За шейкой матки, за устьем рос Антихрист.

Она взяла маточный зонд, тонкий металлический стержень с небольшой шишечкой на конце. Им она определит глубину полости матки Кэрол, нет, не Кэрол, а кого-то другого.Зная ее, она сможет избежать главного осложнения аборта – прободения матки.

После зондирования она постепенно расширит устье шейки, вводя изогнутые стальные расширители до тех пор, пока оно станет достаточно широким, чтобы пропустить кюретку.

Тогда она начнет выскабливание.

Она будет очищать внутренние стенки матки до тех пор, пока не удалит зародыш ребенка-Сатаны. А после этого возьмет окровавленные пленки и кусочки ткани и сожжет их в камине, а пепел развеет по ветру!

И мир будет еще раз спасен.

20

Кэрол медленно приходила в себя, прежде всего обретая зрение. Она смотрела на свое тело откуда-то сверху. Ей казалось, будто она заглянула в ущелье. Волосы на лобке были его дном, а поднятые бедра – высокими стенами, внутри которых виднелась голова Грейс, Кэрол попробовала пошевелиться, крикнуть, но ее конечности и язык не слушались.

Все кончено? Они убили ее ребенка?

Если бы только я могла двигаться!

Потом она услышала голос Грейс:

– Приступаем.

Значит, еще не все пропало. Она еще сможет что-то сделать! Но ей нужна помощь – одна она не справится.

Она подумала о родителях, погибших много лет назад. Если бы они могли сейчас прибежать сюда и спасти ее! Ее отец отшвырнул бы Грейс прочь и такое бы устроил ей за то, что она собиралась сделать!

Кэрол опять попробовала пошевелить руками и ногами, и в этот раз почувствовала, что они чуть-чуть ее слушаются. Но недостаточно. Ей надо сбежать от них, но для этого она слишком слаба.

Если бы только Джим был здесь – он разметал бы их всех и освободил ее.

Но Джим мертв, так же как и ее родители. И Эмма. Все они умерли. Может быть, нет в живых теперь и Билла, и Ионы. Мертвые ничем не могут ей помочь. Придется во всем полагаться только на себя. И начать сейчас же.

Женщины, державшие ее за ноги, были смущены и растеряны, а за руки ее никто не держал вообще. Кэрол напрягла все силы и сумела немножко повернуться на бок. Она попыталась продолжить это движение, чтобы скатиться со стола. Но тут услышала, как закричала переполошившаяся Грейс, и почувствовала, что невидимые руки снова укладывают ее на спину.

Именно в этот момент она увидела, как в ущелье над головой Грейс появилось ухмыляющееся лицо Эммы, перепачканное кровью, с невидящими глазами.

21

Осторожно продвигая зонд к шейке матки, Грейс подняла глаза и увидела, что Кэрол смотрит на нее. Лицо племянницы выражало ужас. Ее ноги сдвинулись с места, низ живота напрягся, выталкивая расширитель, и тот упал на пол.

– Она приходит в себя! – закричала Грейс и посмотрела на женщину, стоявшую в изголовье. – Добавь еще хлороформа! Быстро!

Но женщина, казалось, не слышала ее слов. На ее лице тоже появилось выражение ужаса. Она завороженно смотрела на что-то над головой Грейс и позади нее. Внезапно остальные женщины закричали и отскочили от стола.

– Что случилось? – воскликнула Грейс. – Не отпускайте ее!

Но тут холодная рука легла ей сзади на шею и сдавила железной хваткой.

22

Ужас, охвативший Кэрол, медленно отступал, потому что она поняла: ее никто больше не держит. Ей снова удалось повернуться на бок, но, сделав это слишком резко, она почувствовала, что падает со стола. Она больно ударилась о покрытый линолеумом пол и какое-то время лежала оглушенная.

Не обращая внимания на боль, головокружение и тошноту, Кэрол ухватилась за ножку стола и встала на колени, инстинктивно одернув на себе юбку. Хотя под юбкой она была голая, тонкая ткань давала Кэрол ощущение защищенности.

Посредине кухни боролись Эмма и Грейс. Эмма старалась обхватить шею Грейс, но на этот раз Грейс давала, ей отпор, не позволяя сжать шею смертельной хваткой, как раньше в гостиной. И топор, о Боже, топор все еще торчал в затылке Эммы!

Остальные женщины держались от них подальше, тесно прижимаясь спинами к стенам, как любители аттракциона «Катание на вращающемся круге».

Двое мужчин появились из прихожей, робко, как мыши, наблюдающие битву двух кошек. Они перешептывались.

Где же остальные, особенно этот тощий Мартин?-подумала Кэрол.

Внезапно Грейс, задыхаясь, закричала, и Кэрол увидела, что Эмма медленно сжимает ее шею. Все еще чувствуя слабость и мучительную тошноту, Кэрол попыталась разобраться в своих противоречивых эмоциях. Она хотела, чтобы Грейс помещали, убрали ее куда-нибудь, где она не сможет ей опять угрожать или повредить ее ребенку, но совсем не хотела, чтобы ее убили, во всяком случае, чтобы ее убила та женщина – ходячий мертвец, который когда-то был Эммой Стивенс.

Бедственное положение Грейс, по-видимому, придало храбрости мужчинам, топтавшимся в дверях кухни. Они бросились вперед и попытались оттащить Эмму. На помощь им пришли две женщины. Совместными усилиями им удалось освободить Грейс, отодрав руки Эммы от ее шеи и разведя их в стороны. Пока Грейс, хватая ртом воздух, приходила в себя, Эмма расшвыряла Избранных и потянулась к своему затылку. Все с той же застывшей на ее лице ухмылкой, очевидно не испытывая ни малейшего неудобства, она принялась, взявшись за топорище, раскачивать его вверх и вниз, пока с хрустом и хлюпаньем не вытащила топор из своей головы.

Кэрол, как и все другие в комнате, поняла, что сейчас, скорее всего, произойдет, но не могла сделать ни шагу, чтобы предотвратить несчастье. Не двинулись с места и Избранные. И сама Грейс тоже.

По-прежнему кривя рот в страшной улыбке, Эмма взмахнула топором так высоко, что его окровавленное лезвие чуть не коснулось потолка. Грейс взвизгнула и подняла руки, прикрывая ими голову, но пользы ей это не принесло. Топор опустился с невероятной быстротой и смертоносной силой.

Кэрол издала вопль и отвернулась еще до того, как топор ударил, но услышала страшный треск, крики и топот, а потом тяжелый глухой удар по полу.

После этого наступила тишина.

Кэрол медленно открыла глаза, не в силах приподнять голову. На полу по другую сторону стола она увидела неподвижно вытянутую руку и лужу крови. Борясь с тошнотой, она подняла глаза. Эмма все еще стояла посредине кухни, качаясь на негнущихся ногах. Она посмотрела на Кэрол, и на мгновение в ее мертвых глазах появилось что-то человеческое, быть может, что-то от прежней Эммы. Но только это была несчастная, бесконечно несчастная Эмма.

Она протянула руку и показала на дверь в прихожую. Кэрол с трудом поднялась на ноги и, спотыкаясь, пошла к двери, далеко обходя Эмму и стараясь не смотреть на неподвижное тело в луже крови на полу. Пройдя мимо, она побежала.

Уже в прихожей Кэрол услышала стук от падения на пол второго тела там, в кухне, но не обернулась.

Подойдя к двери в гостиную и увидя Билла, привязанного к стулу, но все еще живого, Кэрол едва не потеряла сознание. Она хотела, громко выкрикивая его имя, броситься к нему и, прижавшись, выплакать все горе, гнев, ужас, разрывавшие ее грудь. Но она не могла этого сделать. Так поступила бы прежняя Кэрол. А она стала совсем другой.

Казалось, все эти чувства прямо сейчас на глазах покидают ее. Бесконечный туннель разверзся внутри ее, и все эмоции хлынули в его черный зев, стекая в зияющую бездонную яму, а она остается – опустошенная, хладнокровная и владеющая собой.

– Кэрол, – воскликнул Билл, – слава Богу, с тобой все в порядке!

Она направилась к нему, но увидела тело брата Роберта, из сердца которого торчало окровавленное распятие.

Я не знаю, кого благодарить, но у меня есть странное ощущение, что благодарить следует не Бога.

–Что там произошло? – спросил Билл, стараясь через плечо заглянуть ей в лицо, пока она дрожащими пальцами развязывала на нем веревки.

Кэрол испытала очередной прилив ненависти к Биллу, ослепляющий гнев, вызывающий в ней желание задушить его обрывком веревки. Это чувство испугало ее. Она постаралась от него избавиться.

– Грейс мертва.

– Я спросил о тебе. Ты в порядке?

– Я никогда не буду прежней, – ответила она. – Но я в порядке, и ребенок тоже.

– Хорошо!

О, надеюсь, что это хорошо!

–А что с... Эммой?

– Мертва, как и Грейс. Обе мертвы.

Ей хотелось зарыдать, но она отогнала это желание, отбросила его в туннель.

Наконец она справилась с узлом на спине и принялась разматывать веревку, стягивавшую грудь Билла. Когда витки ослабли, ему удалось вытащить одну руку.

– С остальным я сам разделаюсь, – сказал он. – Посмотри, может, сумеешь помочь Ионе.

Иона... Она чуть не забыла о нем. Он ничем не выдавал своего присутствия. Кэрол повернулась к свекру. Обвязанный веревками Иона невозмутимо сидел на стуле и улыбался. После некоторого колебания она заставила себя подойти к нему и, встав рядом со стулом на колени, занялась узлами.

– Ты все сделала хорошо, – шепнул он.

– Я ничего не делала.

– Нет, делала. Ты оставалась сильной. Ты сохранила дитя. А это главное.

Кэрол посмотрела ему в глаза. Он был прав. Ее дитя – ее и Джима. Только оно имеет значение.

– Нам нужно уехать, – продолжал Иона по-прежнему шепотом.

– Нам?

– Да. Тебе нужно спрятаться. А я могу помочь. Я могу увезти тебя на юг, в Арканзас.

– Арканзас?

– Когда-нибудь была там?

– Нет. – Кэрол даже вспомнить не могла, чтобы когда-нибудь упоминала это название.

– Мы будем все время переезжать. Нельзя надолго останавливаться в одном месте, это даст им возможность собрать силы против ребенка.

– Но почему? Почему они хотят его погубить?

Она всмотрелась в лицо Ионы, ища в нем ответа, но его лицо оставалось бесстрастным.

– Ты ведь слышала, – сказал он. – Они думают, что он – дьявол.

– После происшедшего здесь, я не знаю, может быть, они и правы, – пробормотала Кэрол.

– Не говори так! – прошипел Иона. – Это твой ребенок. Часть твоей плоти! И твой непременный долг – защищать его!

Кэрол поразила его горячность. Он, казалось, искренне беспокоился о ребенке. Может быть, потому, что у него и Эммы никогда не было своих детей. Но Эмма мертва, убита, а его это не трогает. Он беспокоился только о ребенке. Почему?

– Я обращусь в полицию, – сказала Кэрол.

– А как ты можешь быть уверена, что она не заодно с этими дураками Избранными? Или не присоединится к ним позднее?

От этой мысли ей стало страшно. Все это превращалось в какой-то параноидный кошмар.

– Ну вот, – сказал Билл, опускаясь рядом с ней на колени, – теперь я могу заняться остальными.

Кэрол заметила, что его руки тоже дрожали. Пока он развязывал узлы на спине Ионы, она боролась с желанием вцепиться ногтями в его лицо.Она не понимала, откуда эти беспричинные вспышки ненависти к Биллу, но решила не давать им власти над собой. Она возьмет над ними верх. Теперь она научится всем повелевать в своей жизни.

Кэрол поднялась с колен, подошла к окну в эркере и стала смотреть на очищающееся небо. Ей казалось, что она находится в центре мощного смерча и в отчаянии не знает, куда повернуть, в какую сторону пойти. Низко стоявшее солнце проглядывало сквозь рваные тучи на горизонте. Воздух опять стал холодным. Она обхватила себя руками и попыталась, растираясь, согреться.

И внезапно почувствовала, что у нее леденеет кровь.

23

Развязав последний узел веревки, приковывавшей Иону Стивенса к стулу, Билл услышал тихий стон – в нем трагически смешались боль и потрясение. Билл поднял голову и увидел Кэрол у окна в эркере. Она стояла спиной к нему и раскачивалась, будто оказавшись на палубе корабля во время шторма.

– Кэрол! Что с тобой?

Он увидел, как все ее тело напряглось. Она повернулась к нему, засунув руки глубоко в карманы сарафана. По ее лицу разливалась смертельная бледность.

– Я, наверное, – ответила она тихим хриплым голосом, – никогда не приду в себя.

Казалось, она вот-вот упадет. Он бросился к ней и поддержал за локоть.

– Сядь скорее.

Кэрол сбросила его руку и тяжело опустилась на подоконник, ее била дрожь. Она посмотрела на Билла и вымученно улыбнулась.

– Я в порядке, – сказала она.

Билл не поверил ей, пошел к телефону и поднял трубку.

– Что ты собираешься сделать? – тихо спросил Иона.

– Вызвать полицию.

Билл увидел, что Кэрол и Иона обменялись взглядами. О чем они шептались, когда она развязывала путы?

– Думаю, это ни к чему, – сказала Кэрол.

Но Билл не мог с ней согласиться. Его тоже била дрожь, внутри и снаружи. Сегодня он видел такое, чему никогда не нашел бы объяснения, что и вообразить бы себе не смог. Ему нужна была полиция, чтобы внести какую-то ясность, придать всему хотя бы видимость разумной действительности.

Билл приложил трубку к уху. Гудка не было.

– В любом случае телефон не работает, – сказал Билл. – Но почему вы против полиции?

– Она, может, заодно с ними.

Это просто нелепость.

– Я не могу... – начал он, но Кэрол перебила его:

– Билл, ты не отвезешь нас в аэропорт?

– Кого «нас»?

– Иону и меня. Теперь я должна скрываться. Только в этом случае я могу быть уверена в своей безопасности, только так я спасу моего ребенка.

– Я помогу ей исчезнуть, – сказал Иона.

Билл посмотрел на Иону и вспомнил, как ни один мускул не дрогнул на его лице, когда при нем убивали жену. Этот человек – змея! Билл не позволит Кэрол уехать с ним.

– Нет! Это безумие. Есть выход из положения. Полиция арестует этих психов и...

– Меня может отвезти Иона, – сказала Кэрол, – или я сама могу повести машину. Но сейчас я уезжаю и хочу, чтобы ты проводил меня. Быть может, мы больше никогда не увидимся.

Билл внимательно посмотрел на Кэрол. То, что она пережила сегодня, очень изменило ее. Отдельные проявления твердости характера, свойственные ей в прошлом, соединились воедино и, словно кусочки железа, сплавились в крепкий стальной стержень. На ее лице была написана такая непреклонная решимость, что он почувствовал себя чертовски бессильным.

– Хорошо, я отвезу тебя, – с трудом проговорил Билл.

Может быть, он убедит ее переменить свое намерение по пути.

24

Кэрол стояла с Биллом у восточного терминала аэропорта.

– Пора идти, – сказала она.

Ей было страшно и одиноко. Иона собирался ее сопровождать, но это все равно что оставаться одной. Тем не менее другого пути она не видела. Поехать на юг, где все не так заорганизованно, затеряться где-нибудь в маленьких городках – таков был ее план.

– Правильно ли ты поступаешь? – спросил Билл, глядя ей в лицо.

Она скрывала от него, что чувствовала в действительности. Он пытался отговорить ее от этого плана с той минуты, как они покинули Монро. Но у нее не было выбора. Она должна уехать.

– Думаю, что да. По прибытии в Атланту мы купим машину и уедем оттуда. Боюсь, нас будет легко выследить вплоть до Атланты. После этого, Иона обещает, нас вряд ли удастся найти.

Скрыться ото всех – именно этого она хотела сейчас. Она родит своего ребенка и вырастит его в мире и покое. И никто не сумеет помешать ей.

Она проследила за взглядом Билла, смотревшего туда, где у трапа стоял Иона, чтобы вместе с ней сесть в самолет. Когда Билл снова посмотрел на нее, выражение его лица было озабоченным, глаза полны тревоги.

– Я не доверяю ему, Кэрол, – сказал он тихо. – Он что-то скрывает. Не надо ехать с ним.

– Я вынуждена, Билл. – Она сама не очень-то доверяла Ионе, но была уверена, что он защитит ее и ребенка.

– А знает ли он, что делает?

– Думаю, что да. Надеюсь, что знает.

С досадой сжав кулаки, Билл воскликнул:

– Боже, как бы мне хотелось чем-то помочь тебе!

Они помолчали, а потом он спросил совсем тихо, с трудом подыскивая слова:

– Кэрол... что произошло в доме Хэнли?

Она старалась не подавать вида, что помнит об ужасах прошедшего дня. Она разберется с этим позднее.

– Ты знаешь, – сказала она. – Ты был там.

– Эмма была мертва, Кэрол, совершенно мертва. Я же сидел рядом и видел, что у нее остекленели глаза и остановилось дыхание до того, как ее укрыли шторой. И тем не менее она поднялась и убила двух человек.

– Значит, она не была мертва!

Она понимала, как бесстрастно прозвучали ее слова, но ответить иначе не могла. Только так она могла пережить все то, что произошло и что еще может произойти.

– Она была мертва,Кэрол. Но она встала, спасла тебя и твоего ребенка от твоей тетки. В теле Эммы была не Эмма. Там был кто-то еще – что-то еще.Так что же все это значит?

«Нечто хочет убить мое дитя, и нечто другое пытается защитить его».

Впервые она разрешила себе облечь эту мысль в слова, и безжалостная истина ужаснула ее. Но от этой истины ей никуда не деться, она вынуждена признать ее.

И выбрать, на чью сторону ей встать.

Идет чудовищная борьба, и она, очевидно, находится в ее эпицентре. Кэрол боялась думать о том, какая из сторон, участвующих в борьбе, скорее всего, является защитницей ее ребенка. Но какова бы ни была сущность ее союзника, Кэрол твердо знала, на чью сторону она встанет.

Она выбирает своего ребенка, раз и навсегда.

– Я не знаю, что все это значит, Билл, – сказал она. – Единственное, что мне известно, – мой ребенок был в опасности, а сейчас он спасен. Это все, что интересует меня.

– И меня тоже, – подхватил Билл. – Но я должен знать больше. – Он снова оглянулся на Иону. – Держу пари, что он знает больше, чем говорит.

– Может быть, и так. Может быть, он мне все расскажет. – Хотя она на была уверена, что хочет знать больше.

– Нас используют, – внезапно произнес Билл.

Кэрол притворилась, будто не знает, о чем он говорит.

– Я не понимаю, – сказала она.

– Джима, тебя, меня, Грейс, Эмму, этого монаха и даже Иону... Я не могу объяснить, но я чувствую: нас всех используют как пешек в какой-то игре. И игра эта еще не закончилась.

– Нет, – сказала она убежденно, – не закончилась.

Внезапно ее охватил один из необъяснимых приступов ненависти к Биллу. «Что, истощил запас своих убогих, рационалистических объяснений, ты, самонадеянный осел?» Она чуть не произнесла эти слова вслух.

В громкоговорителе в последний раз объявили, что пассажиров, летящих в Атланту, просят пройти на посадку.

– Я должна идти, – быстро произнесла Кэрол, заставляя пробудиться свои добрые чувства к Биллу. – Расскажи полиции все, что ты знаешь, или столько, сколько решишься рассказать.

– Значит, это прощание, – сказал Билл. – Сообщай о себе время от времени, чтобы я знал, что ты цела.

Он хотел коснуться ее руки, но она обняла его и поцеловала в щеку.

– Я буду поддерживать с тобой связь.

Непременно. Она твердо намеревалась время от времени ненадолго наезжать в Нью-Йорк, чтобы ответить на вопросы полиции о трех трупах в особняке и решить проблемы, касающиеся ее имущества. Когда ребенок родится, она собиралась использовать унаследованное Джимом богатство, чтобы оградить свое дитя от всякой внешней опасности. Она пустит эти деньги в рост, и придет время, когда они все перейдут к нему.

Кэрол повернулась и поспешила туда, где у трапа ее ждал Иона.

1

Садившееся солнце, видно, взяло взаймы немного времени, и здесь, высоко в небе, еще светило. Пурпурные лучи его падали через овальный иллюминатор на ее плечо. Сидящий слева Иона откинул голову назад и закрыл глаза, сложив руки на животе. То ли дремал, то ли молился. Впрочем, и то, и другое было сомнительно.

Кэрол позволила себе немного расслабиться. Опустила плечи, чтобы снять напряжение, но руки ее по-прежнему были сжаты в кулаки. Избранные остались где-то под ней и позади нее. Она и ребенок были здесь, наверху, вне пределов их досягаемости. Какое-то время она могла быть спокойна.

И вдруг она почувствовала озноб. Глубоко внутри ее разрастался ледяной кристалл, поглощавший тепло из тканей ее тела. Он рос быстро, завладевая ею, излучая леденящее сияние. Оно бежало по ее конечностям, извергая вниз абсолютное зло, которое заливало лежащую под ней Землю.

2

Под ней, где-то на юге, в Мемфисе, дородный белый мужчина смотрит по телевизору выступление Мартина Лютера Кинга в новостях. Он не слушает его слов. Ему это не нужно. Проклятье! Всегда одно и то же. Он ненавидит этих самонадеянных негров, устраивающих повсюду беспорядки, особенно на Юге, ненавидит всех их, но больше всех он ненавидит этого лауреата Нобелевской премии, имеющего возможность, когда бы он ни захотел, появляться на экране телевизора в любом доме.

И теперь, в это мгновение, мужчина решает, что больше он этого терпеть не намерен. Он больше не собирается сидеть и брюзжать, как какой-нибудь ничтожный зануда. Он должен что-то с этим поделать.

Он идет к шкафу, вытаскивает свое ружье и начинает его чистить.

3

Далеко на востоке, в Бенгалии, однорукий мужчина, выглядящий намного моложе своих лет, видит во сне руины сожженного древнего храма и решает, несмотря на многочисленные неудачные попытки в прошлом, поискать еще раз большое пятнистое яйцо, которое, быть может, спрятано там.

4

На западе, в Лос-Анджелесе, иорданский студент в который раз смотрит кадры кинохроники, в которых Роберт Ф. Кеннеди объявляет о намерении выдвинуть свою кандидатуру в президенты от демократической партии. Студент весь день переключал телевизионные каналы в поисках этой хроники и смотрел, и смотрел ее. Ему казалось поразительным и даже греховным, что человек стремится занять тот же пост, который занимал его убитый брат. Бродившая в голове идея неожиданно превращается в твердое решение. Он складывает руки, изображая пистолет, и наводит дуло на улыбающееся изображение Роберта Ф. Кеннеди, тихонько шепча: «Бах, бах».

5

Дальше на западе, в Индокитае, древняя первобытная сила, называемая местными жителями «Дат-тай-вао», начинает неспешное бесцельное путешествие, которое приведет ее почти через полмира в Соединенные Штаты.