— Ишь ты, как по-писательски звучит «все свои печали»!

— Да ну тебя…

— Прости, старик, я тебя слушаю!

— Ольга вот тоже выслушала меня, а потом говорит: «Федя, а не хочешь попробовать пойти к нам консультантом?» Она тогда работала администратором на каком-то сериале про золотодобытчиков.

— Да, в этом ты разбираешься.

— Обещала хорошо платить и все такое. Одним словом, я согласился, чтобы не удавиться от тоски.

Мне дали сценарий. Это было такое говно — ни в сказке сказать, ни пером описать. Я Ольге честно об этом заявил, а еще добавил, что тут надо все в корне менять. Однако менять что-либо, ну кроме каких-то мелочей, было уже поздно, но Ольга все же познакомила меня с режиссером. Я все ему объяснил, он, вопреки Ольгиным ожиданиям, ко многому прислушался и утвердил меня консультантом, хотя продюсер долго упирался. Мне платили что-то, но я был при деле, и потом, там была одна девушка-гримерша…

— Ага, опять подножный корм!

— Владька! Она была очень миленькая… Словом, я стал приходить в себя и в одну прекрасную ночь вдруг подумал: этот сценарий написан по какому-то роману. Я его прочитал, тоже то еще говно. Я мог бы написать не хуже, а уж тему-то знаю в сто раз лучше… И я написал повесть, буквально за полтора месяца, без всяких мук творчества, просто садился с утра за компьютер и писал, пока задница не онемеет. И чувствовал, что занимаюсь своим делом. Это было удивительно! А когда дописал, прочитал и сказал себе: черт возьми, а ведь это здорово и наверняка многим понравится. Показал Ольге, она пришла в восторг, отнесла режиссеру, тот тоже одобрил и предложил вместе написать по моей повести сценарий.

Но я отказался, я уже не хотел никакого кино, мне было жалко свою повесть, я уже знал, что киношники делают с литературными произведениями… И я отнес рукопись в одно издательство. Мне там сказали, что повесть хорошая, но слишком маленькая, чтобы выпускать отдельной книгой. Напишите, мол, еще одну и приносите. А мне только того и надо! Я засел за компьютер и через полтора месяца написал вторую. Понес в то издательство, а там все редакторы поменялись, никто про мою повесть и слыхом не слыхал. Я разозлился и сказал: «Вы об этом еще пожалеете!» Там только рассмеялись! А сегодня директор того издательства, когда я на стенде стоял, вокруг меня кругами ходил, извинялся, признавал свои ошибки. Знаешь, я, как теперь говорят, проперся!

— Надо думать!

— А потом я показал свои повести одному соседу, который работает в журнале, и он посоветовал обратиться в издательство «Гриф». Я пошел туда, и через неделю меня пригласили подписать договор.

Заплатили гроши, но обещали выпустить очень быстро. И правда, через три месяца книжка вышла! Что со мной было! Я чуть не умер от счастья!

— Извини, а на что ты жил это время?

— За консультации продолжали платить, и еще я на машине бомбил по ночам. Это было счастливое время, Владька! Днем я писал, часов до пяти, потом спал до десяти, с десяти до трех-четырех левачил… И мне ничего другого уже не хотелось. Но через пару месяцев вдруг выяснилось, что моя книжка хорошо продается, и мне предложили написать еще одну, а у меня уж она готова, и тогда они сами мне гонорар прибавили. Так вот и пошло… А теперь я у них, можно сказать, один из главных авторов. Самому странно…

— Да, история невероятная! Совсем не «Мартин Иден», и слава богу!

— При чем тут Мартин Иден? Он молодой и темный, а я совсем не молодой и не такой уж темный, и…

Его часто сравнивали с Джеком Лондоном, и почему-то его это обижало.

— Федя, я же как раз сказал, что совсем не Мартин Иден! «Не», понимаешь, «не»?

— Ладно, проехали!

— Ну а что у тебя на личном фронте?

— Как ты выражаешься, подножный корм, и меня это вполне устраивает.

— Что, совсем нет постоянной бабы?

— Нет, уже года два, как я в свободном полете.

Возраст уже…

— Хочешь сказать, потенция уже не та, потребностей меньше?

— И это тоже, как ни грустно признаваться. И потом, знаешь, мне сейчас хорошо, я, Владька, когда начал писать, вдруг почувствовал, что под сорок лет только зажил своей жизнью, той, которая мне предназначена была. И видимо, мне лучше жить одному, чтобы заниматься своим делом.

— Слушай, а ты что, никогда раньше писать не пробовал?

— Сроду не писал ничего, кроме школьных сочинений, да и в них не блистал… А вот поди ж ты! — счастливо рассмеялся Федор Васильевич. — Ну что мы все обо мне и обо мне! Расскажи лучше о себе.

— Да у меня все то же! Та же профессия, та же жена, те же дети, просто живем мы не в Москве, а в Дюссельдорфе, только и всего. Неинтересно! Кстати, ты должен к нам приехать, Риммка жаждет с тобой повидаться.

— А что ж ты ее с собой не взял?

— Так она служит, это я свободный художник, работаю по договорам.

Владислав Иванович был классным дизайнером.

— Ну а на личном фронте что? — подмигнул ему старый приятель.

— Да кое-что есть, одна очаровательная мулаточка. — И он поцеловал кончики пальцев.

Мака трепетала. Ей так понравился Головин! И хотя он был лет на двадцать старше нее, но ей нравились такие мужчины — взрослые, пожившие, за плечами у которых есть волнующий опыт и которые в состоянии оценить ее молодость и свежесть. Но молодость и свежесть — явление недолговечное, и Мака прекрасно отдавала себе в этом отчет. Она просто еще не встретила мужчину, который был бы достойной дичью. Но Головин — это то, что надо!

Талантливый писатель, популярный уже, получающий, как говорят, приличные гонорары и ужасно интересный мужчина, к тому же холостой. Все это она успела узнать у приятельницы из «Грифа». И ко всему прочему, он положил на нее глаз, даже Ангелина это заметила!

Завтра с утра он, наверное, придет на ярмарку, и уж я его не упущу. Только надо сделать вид, что это он будет меня добиваться, а не я его. Кое-какой жизненный опыт и у меня есть, и я сумею, должна суметь! Плохо, конечно, что мы в разных гостиницах, а он к тому же вообще в Висбадене… Но при желании это преодолимо. Хотя лучше, наверное, отложить сближение до Москвы…

В Москве у Маки была отдельная двухкомнатная квартира, где можно достойно принять такого человека… Ему это должно понравиться, он поймет, что я не лимитчица какая-нибудь, которой нужна жилплощадь. Как пишут в брачных объявлениях: «Молодая, весьма привлекательная особа без м, пр.», то есть без материальных проблем. Ах, как-с ним должно быть интересно, он такой романтичный.., столько всего знает и наверняка похож на своего героя Никиту Завьялова… Одинокого, мужественного, с хорошим чувством юмора… Я когда читала, просто влюбилась в него, а уж в автора сам бог велел влюбиться. Надо сегодня пораньше лечь, все равно Ангелина поднимет ни свет ни заря… А завтра с утра надо голову вымыть, подкраситься и надеть зеленую кофточку, глаза тогда будут совсем зеленые, и он не устоит. Это хорошо, что Ангелина все поняла, и еще хорошо, что он ей не понравился… Она хоть и старая, но… Эх, мне бы ее стильность и элегантность. А впрочем, Головин же положил глаз на меня, и это уже залог успеха.

Кажется, девчонка втюрилась, подумала Ангелина Викторовна, заметив, что ее помощница вот уже два часа как не раскрывает рта, тогда как обычно болтает без умолку. Макина мать, преподаватель английского, у которой Ангелина когда-то училась и с которой они сдружились, просила ее приглядеть за дочкой, а что приглядывать за совершенно взрослой и к тому же давно самостоятельно живущей особой? Вероятно, Маруся имела в виду что-то другое… Конечно, она просто не решилась сказать: «Геля, познакомь ее там с какими-нибудь приличными людьми!» Мать давно мечтает выдать Маку замуж и, вероятно, сочтет Головина хорошей партией, она обожает творческую интеллигенцию. А что, все может получиться, я хорошая сваха, трех своих знакомых замуж пристроила…

— Извините, можно посмотреть том Гумилева? — спросила пожилая красивая дама.

— Да, пожалуйста!

— А купить его можно?

— Нет, к сожалению, пока нельзя, но в последний день, вероятно…

— Спасибо. У вас хорошее оформление, интеллигентное…

— Мы стараемся.

— Дай вам бог удачи!

— Спасибо большое!

Слова этой дамы почему-то страшно тронули Ангелину. Ей сейчас так нужна удача!

— Постойте, я подарю вам этот томик!

— О, спасибо, но я…

— Берите, берите, я хочу вам это подарить!

— Спасибо огромное!

— А хотите немного вина? — сама не зная почему, предложила Ангелина. Ей показалось, что эта Дама — добрая фея, которую нельзя упустить.

— Спасибо, с удовольствием.

— Садитесь, пожалуйста. Мака, где у, нас стаканчики?

Мака словно очнулась и с удивлением взглянула на шефиню. Что это с ней? Но тут же достала припасенную заранее упаковку бумажных стаканчиков. И коробочку конфет.

— Боже мой, московская пастила! — воскликнула дама. — Неужели вы кроме книг везли из Москвы еще и пастилу?

— Да, я обожаю пастилу, — призналась Ангелина.

— Я тоже! Помню, в моем детстве были удивительно красивые коробки, серебристо-серые со снегирями, кажется…

— А я таких не помню.

— Естественно, это было так давно… А я, знаете, уже пятнадцать лет живу в Германии, мы с мужем уехали в самом конце восьмидесятых. Теперь муж умер — и мне одиноко… Спасибо одной знакомой, она дала мне билет, а то ведь в первые дни посетителей не пускают, а потом билеты стоят недешево. Я так люблю книги, а русские книги здесь очень дороги. Знаете, в моей молодости Гумилев был вроде как запрещен. И Северянина практически не печатали.

Скажите, неужели на это еще есть спрос?

— Есть, конечно, есть, нельзя сказать, что огромный, но… Во всяком случае, наши издания не залеживаются, правда, у нас и тиражи небольшие…

— А вы, простите, кто?

— Я? В каком смысле? ; у — Ну вы редактор, директор?

— Я и директор, и главный редактор, и хозяйка, — с гордостью заявила Ангелина.

— О боже, и все это в одном лице? У вас маленькое издательство?

— Да, маленькое, мы, конечно, некоторым образом зависим от крупной издательской фирмы, ну распространение и все прочее, но политику проводим самостоятельную. Я предпочитаю издавать не так много, но никаких этих массовых авторов… Пока получается, но что будет дальше, кто знает. Извините, а как ваше имя-отчество?

— Маргарита Романовна, а вас как звать-величать?

— Ангелина Викторовна, а это моя помощница Тамара.

Мака недовольно поморщилась, она не любила свое имя, ей больше нравилось быть Макой.

— Ангелина Викторовна, — к стенду подошел главный редактор издательства «Минимум» с каким-то иностранцем, — позвольте вам представить моего друга Штефана из Венгрии…

Ангелина извинилась и вступила в разговор с венгром, вполне прилично говорившим по-русски. Разговор был сугубо профессиональным и деловым. Она хотела пригласить его сесть за столик, но там расположилась Маргарита Романовна и вести беседу при ней было как-то не очень ловко. И она предложила ему присесть на ящик под стендом. Когда минут через пятнадцать венгр ушел, присутствие Маргариты Романовны вдруг стало раздражать Ангелину. Она еще раз извинилась перед ней и вышла на открытую галерею, где во множестве расположились торговцы сувенирами. Черт, какой собачий холод! И совсем не хочется смотреть на прилавки. И вообще, хочется вернуться к себе на стенд и чтобы там не было этой Маргариты. Гелька, ты что с ума сходишь, сама же ее пригласила, старушка одинока, ей, видно, не с кем поболтать по-русски, а ты бесишься. А чего беситься? Пойди и скажи честно: извините, дорогая Маргарита Романовна, но мне надо работать. Или она не поймет? Думает небось, что это за работа, одна болтовня? Но нет, она вроде продвинутая, книги любит, Гумилева, а ты, Гелька, просто дура! Какая-то тетка пожелала тебе удачи, ты и растрогалась. Конечно, растрогалась, еще бы не растрогаться, если все вокруг тебе пророчат только всякие гадости! Поневоле от первого доброго слова рассиропишься… Нет, растекаться в сироп не стоит, надо просто воспринять добрые слова этой тетки как первую ласточку… Теперь тебе будут говорить много добрых слов… В конце концов, официальное открытие будет только завтра, а тебе уже сказали добрые слова… — уговаривала себя Ангелина, трясясь от холода.

— Гелечка, вы что тут мерзнете? — спросил ее симпатичный пожилой художник из «Грифа».

— Так, на нервной почве, — стуча зубами, ответила она.

— Да вы простудитесь, идите в помещение!

— Да, в самом деле, спасибо!

На стенде Маргариты уже не было.

— Ангелина Викторовна, вы же сами ее пригласили, — смеялась Мака, наливая ей горячий чай из термоса. — Так почему убежали? Она вполне милая, только вот всю пастилу слопала. А так очень даже славная старушка.

— Да знаю, она обиделась?

— Кажется, нет, просто поняла, что пастилы больше не дадут, а еще я ей посоветовала заглянуть на стенд «Серебряного века».

— К конкурентам сплавила? — улыбнулась Ангелина.

— Вот именно.

— Ты иди поешь, а я тут побуду!

— Да ну, Ангелина Викторовна, пошли вместе, Артур присмотрит, правда, Артурчик?

— Да-да, не волнуйтесь, я никуда не уйду!

— ..Нравится тебе тут? — поинтересовалась Ангелина, откусывая длинную франкфуртскую сосиску.

— Где? В кафе? — уточнила Мака.

— Да нет, на ярмарке.

— Не то слово! Просто кайф в чистом виде, так интересно! Сегодня будет пресс-конференция Болотина, вы пойдете?

— Да нет, мне он совсем не интересен.

— А можно я пойду? Она в шесть часов начинается.

— Да ради бога, я сама уберу книги.

— Нет, зачем? Я без пятнадцати уберу и успею к началу.

— А что это ты так плохо ешь?

— Аппетита нет.

— Влюбилась! Чтобы у тебя не было аппетита, я такого не помню.

— Я тоже! — радостно воскликнула Мака. — А вы верите в любовь с первого взгляда?

— Пожалуй.

— И сами влюблялись с первого взгляда?

— Сама? Нет. Со второго было, а с первого…

— Ой, Ангелина Викторовна, а вы правда думаете, что у нас может что-то получиться?

— Откуда я знаю? Но в принципе почему бы нет?

— Вы только маме ничего не говорите, ладно?

— Так пока и говорить нечего, — рассмеялась Ангелина. — Ты решительно не хочешь вторую сосиску?

— Решительно!

— А я возьму. Я ни в кого не влюблена и хочу есть.

— Неужели вы ни в кого не влюблены?

— Нет.

— Но почему? Вы такая интересная женщина!

— Да не в кого мне влюбляться. В нашем издательском бизнесе с мужиками напряженно.

— Почему? Сейчас масса мужчин занимаются…

— Так это они с виду мужчины, а на самом деле…

Ну их!

— А почему вы решили, что Головин положил на меня глаз?

Боже мой, ничего не меняется в этом мире! Вот и я когда-то задавала такие же дурацкие вопросы. А хотелось бы мне опять влюбиться? Наверное, только мне некогда. Да и потом, я с первого взгляда не умею, а со второго в моем возрасте сразу видишь кучу недостатков — и куда уж тут влюбляться. Влюбленность — это иллюзия, а со второго взгляда какие иллюзии…

— Ну, Ангелина Викторовна, вы мне не ответили!

— Извини, я задумалась. Так что ты спросила?

После долгого, основательного итальянского обеда друзья намеревались погулять по городу, но опять начал накрапывать дождь, и они отправились в бар.

— Слушай, а как же ты поедешь? — беспокоился Федор Васильевич.

— А я не поеду сегодня, переночую у одного приятеля и завтра утром вернусь.

— Так надо позвонить Римме!

— Позвоню, в чем проблема? Расслабься, Федюня, живи спокойно и получай от жизни удовольствие.

— Обычно я так и делаю, а тут что-то мне неймется…

— Может, это из-за рыженькой Маки?

— Может быть…

— У тебя проблемы с бабами?

— Да вроде нет. Слушай, а куда бы мне ее завтра пригласить?

— На какой предмет?

— Ну для начала пообедать или поужинать, а там видно будет.

— Значит, речь просто о хорошем ресторане?

— Ну да, что-нибудь местное, специфическое…

— О, я знаю! Гениальное местечко! Я только не помню, как оно называется.

— Здрасте, приехали!

— Не проблема! Берешь такси и говоришь шоферу…

— Говоришь! На каком языке я буду с ним говорить?

— Ерунда! Предоставь это Маке, она отлично говорит по-немецки. Ресторан в старом городе, где подают апфельвайн, этого достаточно.

— Что?

— Яблочное вино!

— Сидр, что ли?

— Нет, какой там сидр! Сидр сладкий и шипучий, а тут настоящее яблочное вино.

— Именно вино, не водка, как там ее звали у Ремарка или Хемингуэя?

— Кальвадос, что ли?

— Ну да.

— Нет, именно вино, несладкое, ароматное, прелесть просто. Я, дурак, забыл про это заведение… И кормят там вкусно, такая добротная, простая немецкая жратва. Тебе понравится, я уверен.

— И ты полагаешь, что достаточно сказать таксисту…

— Совершенно уверен!

В гостиницу Федор Васильевич попал поздно, и трезвым его никто не счел бы. Однако он благополучно поднялся к себе, напрочь позабыв о гранатовой сережке, лежащей в кармане.

Проснулся он рано и первым делом вспомнил о Маке. Черт возьми, как забавно вчера она материализовалась! Только я вообразил себе пухленькую рыженькую, как вот она… И она обратила на меня внимание, так что зря я вчера беспокоился. Я вчера вообще что-то много беспокоился. А сегодня все, свободен как ветер, никаких обязательных мероприятий. Надо бы, наверное, сходить в дом Гете, но что-то не хочется никаких музеев! А вот Маку я хочу!

Только имя мне не нравится, какая-то собачья кличка. Мака! Мака-макака! Мака-собака! Напрашивались и вовсе некрасивые рифмы, но он просто решил, что потом придумает, как звать такую милую, аппетитную девушку. Сколько ей может быть лет? На вид не больше двадцати трех, ну максимум двадцати пяти. Самое оно! Это уже не юность, не молочно-восковая спелость, всегда вызывавшая в нем некоторый ужас, но еще и не зрелость! Это просто наглая, дивная, восхитительная молодость, а, учитывая явную бойкость и наше время, наверняка есть уже некоторый опыт, одним словом, то, что надо! Может, с ней и поговорить найдется о чем, все-таки работает в издательстве. Федор Васильевич, вперед и с песней!

Он вскочил, отжался двадцать пять раз — необходимый минимум, дома он отжимается по пятьдесят раз — и принял душ. Потом быстро оделся и побежал вниз завтракать, он здорово проголодался.

Там никого не было, только известный детский писатель, с которым его вчера познакомили. Федор хотел было к нему подсесть и поговорить, но тот сделал вид, что не узнал его, и даже не ответил на приветствие. Ну и черт с ним! Если он завистливый дурак, кому он нужен? Только не мне.

Но, позавтракав, он подумал, что, может быть, этот детский писатель просто близорук? После еды он вообще добродушнее относился к жизни и людям.

На улице было холодно. Светило солнышко, неяркое, октябрьское, среднеевропейское, но все равно солнышко! И никуда не надо спешить, никто и нигде его не дожидается, времени навалом, деньги есть, и еще есть Мака, она, наверное, все-таки ждет его…

Пойти, что ли, погулять по Висбадену, поглядеть, что это за город при свете солнца, но ноги сами понесли его к вокзалу. Погуляю по Франкфурту, тоже интересно; кстати, надо бы купить себе новый свитер, да и хорошие туфли не помешают… Нет, глупости, что я буду целый день гулять с пакетами? Бред!

Он и сам не заметил, как очутился на ярмарке. В этом есть что-то завораживающее. Огромные холлы, бесконечные переходы, эскалаторы, движущиеся дорожки, толпы народу, разноязыкий говор, а он здесь не посетитель, он как бы находится внутри процесса, и это здорово, это так интересно! Только бы не заблудиться, но он хорошо ориентировался и быстро нашел российский павильон. Вот внутри павильона сориентироваться было уже сложнее, но он помнил номер стенда издательства «Фатум». Однако сейчас еще рано идти к Маке, она может невесть что вообразить, а это ни к чему. Похожу тут, послоняюсь, может, знакомых встречу. У него было еще мало знакомых в этом мире. Но просто посмотреть, что издают, тоже интересно, к тому же тут много каких-то мероприятий. Он довольно долго слонялся по павильону, и ему все страшно нравилось. Но вот он услышал усиленные микрофоном голоса и, свернув за угол, увидел небольшую трибуну, сплошь забитую зрителями, и столик, за которым сидело человек шесть, среди которых было несколько знакомых по телевизору лиц. Он прислушался и понял, что разговор идет о политике, разговор яростный и неприятный.

Нет, не хочу!

Он еще раз свернул за угол и увидел столики, как в кафе, и стойку, микрофон, хорошенькую смуглую девушку, пожилого мужчину, чем-то явно озабоченного, и второго, лет сорока, который усиленно кокетничал с девушкой. Зрителей не было. Федор присел, ему стало интересно, что тут будет. Пожилой то и дело встревоженно поглядывал на часы. Но вот за столик рядом с Федором сели две женщины, одна из которых оказалась дамской писательницей. Она приветливо ему кивнула, продолжая довольно весело беседовать со своей спутницей. Время шло, никто больше не появлялся, и лицо сорокалетнего ловеласа постепенно каменело, хоть он и продолжал улыбаться, но улыбка больше напоминала оскал. Ага, тут что-то срывается, видимо, этот ловелас должен был выступать, а публики нет. С другой стороны, рядом, буквально в шаге отсюда, происходит пресс-конференция известных личностей, да еще с политическим уклоном. Не повезло тебе, браток! Федор поставил себя на его место и ему стало почти дурно. Он проникся глубоким сочувствием к собрату по перу и безмерной благодарностью к руководству издательства «Гриф» за то, что его не поставили в такое кошмарное положение. Он не знал, кто этот человек, но ему не позавидуешь! Однако тот держался мужественно, сумел даже справиться со своим лицом и весело болтал со смуглой красоткой. Чего нельзя было сказать о пожилом, он с угрюмым видом подошел к дамской писательнице и разразился гневной тирадой в адрес организаторов. Как можно назначать на одно и то же время, да еще и в непосредственной близости друг от друга два столь разных по значению и уровню мероприятия! А торжественное открытие, одновременно с которым должна была состояться пресс-конференция старого, заслуженного-перезаслуженного и весьма обидчивого художника, на которую попросту никто не явился! Возмутительно! Произнеся все это, он в изнеможении рухнул на стул, но буквально через минуту вскочил и куда-то умчался, дамы засеменили за ним. А герой несостоявшегося мероприятия вручил визитку смуглой красотке и удалился с независимой улыбкой. Молодец.

Хотя, наверное, пойдет сейчас налижется. Я бы поступил именно так.

— Ой, Мака, вы сегодня такая красивая! — восхищенно пролепетал Артур. — Вам так идет зеленое…

— Артурчик, мы вчера были на «ты», — кокетливо улыбнулась Мака. Ей приятно было услышать очередной, далеко не первый сегодня комплимент. А Ангелина даже повела ее на галерею и купила в подарок бусы из зеленого оникса. Мака была поражена.

— Зачем вы, Ангелина Викторовна? — смущенно бормотала она, теребя подаренные бусы.

— На счастье! — улыбнулась Ангелина.

Мака растрогалась и в очередной раз восхитилась Ангелининым вкусом — бусы, хоть и совсем простые по форме, удивительным образом делали ее незамысловатую кофточку не просто красивой, но стильной. Интересно, это врожденное или можно научиться? Она всегда знала, что Ангелина хорошо к ней относится, вот и на работу к себе взяла, и продвигает всячески, и даже сюда привезла, где, может быть… Нет, ничего загадывать не буду, но она мировая тетка, эта Ангелина! Мака помчалась в туалет, чтобы поглядеть на себя в большое зеркало, и на обратном пути вдруг увидела Головина, который одиноко сидел на стуле, задумчиво и без видимого интереса глядя на какого-то мужчину у стойки, который кокетничал со смуглой девицей. Или он смотрел на девицу? Нет, непохоже.

Ей захотелось подойти, спросить, что он тут делает, или даже погладить его по голове, как маленького… Но она взяла себя в руки, припомнила все, чему ее учила мама, — никогда не навязываться мужчине или уж делать это так, чтобы он ничего не понял. И она побежала к себе на стенд, радуясь, что он, по крайней мере, уже здесь!

Однако прошло не менее двух часов, прежде чем Головин появился у них на стенде. Мака уже потеряла надежду.

— Привет! — сказал он.

— Здравствуйте! — вспыхнула Мака.

Он с удовольствием отметил, какая она сегодня хорошенькая.

— Ну, Мака, чем похвастаетесь? — спросил он, озирая стенд. В отличие от большинства других стендов, здесь не было ярких лаковых обложек, кричащих красок и аляповатых золотых заголовков. Все строго, стильно, изящно. Скоро прогорят, решил Федор. Разве на таком изыске продержишься в наше время? Но, разумеется, ничего этого не сказал, а взял в руки томик Мандельштама, пролистал его, поставил на место. Он не понимал Мандельштама. А следовательно, не любил. Он вообще не очень любил стихи. Неужто они печатают только стихи? Нет. Ага, вот и проза, Набоков.

— Вы любите Набокова? — спросила Мака, чтобы хоть что-то спросить.

— Набокова? Да, пожалуй, нет.

— А кого вы любите?

— Гоголя люблю. Лескова люблю.

— А Достоевского?

— А надо? — засмеялся он.

— Что? — не поняла Мака.

— Чтобы вам понравиться, обязательно любить Достоевского? Или проканает и так?

Мака на мгновение опешила, а потом залилась звонким смехом:

— Проканает! И так проканает!

— Вот и отлично! Тогда обедаем вместе!

— Ну я не знаю… — замялась Мака, — это зависит…

— Ладно, но ужинаем точно вместе?

— Да, ужинаем точно! — У нее все внутри дрожало от восторга.

— Вы когда заканчиваете?

— В шесть.

— Отлично, в шесть я за вами зайду. Если немного задержусь, не обессудьте, я в незнакомом городе могу и заблудиться.

— А вы на всякий случай запишите мой мобильный.

— И правда. Мака, вы говорят, хорошо знаете немецкий?

— Ну да, а что?

— Нам это может пригодиться! Тогда до встречи?

— Да, спасибо вам.

— Господи, за что?

— За приглашение!

— Есть о чем говорить, пока. Мака!

И он ушел, а она осталась. В полном и совершенном восторге. Интересно, куда он ее поведет? И как все это будет? И что будет потом?

— Мака, вы что это так сияете? — спросил ее подошедший Артур. Он не видел Головина.

— Есть причины, — загадочно проговорила девушка. — Артурчик, я на минутку уйду, мне надо раздобыть одну книжку…

И она сломя голову кинулась к стенду «Грифа».

— Ой, извините, у вас можно купить книжку Головина?

— Можно, — кивнула девушка. — Вам все равно какую?

— Все равно!

За книжку пришлось выложить шесть евро. Сегодня она возьмет у него автограф. Улучит подходящий момент, когда он поест, выпьет, и тогда он напишет ей что-нибудь такое.., нежное.., и пусть даже ничего особенного сегодня не случится, но автограф у нее останется. Нежная, проникновенная надпись, что-нибудь романтическое… Подружки в Москве лопнут от зависти.

— Приходил? — с ходу осведомилась Ангелина, увидев свою помощницу.

— Да.

— То-то ты вся светишься. Ну и что?

— Приглашал обедать, но я отказалась.

— Почему?

— А он на ужин пригласил.

— О! И куда пойдете?

— Не знаю, он не сказал. В шесть зайдет.

— Он наши книги смотрел?

— Не очень… Повертел Мандельштама, потом Набокова, сказал, что не любит Достоевского…

— Имеет право, — улыбнулась Ангелина и вдруг остро позавидовала тому сиянию, той молодой радости, которая так и плескалась в зеленоватых Макиных глазах. Неужели для меня это уже пройденный этап? Но любовь и свое дело несовместимы, а дороже издательства у нее ничего не было.

— Очень за тебя рада. Только не наделай глупостей.

— Постараюсь, — не очень уверенно ответила Мака.

— Ты сейчас иди перекуси, а то потом у меня встреча в четвертом павильоне.

— Я не хочу есть.

— В предчувствии ужина с модным писателем? ,' — Нет, просто…

— Мака, ты второй день не хочешь есть, я за тебя беспокоюсь, а что скажет мама? Что я заморила тебя голодом?

— Ну, Ангелина Викторовна, хватит вам смеяться… — надула губки Мака. Но глаза ее продолжали светиться сумасшедшим восторгом. Совершенна щенячьим.

— Да боже меня упаси! Я просто немножко завидую… Я уже не в состоянии так радоваться… Ничему, наверное.

У Маки сжалось сердце. Она знала, отчего Ангелина утратила способность радоваться. Но предпочла сделать вид, что не поняла.

— Вы еще влюбитесь и тоже будете сиять! Вы ж еще нестарая…

— Ну спасибо, утешила!

Ангелина задерживалась. Уже начало шестого, а ее все нет! Она обещала сама закрыть стенд, но все-таки уйти без нее будет неловко. Ну, может, Головин согласится немножко подождать…

Ровно без четверти шесть Ангелина появилась:

— Ну что, не пришел?

— Нет, рано еще, — с облегчением выдохнула Мака. — Убираем?

— Нет, я сама уберу, ко мне еще должна зайти одна дама из Израиля, она завтра утром уезжает и хочет взглянуть на наш стенд, обещала быть не позже четверти седьмого. Так что беги в туалет.

— Зачем?

— Причешись, подкрасься чуточку.

— Ой, да, спасибо, я что-то сдурела!

— Не рановато ли?

Мака в ответ только счастливо рассмеялась.

Яблочное вино оказалось необыкновенно вкусным и пилось легко, как лимонад. Стоило им сесть на лавках друг против друга, как кельнер тут же поставил перед каждым по большущему стакану желтого ароматного напитка и лишь после этого подал меню.

— Ну, Мака, чем тут кормят? Полагаюсь на вас, я все равно ни черта не пойму!

— А я вам буду переводить!

В результате они заказали какие-то салаты, свиное жаркое и, разумеется, еще вина. Все оказалось вкусно, как-то по-домашнему и без затей, именно то, что любил Федор.