* * *

— Дед, скажи, что такое «задрыга»? Владимир Александрович отложил газету и внимательно взглянул на внука.

— Как ты сказал? Задрыга?

— Ну да! Или ты не знаешь?

— Видишь ли, знать-то я знаю, а вот как объяснить тебе, ума не приложу.

— Да уж как есть, я не маленький!

— Ладно! Ты Розу с первого этажа помнишь?

— Она — задрыга?

— На мой взгляд, именно так! А впрочем… — Владимир Александрович пожал плечами.

— А что такое Мухлынь?

— Мухлынь? Понятия не имею! Первый раз слышу, но… А ты где это все взял?

— У мамы. У нее рукопись готовая на столе лежала, и первая глава называется «Две задрыги из Мухлыни».

— Прелестно! Что-то подобное я подозревал. Ну, в таком случае «Мухлынь» это, скорее всего, весьма захолустный населенный пункт, а две задрыги, по-видимому, две провинциальные золушки, которым предстоит в конце маминого романа победить столицу и найти своих принцев. На белых мерседесах.

— Дед, как ты думаешь, Мухлынь существует?

— Спроси у мамы. А что, тебе захотелось поехать в эту самую Мухлынь? Должен сказать, что если твоя мать это придумала, то придумка неплоха! Что может быть в этой Мухлыни хорошего? От нее веет такой сонной одурью пополам с мухами… И во всех торговых точках этой Мухлыни с потолка свисают липкие ленты, сплошь покрытые дохлыми мухами. Весьма художественное название, говорящее, так сказать… Интересно, это город или деревня?

— Дед, а почему ты маминых книжек не читаешь?

— Да зачем мне? Я и так знаю, что там все хорошо закончится.

— Это разве плохо?

« — Марина Борисовна, повторяю, спрячьте ваш темперамент, он тут ни к чему, это совсем другая роль! Зритель не должен догадываться, что вы на самом деле не мямля, а горячая штучка, понимаете? — снова напустился на меня главный.

— Валентин Георгиевич, мне кажется…

— Мне абсолютно наплевать, что вам кажется! Извольте выполнять мои указания и соблюдать рисунок роли! Сергей Юрьевич, а вас прошу почетче произносить текст, повторяем еще раз! Пошли!

Я постаралась спрятать в карман темперамент, хотя, по-моему, это бред, лобовое неинтересное решение. Она мямля, а в конце вдруг неожиданно взрывается. На мой взгляд, куда интереснее, если зритель что-то заподозрит, тогда и за моей героиней наблюдать будет интереснее, а так вообще непонятно, зачем она тут болтается, только раздражает… Но главный ничего не желает слушать, да и кто я такая для него? Актрисулька, которая не смеет вякать, когда мэтр дает указания. Вот с Юркой он уже не позволяет себе хамства, сознает, что тот в любой момент может сделать ему ручкой. Юрку сейчас в любой театр возьмут с восторгом. А он ведь тоже долго прозябал…

— Марина Борисовна, прошу вас, встаньте у окна спиной к зрителю, здесь должна играть только ваша спина.

Я подчинилась, но очевидно моя спина так явно выражала ему мою ненависть, что в какой-то момент он вдруг подскочил ко мне и больно ударил по спине.

— Черт бы вас побрал, спрячьте темперамент! Или вы настолько бездарны, что не…

Я не выдержала:

— Да, я настолько бездарна, что не… У него в глазах отразилось безмерное удивление: эта особа еще смеет открывать рот?

— Все! Не могу больше, я ухожу! Говорят, вы вытаскиваете все из актеров, ерунда, вы вытаскиваете только там, где уже все и так давно ясно, как с Великановым, как с Юрочкой, например! А меня вы губите, и я ухожу! — Я, наконец, дала волю своему темпераменту, который он так ненавидел. — Вам нужны вялые послушные куклы, я не из их числа! Думаете, сделали несколько скандальных спектаклей, так уже и Товстоногов?

— Вон отсюда! — холодно проговорил он.

— Я уйду, не сомневайтесь! И пусть вам будет хуже! Потому что даже моя спина в сто раз выразительнее, чем… Вы же прочитали по ней, как я вас ненавижу!

Я бросилась прочь со сцены. И ни одна сволочь не побежала за мной. А ну их всех к чертям собачьим!»

Я перечитала написанное. Ничего, получилось, по крайней мере, на первый взгляд. Правда, не очень понятно, что дальше делать. Сцена для начала чересчур ясная и однозначная. Сейчас Марина либо должна утопиться, либо встретить принца. Но для принца еще рано… И мои героини не топятся… А может, пусть бросится в реку, а принц ее спасет? Фи… Ладно, пожалуй, надо пройтись, проветрить голову… Зайду в магазин, куплю какой-нибудь еды, а то в холодильнике пусто. А может поехать к маме? Гошки нет, он уехал к деду на каникулы… Нет, мама в отсутствие Гошки начнет требовать, чтобы я «устроила свою личную жизнь»! И вдруг зазвонил телефон.

— Олесечка, ты работаешь?

— Лерка, как хорошо, что ты позвонила, я как раз хочу сделать перерыв.

— В таком случае, Олесечка, давай сегодня пообедаем в «Пушкине», а?

— Это с какой радости? — удивилась я. Обычно мы с ней обедаем в более скромных заведениях.

— Есть повод, вернее, необходимость…

— Необходимость?

— Да, я тебе при встрече объясню, только давай лучше поедем на твоей машине, моя что-то вчера барахлила… — голос у Лерки был какой-то смущенно-лживый.

— Лер, ты опять дурью маешься?

— Маюсь, и что? Кисло тебе в «Пушкине» пообедать? Я приглашаю.

— Ладно, щей тамошних хочется! — согласилась я.

— Ну в чем дело? — спросила я, когда Лерка плюхнулась на сиденье моей машины.

— Ой, Олесечка, у Гришки там сегодня свиданье с какой-то Розой! Я должна на нее посмотреть.

— Тебе не надоело?

— Нет! Я должна охранять свое счастье!

— По-твоему это счастье?

— Да! Для меня счастье!

— Ладно, будем охранять. Но откуда ты узнала про свидание?

— Слышала! Утром кто-то позвонил, а он закричал так радостно: «О, привет, Роза! Наконец-то! Сколько лет, Роза!» И договорился в два часа пообедать в «Пушкине».

— Но может, это деловой обед?

— Ну прямо! Это что-то из прошлого… Может, там ничего и нет, но я хочу своими глазами ее увидеть…

— А мы не рано? Только еще полвторого…

— Гришка придет ровно в два, мы должны уже сидеть… И место надо выбрать поудобнее, он всегда сидит у окна…

— А если у окна будет занято?

— Глупости, он позвонил и заказал столик.

— А если он все-таки нас увидит?

— Ну, вряд ли, я сяду спиной, а наблюдать будешь ты!

— Ну нет, я так не согласна!

— Почему?

— Ты не дашь мне спокойно поесть!

— Ты что, жрать собралась?

— Именно!

— Счастливая, а мне кусок в горло не полезет!

— А если эта Роза страшней торпедной атаки?

— Еще хуже…

— Почему?

— По кочану! Тогда я буду мучиться, что он в ней нашел…

Мы сели так, чтобы обе могли видеть Гришин столик, но не бросаться ему в глаза.. Роскошные Леркины волосы мы убрали под мою новую шляпку. Лерка принципиально не носит головных уборов.

Я стала листать меню, хотя в «Пушкине» всегда беру одно и то же — полпорции суточных щей и бефстроганов.

Лерка заказала себе полусырого тунца.

— Явился, не запылился, — прошипела она.

— Роза не пришла, что ли?

— Откуда я знаю? Может, она должна прийти прямо сюда… Хорошо бы она его продинамила.

— Не пялься так, он может почувствовать…

— О, Роза! — раздался возглас. Мы обе повернулись в ту сторону. К Гришке подошел мужчина не первой молодости. Гришка вскочил, и они обнялись.

— Привет, старик!

— Привет, Роза!

Меня стал душить смех. Лерка сидела с открытым ртом.

— Что это такое? — прошептала она. — Он что ли голубой? Почему этого здоровенного мужика зовут Розой?

— Скорее всего это кликуха, на голубых они совсем не похожи, скорее уж на друзей детства.

— Ты уверена? — пристыженно пробормотала Лерка.

— В чем?

— Ну, что они не…

— Голову на плаху не положу, но руку на отсечение дам.

— О господи! Но почему же Роза?

— Может, он Розов или Розенблюм… Или, предположим, он в детстве мечтал о дальних странах и в тетрадках рисовал розу ветров…

— Господи, ну и фантазия у тебя! Ты уж небось ему биографию сочинила.

Все вышло вполне удачно. Гриша сидел спиной к нам.

— Олесь, я сбегаю вниз, приспичило, а ты когда я буду возвращаться, подай мне знак…

С этими словами Лерка побежала к выходу. Какая она изящная и красивая. А сколько ей пришлось намыкаться, пока она не встретила свое «счастье». Вот и боится за него…

Тут мне подали щи, аккуратно сняв с горшочка легкое пропеченное тесто. Я никогда не могла устоять и не съесть эту вкусноту. А Лерке подали какие-то воздушные листья. Черт, как хорошо не бояться за свое счастье, как вкусно…

— Жрешь? — с завистью спросила Лерка. — А там между прочим… Не хочу тебя огорчать, но там…

— Что?

— Я в гардеробе видела Миклашевича… с бабой. Они уже уходили.

— И что?

— А тебе уже наплевать, да?

— Да! С высокого дерева! А если ты думала, что не наплевать, зачем сказала?

— О, прости, прости, я думала, что наплевать…

— Так и вправду наплевать.

— Честно?

— Честнее не бывает.

— Слушай, а я ведь толком так и не знаю, из-за чего вы расстались?

— Из-за местоимения.

— Из-за чего?

— Из-за местоимения. Понимаешь, он человек, который знает только одно местоимение: Я!

— А разве у мужиков не всегда так?

— Не всегда, хотя и часто. Но не всегда!

— А какое тебе местоимение от него нужно было? Мы?

— Ну, о «мы» я и не мечтала, мне не нужно, но хотя бы «ты»…

Между тем Гриша с Розой увлеченно беседовали, выпивали. Лерка расслабилась.

— Хорошо тебе, вкусно, да?

— Щи были классные!

— И бефстроганов, наверное вкусный? С картошкой…

— Надеюсь!

И тут нам подали второе. Перед Леркой поставили тарелку, где лежал кусок сырой рыбы, какие-то травки и… головка красной розы, для украшения. При виде ее мы чуть не умерли со смеху.

— Сплошные розы…, надо же…

— И обе без шипов, это обнадеживает! — заметила я. — А вообще, Лерка, кончай ты с этой дурью… От ревности можно спятить.

— При чем тут ревность? — искренне удивилась Лерка. — Просто я хочу знать врага в лицо! Любая баба рядом с Гришкой — потенциальный враг. А ревность тут не при чем. Просто я слишком много и долго боролась за свое счастье…

— Дура ты, счастье, тоже мне…

— Тебе хорошо, у тебя талант, у тебя успех…

— Это правда, мне сейчас хорошо! И плевать я на всех хотела!

— Ой, врешь! Как про Миклашевича услышала, в глазах такое было…

Миклашевич! Это был странный роман. Все началось со сходства фамилий. Он Миклашевич, я — Миклашевская. Я тогда жила совсем другой жизнью.

Но вспоминать не хотелось, мне слишком нравилась моя нынешняя свободная жизнь. Обид на Миклашевича хватило на целый роман, который пользовался огромным успехом. Написав его, я словно бы рассчиталась с ним за все. И слава богу! Это вообще прекрасный способ изживать обиды. Написала о ком-то или о чем-то и стало легче.

Время от времени я смотрела на Розу и гадала — чем занимается этот человек. В его некрасивом лице было что-то привлекательное. Пожалуй такая внешность очень подошла бы для Дани, героя моего нового романа, он не должен быть красавцем…

— Лерка, узнай у Гриши, кто такой этот тип, ладно?

— Тебе зачем? Глянулся?

— Да нет, просто интересно.

— А ты как думаешь?

— Вор в законе! — засмеялась я.

— Да ну, глупости!

— Воры в законе бывают разные…

— Ты меня дразнишь? Хочешь, чтобы я от страха умерла?

— От какого еще страха?

— Я боюсь, что Гриша с ним свяжется, и влипнет в какие-нибудь неприятности.

— Лерка, ты окончательно сдурела, я же шучу! Ну, сколько мы еще будем тут сидеть?

— Почем я знаю? Надо, чтобы они первыми ушли…

— Да они даже не собираются, они тут надолго расположилась, видишь, только закуски едят. Ты как хочешь, а я пойду, мне работать надо.

— Олеська, так нечестно!

— Ты как маленькая, ей богу. Это же может часа на два еще затянуться, а Гриня твой спиной сидит, бегала же ты в сортир.

В результате через четверть часа мы покинули это шикарное заведение.

— Ну, куда тебя отвезти? — спросила я довольно злобно.

— Никуда, я пройдусь по Тверской, загляну в Елисеевский…

— Глупости, садись, довезу до дома.

— Хочешь узнать, с какой бабой был Миклашевич? — обрадовалась Лерка.

Признаюсь, я хотела бы это узнать, но не хотелось обнаруживать перед Леркой простое бабье любопытство.

— Да на фиг он мне сдался!

Но она все-таки хорошо меня знает.

— Ничего особенного, даже некрасивая, но очень современная. Стильная.

— Похожа на борзую?

— На какую борзую?

— На афганскую. Экстерьер потрясающий, и полное отсутствие мозгов.

— Нет, она скорее похожа на иностранку.

— А он как выглядит?

— Постарел. Но вид шикарный. Ой, Олеська, забыла тебе рассказать. Третьего дня иду по Ленинскому, а чуть впереди девушка идет, и походка у нее какая-то странная, как будто пьяная. А когда я ее обогнала, смотрю, она на ходу твою книжку читает! Мне так приятно стало…

— Мне тоже приятно… — созналась я. Я еще не привыкла.

Вечером, когда все дневные дела и разговоры, казалось бы закончены, и можно спокойно заняться собой, я сидела, наложив на веки один крем, на щеки и шею другой, зазвонил телефон. Трубка как всегда лежала рядом на диване. Я на ощупь нажала кнопку.

— Алло!

— Привет! — раздался голос, от которого меня кинуло в дрожь.

— Алло, кто это? — притворилась я просто от растерянности.

— Олесенька, это я… — Митя, ты?

— Я, Олеся, я! Не ожидала?

— Да нет…

— Я видел тебя сегодня в «Пушкине». Но я был не один… и ты тоже, и вот решил позвонить. Ты превосходно выглядишь, должен заметить.

— Спасибо за комплимент, я тебя не видела и не могу ответить тем же.

Крем с век попал в глаза, защипало, потекли слезы…

— Мить, я сейчас занята, тебе что-то нужно?

— Занята? Ногти красишь?

— По-твоему, у меня нет других занятий? — вскипела я. — Кстати, кто тебе дал мой телефон?

— Надежда Львовна!

Я нащупала коробку с салфетками и принялась яростно стирать крем.

— Что тебе нужно?

— Может, повидаемся, а?

— Зачем это?

— Интересно снова на тебя посмотреть вблизи, и понять, как это я не разглядел в тебе писательницу.

— Ты просто смотрел недостаточно пристально. А я совершенно не хочу с тобой встречаться! Я все разглядела и мне уже неинтересно!

И я с превеликим удовольствием швырнула трубку.

Сейчас наверняка перезвонит! Но нет. Звонка не было. Может, я погорячилась? Мне вообще-то хотелось бы встретиться с ним, проверить себя… Я ведь его любила на всю катушку. Ах, как хорошо — любила в прошедшем времени. Теперь не люблю и не желаю возвращаться в это униженно-восторженное состояние, к этой идиотской зависимости от его чудовищного характера… Нет, сейчас моя жизнь устроена почти идеально. Год назад я купила себе эту однокомнатную квартиру и была совершенно счастлива. Теперь я могу работать в любое время суток, считаясь только со своими желаниями. Да и маме лучше — моя жизнь не проходит у нее на глазах, я не раздражаю ее поминутно. С точки зрения мамы я занимаюсь чем-то чуть ли не постыдным — пишу легкие современные романы. Мама моя литературовед, специалист по Горькому. И то, что я пишу, вызывает у нее только недоумение. Но еще большее недоумение вызывает у нее мой успех. Вообще, из близких, во что-то ставит меня только сын. Гошка гордится матерью. И я горжусь своим умным и веселым сынишкой. Хотя и мама и Владимир Александрович, отец моего бывшего мужа, человек прелестный, с которым я дружна, внушают Гошке, что мать его пишет сущую чепуху. Но они моих книг попросту не читают! Ну и ладно, мне и так хватает читателей.

Мама ложится спать поздно, и я решила не откладывать разговор на завтра.

— Мама, не спишь?

— Нет, я смотрю телевизор. Гошка звонил, он очень доволен!

— Мне он тоже звонил. Мама, я просила тебя, не Давать этот телефон кому попало!

— Ты имеешь в виду Миклашевича? Он для тебя кто попало?

— Это мое личное дело.

— Ну вот, ты хамишь, значит, еще не остыла… А если бы я не дала ему твой телефон, ты сказала бы, что я сломала тебе жизнь… Ты звонишь, чтобы сделать мне выговор? Тогда спокойной ночи. Я смотрю телевизор!

Да, моя мама это тяжелый случай!

Я села за компьютер, но в голове не было ни единой мало-мальски стоящей мысли. И если моя героиня, незадачливая, но талантливая актриса, была мне ясна, то герой терялся в тумане. И даже дело не во внешности, такой тип, как приятель Гришки Роза, вполне годится, только вот кто он будет по профессии? Интересно, а как этого Розу звать на самом деле? Хотя, какая мне разница. Он мне триста лет не нужен. Если судить по внешности, его могут звать… как угодно. От Ивана Ивановича до Бориса Исааковича. А я назову его Иваном Борисовичем. В этом есть что-то надежное, Иван Борисович должен крепко стоять на ногах, быть великодушным и не лишенным чувства юмора…

Опять зазвонил телефон. Наверняка, Миклашевич. Ну, сейчас ему мало не покажется.

— Алло! — рявкнула я.

— Олеська, ты спишь? — перепугалась Лерка.

— Нет, просто я думала… неважно! Я не сплю!

— Олесь, ты знаешь как зовут нашу Розочку?

— Иван Борисович?

— Почему? — крайне удивилась подруга. — С чего ты взяла?

— Тогда Борис Иванович?

— Ничего подобного. Его зовут Матвей Аполлонович!

— Аполлонович? Не слабо!

— А фамилия у него Розен, он из немецких баронов!

— Да ну, брешет, небось просто усеченный Розенфельд или Розенблюм!

— Нет, Гришка уверяет, что он настоящий барон!

— Ну барон и барон, невелика птица!

— Ты чего такая злая?

— Неважно, просто не знаю, что мне делать с героем. Извини.

— А, муки творчества! Ладно, не буду мешать…

Барон, надо же! И, небось, гордится титулом! Вот времена-то изменились! А впрочем, меня это не касается. Главное, Гошка доволен. Они с дедом всегда прекрасно ладят, и тот оказывает на моего сына необходимое мужское влияние. Кроме того Владимир Александрович прекрасно образованный интеллигентный человек и может многому научить Гошку, потому что моя мама…

Прошло пять дней. Я работала, как заведенная — У меня была хорошая полоса. Мне вообще весной и летом работается лучше. И я, как ни странно, люблю лето в Москве, особенно выходные дни. У меня самой теперь выходных нет, но когда улицы пустеют, можно быстро доехать, куда тебе вздумается… И день такой длинный, что успеваешь все — и за компьютером посидеть, и по магазинам пробежаться, и в ресторанчик с кем-то из подруг выбраться, и у телевизора побалдеть, грызя семечки — кстати ценное завоевание эмансипации, — мама категорически запрещала мне грызть семечки. Вообще все, что запрещала мне мама, я, вырвавшись на волю в тридцать восемь лет, делаю с непередаваемым наслаждением — грызу семечки, ем сосиски руками, толсто режу хлеб, сижу на диване с ногами и покупаю резаный сыр. Иными словами, у меня в последние дни отличное настроение и я понимаю, почему звонок Миклашевича не выбил меня из колеи, я не впала в отчаяние, не затосковала… Я могу, я вполне могу жить без него и мне хорошо! И больше никакой любви, хватит с меня, налюбилась! И у меня идет работа! Я отправила свою героиню на случайные гастроли и, похоже, этот поворот сюжета поистине золотая жила… Словом, жизнь прекрасна, господа!

Написав за полдня четыре страницы — а это более, чем достаточно пока, я решила пойти пешком на рынок — надо же двигаться, ходить в фитнес-клубы я ненавижу, в бассейн — брезгую, а до рынка больше получаса пешком. Надо купить цветов, творогу, свежей зелени.

На выходе из двора меня кто-то окликнул — по случаю воскресенья двор был пуст.

. — Простите пожалуйста, где тут второй подъезд?

Я обернулась. Из окна джипа выглядывал мужчина. Я мысленно рассмеялась.

— Второй подъезд с улицы. Сверните сейчас направо, Роза! — решила я немного схулиганить.

— Мы знакомы? — спросил он, напряженно что-то припоминая.

— Нет.

— Но откуда вы знаете, что я Роза?

— Наитие.

— Да ладно, не верю я ни в какие наития, — рассмеялся он. — Где мы встречались?

— Первый раз вас вижу. Всего наилучшего.

И я прибавила шаг. Он медленно покатил рядом со мной.

— Вы меня интригуете?

— Да Боже упаси. Я ж говорю — наитие. Со мной бывает.

— Вообще-то у меня прекрасная память на лица. Я вас не помню.

— И я впервые вас вижу! Но почему-то знаю, что вы — Роза!

— То есть вы ясновидящая? В таком случае, как меня зовут?

Я остановилась. Мне понравилась эта игра.

— Вас зовут… — я сделала вид, что напрягла все свои способности. — Вас зовут… Матвей!

— Послушайте, не делайте из меня идиота!

— Вас и вправду зовут Матвей?

— Откуда вы меня знаете?

— Да не знаю я вас! И вообще, всего хорошего. Я спешу!

— Хорошо, а как вас зовут?

— А вам зачем?

— Интересно!

— Меня зовут Фекла.

— Так я вам и поверил!

— Послушайте, вам ведь был нужен второй подъезд. Вас, вероятно, там ждут.

— Да, верно. Простите… Но вы меня заинтриговали.

— Поверьте, это никак не входило в мои планы, Матвей Аполлонович.

— Черт побери! — воскликнул он.

Я резко ускорила шаг, а ему под колеса бросилась дворовая собака, и он вынужден был затормозить. А я, страшно довольная, забежала в загороженный шлагбаумом проход. Черт возьми, роскошная завязка для романа. Я имею в виду литературный жанр! Потому что крутить романы мне сейчас совсем не хотелось. А интересно все-таки, я ему понравилась? Я зашла в соседний магазин одежды — посмотреть на себя в большое и беспристрастное зеркало. Мое льстит самолюбию любой женщины, хотите верьте, хотите — нет! По-моему выгляжу я недурно. Джинсы, белая льняная рубашка. А главное — хорошее настроение всегда женщине к лицу. Вот теперь этот барон будет весь день ломать голову, откуда я его знаю. Надо непременно вставить эту сцену в роман. Вот, пусть встреча с героем после очередной неудачи на гастролях состоится именно так… Стоп, после неудачи не годится, тут нужно хорошее настроение… Ну, допустим, после любовной неудачи на гастролях у нее начнется полоса везения — кто-то пригласит ее на съемки сериала… Отлично. А этот человек окажется… Продюсером… Тьфу, нет, ненавижу продюсеров, это наглое, жлобское племя… Нет… Ладно, потом придумаю… решила я и отправилась на стоянку, идти пешком расхотелось.

Обожаю рынки! И хотя сейчас московские рынки уже не те, что в моем детстве и юности — теперь там нет случайных продавцов, только постоянные торговцы-перекупщики, все-таки стихия изобилия всегда захватывает меня, и я частенько покупаю лишнее. Вот и сейчас кроме творога я купила копченый сыр чечил, а к нему, разумеется, лаваш, сладкие узбекские помидоры, малосольные огурчики, молодую картошку, зелень, ароматную клубнику из Геленджика и, конечно же, большой пучок белых и розовых пионов. И куда мне все это? Я решила поделиться этой роскошью с мамой. Я давно уже не была у нее. Мама, как всегда, встретила меня ворчанием:

— Ну вот, опять накупила на Маланьину свадьбу! Что за манера швыряться деньгами! Имей в виду, это дурной тон!

— Мама, прекрати! Я ничего особенного не купила! А если учесть, что на два дома…

— Гоши нет, мне одной картошка, например, не нужна. У меня есть!

— Но это же молодая! Ее даже чистить не нужно, сварить со шкуркой, посыпать укропом, сметаны положить… М-м-мм! А если с малосольным огурчиком… Мечта!

— Это твои мечты, не мои!

— Ну, может, кто-то к тебе зайдет… — с тоской проговорила я. Мы с мамой такие разные…

— Если ко мне кто-то зайдет, то картохой не обойдешься! — презрительно фыркнула мама.

— Ну, как хочешь, сыр тоже не возьмешь?

— Я боюсь есть этот сыр!

— Почему?

— Откуда я знаю, кто и как его делал!

— Ну с таким подходом недолго и с голоду помереть! — фыркнула я, уже мечтая слинять.

— Хочешь чаю с вареньем? — как ни в чем не бывало спросила она.

— Спасибо, выпью, — нехотя согласилась я, иначе она смертельно обидится.

— Знаешь, я вчера ехала в метро и в вагоне заметила по крайней мере трех идиоток, которые читали твои книги.

— Тебе было неприятно? — усмехнулась я.

— Нет, просто я не понимаю…

— Ладно, мам, не понимаешь, не надо!

— Не обижайся, но я бы предпочла, чтобы ты писала что-то более серьезное. Пером-то ты владеешь!

— Мама, я пишу ровно то, что мне хочется, только и всего. И кстати, я вполне укладываюсь в рамки реализма, правда, несоциалистического.

— Твои книги безыдейны…

— Мам, это уже сказка про белого бычка! Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом!

— Когда, наконец, ты устроишь свою личную жизнь?

— Моя личная жизнь вполне устроена!

— Собачьи свадьбы? Случайные связи?

— О боже!

— Чего от тебя хотел Миклашевич? Знаешь, он, говорят, очень преуспевает.

— Я весьма за него рада!

В этот момент, как спасенье, зазвонил мобильник.

Звонок был деловой, неинтересный, но я ухватилась за него, как за соломинку и, сославшись на срочное дело, удрала. Какое счастье, что мы теперь живем врозь.

Встреча с незнакомкой весь день занимала мысли Матвея Аполлоновича. Не то, чтобы она понравилась ему как женщина, нет, но ему в этой встрече вдруг почудилось что-то важное, что-то романтическое и молодое, хотя женщине явно около сорока, да и ему за пятьдесят. Сердце ворохнулось, вспомнил он выражение своего деда, «Матвей, — говаривал дед, уча внука уму-разуму, — если встретил девушку и сердце ворохнулось, либо женись на ней, либо беги без оглядки. Такие — самые опасные». Тут сердце ворохнулось, сомнений нет, но жениться он не собирается — давно и удачно женат, значит надо бежать. А от кого бежать? Не от кого. Надо забыть. А что делать с ворохнувшимся сердцем? Это пройдет, надо только вплотную заняться делами. Сейчас поеду домой, в свой большой красивый дом, Арина накормит вкусным ужином… и расскажет про передачу «Народный артист»… И что тут плохого? Пусть журчит себе, можно не вслушиваться и лишь изредка отпускать междометия…

Дома все было точно так, как он предполагал. Подтянутая, прекрасно выглядевшая для своих лет Арина накормила его вкуснейшим ужином с учетом всех модных тенденций в диетологии и принялась с жаром пересказывать перипетии фильма, который посмотрела сегодня. Он отделывался междометиями, не вслушиваясь в ее болтовню, потом взял стакан чаю и ушел к себе.

Затаскивая в подъезд сумки, я столкнулась с Викой, соседкой с третьего этажа.

— Что-то случилось? — спросила я. У нее было такое лицо…

— Да нет, ничего серьезного… — еле слышно проговорила она. — Олеся, можно я сейчас у вас посижу часок? Я не буду вам мешать…

— Господи, конечно! Пошли сразу на кухню! Я с рынка…

— Олеся, хотите махонький эпизод для романа, так пустячок…

— Слушаю!

— Я сегодня попросила Ивана свозить меня в Икеа, это же у черта на куличках…

Иван — ее давний, преданный любовник.

— И что?

— Ну, во-первых, я попросила, чтобы он отвез меня в Химки, там выбор лучше, но он ни в какую, только в Теплый Стан, ему удобнее. Ладно, в Теплый Стан, так в Теплый Стан… И он за мной не заехал, мы встретились у метро «Университет». А он ведь меня любит, по-своему, но любит, я знаю…

— Ну, судя по вашим словам…

— Так вот, дальше… Приехали мы туда, я все купила, погрузила в машину и мы поехали… Вдруг звонит его дочка, ей уже двадцать три, она в разводе, то есть не маленькая, не беспомощная… И она требует, чтобы он немедленно забрал ее из какого-то магазина, у нее тяжелые пакеты…

— И что?

— А то… Он меня высадил и помчался за ней. И еще сказал, что потом все равно ко мне приедет… трахаться…

— И вы согласились?

— Сначала да… а потом мне так обидно стало… Я отключила мобильник.

— И решили пересидеть у меня?

— Да.

— А дочка что, не могла взять такси?

— Откуда я знаю?

— Вы его любите, Вика?

— Я боюсь остаться без него…

— Но он ведь поймет, что вы обижены… А они ох как не любят обиженных женщин… Черт бы их всех подрал! У меня тоже был один такой… Он очень меня обидел, но когда я эту обиду продемонстрировала, обиделся сам, а когда мы помирились, сказал: «Я люблю когда ты улыбаешься, а не строишь из себя обиженную тетку…»

— Сволочь! — с чувством сказала Вика.

— Еще какая! — тоже с чувством поддержала ее я.

— Но что же делать?

— Понятия не имею!

— Олеся, я думала вы всегда знаете, как поступить… в таком случае.

— Если бы… — засмеялась я. — Это только мои героини знают, а я… всегда теряюсь от хамства… Знаете что, по-моему, если вы не хотите осложнений, включите мобильник, и когда он дозвонится, просто скажите, что у вас изменились обстоятельства, что вас вызвали на работу, но говорите с ним как всегда, не показывая обиды…

О, с какой радостью она включила мобильник и как просияла, когда этот хмырь позвонил ей буквально через минуту и сообщил, что подъезжает.

— Простите меня, Олеся, и забудьте все… Я пойду… Не могу, я же его люблю…

Я только плечами пожала.

— Вы меня осуждаете? — обернулась она уже в дверях.

— Боже упаси!

— Но вы бы сами так не поступили?

— Откуда я знаю!

Что ж, подобный эпизод может пригодиться для романа. И осуждать Вику я просто не имею права, разве я сама не глотала обиды, не прощала то, что прощать в общем-то нельзя? Господи, чего я только не натерпелась от Миклашевича… И как я его любила… И если уж копаться в себе, кто знает, как бы я поступила, позвони он сейчас в дверь.