В Куско можно прилететь только утром. Столица древней империи инков расположена в одной из долин в Андах на высоте одиннадцати тысяч футов над уровнем моря. Восходящие потоки воздуха во второй половине дня делают аэродром недоступным.
      В громкоговорителях что-то прохрипел неразборчивый голос пилота, табло «Застегнуть ремни» беспорядочно замигало красной подсветкой, а затем дряхлый ДС-8 резко завалился влево, проскользнул в узкую щель между мгновенно выросшими горами и оказался в долине, где стоит Куско, старейший среди постоянно населенных городов континента.
      Немногим более восьми часов перед этим, где-то около двух часов ночи, закончился мой десятичасовый перелет из Майами в Лиму. Ночь была влажная и беззвездная. Десять часов в самолете притупили мои ощущения, флуоресцентные светильники и кондиционированный воздух кабины совершенно нейтрализовали их. Как всегда, я был ошеломлен запахом чужого города. Лима — это дизельное горючее, свинина со шкурой, жарепная в старом постном масле, выхлопной дым, промышленный смрад и еле различимая примесь морского воздуха.
      Чиновник таможни с сияющей бриллиантином прической скользнул по мне взглядом, поставил штамп в паспорте и предоставил мне девяносто дней на пребывание в его стране. Я устроил себе гнездо из дорожных сумок и рюкзака и стал ожидать рейса на Куско.
 
       10 февраля 1973
      Я чувствую, что отвожу глаза, не хочу видеть, отрицаю безобразие города, который увижу, когда взойдет солнце. Это во мне живет романтик.
      Лима. Еще одна столица еще одной страны третьего мира. Четыреста лет тому назад испанские завоеватели извели хвойные леса, простиравшиеся до самого моря, и Лима стоит среди пустыни. Некогда центр колониальной Южной Америки, она теперь завоевана двадцатым столетием. Промышленность национализирована, республикой правит военная хунта, и треть населения страны, около пяти миллионов людей, собрались сюда, чтобы жить в грязи и мерзости pueblos jovenes на окраинах города, искать работу, чтобы купить хлеба, кукурузной муки или бобов.
      Я не хочу видеть этого.
      Конечно, я увидел это. Мне еще не раз придется возвращаться в Лиму, не раз бывать в ней на протяжении следующего десятилетия, изучать ее музеи, колониальные гостиницы и другие прелести, но я всегда буду вспоминать этот город таким, каким увидел его в то утро с воздуха, когда солнце повисло над горизонтом, словно прекрасный оранжевый шар; его лучи, как сквозь фильтр, пробивались сквозь смесь морского тумана и смога, окутавших столицу Перу изморосью цвета влажного пепла.
      Куско захватывал дыхание — в буквальном смысле слова. Высокогорного воздуха, холодного, свежего, сверкающего, не хватало так, как может не хватать самого необходимого. Я прикрыл глаза от солнца; резкие контрасты света и тени поделили склоны гор и черепичные крыши испанских домов. Я позвал такси и поехал в город.
      Существует легенда о том, как Манко Канак — первый Инка, «сын Солнца», рожденный из вод озера Титикака, верховный правитель индейцев кечуа, — достигнув совершеннолетня, собрал своих братьев и отправился «к горе, из-за которой восходит Солнце». Он взял с собой золотой жезл. Достигнув этой долины между четырьмя большими горами, вершины которых увенчивали снежные шапки, он воткнул свой жезл в землю — но жезл исчез. Это было священное место, Куско, или «пуп Земли», и здесь он основал свою столицу. Происходило это около 1200 года. Его наследники завоевали большую часть Перу и Боливии.
      Девятый Инка, Пачакути, расширил территорию на севере до Эквадора, а на юге — до Аргентины; к тому времени, когда пришли испанцы, империя инков представляла собой величайшее царство, когда-либо существовавшее в Западном полушарии.
      Центром этой империи был Куско, крупнейший из городов Южной и Северной Америки, удивительная столица, выстроенная в форме ягуара, где русла рек Санфи и Туллумайо были изменены и направлены вдоль вымощенных камнем улиц. Это был город огромных храмов и крепостей, технических и архитектурных шедевров, ничего подобного которым нет во всей американской античности. Склоны холмов, окружавших эту отдаленную от мира долину, были застроены в виде террас, что делало город похожим на гнездо.
      Капитан Франциско Писарро вошел в Куско в 1533 году. К этому времени европейцы уже «открыли» свой Новый Свет, и оспа вместе с обычным насморком распространялись быстрее, чем эпидемия оккупации. Писарро посадил в качестве марионеточного правителя знатного юношу но имени Манко, но тот бежал из столицы и поднял стотысячную армию, которая обложила испанцев в Куско. Последняя великая битва в истории испанского завоевания Перу произошла при Саксайхуамане — «голове» ягуарообразного города. Одетые в броню мужчины, верхом на конях и со стальными мечами в руках, к тому же владевшие огнестрельным оружием, победили мужчин, вооруженных дубинками, рогатками, копьями и стрелами. В итоге вся империя со всеми подданными и с невообразимыми богатствами попала в руки сравнительно небольшой группы испанских солдат, а Манко бежал в Анды, куда никто не мог пройти, в тайное святилище и крепость Вилканампу.
 
       11 февраля
      Весь день шатался по Куско. Сейчас сижу за маленьким письменным столиком у открытого окна в своем номере. Небольшая уютная гостиница, дворик с колоннами, фонтан, бугенвиллея, украшения. Колониальная Латинская Америка.
      Где-то идет фиеста, вместе с ночной нрохладой в окно залетает музыка. Это волшебный город. Настоящий памятник истории Латинской Америки.
      Например, Пласа де Армас. Восхитительно. Реют флаги. Здесь было сердце города инков. Сейчас это классическая испанская площадь, окруженная торговыми пассажами колониального стиля. Есть кафедральный собор, церкви Езус Марии и Эль Триунфо, а также Ла Кампанья. Все они построены па фундаментах из крупных каменных блоков; испанцы разрушали храмы и дворцы инков и использовали обломки для своих католических культовых сооружений. Целая стена дворца великого Иачакутека служит теперь стеной кафе «Рим». Я там обедал.
      Основанием церкви Санто Доминго служит Коринача — «золотой двор», храм инков, идеально ровные стены которого были когда-то покрыты золотом. Удивительно.
      Забавно, Соединенные Штаты находятся, кажется, на расстоянии световых лет отсюда. Здесь можпо подумать о переменах. Если можешь себе это позволить. Если над тобой не висит расписание, которое надо соблюдать, или твой график велит тебе сидеть здесь, а не спешить к новому месту твоего пребывания…
      Другое время. Жизнь движется в другом темпе. Есть время усваивать. Уединен, защищен. Не от природы: земля, природа здесь присутствует всюду и явно, начиная от чисто побеленных саманных построек под черепицей из красной глины и грубо отесанных балок и кончая фруктами и овощами, еще грязными от земли, камнями, вереницей гор, окруживших долину, террасами на склонах и снежными вершинами.
      Природа топко зашифрована в мужских и женских шляпах, прикрывающих глаза от солнца, которое бьет прямо по ним, сверкает над городом, не затуманенное отходами цивилизации. Это и вправду замечательно. И совершенно реально. Реальное место па Земле, населенное людьми, а не сооружениями из бетона, стали и асфальта. Город, живущий среди природы, но не вытеснивший ее.
      Я нахожусь здесь, потому что Анды — это Гималаи Южной Америки, а Куско — это их Катманду. Это центр моего путешествия. Отсюда я могу направиться в джунгли — но лучше я попробую сначала кое-что разузнать. Я мог бы поехать в Иквитос, где проводила свои исследования Марлин Добкин де Риос, но, кажется, я этого не сделаю. В Мехико я обнаружил, что существует особая субкультура курандерос — своего рода система, или сеть слухов; словом, я начну с рынка, я поспрашиваю. Завтра.
      Рынок расположен вдоль стены, выстроенной еще инками, а сейчас соединяющей две из 360 церквей Куско. Латиноамериканские рынки практически одинаковы всюду от Мексики до Чили. Мощенными булыжником пешеходными улочками вы ходите по лабиринту, закрытому от солнца зонтиками или полотном на распорках; здесь самые яркие цвета природы расставлены в виде пирамид или переполняют деревянные клети, отполированные до блеска за многие годы службы.
      Красные: томаты, яблоки, говяжьи туши, розовая свинина, нарезанные арбузы, перец различных видов; желтые: папайя, цветки тыквы, лимоны и грейпфруты, привезенные из долины, бананы, желтый перец; оранжевые: тыквы пепо и обыкновенные, манго, морковь, перец оранжевый; лиловые: капуста и баклажаны; пятнистые плоды хлебного дерева; желтые в коричневых пятнах, словно шкура леопарда, гранаты. Есть и серые цвета — соленая рыба, мешки с зерном. Небольшие холмы семян канихуа, квиноа, кукурузы, пшеницы, ячменя насыпаны на джутовых подстилках или циновках из пальмовых листьев на каменных тротуарах, а прямо под ногами — собаки, цыплята, хозяйственные товары, жестяная и деревянная посуда, пастельных тонов болсас—нейлоновые базарные сетки с пластиковыми ручками, керамические кувшины, а также изделия древних инков, воспроизведенные в банальной глине.
      Гордые и страстные продавцы поют, кричат, восхваляют свою продукцию, соблазняют покупателей спелостью, крепостью, нежностью, свежестью фруктов, овощей, мяса, птицы. Что вы хотите купить? Вот! Посмотрите, что я привез для вас! Посмотрите, какой цвет, потрогайте, какой он спелый и мягкий! А душистый, сочный, вы только попробуйте! Сколько вам? И летает металлическая чашка видавших виды весов, мечется стрелка. Medio kilol И всего два soles!
      Я купил раскрашенную во все цвета радуги болсу и стал проталкиваться через массу домохозяек, кухарок, голодных индейцев и школьников с широко раскрытыми глазами. Я покупал себе то свежую сладкую булочку, то банан, пил смешанный сок манго и папайи возле мокрого покрытого, линолеумом прилавка.
      Па самом краю рынка на плетеной подстилке у тротуара сидела, поджав ноги, сухая сморщенная старуха. Это была травница, местный народный аптекарь. Полоски коры, кусочки высушенных морских водорослей, сухие листья, крошечные холмики серы, хинина и других порошков и семян — все это было аккуратно разложено перед ней. Глаза ее напоминали кратеры, их дьявольский взгляд вполне соответствовал профессии.
      — cTutacama ninachu?
      Что она сказала? Я улыбнулся ей в глаза:
      — Извините, сеньора?
      — сTutacama? LMunacqukho fortunacquata?
      Кечуа. Язык индейцев. Я уже слышал на рынке эту отрывистую гортанную речь, но большей частью торговцы разговаривали по-испански. Старуха засунула руку в складки своей шерстяной юбки и протянула мне на ладони три листика. Даже грубая кожа ладони была вся в морщинах.
      — cFortiinacqmla?
      — Она спрашивает, не хотите ли вы, чтобы она предсказала вам судьбу?
      Это испанский. Голос справа. Я обернулся и увидел юношу лет восемнадцати-двадцати. Белая рубашка, синие морские брюки, под мышкой несколько книг. Плоское индейское лицо на две половины разделял длинный нос с горбинкой, начинавшийся высоко на лбу. Юноша улыбался:
      — Она не говорит по-испански; только кечуа. Хотите знать вашу судьбу?
      — Да. Спасибо.
      Он ухмыльнулся и кивнул старухе. Она подула на листья, так чтобы они упали на подстилку. Она лишь мельком взглянула на них, после чего, не сводя с меня глаз, протарахтела что-то на кечуа.
      — Гм… — Юноша потрогал указательным пальцем свой нос и перевел:
      — Вы сейчас в поиске. Вы ищете что-то, что спасет вам жизнь.
      Она кивнула, а затем добавила кульминационную фразу. Он опять ухмыльнулся.
      — Оно убьет вас, если вы его не найдете, и может убить, если найдете.
      Это мне понравилось.
      — Вы что-то ищете? — спросил юноша.
      — Я ищу целителя, хорошего curandero, — сказал я.
      — Вы больны?
      — Нет. Но мне нужно встретить целителя. Хорошего. Как вы думаете, она знает кого-нибудь?
      — Она скажет вам, что она и есть хороший целитель.
      — Если бы это было так, она не сидела бы на базаре со своим зельем.
      — Это верно, — сказал он. — Я думаю, хорошие целители есть. Но если вы не больны… Вы турист?
      — Нет. Я из университета в Соединенных Штатах. — Я вытащил из кармана несколько soles и с поклоном и улыбкой дал их старухе.
      — Из университета! Вы студент?
      — Нет, я уже фактически преподаватель. Занимаюсь психологией.
      Он медленно покачал головой сверху вниз, как будто понял что-то важное.
      — У нас тоже университет. Я студент. А вам нужно встретиться с профессором Моралесом!
      Национальный университет Сан Антошго Абад дель Куско расположен в тунике между двумя горами сразу за чертой города. Я увидел невыразительный комплекс старых трехэтажных бетонных зданий, окна с жалюзи, которые считались современными в 1940 году; университет был основан в 1692 году. Мой юный друг на рынке забыл упомянуть, что университет бастует и вряд ли там кто-нибудь есть, хотя, кажется, был понедельник.
      Факультет философии находился в конце унылого серого коридора. Розовая карточка три на пять дюймов, приклеенная к двери, сообщала, что класс проф. Моралеса собирается в кафетерии. Почему кафетерий был открыт и работал во время забастовки, для меня навсегда останется загадкой. Я воспринял ее как одну из тайн Латинской Америки, где вещи редко бывают такими, какими кажугся, и еще реже — какими они должны быть.
      Когда я нашел кафетерий в цокольном этаже главного корпуса, студенты профессора Моралеса уже расходились. Человек, которого я искал, стоял возле стола в центре комнаты, засунув руки глубоко в карманы брюк. Голова его была наклонена; кивая, он слушал молодого студента-индейца, который стоял рядом с ним.
      Это был невысокий, не более пяти футов и шести дюймов, но и не худощавый человек. Хорошее, крепкое сложение маскировал костюм в тонкую полоску, вышедший из моды в 1945 году и потерявший свой вид ненамного позже. Прямые седые волосы были расчесаны на пробор и откинуты назад, глаза прятались под черными густыми бровями.
      Он вынул руку из кармана, ободряющим движением положил ее на плечо студента и что-то сказал; юное лицо засняло. Студент сдержанно и неумело поклонился и присоединился к девушке, которая ожидала его у двери.
      — Профессор Моралес?
      — Слушаю вас.
      Я представился. По мере того как я называл свои достижения, отнюдь не исключительные по стандартам США, брови его ползли вверх и он начал оглядываться, как бы недоумевая, что же такое может мне понадобиться в этом университете. Я упомянул о своей работе с мексиканскими целителями и рассказал о желании изучить применение аяхуаски и традиции примитивного целительства у перуанских шаманов. Я сказал, что нуждаюсь в совете.
      — Я простой учитель философии, — сказал он. — Вам следует ехать в Лиму. Там есть музей антропологии.
      Дело шло к тупику.
      — Я слышал о нем, — соврал я. — Но я психолог, врач. Я хочу найти аяхуаскеро и изучить его способ лечения из первых рук. Я хочу написать об этом.
      — Написать?
      — В моей докторской диссертации.
      Его взгляд заскользил от моего лица вниз, по рубашке, по ремню сумки, висевшей на плече, задержался на сумке, а затем продолжил свой путь по брюкам и до туристских ботинок. После этого он поднял глаза и остановил их где-то на моем лбу. Его глаза что-то напоминали мне, но я никак не мог вспомнить что.
      — Почему вы пришли ко мне?
      — Мне говорили, что вы кое-что знаете. Его лицо озарилось красивой улыбкой.
      — Где же это вам говорили?
      — На рынке.
      — На рынке! Там известно только мое умение торговаться с продавцами фруктов. — Он нахмурился. В его голосе появился оттенок подозрения. — Вы говорите на кечуа?
      — Нет. Я пытался объясниться с торговкой травами. Мне помог молодой человек. Это он назвал ваше имя. Он сказал, что вы что-то знаете о курандерос.
      Кивком головы он дал понять, что ему все ясно.
      — Конечно, один из моих студентов. Любезно было с его стороны помочь иностранцу-путешественнику.
      Он затолкал в рукав высунувшуюся манжету рубашки и взглянул на часы, старый «Таймекс».
      — Не хотите ли выпить чашечку кофе?
 

 
      — Итак. — Профессор Моралес поднял крышку сахарницы и сунул ложку в горку крупнозернистого неочищенного сахара. — Вы хотите приобрести опыт или послужить опыту?
      — Простите?
      — С аяхуаской.
      — Я не понимаю.
      — Как вам объяснить… — Он держал ложку с сахаром над маслянистой поверхностью кофе. — Вы причащались когда-нибудь?
      — Профессор…
      — Да, я об евхаристии. Освященные хлеб и вино в католической религии. Тело и кровь Христа. Пробовали?
      — Да.
      — Вы католик?
      — Нет.
      Я все смотрел на ложку, застывшую в его руке.
      — Но вы стояли на коленях перед алтарем?
      — Да.
      — Ну вот. Вы взяли облатку на язык, и она прилипла к нёбу и по вкусу напоминала картон, а вино было дешевое и сладенькое.
      — Да, — рассмеялся я.
      — Вы делали это, но все же вы не католик. Вы имеете опыт Святого Причастия, но вы не причащены.
      Он стал осторожно погружать ложку в кофе. Жидкость просачивалась в сахар по краям ложки, маленький холмик постепенно насыщался и темнел.
      — Опыт вместо службы опыту.
      Он наклонил ложку, и густой сахарный сироп потек в кофе.
      — Ритуал не послужил вам, потому что вы не служили ритуалу. Это вопрос намерений.
      Я улыбнулся на эти слова и сказал:
      — У меня исключительно честные намерения.
      — Ваши намерения — изучить применение аяхуаски перуанским шаманом?
      — Ну… в общем, да.
      — Это ваше намерение. А какова ваша цель?
      Я глубоко вздохнул. Профессор Моралес протянул руку через столик. Манжеты его белой рубашки были слегка запачканы. Он мягко коснулся моего локтя:
      — Вас, кажется, раздражает моя… семантика?
      — Вовсе нет, — солгал я.
      — Вы латиноамериканец?
      — Я родился на Кубе.
      Он кивнул и принялся помешивать свой кофе. Я рассматривал его брови, переносицу, форму скул, волосы. Индеец. Декан философского факультета Национального университета Сан Антонио Лбада, индеец. Кечуа. Наследственность чистая, не покалеченная испанским завоеванием. Но не идеальная. Внезапно у меня возникла убежденность, что он знает очень много, что его мудрость глубока, а оригинальность подлинна. По какой-то непонятной, случайной ассоциации я подумал о Мерлин. И в этот момент он опустил руку в карман пиджака и вытащил оттуда крошечный кошелек. Он произнес что-то вроде «гм-кхм» и вытряхнул из него пару игральных костей, несколько маисовых зерен и небольшое мексиканское Божье Око — крестик, образованный двумя палочками; палочки были оплетены красной и белой пряжей, вся конструкция напоминала ромбовидную мишень, с концов палочек свисали кисти зеленой пряжи. Он положил его на середину стола, остальные предметы спрятал в карман и принялся потягивать кофе.
      — Аяхуаску изучали, она описана в научных журналах.
      — Да. Мерлин Добкин де Рнос. Я читал ее работы. Она антрополог, — сказал я.
      — А вы психолог. Вы читали ее отчеты и заинтересовались воздействием этого фольклорного растения на человеческую душу и… бессознательный разум.
      Он поморгал глазами и отвел их в сторону, уставившись куда-то в пространство за моим плечом. Я обернулся, чтобы проследовать за его взглядом. Пустой столик в углу возле двери кафетерия. Когда яповернул голову обратно, он улыбался, глядя на меня. Его глаза были моложе, чем лицо: орехово-коричневая радужка и черные, как смоль, зрачки резко отделялись от чистых, без единой прожилки, белков.
      — Вы хотите попробовать на вкус йаге, и вас влечет к нему очарование смертью.
      Он опять отхлебнул из своей чашки.
      — То есть это правда?
      Он поднял брови вопросительно.
      — Аяхуаска дает возможность встретиться со смертью?
      — Да, так утверждают. Ля на кечуа означает «смерть», хуаска — «веревка» или «лоза», «лиана». Словом, веревка мертвеца. Это одно из священных лекарств у шаманов амазонских джунглей; туда-то вам и придется поехать, чтобы найти его. По, допустим, вы это сделаете, допустим, будете работать с аяхуаскеро… — Oн выразительно поднял голову и ухмыльнулся. — И если вы останетесь в живых и напишете о своем опыте, изложите свои рассуждения об испытанном, — кто будет это читать?
      — Профессора в моем университете. Психологи.
      — И это даст вам докторскую степень?
      — Да. Это, а также моя работа с целителями в Мексике.
      — Меня удивляет, что в США найдутся ученые, которые заинтересуются столь субъективным опытом.
      — Психологическая наука молода. Она еще полностью и не признана как наука. А я способен дать объективный отчет о своем опыте.
      Брови его удивленно поднялись:
      — Разве хоть один человек способен быть объективным по отношению к собственному опыту?
      — Может быть и нет, но я могу документально зафиксировать психологические явления, которые я переживаю, точно так же, как я документировал физические эффекты традиционных способов лечения, свидетелем которых я был.
      — Я не сомневаюсь. Но что более важно: процесс лечения и сам психологический опыт или его эффект — конечный результат?
      Я задумался над этим и стал отвечать более аккуратно:
      — Они одинаково важны, но прежде чем приступить к изучению причины, необходимо составить себе мнение о ее следствиях.
      — Это ответ западного человека. Он рационален. Но вы стоите на пороге царстаа, в котором нельзя разделить причину и следствие. Если вы вступаете в это царство, то понять такое соотношение необходимо. — Он наклонился вперед. — Ваша причина должна быть ясна, ибо она определяет следствие. На ваш опыт будет воздействовать то, что вы в него принесете, как вы отнесетесь… ну, например, к ритуалу с аяхуаской. Царство шамана требует от пришедшего безупречных намерений. Это трудная вещь.
      — Вы неплохо знаете все это.
      Он пожал плечами:
      — Я читаю студентам философию. Я здесь единственный индеец. — Изящным движением руки он очертил весь университет. — Индеец, да еще старый, я должен быть мудрым. — Он рассмеялся и сказал: — В моей стране очень древние традиции. Это богатейшая культура, и я рос среди ее мифов, изучал ее легенды. Шаманы — это мастера мифов, они часто сами слагают легенды. Эти мужчины и женщины — люди знания: целители, психологи. Да, да! И притом прекрасные рассказчики. Они понимают силы природы и используют их для того, чтобы поддерживать здоровье и благополучие своего народа. — Он допил кофе, поставил чашку на блюдце и отодвинул прибор в сторону. — Это смотрители и сторожа Земли: удивительная должность, если вдуматься. А с виду очень хитрые и чудаковатые.
      — Как же мне действовать?
      — Следуйте своим инстинктам. Они уже привели вас в эту даль.
      — Да, но где найти шамана, который захочет работать со мной?
      — Ищите в деревнях на альтиплаио — пустынных плоскогорьях. Вы найдете целителей, возможно, самобытного колдуна или даже двух. На кечуа вы не говорите, так что вам понадобятся услуги переводчика. Но вас интересует аяхуаска, лекарство джунглей. У вас найдется лист бумаги?
      Я поспешно кивнул и стал шарить у себя в карманах. Монеты, ключ от номера в гостинице. Я открыл сумку; кажется, что-то хаки есть: я вытащил из сумки мой дневник.
      — Существует такой обычай, — сказал профессор Моралсс, глядя на новенькую обложку и незапятнанные страницы, — шаман делится своими знаниями с каждым, кто этого желает, при условии, что претендент проявит безупречные намерения, чистоту цели. Таким способом можно отличить настоящего шамана от простого целителя.
      — Если вы хотите войти в другой мир, мир шамана, если вы намерены совершить путешествие но Волшебному Кругу, тогда вам необходимо найти хатун лайка, настоящего великого шамана, и вы должны быть готовы предстать перед ним (или перед ней, если это женщина) в роли студента, новичка, но не психолога… — Он достал из нагрудного кармана пиджака старомодную чернильную ручку. — Если вы хотите просто попробовать на вкус и изучить действие аяхуаски, то вам следует лишь встретиться с кем-нибудь, кто знает способ се приготовления и ритуал, «путь ягуара». Я слышал об одном человеке… нет, нет, не вырывайте!
      Он наклонился через столик и прикрыл ладонью страницу, которую я собрался было вырвать из дневника. Он засмеялся и потянул к себе раскрытый томик, затем отвинтил колпачок ручки и написал что-то в верхнем правом углу страницы.
      — Путь ягуара?
      — Путешествие на Запад. Это второе главное направление на Волшебном Круге.
      — Он легонько подул на чернила и закрыл дневник. Его глаза встретились с моим удивленным взглядом.
      — На Волшебном Круге, — повторил он.
      Я затряс головой.
      — Волшебный Круг, или четыре пути к знанию. Его называют также путешествием Четырех Ветров. Это легендарное путешествие, которое предпринимает ученик, чтобы стать человеком знания. Он взял Божье Око со стола.
      — Вот как!
      — Да. Волшебный Круг для иики-шамана является чем-то вроде мандалы, хотя не имеет даже символа, не говоря уже о текстах, культовых изображениях, пророках или Сыне Божьем. Да все это и не нужно. Путешествие по Волшебному Кругу предпринимается для того, чтобы разбудить способность видения, чтобы открыть и постичь Божественное в себе, восстановить свою связь с Природой и тайной космоса, овладеть умениями и приобрести мудрость для пользования ими.
      Он повертел Божье Око, держа его за основание большим и указательным пальцами.
      — Четыре Ветра соответствуют четырем основным направлениям на компасе. — Он коснулся основания Божьего Ока. — Первая сторона — Юг, это путь змеи. Человек отправляется в этот путь, чтобы оставить свое прошлое, как змея оставляет старую кожу.
      — Путь ягуара лежит на Запад. — Он указал левое плечо креста. — На этом пути ты избавляешься от страха и встречаешься со смертью лицом к лицу.
      — Север — это путь дракона, здесь ты открываешь мудрость древних предков и заключаешь союз с Божественным.
      — И, наконец, путь орла, — он указал на правое плечо креста, — это Восток, полет к Солнцу и обратно к своему дому, где ты исполнишь свое видение в своей жизни и работе. Легенды говорят, что это самое трудное путешествие, которое может предпринять шаман.
      Он спрятал Божье Око в карман пиджака.
      — Говорят, что это путешествие-посвящение совершают немногие. Настоящих шаманов мало, мало истинных людей знания. Многие из тех, кто вступил на этот путь, остановились посередине и довольствуются ролью целителей и врачей. Они стали мастерами своего дела. А есть такие, кто попал в капкан власти. — Он сжал пальцы в кулак. — Потерялись в пути. Это путешествие такое, что на него может уйти вся жизнь. — Он разжал кулак. — Но программа увлекательная, не правда ли? И намного проще, чем сефирот еврейской каббалы или буддийский путь к нирване.