3.

Когда Анна вернулась в монастырь, колокол звонил к вечерне.

Анна оставила Ричарда возле странноприимного дома и прошла во внутренний клуатр Сент-Мартина. Монахини попарно шли через дворик мимо нее, направляясь в церковь. Они перебирали четки и негромко напевали: «Прииди, Создатель…» Из-под опущенных покрывал Анна ловила на себе удивленные взгляды. Ей стало не по себе: вся в бархате, перепачканная тиной, с забрызганным шлейфом и изорванной вуалью, она представляла собой поистине странное зрелище. Поэтому она поторопилась отступить в сторону, укрывшись под сенью галереи. Да, не в ее состоянии было торопиться к началу службы.

Когда монахини скрылись, Анна увидела скользящую по двору тень сестры Геновевы. Старушка шла, опустив голову и спрятав руки в рукава сутаны. Она вздрогнула, едва не натолкнувшись на Анну.

– Пречистая Дева! Анна, дитя мое, вы не в церкви?

– Нет. Я только что приехала.

Казалось, монахиня только сейчас заметила, в каком виде молодая женщина. Какое-то время она с детским любопытством разглядывала ее, потом, словно опомнившись, воскликнула:

– Боже правый, ступайте скорее на кухню! Вы, верно, голодны, да и обсушиться у огня вам не помешало бы.

Кухня была владением сестры Геновевы. Плетеные корзины с овощами, медные котлы, запах хранящихся в соседней кладовой провизии и сухих трав. В печи под пеплом слабо тлел потайной мох 19, который монахиня торопливо раздула ручным мехом, подбросив куски сухого торфа и смолистых шишек, сразу же с треском разгоревшихся. Она дала Анне тарелку каши, ломоть хлеба и кружку подогретого пива, а сама, пользуясь тем, что рядом не было настоятельницы, строго следившей за сестрами, принялась болтать о том, как только что побывала в соседней долине, собирая пожертвования.

Анна почти ее не слушала, с жадностью поглощая еду. После долгой верховой прогулки и пережитых волнений аппетит у нее был волчий. От ее шлейфа валил пар, однако вскоре он просох, и Анна согрелась. Начали тихо ныть мышцы ног, бедер, спины. Она давно отвыкла от таких упражнений, как езда верхом, и теперь это давало о себе знать, напоминая о событиях на Мэлхемских болотах.

– Сестра Геновева, а где моя дочь?

Монахиня заулыбалась:

– О, Кэтрин убежала в селение. Она такая нарядная в этом зеленом бархатном плаще, что ей не терпелось похвастать своим нарядом перед приятелями. О, не волнуйтесь ради Бога, миледи, она с Пендрагоном, и ее никто не осмелится тронуть. К тому же в деревне люди его светлости, а им известно, как печется герцог о маленькой леди. Она под надежной защитой.

Защита! Анна прикрыла глаза. Это именно то, что ей так необходимо для возвращения в мир. О, она помнит время, когда была совершенно одна, а все, кому она когда-либо верила, отвернулись от нее. Ужасающее чувство – ощущение одиночества перед надвигающимися со всех сторон бедами и безысходный страх. Наверное, именно с той поры она так страшится грядущего. Создана ли женщина для того, чтобы изо дня в день вступать в бой с миром, где правят мужчины? Раньше ей удавалось это. Однако у нее была опора – сначала отец, потом Филип. И теперь ей снова предстоит постоять за себя. У нее есть дочь, и поэтому ее сил должно хватить на двоих. Что ж, ныне она вновь обрела имя, стала Анной Невиль, графиней Уорвик и Солсбери. Как тут не вспомнить ее неукротимую свекровь – Маргариту Анжуйскую, сжегшую жизнь в пламени яростной борьбы?

О Небо! Ей придется выступить против воли короля и неисчислимых происков честолюбцев и интриганов, когда она вернется в столицу. Но она вернется, чтобы сделать Кэтрин принцессой.

«Вам нужен защитник, Анна», – сказал герцог Глостер. Положа руку на сердце, Анна должна была признать, что давно находится под его защитой. Теперь же он потребовал от нее плату. И хотя Ричард предоставил ей возможность выбирать, вместе с тем он дал понять, насколько это для нее необходимо.

Анна очнулась, увидев стоящую перед нею сестру Геновеву. Та держала в руках дымящуюся кружку.

– Я говорю, не выпьете ли еще подогретого пива? У вас утомленный вид.

Анна поблагодарила, но отказалась. Покончив с ужином, направилась к выходу, но у порога оглянулась. Добрая старушка мыла в чане посуду, напевая псалом. Глядя на ее кроткое лицо, на уютную кухню под старыми сводами, на теплые блики огня, пляшущие на развешанных по стенам сковородах и блюдах, Анна вдруг почувствовала, что ей будет недоставать размеренной монастырской жизни.

«Именно здесь, – подумала она. – Здесь мне следовало схорониться от мира и его тревог. Тут я в безопасности».

Но тотчас вспомнила об обитателях Литтондейла, о женщинах, которые старели, не успев расцвести, об их нечесаных, немытых детях, облаченных в лохмотья, и мысленно сравнила их с мечтательной, влюбленной в Тристана Кэтрин.

«Нет! Я не должна оставаться здесь. Ради дочери я обязана вернуться в мир».

Она вышла в монастырский двор. Было безветренно и душно. Вдали погромыхивал гром. Гроза в конце февраля…

После сырой ветреной зимы и неожиданного тепла долину Литтондейла скрыло свинцовое грозовое облако.

Налетел порыв ветра, зашумел в ветвях, заплясал язычок пламени в лампаде перед статуей святого Мартина посреди двора. Потом вновь все затихло, и Анна услышала, как в церкви монахини поют «Magnificat» 20.

Анна подумала, что и ей, пережившей такую бурю чувств, тоже надлежит возблагодарить Господа и святого Мартина, сохранивших ей жизнь сегодня.

Со стороны монастыря в церковь вел отдельный вход. Миновав его, Анна через ризницу прошла в боковой неф на женской половине.

В церкви было полутемно, горел лишь один светильник на высокой бронзовой треноге, да на пюпитрах монахинь едва теплились крошечные фитильки. Прихожан было немного, и их тени сливались с окутывающим церковь мраком. Запах ладана, оставшийся после дневного богослужения, смешивался с запахом сырого камня.

Близ престола перед раскрытым Писанием стоял священник, сухонький, вечно всем недовольный отец Беренгар. Он служил в монастырской церкви, исповедовал и отпускал грехи, но был столь желчен и сварлив, что монахини старались обращаться к нему как можно реже. Впрочем, для живущего в такой глуши священнослужителя он был довольно образован и неплохо справлялся с обязанностями.

Анна услышала, как он читает:

– О, vos jmnes, qui transitis per viam, attendite videte, si est dolor sicut dolor meus. 21

Когда прежде Анна слышала эти слова, ее охватывала такая грусть, что она не могла сдержать слез. Теперь же, погруженная в свои мысли, она осталась спокойной. Опустившись на колени и молитвенно сложа руки, она попыталась молиться. Молитва всегда успокаивала ее, обращала душу к возвышенному созерцанию и умеряла смятение. Однако – виной тому были события дня или мучительное напряжение из-за необходимости принять важное решение – она не могла сосредоточиться на словах, которые шептали губы. Она твердила молитвы одну за другой, но души ее они не касались.

Священник захлопнул книгу и стал негромко что-то говорить, так что Анна не могла разобрать слов. Но она и не слушала, ибо внезапно увидела на мужской половине коленопреклоненного герцога Глостера. Он молился, не поднимая головы, и Анна, которая корила себя за свое неумение сосредоточиться, ощутила укол совести от того, что ей, несмотря на время, проведенное в монастыре, недостает благочестия, дабы именно сейчас погрузиться в молитву.

Не отрываясь, она смотрела на герцога.

«Он спас меня сегодня, – вдруг внятно произнес голос внутри нее. – Он спас мне жизнь, а я отвергла его. Он оберегал и защищал меня во все это тяжелое время, а я отринула его. Он явился в минуту, страшнее которой не бывает, предложил мне помощь и покровительство, но вновь получил отказ. Что же такого в этом имени – Ричард Глостер, что я готова вновь и вновь говорить „нет“?»

Она вспомнила то, что случилось семь лет назад в Киркхеймском монастыре. Учтивый и галантный вельможа у нее на глазах превратился в обезображенного яростью насильника. Вот оно! Это та точка, откуда берет начало ее недоверие к герцогу. Как избавиться от ощущения, что в глубине души он остается таким же чудовищем, каким она его увидела тогда? Все достойные рыцари, которых она знала, недолюбливали его. Ее отец был свидетелем тягчайшего преступления, какое может совершить благородный человек, – и его совершил Ричард.

«Господь всеблагий и правый! Пречистая Дева Мария! На вашу милость уповаю! Научите меня, как быть. Я не хочу изменять тому, кого по милости вашей встретила на своем пути и звала своим мужем и господином. Однако женщина слаба и не может жить одна в этом мире. Она нуждается в покровителе и защитнике. Но хватит ли моих сил, чтобы и впредь не поддаться житейским соблазнам? Моя дочь, о Господи, не должна ли я ради нее, ради ее блага сказать „да“ человеку, который предложил мне свое покровительство?»

Теперь она уже не смотрела на Глостера и не сводила глаз с Распятия, словно надеясь получить спасительный знак.

Монахини на клиросе затянули псалом, и их высокие голоса удивительно стройно звучали под романскими сводами:

Те lucis ante terminum rerum Creator poseimus ut pro tuaclementia sus presul et custodia 22.

Анна вновь посмотрела на Ричарда. В странной игре света и теней его тело показалось ей еще более согбенным. Коленопреклоненный калека, увечный принц, который стал одним из самых влиятельных людей королевства, переступив через убогость своего тела и заставив склониться перед собой его непокорных недругов, – что за человек он был? Урод и воин, хромой горбун – и пэр Англии. Возможно, та жестокость, зарево которой она когда-то увидела на его лице, всего лишь знак одиночества озлобленной души.

Анна подспудно ощутила жалость к горбуну Ричарду. Его жизнь была беспрестанной борьбой, и он нес свою ношу так же, как и горб на спине.

Служба завершилась. Анна видела, как, осенив себя крестом, поднялся с колен Ричард Глостер, и невольно отступила за колонну. Сейчас она не может с ним видеться, потому что у нее нет для него ответа. На мгновение она задержалась на галерее, опоясывающей внутренний дворик, постояла, наблюдая, как при вспышках молний темная туча наползает на долину. Ощущение тупой ноющей боли в висках смешивалось с мыслью о том, что необходимо дать ответ – и окончательный… – Ричарду.

Анна прошла к себе в келью. Голые стены, узкая кровать, скамья у стены, простой сундук, на котором стоял умывальный таз с кувшином. Над кроватью висело деревянное Распятие. За него была заложена веточка кипариса и ветхий листок с начертанной латинской молитвой. Сколько печальных дней и ночей провела она здесь, сколько слез пролила, сколько чудовищных видений явилось ей в полусне. Теперь она уедет отсюда. Хочет ли она этого? Оставить тихое пристанище, чтобы лицом к лицу встретить жестокую действительность? Пожалуй, хочет.

– Я люблю эту жизнь! – сказала она с вызовом Распятию. – Мне всегда недоставало смирения. Зачем ты создал меня такой, какая я есть?

И тотчас испугалась дерзости своих слов. Она узнавала в себе прежнюю Анну Невиль – строптивую и упрямую. Даже боль утраты не смогла изменить ее.

Анна отвела створку маленького окошка, прятавшегося в глубокой нише. Оно выходило в монастырский садик, и прямо под ним росло дерево груши. Одна за другой полыхали зарницы, озаряя нижний край тучи, нависшей над монастырем. При их вспышках Анна видела крытую черепицей верхушку стены сада, а за нею кровли и крыши первого монастырского двора, резную колоколенку церкви и покатые кровли странноприимного дома, где остановился Ричард.

Вновь раскатился гром. Анна сжала пальцами виски.

– Это невыносимо! Пречистая, как мне быть? Она вновь стала молиться:

– Иисус Христос и все святые, помогите мне!

Немного успокоившись после молитвы, Анна поднялась с колен и стала переодеваться. Мысли ее вновь обратились к Ричарду.

Что же предлагал ей Глостер в обмен на согласие вступить в брак? Уважение, защиту, высокое положение? И, разумеется, любовь?

Изувеченный, жалкий – и очень сильный. Анна не могла не признать, что восхищается им и в то же время побаивается его.

– Но я не хочу итого! – внезапно крикнула она в темноту.

Стремительно поднявшись, она прошлась по келье.

«Пусть я буду одна. Разве не смогу я сама постоять за себя? Я дочь Уорвика! Мне пришлось многое испытать, но я устояла! Ричард когда-то сам сказал, что тот, кто выпрямился, становится вдвое сильнее. И я не беззащитна. К тому же теперь у меня есть мои земли, мои крепости, мои вассалы, наконец. Я смогу, если понадобится, противостоять даже королю!»

Но печальный голос в глубине ее души трезво повторял, что она не может уже оставаться той упрямой и своевольной девчонкой, которая однажды перемахнула через забор и удрала куда глаза глядят. У нее есть дочь, и она последняя, кто впрямую наследует Невилям.

– О нет! – вдруг воскликнула Анна. – Я хочу лишь одного – оказаться в Нейуорте!

Эта головная боль! Она сжала виски и едва не разрыдалась. Увы, она отчетливо сознавала, что назад дороги нет.

Воля короля! В годы войны Роз, в которой сложили головы столько могущественных лордов, совершенно отчетливо обнажилось, что значит противиться его воле. Эдуард в качестве сюзерена вершил судьбы своих вассалов. Так было, когда он решился выдать за Джона Вудвиля, младшего брата своей жены, родовитую герцогиню Норфолк, хотя той и было за восемьдесят и она рыдала от позора, умоляя дать ей спокойно умереть. Маркиз Дорсет, молодой повеса, получил в жены дочь герцога Экзетера, которую ради этого забрали из монастыря, где она уже приняла постриг. А разве герцога Бэкингема не вынудили обвенчаться с Кэтрин Вудвиль, хотя он и был первым лордом Уэльса и потомком королей?

Вспыхнула молния. Гром пророкотал совсем близко. Резкий порыв ветра захлопнул ставень. Сразу стало темно и душно. Анна ощущала такое напряжение, какого не испытывала уже давно.

«Я предлагаю вам дружбу, – говорил Ричард. – Если вам понадобится человек, готовый понести раскаленное железо…»

Эта последняя фраза особенно запомнилась Анне. Когда Ричард ее произнес, у нее невольно сжалось сердце.

«Филип Майсгрейв будет там, где будете вы. Стоит только подумать о нем, как он будет с вами».

При мысли о Филипе на глаза навернулись слезы. Она вынула одну за другой шпильки из волос и, когда они тяжелой копной упали на спину, встряхнула головой.

…Такая привычная, но уже непереносимая боль в груди. Одинокая слеза скатилась по щеке.

– Ты оставил меня, – шептала она. – Что мне теперь делать? Без тебя я всегда была беспомощной…

Ветер вновь качнул ставень так резко, что Анна вздрогнула. Она слышала, как тяжело упали первые капли, потом еще и еще, а мгновение спустя ливень хлынул, забарабанил по кровлям, словно созывая к битве.

Анна вернулась к окну. Там была непроглядная тьма, но она казалась живой и осязаемой из-за потоков воды, заполнивших весь мир. Сквозь эту муть маячил слабый отсвет.

Порыв ветра обдал Анну мириадами брызг. Она ахнула, но не отошла. Мощь стихии всегда завораживала ее.

Ослепительно сверкнула молния. Анна увидела корявые ветви груши, сплошную стену рушащейся воды, за которой едва проступали очертания построек. Где-то там бодрствовал Ричард Глостер.

«Я знаю его самую сокровенную тайну, знаю, что когда-то давным-давно он струсил и предал своего младшего брата Эдмунда. Отец презирал Ричарда за это, и я поступала так же. Он был уродлив, я его не любила, и мне было отрадно смеяться над ним. Господи, как я ненавидела его тогда! Как же вышло, что теперь все изменилось, и человек, которого я считала последним негодяем, стал для меня поддержкой и опорой? И вот теперь, вместо того, чтобы ответить на его притязания решительным отказом, я мучаю себя и колеблюсь».

Сверкнула молния. Дождь полил еще сильнее, хотя это и казалось уже невозможным.

– Филип, – задыхаясь, прошептала Анна навстречу ветру и дождю, – Филип, что мне делать? Разумом я понимаю, что так и следует поступить, но сердце мое противится. Я люблю тебя, Фил!

Глухо и раскатисто прогрохотал гром. Потом вновь кривая молния расколола непроглядный свинцовый мрак.

Анна подставила лицо ветру, сама не зная, что она ищет в этой ночи, о чем вопрошает ее?

– Твоя душа знает о моих сомнениях, и неужели ты не подашь мне знак? Ты всегда помогал мне, возлюбленный мой, что мне делать? Ответь!

От оглушительного удара грома небо словно раскололось. Анна невольно отшатнулась от окна.

Началось настоящее светопреставление. Несколько минут подряд яростные вспышки молний прорезали мрак, рассекали небо, а гром грохотал без умолку, словно весь гнев небес обрушился на бренную землю.

Анна, трепеща, осенила себя крестным знамением.

– Святая Дева! Что это значит?

Внезапно среди раскатов грома и слитного шума дождя она услышала тонкий вскрик:

– Мама!

Не помня себя, Анна выскочила из комнаты и при вспышке молнии увидела бегущую к ней по галерее девочку. Она подхватила ее и прижала к себе.

Дождь шумел, словно река.

Анна подняла Кэтрин на руки и внесла в келью.

– Дитя мое, как ты меня напугала!

Она стащила с нее платье и растерла ледяные ступни. – Мне было так страшно, мама! Я проснулась, а все смотрят в окно. Сестра Геновева молится, и тебя нет. Я боялась, что гром убьет тебя.

Анна укутала девочку в одеяло и стала баюкать. В дверях показалась перепуганная сестра Агата.

– Святой Мартин! Кэтрин здесь?

– Да, матушка. Она сегодня останется со мной. Когда монахиня ушла, они вдвоем устроились на лежанке. Прижимая к себе дочь, Анна вновь почувствовала себя сильной и решительной. Иначе и быть не могло, если с нею ее девочка. Кэтрин сонно пробормотала:

– Только что мне приснился отец. Он что-то говорил мне, но из-за грома я не разобрала слов. А потом проснулась, и мне стало страшно за тебя.

У Анны гулко забилось сердце. Не это ли тот знак, которого она просила?

– Кэт, постарайся припомнить, что говорил отец? В темноте Кэтрин сосредоточенно сопела. Потом Анна почувствовала, что девочка недоуменно пожимает плечами.

– Он говорил о тебе. Мне так кажется. Ведь недаром я побежала сюда. Я испугалась, что гром убьет тебя и ты уйдешь туда, куда ушел папа. Что тогда мне делать? Ведь без тебя я совсем одна, если не считать его светлости, конечно…

Последние слова дочери поразили Анну.

– Почему ты считаешь, что что-то значишь для герцога Глостера?

Голос у Анны сел, и слова она произносила через силу. Вот оно – выпавшее звено в цепи ее рассуждений. Все это время она принуждала себя не помышлять о привязанности Кэтрин к Ричарду.

«Ваша дочь станет принцессой», – сказал он. Кэтрин завозилась и уткнулась головой в скулу Анны. Она невольно охнула. Ричард, однако, довольно чувствительно ее ударил. Анна вдруг вспылила. Как он смел! Он повел себя, как обычный мужлан, сбросивший маску куртуазной воспитанности. Только Филип был другим.

– Матушка, вы станете супругой Ричарда Глостера? Что же сказал Филип дочери такого, что она во тьме кинулась к матери?

– Матушка, станете ли вы женой доброго герцога Ричарда?

«Я просила, чтобы мне был дан знак. И вот – пришла Кэтрин».

– Матушка, почему вы молчите?

– Тебе хочется этого, дитя мое?

– Да! О да! Я так давно мечтала, чтобы это произошло!

– Разве ты уже забыла отца, Кэтрин, что хочешь назваться дочерью герцога?

– Матушка! Что вы такое говорите? Кэтрин едва не вскочила от возмущения.

– Мой отец был самым сильным и прекрасным рыцарем во всем христианском мире, и я каждое утро и вечер поминаю его в своих молитвах, так же, как и братца Дэвида. Да покоятся они с миром. Но, матушка, вы не должны дурно думать обо мне. Ведь даже мать Евлалия говорила, что если вы не примете здесь постриг, то самое лучшее для вас – стать супругой милорда герцога.

«Все это очень странно. Настоятельница знает, что я хочу стать монахиней, и должна быть заинтересована в этом, ибо понимает, что вместе со мной монастырь получит хороший вклад. Почему же теперь она думает иначе?»

– Спи, дитя мое.

– Но вы не ответили мне!

Анна вздохнула.

«Вы знаете, как мы с девочкой привязались друг к другу, – вспомнила она слова Ричарда. – Я бы и к собственной дочери не испытывал большей нежности».

– Да, дитя мое. Возможно, так и будет. Она почувствовала, как Кэт поймала в темноте ее руку и поцеловала.

– Благослови вас Господь, мама?

Анна ощутила невыносимую горечь. Но вместе с тем, приняв решение, внезапно испытала облегчение.

«Все будет так, как решили вы с Кэтрин», – мысленно произнесла она в темноту. Она почти не слушала лепет дочери о том, как будет хорошо, когда герцог Глостер заберет их обеих в Понтефракт. Анна наперечет знала все ее мечты: белый пони, обезьянка, которая умеет танцевать павану, ларчик для одежды, который начинает наигрывать музыку, едва откроешь крышку; и даже огромная чудная рыба дельфин, которую держат в бассейне и которая умеет стоять на хвосте.

Кэтрин вскоре умолкла, прижалась к матери, и по ее ровному дыханию Анна поняла, что девочка уснула.

Гром прогрохотал где-то вдалеке и рассыпался, затихая. Анна тихонько коснулась губами щеки дочери.

«Она нуждается в человеке, который заменил бы ей отца, и она сама выбрала для этого герцога Ричарда».

Стараясь не разбудить дочь. она высвободилась из сонных детских объятий и, укрыв ее, вышла из кельи на галерею. Было тихо, лишь шелестел дождь, да порой позвякивал цепью под навесом Пендрагон. Анна принялась бесцельно прохаживаться из конца в конец галереи. В бледном свете зарниц видны были косые струи дождя да пузырящиеся лужи у статуи святого Мартина.

«Еще не поздно все изменить. Это ведь не окончательное решение».

Однако она знала, что не лгала Кэтрин, говоря, что согласна стать супругой Ричарда Глостера.

«Поистине брак не имеет ничего общего с любовью, – размышляла Анна, невольно ломая руки. – И Ричард прав. когда говорит о нем, как о сделке. Супружество всего лишь одна из сторон жизни, любовь – другая. И если однажды я соединилась перед алтарем с тем, кого любила, то я должна лишь благодарить Бога и всех святых за счастливые дни, что были мне дарованы, и не ропща нести далее свой крест».