— Но мой брат никогда этого не сделает, — смеясь, замечал Ролло, — потому что я никогда не позволю ему этого!

Снэфрид кусала губы. Уж она-то знала, как Атли сблизился кое с кем из христианских священнослужителей, ибо вконец разочаровался в способности языческих богов справиться с его хворью и с готовностью принял бы новую веру. Теперь в Ротомагусе уже было немало обращенных викингов. Но о том, чтобы крестился Атли, Ролло и слышать не хотел. И неудивительно: ее супруг делал все возможное, чтобы его брат и Эмма никогда не соединились ни по закону северян, ни по христианскому обычаю.

С приходом весны Ролло стал разъезжать по своим владениям, нередко прихватывая с собой Эмму, но без брата, ибо в эти месяцы юноша был особенно плох и слабел буквально на глазах.

— Роберт, несмотря на наш договор, снова предпринял попытку похитить ее. Мне гораздо спокойнее, когда залог нашего с ним союза находится при мне, — невозмутимо заявил он Снэфрид, однако Лебяжьебелая видела, как блестят его глаза. — К тому же я хочу, чтобы племянница Роберта воочию убедилась, что мы не бич богов для этой земли, а ее спасение, ибо франки столетиями не могут мирно ужиться между собой. Даже ее вельможные дядья — Каролинг и Робертин — соседст уют не лучше, чем два лемминга в одной норе.

И вновь Снэфрид одиноко запиралась в своей башне, копя слепую ярость. Чтобы дать выход бурлящим в ней темным силам, ей случалось своими руками убивать рабов. Это несколько очищало ее душу, но среди викингов поползли скверные слухи. Когда она выезжала поохотиться, окрестные жители, завидев ее, опрометью разбегались. В конце концов к ней явился Атли и резко потребовал, чтобы она прекратила истязать невольников. Он искал слова, чтобы убедить ее уняться, но они никогда не ладили друг с другом, к тому же Атли твердил вслед за христианами, что рабство — позор и нуждается в отмене. Снэфрид сочла это болезненным бредом. Мир рухнет, если раб не омоет своему господину ноги после долгой дороги. Поэтому она попросту расхохоталась Атли в лицо. Тот, однако невозмутимо довел до ее сведения, что, если она не прекратит бесчинствовать, он будет вынужден поведать самому Ролло о кровавых забавах его прекрасной финки. Хилый мальчишка смел угрожать ей — королеве Нормандии!

Снэфрид без промедления указала ему выход из и башни, однако вынуждена была отступиться, если не считать того, что всех невольников в ее усадьбе нещадно выдрали кнутами, чтобы отбить охоту молоть языком о том, что происходит за стенами бывшего монастыря.

Ведал ли о происшествии Ролло или нет, но он ничем не показал этого. Казалось, ничто его сейчас не занимает, кроме рыжей пленницы. Простодушие его не знало границ — он подолгу рассказывал Снэфрид, как эта девушка выучилась превосходно ездить верхом, как усваивает их язык и каким восхитительным даром наделили ее боги — она поет, словно птицы Валгаллы!

Снэфрид слушала с улыбкой, ничем не проявляя своих истинных чувств.

— Неплохо, что эта девушка тебя так забавляет, Рольв!

Он кивал, уже погруженный в размышления, глядя перед собой невидящим взглядом. Порой Снэфрид требовалось все умение, чтобы обратить его внимание на себя. И все же до сих пор ей удавалось снова и снова исторгать у него этот похожий на приглушенный львиный рык стон блаженства в минуту любовной близости. Она подмешивала в его питье всевозможные любовные снадобья, шептала над спящим заклинания… Она знала странную силу своих глаз — порой, сосредоточившись, она могла причинить человеку боль даже на расстоянии. Но не внушить любовь. И когда Ролло, словно бы разом устав и замкнувшись, рывком вскакивал на коня и уносился в город, к Эмме, ей оставалась одна бессильная ненависть. Даже медвежьи объятия немого Орма, с которым она иной раз утоляла свою тоску, не приносили ей облегчения.

И тогда она принялась будить ревность Атли. Это было нелегко, ибо мальчишка не доверял ей. Снэфрид приходилось взвешивать каждое слово, быть мягкой, сдержанной и убедительной. В конце концов ее усилия возымели свое действие. Обычно спокойный, вяловато-болезненный юноша внезапно потребовал, чтобы Ролло оставил Эмму в покое. И тот вынужден был подчиниться. Их совместные поездки прекратились, однако он по-прежнему осыпал ее подарками, охотился вместе с нею, бдительнее прежнего охранял ее.

— Вскоре они поженятся, — говорил он теперь Снэфрид. — Принцесса франков войдет в нашу семью, и я намерен приручить ее. Этот союз даст моему брату права на трон даже в глазах франков.

Снэфрид не верила ни единому звуку его речей. Она уже знала, что Эмме сошло с рук даже убийство старого кормчего Ингольфа. Тех, кому Ролло отдал девушку на потеху, он сам же впоследствии отдалил от себя, словно возненавидев.

Среди них оказался и датчанин Рагнар, который прежде был одним из его ближайших соратников. Сам Рагнар рассказал об этом Снэфрид, ибо датчанин, в отличие от многих, не примирился с рыжей христианкой и не испытывал к ней никакого почтения. Рагнар стал верным человеком Снэфрид, ибо глядел на нее влюбленными глазами, она же была по-особому приветлива с ним, полагая, что когда-нибудь этот строптивый викинг пригодится ей.

Так и вышло. Когда Ролло двинулся походом на Бретань, Рагнар исполнял обязанности его поверенного на франко-нормандской границе, но едва Снэфрид кликнула его, явился тотчас. В эту пору новые викинги вторглись во владения Ролло, воспользовавшись его отсутствием. Сильный флот данов поднялся по Сене и осадил Ротомагус.

Вот когда выяснилось, что без Ролло Атли почти ни на что неспособен. Он был неплохим правителем, оставаясь в тени брата, но сам не сумел организовать должный отпор захватчикам. Свирепые викинги Ролло ни в грош не ставили болезненного юношу, более того — под прикрытием датского флота они и сами не прочь были пограбить. И тогда Атли впервые пришлось обратиться за помощью к Снэфрид. Она была признанной воительницей и к тому же супругой Ролло. Перед ней трепетали, и ее слово много значило для нормандских викингов. Однако Снэфрид не ответила ему ни да ни нет. Данам известна дурная слава Белой Ведьмы, и они не тронут Снэфрид в ее башне. Она же со дня на день ожидала падения Ротомагуса — дня, когда датчане перережут глотки Атли и его невесте. Ведь Ролло так далеко и ничем не сможет помочь. Снэфрид даже выставила на дорогах заставы, дабы никто не пробился к ее мужу с известиями.

И тогда к ней снова тайно явился епископ Франкон, еще один недруг, считавший Снэфрид ведьмой и подбивавший Ролло развестись с нею.

Когда он появился у Снэфрид, она лишь посмеивалась, глядя, как святой отец крестит углы и поминутно хватается за ладанку с мощами на груди. Но едва он заговорил, ей стало вовсе не до смеха.

— Ты не желаешь нам помочь, госпожа, — тотчас после приветствия заявил он. — Не думаешь ли ты, что это придется по вкусу твоему супругу?

— Что может сделать столь слабая женщина? Ведь и меня саму даны могут захватить в любой миг, — растягивая по обыкновению слова, ответила она.

Но этот жрец глядел на нее, словно видел насквозь, что творится в ее душе.

— Ты можешь многое, госпожа. И мы оба это знаем. Атли не тот герой, чтобы викинги, сражаясь за него и вместе с ним, могли рассчитывать на место в вашей Валгалле… Ты иное дело — ты жена самого почитаемого предводителя. К тому же нам известно, что друг Ролло Ботольф Белый выступил к нам из Байе. Однако он может не успеть. И тогда именно тебя, узнав о твоем бездействии, он обвинит в измене. А твой супруг весьма и весьма считается со словом старого друга его отца. Подумай и о следующем. Демоны, которым вы поклоняетесь, не наделили тебя способностью производить потомство, но Ролло смирился с этим, сделав своим наследником брата Атли. Если юноша погибнет, —долго ли ты останешься женой Ролло, Снэфрид Лебяжьебелая? Что тогда делать Ролло, как не посадить по левую руку от себя ту, что даст ему наследника?

Снэфрид сцепила за спиной руки так, что затрещали суставы. В глазах ее плескалась лютая ненависть.

— Но и это далеко не все, — размеренно продолжал Франкон. — Рагнар Датчанин с войском совсем рядом, в Эрве. Атли отправил к нему гонца еще тогда, когда кольцо осады не замкнулось. Известно, что Рагнар своеволен и не слишком надежен, но пора бы ему уже быть здесь. Если, конечно, он не намерен прогневать Ролло или вызвать твою немилость.

Последние слова Франкон произнес с особым нажимом.

— Откуда мне ведать, может быть, норны мешают прибыть Рагнару? Не исключено, что он не может увести войска, опасаясь удара со стороны Роберта.

Епископ собрал в горсть зерна своих аметистовых четок.

— Роберт не переступит рубежи, опасаясь за жизнь племянницы. Он умен и понимает, что, если падет Руан, даны двинутся по Сене к его городу Парижу. Видит Христос, ему куда выгоднее, чтобы язычники защищали его от язычников.

— Но что могу я? Ты переоцениваешь мое могущество, Франкон.

Епископ поднялся.

— Рагнар будет здесь по первому твоему слову, госпожа. Кому не известно, что он предан тебе, как цепной пес. Твою усадьбу не осаждают, так что подумай о том, как объяснить Ролло, почему ты приказала Рагнару лишить помощи Атли.

Он вышел, оставив дух застарелого ладана и свечного воска. Снэфрид, поморщившись, плюнула ему вслед. Но вскоре впала в задумчивость. Этот прислужник Распятого знал больше, чем следовало. Не отправить ли епископа Франкона к его Господу? Тем более что многие решат, что это сделали даны, когда он под покровом ночи возвращался в осажденный город. Однако мгновение спустя она передумала. Возникнут новые подозрения. Ежели Франкону известно, что она велела Рагнару не препятствовать его соотечественникам, то об этом могут знать и другие… К тому же Франкон прав — жизнь Атли является залогом прочности ее союза с Ролло.

И Снэфрид вновь ощутила тяжесть кольчуги на плечах. Она немедленно отправила к Рагнару гонца, а затем и сама выехала навстречу.

Именно она повела его людей на защиту ненавистного города. Ее стрелы пронзали вопящие тела, рука тяжко ныла в ремне щита, отражая все новые удары. Вскоре они начали теснить данов, и Снэфрид уже была готова, воспользовавшись суматохой, пустить еще одну стрелу — в рыжеволосую девушку, которую давно заметила на стене среди защитников города, но ей помешал Ботольф. Неожиданное его появление отвлекло Снэфрид, миг был упущен, а ненавистная рыжая затерялась в толпе.

Ботольф с нескрываемой подозрительностью отнесся к столь странной медлительности Снэфрид и Рагнара. Его крохотные синие, твердые, как гвозди, глазки сверлили женщину так пристально, что она не на шутку забеспокоилась. Внешне оставаясь невозмутимой, она решила снять с себя подозрения, возглавив погоню за отступавшими к морю датчанами. Рагнар без раздумий последовал за ней и не раз рисковал жизнью, прикрывая ее собой во время кровавых абордажных схваток. Снэфрид была благосклонна к нему, сама перевязывала его раны, но не допускала ни малейшей вольности с его стороны. Рагнар был ей еще нужен, а Снэфрид взяла за правило — никто из мужчин, с которыми она порой утоляла нетерпение плоти, не должен оставаться в живых. Она потчевала их ядом, убивала во время сна или отправляла по их следам Орма. Великан был единственным, кого не постигла злая участь. Но он был нем и безгранично предан. Рагнар же, несмотря на страсть, читавшуюся в его глазах, был слишком своеволен и непредсказуем. К тому же Лебяжьебелая не желала его смерти.

Снэфрид вернулась в Ротомагус незадолго до прибытия Ролло. Атли встретил ее с великими почестями, устроив пир в ее честь. Даже Франкон был вынужден велеть ударить в колокола при ее въезде в город. На пиру Лебяжьебелая сидела выше всех воинов и предводителей, однако в душе ее царил мрак — из-за рыжеволосой франкской девицы. Она чувствовала себя оскорбленной ослепительной юностью Эммы, ее красотой и осанкой прирожденной властительницы. Отложив баранью кость, которую усердно обгладывала, Снэфрид из-под опущенных ресниц стала наблюдать, как эта девушка изящно ест, касаясь пищи самыми кончиками пальцев, как с аппетитом, но без жадности отдает должное каждому блюду, как ополаскивает руки в чаше с душистой водой, которую держит прислуживающий ей мальчик. В груди Снэфрид выше прежнего поднялась волна бессильной ненависти. Она решилась. Она сжалась в комок, подобрала колени, вызывая ту тупую, разрушающую силу, после обращения к которой придется несколько суток в полном кошмаров оцепенении провести в постели. Снэфрид понимала, что не следует этого делать, это ни к чему не приведет, но уже не могла отказать себе в наслаждении причинить страдание рыжей. По вискам ее заструился пот, руки, державшие кубок, наполненный чистой водой, задрожали. Снэфрид не отрываясь смотрела на воду, и та вдруг стала исходить тонким паром, шевелиться, словно намереваясь закипеть. И тогда поверх золоченого края кубка она коротко взглянула на Эмму. О, это сладкое мгновение!

Девушка уронила чашу с вином и схватилась за ворот, задыхаясь. Глаза ее сначала расширились, потом закатились, блеснули белки, и, хватая воздух, она стала заваливаться набок, на руки Атли, испуганно подхватившего ее.

Всему помешал Ботольф. Только он один из присутствующих был свидетелем, как давным-давно Снэфрид тем же способом пыталась избавиться от Ингольфа Всезнайки. И он знал, что следует делать. Зайдя сзади, он что было силы рванул Снэфрид за косы, опрокинув ее на пол вместе с тяжелым креслом.

Теперь Лебяжьебелая уже не шевелилась. С этой секунды она была бессильна, как мертвая мышь. Сквозь гул в ушах она слабо различала крики, ругань, топот тяжелых сапог. Словно в сотне миль от нее, Рагнар кинулся на Ботольфа… Ничего удивительного: стычки на пирах викингов были столь обычными, как руны на их клинках. Главное, чтобы никто не понял, почему Ботольф сделал то, что сделал, а сам он держал бы язык за зубами… Она думала об этом все время, пока люди Рагнара несли ее в закрытых носилках к башне. Снэфрид скрипела зубами, чтобы не завыть от нестерпимой боли в голове, не было сил пошевелить даже пальцем. С трудом она заставляла себя вслушиваться в слова Рагнара.

— Подумать только, старый пес из Байе так нализался, что посмел поднять руку на саму королеву! Клянусь Рыжебородым, если бы нас не разняли, я вздернул бы его оскаленную башку на свою пику, отправляясь встречать Ролло!

Он склонился к ней.

— Что он сделал с тобой, Лебяжьебелая? Я боялся, что он повредил тебе спину. Ты была будто неживая…

Но на третий день Снэфрид уже поднялась на ноги. Взглянув на себя в зеркало, она увидела темные круги под глазами, сухие морщины в углах губ. Слава богам, что в ее волосах не видна седина. Справившись об Эмме, она убедилась, что с той все в порядке. Очнулась после обморока, день промучалась с мигренью и опять поет. Снэфрид сжала кулаки. Выходит, она стала слабеть, если эта сила не причиняет вреда никому, кроме нее самой. Она словно состарилась на десять лет за те короткие мгновения.

И вновь она брала ванны из молока ослиц, рабыни растирали ее тело благовонными маслами, по ночам она спала на досках вместо перин, покрывая лицо ломтями печени свежеубитых животных, имеющей свойство разглаживать кожу. Она пила теплую кровь ягнят — она молодит, насыщала волосы смесью из истолченных трав, яиц и сливок, а затем полоскала их в теплой розовой воде с уксусом, так что они блестели, как серебро. И когда она выехала верхом навстречу Ролло, никому бы и в голову не пришло, что это та бессильная, утомленная походом и измученная болью женщина, которую Рагнар Датчанин несколько дней назад доставил из Руана…

Снэфрид вздрогнула, услышав стук открывшегося ставня. Ветер усилился. Теперь он неистово завывал, срывая черепицу с крыши. Женщина поднялась с ложа. Она озябла, в покое было темно. Время зажигать свечи. Да и пора узнать, привела ли нищенку старая Тюра.

Снэфрид хотела было закрыть ставень, но отдаленный шум, донесшийся со стороны города, привлек ее внимание. Она слышала обычный перезвон колоколов в церквях христиан, но теперь к нему примешивались и хриплые звуки рогов. Город сиял огнями.

— Что там происходит? — пробормотала Снэфрид. Не послать ли гонца, чтобы выяснить, в чем дело?

Негромкий стук в дверь отвлек ее. Снзфрид улыбнулась: это робкое, едва слышное царапанье могло принадлежать только силачу Орму, ее слуге и любовнику.

Когда она открыла, они обменялись взглядами, гигант накинул ей на плечи темное покрывало. В усадьбе стояла тишина, огонь горел лишь у ворот, на сторожевой вышке маячила тень воина. По двору, дабы никто не смел ни войти, ни выйти, бродила гигантская пятнистая кошка — редкостный леопард. Он уже дважды набрасывался на слуг, и его боялись не меньше, чем самой хозяйки поместья. Даже вооруженные стражники не решались спускаться с галереи над воротами, когда Орм выпускал из клетки этого хищника.

Зверь потерся о бедро Снэфрид, словно ручной котенок, и басовито замурлыкал. Лебяжьебелая приучила его брать пищу у нее из рук. Кроме нее хищник признавал только Орма, который чистил клетку и кормил его, когда хозяйке было недосуг.

Оставив зверя во дворе, Снэфрид стала спускаться в подземелье. Здесь царил полный мрак, ступени были выщерблены, пахло плесенью, но Снэфрид шла уверенно. Орм же отставал, оступаясь на старых камнях. Его всегда поражало умение госпожи ориентироваться в темноте. Но вскоре впереди, за дверью у входа в крипту, стал угадываться свет. Орм невольно прищурился, когда дверь распахнулась и Снэфрид решительно шагнула в проем.

Крипта, подземная молельня христиан, сейчас ничем не напоминала о своем первоначальном назначении. В слабом свете коптящей лампы в углах выступали толстые колонны, поддерживающие свод в форме ручки корзины. На стенах еще оставались неясные следы росписи, правда, лишь под самым сводом, так как внизу краски совершенно облупились от сырости. Бородатый Бог Отец в нимбе и с греческим крестом над теменем с осуждением глядел на пришельцев глубоко посаженными византийскими глазами.

Теперь это место было избрано для тайных и нечистых дел женщиной, слывущей ведьмой. На поставцах вдоль дальней стены виднелись черепа людей и животных — лошадей, клыкастых кабанов, длиннорогих туров. На вбитых в роспись свода крюках висели высушенные тушки летучих мышей, некоторые чудовищно огромные, с мордами выходцев из преисподней. Комки белой глины на широком столе, чучело филина, еще какие-то кости, а также ножи — из лучшего металла, сверкающие, как драгоценности, среди этих омерзительных предметов.

Там, где прежде на небольшом возвышении располагался алтарь, теперь стоял бронзовый стол на изогнутых ножках, немного вдавленный посередине и имеющий в центре отверстие. К нему-то и направилась первым делом Снэфрид, коснувшись металла не менее, ласково, чем перед тем гладила зверя. Только после этого она взглянула на маленькую изможденную женщину, кормившую грудью завернутого в тряпье младенца. Рядом с ней на корточках сидела старая Тюра, что-то монотонно напевая, раскачиваясь и громыхая костяными амулетами, подвешенными на просмоленной бечеве, ; к ее клюке. Почувствовав на себе взгляд Снэфрид, Тюра, ; подмигнула ей и, не переставая напевать, кивнула в сто рону нищенки.

Снэфрид приблизилась и увидела ужас в ее глазах. Веки женщины были изъедены болячками, сбившиеся колтуном волосы свисали набок, подхваченные убогим подобием заколки. Но ребенок у вздувшейся от молока груди был крупный, лобастый, с чистой кожей.

«Даже таким тварям боги даруют способность производить потомство. Даже таким, но не мне», — промелькнуло в ее мозгу.

Нищенка, дрожа, безотрывно глядела на госпожу с небывалыми разноцветными глазами.

— Пресветлая, — залопотала она срывающимся голосом, — благородная госпожа! Молю, во имя Господа, скажи, что станется с моим дитятей?

«Поздно же ты спохватилась. Об этом следовало думать раньше, до того как ты решилась принести его».

— Сколько у тебя детей? — спросила Снэфрид. Та заморгала, пытаясь улыбнуться синими губами.

— Много… Много живых, а некоторых уже прибрал Господь.

— Какое же тебе дело до этого? Я дам тебе за него желтый металл. Ты сможешь целый год есть сама и кормить своих щенков.

— Желтый металл?! — женщина, казалось, была поражена. На ее тупом лице появилось выражение благоговейного ужаса и восторга.

— Но ты никому не скажешь, куда отнесла дитя.

— Никому, божественная дама, нет!

Она выпрямилась на коленях и попыталась поймать руку Снэфрид, но та резко отдернула ее, словно замахнувшись для удара. Нищенка тотчас съежилась, втянув голову в плечи. Когда она открыла глаза, беловолосая красавица протягивала ей золотой солид. У нищенки загорелись глаза. Она слышала о существовании золотых монет, но эта была первой, которую она видела воочию. Когда желтый металл лег в ее ладонь, она вздрогнула, словно он таил в себе жар огня, которым светился.

Она так жадно вглядывалась в монету, что не обратила внимания, как продолжавшая напевать Тюра взяла у нее ребенка. Оторванный от груди младенец мяукнул, как котенок. Старуха зашикала и ткнула ему в губы вместо соски кусок сырого мяса.

— А теперь убирайся, — властно велела Снэфрид. Нищенка вновь попыталась встать на колени и поцеловать ноги щедрой красавицы.

— Покажи ей дорогу во двор, — приказала Снэфрид Орму.

Он на какой-то миг вгляделся в нее, затем понимающе кивнул.

Вернувшись вскоре, он помог развести огонь в печи и установить вокруг жертвенного стола тяжелые кованые треножники. Сама Снэфрид с заклинаниями зажгла толстые желтые свечи. Голос ее звучал монотонно и напевно. Старая Тюра, подвывая, вторила ей. Мерное течение ритуала не нарушили даже долетевшие извне вопли ужаса и боли и яростный рык леопарда. Только Орм, опустившись на каменный выступ стены, осторожно прислушивался.

К тому, что должно сейчас произойти, Орм относился без трепета. Он еще не забыл, как и сам в походах иной раз забавы ради подбрасывал и ловил детей франков на острие копья. Любой отпрыск врага может вырасти воином, а Один не гневается, получая в жертву нежное мясо. Поэтому он спокойно наблюдал, как Снэфрид, взяв роскошный сосуд — христианскую чашу для причастия, всю в крупных самоцветах, — поставила ее под отверстием в столе. Младенец уснул было на руках завывающей Тюры, но заплакал и засучил слабыми ножками, едва его раскутали и уложили на холодный металл жертвенного стола.

«Мальчик, — сухо отметила Белая Ведьма. — Сын, которого не пожелали послать мне боги».

Ее сердце мучительно заныло от отчаяния и ненависти. Крик ребенка резал слух.

Словно тень летучей мыши, носилась по крипте старая Тюра, творя в воздухе колдовские знаки, хриплым шепотом бормоча ужасающие заклинания.

Снэфрнд отпустила концы покрывала, и оно медленно сползло к ее ногам. Золотая парча платья вспыхнула в свете свечей. Медленно, преодолевая бешенство, вызванное плачем младенца, она стала распускать шнуровку.

— Орм, оставь нас! — неожиданно приказала она.

Великан нахмурился, но повиновался. Снэфрид всегда гнала его в решающую минуту, и это его сердило. Ему страстно хотелось взглянуть, как происходит жертвоприношение, но Белая Ведьма была неумолима. Что ж, его награда не за горами. После тайных обрядов Снэфрид всегда бывала особенно чувственной, и еще сегодня он подомнет под себя это припахивающее свежей кровью ослепительное тело.

Когда он, выходя, приоткрыл дверь, вновь стал слышен истошный вопль нищенки. Снэфрид улыбнулась. Она не так глупа, чтобы оставлять свидетеля. На рассвете Орм подберет останки, а солид нищенки достанется ему за труды. Преданный, верный, как сталь, немой. Она ощутила томительную дрожь, вспомнив, каково чувствовать на себе его тяжесть, Ролло куда легче…

— Ролло… — прошептала она. — Я всегда буду молодой для тебя.

Она сбросила через голову полотняную рубаху. Ребенок исходил хриплым писком. Отвратительный, багровый от натуги червяк!..

— Какое орудие подать, госпожа? — спросила Тюра, глядя на точеные бедра ведьмы с завистливой ненавистью.

— Трехгранный нож.

Твердая рукоять приятно охладила ладонь..

— О великая Хель! — зашептала Снэфрид. — Ты получишь сегодня свое, но меня не тронь. Я отдаю тебе это дитя, чтобы ты не зарилась на мою красу. Мое время еще не пришло, о владычица смерти. Идум, Идум, душа юности, пусть сок твоих дарующих молодость яблок насытит кровь этого ребенка и войдет в меня!..

Она вознесла нож, на миг подняла глаза к потолку и хищно улыбнулась бессильному Богу христиан. Пусть глядит, если ничем не может помешать…

Короткий удар — и слабая жизнь поддалась стали. Тонкий писк, короткая конвульсия — и хруст вспарываемой плоти и хрящей. Сердце еще билось, когда ведьма жадно впилась в него зубами. Чужая жизнь, душа, юная сила должны были войти в нее. Она верила в это, знала, что так и случится, и испытывала острое наслаждение. Нежное, сладкое мясо — его не сравнить ни с одним из изысканных яств. Плотный комочек чужого естества, дающий новую молодость… Внутренности младенца еще дымились в сыром воздухе крипты. Тяжелые капли мерно падали в драгоценную чашу под жертвенным столом…

Старая Тюра приблизилась к жертвеннику и склонилась над тельцем. Однако даже она не умела предсказывать будущее по внутренним органам жертвы и теперь с любопытством и ожиданием глядела на Снэфрид, слизывавшую кровь с рук. Наконец та опустила глаза — и отшатнулась. Безобразная гримаса исказила лицо Лебяжьебелой. Старая ведьма попятилась в ужасе.

Одно и то же! Всегда одно и то же! Отливающий перламутром ком внутренностей лег налево, и только крошечная темная печень лежала по другую сторону тела, а это ясно предвещало полное одиночество… Даже кровь не брызнула в нужную сторону… Так уже бывало не раз, но Снэфрид не желала в это верить…

— Быстрее, быстрее! — торопила ее старая Тюра. — Пока он еще теплый, пока в нем еще есть искра живого!

Да, Снэфрид следовало спешить. Она наклонилась, погрузив лицо в теплое разверстое чрево, умывая его мягкой человеческой требухой, впитывая кожей юность свежей крови. Шея, грудь, живот, ягодицы — асе должно отведать свежей мякоти… В какой-то миг, взглянув в бескровное личико младенца, Снэфрид вздрогнула. В широко открытых глазах без белков застыло выражение недоумения…

— Теперь ты во мне, — почти беззвучно шептала Снэфрид. Звуки стекавшей в чашу крови казались ей слаще песен валькирий. Они значили одно: молодость, сила, жизнь, красота, любовь…

Старая Тюра повизгивала от удовольствия, наблюдая, как ее госпожа омывает себя кровью. Она не желала отстать от нее, кое-что доставалось и ей.

Стук капель прекратился.

— Взгляни, довольно ли там? — в экстазе простонала Белая Ведьма.

Старуха юркнула под стол и сейчас же появилась, держа сосуд с кровью. Снэфрид дрожащими руками приняла его. Ее глаза светились безумием, зубы скалились в потусторонней улыбке.

В этот же миг раздались сильные удары в дверь. Обе женщины вздрогнули и переглянулись.

— Как Орм смеет тревожить меня в такое время? — гневно вопросила Снэфрид. — Да пусть хоть настанет день Рагнарек — никто не смеет чинить мне помехи!

Старуха глядела на нее, выпучив лягушечьи глаза.

— А не Ролло ли это?

Холодом окатило и Снэфрид. Она вся в крови, и повсюду здесь кровь… Что сможет она сказать мужу?

Стук в дверь становился все более настойчивым. Чаша задрожала в руках у Снэфрид. Старуха хоть и была напугана не менее Белой Ведьмы, но сохранила присутствие духа.

— Да хранит нас Урд! Ты все равно должна это выпить, Снэфрид. Я же пойду и узнаю, что случилось.

Зубы у Снэфрид стучали о край сосуда, пока она пила. Кровь потеряла привычный вкус, она глотала ее через силу, давясь и расплескивая на грудь, в то время как расторопная Тюра гасила свечи, присыпала золой огонь в очаге, дабы во мраке нельзя было разглядеть, чем занята здесь супруга правителя Нормандии. Однако она переусердствовала и едва добралась до двери в кромешной тьме.

В эти минуты Снэфрид, не боявшаяся ничего на свете, испытывала настоящий ужас. Мрак подземелья, уплотнившись, вдруг стал сжиматься вокруг нее. Она умела видеть в темноте и постепенно стала различать очертания предметов, и тем не менее ужас не покидал ее. Кровь младенца, сворачиваясь, высыхала на ней, разъедая нежный шелк ее кожи. Она смутно различала детский труп на бронзовом столе перед собой. Внезапно, повинуясь порыву, она схватила его и отшвырнула в сторону, услышав, как он мягко ударился об стену.

— Я ничего не боюсь, — твердо проговорила Снэф-рид и вдруг поняла, что если Ролло войдет сюда…

Бадья с водой стояла совсем недалеко. С остервенением она принялась смывать с себя кровь. Какая жалость, она не успела как следует впитаться! Пожалуй, вскоре придется снова повторить обряд, но сейчас главное, чтобы Ролло ничего не заподозрил…

Когда блеснул тусклый свет и с горящей плошкой в руке появилась Тюра, Снэфрид была уже одета. Старуха одобрительно кивнула, оглядывая ее.

— Вот здесь еще пятно. И здесь…

— Отстань. Скажи… это он?

— Нет, но хорошо, что ты готова. Где труп?

Снэфрид стукнула кулаком по столу.

— Как же Орм посмел! Если это не Ролло…

— Он прислал за тобой, моя светлокудрая валькирия… Ролло требует тебя в Руан. И явился за тобой этот бешеный, Рагнар. В поисках тебя они едва не разнесли все имение. К тому же на одного из людей Рагнара напал твой пятнистый зверь. Они изранили и связали его, а Орм был прав, подняв тревогу. Поспешим. Они ждут тебя во дворе.

Снэфрид стерла с подбородка мазок крови. Сейчас она испытывала облегчение. Рагнар — не Ролло. Пусть подождет. В ее движениях вновь появилась прежняя плавная медлительность. Откинув назад испачканные кровью волосы, она стянула их в узел на затылке и не спеша закуталась в покрывало. Подземелье она покинула величественно, как истинная королева.

— В чем дело, Рагнар? Почему такой шум?

Датчанин со всех ног бросился к ней через весь двор. Искры летели от его факела. Остановившись, он продолжал дышать тяжело и разгоряченно.

— О, я испугался! Этот зверь кого-то загрыз. А тебя нигде не было…

— Этот зверь мой. И ты ответишь за то, что причинил ему зло, — ледяным голосом оборвала его Снэфрид.