ГЛАВА 1

Ложе было широким, с вырезанными в изголовье по скандинавскому обычаю лошадиными головами. Пушистый песцовый мех покрывал его сплошной серебрящейся массой, спускался к плитам пола пышными хвостами. Здесь, у коротких точеных ножек ложа, валялось скомканное второпях платье из золотой парчи и тяжелая мужская одежда из кожи, грубые сапоги со шнуровкой, мощный меч, в рукояти которого кровавым огнем рдел рубин. А на ложе, сплетясь в жарком объятии, ритмично двигались два обнаженных тела.

Наконец мужчина глухо застонал сквозь зубы, и тотчас ему ответила женщина — коротко взвизгнув, она изогнулась, урча, как дикий зверь, — и опала, погрузившись в мех. Теперь они лежали, тяжело дыша, и лишь холодные порывы ветра, влетавшие в распахнутое узкое окно, сливались с их дыханием. Мужчина приподнялся на локтях и откатился, перевернувшись на спину. Закрыв глаза, он еще какое-то время лежал, успокаивая дыхание. На светлом фоне ложа его мускулы выделялись особенно рельефно, мощная грудь вздымалась. Приподнявшись, женщина с тихой полуулыбкой вгляделась в него. В этой улыбке светилось торжество. Мелкие, как у хищника, зубы блеснули сквозь полуоткрытые чувственные губы. Глаза были необычные — широко расставленные, миндалевидного разреза, один — светло-голубой, другой — блестящий, аспидно-черный.

— Сама Фрейя кружит нас, не так ли, Рольв?

Она провела рукой по его резко очерченному лицу, по сильному подбородку, шее, запустила пальцы в разметавшиеся темно-русые волосы.

— Что ты сказала? — не открывая глаз, спросил он.

— Я говорю, что боги создали нас друг для друга.

И словно не веря в то, что сказала, женщина спросила:

— Ты любишь меня как прежде, Рольв?

Он чуть улыбнулся.

— Порой ты смешишь меня, Снэфрид. Я провел с тобой три дня и три ночи после похода на Бретань. Мои люди заждались меня, а ты все еще спрашиваешь, люблю ли я тебя. Разве я не доказал это?

Он говорил сонно, не открывая глаз, и от этой его медлительности кровь вновь закипала в ее жилах. Она вновь хотела его. Ей было мало. Всегда. Подчас ей казалось, что она готова загрызть его, как волчица, лишь бы он не

— Довольно, — вдруг резко проговорил Ролло, когда она вновь начала ласкать его. Отведя обнимавшие его руки, он встал. — Не сердись, Снэфрид, мне пора возвращаться.

Он подошел к окну и потянулся всем телом навстречу вздоху ветра, разметавшему его длинные волосы. Он был очень высок, тяжелые мускулы, словно змеи, сплетались под блестящей смуглой кожей. Снэфрид зарылась лицом в мех, чтобы не видеть его, чтобы побороть искушение броситься, обвить его, прижаться всем телом. Когда она справилась с собой, он по-прежнему стоял у окна. Она знала, куда устремлен его взгляд. Отсюда, с возвышенности, где располагалась башня, город ее властелина был виден как на ладони. За эти дни, проведенные в ее объятиях, и страсть, и нежность прискучили ему. Его энергия требовала иного выхода — там, в городе, на который он глядел, на земле, которую он покорял для себя. Снэфрид понимала это, но не могла удержать тоскливого вздоха. Она снова должна остаться в одиночестве, созерцая из башни чужие земли, которые отнимали у нее мужа, глотая ветер и томясь ожиданием.

Словно прочитав ее мысли, Ролло сказал:

— Не сердись, моя Снэфрид. Мне пора уезжать.

Женщина гибким движением встала. У нее была ослепительно белая кожа, пышная грудь с голубыми прожилками вен и розовыми, как цветы повилики, сосками, плоский живот никогда не рожавшей женщины. Снэфрид Лебяжьебелая, жена викинга, покорившего земли Нормандии, была бесплодна. Светлые волосы окутывали ее, как облако, ниспадая до колен и завиваясь на концах пышными кольцами. Она была поразительно хороша собой, но сейчас Ролло глядел не на нее. Беззвучно приблизившись, она встала рядом. Осенний ветер был свеж, нес с собой запахи умирающей зелени и легкие, блестящие паутинки. Он гнал по небу осенние облака, а под ними, то вспыхивая на солнце, то покрываясь сумрачной тенью, извивалась, уходя в туманную дымку у горизонта, самая широкая река франкских земель — Сена. Пересекая просторы необъятной равнины, усеянная многочисленными островками, она описывала сверкающую сталью дугу, над которой темной зубчатой массой высился город.

На него-то и глядел викинг, позабыв о стоящей рядом прекрасной нагой женщине. Это была его столица, которую он поднял из руин и пепелищ, доставшихся ему восемь лет назад. Понадобились почти титанические усилия, чтобы, несмотря на нескончаемые войны, которые ему приходилось вести с франками и со своими соотечественниками, вдохнуть жизнь в это скопище обгорелых камней и жалких глинобитных лачуг. Старый город Ротомагус, который викинги называли Ру Хам, — усадьба Ролло, или Ру — так именовали своего правителя-чужеземца вернувшиеся в эти края франки, переделав и скандинавское Ру Хам на свой лад — в Руан. И теперь на месте прежних руин свезенные викингами отовсюду каменщики восстанавливали римскую стену, возводили дома, отстраивали христианские храмы, прежде разграбленные и опустошенные. Ближайшим советником язычника Ролло стал христианский епископ Франков, первым признавший власть конунга и даже просивший его взять под защиту то, что осталось от былого Ротомагуса. И язычник оправдал упования епископа. Он защитил этот город, вернул в него людей, собрал мастеров и принялся возрождать его. И сейчас, когда Ролло глядел на вздымающуюся над рекой линию гранитных укреплений, на покатые кровли жилищ, на мачты выстроившихся у пристани кораблей, даже на кресты церквей христиан, он испытывал истинное удовлетворение, и его серые глаза светились гордостью. Иначе относилась к этому городу Снэфрид. Она не пожелала даже жить в нем, предпочтя устроить свое обиталище в стенах старого монастыря на холме за чертой Руана. Ролло часто навещал ее здесь, и ей удавалось удерживать его у себя по нескольку дней. Для Снэфрид этот город олицетворял собой все то, что отнимало у нее мужа. У Ролло в Руане были соратники, власть, неисчислимые заботы. Именно ради этого он покинул когда-то свою холодную родину, этот город воплощал его мечту о господстве, которая для него всегда была важнее привязанности к ней.

— Мне пора, — снова повторил викинг. — Хочешь, поедем вместе?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет. Я предпочитаю уединение, ты же знаешь. Город грязен, шумлив, смраден. А я люблю покой и ветер.

— Ветер, — повторил Ролло и зябко повел плечами. — Дыхание богов. Здесь его хватает.

Он вернулся к ложу, собрал одежду и стал одеваться. В покое, несмотря на проникавший в окно свет дня, было сумрачно. Массивная колонна посреди круглого помещения поддерживала арки свода. Близ нее стоял накрытый стол, поблескивали кубки и кувшины с элем и местными винами, пахло жареной дичью, на блюдах громоздились всевозможные фрукты. Снэфрид старалась, чтобы Ролло, находясь у нее, ни в чем не испытывал недостатка. И сейчас, когда, одевшись, конунг уселся за стол, он с невольной нежностью подумал о ней. Он видел, как Снэфрид, натянув длинную рубаху из тонкого льна, гибко скользнула в шуршащее парчой платье. Она всегда двигалась неторопливо, словно бы нехотя, а свой неистовый темперамент проявляла только на ложе, да еще в набегах, когда они скитались по просторам морей Мидгарда. В бою светловолосая валькирия Снэфрид не уступала мужчинам. Кто мог подумать, что эта медлительная, как бы погруженная в полудремоту женщина, что сейчас склонилась над его мечом, сильна и быстра, как молния, а вид крови рождает в ней пыл, сходный с бешенством берсерков.

Ролло разломил куропатку и впился в нежную мякоть зубами. Он видел, как нежно касается рукояти его меча Снэфрид.

— Глитнир, — тихо назвала она оружие по имени, поглаживая рукоять, словно лаская ее. — Жало брани, зверь щитов, луг сечи. Я рада, что ты вернул его себе. Это добрый друг. О, как он пил росу смерти в походах!

Она с улыбкой взглянула на мужа.

— Славное было время, когда наши морские кони разрезали кровлю обиталища рыб и не было берегов, где бы мы ни бросали свой якорь.

Ролло знал, что она тоскует по набегам, по той поре, когда они вели жизнь морских викингов, еще не ведая, что когда-либо осядут в стране франков. Но то время ушло. Снэфрид порой принималась просить его покинуть эту землю, которую невзлюбила с первых дней. Он же быстро пустил здесь корни и теперь ощущал ее своей.

Не глядя на жену, Ролло проговорил:

— Мне удалось вернуть Глитнир лишь в Нанте, где старый Гвардмунд укрылся от меня. Не беда, он поплатился за то, что посягнул на оружие, принадлежащее роду Пешехода.

— Я знаю. Ведь ты привез голову старого негодяя. Почему ты не показал ее мне?

Ролло молчал. Тогда Снэфрид сказала:

— Ты велел передать ее рыжей Эмме, племяннице герцога Роберта. И это я знаю. Но тут мой бедный разум отказывается служить мне. Зачем христианке такой подарок?

Ролло молча жевал. Затем негромко проговорил:

— Я был пленником Гвардмунда и его сына Герика. Она должна была знать, что я никогда не оставляю не исполненным то, что обещал, и всегда отвечаю новым ударом на поражение.

— Вот как? Тебе так важно было убедить в этом рыжую франкскую девку?

Ролло не ответил. Всегда, когда речь заходила о девушке, привезенной им для младшего брата, между ними возникала странная напряженность. И Ролло стало легче, когда он увидел, что Снэфрид отвернулась и стала перебирать привезенные им подарки: золотые запястья, ожерелья, ткани, меха. Она ласково гладила связки беличьих шкурок, улыбаясь, разглядывала снежно-белых горностаев, дула на пушистый огненно-рыжий мех лисы. Такой, как волосы его пленницы, захватив которую, он выторговал у Роберта Нейстрийского мир на весь этот год. Он вдруг отчетливо вспомнил ее огненную гриву и гневный взгляд темно-карих, нечеловечески огромных глаз, глубоких и искрящихся. Неожиданно он вздрогнул, заметив, что Снэфрид наблюдает за ним. Ему порой казалось, что его жена догадывается, что значит для него рыжая пленница, Эмма, племянница его соперника и первого врага Роберта Нейстрийского. Да, Снэфрид порой видела его насквозь своими странными разноцветными глазами. Его люди называли ее Белой Ведьмой, но Ролло только злился, когда слышал это, Снэфрид любит его, она ему верна. И он бережет ее, никогда не причинит ей боль. Что же до рыжей Эммы… Она как дикий зверек, которого он так и не смог приручить. Она забавляет его, к тому же благодаря ей он может влиять на Роберта. Герцог никогда не посмеет рискнуть жизнью дочери обожаемого покойного брата — короля Эда. Так, он согласился на перемирие, предложенное Ролло, поставив единственное условие — чтобы никто не узнал, что невеста брата Ролло происходит из рода Робертинов. Для всех она всего лишь Эмма из Байе. Птичка, которая волшебно поет. Рыжеволосая франкская красавица, на которой вскоре должен жениться его брат, ибо Атли куда лучше, чем ему самому, удастся приручить эту строптивицу. Он же, Ролло, больше не станет думать о ней. Он сам вручил ее брату. У него есть Снэфрид, Лебяжьебелая, — валькирия, перед красотой которой бессильно даже время.

Ролло отхлебнул из плоской золотой чаши. Уже давно он отдавал предпочтение винам этой страны, а не браге норвежских пиров и пряным медам. Сейчас в чаше перед ним искрилось светлое анжуйское — из тех бочонков, что были привезены им год назад из похода на Луару. Тогда было захвачено достаточно всякого добра, провианта, железа, живности, а также множество невольников — хороших мастеров и женщин. Всех их погрузили на тяжелые кнорры, и младший брат Ролло доставил их в Нормандию. Ролло же привез в свои владения лишь рыжеволосую пленницу Эмму, принцессу, жизнь которой стала ставкой в торге с Робертом Ней-стрийским, герцогом франков.

Ролло с наслаждением смаковал напиток, глядя поверх золотого края чаши на свою финку. Снэфрид стояла у стены, где среди тканых ковров с норвежскими драконами висело круглое бронзовое зеркало, примеряя длинные, со звенящими подвесками серьги. Нельзя было не залюбоваться ею. Снэфрид была статной, величественной и столь же прекрасной, как и тогда, когда соблазнила его, еще совсем мальчишку, на далекой холодной родине. Позже, когда он стал изгоем и был объявлен в Норвегии вне закона, она не отреклась от него и разделила с ним изгнание. А ведь ее первый супруг, конунг Норвегии Харальд, намеревался сделать Снефрид своей королевой. Она же отвергла все, бежав с Ролло, и хотя была куда старше его, красота ее за эти годы совсем не поблекла. Истинная королева, достойная той земли, которую он покорил. Она верила в него, и Ролло всегда помнил, чем она пожертвовала из любви к нему. И никогда, никогда он не откажется от нее, она всегда останется его женой. Это вопрос чести викинга. И хотя Снэфрид так и не подарила ему наследника, но все эти годы она была ему верной подругой, советчицей, пылкой возлюбленной. Отчего же теперь он чувствовал, как растет и растет отчуждение между ними? Их связала плоть, ибо ни одна женщина не дарила ему таких наслаждений, как эта светлокудрая валькирия. Души же их существовали порознь.

Порой Ролло чувствовал, как одна его часть стремится бежать, а другая страстно жаждет ее. Епископ Франкон как-то заметил, что Снэфрид, похоже, опоила его любовным зельем. Но разве она не достаточно хороша, чтобы пленить мужчину без всяких чар? Он видел, как восхищенно глядят на нее его викинги, и он гордился ею. Ему нравилась даже тайна, окутывавшая Снэфрид. И в то же время он, в сущности, ничтожно мало знал о ней. Она жила уединенно, ее жизнь оставалась закрытой для него. Порой он замечал, что и сам не стремится проникнуть за покровы этой тайны. Белая Ведьма! Он не желал в это верить! И если его люди и поговаривали, что ему следует взять другую жену, то лищь потому, что правителю не обойтись без наследника. У Ролло были дети от других женщин, некоторых он признал, и они жили в его имении в Ротомагусе. Три дочери и два сына. Ролло по-своему любил их, но они не имели в его глазах того значения, как если бы были его законными детьми. Порой он прихватывал одного из них в жилище жены, но Снэфрид неизменно оставалась холодна с ними. Ролло понимал ее. Ей было больно видеть их. И он простил ее даже тогда, когда однажды она грубо потребовала, чтобы он не навязывал ей своих пащенков. Заглянув в ее пылающие гневом разноцветные глаза, он поклялся Одином, что ни одна из их матерей никогда не займет ее места подле него, и призвал в свидетели тому Тора и всех богов Асгарда. Он намеревался следовать этой клятве, и Снэфрид оставалась его женой, несмотря на острую неприязнь к ней некоторых его ближайших сподвижников. Даже Атли, его любимый младший брат, не верил ей и опасался принять целебные травы из ее рук, предпочтя услуги монахов. Однако именно она, Снэфрид, помогла его брату подавить мятеж и остановить пришедших разграбить его земли соотечественников. Это случилось в те дни, когда он воевал в Бретани. И пусть Ботольф Белый, пришедший на выручку Атли, говорит, что здесь дело нечисто, но именно Снэфрид объединила его людей и вместе с Рагнаром отстояла Руан. Вновь ее видели с мечом в руке и звали, как прежде, — Снэфрид Сванхвит, Лебяжьебелая, именем валькирии из древних саг.

Ролло внезапно замер, заметив, что Снэфрид, достав со дна сундука завернутый в полотно тяжелый зубчатыйй венец, внимательно оглядывает его. Венец был из светлого золота, украшенный по ободу крупными молочно-белыми жемчужинами и сверкающими в трилистниках топазами. Снэфрид улыбнулась этому великолепию и уже повернулась к зеркалу, чтобы примерить украшение, как голос Ролло остановил ее:

— Нет, Снэфрид, нет! — торопливо проговорил он и смутился, почувствовав, что снова не в силах взглянуть ей в глаза. В глубине души он проклял того олуха, который, вопреки его приказу, уложил этот венец вместе с остальными драгоценностями.

— Нет, Снэфрид. Позволь забрать этот венец у тебя.

— Но он мне нравится!

Надев его на голову, она пристально разглядывала себя в зеркале, но Ролло чувствовал, что Снэфрид украдкой наблюдает и за ним. Неожиданно на него нахлынуло раздражение. Однако, овладев собой, он заговорил ровно:

— Снэфрид, этот венец принадлежит невесте Атли. Некогда он был подарен ей в Бретани берсерком Гериком. Отправляясь в поход, я пообещал Атли и ей, что верну это украшение, дабы она надела его в день их свадьбы.

Если бы речь шла о ком угодно, помимо рыжей пленницы, он бы и не подумал давать объяснения и молча забрал бы драгоценность. Но хотя Снэфрид никогда ничего не спрашивала об Эмме, Ролло знал, что все дело в этой пленнице. И его сердило, что он вынужден оправдывать свои поступки перед женой.

Снэфрид невозмутимо сняла венец и отложила его в сторону. Так же спокойно она взяла одну из золотых гривен, унизанных крупными темными рубинами, и приложила к груди.

— Все будет так, как ты пожелаешь, Рольв. Мне достаточно других украшений. Однако скажу, что ты непомерно балуешь эту девушку. Сначала голова бретонского ярла, потом этот венец.

— Она невеста Атли, а значит, почти наша.

— Невеста… Не думаю, что когда-либо они выпьют свой брачный напиток. Она вьет из твоего брата веревки, и он никогда не осмелится настоять на своем.

— Зато я настою, — отставив чашу, резко проговорил Ролло, — этот союз очень выгоден для нас. Эмма — принцесса франков, и когда-нибудь я оглашу это. Атли же — мой наследник.

Снэфрид облегченно вздохнула.

— Что ж, если этот венец поспособствует тому, что бы скорее свершилась свадьба, я буду рада. Ибо пока над братьями властвует эта надменная дева…

— Атли чтит ее, — обронил викинг. — Он не хочет принуждать ее силой.

— Тогда пусть вмешается епископ Франкон. Пусть он напомнит, что оба они живут в грехе, — кажется, так это называется у христиан. Ибо эта девушка и твой брат невенчанные, проводят ночи на одном ложе.

Наблюдая за Ролло в зеркале, она заметила, как при последних ее словах по лицу мужа скользнула тень. Он нахмурился и резко встал, вытирая руки о скатерть. (Затем поднял с ложа золотой венец, уложил его в сумку и приторочил ее к поясу. Снэфрид, опустившись на колени, опоясала его мечом.

— Я буду ждать тебя, мой Ру, как верная рабыня ждет господина.

Ролло улыбнулся.

— Я скоро пришлю за тобой. Как только все будет готово к пиру. Теперь проводи меня, жена. Они шли по узкому коридору, пересеченному низкими круглыми арками. Над каждой из них было высечено Распятие — единственное напоминание о том, что прежде здесь была христианская обитель. Снэфрид оставила это изображение, заявив что Распятый похож на Отца богов Одина, повешенного на Мировом ясене Иггдрасиль. Больше же ничего от старого здесь не осталось. Даже станки в ткацкой, где работали девушки-рабыни, велела установить вертикальные, а не горизонтальные, как было принято у франков. Она с упрямой ненавистью истребляла все франкское, за исключением одежд, явно предпочитая норвежским передникам и головным покрывалам элегантные наряды франкских королев.

В монастырском дворике, обрамленном грубой известняковой колоннадой, Ролло вскочил на коня, которого подвел ему угрюмый, огромного роста викинг, истинный великан с начавшей уже седеть бурой гривой и бельмом на глазу. Это был Кривой Орм, телохранитель Снэфрид. Он был нем, но это не мешало ему оставаться великолепным воином и силачом, каких поискать. Снэфрид он был предан до мозга костей, в особенности после того, как она вылечила его от раны, оставленной франкским дротиком. На Ролло, однако, Орм глядел хмуро, хоть и был услужлив.

Ролло выехал с монастырского двора там, где колоннада рухнула, образовав груды щебня, которые никто не удосужился убрать, и теперь они поросли жесткой травой. Далее начинались хозяйственные постройки, и даже осенний ветер не мог разогнать удушливый смрад навозных куч, которые ворошили вилами рабы в кованых ошейниках. Ролло пришпорил своего великолепного вороного: ему вдруг нестерпимо захотелось поскорее оказаться как можно дальше отсюда. Он едва дождался, пока стражники вытолкнут здоровенный дубовый брус из проушин ворот в окружавшем каменные постройки частоколе. Ветер развевал полы его широкого светлого плаща. На Снэфрид, творившую вслед ему хранящие путника руны, он так и не оглянулся.

Глаза финки были широко распахнуты. Лицо ее словно окаменело. Когда Ролло скрылся из виду, она, медленно и тяжело ступая, прошла во внутренний двор. Здесь, у колоннады, семенящей походкой ее догнала крохотная старушенция. Лицо будто печеное яблоко, седые космы жалкими охвостьями торчат из-под завязанного на затылке скандинавского покрывала.

— Да пребудет с тобой благоволение небесной Фриг, прекрасная Сванхвит, вельможнейшая нива гривен!

Снэфрид остановилась, глядя на старуху сверху вниз. Это была колдунья и пророчица, прибывшая из Норвегии много лет назад с первыми драккарами и помнившая еще походы викингов на Париж. Когда король франков Эд разбил на Монфоконе их войско, она бежала и нашла прибежище в одной из пещер близ Ротома-гуса. С недавних пор ее связывали со Снэфрид странные дела, и старуха стала часто наведываться в усадьбу на холме.

— У тебя есть то, что мне нужно? — бесцветным голосом спросила женщина, пока ведьма осыпала поцелуями ее холеные руки.

— Хо! С самого утра дожидаюсь твоей милости, — зашамкала та беззубым ртом. — Сегодня у нищенки в селении родился младенец. Но достаточно ли у тебя дождя ладоней, чтобы купить себе частицу юности?

Снэфрид погрозила ей и оглянулась. Рабы и слуги находились достаточно далеко, чтобы ее слышать. Лишь немой Орм стоял неподалеку у одной из колонн, но ему-то Снэфрид доверяла.

— Бывало ли так, чтобы я не могла расплатиться.

— Тогда я приведу ее с наступлением ночи.

И вприпрыжку, как девчонка, колдунья заскакала между колонн в сторону ворот, захихикала, заскрипела, напевая и приплясывая. Люди Снэфрид невольно расступились, давая ей дорогу, некоторые творили за спиной знак, предохраняющий от злых сил, иные крестились. Они знали, что супруга Ролло порой грешит колдовством, и боялись даже ее взгляда, но эта старуха внущала им не меньший страх. Ибо, когда она посещала их госпожу, что-то темное и ужасающее происходило ценах старого монастыря.

— Орм, — негромко произнесла Снэфрид, и богатырь тут же оказался рядом. — Проследи, чтобы никто не входил во двор этой ночью. А старую Тюру проводи в крипту под башней, когда она явится. Тогда же позовешь и меня.

Она вернулась в свои покои. Осенний ветер по-прежнему втекал в открытое окно, колебля изображения драконов на коврах. Казалось, они шевелятся, скалят пасти, извиваются в схватке, впиваясь в хвосты и гребни друг друга.

Снэфрид приблизилась к одному из ларей у стены, где разложила драгоценности, привезенные Ролло. Какое-то время она глядела на них и вдруг стремительным движением смела золото на пол и стала топтать ногами в шнурованных башмачках, рыча словно дикий зверь. Если бы Ролло мог видеть ее сейчас, он не поверил бы, что это она — всегда ровная, тихая Снэфрид, с ее мягкими замедленными движениями и тягучим медовым голосом.

Новый порыв ветра ворвался в окно, стукнул открытой ставней. Волосы Снэфрид упали на искаженное яростью лицо, когда она наконец в изнеможении, тяжело дыша, рухнула на ложе.

— Ненавижу!.. Ненавижу!.. — глухо рычала Снэфрид, впиваясь зубами в мех. — Да провалится она в Хель из копий и мечей, да покроет все ее тело короста, а нутро изъест проказа!..

Так Снэфрид давала выход своей ярости, так она кляла ту, что вытесняет ее из сердца мужа… В отчаянии Снэфрид стала подвывать. Вот оно — бессилие, полная немощь. Ибо финка уже осознала, что все ее проклятия разбиваются о незримую стену, которой окружена рыжая невеста Атли. О, Снэфрид ни на миг не верила, что когда-либо это произойдет. Ведь Ролло — не Атли, и если бы он действительно этого хотел, он бы уже давно сделал их мужем и женой. Теперь же, несмотря на разделенное ложе, рыжая Эмма вовсе не стала женщиной Атли. Если бы Атли пожелал, она могла бы составить напиток, который укрепил бы его и вернул мужскую силу. Она сделала бы это, несмотря на все презрение, какое испытывала к этому хилому юноше, обойденному богами. Но и Атли знал, что она испытывает к нему, и, несмотря на то, что Снэфрид всегда держалась с ним ровно и дружелюбно, с негодованием и отвращением отверг ее предложение. Как он посмел! Как посмел этот харкающий кровью, угасающий урод так глядеть на нее, прекрасную Снэфрид Сванхвит?! Пожалуй, он почувствовал, что она желает зла его избраннице. Он окружил Эмму верными людьми, и как Снэфрид ни пыталась найти подход к кому-либо из них, ничего не выходило. К тому же ей приходилось быть все время крайне осторожной и бдительной, чтобы ни о чем не проведал сам Ролло, куда ревностнее, чем Атли или опекун девушки епископ Франкон, оберегавший эту рыжую христианку. Снэфрид давно знала, что рано или поздно нечто подобное произойдет. Давным-давно прочла она письмена на рунах, гласившие, что другая займет ее место подле Ролло, и произойти это должно во владениях его отца. Поскольку Ролло не суждено было вернуться в Норвегию, то произойти это могло только в Виланде. Поэтому-то она так и противилась, когда Ролло решил обосноваться здесь. Но викинг, хоть нередко и прислушивался к ее словам, чаще всего поступал по собственному разумению. И ей пришлось смириться. Шли годы, и хотя предсказания рун не менялись, она оставалась его первой женой, несмотря на многочисленных наложниц, которых имел Ролло. Поначалу Снэфрид пугалась каждой новой женщины, с какой намеревался возлечь Ролло. Красавица аббатиса, или дочь одного из франкских воинов, или улыбчивая толстушка рабыня, которую брал к себе на ложе ее муж, — они сменяли друг друга, исправно рожая ему детей. Снэфрид же была и оставалась возлюбленной женой. Она даже начала было успокаиваться. когда из небытия возникла рыжая. Ее привез в Ротомагус Ботольф Белый, которому Ролло поручил править в своих западных землях. Как выяснилось, ему передал девушку сам Ролло, похитив ее при побеге из стана герцога Роберта. Они прибыли в дождливый день в конце лета. Пленница выглядела жалкой и измученной. Промокшая насквозь, она корчилась в крестьянской повозке под присмотром двух воинов. Но в тот же день Ботольф дал Снэфрид понять, что ей придется не на шутку потягаться с этой девушкой из-за Ролло.

Тогда Снэфрид не придала значения его словам, ибо знала, что Ботольф недолюбливает ее и принадлежит к тем, кто настаивает, чтобы Ролло развелся с бесплодной женой. Однако Ролло держался в отдалении от пленницы, немедленно вручив ее своему брату и, казалось, испытывая удовлетворение от того, что его брат наконец-то нашел невесту по сердцу. Впрочем, не следовало забывать, что привез он ее после долгих скитаний, ознаменовавших возвращение из похода на Луару, который поначалу был удачным, но затем, после столкновения с людьми анжуйца Фулька Рыжего, Ролло пришлось добираться к своим словно простому пешему бродяге. С ним была только эта рыжая пленница… Именно после этого перехода с Эммой Ролло вдруг начал вести себя весьма необычно. Постоянная задумчивость сменялась мрачностью и угрюмостью, после которых порой являлась беспричинная улыбка. Он ничего не поведал Снэфрид о своем путешествии в обществе знатной пленницы и продолжал уклоняться от ответа, даже когда она пыталась его осторожно расспросить. Поначалу он даже не сообщил Снэфрид, что эта девушка — кровная родня Роберта Нейстрийского. Это открылось неожиданно — после того как Эмму попытались похитить из плена. Ролло впал в такую ярость, в какой его не видывали давно, и без промедления отправил Эмму вместе с братом из города на север, к морю. Но уже через несколько дней и сам отправился следом. Именно тогда Снэфрид окончательно поняла: визиты Ролло во дворец епископа Руанского, где содержали пленницу и где жил и Атли, были всего лишь способом увидеться с ней… Вернулся он сам не свой, долго не являлся к Снэфрид и, как она узнала позже, беспробудно пил со своими дружинниками. Когда она приехала к нему сама, он твердил только одно: Эмма делит ложе с его братом.

— Но разве не ты хотел этого? — не повышая голоса, спросила Снэфрид. — Ты ведь собирался поженить их.

— Да, да, я хотел этого! — взревел Ролло и повторял это вновь и вновь, словно пытаясь в пьяном угаре убедить себя самого. Вдруг он бросился к Снэфрид и словно одержимый схватил ее… Происходящее напугало ее, как ничто в жизни. До этого она была почти уверена, что, кроме нее, только Атли что-либо значит для Ролло. Недаром он твердил, что, когда брат женится, он станет его наследником. Теперь же Ролло, вопреки своим речам, всячески оттягивал этот брак. И самое ужасное — он страдал.

Снэфрид приложила все силы, чтобы отвлечь Ролло от мыслей о девушке. Все было пущено в ход: страсть, колдовство, слово. Снэфрид даже согласилась жить в городе, среди толпы, терпя присутствие бастардов и наложниц мужа. В конце концов ей стало казаться, что у нее получилось, она начала понемногу успокаиваться, но все рухнуло в тот день, когда в Руан явились послы Роберта. Именно тогда Снэфрид узнала, кто такая в действительности рыжая Эмма. Не девушка из Байе, а высокородная принцесса франков, родня их герцога, чистейшая кровь королей. Союз с ней мог дать Ролло право на земли, которые он до сих пор удерживал только силой. И речь, разумеется, шла не об Атли, который, как уже всем стало ясно, не задержится надолго в Мидгарде…

Роберт хитрил и торговался из-за племянницы, и Ролло пустился в долгие переговоры с ним. Первое, что удалось ему получить, — мирный год, что было так необходимо, ибо урожай был скудным и Ролло требовалось время, чтобы навести порядок в Нормандии и подготовиться к решительным действиям против франков. Он уже вел другие переговоры — с предводителями викингов на Луаре и в Аквитании. Однако послы Роберта требовали предъявить им Эмму, чтобы убедиться, что с девушкой все в порядке. Ролло послал за нею и братом, и когда они прибыли, у Снэфрид словно открылись глаза — она увидела, как хороша собой эта христианка. Даже малокровный Атли, казалось, воспламенялся в ее присутствии. Кроме того, было очевидно, что он влюблен в нее без памяти. А Ролло, вместо того чтобы по завершении переговоров снова отправить обоих в глушь, наоборот, стал частым гостем в епископском дворце. Снэфрид оставалось в одиночестве слушать завывания ветра в башне на холме. Она ворожила, шептала заклинания, приносила жертвы богам. Никогда еще ее одиночество не было столь тягостным и унизительным. Редкие визиты Ролло были всего лишь жалкими подачками ее жадной любви. Из бесед с ним она узнала, что Ролло теперь уже не настаивает на браке пленницы и Атли. Смеясь, он рассказывал, что эта девушка поставила первейшим условием, что брат Ролло должен принять крещение, и только тогда она согласится, чтобы епископ Франкон обвенчал их.