Лето 862 года

Ясноок первым почувствовал — что-то случилось. Еще минуту назад он с княжичами яростно рубил деревянным оружием крапиву у частокола, но вдруг замер, застыл, словно к чему-то прислушиваясь.

Вскоре и наставник Бьоргульф почуял неладное, сердито цыкнул на расшумевшихся детей. И в самом деле, что-то происходило, засуетились стражи на заборолах[1] крепости, заметались воины-руосы, донеслись резкие возгласы. И тут же хрипло загудел рог — тревога! На верхней галерее терема, где с куклой сидела маленькая Мила, появилась встревоженная княгиня.

— Что сие, Бьоргульф?

Но старый воин уже спешил на стену. На ходу крикнул через плечо:

— Уводи детей, госпожа! Да поскорее!

С каких это пор он осмеливался приказывать супруге Хорива Киевского?

Однако гордая княгиня не возмутилась. Подхватив на руки Милу, стала скликать сыновей. Позвала и Ясноока — но куда там! Пусть княжичи прячутся за женскими юбками, а он, Ясноок, сын викинга. Его место на заборолах крепости — там, где надлежит быть воинам.

Не обращая внимания на окрик княгини, мальчишка, размахивая деревянной секирой, помчался за Бьоргульфом.

Звуки рога по-прежнему тревожно прорезали тишину жаркого полудня. Отовсюду спешили воины-руосы, на ходу застегивая шлемы, подвязывали наручи, половчее перехватывая оружие. Ясноока грубо толкали. Кто-то сказал, чтобы убирался прочь, укрылся за запорами. Но мальчишка, цепляясь за поручни сходней и протискиваясь между мужчинами, все же вскарабкался на площадку смотровой башни над воротами.

Но его заметили и тут.

— Уведите прочь Эгильсона! Чего щенок вертится под ногами? — Однако Ясноок клещами впился в перила площадки.

— Мама… Там мама!

Он уже видел ее: без шлема, с развевающимися по ветру светлыми волосами. Конь ее несся вскачь, с разбега влетел в воду — туда, где был брод через реку Стугну, на подступах к крепости Витхольм.

Столпившиеся наверху воины закричали, ободряя всадницу. Ясное дело — отважная жена предводителя Эгиля не станет без причины устраивать столь бешеную скачку. Вместе с несколькими воинами она уходила от врага, и хотя преследователей еще не было видно, но со стороны бора за Стугной уже долетал гомон и слышался глухой гул копыт приближающейся погони.

Что бы это могло быть? Кто дерзнул напасть на тех, кто служил киевскому князю Хориву?

Беглецы, вспенивая воды Стугны, миновали брод и, нахлестывая коней, ринулись на поднимающуюся к Витхольму дорогу. И тотчас на противоположном берегу показались преследователи. Все новые и новые верховые выныривали из зарослей. Впереди, яростно вопя, скакал воин в шлеме с позолоченными рогами, и в Витхольме его тотчас узнали.

— Оскальд! Дождался своего часа в Киеве, Рюриков пес…

— А вон и киевляне с ним. Боярин Гурьян со своими людьми… И Вавила с дружиной. Да провалятся эти предатели в леденящую Хель!..[2]

— Что ж, похоже, нас ждет славная ряспря стали![3] — почти весело проговорил кто-то. — Покажем же этим киевлянам, что не зря мы ели хлеб Хорива Киевского!

Ясноок не слушал. Его грызла тревога. Где же отец — сильный и бесстрашный ярл[4] Эгиль? Как он допустил, чтобы эти люди напали на маму?

Однако, сколько мальчик ни вглядывался в тех, кто приближался к крепости, отца среди них он не заметил.

Погоня не отставала, хотя беглецы уже прогрохотали галопом по первому из мостков через рвы, окружавшие Витхольм. Один из спутников жены ярла, выпрыгнув на ходу из седла, перерубил веревки, и мосток взмыл вверх под тяжестью груза, мигом превратившись в заслон. Конь воина не замедлил бега и помчался за остальными лошадьми, и спешившемуся воину ничего не оставалось, как кинуться к остаткам срубленных на подступах к крепости сосен — так он мог хотя бы добраться до ближайших зарослей, укрыться в лесу.

Однако пущенная кем-то из преследователей стрела настигла его — и воин рухнул, покатившись по склону в одну из ям-ловушек.

Витхольм — бревенчатая цитадель северных наемников князя Хорива — стоял на холме и был неплохо укреплен. На крутых склонах и подступах к стенам располагалось немало потайных ям-ловушек с заостренными кольями на дне, чтобы конные не могли вплотную приблизиться к крепости. Три ряда рвов с мостками, которые в любой момент могли превратиться в заслоны, служили следующей линией укреплений. По пути беглецы успели перерубить веревки, удерживающие еще два мостка, — и всякий раз смельчакам приходилось платить жизнью за несколько выигранных мгновений.

Наконец и преследователям пришлось сдержать коней. Они еще были за пределами дальности полета стрелы, пущенной со стен крепости, но заслоны и ловушки уже начали делать свое дело. Едва последние трое беглецов оказались на подъемном мосту у крепостных ворот, воины на заборолах перевели дыхание. Заскрипели канаты, поднимая мост, стражи навалились на створки ворот, огромные бревна-засовы легли в свои пазы.

Всадница едва не рухнула на руки бросившихся к ней руосов. На ее щеке кровоточила ссадина, светлые пряди упали на лицо, плащ был изорван, а на облегавшей торс кольчуге виднелись следы крови и конская пена.

— Скорее! — твердила она, задыхаясь. — Мы должны быть готовы! Оскальд не отступит. Киевские бояре посулили сделать его князем, и теперь мы ему как кость в горле. Старого Хорива Оскальд сам поднял на копье… А жрецы Велеса[5] восславили убийцу…

— А где наш ярл? Вальгерд, ради всех богов — скажи, что с Эгилем?

Лицо женщины исказила судорога. С трудом, проглотив ком в горле, гордо вскинула голову.

— Мой муж умер как герой, оставшись до конца верным Хориву. И Валькирия уже несет его через сверкающий Бельврест[6] в чертоги Валгаллы![7]

Не теряя времени, она принялась отдавать приказания. Велела развести жаркий огонь под котлами со смолой, отнести все копья и дротики на стены, а тем временем готовить каты[8]. Ей повиновались, ибо Вальгерд по прозвищу Легконогая была женой предводителя и вдобавок считалась славной воительницей. Ей ли не знать, что делать!

Ясноок возник перед Вальгерд среди всеобщей сумятицы.

— Мама! Я буду с тобой, я должен сражаться!

И тут же повис на ней, дрожа всем телом и всхлипывая. Он уже понял, что отца нет в живых, но еще не мог в это поверить. Его охватили страх и горечь, он даже забыл, что девятилетнему викингу, к тому же сыну предводителя, не подобает держаться как несмышленому глуздырю.[9]

Вальгерд откинула со лба сына прядь волос — такую же золотистую, как и ее волосы. Твердо взглянула в синие глаза, за которые киевляне прозвали сына княжьего наемника на свой лад — Яснооком. Но сейчас с губ женщины сорвалось его скандинавское имя — словно напоминание о том, из какого он рода. Мальчик выпрямился.

— Да, мама! — Он смотрел на нее, сдерживая слезы. Вальгерд казалась величественной и спокойной.

— Ты не сможешь помочь мне здесь, сын. Вместо этого ты должен вернуться к княгине Тьорд и охранять ее и княжичей.

Ясноок догадался, что она хочет просто услать его, и попытался возразить. Но Вальгерд не слушала. Воины отвлекали ее, задавали вопросы, ждали приказаний. Среди них мальчик заметил Бьоргульфа — и наставник мигом прочитал немую мольбу в глазах Ясноока.

— Тебе, Вальгерд, тоже следует пойти к госпоже, — произнес он, касаясь плеча воительницы. — Ты должна поведать Тьорд о последнем часе ее мужа, князя Хорива Киевского. Да и о себе самой не мешает позаботиться — перевязать рану и хоть немного перевести дух перед битвой.

Шум вокруг усилился настолько, что Ясноок уже плохо понимал происходящее. Словно кулак великана ударил в стену — да так, что вздрогнула земля под ногами, а с навесов заборолов посыпался дерновой настил. Пыль, отчаянные крики, жирный дым над котлами со смолой… По сходням, совсем рядом, скатился пронзенный стрелой воин-варяг, забился, засучил ногами, хватая зубами сухую землю. В синем небе над головой чертили темные дуги зажигательные стрелы. Кто-то вопил, требуя воды, занявшийся пламенем сруб забрасывали землей.

Ясноок потянул мать за руку, и Вальгерд наконец-то сдвинулась с места. Они торопливо миновали окаймленные земляными валами хозяйственные постройки, жилые срубы, прошли мимо длинной стены большого терема и начали спускаться в подпол… Здесь кучкой жались перепуганные чернавки княгини, дворовые карлики, старая мамка. Княгиня с детьми хоронились в глубине, за массивной дубовой дверью, и Вальгерд едва достучалась до нее.

Наконец княгиня открыла. Бледная, испуганная, бренчащая подвесками дорогих украшений.

— Вальга, ты? — воскликнула она при виде воительницы, — О пресветлые боги!.. Что же нас ждет?

В кромешной тьме подпола, которую почти не разгонял свет лучины, подруги опустились на земляную скамью и заговорили вполголоса, склонившись, друг к другу. Появление Вальгерд немного ободрило княгиню, и даже известие о смерти мужа она приняла без слез. Когда же узнала, что виной всему Оскальд, в ее голосе зазвучала ненависть:

— Проклятый варяг!.. Чуяла я, что затевает он худое, не раз говорила князю… Нет, не послушал меня Хорив, только и речи было, что о святости гостеприимства. Да не те нынче времена, чтобы всякого волка привечать…

— Варягов и жрецы Велеса поддержали, — тихо проговорила Вальгерд.

— Ишь ты! Змею служат и сами стали ровно змеи, — вспыхнула княгиня.

Ясноок сел в противоположном углу подле княжичей и Милы. Поначалу он прислушивался к словам женщин, но княжичи теребили, допытывались, что там, наверху. Старший, одногодок Ясноока, то и дело хватался за деревянный меч. Младший, по отцу названный Хоривом, наоборот — хлюпал носом, разводил сырость. Маленькая княжна Мила, вся в светлых кудряшках, с родинкой в уголке губ, поначалу улыбалась, радуясь приходу Ясноока, но, заметив у брата слезы, тоже захныкала. Ясноок усадил ее к себе на колени, стал утешать — и Мила угомонилась.

Когда княгиня туго стянула узел повязки на руке Вальгерд, воительница поднялась и перепоясала кольчугу.

— Неужто ты туда? — ахнула княгиня. — А мы-то как же?

— Не знаю, — вздохнула Вальгерд, не сводя взгляда с детей. Затем вынула из ножен кинжал и протянула княгине. — Ты жена князя, Тьорд. Сама знаешь, что должно делать, когда выхода не станет.

Княгиня беззвучно зарыдала, сжимая виски тяжелыми от перстней пальцами. Вальгерд больше не глядела на нее. Шагнув к сыну, взъерошила ему волосы. В багровом свете лучины мать показалась Яснооку дивно прекрасной, словно окруженной сиянием.

— Береги княжичей, сын. Пока я не приду за тобой.

Она ушла, и Ясноок подумал: увидит ли он мать снова? Как настоящий воин, он поставил свою деревянную секиру между колен, сложил на гладкой рукояти руки и застыл в ожидании. Секиру вырезал из ясеня его отец — Эгиль Вагабанд. Поначалу мальчик, как и велел обычай, дал своему оружию шведское имя — то, которым звали женщину-тролля, обитавшую, как сказывали, в лесах далеко на севере. Но отчего-то это звучное имя не пристало к секире, и вскоре Ясноок стал называть ее на местный лад — Лешачиха. У всякого викинга оружие должно иметь свое имя…

Время тянулось томительно. Лучина догорела, и уголек с шипением упал в лохань с водой. Княгиня зажгла новую, затем еще одну, и еще… Они отчаянно напрягали слух, ловя каждый звук. От темноты и страшного напряжения Ясноок не мог додумать до конца ни одной мысли. Княжичи и Мила уснули на сундуках с казной, тесно прижавшись друг к дружке. На какой-то миг задремал и он, а, очнувшись, увидел все то же спящих детей и княгиню Тьорд, мерившую шагами подземное убежище.

Что там, на воле — день или уже месяц взошел на небо? Или все-таки над миром людей еще сияет солнышко — светлый Хорос, как зовут его славяне? В темноте все едино, лишь угольки шипением меряют время. Княгиня же никак не угомонится, снует из угла в угол, теребит украшения. Порой подходит к сундукам — в них привезли из Киева казну Хорива. Подняв тяжелую крышку, княгиня смотрит на злато, думает о чем-то своем.

Ясноок уже успел припомнить почти всю свою короткую жизнь. Самые ранние, совсем смутные воспоминания о ладье, на которой он плыл куда-то вместе с родителями. Мимо тянулись берега, все время, меняя очертания. Он лежал в меховом мешке рядом с матерью, и она что-то негромко напевала. Иногда появлялся отец, сажал его высоко на плечо. Порой они останавливались ненадолго, и воины с отцом уходили. Возвращались то веселые и шумливые, то чернее тучи. Ладья быстро отчаливала, торопливо стучало било, задавая ритм гребцам, попарно налегавшим на длинные весла.

Наконец они прибыли в богатый град Киев и остались тут. Да нет, остался только Ясноок, а отец и мать снова уплыли надолго, и мальчик знал куда — в великий Царьград, добывать славу и богатство вместе с другими руосами.

Руосами — или просто русами — их стали называть здесь, в Киеве. А прежде, как и всех, кто приходил с севера, кликали варягами. Сами же они звали себя викингами. И Ясноок тоже.

Все это время он жил в большом тереме князя Хорива Киевского вместе с его детьми, и в их воспитании не делали различий. Когда же отец и мать возвратились, целый месяц шумели большие пиры, а потом отец сказал, что никуда дальше они не пойдут — останутся служить за добрую плату старому Хориву.

Ясноок был рад, он уже успел прижиться в Киеве и сдружился с княжичами. Отец и мать теперь будут с ним — это ли не предел мечтаний?

Все начало меняться этой весной, когда в Киев-град приплыли ладьи варяга Оскальда. Вновь прибывших приняли с почетом — ибо Оскальд заявил, что идет на юг попытать военной удачи. Но что-то не больно он спешил ввязываться в битвы, зато много времени проводил с киевскими боярами да со старшинами племени полян[10].

Отчего-то это очень тревожило ярла Эгиля. И мальчик, по примеру отца, тоже с опаской поглядывал на бородатого викинга в златорогом шлеме. Особенно же невзлюбил он младшего брата Оскальда, рыжего Дира. Дир был на шесть лет старше Ясноока, уже мнил себя любимцем богов и великим воином. Вот кто не упускал случая посмеяться над сыном Вальгерд с его деревянной Лешачихой! А однажды, набравшись наглости, Дир даже осмелился приставать к матери, но спустя минуту уже катился по земле, потупив хорошую затрещину. Рука воительницы была по-мужски тяжелой. Вот уж когда Ясноок вволю посмеялся!

Но вскоре произошло что-то совершенно неожиданное. Ясноока с княжичами и княгиней Тьорд среди ночи незаметно вывезли из Киева, приказав скакать тайными тропами в Витхольм — крепость, выстроенную ярлом Эгилем на реке Стугне. За ее надежными стенами они и жили до этого дня.

От воспоминаний Ясноока отвлек голосок проснувшейся Милы. За нею пробудились и княжичи. Хорив капризно запросил еды, и Ясноок тоже ощутил голод. Сколько же они сидят здесь, во тьме?

Княгиня нарезала хлеба, намазала густым медом, разлила по чашам сладковатый квас из крынки. Поев, дети оживились, даже затеяли дурашливую возню. Тьорд прикрикнула, было на них, но вдруг застыла, прижав руки к груди и вся, превратившись в слух.

Теперь и Ясноок различал звуки. Снаружи доносились шум, крики, грозный гул. За дверью послышался женский визг и плач. Княгиня жалобно вскрикнула, поднесла руку ко рту, закусив костяшки пальцев. В дверь застучали и — слава богам! — раздался голос Вальгерд:

— Тьорд, отворяй! Это я!

Ясноок первым бросился к проему. Откуда и силы взялись отодвинуть тяжелый засов! Дверь распахнулась, и он едва успел подхватить мать, которая, казалось, готова была упасть. Вальгерд едва держалась на ногах, прижимая руку к боку, откуда сквозь звенья кольчуги просачивалась кровь.

— Идем!..

— А мы? А я?.. — воскликнула княгиня. Вальгерд взглянула на нее, словно не узнавая.

— Что ж, и вы…

Внезапно княгиня засуетилась.

— А казна как же? — почти взмолилась она. — Злато, серебро? Помоги мне, Вальга!..

Встряхнув головой, Вальгерд повторила:

— Идем. Но помни: на все воля богов. Я же ничего не могу обещать…

Шум и крики волной выхлестнулись из-за ее спины, а за ними густые, острые запахи — дыма и крови. Вальгерд шагнула вперед, увлекая за собой сына. Княгиня мешкала, но лишь мгновение. Подхватила на руки Милу, кликнула сыновей и поспешила следом.

В проходе их заволокло сизым дымом. Где-то визжала женщина. Из-за угла вдруг выскочил воин, замахнулся мечом, но Вальгерд ловко отбила выпад, стремительно нанесла ответный удар. Ее клинок рассек грудь нападавшему. Воительница переступила через оседающее тело.

— Скорее, сюда!

Они свернули за угол терема. Вокруг пылали постройки, земля была скользкой от крови, повсюду валялись трупы. Грохот, выкрики, лязг железа. Нестерпимый жар дохнул в лицо.

Вальгерд шла с мечом на изготовку, сжимая другой рукой запястье сына. Сквозь дым и пыль неожиданно возник Бьоргульф, и воительница приказала ему помочь княгине с детьми. Старый воин подхватил меньшего, Хорива, старший княжич бежал следом, ухватившись за пояс викинга.

Вальгерд шла быстро, не оглядываясь, — туда, где в дыму выступали еще не тронутые пламенем постройки. Вот и крыльцо. Отсюда сходни вели в верхнее жилье, где тянулась галерея на столбах-опорах. Княгиня взвизгнула, заметив языки пламени, но Вальгерд двигалась решительно, словно точно знала, куда держать путь.

Теперь и Ясноок догадался, что мать ведет их к клетям позади спален дружинной избы, почти не пострадавшим от огня. А позади все пылало — и деревянные башни крепости, и высокая кровля гридницы[11], и заборолы с площадками для стражи.

Все плыло в дыму, словно в страшном сне, от которого нет пробуждения. Ясноок машинально сжимал в руке свою деревянную Лешачиху — другого оружия у него не было, а с ней он чувствовал себя надежнее. Но ему и в голову не пришло воспользоваться ею, когда на них снова напали в узком переходе. Однако мать и Бьоргульф, встав плечом к плечу, отбились и на этот раз. Насмерть перепуганная княгиня голосила так, что Вальгерд пришлось зажать ей рот, испачкав щеки Тьорд кровью и сажей.

— Молчи! Уходить надо тихо.

И снова впереди лежал длинный проход, затянутый дымной пеленой. Они уже почти достигли его конца, когда позади раздались яростные выкрики, лязг оружия. И истошный крик княгини. Вальгерд, уже стоявшая на ступеньках сходней, замерла, не отпуская руки сына, и глухо застонала. Она не хотела оборачиваться, не хотела ничего знать об этой новой опасности, ибо силы воительницы были на исходе.

Ясноок все-таки оглянулся. По проходу приближались незнакомые варяги. Кто-то схватил княгиню и поволок, она отчаянно отбивалась, неистово крича. Маленькую Милу отшвырнули к стене, и она с плачем поползла, все еще прижимая к себе куклу. Старый Бьоргульф бешено рубился сразу с двумя воинами. Оба княжича также оказались в руках варягов, но старший тут же вцепился зубами в руку воина, рвавшего парчу на княгине.

У Ясноока все оборвалось внутри, когда разъяренный варяг обрушил на парнишку секиру и его товарищ по детским играм рухнул под сапоги врагов. Что случилось с младшим из братьев, он уже не видел. Проход загородила широкая спина Бьоргульфа. В одной руке его был меч, в другой неизвестно откуда взявшаяся шипастая палица. Старый варяг ярла Эгиля сражался, как лучший из сынов бога войны Одина.

— Вальгерд, беги!.. — долетел из гущи схватки его звериный рык.

Воительница еще какое-то время стояла на месте, словно окаменев. Все вокруг заволакивалось дымом.

— Нужно идти!.. — то ли вскрикнула, то ли простонала она.

Теперь она снова увлекала сына за собой, и он еле поспевал следом, спотыкаясь и падая. Его мутило, перед глазами плыли круги, горький дым раздирал легкие.

Внезапно дым поредел. Мать толкнула какую-то дверь. Заперто. Она толкнула сильнее и громко выругалась. Но мальчик видел, что она едва не плачет. Еще удар плечом, еще один… Вальгерд застонала, хватаясь за бок.

«Сколько крови!» — охнул Ясноок, бросаясь, чтобы поддержать ее.

— Мама! Мама!..

Вальгерд молчала. То ли думала о чем-то своем, то ли прислушивалась. И сейчас же мальчик тоже услышал позади чьи-то шаги.

Теперь настал его черед. Схватив мать за локоть, он изо всех сил потащил ее за собой — в дальнюю клеть, где хранилась одежда челяди.

— Сюда!..

Маленькое бревенчатое помещение, вдоль стен грубые сундуки, покрытые овчинами и войлоком. Наверху, под скатом кровли, подслеповатое оконце. Ясноок знал, что за ним тянется дощатая кровля боковой галерейки, примыкающей к крепостной стене, а там, за стеной, — некрутой спуск к лесу, что за Витхольмом. Когда-то они с княжичами играли здесь и даже тайком выбирались из крепости. Вот был переполох, когда их хватились!

Все это Ясноок говорил матери на ходу, когда, отбросив бесполезную Лешачиху, принялся карабкаться к окошку. Взобрался, толкнул створку и, уже лежа на кровле галерейки, протянул к матери руки. И похолодел.

Проем оконца был слишком мал для нее.

Ясноок заплакал, не переставая твердить сквозь слезы:

— Поднимайся, мама, у нас получится!

Вальгерд стояла внизу, прижимая ладонь к ране в боку, и смотрела на него с полуулыбкой. Наконец она нашла в себе силы проговорить:

— Беги, сын. Но помни, кто ты. Помни свой род. И пока ты жив — живы и мы с отцом.

Но он уже стал протискиваться назад. Вальгерд выталкивала его, приказывала. А потом он струсил, шарахнулся в сторону, когда за спиной матери раздались шаги, послышались голоса. Ясноок вжался в нагретую солнцем кровлю.

И сам отругал себя за трусость. Подполз к окошку.

Теперь он снова видел мать. Она стояла спиной к окну, вытянув вперед руку с мечом, а перед ней был не кто иной, как сам золоторогий Оскальд. Они что-то говорили, но мальчик в смятении не разобрал слов. Потом… Короткий лязг мечей — и мать пошатнулась, выронив оружие. Оскальд стоял над нею, его бородатое лицо с холодными светлыми глазами оставалось равнодушным.

— Добей, если в тебе есть хоть капля чести, Навозник, — прохрипела, захлебываясь кровью, Вальгерд.

Ноги уже не держали ее, и она начала оседать, держась обеими руками за шею. Вальгерд говорила по-шведски — на том языке, который Ясноок, живя в Киеве, уже плохо помнил. Однако главное он понял и едва не закричал, но горло, словно что-то сдавило.

Затрещали половицы, и рядом с Оскальдом, чуть не столкнувшись с ним, возник еще один варяг. Рослый, тонкий станом, с окровавленным мечом в руках. Личина шлема скрывала верхнюю часть его лица. Завидев раненую воительницу, он расхохотался:

— О, да это омела злата[12], сама Вальгерд Легконогая!

— Как я помню, она была тебе по душе, брат, — равнодушно обронил Оскальд. — Вот ты и добей ее.

Он повернулся на каблуках и ушел.

Ясноок видел, как младший варяг снял шлем, и он тотчас узнал ненавистное худое лицо Дира. Рыжие завитки волос прилипли к его разгоряченному лбу, он хищно улыбался.

— Конечно, добью, клянусь Валгаллой. Но сперва… Цепляясь за стену, Вальгерд оседала, истекая кровью, но Дир подхватил ее. Женщина была выше ростом, и силы ей было не занимать, но сейчас Дир с легкостью сломил ее сопротивление и швырнул на сундуки. Несколько мгновений он возвышался над нею, торопливо распуская шнуровку кожаных штанов.

Шея Вальгерд была в крови, золотые волосы также слиплись от крови. Приподнявшись из последних сил, она сделала отчаянную попытку толкнуть насильника ногой, но Дир только рассмеялся. Задрав ее кольчугу и кожаную подкольчужницу, он заголил живот и бедра женщины, один ее бок чернел запекшейся кровью. Рывком, сорвав с жертвы остатки одежды, он одним движением раздвинул ей ноги и навалился сверху.

Ясноок смотрел. Видел, как Дир толчками двигался на матери, что-то выкрикивая, оскорбительное, злое. Видел ее белую, всю в крови, кисть руки, хватающую Дира за короткие рыжие волосы. Потом рука бессильно упала. Дир же продолжал свое дело, двигаясь все быстрее и быстрее.

Мальчик не помнил, как снова оказался в клети. Поначалу он оцепенел, не зная, что делать. Но тут на глаза Яснооку попалась его деревянная Лешачиха. Довольно тяжелая, но рука мальчика давно привыкла к ее тяжести. Он поднял оружие, коротко взмахнул им и что было сил опустил на голову насильника.

У девятилетнего мальчишки не так уж много сил, и, тем не менее, Дир обмяк и застыл, навалившись на Вальгерд. Ясноок уперся ему в плечо, и, хотя варяг был довольно тяжелым, он мешком сполз на пол и остался лежать без движения.

Ясноок больше не глядел на Дира. Сейчас он видел только мать и кровавую рану повыше ее ключицы, сквозь которую утекала жизнь. Глаза Вальгерд еще не начали стекленеть и были ясными, словно она все еще жива. Но эта прекрасная воительница, истинная валькирия, уже ушла. Ушла в час поражения и позора. Он остался совершенно один.

Мальчик не думал, что Дир может очнуться, что сюда могут войти, не замечал просачивающихся в щель под дверью волокон дыма. Он долго смотрел в лицо матери, а потом начал одевать ее — натянул кожаные штаны, опустил тяжелую, пропитанную кровью кольчугу. Затем по северному обычаю закрыл ей глаза и ноздри, поднял с пола меч и вложил в ее холодеющие руки. Теперь Вальгерд была готова пуститься в путь через сверкающий Бельврест.

— Мама… Я ухожу, мама. Но я… клянусь… Клянусь кровью предков, клянусь своим местом в Валгалле — я еще вернусь… И отомщу за тебя и отца. Верь мне!

Все вокруг быстро заволакивало дымом. За дверью послышались голоса.

Ясноок, словно ласка, юркнул в оконце и быстро скатился по кровле. Теперь он был у самого частокола. Не раздумывая, мальчик перебрался через стену из остро затесанных дубовых бревен, на мгновение повис на руках и, разжав пальцы, полетел вниз. Больно ушибся и покатился вниз по склону. Если бы он попал в одну из ям-ловушек с кольями — ему пришел бы конец. Но он налетел на труп лошади, напоровшейся на один из кольев. Отсюда ползком, огибая мертвецов, валявшихся там и тут, он перебрался через рвы и вскоре оказался среди зарослей.

Наконец-то он мог перевести дух. В глаза било закатное солнце. Вверху, на холме, пылал Витхольм, от просмоленных бревенчатых стен и построек к багровому небу поднимался черный дым. Вот он — погребальный костер его матери и воинов-руосов, каждого из которых он знал с детства!

— Я вернусь… — прошептал Ясноок.

Но едва он углубился в чащу, как чуть не столкнулся еще с одним человеком, глядящим на пылающую крепость. Мальчик не успел даже испугаться. Это был мужчина с длинной, прошитой сединой бородой, облаченный в просторные белые одежды. На его груди, отражая закатные лучи, блестел золотой знак Перуна[13] — стрела-зигзагица. Волхв!

— Славно сражались эти русы с Севера, — произнес волхв, не сводя глаз с пожарища. — Почти два солнца держали осаду… Но, должно быть, удача была не у них, а у людей Велеса. Такое уже бывало, малец. Порой и Велес берет верх…

Теперь он говорил с Яснооком, опустив на его плечо большую теплую ладонь. В голосе волхва звучала грусть.

— Ты ведь сын Эгиля Вагабанда и красавицы Вальгерд?

И тут Ясноок заплакал навзрыд. Произнесенные вслух имена погибших родителей словно прорвали глухую запруду, и слезы хлынули ручьем.

Волхв смотрел на него глубокими карими глазами.

— Идем со мной. Я слышал, ты обещал вернуться. А чтобы вернуться, нужно сперва найти силы уйти. Ну же, не упрямься!

И Ясноок пошел за волхвом.

Часть 1

НАВОРОПНИК