Есть, молиться, любить - Amore & Amaretti

Виктория Косфорд

Amore & Amaretti

Посвящается моим двум сестрам, чья безграничная вера в меня ни разу не дрогнула

Предисловие

Я могу услышать его случайно, когда иду по улице. Итальянский язык – его ни с чем не спутаешь. Предложения, диалоги, льющиеся, как музыка, как стихи, и столь знакомые, что я, вздрогнув, просыпаюсь от забытья и погружаюсь с головой в чувственность звуков.

Но я в Австралии, в другом полушарии, где теперь редко всерьез задумываюсь об Италии – стране, что изменила мою жизнь и привела меня туда, где я сейчас. Я живу в Байрон-Бей и веду еженедельную кулинарную колонку, а также работаю новостным репортером в местной газете и время от времени даю уроки итальянской кухни.

Кому-то из знаменитостей – кажется, Вирджинии Вульф – принадлежат слова: «Всегда иди самым сложным путем». Моя жизнь в Италии складывалась именно так, но привела меня к счастью и блаженству настоящей любви, хоть и окольными путями.

Книга первая

1982–1986 годы

Флоренция, остров Эльба, Перуджа

Quando si ama, anche i sassi diventono stelle.

Когда ты влюблен, даже камни под ногами кажутся звездами.

Как-то вечером в пятницу во Флоренции мужчина с полотенцем через плечо снял часы и положил их на край стола, за которым сидели я и еще двадцать студентов из разных стран. Так все и началось – с ресторана в подвале. Мы все учились в институте Микеланджело, на курсе итальянского языка и культуры, и каждую пятницу вечером ужинали в традиционной тосканской траттории.

Вспоминая мелочи, изменившие мою жизнь, я всегда думаю о тех часах. С годами они стали казаться мне большим, чем были на самом деле, излучающими сияние – такую важную роль они сыграли. Их присутствие на столе ресторана Джанфранко означало, что он легко исчезал и появлялся, а то, что они лежали именно рядом с нами, моей сестрой и мной, – особое его отношение к нам двоим. К концу вечера он сел рядом, и мы заговорили на неуклюжей смеси языков за бокалом вина.

Джанфранко родом из умбрийской деревни, и его итальянский небрежен, ленив, полон разговорных оборотов, французский – скуден, но элегантен, голландский – великолепен (он десять месяцев был женат на голландке), английский – обрывочен. Но понимали мы друг друга прекрасно.

Он курит «Мальборо», носит дорогие золотые украшения и тесные джинсы, и есть в нем щегольское безразличие, которое притягивает меня настолько, что к концу вечера, когда мы каким-то образом оказываемся в баре на пьяццале Микеланджело, я уже немного влюблена. Он танцует с сестрой на зеркальном полу, а я танцую с Роберто, помощником шеф-повара, который просит меня перевести на итальянский слова песни «Чикаго», и я кое-как это делаю. Джанфранко приносит куантро со льдом, и мы сидим рядом. Наши колени соприкасаются. Я больше не замечаю ни Роберто, ни сестру.

Я в Италии несколько недель и уже успела влюбиться в страну, людей, Флоренцию, директора института. По образованию я филолог, это и привело меня сюда, но не сразу. Сначала я работала в рекламном агентстве, потом медсестрой, еще был одинокий год в Лондоне, когда я работала и жила в баре, разрыв слишком уютных и ленивых отношений с милым парнем по имени Тони, которого я разлюбила.

Тони приехал в Лондон первым и встретил меня в аэропорту, как мы и договаривались. За шесть месяцев разлуки (он катался по Европе на автобусе, я откладывала деньги) я уже изменилась, поэтому, обняв его (он был в новом дешевом кожаном пальто), я почувствовала, что обнимаю брата, а не любовника. Тони решил вернуться в Австралию, и я была этому рада; моя новая жизнь, полная приключений, лишь начиналась. Я нашла работу в пабе напротив Британского музея и переехала в маленькую комнатку наверху, где в свободные вечера одолевала «Войну и мир» и в одиночестве сидела в соседних барах за бокалом южноафриканского вина с жареными орешками.

Потом из Австралии прилетела младшая сестра, и мы вместе уехали в Италию. Институт предоставлял комнаты в общежитии рядом с собором Санта-Мария-дель-Фьоре, и мы поселились там вместе с девчонками из Скандинавии, которые тоже были на нашем курсе. Лондон забылся быстро. Я поймала себя на том, что небрежно накидываю пуловер на плечи, как итальянки, завязываю шарфы свободным узлом на своей белой англосаксонской шее… а потом появился Джанфранко.

Джанфранко ждет меня у общежития рядом с кафедральным собором, чтобы отправиться на первое официальное свидание. Он припарковался там, где не положено, и, спеша покинуть центр города, мы не успеваем почувствовать неловкость. Мы как преступники на угнанной машине, и, когда выезжаем на окраину, я почти расслабляюсь. Сбивчивый разговор не клеится. Рискуя показаться занудой, я признаюсь, что не понимаю его, но мы наконец подъезжаем к ничем непримечательному зданию гостиницы почти на выезде из города. Джанфранко паркуется и по-хозяйски проводит меня внутрь. Это кажется мне важным знаком и одновременно возбуждает. Он диктует заказ официанту, с которым явно хорошо знаком. От нервов у меня совсем нет аппетита, но я делаю над собой усилие и пробую всего понемножку: ломтики мясных деликатесов, маринованные овощи, рагу в вине на подушке из дымящейся золотистой поленты, маленькие острые красные перчики, фаршированные рисом и травами. Мы пьем вино, и, когда чуть позже я поднимаюсь по лестнице в безликую комнату, где нет ничего, кроме кровати и телевизора, мне кажется, что я почти лечу. Джанфранко раздевает меня; жалюзи опущены. Минутное беспокойство, что я так легко позволила себя завоевать, сменяется великим, бесконечным счастьем, что мы наконец вместе; мне кажется, что я растворяюсь в его теле.

Но я до сих пор не уверена, что нравлюсь ему. Утешаю себя тем, что сосредотачиваюсь на его наименее привлекательных качествах, например резкости, но закрываю глаза на его неровные, запущенные зубы, решив не быть мелочной. Я слышала о его репутации, о том, что он любит иностранок, но не могу поверить, что он находит меня привлекательной. В первые дни, пока мы еще присматриваемся друг к другу, легко убедить себя в том, что я использую его так же, как он меня, что я – жесткая и умная женщина, которой на самом деле не являюсь. Но в действительности я всегда была во власти Джанфранко; у него есть преимущество – он остается собой, и он на своей территории, владеет языком, в то время как я спотыкаюсь, извиняюсь и прошу поделиться опытом.

Но потом оказывается, что я боялась зря. Каким-то чудом – по волшебству, как кажется мне, – Джанфранко начинает выдавать себя, и я понимаю, что он так же очарован мной, как я им. Выяснив, что ti voglio bene означает «я тебя люблю», я слышу эти слова постоянно и робко начинаю говорить то же самое.

Я наблюдаю за своим любимым. Когда он улыбается, его щеки ползут в стороны. Клиентов и друзей он приветствует громогласно, а когда выходит из комнаты, та словно пустеет. Он ходит быстро, стуча каблуками по неровному каменному полу ресторана и мостовой. У него везде друзья: модные, ухоженные флорентийцы, к которым он по-свойски обращается дотторе; плотники, водопроводчики, лавочники; бесчисленное множество официантов и поваров, с которыми приходилось работать. Он повар по профессии, но, кажется, его главный талант – встречать гостей у входа, с мальчишеским дружелюбием, обаянием и непосредственностью.

Я никогда не видала таких, как Джанфранко, – людей, которые до такой степени чувстовали бы себя на своем месте в этом мире. Он громко насвистывает и проглатывает окончания слов, поэтому вскоре я становлюсь просто Ви. Те ранние дни я вспоминаю, как какое-то волшебство – чудо, что мне удалось найти его, что он затянул меня на свою орбиту изменчивости, спонтанности. Ночи мы проводим в гостиницах на окраине, дни – в загородных ресторанах на берегу моря.

Я общаюсь с сестрой гораздо меньше, чем ожидала. Поздно ложусь и ночью не сплю, а следовательно, пропускаю занятия в институте, но меня это не волнует. Ведь я и так каждую секунду изучаю язык и культуру Италии.

Джанфранко приводит меня в лавочки в переулках, где после беззлобных препирательств с продавцом покупает мне прекрасное замшевое пальто с меховым капюшоном, завернутое в шуршащую бумагу, кожаную юбку, золотые украшения. Он никогда и ни за что не платит полную цену; его дерзость поражает. Держась за руки, мы выходим на дневной свет, став обладателями новых двусторонних кожаных ремней. Он любит пошутить, умен и щедр без меры; в первые дни я больше ничего не замечаю. Прохладные каменные залы его ресторана постепенно заменяют мне институтские аудитории, и в один прекрасный день я просто перестаю ходить на занятия. В обед я сижу в парадном зале ресторана и печатаю одним пальцем меню, зачарованная названиями кьянти, рекомендованных в разные дни: географико и капеццано, гриньянелло и кастелло ди волпайя, ламоле ди ламоле и вилла ла пальяйя. Потом перехожу в теплый внутренний зал и сажусь рядом с любимым, безразлично пробуя деликатесы, которые он ставит передо мной.

По вечерам я возвращаюсь, надушившись, в праздничном настроении, и снова сижу, сижу, много пью, пишу стихи о любви на бумажных салфетках, где напечатано меню, и ухожу лишь поздно ночью, повиснув на руке Джанфранко. Он очень быстро ведет свой синий «фиат» по узким змеящимся улицам. Мы едем в Фьезоле, и из открытых окон громыхает Deep Purple. Однажды, когда моя сестра сидит на заднем сиденье, я поворачиваюсь и говорю ей, что мне все равно, даже если я сейчас умру, настолько переполняет меня счастье. Она соглашается, и мы удивленно переглядываемся.

Мы обе бросили занятия в институте Микеланджело и вынуждены искать другое жилье. В бесплатном ежедельнике «Il Pulce» находим объявление и переезжаем из общежития в квартиру в незнакомом районе вдали от центра города. Наши новые соседи – Анна и Франко. Поначалу мы без ума от этой необычной парочки; они кажутся нам сверхсовременными и совсем не похожими на итальянцев. Анна высокая, носит черную косу до пояса и свободные индийские платья; Франко – коротышка с длинными волосами, собранными в хвост. Постеры на стенах квартиры рекламируют пацифистские торговые марки и альтернативный стиль жизни. Анна и Франко до сих пор живут в шестидесятых; неподалеку у них маленький магазинчик товаров для художников, где на полках пылится всякий хлам и нет ни одного покупателя. По вечерам, если мы с сестрой не садимся на автобус, идущий в сторону Санта Мария Новелла Пьяцца, и не спускаемся по лестнице в «Солт Пинатс», наш любимый джазовый подвал, мы сидим у длинного стола в комнате, пьем кьянти и едим хлеб с сыром за плотно закрытой дверью.

Это совершенно необъяснимо, но с каждым днем Анна ведет себя все более странно. Иногда не отвечает, когда мы к ней обращаемся, или отвечает холодно и оскорбительно, говорит что-то, чего мы не понимаем. Однажды я решаюсь пустить Джанфранко на ночь; она врывается в комнату и кричит, что мы все время бросаем мокрые полотенца на пол в ванной – и она больше не может этого терпеть; Джанфранко унижен и уходит. Мы с сестрой ничего не понимаем, мы в шоке, ведь нам казалось, что мы были вежливыми, дружелюбными гостями в их доме и относились к ним с уважением. Мы приходим к выводу, что Анна просто ненормальная, и начинаем искать другую квартиру.

Я спрашиваю Джанфранко на итальянском, который постепенно осваиваю, как ему удается быть таким терпеливым со мной, ведь я не понимаю ни его языка, ни его мир. Все это происходит задолго до того, как он начнет закатывать мне свои феерические скандалы, и я вижу лишь его глубокие карие глаза; они смотрят на меня с выражением абсолютной доброты, когда я спотыкаюсь, пытаясь выразить свои чувства и вести диалог. Он отвечает, что терпелив лишь со мной.

Как-то раз во время обеда я захожу в прохладный зал ресторана и вижу Джанфранко; перед ним стоит коробка с инжиром. Он не поднимает головы, и я вижу, что он делает: маленьким острым ножом, сосредоточенно нахмурив лоб, он чистит одну ягоду за другой и откладывает их в сторону. Он похож на маленького мальчика, который строгает ветку, и, когда он подносит мне тарелку очищенного инжира, мое сердце сжимается от любви.

Il pasto non vale un’acca se alla fine non s’ ha la vacca.

Обед не обед, если в конце не подают хороший сыр.

Мое понимание итальянской кухни начинает складываться в родной деревне Джанфранко в Умбрии. В воскресенье вечером, почти каждую неделю, поставив все восемь скамеек поверх столиков и вымыв полы в его ресторане, мы отправляемся в полночное путешествие. Понедельник – наш выходной. Мы минуем призрачные зеркальные воды озера Тразимено; в двух часах езды от Флоренции холмы Тосканы сменяются холмами Умбрии и раскинувшимися среди них средневековыми городами. Джанфранко огибает повороты на огромной скорости; он выпил кьянти и не думает пристегиваться, лишь распевает во весь голос песни Баттиато[1]. Я сижу рядом по-турецки; мои усталые глаза выхватывают вспышки света из набегающей темноты. Его деревня в моих воспоминаниях всегда возникает из тумана, а ее немногочисленные улицы закручиваются спиралями; мимо проносятся низкие двери и вывески баров, а на колоде у входа в мясную лавку лежит зажженная сигарета. Но больше всего времени я провожу на бензоколонке и в соседнем баре; обоими заведениями владеет сестра Джанфранко.

Мы въезжаем в густую тишину спящей деревни; вдали мерцают теплые, туманные огни бара «Дуэ Распи» – «Две виноградные грозди». Сестра Джанфранко одна воспитывает двоих детей и живет в доме, смежном с баром. Ей помогает мамма. На кухне на тарелках, накрытых тряпочками, нам оставили угощение: кругляш зрелого пекорино, ломоть прошутто, сваренные вкрутую яйца и острую салями, молодую фасоль с округлыми бочками и башенку из ломтей сырного хлеба. Джанфранко разливает по стаканам терпкое красное вино, режет сыр и протягивает мне салями на кончике карманного ножа. В абсолютной тишине глухой деревни я чувствую себя розовощекой крестьянкой из другого века, поддающейся ухаживаниям мужчины, которого совсем не знаю, но люблю. Этот мужчина предлагает мне великий дар – прекрасный опыт. Я словно существую только для него, и наш тихий разговор и простота обстановки дарят мне столько счастья, сколько я и не мечтала.

А ведь есть еще обеды. По воскресеньям мы часто работаем только в вечернюю смену, а днем едем обедать с друзьями. Я никогда не придавала обеду особого значения, пока не узнала, что такое воскресный обед на тосканских виноградниках. Это праздник еды и вина с друзьями и родными, нечто большее, чем просто прием пищи, а скорее праздник для всех пяти чувств. Многое зависит от обстановки, чарующей красоты окрестностей, где все дышит историей: плодородная земля, тысячелетиями рождавшая урожай, ветхие каменные стены и дороги, вьющиеся по холмам, и виноградники, рядами тянущиеся до самого горизонта. Нет ничего прекраснее, чем часами сидеть в золотых лучах послеполуденного солнца за длинным деревянным столом, где кроме тебя еще двенадцать, шестнадцать, а то и двадцать человек. Или зимой греть руки, ноги и сердце огнем, едой, вином.

У Джанфранко были друзья в Монтеспертоли, и мы часто ездили туда – как правило, зимой. Хрустя гравием по закругленной подъездной дорожке, мы останавливались у самой двери черного хода, которая вела на просторную кухню, уже заполненную людьми. В старой печке пылал огонь, нагревая различные кастрюли, испускавшие чудесные ароматы. Кто-то из гостей нарезал прошутто; с ножа слетали ломтики насыщенного винного цвета. Женщины помешивали в кастрюлях, мыли салатные листья, резали хлеб. Я тоже пыталась быть полезной и раскладывала ложки и вилки в гостиной, где вокруг потрескивающего камина стояли и курили мужчины, сжимая в руках бокалы с кампари. Стол был заставлен расписанными вручную кувшинами с водой и цветами. Я накрывала стол на восемнадцать человек, сворачивая бумажные салфетки крошечными треугольничками рядом с каждой тарелкой. Двухлитровые бутыли домашнего кьянти полупрозрачного красного цвета выстроились в ряд, как солдатики. За большими окнами туман окутывал стволы голых деревьев и церковные шпили.

На стол выставили блюда с ломтиками салями из дикого кабана, маленькими острыми сосисками из оленины, кругляшами поджаренного хлеба, намазанного грубо смолотым паштетом из куриной печени, подслащенным марсалой, и блестящими черными оливками с чесноком и петрушкой. Бокалы наполнили вином и передали вокруг стола куски мягкого хлеба с хрустящей корочкой. Обед начался.

Затем принесли пасту – глубокую керамическую тарелку дымящихся спагетти в чудесном томатном соусе, благоухающем свежим базиликом, или густом сливочном, пахнущем лесными грибами. На жаровне установили две металлические решетки, на которых поджаривали главное блюдо: толстые ломти отборной говядины, несколько куропаток, жирные домашние колбаски. На них отпечатались черные полосы, и от жарки они стали хрустящими. Их приправляли свежим розмарином, чесноком и хорошим маслом.

На десерт подавали кусок пармезана – зрелого, крошащегося – с ароматным пекорино из Сардинии и большой тарелкой фруктов. Это был уже завершающий этап обеда: женщины отодвигали стулья и уносили тарелки, мужчины закуривали и разливали виски. С кухни доносился аромат варящегося кофе, разговоры стихали до шепота и становились ленивыми, уютными, интимными. К кофе подавали всевозможные пирожные: хрустящее миндальное печенье, макаруны, глазированные эклеры, раздувшиеся от крема. Вин санто[2], сладкое, темное, разливали по маленьким стаканчикам; на улице сгущались сумерки, и воскресный обед подходил к концу.

В Монтеспертоли высокие каменные стены окружают дом, как крепость, и ощутить атмосферу этого места можно лишь тогда, когда минуешь ворота и спускаешься по извилистой дороге, вьющейся мимо виноградников и оливковых полей. Но вилла Сабатини стоит на вершине холма, и с веранды открывается вид на виноградники, уходящие вдаль на много миль. Даже зимой, собравшись у маленького очага и грея руки, мы всегда оставляем окна незанавешенными и видим плодородную землю, просторы и упорядоченные ряды виноградных лоз.

Летом кажется, что весь мир остался там, внизу. Медленные золотые вечера пульсируют теплом и неустанным стрекотом миллиона насекомых. На веранде полотняные занавески от солнца, и за столом прохладно; когда мы приезжаем, нам протягивают бокал вина Винченцо – не его собственного изготовления, а того, что он еженедельно покупает на соседней вилле в огромных бочках, а затем разливает по бутылкам и хранит в погребе. Клаудиа пробует соус для пасты; вид у нее забегавшийся, но счастливый, волосы, собранные в пучок, растрепались, фартук выпачкан мукой. Она делала папарделле – широкие, неровные полоски пасты – и собирается подать их с соусом с кусочками зайчатины. Закончив разливать вино, Винченцо моет салат из собственного сада и сушит его в специальной сушилке. Наши движения неторопливы. Мы едим домашние сливовидные помидоры, сбрызнутые зеленым оливковым маслом и присыпанные свежим базиликом, толстые кругляши сочной белой моцареллы и бумажно-тонкие ломтики копченой говядины, приправленные маслом. Кроме этого, на столе есть мелко порезанные листья салата рокет с наструганным пармезаном, грибы, замаринованные в лимонном соке с чесноком, полоски красных и зеленых острых перцев, купающиеся в масле с чесноком и петрушкой, и ломтики острой панчетты. Хрустящим хлебом мы подбираем сок; вино Винченцо льется рекой. И вот Клаудиа выносит свою пасту; она жирная, соус пахнет дичью. А еще мангольд, тушенный с чесноком, картофель, нарезанный маленькими кусочками и запеченный с розмарином и крупной солью, и салат с огорода Винченцо, блестящий от масла. На десерт – целая пирамидка свежей рикотты со спелыми грушами.

Уже под вечер, когда день меркнет и поднимается легкий ветерок, колышущий листья и разгоняющий неподвижный воздух, Клаудиа приносит кофе со своим знаменитым печеньем, которого невозможно съесть одну или две штучки – всегда по десять – и секретный рецепт которого она мне дала, но я потеряла. Цикады заводят свою песню, и виноградник в лунном свете кажется бледным, призрачным. Я почти засыпаю и хочу остановить время, чтобы всегда сидеть в этом удобном кресле, вдыхать ароматный ночной воздух – наслаждение для всех пяти органов чувств.

Джанфранко с партнерами покупает второй ресторан. Он расположен в центре Флоренции; галерея Уффици с копией «Давида» Микеланджело у нас за углом. Я стою на огромной кухне; на мне фартук. Мне показывают, как мелко резать лук; готовить простейший томатный соус; встряхивать правой кистью, чтобы содержимое сковороды на секунду взлетело в воздух; готовить пасту, разделять нити спагетти гигантской вилкой и определять момент, когда нужно слить воду – ни секундой раньше, ни секундой позже, буквально за мгновение до того, как паста достигнет консистенции аль денте (на зубок), – тогда в течение одной минуты, потраченной на перемешивание с горячим соусом, она дойдет до идеального состояния. Я учусь делать креспелле – бумажно-тонкие блинчики – и бешамель, супы и рагу, медленно булькающие на огне, паннакотту с желатином; постигаю сложный процесс постепенного добавления ингредиентов, необходимый в приготовлении соусов для пасты, к примеру сальса путтанеска.

Тем временем Джанфранко становится менее терпимым и более критичным. Бывают дни, когда мне ничем не удается ему угодить. Я начинаю видеть обратную сторону его творческого гения, когда он впадает в настоящее безумие. Он швыряет сковородки о стены. Но всего через час он вырезает розу из редиса, и лицо его спокойно, пальцы ловки. Для деревенского парня его руки на удивление нежны, почти как у женщины, и каждый вечер он старательно вычищает грязь из-под ногтей средством для мытья раковин.

Через полгода меня назначают главной на кухне ресторана, а Джанфранко встречает гостей и проводит их к столикам. Мы живем вместе – переехали в квартиру неподалеку. Я похудела от долгих тяжелых часов на работе, от любви и нервотрепки.

Как-то летом, в полночь, мы едем на машине; я единственная женщина в «фиате». Останавливаемся у реки недалеко от деревни Джанфранко; я наблюдаю за факельной процессией в темноте. Люди с факелами спускаются к берегу и выливают в реку хлорку; чуть ниже по течению свет пламени освещает лица тех, кто бродит на мелководье с целлофановыми пакетами и вылавливает мертвую форель. Я в ужасе, мои иллюзии разбиты, мне страшно.

На следующий день в обед под кронами деревьев накрывают длинный стол. Блюда с дымящимися картофельными ньокки в соусе с кусочками кролика и форель, просто поджаренная на гриле. Все едят сладкую, розовую рыбную мякоть; никому не становится плохо. Мы пьем за рыбаков.

Спагетти алла путтанеска

Оливковое масло

1 средняя луковица

3 зубчика чеснока

4–6 ломтиков панчетты

Сушеный стручок чили (по желанию)

2 ст. л. черных оливок

5 анчоусов

1 ст. л. каперсов

¹/₃ стакана красного вина

400 г очищенных помидоров

Соль и перец

Нарубленная петрушка

Подогрейте масло, добавьте мелко порезанный лук и чеснок, ломтики панчетты и чили, если используете его. Тушите 5–8 минут на среднем огне, постоянно помешивая, пока лук не станет прозрачным. Добавьте оливки. Готовьте еще несколько минут, затем добавьте мелко порубленные анчоусы и каперсы. Через несколько минут влейте вино. Доведите до кипения и кипятите, пока жидкость не испарится; затем добавьте очищенные помидоры и примерно полстакана воды. Умеренно приправьте солью и перцем, снова доведите до кипения и варите на маленьком огне 30–40 минут. Приправьте петрушкой.

А иногда мы ходим за грибами. Осень – сезон белых; эти благородные грибы прячутся под каштанами и дубами. Они часто бывают размером с обеденную тарелку и сытные, как мясо. У дверей тратторий осенью стоят корзинки с белыми грибами. Клиенты выбирают их, как лобстеров; потом грибы взвешивают, готовят и подают. Эти лесные дары с привкусом мускуса, плесени и сладковатой гнили лучше всего жарить на гриле с мелко нарезанным чесноком, сбрызнув хорошим оливковым маслом.

Во время походов за грибами я любуюсь красивыми и нежными грибочками радужных цветов, но Джанфранко предупреждает, что они смертельно ядовиты, и я боюсь даже подойти близко – вдруг их токсичные пары проникли в воздух? Мы срезаем и срываем грибы, и, поскольку Джанфранко вырос в деревне, нам не нужно нести их в ближайшую аптеку, где аптекарь поможет отличить съедобные от несъедобных. На ужин мы едим громадные белые, собирая роскошный сок большими кусками хлеба.

Через несколько месяцев после переезда к Джанфранко я узнаю, что бывают контактные линзы, которые можно не снимать несколько дней и даже спать в них. Красочные рекламные щиты описывают это чудо: эти линзы изменят вашу жизнь. Я с подросткового возраста страдала близорукостью и носила то очки, то линзы, которые снимала каждый вечер. Поэтому неудивительно, что меня заинтересовала эта реклама и я поддалась на нее. Несмотря на большую цену – разве станешь жалеть денег на такое чудесное изобретение? – Джанфранко ведет меня к окулисту, доктору Писаччи.

Я прохожу осмотр – я делаю это регулярно с тринадцати лет, – и окулист очень медленно и внятно объясняет мне что к чему, чтобы я поняла. Два года изучения итальянского в университете, полгода в институте Микеланджело да еще последние месяцы, когда я слышу вокруг (хоть и не всегда понимаю)

только итальянский и говорю на нем, внушили мне смелость и уверенность в своих силах, даже чрезмерную.

Сальса ди конильо (соус с кусочками кролика)

Оливковое масло

Лавровый лист

1 разделанный кролик (если используете зайца, замочите его на ночь в воде или вине с травами, чтобы избавиться от слишком сильного привкуса дичи)

1 мелко нарезанная средняя луковица

2 мелко нарезанных стебля сельдерея

1 мелко нарезанная морковь

3 мелко нарезанных зубчика чеснока

¹/₂ стакана белого вина

400 г очищенных помидоров

Соль и перец

Сушеный стручок чили (по желанию)

Подогрейте оливковое масло в неглубокой широкой сковороде и добавьте лавровый лист и куски кролика. Подрумяньте их со всех сторон, приправьте, достаньте и отложите. В той же сковороде потушите лук, сельдерей, морковь и чеснок до мягкости – 8—10 минут. Верните кролика в сковороду. Влейте белое вино и доведите до кипения; пусть жидкость испарится. Добавьте помидоры, полстакана воды и чили, если используете его. Снова приправьте, доведите до кипения и тушите на маленьком огне около 40 минут, если используете кролика, и 2 часа, если у вас заяц, подливая воды, если объем соуса сильно уменьшается в размерах. Попробуйте и подсолите, если необходимо. Когда блюдо остынет, очистите мясо от костей, положите в соус и подогревайте в течение 5 минут, а затем перемешайте соус с пастой.

«Si, capisco» – да, я все понимаю, говорю я. За мои прекрасные новенькие линзы мы выкладываем половину моей месячной зарплаты и едем в Виареджо, чтобы провести остаток дня на пляже. Мир кажется полным возможностей, которые были недоступны мне последние пятнадцать лет из-за близорукости. По пути Джанфранко рассказывает, что итальянская оптика на высоте. В Италии и технологии, и оборудование самые новые.

Мы приезжаем на пляж, когда солнце в зените, переодеваемся в купальные костюмы и бежим в воду. Я так привыкла зажмуривать глаза под водой, что делаю это почти инстинктивно. И все же доктор так горячо объяснял что-то про il fare la doccia – душ – и un bagno – ванну, или купание, – что, когда меня настигает прозрачная волна, я с широко открытыми глазами храбро разглядываю подводный мир. В этот момент происходит что-то странное: резкая ясность в глазах сменяется привычной расплывчатостью. Дорогущие линзы вымыло из глаз, они потерялись в бесконечном океанском пространстве и сейчас, наверное, плывут в Австралию. Не могу поверить, что такое могло случиться, что это чудо оптической индустрии попало мне в руки на столь короткое время. Лишь потом, признавшись Джанфранко, я понимаю, что на самом деле говорил доктор. Единственное, что нельзя делать в этих линзах, сообщает Джанфранко с улыбкой, – открывать глаза под водой. Видимо, это и была та самая фраза, которую я не поняла.

«Фиат» рассекает по снежным наносам и огибает опасные повороты, надеясь довезти наших друзей в Петтино целыми и невредимыми. Окна одинокого сельского дома сияют янтарным цветом, приглашая войти. В траттории мы единственные гости; семья хозяев, сгрудившаяся вокруг камина, разом вскакивает, чтобы нас встретить. В обеденном зале нет ничего, кроме длинных деревянных столов и скамей. Но мы быстро обживаемся на месте, откупориваем бутылки вина и шумно радуемся тому, что отважились преодолеть такой путь в суровых условиях. Меню здесь нет; мы приехали есть трюфели. Я слышала о равнодушии, с которым умбрийцы относятся к этому драгоценному ингредиенту – он для них как петрушка или обычный картофель. Вместо того чтобы мелко тереть на терке или подавать в виде стружки, трюфели здесь просто режут кусками.

Первыми приносят кростини – хрустящие маленькие тосты со смесью из анчоусов и грибов, с черными крапинками трюфелей. Затем фриттату с ароматом пекорино и трюфелей. Яичные нити свежих тальятелле появляются на столе с блестящим зеленым маслом, посыпанные трюфелями. Все вокруг – снег за окном, хозяева, приносящие и уносящие блюда, строгие очертания деревянного зала – становится лишь расплывчатым фоном дегустации трюфелей. Мы сидим здесь часами, и уезжаем по опасной дороге вне себя от счастья – нам так уютно, что мы ничего вокруг не замечаем.

Где бы мы ни оказались – в ресторане, в полночь после трудного рабочего дня, или во Флоренции или за ее пределами в один из драгоценных выходных, когда друзья неожиданно нагрянули в гости, – наши обеды и ужины всегда запоминаются. Джанфранко обладает удачным сочетанием качеств: он выходец из крестьянской семьи, но при этом учился в прославленных заведениях швейцарской индустрии гостеприимства, поэтому я обычно с готовностью позволяю ему сделать за себя заказ. Он многое знает о еде, его вкус безупречен. Но я начинаю видеть в нем и другие, неприятные стороны – капризность, переменчивость настроения, угрюмую подозрительность. Эти качества в последнее время стали частыми гостями в нашей жизни, они как самозванцы, явившиеся без приглашения, – безликие и мрачные. Иногда Джанфранко вдруг начинает меня игнорировать; ревнивое молчание моего возлюбленного окружает нас глухими стенами. Позднее, вернувшись в нормальное расположение духа, он объясняет свое настроение приступом ревности к какому-то зеленщику, чьего имени я даже не знаю. И все же, когда я наблюдаю за его кулинарным мастерством, восхищение заставляет меня с легкостью все ему прощать.

Мы едим только продукты по сезону, все самое свежее, del giorno (продукт дня), и всегда что-то необычное. Стоит нам зайти в любой ресторан или тратторию, как он сразу бежит на кухню, и через служебное окошко я вижу, как он пальцем пробует содержимое дымящихся котлов. Во всех ресторанах, куда мы ходим, работают официанты и повара, с которыми Джанфранко знаком или вместе работал. Они рассказывает мне истории их жизни за пиццей на хрустящем тесте, посыпанной лепестками прошутто; это продолжается до последней, ночной рюмки лимонной водки. Я узнаю, как Тонино промотал наследство на азартные игры и теперь вынужден работать в трех местах; почему у Сильвио одна нога короче другой; куда Паоло водит ужинать свою любовницу в те вечера, когда удается сбежать от жестокой, деспотичной женушки.

Просторная пиццерия Клаудио на Пьяцца санта Кроче – одна из наших любимых. Больше всего мне нравится там шпинат, припущенный с чесноком, перцем чили и оливковым маслом. Я ем его с диким количеством хлеба, а официанты тем временем сворачиваются и, закатав рукава, начинают играть в карты, курить и пить.

Спиначи кон ольо альо э пеперончино (шпинат с чесноком и чили)

Вымойте и отожмите пучок шпината. В сковороде нагрейте оливковое масло, добавьте нарезанный чеснок и сушеный острый чили, затем бросьте шпинат. Приправьте солью и перцем и периодически встряхивайте в течение двух минут. Подавайте, полив соком свежего лимона и щедро приправив оливковым маслом первого отжима.

Нередко мы ужинаем и в шикарном «Антика Тоскана», который специализируется на приеме туристических групп. Его владелец – Лоренцо, один из партнеров Джанфранко; он говорит хрипло, точно у него в горле песок. Я тут же проникаюсь к нему симпатией, потому что он не только предельно вежлив, но и преданный семьянин, который очень гордится двумя сыновьями – те часто помогают ему на кухне. Там я встречаю официанта по имени Раймондо. Он знает много языков, играет на аккордеоне и является гордым обладателем моржовых усов. Мы становимся лучшими друзьями. Вместе останавливаемся на бензоколонках вдоль автострады, где в тесных, почти пустых тратториях Джанфранко всегда знает что заказать: густое рагу из потрохов, соленую треску с мангольдом, широкую ленточную пасту с блестящим от жира утиным соусом, свежий инжир, завернутый в панчетту, и бруски сливочного сыра томино, утопающие в золотистом масле. Летом мы порой проезжаем по семьдесят миль до прибрежного городка Вьяреджо – и все лишь для того, чтобы поесть рыбы. В здании в стиле ар-деко на променаде нам накрывают настоящий пиршественный стол. Бесконечные подносы сменяют друг друга; на них высятся горы морепродуктов, перемешанных со спагетти или ризотто или же просто великолепно поджаренных на гриле, – и все это готовят, разумеется, бывшие коллеги Джанфранко. Иногда мы заказываем традиционную тосканскую баккалу – соленую треску, крестьянское блюдо, снова пользующееся популярностью.

Старенькая мама Джанфранко, шаркая, ходит по бензоколонке – миниатюрная фигурка в черном, с усами и подвязанными шарфом волосами. У нее нет зубов, и она говорит на разговорном итальянском, поэтому я совсем не понимаю ее, зато мы все время робко улыбаемся друг другу. В доме готовит только она: обваливает телячьи котлеты в хлебных крошках и обминает их пальцами, лущит фасоль и делает змейки из теста, начиненного шпинатом. Глядя на ее натруженные руки, я учусь гладить белые рабочие рубашки Джанфранко и правильно их складывать (оказалось, я глажу слишком быстро и неаккуратно, так как меня унижает это занятие, приставшее только прислуге). Когда тарелки выносят в гостиную и вся большая семья, которая теперь включает и «ла Вики», серьезную австралийскую девушку, принимается шумно греметь подносами, мамма тихонько возвращается на кухню и ест одна на табуреточке у плиты.

Баккала алла фьорентина (соленая треска по-флорентийски)

800 г соленой трески (замочить на ночь в воде, менять воду несколько раз)

2 стебля лука-порея

Оливковое масло

3 зубчика чеснока

400 г очищенных помидоров

Соль и перец

Мука

Веточка розмарина

Для подачи:

1 ст. л. нарубленной петрушки

Полента

Для томатного соуса почистите и мелко нарежьте стебли лука-порея и подрумяньте их в оливковом масле с двумя целыми очищенными зубчиками чеснока. Когда лук-порей поменяет цвет, добавьте помидоры, приправьте солью и перцем и тушите от 30 до 40 минут на медленном огне, добавляя воды по мере надобности.

Тем временем промойте и просушите соленую треску и порежьте крупными кусками. Обваляйте в муке и обжарьте с двух сторон в подогретом оливковом масле, куда добавлены розмарин и оставшийся чеснок. Обсушите на бумажных полотенцах, а когда соус будет готов, выложите в него куски рыбы одним слоем. Тушите на медленном огне около 5 минут. Посолите по вкусу и подавайте с полентой, присыпав нарубленной петрушкой.

Я люблю, как готовит мамма, мне нравится, что всякое ее блюдо превращается в праздничное. Люблю смотреть, как она выкатывает на стол упругие спелые помидоры, режет хлеб, прижав буханку к груди, – один надрез, другой, огрубевший палец надавливает на лезвие кухонного ножа. Она все солит щедро и ничего не выбрасывает. Простейший томатный соус, который она делает, наполняет всю кухню таким роскошным сладким ароматом; ее маленькие, но крепкие руки мнут, пробуют, помешивают размякшие овощи. Мне нравится, как она смотрит на Джанфранко, своего младшенького, добившегося таких успехов в городе; на его туфли на каблуках, золотые украшения, диковинную подружку-иностранку. И меня огорчает, что я неспособна выразить ей свою любовь, поэтому я ношу тарелки со стола на кухню и улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь.

Есть в моей жизни и другой мир – ресторан, где я провожу по шестьдесят часов в неделю. Это биррерия, то есть мы предлагаем к блюдам огромный выбор местного и импортного пива. Наше меню эклектичное, интернациональное, поэтому мы популярны как среди модных флорентийцев, которые приходят в ресторан, сжимая в руках автомобильные рации (способ предотвратить повсеместные угоны), так и среди туристов, приезжающих к нам целыми автобусами; у нас для каждого найдется что-нибудь по вкусу. Мы подаем и традиционные тосканские блюда – пасту (включая мою любимую, щедро присыпанную мускатным орехом, со сливочным соусом, шпинатом и рикоттой), флорентийские бифштексы, соусы с анчоусами и креспелле, и различные гамбургеры (которые итальянцы называют умборгерами) к пиву, и картошку фри с майонезом. Джанфранко сотрудничает с турагентством и предлагает льготные цены для организованных туристов, и когда я поливаю лимонным соусом сто сорок телячьих скалоппине, прежде чем отослать их в зал на подносах, меня часто забавляет абсурдность ситуации: австралийские туристы с аппетитом поедают блюдо, приготовленное австралийкой же во флорентийском ресторане. На нашей просторной кухне мне помогают две юные девушки; посудомойщики сменяются так часто, что не успеваешь их запоминать. У нас голубая форма, как у медсестер, и в свободные минуты мы изобретаем особо крепкие коктейли и печем бискотти. К половине двенадцатого все на кухне убрано, столы блестят чистотой, а мы с любимым ужинаем – или я сижу дома и гадаю, когда же он вернется.

Помарола (простейший томатный соус)

Оливковое масло

1 мелко нарезанная средняя красная луковица

2–3 нарезанных мелкими полосками зубчика чеснока

400 г очищенных и крупно нарезанных помидоров, консервированных или свежих

Соль и перец

Нагрейте оливковое масло в кастрюле, добавьте лук и чеснок. Тушите около 8 минут или до мягкости, часто помешивая. Добавьте очищенные помидоры и около полстакана воды. Приправьте солью и перцем, доведите до кипения. Уменьшите огонь и тушите около 30–40 минут, добавляя воду по мере необходимости, если объем соуса чересчур уменьшится.

В нашей квартире всего две комнаты. Одна маленькая и специально обустроена для рестораторов, которые никогда не готовят дома, работают, живут и едят в ресторанах. Из кухонных принадлежностей – одна лишь кофеварка и коллекция экзотических ликеров Джанфранко. Другая комната почти целиком занята двуспальной кроватью, над которой висит большой телевизор, как будто спальня предназначена лишь для того, чтобы спать, заниматься сексом и смотреть телевизор. Впрочем, за исключением тех ночей, когда я долго лежу без сна и жду, пока Джанфранко вернется, в этой квартире действительно ничего больше не происходит.

Пенне с рикоттой и шпинатом

300 г шпината

240 г рикотты

1 ст. л. свеженатертого пармезана

Соль и перец

Мускатный орех

Сливки

Пенне

Для соуса бланшируйте шпинат в кипятке и обсушите. В блендере взбейте шпинат с рикоттой и пармезаном, приправьте солью, перцем и мускатным орехом и отставьте в сторону. Отварите пасту в кипящей соленой воде. Пока та готовится, положите в сковороду шпинатно-сырную смесь из расчета одна столовая ложка на порцию и разбавьте сливками. Хорошо перемешайте до однородности, попробуйте и, если надо, посолите, постепенно доведите до кипения. Быстро перемешайте с пастой и подавайте к столу.

С сестрой, которая приехала в Италию, чтобы быть ко мне поближе, мы теперь, кажется, видимся реже, чем когда жили в Австралии. Я знаю, что она работает продавщицей в ювелирном магазине на Пьяцца санта Кроче, что она поправилась на двенадцать килограммов, но я так поглощена собой, что ничего больше не замечаю. Иногда она ездит с нами на море, сидит на заднем сиденье машины и глотает орешки в шоколаде, а Джанфранко дразнит ее по поводу фигуры.

Мне не нравится быть тенью Джанфранко, и постепенно меня начинает раздражать то, что после долгой тяжелой работы в ресторане он предпочитает компанию своих друзей-мужчин, карты и виски, а я всего лишь сижу рядом, как трофей. В минуты оптимизма я стараюсь относиться философски к тем часам, когда остаюсь в одиночестве во Флоренции или в его деревне, пока он встречается со старыми друзьями, уезжает по делам или просто исчезает. Я понимаю, что сама выбрала этого мужчину и такой стиль жизни, понимаю, как мне повезло.

И все же меня все чаще переполняют бессилие и непонимание, как во снах, когда ты бредешь по болоту и к ногам прилипает промокшая тяжелая одежда. Я так влюблена, что выбросила свои противозачаточные таблетки и сделала завивку на своих светлых волосах, чтобы они стали похожи на новую прическу Джанфранко. Я глажу его рубашки, мучаюсь, присутствуя во время бесконечных разговоров о людях и местах, которых не знаю, когда слова проносятся мимо ушей. Но я спокойна и терпелива. Лежу в кровати на Виа Остериа дель Гуанто и прислушиваюсь к звукам моторино, сворачивающего на нашу узкую улочку. Но ночь сгущается, потом уходит, а Джанфранко все не возвращается. Я терзаю себя подозрениями, выдумываю всякое; прокручиваю в голове прошедший день и придираюсь к мелочам – может, я чем-то обидела его, как-то подвела? Должно же быть что-то, что я сказала или сделала, и в результате он теперь ценит меня меньше, делает вид, что я не существую, отталкивает меня, смотрит словно сквозь меня, не отвечая на вопросы, хотя каждая клеточка моего существа трепещет от обожания. Мне кажется, что я стала другим человеком.

Предыдущей зимой, еще до нашей встречи, Джанфранко научился кататься на лыжах. Новая подружка – не причина отказываться от новообретенной страсти, и он заявляет, что я тоже должна научиться. Мы идем в один из самых шикарных флорентийских спортивных магазинов, чтобы купить мне горнолыжную одежду. Я никогда в жизни не каталась и не испытывала никакого желания начинать, поэтому понятия не имею, что требуется, но он с привычным знанием дела выбирает для меня обтягивающие брюки, водолазку на молнии и такой милый пуховичок, что у меня чуть слезы из глаз не льются, перчатки из мягкой кожи и уютную шерстяную шапочку, лыжные ботинки и красивые блестящие новенькие лыжи. Примерив этот роскошный костюм, я вижу в зеркале незнакомую женщину. Джанфранко платит, но я не знаю, вычтет ли он потом эти деньги из моей ежемесячной зарплаты. (Мне всегда казалось, что я получаю слишком много – два миллиона лир! Эта сумма выглядела нереальной. Учитывая, что Джанфранко платил за все, о деньгах мне беспокоиться не приходилось.)

Мы начинаем ездить в Абетоне каждую среду. Эта деревушка – зимний горнолыжный курорт для флорентийцев – расположена высоко в Апеннинах над Пистойей, в полутора часах езды от Флоренции. Склоны для катания тянутся через четыре долины, а трасса для беговых лыж проходит через еловые, лиственные и сосновые леса. По горам рассекают фигурки на лыжах, и вокруг такая красота, что, даже не успев ступить на снег, я убеждена, что мне здесь понравится.

В реальности, конечно, все совсем иначе. Джанфранко учит меня основам, после чего изящно уплывает вдаль и исчезает на фоне снежного ландшафта. Я в первый день только падаю. Меня ужасают моя неуклюжесть, отсутствие координации – меня, десять лет занимавшуюся балетом, звезду классов по аэробике, которая до сих пор может сесть на шпагат! Позорно рухнув на снег, я чувствую, как меня наполняет уныние. Теплое вино с пряностями в гостинице, где мы позднее встречаемся с Джанфранко, слегка приободряет меня, и к следующей среде я морально готова снова опозориться при всех.

На обучение такому сложному виду спорта, как горные лыжи, у меня всего один день в неделю, и это значит, что прогресс происходит медленно – очень медленно. Каждую среду я почти весь день падаю и жду не дождусь, когда же кончится это ужасное испытание. Джанфранко все это кажется очень забавным. Мы всегда выходим на трассу вместе, и он терпелив, пока я не впадаю в уныние. Тогда раздельное катание представляется самым разумным выходом, и он уезжает.

А потом, в самый последний раз нашего приезда, когда зима уже кончается, а снег стал более тонким и неровным, что-то вдруг происходит, и у меня получается. Я выбрала трассу, идущую между деревьев и испещренную крутыми склонами, с которых я, как правило, скатываюсь. Солнце танцует в ветвях и ослепляет; впереди простой гладкий отрезок. Я осторожно набираю скорость, моя уверенность крепнет, и я успешно огибаю деревья, ноги подчиняются – и вот вдруг я уже лечу, ощущая текучий ритм и спокойную, прозрачную плавность. Это одна из самых потрясающих минут в моей жизни.

Val piu la pratica che la grammatica.

Опыт важнее теории.

Мой итальянский постепенно становится лучше, но все же мне мешает ограниченный словарный запас; меня раздражает невозможность выразить себя, озвучить свое мнение. В первый год меня все считают уступчивой тихоней. Мне же хочется закричать, что на самом деле я сильная, жизнерадостная, люблю поспорить, поговорить, что в Австралии женщины обычно не сидят часами, ничего не делая, пока их партнеры охотятся, играют в карты и пьют с друзьями.

Ближайший друг Джанфранко – официант из «Веккья Тоскана», он женат на русской. Мы ходим к ним обедать, а после обеда мужчины на целый день включают телевизор и садятся смотреть гонки «Формулы 1» или обожаемый кальчио – футбол. Отупев от послеобеденных ликеров, я сижу в полутемной гостиной и слушаю рев автомобилей, нарезающих круги; воздух густеет от сигаретного дыма. Ольга, чья неразговорчивость, возможно, так же обманчива, как и моя, не пытается завести со мной женскую беседу; мы сидим, уставившись в экран.

Раймондо – официант с моржовыми усами – ушел из «Антика Тоскана» и теперь работает у нас. Он стал моим союзником. К нему я прихожу, когда глубоко рассекаю себе палец, а не к мужчине, с которым живу, – тот уже третий день, как объявил мне бойкот. Мы делаем разрезы для завязок на наших свежевыстиранных белоснежных фартуках. Мой маленький разделочный нож, только что наточенный, как масло прорезает сперва накрахмаленную ткань, затем мой палец. Кровь хлещет фонтаном. Я едва чувствую боль, но через несколько секунд палец начинает мощно пульсировать; пытаюсь перевязать рану бинтом из подручных средств. Потом приходит Раймондо и тут же берет ситуацию в свои руки: организует нам замену на час, а сам везет меня в ближайшую больницу.

Время обеда, Джанфранко сидит за столом с партнерами и обсуждает блюда дня. Я стою перед ним с окровавленным пальцем и сообщаю о том, что случилось и куда меня сейчас повезут. Я стою и жду, что он меня обнимет и простит все воображаемые измены, которые я якобы совершила, вспомнит, что любит меня. Но вместо этого его глаза, похожие на маленькие черные камушки, впериваются в меня, и я понимаю, что это происшествие еще сильнее отдалило его от меня – это случилось так некстати, и виновата я сама, беспечная и глупая. Его презрение ко мне усиливается. Он не говорит ни слова, и Раймондо тихонько уводит меня.

Со временем я ощущаю себя в Италии все увереннее, и неизбежно наши отношения начинают рушиться. Этот болезненный процесс растягивается на много месяцев, в течение которых Джанфранко решает, что я ему изменяю. Изменяю! Я так дико влюблена в него, что сама идея этого абсурдна почти до смеха, вот только наказание слишком жестоко. Моя сестра вернулась в Австралию, и мне не на кого больше положиться, кроме Джанфранко.

Однажды после обеда он возвращается домой и не здоровается со мной. Я встревоженно спрашиваю, что случилось, но он меня игнорирует и смотрит сквозь меня холодными жестокими глазами. Мы вместе идем на работу, и весь вечер он меня игнорирует. Я в отчаянии; я несчастна и ничего не понимаю. Дома я жду, жду и наконец засыпаю; просыпаюсь в три или четыре часа утра, его половина кровати пуста. Через несколько дней нахожу в кармане его джинсов визитные карточки загородных гостиниц, в которых мы никогда вместе не бывали. Сам факт, что я за ним шпионю, не доверяю ему, ищу подсказки, меня ужасает, но остановиться я не в состоянии.

Во время очередного бойкота Джанфранко мне звонят из Австралии. Услышав мамин голос, я мечтаю о том, чтобы излить душу, рассказать о своей печали, о своей уязвимости, услышать ее разумный совет, убедиться в ее бесконечной любви. Но она рассказывает о моем бывшем приятеле Тони: пару недель назад он связался с ней и попросил дать ему мой адрес во Флоренции. Тони собирался в путешествие по Европе через Бали – вот только дальше Бали так и не добрался, потому что утонул. Бывший чемпион по плаванию, он отправился на один из островов и непонятно как утонул. Когда я узнаю о кончине этого хорошего, милого человека, которого я бросила в эгоистичном стремлении вести более яркую и насыщенную жизнь – особенно если учесть, что с тем, кто занял его место, мы сейчас переживаем кризис отношений, – то погружаюсь в глубочайшую депрессию и одиночество. Я не могу даже поделиться своим горем с Джанфранко, потому что меня для него сейчас не существует; я для него, как Тони для меня. И я ухожу в себя.

Grande amore, grande dolore.

Чем сильнее любовь, тем сильнее боль.

Потом однажды он заговаривает со мной, стены молчания раздвигаются. Он обвиняет меня в том, что по утрам, по пути на работу, я занимаюсь сексом с зеленщиком. От ревности он не находит себе места, признается он, и в свое оправдание говорит, что «родился таким». «Io sono fatto cosi», – слышу я миллион раз на протяжении наших бурных, взрывных отношений, как будто эти слова дают ему разрешение быть сколько угодно невыносимым, жестоким и иррациональным.

Мы миримся и еще долго после страстного воссоединения чувствуем себя даже более влюбленными, чем раньше. Я так счастлива, что меня перестали игнорировать, что забываю, насколько несуразны его обвинения, как опасна его паранойя. Дальше все повторяется по той же схеме: бойкот – воссоединение, и прекращается через пятнадцать месяцев, когда мне начинают сниться сны на итальянском, и, что главное, я снова становлюсь собой. Мы расстаемся накануне моего тридцатилетия. Джанфранко отвозит меня, превратившуюся в нервную развалину, в Страда-ин-Кьянти в пригороде Флоренции, где в громадном деревенском доме, принадлежащем нашим друзьям Винченцо и Клаудии Сабатини, я выздоравливаю от депрессии.

В течение нескольких недель я только сплю, читаю и помогаю по дому. Я долго гуляю, много ем, макаю домашние миндальные бискотти, испеченные Клаудией, в вин санто до поздней ночи в компании этих бесконечно добрых людей, которые заботятся обо мне, как родные бабушка с дедушкой.

Они много лет знают Джанфранко – и не удивлены, что все так кончилось. Потом однажды я понимаю, что готова вернуться в реальный мир, где меня ждут работа и общение. У меня нет никакого желания возвращаться в Австралию вслед за сестрой. Флоренция стала мне домом; пора искать работу и место для жилья.

Бискотти ди прато (миндальное печенье)

200 г миндальных орехов

500 г обычной муки

Щепотка соли

300 г сахарной пудры

1 ч. л. соды

2 яйца и 2 яичных желтка

Тертая цедра одного апельсина

Поджарьте миндаль в духовке на умеренном огне, пока не станет хрустящим. Достаньте и охладите.

В большой миске смешайте муку, соль, сахарную пудру и соду. Сделайте углубление в центре и добавьте взбитые яйца с желтками. Руками вымесите однородное тесто, добавьте миндаль и апельсиновую цедру. Сформируйте 4 поленца примерно 3 см шириной и выложите на противни, смазанные маслом, примерно на час, накрыв чистым полотенцем. Затем смажьте желтком и запекайте при 175 градусах около получаса. Достаньте и нарежьте по диагонали на ломтики шириной 2 см. Верните в духовку и запекайте еще по 5 минут с каждой стороны. Охладите на противнях.

Nella guerra d’amore vince chi fugge.

В любви и на войне побеждает тот, кто вовремя спасся бегством.

Теперь я живу в квартире на Виа ди Барбадори с двумя студентками, изучающими архитектуру в университете. В моей спальне умещаются лишь односпальная кровать, комод с ящиками и постер «Пинк Флойда». Каждое утро, когда я перехожу мост Понте-Веккьо по пути в маленький ресторан, где работаю, меня пробирает дрожь при виде зданий охряного цвета, отражающихся в блестящей воде. Ресторан называется «I’ Che C’e C’e», что на разговорном итальянском означает «Всякая всячина» – и действительно, в меню у нас чего только нет. Мой новый хозяин Пьеро тщательно проработал меню, включив в него традиционные блюда в изобретательной современной интерпретации. Я работаю ассистентом шеф-повара у Маурицио, который, разумеется, раньше работал с Джанфранко. Нам помогает Эмба, мать Маурицио.

Io sono aperta come una fnestra in estate.

Я открыта, как окно летом.

На самом деле Эмба стала мамой для всех. Она всем дала ласковые прозвища и так нас и зовет своим тоненьким голоском. Она кругленькая, у нее розовая блестящая кожа, и ее так и хочется обнять, только вот рук не хватает. Она часто говорит про своих знакомых – «у него сердце просторное, как храм», – но никто не заслуживает этого эпитета больше, чем она сама. Насчет себя она гораздо скромнее. Есть у нее еще одно любимое выражение: «Io sono aperta come una fnestra in estate» («я открыта, как окно летом»). Эмба обычно моет посуду, но для двух блюд с пастой из меню нужен ее особый соус, и рецепт нашего знаменитого тирамису, приготовлению которого она меня учит, принадлежит ей.

Тирамису алла аранча (апельсиновый тирамису)

6 яиц

6 ст. л. сахарной пудры

500 г маскарпоне

Тертая цедра 1 апельсина

Печенье савоярди

Холодный крепкий эспрессо

Какао-порошок

Отделите белки от желтков и взбейте желтки с сахаром до однородности. Осторожно добавьте маскарпоне и апельсиновую цедру и вымешайте до гладкости. В другой посуде взбейте яичные белки до крутой пены, затем аккуратно подмешайте белки к смеси желтков с маскарпоне и вымешивайте до полной однородности. Обмакните печенье савоярди в кофе и разложите одним слоем на дне формы. Выложите сверху слой крема из маскарпоне и присыпьте просеянным какао. Продолжайте выкладывать печенье и крем слоями, щедро присыпая какао, пока форма не наполнится до краев. Охлаждайте 4 часа минимум, а желательно всю ночь.

Мы вечно натыкаемся друг на друга на кухне: Маурицио (он сидит на героине), «ла Вики», выискивающая свободную минутку, чтобы приготовить фирменный чизкейк, и Эмба в домашних фартуках с цветами. Она вымешивает ингредиенты для тортов толстыми пальцами и произносит «к» как «х», как все флорентийцы – флорентийские тинейджеры, покупая кока-колу, просят «хоха-холу».

Эмба выскребает мелко нарезанные травы (тимьян, эстрагон, петрушку) и лук из блендера и добавляет их в кипящий томатный соус, затем вливает сливки. Это наша знаменитая фирменная сальса, которую мы смешиваем с пастой. Соус – одна из причин (вторая – десерты), почему в нашем ресторане всегда много народу. У входа на кухню Эмба расстегивает полотняный кошелечек и отдает деньги Маурицио. Тот уходит и возвращается бледным и потным, принимаясь рьяно оттирать один и тот же квадратик стола в течение десяти минут; тем временем заказы накапливаются. Я не вижу его глаза. Иногда мы с Эмбой весь вечер готовим вдвоем.

Пьеро – высокий и мечтательный учитель итальянского в институте Леонардо да Винчи, решивший заняться ресторанным делом. Его лучшее изобретение – инсалата «Всякая всячина», смесь мелко нарезанной белокочанной капусты, листьев салата рокет, обжаренных семян кунжута и тертой соленой рикотты. Рикотта родом с Сицилии; она твердая и белая, острая и сливочная одновременно. Пьеро относится к сырам с настоящей страстью и всегда сам выбирает их с особой тщательностью, как и различные интересные виды хлеба, которые мы предлагаем гостям.

Официантки-иностранки сменяются у нас с головокружительной скоростью, но особенно запоминаются Аманда из моей родной Австралии – мы с ней становимся подругами – и Мари-Клер. Мари-Клер – шикарная парижанка, учится на реставратора, везде ездит на велосипеде; ее длинные ножки крутят педали под коротенькой юбочкой с рюшами.

Поскольку для меня снова началась ресторанная жизнь, я почти ничего больше не вижу; один выходной, работа допоздна, и все свободное время я обычно провожу в других ресторанах. Мы с Амандой часто остаемся в ресторане после того, как остальные сотрудники уходят домой, пьем и разговариваем до поздней ночи. В выходные стараюсь не забывать о том, что я в Италии и могу съездить на денек, скажем, в Венецию, Рим или Чинкве-Терре[3] вместо того, чтобы бродить по рядам супермаркета, выбирая шампунь. Во Флоренции, в этом прекрасном городе, есть районы, которые я знаю прекрасно, – старинные улочки, запрятанные подальше от чужих глаз, где находятся лавки аптекарей, переплетчиков, травников и кожевенников. Я знаю все адреса лучших фабричных аутлетов, знаю, где подают лучший кофе и аперитивы. Мой мир стал меньше, приятнее и безопаснее по сравнению с тем, каким он был в беспокойные времена Джанфранко.

Il primo amore non si scorda mai.

Первую любовь никогда не забываешь.

Джанфранко взял за обыкновение заходить во «Всякую всячину» каждый вечер часов в пять на кофе. Он загораживает собой дверной проем маленькой кухни и болтает со мной, пока я готовлюсь к вечеру. Мы уже несколько месяцев живем порознь, и я чувствую себя излечившейся и сильной, так почему же жду его прихода с таким нетерпением? Это похоже на те времена, когда он ухаживал за мной, и мы с Мари-Клер затеваем игру в ставки: если он придет, то она должна будет заплатить мне тысячу лир, а если нет – я ей. Я часто выигрываю. После работы за вином с бискотти я наконец выкладываю ей всю историю про Джанфранко. Она понимающе выслушивает меня и взамен делится несколькими забавными историями о своих нынешних романах.

Я зла на себя за то, что позволила старой любви вновь нарушить свой покой. Напоминаю себе, как была с ним несчастна, но вижу лишь его глаза и улыбку, накрахмаленную белую рубашку и улыбку, чувствую знакомый запах его лосьона. Однажды вечером он предлагает поужинать в «Артимино», элегантном ресторане в пригороде Флоренции, где мы провели одно из первых свиданий. Мы едем вчетвером: я, Джанфранко и Мари-Клер с одним из ее ухажеров. У меня голова кружится от счастья и надежды. Тщательно выбираю наряд, а когда оказывается, что нас трое – приятель Мари-Клер не смог выбраться, – чувствую себя разочарованной, но не слишком. Вечер прекрасен, Джанфранко на высоте. Он скрывается на кухне, а когда выходит, заказ уже сделан, и куча маленьких эксклюзивных блюд приготовлена специально для нашего стола. Мы заказываем роскошные вина и пьем; вернувшись из дамской комнаты, я с удовольствием замечаю, что Джанфранко с Мари-Клер поладили. Я рада, что познакомила его с такой красивой, интересной женщиной. Вечерние визиты продолжаются.

Я знаю, что Венецию считают почти воплотившейся поэмой, что ее очарование воспевалось поэтами и писателями многих эпох. Томас Манн писал: «Приехать в Венецию на поезде – это все равно что войти во дворец через дверь черного хода». Венеция и есть дворец, хотя роскошью и красотой этого дворца лучше любоваться не зимой. В свое первое Рождество в одиночестве (Джанфранко нет, у друзей другие планы) я решаю отвлечься и провести неделю в Венеции. Бронирую недорогой семейный пансион и начинаю предвкушать.

Такой холодной зимы Италия не видела давно. Но меня это не пугает. Сажусь на поезд и прибываю во дворец с черного хода. Порыв ледяного ветра чуть не выдувает меня из купе. Поскольку стойкость свойственна всем членам нашей семьи, воспринимаю ужасную погоду как часть своего захватывающего путешествия – необычное Рождество, которое я никогда не забуду. Мой пансион обшарпан и роскошью не отличается – одна кровать с провисшим матрасом в тесной комнате с биде и одиноким крючочком для одежды на стене, – но от этого мое приключение лишь интереснее. Я долго обустраиваюсь, расставляю косметику на полочке над раковиной, ставлю будильник у кровати, кладу ночнушку под старую подушку. Потом настает время выйти на улицу и исследовать этот невероятный город.

Много лет назад я уже приезжала сюда с подругой как-то весной; был солнечный, волшебный день. Мы бродили по бесконечным маленьким мостикам, очарованные лабиринтами загадочных переулков, завораживающей грандиозной архитектурой, тысячами голубей на площади Святого Марка – мы даже выпили непременную чашку кофе по ужасно завышенной цене в баре «У Гарри». Но сильнее всего нас потрясло то, что это был город, который плыл по воде, был построен на воде и однажды будет поглощен и побежден водой. Мы понимали, что это клише, но радость на лицах молодоженов, позирующих фотографу в гондоле, была заразительной.

На этот раз все совсем по-другому, и мне кажется, что я попала в другой город, только декорации те же: каналы и мосты, архитектура и площади, величие и загадочность. Вода покрыта рябью, нестихающий ветер вспенивает на ее поверхности сердитые барашки. На улице почти никого нет, а те, кто все же отважился выйти, одеты куда теплее, чем я, – как на лыжном курорте. Есть даже снег, грязно-желтые сугробы по углам. Мне хочется лишь укрыться от ветра, чтобы подумать, собраться с мыслями, приободриться, решить, куда пойду ужинать. С облегчением захожу в бар и думаю, чем же заняться. Еще нет и трех часов, а на улице слошная серость; пройдет не меньше пяти часов, прежде чем можно будет со спокойной совестью пойти ужинать. Я знаю, что буквально в двух шагах дворец Дожей, Кампаниле и рынок Риальто; я могла бы отправиться на литературную экскурсию или пойти любоваться полотнами Тинторетто. В безветренный погожий день я с удовольствием занялась бы всем этим, но, глядя на безлюдные, тоскливые улицы из окна бара, не могу заставить себя заняться ничем, кроме как залечь в кровать с книгой в комнате гостиницы.

Первые три дня рождественских каникул в Венеции так и проходят – с книгой в кровати. Каждое утро я встаю, полная оптимизма, и готовлюсь начать новый день, но ледяной ветер неумолимо рушит мои планы. Я перемещаюсь из гостиницы в магазин, из магазина в бар, кафе или ресторан, и мне абсолютно не хочется покидать их теплых стен; но я трачу столько денег, что мне все больше времени приходится проводить на узкой кровати с комковатым матрасом, неохотно читая. К шести вечера я немного веселею; сижу за столиком уютной маленькой траттории и читаю меню за кувшином домашнего вина, записываю в дневник свои мрачные мысли и наблюдения, вспоминая прошедший день.

На четвертый день решаю, что с меня хватит. Я откровенно несчастна; солнце не выглянуло ни разу за все время, и я соскучилась по своей дурацкой маленькой комнатушке во Флоренции, больше похожей на чулан, по милым соседкам, с которыми мне так хотелось чокнуться спуманте и пандоро в рождественский вечер и отпраздновать Рождество, дух которого я, к своему потрясению, совсем не ощущаю. Флоренция не может быть столь же пустой и безрадостной для одинокой женщины. Я даже не жалею о потерянных деньгах, сажусь на поезд и еду домой.

Год заканчивается; ресторан Джанфранко и «Всякая всячина» запланировали праздничные банкеты на Новый год. Все столики уже забронированы. Я провожу на кухне почти весь день с Маурицио и Эмбой: мы готовим изысканные закуски, сливочные соусы с лососем для пасты, каннеллони, нафаршированные рикоттой с мускатным орехом и шпинатом, котечино – свиную колбасу – с чечевицей и запеченной дичью, соус с анчоусами к бифштексам. Эмба печет свои знаменитые апельсиновые бискотти: пряное тесто с апельсиновой цедрой раскатывают поленцами и обжаривают в масле так, что они получаются золотистыми, хрустящими, липкими.

В середине дня у меня вдруг возникает непреодолимое желание увидеть Джанфранко и посмотреть, как у него идут приготовления к Новому году. Предполагаю, что он, как всегда, обедает в «Веккья Тоскана», и направляюсь туда, радуясь, что хоть на полчаса можно уйти с кухни, где царят жара и хаос. У входа в ресторан вижу велосипед Мари-Клер, прислоненный к стене. Джанфранко сидит в одной из отдельных кабинок, а она – рядом; ее нога, как змея, обвивает его ногу.

Аччугата (соус из анчоусов)

Промойте свежие анчоусы и удалите центральную кость. В сковороде на умеренном огне нагрейте оливковое масло и добавьте анчоусы. Раздавите их вилкой, пока они не превратятся в пюре, а затем – в густой соус. Подавайте с бифштексом или рыбой.

Однажды, после того как Маурицио, раздвинув занавеску из бус, отделяющую кухню от обеденного зала, продирается меж столиков к входной двери и бежит на пьяцца Синьора за дозой, Пьеро решает найти своему шеф-повару замену. Все это случается в меццо сервицио, в середине смены; ресторан набит битком, а кроме меня на кухне лишь Давид, посудомойщик из Израиля, – и гора заказов, которые мы каким-то чудом выполняем. Обедающие гости не представляют, что еда, которую мы отсылаем в зал, приготовлена помощницей шеф-повара и посудомойщиком, потому что наш главный повар сбежал.

После этого во «Всякую всячину» приходит вереница поваров; они сжимают в руках коробки с ножами. Каждый задерживается на нашей маленькой кухне один день, демонстрируя свои технические навыки, а мы с Эмбой беспокойно суетимся рядом, чувствуем себя растрепанными домохозяйками. Нам никто не нравится. Лишь один из поваров учит меня чему-то полезному, показав, как взбивать те непослушные помидоры, что даже после получаса тушения не желают превращаться в соус. Несмотря на все их сертификаты, ни у одного не получается готовить казалинга — по-домашнему, – а ведь именно за это наш ресторан любят и знают.

А потом приходит Фабрицио.

Фабрицио – коротышка и чистюля, чей возраст не так заметен за темными очками. Он одевается безупречно, во все белое и накрахмаленное, а движения его отточены и экономны. Мы с Эмбой сразу влюбляемся в него, и Пьеро его нанимает. Мы быстро выясняем, что он женат, но в пригороде Флоренции, Сесто-Флорентино, у него любовница. Он то и дело прикладывается к кулинарному вину, но нас это не заботит. Когда он немного пьян, то надувает щеки, тычет в них пальцами, словно прокалывая воздушный шарик, и объявляет: «Sciampagna per tutti!» – всем шампанского! Еще одно его высказывание – он говорит так, приготовив блюдо, которым особенно гордится, – «Nemmeno in Giappone lo fanno cosi!» – даже в Японии такого нет! Через некоторое время мы все перенимаем его словечко «штенталетт» – придуманное ласковое прозвище, которое ничего не означает. Фабрицио готовит спокойно, с отстраненным видом, подшучивая над собой.

Иногда по вечерам он выходит из кухни и приветствует крупную женщину, прижимающую к груди большую сумку – она словно пытается спрятаться за ней. Они обмениваются парой слов, и, когда Фабрицио возвращается на кухню, он шепчет: «Сесто-Фьорентино» – и подмигивает.

В нашу квартиру на виа ди Барбадори въезжает посудомойщик-израильтянин со своей швейной машинкой. У нас становится теснее, но и веселее, и все же каждый умудряется каким-то чудом оставаться на своей территории и вести отдельную жизнь. Один из моих соседей, студент, торжественно готовит блюда и ест их один, отламывая аккуратные одинаковые кусочки пористых булочек, которые особенно любит, а потом возвращается в спальню и обсуждает за архитекторским столом задания с другими студентами. Второй сосед – мягкотелый ленивый блондин – по вечерам около десяти уходит и кутит со своими модными друзьями; обычно они ходят на дискотеку.

Мы с посудомойщиком Давидом обнаруживаем, что у нас есть общая страсть: мороженое. В разговорах о мороженом мне открывается значительная часть его души – души замкнутого, ожесточенного солдата, которую я считала израненной и почерневшей, словно гнилой фрукт. Коренастый мужчина с ранней лысиной, он ходит сгорбившись и выглядит так, будто его кто-то преследует, будто он вечно прячется. Его одежда – узкие джинсы, свободные водолазки, объемные жакеты с подплечниками и эмблемами неизвестных лейблов на рукавах – всегда черного цвета. Черные туфли с заостренными носами отстукивают мерный ритм, когда он идет по мосту в желатерию «Гайи» и занимает место в очереди у окошка. Его любимые сорта мороженого – шоколадный мусс, шоколадная страччателла и особая алкогольная разновидность мороженого на основе рома. Три шарика кладут в пластиковый стаканчик и втыкают сверху крошечную пластиковую ложку, монетки сдачи на прилавок – и Давид стучит каблуками обратно по мосту. Он доедает мороженое, не успев вернуться в квартиру, – всего за несколько минут. Это не просто лучшее мороженое во Флоренции – это лучшее мороженое в мире.

Полдень, и солнце просачивается сквозь щели венецианских жалюзи, расцвечивая полосами черную футболку Давида. Он сидит за винтажной швейной машинкой, которую купил, когда решил, что хочет заниматься модой, а не делать театральные декорации. Он склонил голову над поющей иглой и не замечает, как я вхожу; ткань сборится и соскальзывает с полированного старого дерева машинки.

Когда Давид был солдатом израильской армии, он однажды ворвался в гостиницу и застрелил человека. Может, он убил кого-то еще, но, увидев выражение ужаса на моем лице, решил о других не рассказывать. Мы плохо знакомы друг с другом. Я никогда не встречала никого, кто убивал бы людей, и это первое, что я узнаю о Давиде; теперь мне понятно, почему у него такое приземистое квадратное тело, понятно, откуда преждевременная лысина, черная одежда и бесконечные самокрутки, почему он никогда не улыбается и редко смеется, не разжимая зубов, почему стоит засунув руки в карманы и молча пьет кофе в баре среди незнакомцев. У него жесткие прозрачные глаза и впалые щеки, скулы, как у каменного изваяния, – он красив, но неприступен. Я представляю, как молодой студент театрального института, рисующий декорации, мечтающий о театре и пышных костюмах, внезапно оказывается на поле боя. Однажды он убивает человека, и этот выстрел раз и навсегда меняет очертания его лица.

Августовским вечером мы оба стоим в очереди у витрины «Гайи». За стеклом выстроились металлические ванночки с мороженым, взбитым до глянцевых пиков и усыпанным орешками, шоколадом, засахаренными листочками дягиля, вишнями, политым ирисом, карамелью и ликерами, яркорозовым, зеленым, золотым, пурпурным, белым как снег, с россыпью ягод. Выбирая, пытаюсь сдерживать свою жадность; Давид, которого в выборе мороженого ничто не ограничивает, заказывает что хочет.

Потом мы через мост идем в квартиру, которую раньше делили как вежливые незнакомцы и, черпая мороженое ложечками, постепенно становимся друзьями. Найти человека, разделяющего твою страсть, – все равно что влюбиться. Наша взаимная радость расцвечивает воздух вокруг, мы обмениваемся многозначительными понимающими улыбками. Нам есть что обсудить, мне вдруг есть с кем поделиться своими мыслями по поводу консистенции и температуры лакомства, и наши беседы о мороженом и описания вкусов столь горячи, словно мы разговариваем о сексе.

Но одного только мороженого как точки соприкосновения недостаточно, и в конце концов Давид снова становится непроницаемым и сидит, согнувшись над швейной машинкой и слушая кассеты с загадочной ближневосточной музыкой. Душа солдата снова за семью замками. И все же я знаю, что под всем этим кроется нежность – я сама слышала, как он описывает цвет вкуса, вкус цвета, и понимала, о чем речь.

Примечания

1

Итальянский певец, популярный в 1980-х. (Здесь и далее примеч. переводчика.)

2

Букв. «святое вино», традиционное итальянское десертное вино из Тосканы, как правило, делается из винограда сорта треббьяно или мальвазия.

3

Национальный парк в Италии, на востоке Лигурии.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.