Ездовые собаки-друзья по риску

      Скотти стал легендарной личностью. Он прослыл, как выразился Джек Лондон, «человеком с собаками».
      Однажды к нему привели пса, чтобы под наркозом обломать зубы.
      — Он привык убивать, — предупредил владелец. — Зовут его Джек. Он очень опасен. Ему непременно нужно вырвать клыки, как делают индейцы с волками. Но никому это не удается.
      — Мне удастся! — сказал Скотти, оценив все достоинства великолепного пса.
      Он начал с того, что, подходя к Джеку и не обращая внимания на его прыжки, спокойно ставил перед ним миску с едой, разговаривая в это время с другими собаками; при этом он держался на расстоянии большем, чем длина цепи, не заходя в опасную зону.
      Дня через четыре ему удалось надеть на Джека сбрую и поместить в упряжке рядом с Дубби. Джек тотчас же вцепился в Дубби, но тот пес, видавший виды, дал отпор.
      Тогда Скотти внезапно схватил Джека, опрокинул и держал его широко разинутую пасть под снегом до тех пор, пока собака не начала задыхаться; потом отпустил, отступил на несколько шагов и занял выжидательную позицию. Джек присел на задние лапы и кинулся на Скотти. Тот с поразительной ловкостью схватил его за сбрую, бросил оземь и снова погрузил его морду в снег. Потом отпустил и мягко заговорил:
      — Ну, Джек, старина, будем друзьями, ладно?
      К изумлению присутствовавших, страшный пес пополз к Скотти, покорно повизгивая. Продолжая разговаривать с ним, Скотти погладил его по голове, и Джек завилял хвостом.
      Он стал одной из лучших собак упряжки, самым знаменитым на Аляске псом.
      Сначала замечательному дрессировщику помогал Дубби, бравший на свое попечение молодых собак; потом на помощь Скотти пришел его сын Джордж, унаследовавший дарование отца.
      Именно Джордж положил начало собачьим гонкам на нартах.
      Ему не было и шести лет, когда он предложил школьным товарищам состязаться в езде на упряжках. Право участия имели лишь дети не старше девяти лет. Малыши только и думали об этих гонках, тренировались каждую перемену, использовали для этого все свободное время. Длина дистанции была около двенадцати километров. Соперники должны были сами изготовить себе нарты; кое-кто соорудил нарты даже из ящиков от мыла, поставив их на полозья.
      Джордж, избравший вожаком, к изумлению отца, полукровку Бальди, стал победителем этих гонок, что можно было предвидеть: ведь он вырос среди собак и весь пошел в отца.

Большие гонки на Аляске

      Идея этих грандиозных гонок зародилась во время споров о собаках. Никак не могли решить, чьи лучше? В сущности это было понятно: одни собаки превосходны для бега на короткие дистанции, другие славятся выносливостью; одни незаменимы при пурге, других не обогнать на льду, а остальные — хоть куда на свежем снегу! Разумеется, каждый считал, что его собаки гораздо лучше всех прочих; каждый утверждал, что это объясняется его способом питания, или дрессировки, или вождения, или всем этим, взятым вместе, ибо у каждого были свои секреты, которыми он ни с кем не делился.
      Скотти Аллен, став центром этого ежедневного нескончаемого спора, понял, что словами его не решить. Он понял также, что представляется случай организовать зрелище, где собаки будут «звездами».
      Так был основан в Номе Собачий клуб, ставший центром, где определялась породистость и ценность ездовых собак Аляски.
      Поскольку в Номе жил юрист Альберт Финк, знавший толк в собаках, то ему поручили разработать устав клуба. Этот устав горячо обсуждался на оживленных собраниях. Ведь дело шло не только о том, чтобы создать клуб любителей псов (его уже давно заменяли салуны Нома), но прежде всего о том, как организовать гонки ездовых собак.
      Правила гонок сформулировали быстро. Во-первых, все желавшие участвовать должны были быть членами Собачьего клуба; благодаря этому они все будут известны друг другу, а участие всяких жуликов и плутов исключалось. Каждая собака перед гонками должна быть зарегистрирована в клубе; условились, что во время состязаний гонщик может запрягать сколько угодно собак. Однако специальный пункт предусматривал, что гонщик может выиграть состязание лишь в том случае, если финиша достигали (живыми или мертвыми) все его собаки, участвовавшие в старте. Этот пункт имел целью помешать гонщику бросить в дороге утомленного или раненого пса. Решили также, что каждая собака будет помечена краской и носить цвет, выбранный владельцем. Всякая упряжка, воспользовавшаяся подмогой при следовании по трассе, будет дисквалифицирована. Таким образом, исключались и жестокость и махинации.
      Наиболее трудным было определение дистанции гонок. Некоторые ратовали за тридцать или сорок километров, другие — за сто или полтораста. Но Скотти Аллен и кое-кто еще были сторонниками подлинных состязаний на выносливость под стать стране и климату — состязаний, на которых наглядно выявились бы все качества и людей и собак. В конце концов это мнение победило. Решили, что гонки будут происходить по маршруту Ном — Кандл — Ном длиной 650 км. Кандл — городок, расположенный у самого полярного круга. Трасса проходила по местности весьма разнообразного характера: прибрежные льды, горы, реки, ледники, тундра, леса, всевозможные труднопреодолимые препятствия вроде известной долины Старой Смерти, зимой утопающей в снегу, а летом — в грязи. Победителем таких состязаний мог стать лишь человек особенный, обладающий собаками, из ряда вон выходящими.
      Трудности были настолько велики, что эти гонки делались событием дня. Самое важное, по мнению организаторов, заключалось в том, что и людям и собакам надлежало готовиться долго и серьезно, отчего собачий род в конечном счете мог только выиграть.
      Чтобы подогреть интерес к гонкам, решили, что в течение зимы, начиная с октября, будет организовано несколько других на короткие дистанции, а большой пробег по Аляске состоится весной, в первых числах апреля. Такой выбор срока заставлял участников тренироваться в течение всей зимы.
      Очень скоро эти гонки стали крупным финансовым предприятием, если учесть общую сумму заключенных пари. В некоторые годы она превышала десять миллионов долларов — долларов 1910 года!
      В течение всего состязания город не ложился спать. Кафе, рестораны, отели, салуны, всякие злачные места были битком набиты. Всюду были развешаны доски для пари, особенно в Собачьем клубе и торговом центре на Фронт-стрит — Елисейских полях Нома.
      Разумеется, в этом краю, ставшем знаменитым благодаря золотой лихорадке, ставки делались и все призы выдавались золотым песком — единственным солидным в те дни мерилом ценностей.
      Скотти Аллен, с чьим именем было связано возникновение этих грандиозных гонок, участвовал в них восемь раз, трижды заняв первое место, трижды — второе и дважды — третье.
      Он тренировался всю зиму и каждое утро в любую погоду выезжал на собаках. Свою личную тренировку дополнял прыжками через скакалку. В течение недель, предшествовавших гонкам, приучал себя спать как можно меньше, поскольку во время гонок каждый час сна был потерей.
      «У меня не было удобств, какими пользуются атлеты на «той стороне» , — говорил Скотти, — ни гимнастического зала, ни душа, ни затейливой диеты… Тем не менее я мало-помалу становился костистым и выносливым, как индеец».
      Его собаки проходили такую же суровую тренировку. Их питание было почти научно обосновано, время, затрачиваемое на сон, — под контролем. Лапы были предметом постоянных забот, так как лед мог их поранить. Даже за когтями следили и подрезали их не хуже маникюрши.
      За месяц до состязаний режим питания собак изменяли. До этого их кормили тюленьим, моржовым и китовым мясом, а тут начинали давать им «гамбургеры» — добротную смесь из говядины, баранины и яиц. Каждого пса ежедневно взвешивали и тщательно записывали все изменения веса. Взвешивали и пищу: некоторым собакам нужно было есть больше, чем другим. Пища для всей упряжки за три-четыре дня гонок обходилась в 135 долларов! «Гамбургеры» для кормления во время самих гонок заранее упаковывали и развозили вдоль трассы, чтобы раздавать во время остановок. Все это делалось, разумеется, в строгой тайне, чтобы избежать вмешательства не особенно щепетильных держателей пари.
      У каждой собаки упряжь была сделана по мерке; и на каждой части упряжки была обозначена собачья кличка. Чтобы защитить лапы и предохранить их от поранения острыми кромками льдин, для каждого пса сшили фланелевые мокасины. Однажды, когда трасса была особенно плохой, Скотти израсходовал восемь дюжин комплектов собачьей обувки.
      Снаряжение собак — участниц гонок включало попонку из заячьих шкурок — защита от пурги и мороза — и кисейную сетку на случай поражения снежной слепотой, а для своего вожака Скотти смастерил даже противосолнечные очки, пригнанные по морде… Как видите, было предусмотрено решительно все, чтобы упряжка могла добиться максимального успеха. Вся эта подготовка велась, повторяю, в строжайшем секрете, ибо у каждого участника был свой метод, свои приемы.
      Когда наступали дни гонок, Ном превращался в Рио-де-Жанейро — сущий полярный карнавал! Хоть город засыпан снегом и отрезан от мира льдами Берингова пролива, улицы ярко освещены, по ним дефилируют парадные шествия. Перед лавками водружают флажки, обозначающие цвет каждой упряжки. В салунах гремит музыка, собаки воют. Белые и эскимосы щеголяют в мехах, соперничая друг с другом. Кроме завсегдатаев кабаков появляется немало случайных выпивох с беспрерывными скандалами.
      Конечно, в Номе видят лишь старт и финиш гонок. Но возбуждение растет с минуты на минуту благодаря известиям, передаваемым в главную ставку из двадцати шести телефонных пунктов, расположенных вдоль всей трассы. Их данные наносятся на огромную черную доску, перед которой собирается толпа, чтобы быть в курсе дел.
      Сразу после старта лихорадка охватывает весь город. Ни одно событие в мире, как бы важно оно ни было, не может соперничать с интересом, вызываемым гонками. Кое-кто из болельщиков даже не умывается и не бреется все четверо суток, в течение которых идет состязание: они боятся отлучиться, так как ежеминутно заключают новые пари. А по окончании гонок эти болельщики выглядят куда более измученными, чем их участники… Гонщики могут ложиться спать, а для тех, кто держал пари, и для всех остальных праздничное торжество только начинается.
      Новшество здесь заключалось в том, что об заклад можно было биться до самого последнего момента, а не так, как на лошадиных скачках, когда тотализатор закрывается сразу после старта. В Номе держали пари вплоть до прибытия первой упряжки. Можно было держать пари на то, сколько времени затратит какая-либо упряжка на какой-либо этап; могли быть и всякие другие комбинации. Вот почему заядлые любители пари не решались отлучаться даже на секунду: они рисковали многое потерять. И действительно, нередко за эти четыре дня проигрывались целые состояния.
      На гонках 1909 года Скотти Аллен — фаворит, на которого было поставлено сто тысяч долларов, — выступил с двумя упряжками. На первой он ехал сам, а вторую поручил некоему Перси Блэчфорду. У Скотти было восемь собак, у Перси — девять. Нечего и говорить, что все собаки, принадлежавшие Скотти, были хорошо тренированы и трасса была размечена метр за метром.
      Для этих-то гонок Скотти и придумал собачьи попонки из заячьих шкурок, изготовил шесть дюжин комплектов собачьей обувки. Нарты были очень легкими и весили лишь около пятнадцати килограммов — на десять килограммов меньше, чем самые легкие нарты соперников. Очень легкой была и упряжь — лишь четыреста граммов на собаку.
      С самого старта участники состязаний попали в сильную пургу. Скотти был даже рад этому. «Считалось, что мои собаки, отморозившие себе бока на прошлогодних гонках, хуже перенесут пургу, чем маламуты или сибирские лайки. Но я был доволен: необходимо, чтобы с самого старта сомневались в ваших возможностях. Важнее всего хороший финиш!»
      Скоро в Номе решили, что Скотти заблудился или ветер смел его упряжку на льды Берингова моря. Въехав в поселок Соломон, в сорока пяти километрах от места старта, Скотти с удовольствием услышал, как перед ним Перси понукает собак. Погода была ужасная; в бушующей мгле гонщики с трудом различали передок нарт. Из толпы, собравшейся на улицах Соломона, неслись советы остановиться и переждать пургу, но Скотти велел Перси ехать дальше, зная по опыту, что столь скверная погода часто бывает лишь на коротком отрезке пути.
      Краткая команда обоим вожакам — Киду и Бальди — и обе упряжки скрылись в вихрях снега.

Какая победа!

      «Я был счастливейшим из людей. Никогда в жизни не испытывал такого счастья! — рассказывает Скотти. — Теперь я был уверен, что мои псы знают свое дело и сделают его хорошо. Головокружительная скорость! Еще никогда ни одна упряжка не бежала в такую пургу так быстро. Собаки не сбивались с тропы, проложенной ими, когда мы развозили припасы по складам, и мчались словно на пожар, несмотря на порывы ветра, которые унесли бы всякую другую упряжку!
      За Соломоном поднялась такая невероятная, неописуемая вьюга, что я не видел передних собак, а порой из глаз скрывался даже передок нарт.
      Когда упряжка спустилась с берега, чтобы пересечь залив Топкок-Хилл, пурга перехватила ее и чуть не пригвоздила к откосу. Собаки заскользили по льду, с которого ветром был сметен весь снег. Эскимос, попав в такую передрягу, крикнул бы: «стоп!» — и поискал бы укрытие. Но я предвидел такую ситуацию. Моя обувь была снабжена шипами, позволявшими удерживаться на льду. Я пошел вперед, привязав ремень одним концом к своему поясу сзади, а другим — к средней постромке, между Кидом и Бальди. Перси тоже прикрепил к себе своего вожака, а потом ухватился за задок моих нарт. Определив курс, мы двинулись к другому берегу, который был не далее трехсот метров. По счастливой случайности мы выехали как раз на вешку, отмечавшую почтовую трассу; из-под снега выглядывала лишь ее черная верхушка.
      Снова попав на колею, я поехал вперед, а Перси следовал за мною по пятам. Посмотрели бы вы, как мои молодые псы, бежавшие впереди, взбирались по холму Топкок в самый разгар пурги! Чудеса! И хотя путь шел вверх, они мчались так, что я с трудом переводил дух. Собаки были совершенно белыми от снега и льда, но ни на шаг не сбивались с тропы, несмотря на пургу. Я никогда не видел ничего подобного.
      Очень довольный, я пробивался таким манером сквозь метель, но вдруг моя упряжка сделала поворот под прямым углом. В снежном вихре я различил возле Бальди какого-то мужчину. Пока я пытался стряхнуть с ресниц облепивший их иней, этот парень схватил Бальди за ошейник и бегом повел всю упряжку в хижину рядом с тропой, а вслед за нами туда ворвалась упряжка Перси, и все сбились в одну кучу. Ну и теснотища! Семнадцать собак, двое нарт и три человека в лачуге, где с трудом уместилась бы ручная тачка!
      — Черт вас дери, что это вы делаете? — заревел я, обращаясь к этому типу, из-за которого мы попали сюда. Я его знал — это был некто по прозвищу Кривой.
      Он, запинаясь, со смущенным видом пробормотал, что пришел из лесу, с другой стороны холма, подгоняемый пургой, и испугался, что мы не совладаем с такой непогодой… Это была гнусная ложь. Решать, как поступить при подобных обстоятельствах, мог только я. Это была моя забота, мое дело, а не его!
      — Вот я и встал на тропе и поджидал вас, чтобы помочь найти убежище! — добавил он.
      Роль доброго самаритянина была так хорошо им разыграна, что Перси даже поблагодарил его. Но я отлично знал, что это был агент шайки номских любителей держать пари, шайки, сделавшей крупные ставки на другие упряжки. Я догадался, что эта банда подкупила его, поручив задержать меня во что бы то ни стало. Вот почему я отнюдь не был с ним вежлив, распутывая сбрую своих собак.
      — Открой дверь и выпусти нас!
      Вместо того чтобы дать нам выйти, он загородил дверь и кинул на меня злобный взгляд. Вероятно, ему щедро заплатили за эту грязную работенку, и у него не было никакого желания потерять свои деньги.
      Я размахнулся и щелкнул бичом над спинами собак, не беспокоясь о том, не заденет ли Кривого этот удар.
      — Прочь с дороги, негодяй!
      В бешенстве я снова щелкнул бичом, и его скво, ставшая было рядом с ним, струсила, а может быть, ей стало стыдно, и она распахнула дверь. Собаки ринулись вперед под завывания бури. Скво шепнула мне: «Нагурук!» (В добрый путь!)
      Вырвавшись из западни, я громко окликнул Перси и убедился, что он последовал за мной. Мы вновь помчались сквозь пургу с быстротой пушечных ядер.
      Пурга свирепела все пуще и пуще. Я не мог различить колею; более того, не видел ровно ничего. Пришлось целиком довериться Киду и Бальди, которые упрямо рвались вперед. Когда ненадолго прояснялось, я смутно различал во мгле их напрягшиеся фигурки, согнутые спины, низко опущенные головы, крепкие лапы. Крохотные, но смелые огоньки жизни в необъятной пустыне, насквозь продуваемой вьюгой… Исконный волчий инстинкт помогал им отыскивать для меня потерянную колею, а гордость и отвага, таившиеся в собачьей крови, заставляли мчаться сквозь слепящую метель.
      Вне себя от радости, я крикнул Перси:
      — Нажимай, парень! Все будет хорошо!
      — Да уж не отстану! — послышалось в ответ.
      Но худшее было впереди: переправа через реки, покрытые неокрепшим льдом; береговой припай — гроза и для людей, и для собак; глубокий снег, в котором упряжки тонут целиком и «гребут», выкарабкиваясь на поверхность; на возвышенностях — ледяные струги, сущие ножи чуть не метровой высоты, следующие друг за другом, как волны бушующего моря; а помимо всего этого пурга, которая сечет, хлещет, обессиливает, изнуряет, парализует волю. Пробиться сквозь нее — выше физических и моральных возможностей человека. Все, что можно сделать, — это уцепиться за задок нарт и постараться не упасть; в остальном надо целиком положиться на собак. Особенно на Кида и Бальди, двух молодых псов; для них это было первым испытанием такого рода. Они знали свое дело, от них зависело добраться до леса — ближайшей цели. Не требовалось кричать им ни «Маш!» (вперед), ни «Ха!» (влево), ни «Джи!» (вправо), а только «Нажмите, голубчики!» и «Молодцы, детки!». Они не сбивались с тропы. Скотти досталось сверх всякой меры, больше, чем он мог предполагать. Но его переполняло чувство счастья не потому, что он выигрывал гонки, а потому, что не ошибся в своих собаках и убедился, что на них можно рассчитывать.
      «Я знал местность на зубок, знал каждый метр трассы. Но в этот момент не было ни трассы, ни местности — лишь чудовищная пурга, образующая из ветра и снега вязкую смесь, которая крутится вихрем, ослепляет, душит. Оба моих компаса были ни к чему: поднеся их к глазам, я не мог разглядеть даже циферблат».
      Да, бывают моменты, когда чутье и инстинкт собак значат больше, чем ум и изобретательность людей.
      Вдруг упряжка свернула с тропы и понеслась на холм. Перси закричал: «Гиблое дело! Мы сошли с дороги, нас сносит к морю!» Скотти чувствовал, что нарты поднимаются по склону; появились проплешины, свободные от снега, заструги как лезвия ножей. У него начала сильно мерзнуть одна щека. Брезент, прикрывавший нарты, развязался, хлопал по ветру и мог улететь, но Скотти не решался снять рукавицы, боясь потерять их. Пурга пробралась сквозь щели его одежды, даже там, где их, казалось, совсем не было, и жгла тело, как остриями раскаленных иголок. Затем они полетели вниз; люди, собаки и нарты смешались в одну кучу, зарывшись в глубокий, но рыхлый сугроб. Скотти подумал, что здесь они и застрянут, гонки проиграны бесповоротно, и, не имея понятия, в какую сторону ехать, не решался отдать никаких приказаний; но собаки во главе с Кидом и Бальди гурьбой пустились дальше.
      Нарты снова начали подниматься вверх. Перси заорал: «Все пропало!» Но он не понял намерений Кида и Бальди, направившихся по косогору. Ветер стал дуть не в лицо, а сбоку, подхватил нарты и помчал вниз по склону, скорее напоминавшему обрыв.
      «Я думал, что падение никогда не прекратится. Собаки катились кубарем, спутав постромки и скуля, а вместе с ними катился и я, вцепившись в задок нарт. С минуты на минуту я ожидал, что они ударятся в скалу и превратятся в кучу щепок. Но вот падение кончилось, мы остановились и опять оказались на дороге!»
      Поразительное чутье позволило передним собакам миновать опасную, незамерзшую часть реки и укоротить путь почти на три километра, прямиком по холмам… Ни одному человеку, как бы опытен он ни был, не удалось бы в такую вьюгу проделать это так блестяще.
      Двигаясь теперь по глубокому снегу, укрытые лесом от ветра, обе упряжки достигли наконец постоялого двора Чарли. Хозяин его страшно удивился: ведь из Нома сообщили по телефону, что вьюга унесла и Скотти и Перси к морю… Лишь одна упряжка из сибирских лаек удержалась на тропе, но, не устояв перед пургой, повернула обратно, в Топкок. Скотти мог гордиться своими псами: они в труднейших условиях пробежали больше ста километров за восемь часов без перерывов на отдых и еду с небывалой скоростью — четырнадцать километров в час! Благодаря Киду и Бальди Скотти и Перси, единственные из четырнадцати участников, добились таких поразительных результатов.
      Они отдыхали у Чарли 5 часов 20 минут и, как только пурга стала утихать, отправились дальше.
      Прибыв в Кандл, распрягши собак, покормив их, вытерев и уложив, Скотти погрузился в кропотливое изучение телеграфных известий, поступавших с трассы. Все упряжки выбыли, за исключением сибирских лаек Гузака, которыми управлял Терструп. Ему, несмотря на огромные трудности, удалось пробиться. Его ждали с минуты на минуту, что выводило его вперед, так как он выехал после Скотти. Собаки Терструпа пробежали двести пятьдесят километров без отдыха и все же были в отличном состоянии.
      Хорошенько все рассчитав, Скотти пришел к выводу, что если отдохнет семь часов, то сможет победить при условии, что на обратном пути не произойдет никаких неприятных инцидентов.
      Как было предвидено, Терструп прибыл в хорошей форме. К всеобщему удивлению, он потребовал от контролеров сразу же отметить путевой лист, так как хотел немедленно выехать назад, в Ном, к финишу гонок.
      Эта новость произвела эффект разорвавшейся бомбы. В Номе потеряли головы и с боем пробивались на телефонную станцию, чтобы известить Скотти. Первый звонок был от его приятеля: тот в непечатных выражениях заклинал Скотти сейчас же пуститься в путь: если Скотти не выиграет, то разорит его дотла, ведь он поставил на него две тысячи триста долларов! Поскольку Скотти не отвечал, то болельщики в Номе попытались убедить его жену повлиять на мужа, угрожали другу, у которого Скотти остановился, и требовали, чтобы тот заставил его немедленно продолжать путь.
      Но Скотти знал: чтобы выиграть гонки, его псы должны отдохнуть, ведь они измучились в борьбе с пургой. Поэтому, несмотря на мольбы и угрозы, он не уступал. Он выедет лишь после того, как его собаки поспят семь часов, ни на минуту раньше!
      В Кандле решили, что Скотти собирается наглядно изобразить басню о зайце и черепахе. Скотти был зайцем, чересчур самоуверенным, а черепаха Терструп медленно, но неуклонно двигалась к победе.
      В назначенный час Скотти поднял собак, запряг их и выехал в сопровождении верного Перси. Хорошо отдохнувшие псы очень быстро набрали высокую скорость, с тем же упрямством преодолевая и при обратном рейсе все препятствия: трещины, глубокий снег, лед, пургу; ничто не мешало им бежать. На середине дороги они нагнали упряжку лаек. Скотти оказался умнее: Терструп и его собаки переутомились, недостаточный отдых давал себя знать.
      Через 82 часа 2 минуты 24 секунды после старта Скотти первым достиг Нома под общие овации; за ним следовал Перси. Они заняли первое и второе места и выиграли десять тысяч долларов золотыми двадцатидолларовыми монетами, два кубка и золотые часы.
      Терструп приехал лишь на следующее утро… Вот что пишет об этом Скотти Аллен:
      «Когда я сравнил маленькую кучку людей, ожидавших Терструпа, со вчерашней толпой (которая встречала Скотти и носила его на руках), то вся обуревавшая меня радость от победы на гонках испарилась. Передо мной был человек, которому пришлось много хуже, чем мне: он провел в дороге на семь часов больше, практически без еды и без надежды на победу. Не будь у него железного характера, он никогда не закончил бы гонки».

6. Еще несколько гонок

Большие гонки 1911 года через Аляску

      На этот раз победа далась Скотти Аллену относительно легко. Но в 1911 году было иначе. По его собственному признанию, те гонки оказались самыми трудными как физически, так и морально в его жизни.
      Состязание «через всю Аляску», как его называли, стало известно всей Америке. И снова Ном превратился в дом буйных сумасшедших.
      Для участия записалось шесть упряжек: Скотти Аллена, разумеется, Джона Джонсона (побившего рекорд скорости на прошлогодних гонках), Фэя Делезена, Кока Хилла, Чарли Джонсона и Тедди Исто.
      Собаки были все как на подбор, с внушительной родословной: три упряжки сибирских, чистопородных и три местных, аляскинских.
      Имея таких опасных соперников, Скотти углубился в расчеты, ибо победа зависела от количества минут, какое можно было выиграть для отдыха или для дороги.
      В Топкоке он изучил, за какое время его конкуренты покрыли расстояние от Нома до Соломона (около сорока пяти километров) сквозь пургу, вихри снега, по льду и предательским наледям. У Скотти ушло 3 часа 15 минут, у Джона Джонсона — 3 часа 30 минут, у Делезена — 4 часа 7 минут, у Хилла — ровно 4 часа, у Чарли Джонсона — 3 часа 58 минут, у Исто — 3 часа 38 минут.
      Скотти был удивлен медлительностью Хилла и Делезена. «Я не понимал, что с ними? Думал, что они вот-вот оторвутся от прочих. Поэтому меня не поразило, когда в пункте Хэвен я увидел Хилла, который, после того как засекли его время, тотчас же отправился в Кандл. Но представьте себе мое удивление, когда я узнал, сколько Хилл затратил на перегон Телефон — Хэвен; он на 25 минут побил мой рекорд на самом трудном участке трассы: наледи, подъем на ледник «Горб», потом Долина смерти…»
      Скотти чуть не дал себя перехитрить. Лишь взвесив все сроки, убедившись в том, что все его расчеты правильны, он не поддался панике — пропустил Хилла вперед и заставил себя дать собакам отдых, в котором они нуждались.
      В Кандле Хилл опережал Скотти на четыре часа. Скотти прибыл туда предпоследним. Здесь он повернул обратно; за ним ехал только Фэй Делезен.
      «Я предпочел бы видеть его впереди. Фэй — один из лучших, его упряжка превосходна, и он вел гонку в правильном, продуманном, рассчитанном темпе».
      Вот данные об этой первой половине гонок, обозначенные в полночь 10 апреля 1911 года на большой доске в Номе:
      «Из Кандла сообщают: Скотти Аллен — три собаки по приезде отвязаны. Две в плохом состоянии, одна в очень плохом.
      Джон Джонсон в хорошем состоянии. Одну собаку привез на нартах. Три остальные довольно утомлены на вид.
      Фэй Делезен — собаки на своих местах. Состояние упряжки лучше, чем у других. Ни одной раненой, все резвы и держатся на ногах. Гонщик, видимо, в хорошей форме.
      Кок Хилл — все собаки в постромках, кроме одной, чуть-чуть нездоровой, вторая утомлена. Остальные в хорошем состоянии.
      Чарли Джонсон — по приезде одна раненая собака на нартах, прочие в порядке.
      Септ Кримминс (каюр — Тедди Исто) — одна собака на нартах с отмороженными лапами; это произошло при переправе через речку. Остальные собаки в норме».
      Жители Нома толпились перед этими сообщениями, прикидывали, каковы шансы соперников, жестоко спорили и часто меняли ставки.
      В двухстах километрах от Нома Скотти опередил упряжку Исто. Еще через тридцать километров, у Бостонского ручья, он нагнал Хилла, остановившегося, чтобы дать собакам передохнуть. Хилл подошел к трассе, когда Скотти проезжал мимо, но не для того, чтобы пожелать успеха, а чтобы посмотреть, в каком состоянии упряжка Скотти. Хилл отдыхал уже два часа. Еще через три километра Скотти поравнялся с обоими Джонсонами. Они выглядели утомленными, и он без труда обогнал их. Проехав еще восемь километров, Скотти остановил упряжку перед заброшенной хижиной, куда завез продукты и где имелся телефонный аппарат. Не теряя ни минуты, он накормил собак, дал им возможность отдохнуть, а сам вновь занялся расчетами.
      Скотти решил дать собакам поспать пять часов, а затем закончить гонки, не делая перерывов на отдых и еду. Ему казалось, что бороться придется с Хиллом, чья упряжка резва и на нескольких этапах превзошла его в скорости.
      Лишь только он покинул хижину и вновь пустился по замерзшей реке, как услыхал крики Хилла, понукавшего собак позади него.
      «Я не терял ни секунды. Он был сзади, на излучине. Я выпряг двух псов помоложе и привязал их к задку нарт. Мой вожак Ириш был приучен бежать во главе упряжки на подъемах и в трудных местах, а на спусках выскальзывать из сбруи и прыгать на нарты, чтобы сохранить силы как можно дольше.
      Когда Хилл нагнал меня, я притворился, будто толкаю нарты сзади; на самом деле я их придерживал.
      — Это ты, Скотти? — спросил Хилл.
      — Это я. Как дела, Кок?
      — Могли бы быть получше. А у тебя?
      — Тоже идут неважно. Собаки устали, я тоже. Занимай колею.
      — Нет, поезжай впереди. Доедешь быстрее меня!
      — Не думаю.
      Через несколько минут Хилл промолвил:
      — Ну что же, Скотти, я, пожалуй, займу колею. Полагаю, что смогу ехать быстрее.
      — Еще бы, Кок! Разумеется!
      — Сожалею, что ты в неважном состоянии, Скотти. Валяй, старина, не унывай!
      — Не беспокойся, доеду как-нибудь. До свидания, Кок, счастливого пути!
      — До свидания, Скотти! Увидимся в Номе. Нельзя, чтобы сибирячки выиграли. Постараюсь их догнать. Пока!»
      В Каунсиле, расположенном на двадцать восемь километров дальше, Хилл опережал Скотти на тридцать семь минут; в Тимбере, еще через двадцать четыре километра, — на сорок четыре минуты. Если учесть, что один выехал на полчаса раньше другого, то Скотти нужно было на последних ста километрах наверстать целый час и сорок минут.
      Его друзья и те, кто на него ставил, были в полном смятении. Их охватила паника, тем более что Фэй Делезен прибыл в Тимбер по пятам за Скотти, между тем как предыдущей ночью отставал от него на три часа.