Проводник с того света

Нарвав руками ржи, Прошкин связал два небольших снопа, соорудил что-то наподобие шалаша для ребенка. Сами остались под палящим солнцем.

– Откуда у тебя такие навыки, Ваня? – Гиля с удивлением наблюдала, как лейтенант мастерски сделал снопы, перевязав их перевяслом. – Вас что, в училище учили этому?

– Скажешь тоже, – Иван, стоя на коленях согнувшись, снимал с себя гимнастерку. – Мама научила ещё в детстве.

– Неужели у вас в Барнауле растёт рожь? – с недоумением спросила девушка.

– А, вот ты о чём, – лейтенант только сейчас понял вопрос и то удивление, что отразилось на лице Гили. – Мы в Барнаул переехали, когда мне было уже пятнадцать лет. А до этого жили в предгорьях Алтая в Горной Шории, это на стыке Алтайских гор и Саян.

– Ой, как интересно! – девушка даже забыла, где она находится и что привело её на это ржаное поле, уставилась на парня удивленными, большими, чуть навыкате глазами. – Расскажи, Ванечка.

– Папа мой Назар Назарович Прошкин работал на руднике кузнецом, а мама работала в колхозе.

Ваня прилёг набок, подставив руку под щёку, покусывая травинку. Девушка расположилась напротив, с интересом смотрела и слушала парня.

– Поля были небольшими, клочками, лоскутками на пологих склонах сопок и у подножий гор. Однако и рожь, и пшеница родили. Вот мы и помогали взрослым с детства.

За разговорами о горах, природе, шумных, стремительных горных речках время летело незаметно, и не таким жарким казалось солнце.

– Папа был очень хорошим кузнецом, его все ценили, на каждый революционный праздник дарили подарки, – с гордостью рассказывал Иван. – Но он сам не был доволен собой. Ему хотелось большего, а не только ковать подковы для лошадей да чинить кирки для рудокопов. Прослышал, что в Барнауле на заводы требуются кузнецы. Сначала уехал один, а потом и нас с мамой через полгода забрал к себе. Вот так я стал городским жителем, хотя поселились в бараках на окраине Барнаула, а это почти что та же самая деревня. Потом у нас появился свой домик-насыпушка, свой огородишко.

Однажды папа возвращался с ночной смены под утро домой, но до дома так и не дошел: остановилось сердце в двух шагах от калитки.

Прошкин замолчал, лёг на спину, положив руки под голову, смотрел в небо. Гиля лежала рядом, не смея нарушить тишину, ждала продолжения рассказа, но не торопила.

– Знаешь, как я хотел быть лётчиком? – Ваня повернул голову к девушке. Мягкая застенчивая улыбка коснулась его губ, сделала лицо по-детски трогательным, чистым. – Помнишь предвоенные занятия, лозунги, призывы?

– Да, – кивнула головой Гиля.

– Мне больше всего хотелось в авиацию, быть как Водопьянов, спасать челюскинцев, – рассказчик опять застенчиво улыбнулся. – Записался в аэроклуб, прыгал с парашютом. А вот в лётное училище не приняли.

– Почему? – искренне удивилась девушка.

– Не прошел комиссию. Что-то нашли в моём вестибулярном аппарате. В голове, то есть, – пояснил Ваня. – В авиацию нельзя, а в пехоту – можно. Вот я и подал документы в пехотное училище.

– Ну-у её, эту авиацию, – Гиля то ли успокаивала парня, то ли на самом деле говорила искренне. – И высоко, и страшно. Я так и не смогла прыгнуть даже с парашютной вышки, хотя вся наша группа в медицинском институте прыгала. А я так и не смогла. Видно, я трусиха, – подвела итог девчонка.

– Ага, трусиха, я и поверил, – Иван в очередной раз посмотрел на Гилю, вдруг вспомнив её появление изо рва. – Никакая ты не трусиха, ты – молодец!

– Скажешь тоже, – застеснялась девушка.

– Зато меня до армии наградили значком «Ворошиловский стрелок», вот! – вдруг похвастался Ваня. – Я очень серьёзно занимался в стрелковом клубе. И в военном училище всегда завоёвывал первые места по стрельбе.

Оба замолчали, каждый погруженный в свои мысли.

Где-то по дороге протарахтела телега, проехали обратно с хутора немецкие машины и мотоциклы.

Вся мокрая и красная от жары проснулась Хая. Из-за леса долетел приглушенный взрыв, и опять всё затихло.

4

Бобруйск оставался в стороне, перед ними непреодолимой преградой текла Березина. Более двух недель пробирались до нее, поизносились, несколько раз Прошкин делал вылазки в деревни в поисках продуктов. После случая на Находкином хуторе вместе заходить не решались: Гиля с девочкой оставались где-нибудь в укромном месте, ждали Ивана, а он шел на свой страх и риск. Чаще хоть что-то давали, но были случаи, когда выгоняли, а то и просто травили собаками. В такие минуты гнев застил глаза, обида и ярость мутили сознание, хотелось возместить зло на этих людях, что испугались, потеряв совесть и стыд, забыв о самом простом – милосердии. Но тут же осаживал себя, брал в руки, понимая их опасения за собственную жизнь.

В последнее время приспособился воровать с огородов то картошку, то лук с молодыми огурцами. В лесу попадались грибы. Уходили в чащу, разводили небольшой костерок из сухих дров, пекли картошку в углях, а грибы насаживали на прутики, тоже ели жареными. Иногда варили какую-нибудь похлебку в котелке. Все сало, что дала на хуторах хозяйка, оставили Хае, выдавали ей по небольшому кусочку. Она зажимала в кулачок, долго мусолила беззубым ртом, но зато в такие моменты не плакала, была полностью увлечена этим приятным занятием. Сухари тоже хранили для ребенка. Постоянно наготове была соска с размоченными сухарями. Она всегда выручала, когда надо было соблюдать полную тишину, не выдать себя неосторожным звуком.

Раза три или четыре встречали группы красноармейцев, которые пробирались за линию фронта. Оборванные, голодные и злые, они ни в какую не соглашались брать в свою компанию лейтенанта Прошкина с Гилей и маленькой Хаей.

– Ты извини, лейтенант, – раненный в руку капитан-артиллерист отвел Прошкина в сторону, говорил, стараясь не глядеть в глаза. – У тебя это получается, вот и действуй. Тебя возьмем с удовольствием – активный штык в нашем деле не помешает. А вот девчонку с ребенком – уволь. Я все прекрасно понимаю, но…

– Но… – Прошкин сделал попытку убедить капитан, да тот прервал его.

– И не спорь, лейтенант. Да, знаю, что стыдно. Только ты уж сам, сам.

Гиля догадывалась о таких разговорах, но не расспрашивала Ваню, надеялась, что если посчитает нужным – расскажет. Однакотревога опять поселилась в сердце – вдруг сманят красноармейцы, заберут с собой, и он ее бросит, оставит. В такие минуты с тревогой заглядывала в глаза Ивану, стараясь по ним определить, узнать его мысли, решения.

– В случае чего, Ваня, ты помоги мне добраться до Борков на той стороне Березины, а там я найду Павла Петровича Дрогунова, папиного сокурсника из института, и все уладится, – на всякий случай пыталась подстраховать себя.

– Ты опять за старое, родная моя? – Ваня прижимал ее к себе, гладил волосы, целовал доверчивые, полные надежды глаза девчонки. Его губы касались ее губ, она отзывалась на его ласки. – Как ты такое можешь думать после того, что между нами произошло? Как я вас после этого брошу? Я же люблю тебя, Гилячка! Я же вас люблю!

Она в такие минуты была благодарна этому… этому… не находила других слов, кроме «милому-премилому» Ванечке! Сначала корила себя, ругала последними словами, что вдруг поддалась эмоциям, вверила, отдала всю себя малознакомому, по сути – первому встречному человеку, и это в то время, когда погибли все ее родные, когда сама чудом спаслась, вылезла из могилы, когда вокруг столько смертей, крови, горя и страданий. Какая может быть в таких условиях любовь? Кровь, смерть и любовь – разве могут они соседствовать, идти рука об руку?

Снова и снова прислушивалась к себе, к своим чувствам, и всё отчетливей понимала, что могут. Могут и должны идти назло всем смертям, всем невзгодам и трудностям! Должна быть и есть любовь, чтобы утвердить жизнь! И она, Гиля, это знает как никто другой, как знает и понимает это ее Ваня, ее любимый Ванечка!

На день остановились на лугу в небольших зарослях кустарника. До Березины оставалось около километра. Надо было отыскать за светлое время место переправы, да и подумать, на чем переправляться. Лейтенант для себя уже решил, что лучше всего подойдет камыш. Вот только потребуется его для этой цели достаточно много. Гиля-то плавать не умеет. Если бы только для ребенка, так и проблем бы не было. Небольшой поплавок из камыша сделать несложно, а сами бы толкали его перед собой и все. Поэтому надо хороший плотик. Надежный.

Вдоль берега реки, повторяя все изгибы и повороты, бежит, извивается грунтовая дорога. Где она начинается – Иван не знает. Но то, что выходит к городу на мост, сомнений не вызывало. Зря поторопился: надо было понаблюдать с денек, определить, так уж загружена она или нет.

На всякий случай сместился к подлеску, что огибал луг и подходил почти к самой реке. Пожалел, что ночью вышли не на него, а на луг с кустарниками. Все-таки надежней было бы укрыться на день там. Но уже поздно.

Солнце пригревало, легкий ветерок колыхал прибрежный аир. Береговые ласточки носились над водой, стрекозы нехотя перелетали с одного стебелька на другой.

Чуть впереди у заводи виднелся камыш, густой стеной отгородив речку от обрывистого берега. Вот только подступиться будет трудно – спуск к воде очень крутой. Надо искать другое место.

Звуки машин насторожили Прошкина. Переметнувшись через дорогу, переместился немного в глубь небольших кустарников. Залег, внимательно наблюдал, как медленно, поднимая густые серые клубы пыли, со стороны города ехали три автомашины с солдатами в кузовах. Облако пыли сносило ветром через реку в сторону заливных лугов.

Иван решил уйти подальше от дороги, по-пластунски пробирался в глубь кустарника. А машины вдруг остановились, и из них на землю высыпали солдаты, громко хохоча и разговаривая, заполнили собой все вокруг. Видно было, что остановились «до ветру».

Лейтенант вжался в землю, залез почти в средину куста, а в его сторону направился солдат с автоматом в руках и ранцем за спиной. Подтянув к себе винтовку, уже готов был дорого заплатить свою жизнь. Но немец остановился рядом, осмотрелся, снял автомат, ремень с подсумком и саперной лопаткой, ранец. Аккуратно сложил на землю, спустил штаны и расположился надолго, выставив зад прямо Прошкину в лицо. Уже сидя, чиркнул зажигалкой, прикурил сигарету.

Что толкнуло лейтенанта на этот поступок, он и впоследствии не мог точно сказать. Но в тот момент толстый голый зад солдата возмутил почему-то до глубины души, довел до безумства. Такой наглости вынести не смог.

Совершенно забыв об опасности, приподнялся, с силой вогнал штык в спину врагу под левую лопатку. Немец обмяк, издав глухой звук, завалился набок. А дальше Прошкин действовал уже как во сне: стоя на коленях, снял сапоги, обулся, закинул на спину рюкзак, автомат – на шею, подпоясался ремнем, не забыл и про зажигалку. На четвереньках пополз в глубь кустарника, стараясь как можно быстрее покинуть это место. Винтовку не бросил, тащил за собой.

Немцы хватились своего товарища, когда лейтенант был на полпути между лесом и дорогой. Поднялась беспорядочная стрельба, крики, команды доносились от реки. Оглянувшись, увидел, как, растянувшись цепью, солдаты шли в направлении луга, кустов, где дожидаются его Гиля с ребенком.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.