Я вскочил на ноги, со свистом выдохнув сквозь стиснутые зубы воздух.

— Пошел вперед! — рявкнул я, до боли сдавливая рукоять импульсника. — И скажешь еще хоть слово без разрешения!..

Он глянул на меня только один раз. Осторожно, стараясь не наступить на гниющие тела, пошел по коридору. Я отстал на пару секунд — ровно столько, сколько потребовалось, чтобы прошептать краткую молитву Ушедшим, начертав над погибшими круг Хазада.

«Если я найду того, кто это сделал — убью на месте!» — пообещал я себе, догоняя человека.

Тоннель от ангара вывел нас в центральный, широкий коридор. Капитан линкора на перекрестке замешкался, рассматривая большое табло на стене, потом решительно зашагал в корме. Я следовал за ним, внимательно глядя по сторонам. Дизайн человеческого корабля меня интересовал сейчас в самую последнюю очередь, равно как и причина, по которой мы не встретили ни единой живой души.

«Вот и нашлись ваши посланцы, Каш'шшод!» — хмуро думал я. Но что же случилось? От чего они бежали и почему были без оружия? То, что они пытались спастись от чего-то, сомнений у меня не вызывало: на нескольких относительно хорошо сохранившихся лицах застыл дикий ужас. Они увидели нечто — и это нечто лишило их способности соображать, превратило охваченную паникой толпу, которую и расстреляли у ангара.

Были ли это люди? Вряд ли — экипажи поисковых крейсеров подбирали очень тщательно: тех, кто мог до такой степени испугаться людей, туда просто бы не попали. Да и что могли такого сделать люди? И куда подевалось оружие Стражей Небес? Только идиот высадится на чужом корабле без оружия… минутку! Высадится?!

«Они тоже нашли дрейфующий фрегат, безжизненный, не отвечающий на запросы, — понял я. — Послали разведгруппу — и что? Что случилось потом? Почему от крейсеров остались только обломки, а разведчики догнивают у входа в ангар? И что надо сделать мне, чтобы не разделить их участь?»

Вопросы, вопросы… Чувство тревоги, не умолкавшее не на миг, продолжало кричать, требовать, чтобы я поворачивал отсюда, садился на корабль и летел куда-нибудь подальше. Иначе… Что будет, я представлял плохо, но догадывался, что ничего такого, что мне понравится, за этим «иначе» не кроется.

Я едва не налетел на внезапно остановившегося капитана линкора. Мы очутились на очередной развилке, куда сходились по три совершенно одинаковых коридора с каждой стороны.

— Что такое? — раздраженно поинтересовался я. Человек, озадаченно крутящий головой, повернулся:

— На пол смотри, килрач! — когти горропы, вот ведь наглец! И в смелости не откажешь — не каждый решился бы дерзить мне сейчас. — Видишь?..

«На пол?» Хм, хорошо же я задумался, если умудрился проглядеть: из одного прохода в другой тянулась прямая бурая полоса. Я поскреб ее, внимательно осмотрел кончик когтя и принюхался. Потом поднял голову.

— Кровь. Что там?

Капитан посмотрел в коридор, куда (или откуда) вела цепочка пятен.

— Должен быть перекресток с коридором к казармам и зал совещаний.

Красная черта на браслете.

— Иди за мной! — я перевел импульсник в режим стрельбы очередями. Контроль над силовыми браслетами я расширил до двадцати пяти метро, про что, правда, сообщать не стал.

Стоило чуть углубиться в туннель, как мы оба почувствовали уже знакомый запах. Тяжелый, давящий, сладковатый запах разложения. Всего семь-десять метров — и пришлось дышать только через рот: то, что было у входа в ангар, и близко не шло в сравнение со зловонными миазмами вокруг нас.

Слезились глаза. Я, кляня все на свете про себя, упрямо шел дальше; за мной, столь же изощренно ругаясь, ступал человек. Впереди уже был виден упомянутый им коридор, а напротив выхода — широко открытые двери. Десяток шагов до входа в главный конференц-зал — надпись над дверьми я прочел со второго раза — мне они показались очень и очень долгими, но когда я заглянул внутрь, то всей душей пожелал, чтобы они никогда не заканчивались.

И чтобы мне не пришлось смотреть на этот кошмар.

— Б…б…боже! — рядом прошептал кое-как проковылявший эти последние метры полковник Шреддр.

Экипаж фрегата нашелся. И похоже что весь. Без остатка.

Конференц-зал — или, как его назвал мой спутник, зал совещаний — был довольно большим. На «Буксреда Килрач» аналогичное по функциям помещение занимало раза в полтора меньше места. Наверняка раньше его считали даже очень просторным, но сейчас до последнего сантиметра все было забито трупами, изломанными, изувеченными — и залито темно-алыми, бурыми потеками. Стены, кое-где уцелевшая мебель, даже навесной потолок, работающие мониторы и плакаты около выхода — кровь была везде.

Стражей Небес посекли плазмой. Здесь же все дрались со всеми — человек триста, если не больше, убивали, рвали друг друга голыми руками, ножами, обломками мебели. Были и следы плазмы, обугленные остатки, пробитые насквозь трупы, но больше было иного. Разорванных животов, выдавленных, вырванных глаз, позвонков, свернутых шей — и просто перегрызенных глоток.

Я сделал шаг вперед — одни Ушедшие знают, чего мне это стоило. Вновь на помощь пришла гордость, оставшаяся после увиденного в ангаре ярость, жажда понять, разобраться в уже случившемся и происходящем со мною.

На более-менее свободном и чистом клочке палубы у входа на боку лежал труп девушки. Пилот, наверное, — синяя форма, похожая как две капли воды на форму на моем спутнике, схожие знаки отличия на превратившемся в лохмотья рукаве. Зажав одной рукой рот, я толкнул ее в плечо, переворачивая на спину.

— Великие Ушедшие!!! — Как я выбежал в коридор, пошатываясь на каждом шагу и захлебываясь в кашле, — запомнилось смутно. Зато как согнулся в три погибели у стены, выворачивая содержимое желудка на забрызганный даже здесь брызгами крови металл — очень хорошо. «Когти горропы! Да что же здесь происходит!!!»

В плечо меня толкнуло, рядом свалился на колени капитан линкора. Я ни сказал ничего: он видел то же самое. Отпечатки чьих-то рук на запястьях девушки, навечно застывший на ее лице ужас человека, наяву столкнувшегося со своим худшим кошмаром, прогрызенную под ее грудью дыру, по краям которой остались отчетливые отпечатки зубов.

Человеческих зубов.

Те килрачи перед смертью узрели нечто похожее. И этой девушке, и моим сородичам не посчастливилось столкнуться с чем-то настолько ужасным, что это почти свело их с ума. А потом кто-то расстрелял Стражей Небес, а эту девушку…

Чувство опасности во мне, без предупреждения прекратив поскуливать, оглушительно взвыло. Я подскочил, локтем отбрасывая человека в сторону — чтобы не путался под ногами. Сам по себе в руке оказался импульсник, поднимаясь в сторону возможной угрозы.

Поздно!

Полусотней метров дальше по коридору от незаметной двери отделилась массивная фигура в темно-сером плаще с капюшоном, полностью закрывавшем голову, резко взмахивая рукой. Я еще только вел дулом излучателя в ее сторону, как из разжавшихся пальцев в полет отправился черный шар с кулак величиной.

Мир будто погрузился в тягучую, вязкую жидкость. Шар медленно, очень медленно летел ко мне. На миг мелькнул гаснущий алый индикатор и загорающийся зеленый. Человек медленно падал, сбитый с ног моим ударом, полы плаща прыгающего в сторону врага расходятся, но я не могу смотреть на то, что скрыто под ним. Все внимание приковано к поднимающемуся по дуге к потолку шару, вокруг которого странно дрожит воздух, искажая все, на что сквозь него падает взгляд.

В моей руке полыхнул огнем излучатель. Светло-сиреневую вспышку затмевает яркий бело-оранжевый шарик плазмы, оставляющий за собой рассеивающийся, почти невидимый невооруженным глазом след. Замороженная в коконе поля, раскаленная до немыслимых температур плазма несется наперерез зависшей в наивысшей точке дуги полета грави-гранате. Сердце замирает, когда кажется, что они разминутся на ничтожные сантиметры — и игла ужаса колет грудь: даже если я успею выстрелить вторично, все равно окажусь в зоне скачком возросшей в полторы сотни раз гравитации.

Стянувшееся в тугую спираль вокруг нас время распрямилось, когда звездный жар освобожденной плазмы испарил обшивку грави-гранаты, ее механизмы. Гулкий хлопок, треск, резанувшая по глазам вспышка…

Я в недоумении уставился на повисшее примерно посередине между нами облачко сероватого, как бы призрачного, дыма, тянущегося к стенам, полу, потолку…

Черная искра внутри…

На последнем витке каменной спирали, я раздвинул ас-саме, поставил вертикально и оперся об него. В груди, где были сломанные ребра, кололо при каждом шаге, а в голове регулярно возникал рокочущий гул, пытающийся состязаться с тем странный ревом, который изредка налетал на меня. В последний раз я не удержался на ногах и скатился вниз на добрую треть витка.

Так. Отдохнуть. Перевести дыхание. Успокоиться.

Держась одной рукой за ас-саме, я второй провел по лицу, словно усталость была чем-то вроде осевшей на шерсти пыли, которую можно смахнуть одним небрежным жестом. С грязью я справился, а вот с остальным — не очень. Еще три или четыре часа я буду в более-менее приличном состоянии, а потом просто упаду на месте. Кипящие в венах препараты, заставляющие организм выкладываться на полную катушку, снисхождения не знали.

Насчитав пятьдесят вдохов, я выдернул посох из камня. Оставалось совсем немного — обойти еще раз по кругу, а потом я ступлю на широкую каменную перемычку, соединяющую две колонны. Если бы не все усиливающаяся неясная тревога — можно было бы считать, что все окончилось. Может, это из-за трещины внизу? Я прикинул — стоит ли еще раз попробовать посмотреть вниз, — и покачал головой: нет уж, хватит. Внизу, перед тем, как начать подъем, я рискнул — и потом ползком убрался подальше. Высоты я не боялся, но вид черной бездны засасывал, втягивал в себя, гипнотизировал, призывал прыгнуть.

А летать я не умею.

«Наконец-то!» С довольной улыбкой я похлопал ладонью по узкой пирамидке, сложенной у края выведшей на перемычку дорожки. Огляделся.

На перемычке было много сталагмитов. Будь расстояние до верхнего яруса немного меньше, они давно соединились бы с растущими сверху сталактитами, превращаясь в копии колонн Разломов. Хотя, остроконечные шпили сталагмитов, похожие на высеянные кем-то гигантские клыки, тоже выглядели неплохо.

Теперь осталось определить, где этот лагерь, потом…

Движение я заметил неожиданно. Даже не движение, намек на него — совсем рядом, между двумя крупными сталагмитами, каждый из которых у основания был шире меня раза в три-четыре. Шевельнулись тени, ожили бугристые наросты на известняковых великанах — и тут чувство тревоги, упрямо предостерегавшее о некой опасности, напомнило о себе во весь голос.

В глаза ударило пламя. «Излучатель!» — появилась и пропала единственная мысль. Ко мне рванулась огненная полоса, от которой я не успевал ни отклониться, ни пригнуться — мне оставалось только умереть.

Шипящий, рвущий сознание звук, как и раньше, возник совершенно внезапно. Едва сводящая с ума вибрация проникла под череп, бывший уже рядом заряд плазмы лопнул, распускаясь в ало-черном сумраке пышным бутоном. Кулак горячего воздуха швырнул меня назад, ноги подломились, я покатился по перемычке, отчаянно цепляясь за каменную поверхность. Я не успел ни удивиться, ни обрадоваться чудесному спасению — гул превратился в оглушающий рев. Мне показалось, я вижу как все, куда достает взгляд, как каждый предмет, вплоть до мелких сколов раздваивается, сдвигается на миллиметр-другой в сторону — оставаясь в то же время на прежнем месте.

Все закончилось, как и предыдущие несколько раз — рев стих, оставив по себе неслышимую, почти угадываемую дрожь за гранью слышимости.

Между сталагмитами обрисовался контур поднимающегося килрача. Только контур — размытая, прозрачная фигура на таком расстоянии была видна только благодаря оседающем облакам пыли.

Теневик! Теневик в персональном камуфляж-поле. Я зарычал, обнажая клыки. Это был враг, несомненно, имеющий прямое отношение ко всему, что было со мною сегодня. И плевать, кто он — теперь, когда я видел его перед собою, все вопросы могли подождать.

Я перекатился через голову, подхватывая ас-саме. С шелестом посох раскрылся, громким щелчком просигнализировал о выскочившем и развернувшемся лезвии. Я рванулся с места, быстрее, чем еще недавно бежал от рухнувшего р'руга, быстрее, чем бежал к скалам от горропы. Забылась усталость, забылись сломанные ребра — имели значение только разделившие нас метры.

«Почему он не стреляет…» — я специально мчался неровными скачками, короткими, обманными нырками сбивая прицел. Потом увидел катящийся в стороне излучатель, раздвигающуюся в руках теневика узкую, длинную тень, завершающуюся с одной стороны полумесяцем лезвия — и понял.

Бой с ас-саме, когда оба противника на равных владеют оружием — это всегда бешеный вихрь движений, ударов, прыжков, понятный только самим сражающимся. Зрители, даже самые опытные, видят только два мига — до и после. Все, что между ними, превращается в яростный ураган, клубок сплетающихся теней, сквозь которые пробиваются сполохи иск от сталкивающихся посохов.

Я был очень хорошим бойцом, очень хорошо знал ас-саме. И тот, с кем я схлестнулся в сумраке Разломов, так же был великолепным бойцом. Мы оба с ходу взвинтили до предела темп боя, кружась между сталагмитов, окруженные смазанной стеной, в которую превратился оставленный нами мир.

И в этой стене было только два цвета: черный и красный.

Я парировал выпад, пригнулся. С места прыгнул, оттолкнулся от сталагмита, выбросил руку с посохом вперед и вниз. Чистый, долгий звон — ас-саме столкнулись, блокируя друг друга. Противник, уловив момент моего прыжка, перекатился по земле, и, привстав, широким взмахом попробовал сбить меня.

Не получилось.

Приземлившись, я пригнулся, пропуская мелькнувшее на уровне шеи лезвие. Ту долю секунды, которая потребовалась теневику, чтобы восстановить равновесие после промаха, я потратил на раскрутку ас-саме вокруг себя, вживаясь в ритм движения оружия, в холодный свист рассекающей воздух стали. Шажок вперед, разворот — заканчивающее восьмерку за спиной посох по инерции движется именно туда, куда я и хочу его направить. На вид такое легкое оружие вдруг становиться совершенно неуправляемым, почти выворачивает руку из сустава, — больше не противясь ему, я прыгаю, лишь немного подправляя его полет.

Звон удара! Боль в руках, в которые передалось столкновение ас-саме. Нас отшвырнуло друг от друга — недалеко, но шестым чувством я понял, что мы сражаемся уже почти на краю перемычки, над распахнувшей ненасытную пасть бездонной трещиной. Над Разломом.

Удар! Стремительный, опасный — я едва успел закрыться. Скорости были почти равны, мастерство — может, небольшое преимущество было за мной, но первоначальный задор исчезал. Бешеный ритм боя выматывал, высасывая полученные благодаря стимуляторам силы. Теперь ему даже не требовалось особо активно атаковать меня: еще немного движений в таком темпе, и я сам свалюсь от перенапряжения.

Кто он? Парируя метящий в глаза выпад, пытаясь поймать его на замахе, я впервые попытался понять, с кем же сражаюсь. Я не мог не знать его, мастеров, способных на равных сражаться со мной на ас-саме, я знал почти всех, да и было их немного. Но этот стиль боя… у меня просто не было ни времени, ни возможности отвлечься, подумать, сравнить с тем, что я помнил. В нем было нечто знакомое, в стиле, в манере построения атак, в плавных движениях, все чаще, по мере того, как я терял концентрацию, кажущихся движением капли воды.

Я снова закрутил посох. Я сражался с горропой! Я победил ее! Так неужели я спасую здесь?! Перед тем, кто, возможно, подстроил аварию р'руга, или ответственен за приманку для горроп?! Перед тем, кто осмелился презреть бывшие сотни Оборотов нерушимыми традиции и сами основы нашей жизни?! Перед тем, кто посмел посягнуть на жизнь другого?!

Ярость прорвалась на свободу, опьяняя меня. Холодная, злая, подобная остро заточенному клинку, — она могла быть гибельна для воина, могла дать нешуточные силы для последнего боя. Я испытал это в схватке с горропой — теперь настал черед этого теневика.

Его следующий удар я видел хорошо. Просто, неприхотливо — и опасно. Я легко блокировал бы выпад, но перейти в атаку не мог — секунда, пока я восстановлю равновесие, хватит ему для ухода в защиту. А не блокировать — на проскальзывании он может остановиться на миг раньше, чем я успею что-то сделать…

Я подставил ас-саме под удар, ослабляю хватку. Ас-саме легонько чиркая по камню под ногами. Лезвие высекает сноп искр, вздымая струйку пыли. Посохи со звоном сцепились между нами. Теневик тянется за своим посохом, проскальзывая почти вплотную со мной. Я больше слежу за его оружием — и в самый последний миг замечаю летящий мне в голову кинжал. Но этот бросок запаздывает — мне достаточно слегка отклониться, чтобы сталь прошла в двух-трех миллиметрах от виска, взъерошив шерсть.

Посохи еще вместе, мы давим друг на друга, разворачиваясь на месте. И когда мы расцепились, я разжимаю левую руку, ударом сердца позже — правую. Ас-саме как легкая тростинка прокручивается вокруг моего запястья, я перехватываю его — и резко, от себя распрямляю руки вперед и вверх. Зажатая между рук центральная часть посоха с хрустом врезается в скрытую камуфляж-полем голову теневика.

Сдавленный вскрик — укол узнавания: и голос, и эмпатический всплеск. Я почти вспомнил, почти узнал теневика — имя крутилось на языке, рвалось из памяти, но в этом бою опаздывала даже мысль.

Красное и черное смешивается, мчится вокруг нас. Еще можно остановиться, придержать удар, подумать — но ярость, гнев, вся боль за этот жуткий день, вбитые бесчисленными тренировками рефлексы сильнее меня, сильнее рассудка, и они не дают мне ничего изменить.

Посох, рвется в руках назад, и я, еще не до конца завершив поворот, со всей силы посылаю его за спину, где должен быть враг…

Я сбросил с себя лист металла, в моих руках мнущийся как лист бумаги. Да и был он не толще бумаги — широкое, сверкающее полотно, медленно отлетающее в сторону. Я проводил его глазами, с трудом свыкаясь с мыслью, что пару секунд назад это был каркасный брус палубы по толщине не уступающий моей ноге.

Удар грави-гранаты устроил впечатляющий разгром. Примерно двадцать метров от точки, в которой ее настиг мой выстрел, превратились даже меньше, чем в ничто — раздавленные, растертые скачком гравитации в пыль стены, палуба, потолок просто исчезли, меньше чем за секунду спрессованные в крохотный темно-коричневый комок, весящий пару тонн. Я стоял у самого края провала, и когда начало рушиться все, что было непосредственной близости от зоны удара, успел только отбросить назад человека. А потом вырвавшиеся из-под рассыпающегося барьера в памяти воспоминания заставили замешкаться, потерять драгоценное время — и сморщившаяся, пошедшая уродливыми складками, трещинами после гравитационного удара, палуба под ногами разлетелась на куски. После чего мне пришлось молиться Ушедшим, чтобы на меня не попало ничего тяжелого, да отбивать локтем, кулаками сыплющуюся на голову мелочь.

Я перевернулся на живот, разбрасывая усеивающие выступ обломки. Излучатель сжимал до последнего, и выпустил, только хорошенько приложившись спиной об палубу, — не мог он далеко откатиться. Разворошив связку кабелей, остатков какой-то керамики, пластиковых плит, я увидел в глубине кучи свое оружие. Вроде бы, цел.

Снизу, из-за края выступа раздался тягучий грохот, лязг. Схватив импульсник, я пополз в сторону шума, к пролому.

Как оказалось, планировка уровней на человеческих кораблях не повторялась на разных уровнях. Под разрушенным грави-гранатой коридором, было что-то вроде отсека целителей — или как они там, у людей звались. Осталось от него совсем немного: сперва удар перемолол все, до чего дотянулся в труху, а потом добавили остатки помещений верхнего уровня — и изувеченные перекрытия не выдержали практически двойного веса, проваливаясь дальше, на еще один уровень.

Устроенный нами локальный катаклизм затронул только четыре уровня, но я не удивился бы, если бы последствия уже начинали распространяться дальше. Оборванные провода, бешено извивающиеся, сыплющие снопами искр, шипение пара, поскрипывание, скрежет раскачивающихся кусков стен, потолка, буквально висящих на «ниточке» разлохмаченного металла — двигаться посреди всего этого нужно было очень и очень осторожно.

Я на четвереньках подобрался к краю выступа. Сказать, что я был в эти мгновения не в себе — сильно погрешить против истины. То, что я почти вспомнил, то, что видел, то, что только что случилось — клокотало, кипело в голове, мешало думать. Как в бою с горропой, с теневиком в Разломах — мне хотелось убивать, выплеснуть бурлившее во мне варево гнева.

Я поднялся над краем, вскинул излучатель, лишь на долю секунды позволив отвлечься, чтобы оценить ситуацию. Третьему уровню, на котором, в конечном итоге, оказались все, сорванное ударом, повезло еще меньше — я даже не мог определить, что там было: коридор, пустое помещение или отсек с оборудованием. Чтобы разобраться в металлическом хаосе, нужно было очень долго всматриваться туда, разбирая его в уме на кусочки. Я же предпочитал смотреть в другую сторону — туда, где закутанная в порванный снизу плащ фигура, закончила освобождаться от опутавших ноги кабелей.:

— Стой! Не двигайся — или я стреляю!

Она замерла на месте, точно задумавшись о чем-то, потом неторопливо развернулась ко мне. Я тут же почувствовал ментальный импульс, яснее даже скрытого плащом абриса, выдавшего в нем килрача.

— Сними плащ! — приказал я. — Быстро!

До меня донесся тихий смешок, от которого по позвоночнику пробежала мелкая дрожь:

— Снять? Хочешь полюбоваться мною? — щелчок застежки. Внизу как будто поднялся ветерок, подхватил плащ, срывая с плеч врага, отбрасывая назад капюшон, из-под которого вылетает злая, жесткая смешинка: — Действительно хочешь?!

Распахнувшиеся полы плаща открывают грудь, со страшной, глубокой раной над сердцем, покрытой плотной коркой засохшей крови. Но я не успеваю задуматься над этим — я смотрю выше, на обуглившееся с одной стороны лицо, полностью лишившееся шерсти, покрытое свежими волдырями и струпьями ожогов, пятнами запекшейся кожи, с черными озерцами глазниц. И даже в таком, жутком, невозможном виде я узнаю, вспоминаю…

В груди замирает сердце — чтобы тут же начать биться с удвоенной скоростью, дрожат руки, а непослушные, похолодевшие губы выдавливают слово, имя…

— Ло'оотишша?.. — потрясенно шепчу я…

Удар, передавшийся в кисть, жалобный вскрик, в котором предсмертная боль делится местом с изумлением, отбрасывающем тень в ментальном поле. Как? Как я смог? Как… Чужая мысль тает, растворяется в гаснущем сознании — и я, наконец, разворачиваюсь лицом к теневику, последним усилием толкая ас-саме еще дальше, пробивая его насквозь.

Броня пробита и больше не может поддерживать камуфляж-поле. Звенит выпавший из его рук ас-саме, самого теневика покрывают с ног до головы желто-белые блики, под громкий визг выходящего из строя модуль поля. Блики исчезают, и опускающаяся на колени пронзенная насквозь посохом полупрозрачная фигура темнеет, на глазах обретает плоть. Сперва ноги, потом пояс, туловище и руки — и в самую последнюю очередь… очередь…

— ТЫ?!! — я отшатнулся. Ощущение воплотившегося наяву кошмара вновь окутало меня, кошмара, надежды на пробуждение от которого не было.

Передо мною заваливалась на бок смертельно раненая старшая дочь Ургахейма, Ло'оотишша. С которой хотел поговорить, должен был встретиться в Храме… и чья сестра передала мне футляр с приманкой для горропы.

Схватившись за мой посох у груди, Ло'оотишша стекленеющим взглядом посмотрела на меня. Открыла рот, словно собиралась что-то сказать. Темная струя крови потекла по подбородку, сестра Сенаш захлебнулась, пробулькала что-то неразборчивое — и с закатившимися глазами упала на землю. Из разжавшейся руки выкатился какой-то небольшой предмет, на который я почти не обратил внимания.

Я отступил на шаг назад, к краю моста над бездной, пропастью Разлома. Я трясся, как в лихорадке, не сводя взгляда с тела Ло'оотишши, под которым расплывалось темное пятно.

— Нет… не может… неправда… — я услышал чей-то голос, и не сразу узнал в нем собственный шепот.

Резкий свист рядом…

… дальнейшее заняло едва ли больше пары секунд.

Плащ опускался за спиной Ло'оотишши, когда она выбросила вперед руку. Она добилась всего, чего хотела — я был в шоке, оцепеневший от ужаса, заторможено реагируя на происходящее. И будь оружие при ней — моя история закончилась бы в ту же секунду. Но свой излучатель она выронила во время падения, и только это спасло мне жизнь.

Вторгшийся в сознание гул ментального импульса Ло'оотишши ошеломил меня, и одновременно помог сбросить оцепенение. Обломки у ног дочери Ургахейма разлетелись в стороны. Освободившийся импульсник сам прыгнул ей в ладонь.

Я дважды нажал на курок. Прокляни меня Ушедшие, если я понимал, что происходит, что стоит там, как ей удалось продемонстрировать столь мощную ментальную силу… Зато я понимал, что если промедлю еще чуть-чуть, она выстрелит в меня и колебаться не будет ни секунды.

До нее было совсем немного — метров пятнадцать. И она приняла единственно верное решение: почти легший в ее ладонь импульсник внезапно изменил направление, перемещаясь на траекторию моих выстрелов.

Миллисекунда ушла на то, чтобы расплавилась оболочка разрядника. Излучатель был полностью заряжен, и весь нерастраченный запас энергии вырвалась на свободу.

В многострадальную палубу, покрытую изломанным гравитационным полем хламом ударил огненный смерч, раскидывая по сторонам крылья пламени.

Мне в лицо дохнуло жаром. Приподняло над покрывающейся сотнями трещин палубой — и швырнуло назад, вместе со сметенной ударной волной уймой всякой всячины. Там, где я только что был, переборки, каркасные балки, сталь, пластик, горящие провода — все рывком опустилось метра на полтора, замерло, пронзительно скрипя проползло еще пару сантиметров, — и с оглушительным визгом осело вниз, к ярящемуся пламени, продавливая палубу на следующий, уже третий по счету уровень. Грохот прокатился надо мною, загнанным зверем мечась в тесноте уцелевших стен, и унесся прочь.

…две вспышки выхватили из темноты конусы сталагмитов. Вспышки выстрелов разорвали вечный полумрак Разломов, посылая в гибельный путь шары плазмы. И вновь — ни уклониться, ни отпрыгнуть — слишком близко были стрелявшие от меня, слишком близко я стоял пропасти. Спасти меня вновь могло только чудо.

Которого на сей раз не случилось!

Первый выстрел ударил меня в правую сторону груди, мигом спустя второй вонзился в левый бок. Обжигающая, неимоверная боль вспыхнула во мне, разрослась, заполонила всего — я чувствовал, как раскаленный газ плазмы прожигает себе дорогу в моем теле, испаряет кровь, внутренности, разрывает кости. Одежда, шерсть загорелись, языки пламени лизнули шею. Отброшенный выстрелами назад я покачнулся на краю моста, пытаясь зачем-то удержаться, не свалиться вниз. Я не мог кричать, говорить, думать — все растворилось в невыносимой боли, пожирающем тело и сознание огне, но даже это не смогло помешать осознать то, что я увидел.

Вспышки, выброшенные излучателями снопы огня, гасли, отступали перед напором мрака, но в кольце света от каждого еще были видны лица тех, кто держал оружие, кто нажал гашетку, кто в упор послал в меня огненную смерть. Лица, которые я знал едва ли не лучше своего, тех, кого я любил, кого уважал и кому верил.

Как и Ло'оотишше.

Как и Сенаш.

Мой двоюродный брат и его отец, Та'ах-сартар и Рилл-саррат спокойно смотрели на меня, и в их взглядах я прочел ответы на почти все свои вопросы, загадки, свалившихся на меня, понимание непостижимого. Лишь один вопрос так и остался без ответа — и у меня не было ни времени, ни надежды задать его.

«Почему?!»

И я перестал сопротивляться неизбежному.

Спиной вниз я несся в пропасть Разлома, а над краем, откуда я упал, набух белоснежный пузырь, пробив в трех местах стрелами пламени перемычку. Что было дальше — я не видел: глаза перестали различать вообще что-либо кроме полос, зигзагов алого в окружившей меня сплошном мраке. Я перестал ощущать свое тело, перестал чувствовать боль.

Откуда-то из тьмы раздался мощный, знакомый гул. Я впервые услышал в нем что-то другое, кроме тяжелого рокота невидимых барабанов — суровую, стройную мелодию, симфонию потрясающей силы, песню, без единой ноты и звука.

Мелодия бережно подхватила меня, оплела…

Красные сполохи перед глазами стали черными…

И тогда мелодия вместе с тьмою ворвались в меня…

«Я умер?!»

Мне никто не ответил. Грохот обвалов стих, негромко гудело пламя, поднимались вверх клубы черного, жирного дыма, искрились панели на стенах, оборваннее провода. Всего за пару минут превращенный в смертельно опасный лабиринт этот участок корабля успокаивался, затихал, настороженно ожидая новых неприятностей.

Три попытки подняться провалились. Ноги просто не держали меня, а трясущиеся руки были плохими помощниками. Наконец я смог кое-как утвердиться на коленях и прижался плечом к почерневшей от копоти стене, почти неотличимой от моей шерсти.

«Ты вспомнишь все сам — довольно скоро, полагаю. И поблагодаришь за те дни, когда был свободен от прошлого…» — слова Файрры сами всплыли в памяти. Она была права, как истинный Страж Небес, говоря только правду, не солгав ни в чем. Зачем я вспомнил это, зачем хотел этого, зачем, зачем, зачем…

— Ушедшие! — простонал я. — За что? За что все это мне? Слышите меня? ЗА ЧТО!!!

Звук осторожных шагов за спиной застал меня врасплох — я и думать забыл о человеке. Да и мне было на него наплевать. Мне было сейчас на все плевать!

Я отвалился от стены, расплющил слезящиеся глаза. Черноволосый капитан, в испачканном, прожженном в паре мест мундире стоял надо мною, держа в руке длинный металлический стержень. И ярость в его взоре мешалась с изрядной долей изумления. Он даже отступил на шаг, настороженно наблюдая за мною.

Я опустил взгляд. Улыбнулся, рассматривая покореженный, превратившийся в декоративное украшение информационный браслет, в числе прочего контролировавший силовые браслеты на руках этих людей: одного со мной, второго — на корабле, где-то там, в прошлой жизни, отсеченной ножом воспоминаний. Пускай. Нет разницы.