Полковник Гаррис был встревожен. Он застал у себя в солдатских линиях незнакомого человека. Все замолчали, когда Гаррис вошел в помещение артиллеристов. Он увидел замешательство на лицах. Чужой стоял вполоборота и не повернулся к полковнику. Он был грязен, хмур и не отвечал на вопросы. Гаррис велел задержать бродягу.
      Полковник шел к себе большими шагами, через всю военную станцию. Только что зашло солнце; земля, накалившаяся за день, жгла ему ступни сквозь тонкие подошвы сандалий.
      Крытый водоем, за ним бамбуковая роща и круглые каменные строения, где хранится оружие солдат, отдельно от жилых помещений. А там, дальше, широкая платановая аллея, нарядные офицерские дома по обеим ее сторонам. Полковник шагал не глядя, ему давно надоели и эта аллея, и роща, и дома.
      «Что означал этот неожиданный визит? Нехватало еще неприятностей у себя в полку».
      Гаррис был в дурном расположении духа. Не вовремя он затеял забирать свою дочь Дженни из спокойного пансиона в Лондоне и переправлять ее в Индию.
      Капитан Генри Бедфорд, старый друг полковника по индийской службе, обещал, возвращаясь из Англии после отпуска, взять Дженни с собой. Как теперь предупредить Генри? Писать уже поздно, письмо в Лондон идет три месяца. А Генри собирался отплыть в середине марта.
      Везти сейчас с собой в Центральную Индию, в это пекло, двенадцатилетнюю девочку – какое безумие!.. Нет, Индия в настоящий момент не место для женщин и детей. Мы не знаем, что с нами самими будет завтра.
      Гаррис на ходу нервно закурил сигару. Он снова возвращался мыслями к недавним тревожным событиям…
      Всё началось с Барракпура. Точно вспышка молнии при ясном небе! Два полка на ученье вдруг отказались принять вновь розданные патроны. Кто-то сказал сипаям, что бумага, в которую завернуты патроны, смазана запрещенным жиром, – не то свиным, не то коровьим.
      – Жир священной коровы! – кричали индусы. – Мы не можем его коснуться. Отцы и деды повелели нам почитать корову и не убивать ее ни для жира, ни для мяса… Коснувшись патрона, мы потеряем касту!..
      – Сало поганой свиньи! – волновались мусульмане. – Коран запретил мусульманину осквернять себя прикосновением к нечистому животному… Мы не изменим вере отцов и дедов!
      Дело обернулось серьезнее, чем можно было ожидать: туземный солдат Панди стрелял в британского офицера.
      Два туземных полка пришлось расформировать. И теперь разоруженные сипаи разбрелись по всей стране, мутят народ на военных станциях…
      Ружейный ствол блеснул среди перистой листвы. У крытого водоема – каменная будка и часовой.
      – Всё ли спокойно на посту?
      – Всё спокойно, полковник-саиб.
      «Спокойно»? А третьего дня лейтенант Франк принес ему хлебец с таинственным узором, обнаруженный в третьей роте. Эти хлебцы путешествуют из полка в полк, из деревни в деревню. Что она значит, эта условная весть? Если спросить Лалл-Синга, своего наика, туземного капрала, он улыбнется, как дитя, и скажет, что никогда в жизней не видел никаких хлебцев с узором, ни отец его, ни дед и что Гаррис-саибу, должно быть, почудилось или дьявол нашептал, – будь его нечистое имя трижды проклято среди людей!
      – С благословения божьего, Гаррис-саиб, с благословения божьего, у меня в роте всё спокойно!
      «Всё спокойно»? А на соседней станции вот уже две ночи подряд горят офицерские дома. По всему Верхнему Бенгалу офицеры второй месяц спят с пистолетами под подушкой. Туземные линии по ночам гудят, как растревоженные ульи…
      Полковник швырнул сигару. Дома, в Англии, еще ничего не знают: письма в Лондон идут слишком долго. И Бедфорд с Дженни, быть может, уже плывут в Индию.
      Луна взошла. Она осветила круглое каменное здание, полуприкрытое большими лапчатыми листьями банановых деревьев. Склад оружия, и туземная стража у склада.
      Кто дежурный? В свете луны полковник разглядел круглое веселое лицо Лалл-Синга, своего туземного капрала.
      – Всё спокойно на посту?
      – Всё спокойно, полковник-саиб!
      «Всё спокойно» и эта улыбка, за которую полковнику хочется ударить Лалл-Синга в челюсть.
      – Доброй ночи, Лалл-Синг!..
      – Доброй ночи, полковник-саиб!..
      Полковник вышел на главную аллею. Справа, за деревьями, светились большие окна офицерского собрания. Там молодые офицеры, ошалевшие от дневной жары, пьют ром, пальмовую водку, играют в карты. Духота, скука!.. Сегодня в собрании ждут новостей: обещал приехать Ходсон. У Вильяма Ходсона всегда есть какие-нибудь особенные новости.
      Но полковник свернул к своему дому. В собрание – потом. Сперва надо допросить бродягу, пойманного сегодня. Полковник велел джемадару – туземному лейтенанту – привести человека к нему в бенгало.
      Вестовой принес светильник и поставил на стол. Всколыхнулась тростниковая занавеска веранды, мошкара тучами зароилась вокруг света.
      Полковник сбросил китель – жарко. Сел в плетеное кресло-качалку и, оттолкнувшись ногой, слегка раскачал кресло.
      – Ввести! – приказал полковник.
      Индуса ввели. Стража встала по бокам двери.
      – Имя!
      Человек невнятно пробормотал что-то, не разжимая губ. Он смотрел куда-то вбок с бесстрастным, тупым выражением.
      – Откуда идешь?
      Опять невнятное бормотание и тупой, непонимающий взгляд.
      Чалма у человека была завязана, как у мусульманина, узлом с правой стороны, но из-под мусульманской чалмы виднелись длинные волосы индуса.
      – Мусульманин? – спросил полковник.
      Человек отрицательно мотнул головой.
      – Индуист?
      Опять неясное бормотание.
      – Патан? Перс? – полковник терял терпение.
      – Нет.
      – Кто же? Говори! – крикнул полковник.
      – Земледелец с гор, – равнодушно сказал человек. Он указал рукой куда-то на север.
      Услышав этот голос, глухой, невнятный, полковник насторожился. Человек говорил на языке урду, – на этом языке говорят по всей Верхней Индии. Но что-то в его произношении было необычно, – Гаррис не мог уловить, что именно.
      Он внимательно вгляделся в индуса.
      Тот осторожно перевел взгляд, и на секунду они встретились глазами, – индус и полковник, – точно померились силами. Дерзкая усмешка блеснула в глазах индуса, он отвел глаза.
      «Опасный дьявол!» – подумал полковник.
      – Откуда идешь? – еще раз резко спросил Гаррис.
 
 
      – Издалека! – Всё тот же неопределенный кивок куда-то на север.
      – Пенджаб?
      Человек неохотно мотнул головой:
      – Да. Панчанада.
      И снова полковник насторожился.
      Человек сказал не «Пенджаб», как говорят персы и коренные жители Пятиречья, а «Панчанада», то есть «Страна Пяти Рек». Так называют Пятиречье индусы северо-западной Индии, живущие по соседству с Пенджабом.
      «Раджпутана!..» – подумал полковник.
      В том, как индус стоял, вытянувшись, у косяка двери, полковник узнавал привычную манеру солдата. Высок, статен, широк в плечах, – таких крестьян набирали в Синде, в Раджпутане, по всей Верхней Индии. Они обычно дюйма на два выше ростом, чем солдаты-европейцы, ловки на ученье, выносливы в походе и очень хороши на парадах.
      А эта непонятная смесь одежды: чалма, крестьянская патка, безрукавка и грязные лохмотья на бедрах!.. Гаррис готов был бы поклясться, что это – потерявшие цвет и форму обрывки солдатских панталон.
      – Обыскать! – сказал полковник.
      Голая волосатая грудь под безрукавкой, жалкая крестьянская сумка за плечами.
      – Ничего! – сказал джемадар.
      Человек улыбался, смотря в сторону.
      И вдруг Гаррис остановил раскачавшееся кресло.
      – Дай мне сумку! – сказал он.
      Сумка была пуста, несколько сухих хлебных крошек на дне, и ничего больше. Но полковник выдернул перевязывавшую ее полоску кожи и поднял над головой.
      – Сипай! Беглый сипай!
      Полоска кожи была ремешком от солдатского подсумка.
      На какую-то долю секунды лицо человека изменилось: стало опасливым, настороженным. И опять это притворно-тупое выражение.
      – Какого полка? – кричал полковник.
      Человек молчал.
      – Я тебя повешу, мерзавца! Зачем ты пришел ко мне в линии?
      – Земляков повидать.
      Незнакомец смотрел теперь прямо в лицо полковнику и, не скрываясь, широко, откровенно улыбался, показывая странно укороченные, точно стертые железом передние зубы.
      Полковник Гаррис соскочил со своего кресла.
      «Зубы!..» – Какое-то неясное воспоминание шевельнулось в сознании Гарриса. Где это он слышал недавно: «зубы, перетертые веревкой»?.. Но мысль так и ускользнула, не успев стать ясной ему самому.
      Гаррис махнул рукой джемадару.
      – Уведи…
      – Слушаю, полковник-саиб!
      – Двойную стражу, – сказал полковник. – Отвечаешь ты!
      – Слушаю, полковник-саиб!
      Еще не поздно было идти в дом офицерского собрания. Полковник натянул свежий китель. «Завтра допрошу еще раз», – решил он.
      Ходсон уже был в большой гостиной собрания.
      Его знали во всем Пенджабе, от Пешавара до Лагора. Длинный, худой, узкоплечий, «тощий саиб», как называли его индусы, офицер Ост-Индской компании Ходсон исходил на своем быстроходном верблюде все дороги Верхней Индии.
      – Верблюд мой крив, зато я хорошо вижу на оба глаза, – говорил Ходсон.
      Он всегда привозил самые свежие новости.
      Перед Ходсоном поставили стакан крепкой пальмовой водки, офицеры бросили карты, все слушали гостя.
      – Не явный враг страшен, а тайный! – говорил Ходсон, неторопливо оглядывая собеседников зоркими светлыми глазами. – Знаете ли вы, джентльмены, что в Индии с начала этого года уже идет война? Война тайная, творимая сотнями невидимых рук. Кто видел хлебец, который переносят из селения в селение? Он путешествует с непонятной быстротой. Сегодня знают шесть деревень, завтра – сто. Мои люди пробовали крошить эти хлебцы, резать их на куски, размешивать в воде, – ничего. Мы не смогли разгадать их язык.
      – Уж если вы не смогли, дорогой Ходсон, значит, никто не сможет!..
      Гаррис развел руками.
      – Да. Если не я, значит никто, – снисходительно подтвердил Ходсон. – Я расставил моих людей по базарам, молельням, по баням и торговым местам. Я нашел одного факира в Нуэирабаде. Замечательный факир! Старик не мылся с самого рождения – лет шестьдесят – и не стриг волос и ногтей на руках и ногах. Он спал на досках, утыканных острыми гвоздями, и в праздники подвешивался на несколько часов к столбу над жаровней с пылающими углями. Народ ходил смотреть на него и дивился его святости. За десять рупий старик принес мне целую груду перехваченных писем. Но я не смог прочесть ни одного. Непонятный восточный шифр, таинственные намеки, иносказания. «Закрытые глаза Вишну… Языки пламени над жертвенной чашей… Тысячерукая Кали, богиня мести…» Сам сатана сломит ногу в этой индийской чертовщине!..
      Ходсон потянулся к водке, глотнул.
      – Я поймал несколько душителей детей, сжигателей вдов. Но это всё пустяки. Старая Индия. Опасность в другом, джентльмены. Новая Индия страшна – та, которая идет на смену старой. Не изуверства фанатиков бояться надо нам в этой стране, а восстания народного.
      Что-то похожее на легкий озноб прошло по спине Гарриса. Он отставил от себя стакан с ромом.
      – Война уже идет. Уже льется кровь, – продолжал Ходсон. – Тайный сговор среди крестьян, условные знаки идут от деревни к деревне, сипаи шепчут непонятные слова, назначают сроки… О, этот тайный сговор, эта круговая порука, которой связаны все, кто идет против нас! О нем и представления не имеют в Европе… Надо разбить этот сговор!
      – Попробуйте! – предложил Гаррис.
      – Мусульман натравить на индусов. Пускай дерутся между собой, – усмехнулся лейтенант Франк.
      – Старый способ, – спокойно сказал Ходсон. – Но он не всегда действителен. Борясь с нами, они стараются действовать сообща, мусульмане и индусы. «Бхай банд» называется это у них, – «братья одного дыхания»…
      Маленькой нервной рукой Ходсон начертил на столе круг и замкнул его крепким решительным движением:
      – Бхай банд!.. Брат за брата!.. Круговая порука!.. На пытку идут, на казнь, а друг друга не выдают. Да вот, вспомните хоть эту историю в Барракпуре. Один сипай стрелял, другой покрывал, а третий весь полк призывал к неповиновению. И все трое назвались одним именем: Панди. Один – Мунгал-Панди, второй – Инсур-Панди, а третий – Баджонат-Панди. Поди разбери, кто главный зачинщик. В каждом полку не меньше десятка Панди, как у нас Джонсонов или Джэксонов. Панди – родовое индусское имя. Да вот странно: взяли троих Панди, а повесили только двоих. Третий исчез неизвестно куда. Произошла какая-то индусская путаница: кажется, казнили какого-то другого Панди, не того, кого надо было, или кто-то за него добровольно пошел на казнь, – разобрать невозможно. Известно только, что этот третий Панди бежал, и может быть, он и был главный смутьян. Он зубами перетер веревку – да, да, представьте себе, претвердую веревку из пальмовых волокон! – и бежал. И теперь ходит по деревням, по военным станциям, мутит райотов, солдат… Говорят, его только дней пять назад видели в Мируте. Каналью легко узнать по зубам, зубы у него…
      – Зубы!
      Легкий плетеный стул полетел в угол. Полковник Гаррис вдруг стремительно сорвался с места и побежал к двери.
      – Что случилось, полковник?
      Гаррис не отвечал.
      – Это он!.. Панди!.. Главный Панди! – бормотал полковник, сбегая со ступенек террасы.
      Задыхаясь, он бежал к солдатским линиям. Сержант-англичанин выскочил к нему навстречу.
      – Джонсон!..
      – Да, сэр!..
      – Скорее, Джонсон!.. Ведите ко мне этого бродягу!
      – С вашего позволения, сэр… Я хотел доложить сэр…
      Испуганный сержант едва шевелил губами.
      – Потом доложите. Ведите мерзавца сюда…
      – Он убежал, сэр!..
      – Убежал?! – Кровь бросилась полковнику в лицо. Он схватился за пистолет. – Как он смог?.. А стража?.. Джемадара сюда!.. Застрелю джемадара!..
      – Вся туземная стража убежала вместе с ним, сэр.
      – И стража? Будь я проклят!.. – Гаррис расстегнул ворот кителя: он задыхался от ярости.
      – Усильте посты! – приказал он. – И пригласите ко мне капитана Ходсона.

      – Дорогу саибу!.. Могущественному саибу!..
      Деревня открылась сразу, как это бывает в Индии, заросли бамбука незаметно сменились бамбуковыми кольями, натыканными в землю вокруг загородок для скота. Крытые потемневшей соломой дома обступили лесную поляну.
      – Дорогу саибу!.. Могущественному саибу!.. – Слуга бежал впереди, вровень с конем.
      Ходсон привстал на своей одноколке.
      – Саиб, саиб! – Ребятишки убегали прочь, увидев офицерскую упряжку.
      Смуглый англо-индус в белом парусиновом костюме вышел Ходсону навстречу. Это был мистер Форстер, английский коллектор. Он только недавно обосновался здесь, в глухой деревне Доаба.
      Ходсон велел собрать крестьян у круглого пруда, на деревенской площади.
      В двух словах он объяснил коллектору, в чем дело. Нужно строить новый форт. Постройка форта требует камня, а камень надо возить издалека. Нужны люди, и не только люди, – буйволы и повозки.
      Ходсон вышел на площадь, к пруду.
      Райоты уже собрались. Они стояли неподвижно, понурив головы, как всегда.
      – Мне нужно сорок человек, – коротко сказал Ходсон. – Молодых, – не старше тридцати. С повозками и с буйволами, – по паре на каждого.
      Крестьяне топтались на лугу. Они молчали, но какое-то новое выражение заметил Ходсон на их лицах.
      – Доставить сегодня же, – сказал Ходсон. – Не позже вечера.
      Райоты расступились, пропуская кого-то.
 
 
      Старик Рунават, хранитель воды, вышел вперед. Старик уперся палкой в землю, – сухую, потрескавшуюся от горячего ветра, от долгих дней без дождя.
      – Зной сковал нашу землю, – сказал старик, – как в твоей холодной стране, саиб, говорят люди, сковывает землю мороз. Твердым камнем стала наша земля от жестокого солнца. Ни плуг, ни мотыга не берут ее. Но скоро начнутся дожди. Небеса пошлют нам воду, смягчится земля, настанет время разбивать ее железом и сеять рис. Ты забираешь у нас людей, саиб, кто же засеет наши поля?
      – Женщины остаются, – коротко сказал Ходсон. – Женщины и дети постарше.
      Глаза старика печально замигали, его сухое лицо еще больше сморщилось.
      – Да, саиб, – сказал старик. – Женщины впрягутся вместо буйволов в плуги. Дети на себе повезут воду на наши поля, польют и пересадят всходы риса… Да, саиб!
      Он оборотил ко всем собравшимся свое лицо, строгое и болезненное.
      – Саиб требует людей, – сказал сторож. – Надо дать ему людей, райоты. Саиб сильнее нас.
      – Сегодня, не позже захода солнца, – повторил Ходсон.
      Он услышал сдержанный ропот. В голосах была глухая угроза. Несколько коротких возгласов, и вдруг, точно по чьему-то знаку, крестьяне замолчали.
      «Надеются! – понял Ходсон. – Эту ночь они надеются еще провести в деревне, в своих домах, а ночью друзья, сообщники помогут им сбежать в джунгли…»
      У Ходсона был большой опыт.
      – Всем, кого отберет староста, собраться у дома коллектора. Ночь проведете во дворе у Форстер-саиба, – сказал он.
      Бенгало мистера Форстера стояло на холме, за деревней. Дом был большой, нарядный, с крашеной черепичной кровлей. Ходсон не пошел ночевать к Форстеру. Духота, скука, москиты под ситцевым пологом… Нет! Он велел разбить для себя палатку на лугу, у въезда в деревню.
      Двое слуг раскинули палатку, поставили в ней походный столик, стул, постелили кошмы. Хозяин отпустил их движением руки. Он сел к столику.
      Что-то сделано все же. Люди будут, буйволы будут. Еще один небольшой шаг вперед. Можно написать сэру Джону Лоуренсу: «Постройка форта успешно продолжается».
      Ходсон достал сигару, закурил. Он отдыхал.
      Кто-то осторожно подошел снаружи к полотняной стене палатки.
      – Позволь войти к тебе, саиб!..
      Это был слуга – класси. Класси переступил песчаный порог. Он прижал ладонь к сердцу и склонил голову в почтительном поклоне.
      – Позволь обеспокоить тебя, добрый саиб!..
      – Да! – нетерпеливо сказал Ходсон.
      – Взгляни, саиб, что я нашел возле твоей палатки…
      Он поднес на ладони к лицу Ходсона какой-то темно-красный комок.
      Это был цветок, – смятый, почти раздавленный.
      – Хорошо. Уйди, – сказал Ходсон.
      Он бросил цветок на стол. Поглядел, расправил пальцем измятые, потемневшие по краям лепестки.
      – Опять лотос! Красный болотный лотос.
      Вот уже третий или четвертый раз этот странный цветок попадается ему на пути. Как тайный огненный знак, он путешествует по деревням, по военным станциям.
      В туземный полк приходит посланец. Он приносит красный болотный цветок – пятилепестковый лотос. Старший офицер-туземец передает цветок младшему офицеру, тот – ближайшему сипаю. Сипай передает соседу, тот – другому, и так лотос проходит через весь полк. Молча они берут его из рук товарища, разглядывают и без единого слова передают дальше. Когда лотос попадает в руки последнего сипая, тот так же безмолвно исчезает и уносит цветок на соседнюю станцию. Там весь круг повторяется сначала.
      Что они рассматривают? Форму лепестков? Их расположение? Число?.. Может быть, всё значение в цвете?.. Красный цвет – цвет огня, цвет крови. Скоро прольется кровь и всё станет красным?..
      Ходсон осторожно скинул лотос со стола.
      Да, он, Ходсон, знал это лучше, чем какой-либо другой англичанин в Индии. Может настать день, когда невозможное станет возможным. Когда вся Индия, все эти миллионы поднимутся в один час, и тогда – кости англичан будут белеть на солнце от Пешавара до Калькутты.
      Ходсон вышел из палатки. Глухое раздражение томило его. Этот цветок!
      Ночь была холодна. Слуги разложили костер. От соседнего болота тянуло сыростью.
      Ходсон стоял и смотрел. Бамбук, треща, разгорался в костре.
      Незнакомый человек подошел к огню, почтительно поклонился, встал у костра.
      Ходсон смотрел на него. Человек был рослый, сильный. Чуть сутулясь, он стоял боком, полуотвернув лицо. Почти голый, он кутался в обрывок черного шерстяного одеяла, какие в холода носят на плечах горцы Кашмира.
      Под одеялом у человека была маленькая индусская грелка – чангрис. Человек отобрал из костра несколько угольков для своего чангриса.
      Человек не уходил. Он стоял вполоборота к огню, пламя сбоку освещало его щеку и угол рта. Он не поворачивал головы, точно не хотел, чтобы саиб видел его лицо.
      Человек что-то невнятно говорил додвалле – погонщику верблюдов.
      «Больная нога… Язва у колена»… – долетело до Ходсона. Да, что-то о больной ноге верблюда.
      Эта неясная речь и отвернутое лицо… Глухое раздражение начало мучить Ходсона, смутная догадка…
      Человек, подошедший к костру, стоял неподвижно, всё так же полуотвернув лицо. Кажется, он улыбался. Или это пламя костра неровно играет на щеке?
      Ночь была темна. Ходсон отвел взгляд от костра, и вдруг пламя, большое, сильное, полыхнуло ему в глаза, точно прямо с неба.
      Большой огонь! Что-то горит, где-то совсем недалеко, за деревней.
      «Да это бенгало коллектора!» – понял Ходсон.
      Пламя полыхало перед ним, буйное, дикое. Длинными языками оно взмывало к небу, точно говорило: «Гляди! Вот я. Я живое!.. Я не молчу!.. Я мщу! Я отвечаю!..»
      «Мы не смирились! – кричало пламя. – Всё станет красным!.. Мы не смолчим!..»
      Это был ответ Ходсону на то, что было днем.
      Это был ответ: восстание.
      Райоты подожгли бенгало коллектора, и собранные на его дворе люди разбегались.
      Топот услышал Ходсон, топот ног, бегущих в разные стороны, шум толпы, крики… Он бросился вперед.
      – Панди!.. – услышал Ходсон сквозь гул. – Панди…
      «Панди»? И тут всё, в одной молниеносной вспышке, разом соединилось в сознании Ходсона: красный цветок, вестник восстания, Панди – имя человека, бежавшего из петли, и этот рослый, сильный у костра… Так вот почему человек прятал рот! Это был Панди, Панди!.. Где же он?..
      Ходсон вернулся к костру. Заметались слуги. Тот человек?.. Он ушел. Простыл и след его на песке, – след угольков, рассыпанных из его чангриса.

      Восемьсот конных соваров и две тысячи пехотинцев в Мируте готовы и ждут только знака. В Аллигуре – предупреждены. В Агре – готовятся. Нана-саиб, мятежный раджа Битхурский, копит силы в Гвалиоре. Ни с юга, ни с севера, ни с востока не будет помощи саибам.
      А Дели, сердце Индии? «До Дели далеко», – говорит индусская пословица.
      До Дели было близко.
      Лес расступился и привел Инсура на открытое место. Две знакомые пальмы, сплетшись вершинами, отмечали начало лодочной переправы. Инсур поднялся на холм.
      Светлая и быстрая Джамна делилась здесь на два неравных рукава. Плавучий мост, настланный по лодкам, вел на другую сторону. Там, на другой стороне реки, из самой воды поднимались высокие стены красного камня. Это был дворец старого шаха, правителя Дели. За дворцом – белое здание европейской резиденции, а там, дальше, – дома, каналы, мусульманская мечеть, тесные улицы базара, индусские храмы и снова дома.
      Большой город лежал на равнине, на другом берегу реки.
      Стена подковой опоясывала город, – каменной подковой на семь с половиной миль длины, с глубокими прорезами ворот в пяти местах: Кашмирские ворота, Лагорские ворота, Кабульские ворота, Аймерские, Южные… Дорога в Кашмир, дорога в Кабул, дорога в Лагор – на север, на запад, на юг, на восток, – все дороги Срединной Азии вели через этот город.
      Это был Дели – древняя столица Индии.
      Там, за высокими тёмнокрасными стенами, в великолепном дворце доживал свой век бессильный и согбенный старик, Бахадур-шах, последний правитель из династии потомков Тимура. Старший сын Бахадур-шаха умер, и Ост-Индская торговая компания запретила шаху назначить наследником другого сына. Совет лондонских купцов постановил: со смертью Бахадур-шаха положить конец древней династии. Шах Дели умирал без наследника, и английский резидент терпеливо дожидался часа, когда он сможет, наконец, переехать из резиденции во дворец со своей счетной конторой.
      Ауранг-Зеб, Надир-шах, жестокие завоеватели Азии, ступали по камням этого города. Персы, афганцы, махратты прошли через него. Дели когда-то назывался Индрапутрой, сыном грозного Индры, и был гордостью индусов, потом стал Шеханабадом, оплотом мусульман. Арабские и тюркские архитекторы строили его мечети, план его знаменитого дворца чертил сам шах Джехан. Этот город стоял и был славен, когда Лондона еще не было на свете, а Париж был только кучкой жалких глиняных хижин на берегу безыменной реки.
 
 
      После афганцев, персов, махраттов пришли британцы. Город притих. Британцы были скупы на слова и щедры на смертные приговоры. Город стал сумрачен. Заглох шум его крикливых уличных процессий, оскудели лавки базаров. И Шеханабад и Индрапутра равно стали историей. Великий город терпел британского полисмена у стен мечети и британского резидента у стен дворца.
      И всё же город был велик. Он таил в себе силу.
      Долго стоял Инсур на холме и смотрел. Бойницы, башни, каменные завесы от бастиона к бастиону, парапеты, отвесные скаты, рвы…
      Город был велик и прекрасен. Башни его ворот глядели на все стороны света. Пушки грозили из каменных прорезов башен. В погребах Арсенала, под двойным каменным сводом, хранились запасы пороха, равных которым не было во всей Индии.
      Инсур глядел на город. Он хорошо знал все его закоулки: два года его полк – Бенгальский артиллерийский – стоял здесь в казармах, у городской стены.
      В этот полуденный час, час зноя и тишины, город был безмолвен, как в глухую полночь. Минареты Большой Мечети тонули в светлой от зноя голубизне; каналы сонно струили воду в ложах красного известняка; в этот час не вертелись жернова мельниц; ни одного горожанина не было видно на плавучем мосту…
      Два дня тому назад, в такой же тихий час, в полдень, полисмен у Большой Мечети отодрал от мраморной стены белый лист индийской бумаги, плотный, как полотняная ткань.
      «Индусы и мусульмане, вставайте! – начерчено было на листе. – Вставайте все как один, гоните чужеземцев из своей страны. Они попирают законы справедливости, они ограбили нашу родину. Поднимайтесь, молодые и старые, ученые и неученые, крестьяне и жители городов!..»
      «Бойцы, опояшьтесь поясом храбрости, украсьте себя оружием, выходите на бой! Час настал! Теперь или никогда!..»
      «Поднимайся, Индостан, на священную войну!.. Неси барабаны и трубы, знамена, громы и песни!.. Ты победишь, ибо даже звезды будут биться на твоей стороне!..»
      Третий день солдатские помещения у северной стены гудят, как разворошенный улей:
      – Восстань, о Индостан, восстань!.. Умри за родину, за веру отцов! Сварадж! Свадхарма! Бей своих врагов, добивайся свободы и, умирая, бей хорошо!