«Дели – очаг восстания и измены, в течение четырех месяцев являвший собой соблазнительный пример для всего Индостана, крепость, где мятежная армия Бенгала пыталась сосредоточить свои силы, наконец отбита нами у бунтовщиков. Правитель Дели – пленник в своем собственном дворце».
      Так генерал-губернатор Индии, лорд Каннинг, писал несколько дней спустя в обращении ко всем британским подданным Индостана.
      Правителя Дели привез Ходсон. На другой день после взятия крепости он получил чин майора, благодарность генерала и это ответственное поручение. Ходсон нашел сбежавшего Бахадур-шаха в нескольких десятках миль южнее крепости, в каменных пристройках огромной древней гробницы Хамаюна.
      Майор подъехал к гробнице один, без своего отряда, с двумя только спутниками. Он послал к шаху парламентера.
      – Сдайся нам добровольно, Бахадур-шах, – велел сказать ему Ходсон, – сдайся добровольно британцам, и мы обещаем тебе жизнь.
      – Пускай сам Ходсон-саиб повторит эти слова при мне, – потребовал старый шах.
      Ходсон согласился.
      Он вошел к шаху один, без охраны, и повторил обещание генерала.
      Несколько часов спустя богатый поезд подъехал к Лагорским воротам Дели: нарядный парчовой паланкин с завешенным пологом и несколько крытых повозок. Жены, слуги сидели в повозках. Конная мусульманская стража окружала поезд. Длинный Ходсон ехал верхом подле пленника, один единственный европеец среди всего эскорта.
      Все остановились у ворот.
      – Кто в паланкине? – спросил Ходсона дежурный по страже офицер.
      – Всего лишь шах Дели, – ответил майор.
      Стража хотела приветствовать Ходсона троекратным «ура».
      – Не надо, – сказал Ходсон. – Старик еще, пожалуй, примет приветствие на свой счет.
      Он проехал со своим пленником по разрушенному бомбардировкой Серебряному Базару и в воротах дворца передал шаха с рук на руки гражданской страже.
      За сыновьями и внуками шаха Ходсон поскакал к гробнице Хамаюна на следующий день, с небольшим отрядом.
      Он начал с того, что обезоружил свиту наследников. Потрясенная челядь, сбившаяся в тесных каменных пристройках гробницы, без единой попытки к сопротивлению отдала оружие. Ходсон приказал всех сыновей и внуков шаха, в том числе и самого старшего, Мирзу-Могула, посадить в две крытые повозки и везти в Дели.
      На полпути повозки остановились. Ходсон велел всем принцам выйти из повозок. Их было семь человек. Ходсон приказал им раздеться, снять пояса, кинжалы, всю верхнюю одежду. Те, дрожа, повиновались. Ходсон выхватил карабин у ближайшего солдата и собственной рукой застрелил всех семерых, в том числе и Мирзу-Могула, того самого, которому обещал престол.
      Так майор Ходсон одним ударом покончил со всеми претендентами на трон Дели и положил конец династии потомков Тимура.
      Генерал Вильсон похвалил майора за быстроту и решительность действий и дал ему большой отряд британской конницы для погони за повстанцами, ушедшими на юг.
      Но похвала генерала не веселила Ходсона. Тощий саиб искал Панди, самого главного Панди, и не мог найти.
      Где он?.. Сложил голову вместе с другими на улицах Дели или сумел уйти и сражается где-нибудь в другом месте?..
      Ходсон дал слово, честное слово британского офицера, найти его и казнить.
      Пока эта голова не полетела с плеч, – все другие восставшие панди, все проклятые бунтовщики на севере, на юге и на востоке Индии будут чувствовать себя безнаказанными.
      – Пушка слишком хороша для него! – объявил Ход-сон. – Я велю индусу самой низкой касты накинуть веревку ему на шею и сам погляжу, как он заболтает ногами в воздухе.
      Жестокая канонада гремела в те дни по многим местам южнее и западнее Дели – в Агре, в Джелали, в Рохильканде. Сотни тысяч панди бились на полях Индии за освобождение родной страны; может быть, и Инсур-Панди был среди них?..
      – Ни живой, ни мертвый, он не уйдет от меня, – сказал майор. – Панди удрал из петли, – всё равно виселицы он не минует.
      Люди Ходсона обшарили все закоулки в городе и во дворце. Панди не было нигде, или они не умели его найти.
      Так много их было, убитых панди и городе; мертвые, они все походили друг на друга.
      Сержант, доверенный Ходсона, несколько раз обошел дворцовые пристройки и двор.
      Панди он не нашел, но у крайней стены, обращенной к берегу реки, увидел плиту с кольцом, похожую на дверцу погреба, и разбросанный дерн.
      Сержант приподнял плиту. Он услышал в глубине под нею многоголосый человеческий стон.
      Сержант побежал за дежурным офицером.

      Майор Ходсон сидит под нарядным ковровым навесом на главной улице города – Серебряном Базаре.
      Муллы стоят по правую руку Ходсона, богатые купцы, именитые граждане, в седых бородах, в шелковых чалмах.
      Сикхи выстроились позади, – почетная стража саибу, отряд сикхов, с начальником во главе.
      По левую руку майора стоит сипай, молодой, испуганный, бледный.
      – Смотри! – говорит сипаю тощий саиб. – Смотри зорко, сипай!.. Если пропустишь главного Панди, – петля. Смерть у пушечного жерла даю тебе, – почетную смерть, если найдешь и укажешь.
      Сипай смотрит. В глазах у него рябит. Так много панди перед ним. Как найти того, самого главного?..
      Их ведут связанными по десяти человек по главной улице, мимо майора.
      – Смотри! – велит сипаю майор. – Если не найдешь Панди, – петля!
      Хорошо знает Индию Ходсон-саиб. Сегодня всё утро он бился с этим сипаем. Нелегкий разговор.
      – Мы никого не щадим! – сказал Ходсон. – Всем вам, бунтовщикам, приготовлена казнь. Хочешь остаться в живых? Укажи мне, где самый главный Панди, и я дарю тебе жизнь.
      Нет! Ценой жизни сипай не выдавал своих.
      Но майор Ходсон знает Индию.
      – Ты брамин, – говорит майор. – Для тебя у меня приготовлена петля! Мехтар низкой касты будет вешать тебя, и душа твоя после смерти будет скитаться по земле, не находя покоя.
      Сипай задрожал.
      – Не надо, Ходсон-саиб! – сказал сипай.
      Смерть от веревки для индуса – позорная смерть. Так умирают отверженные.
      – Дай мне хорошую смерть! – взмолился сипай. – Расстреляй меня из пушки, Ходсон-саиб! И душа моя после смерти обретет покой.
      – Заслужи! – сказал Ходсон. – Мы не можем найти вашего главного бунтовщика ни среди мертвых, ни среди живых. Укажи нам Панди, укажи главных зачинщиков, – получишь хорошую смерть. Почетную смерть получишь, у пушечного жерла.
      Сипай поник.
      – Хорошо, я буду искать его, саиб.
      Бедный безыменный сипай, он выдавал своих не за жизнь, а за почетную смерть!
      И вот он стоит под навесом, по левую руку майора, и смотрит на тех, кого ведут.
      Отведенные назад, за спину, и перетянутые веревкой руки мелкой дрожью дрожат у сипая. Он глядит на тех, кого ведут, и ему кажется, что он теряет разум.
      Их выводят из склепа по десять человек, каждые десять связаны вместе одной веревкой.
      Пятьдесят восемь часов они пролежали в темноте, в подземелье, один на другом, задыхаясь от недостатка воздуха, от сырости, от тесноты. Это те сипаи, которые последними вошли в подземный ход и не успели добраться до Селимгура.
      Взрыв завалил выход к форту, и последние сто двадцать человек остались в темных переходах под землей.
      Там нашел их Ходсон, и теперь их ведут на виселицу, всех до одного.
      – Зачинщиков отделить! – приказал генерал, и майор Ходсон ищет самых главных бунтовщиков. Для устрашения прочих им будет особая казнь.
      Сипаев выводят по десять человек, ведут к площади мимо майора.
      После бессонных ночей, утомления после штурма, боев, после подземелья, они шатаются, как пьяные, глаза у них болезненно блестят.
      – Улыбаться! – велел им майор-саиб.
      Он хочет узнать Панди, главного Панди, по изуродованным зубам.
      Они идут, широко улыбаясь, показывая зубы майору. С улыбкой на виселицу, – шествие сумасшедших.
      Ходсон сидит под навесом, зорко смотрит каждому в лицо.
      – Ха-ла-а!.. Ходсон-саиб! – смеясь, они приветствуют его.
      Проклятые индусы, они не боятся смерти!
      – Ха-ла-а!.. Ходсон-саиб!..
 
 
      Босые ноги приплясывают в ритм; связанные веревками, они пляшут вместе, по десять человек.
      Песня рождается в этом ритме, они поют:
 
Джин-Га-Джи, Джин-Га-Джи,
А-ла-а, Джин-Га-Джи-и…
 
      Партия идет за партией, улица пуста, сикхи молча стоят позади; город мертв, даже купцы молчат по правую руку майора.
      – Ха-ла-а!.. Ходсон-саиб!..
      Сикхи угрюмо стоят позади, впереди их начальник, акали, в высокой остроконечной шапке, весь в сбруе из четок, с черной бородой.
      – Что, сикхи Пенджаба!.. – кричат идущие мимо. – Поможет вам ваша богиня Девани, когда и вас поведут на казнь?
      Сикхи молчат. Их бородатые лица мрачны. Может быть, они вспоминают 48-й год и взятие Мултана?
 
Джин-Га-Джи, Джин-Га-Джи,
А-ла-а, Джин-Га-Джи…
 
      – пляшут осужденные.
      Вот один, молодой, идет в веревках впереди. Он улыбается широко, у него блестят глаза. Лалл-Синг улыбается не потому, что велел майор. Он смеется и приплясывает в веревках.
      В городе знают эту улыбку, эти блестящие глаза.
      – Главных бунтовщиков называть! – приказал майор.
      Торговец сухим навозом стоит среди купцов. Он помнит, как этот самый сипай гнал его на базаре из обжитого угла. Торговец наклоняется к майору:
      – Бери этого, Ходсон-саиб!..
      – Отделить!.. – велит майор.
      Лалл-Синга уводят.
      Партия за партией идет и идет.
      – Где Панди? Самый главный Панди! – требует майор.
      Сипай по левую руку майора бледен от страха. Панди нет, он не может его найти. Панди нет ни среди мертвых, ни среди живых.
      – Как его найти? Он дьявол… Оборотень… – шепчут купцы.
      Муллы смотрят зорко из-под седых бровей:
      – Нет, Панди нет среди них.
      – Шайтан! – шепчут муллы. – Он ушел под воду или обернулся в дым и пламя и вылетел в жерло своей большой пушки.
      Вот невысокий человек идет, перетянутый веревками, – в ряду других, как брат среди братьев. У него синие глаза европейца. Макферней последним ушел в подземный ход и теперь, со всеми вместе, его ведут на казнь. Обрывки белой шляпы на седых волосах Макфер-нея, пятна лихорадки на измученном лице. Купцы узнают его и молчат. Купцы оборачиваются к своим муллам, – молчат и муллы. Это хаким – особенный человек, он лечил их больных. Даже муллы не хотят указать Макфернея. Но сипай у левого плеча Ходсона делает шаг вперед.
      – Где Панди? Давай нам Инсура-Панди! – говорит ему майор. – Иначе будешь болтаться в петле.
      – Я дам тебе другого, саиб, – шепчет сипай. – Я дам тебе другого, за хорошую смерть. Вот идет человек твоего народа, саиб, а ты не умеешь его отличить!..
      – Европеец!.. Среди презренных сипаев? Европеец среди бунтовщиков?.. – Ходсон забывает даже о Панди, о главном мятежнике. Ходсон делает знак, и Макфернея уводят отдельно.
      «Джин-Га-Джи, Джин-Га-Джи», – пляшут осужденные.
      Вот уже все прошли. Панди нет среди них.
      – Оборотень! – шепчут купцы. – Шайтан!..

      Дома города темны, по вечерам в них не зажигают огни. Утром не вертятся жернова домашних мельниц.
      Кошки разжирели, питаясь трупами убитых быков и мулов.
      На главной площади, на гранитной плахе, лежат семь казненных: это сыновья и внуки шаха, по приказу Вильсона выставленные на устрашение горожан.
      Смрад стоит над Дели от неубранных трупов.
      «Расправиться с непокорными! – отдал приказ генерал Вильсон. – Убивать без пощады всякого, кто сочувствует бунтовщикам или прячет повстанцев у себя в доме».
      На десятки миль вокруг Дели были сожжены и разрушены крестьянские селения.
      «Произведенные нашими войсками зверства были просто душераздирающими, – писал один английский чиновник Джону Лоуренсу. – В отношении грабежей мы, конечно, превзошли Надир-шаха».
      Много дней подряд пушечный салют, в полдень гулко разносившийся по равнине, возвещал о падении крепости и победе англичан.
      Всех мусульман в городе заподозрили в сочувствии к казненным сыновьям шаха. Половина мусульманских семей была выселена из Дели в несколько дней.
      Британские солдаты заваливали колодцы, взрывали молельни, жгли лавки, оскверняли храмы.
      За каждого убитого британца казнили тысячу индусов. Десять суток подряд двенадцать городских телег с утра до поздней ночи возили тела казненных.
      Чтобы не строить помостов у виселиц, для казни приспособили слонов. Слон послушно подносил на спине целую партию осужденных прямо к перекладине братской виселицы.
      На плацу за городом длинным рядом стояли пушки. К заряженному орудию подводили сипая, и, привязав его спиной к жерлу, по офицерской команде, канонир давал выстрел на дальний прицел.
      Так расстреляли веселого сипая Лалл-Синга.
      Лалл-Синг сам подошел к пушке. Его хотели привязать, но он отвел веревку рукой.
      – Не надо! – сказал Лалл-Синг.
      Он стал спиной к жерлу, обвел взглядом войска, построившиеся на плацу.
 
 
      – Сипаи! – сказал Лалл-Синг. – Братья одного дыханья!.. Индусы, мусульмане, махратты!.. Готовьтесь к большому бою!.. Помните мою смерть… А вы, сыны чужеземцев, берегитесь!..
      Офицерская команда, выстрел, и только несколько пятен крови да два-три темных обгорелых обрывка одежды остались на том месте, где стоял Лалл-Синг.
      На одного из осужденных у военного прокурора был особый приказ. Осужденный был европеец.
      «Казнь британского подданного может вызвать брожение умов среди наших солдат, – писали прокурору из Секретного комитета Индии. – Довольно будет, если вызванный к генералу, он выслушает приказ о помиловании и отблагодарит королеву за оказанную милость».
      Британский штаб расположился в христианской церкви Сент-Джемса. Но генерала Вильсона тяготили каменные своды церкви. Он велел разбить свою походную палатку на просторном лугу перед церковью.
      Несколько приближенных офицеров – Вильям Ходсон, молодой Робертс, майор Бэрд и военный прокурор Кэйт-Янг – дни и ночи заседали с ним в палатке.
      – Привести ко мне Макфернея! – приказал генерал.
      Заключенного повели издалека, через весь город, из дома резиденции, где он содержался в ожидании приговора.
      Стан победителей расположился на улицах; белуджи, кашмирцы, пенджабские сикхи, королевская пехота, – в палатках, в походных шатрах и просто под открытым небом.
      Макфернея ведут по главной улице под конвоем. На просторной площади табором стоят белуджи. Их пригнали сюда за тысячу миль, помогать британцам брать древний индусский город. Белуджи в широких полосатых бурнусах, до самых глаз закутанные в белую ткань, глядят на Макфернея и оборачиваются друг к другу. Вот он идет, маленький, синеглазый, легкий, как птица. Кочевники хорошо знают его, он учил их находить воду в пустыне и по звездам вычислять время.
      – Он всегда говорил нам правду, этот человек. Куда его ведут?..
      Белуджи провожают Макфернея глазами.
      Сыны пустыни печальны, победа не веселит их сердца.
      – Вот мы вошли в Дели… Что мы увидели в нем?.. Древнюю мечеть, разбитую снарядами ферингов. Половина города чтит Магомета и молится всемогущему аллаху точно так же, как мы молимся ему в наших кочевьях. Неужели мы пришли сюда для того, чтобы видеть, как мусульманские женщины плачут над трупами своих мужей?.. Феринги заставили нас убивать своих братьев по вере.
      Макферней идет дальше. Дома молчат, окна глухи, лавки пусты, подвалы завалены трупами, Дели безмолвен. На Серебряном Базаре стоит королевская пехота. Солдаты толпятся у своих палаток.
      – Гляди, Тедди Джонс!.. Вон идет тот самый старик, который был с нами на судне. Он немножко постарел, но всё такой же хороший.
      – Он всегда говорил нам правду, Боб. Почему же его ведут под конвоем?
      – Потому и ведут, что говорил правду.
      На улице Садов станом стоят пенджабские сикхи. Их молчаливый начальник долго глядит вслед Макфернею. Он помнит войну за Пенджаб и битву при Собраоне, когда зелено-черное знамя сикхов легло под ноги британского коня.
      – Вот мы вошли в город… Что мы увидели в нем?.. Трупы наших братьев по крови.
      – А этот человек был с нами добр… Он слушал рассказы наших стариков. Он перевязывал охотникам раны…
      – Глядите, и индусы приветствуют его!..
      – О, несчастный народ, индусы Доаба!.. Сикхи убивали индусов, а индусы сикхов, чтобы саибы могли праздновать победу над трупами тех и других!
      Макферней идет дальше. Пастухи Пятиречья, горцы Кашмира приветствуют его. Он лечил их детей. Он записывал песни их народа.
      – Он всегда говорил нам правду, этот человек. Куда его ведут?
      – Его ведут в палатку к своим.
      – Он и своим саибам скажет правду, – с глубоким убеждением сказал старый седой индус и сел у штабной палатки на землю, в терпеливом ожидании.
      Долго не выходил из палатки Вильсона шотландец Макферней. Старый индус, дожидавшийся у входа, слышал сначала резкий голос генерала, потом негромкую речь шотландца и долгую тишину после нее.
      Когда Макферней вышел от генерала, он был всё так же спокоен. Молчали и в палатке, точно шотландец сказал им такое, на что даже у Вильяма Ходсона не нашлось ответа.
      Первым очнулся молодой Робертс.
      – Старик сказал удивительные вещи, – смущенно произнес Робертс. – Что мы не вольны распоряжаться в этой стране… Что она принадлежит не нам, а народам, которые в ней живут. Что мы здесь чужие.
      – Старый чудак упустил одну подробность, – желчно вмешался Ходсон. – Что мы эту страну завоевали.
      – Нет, он сказал и про это. Но только сказал, что мы завоевали ее неправдой. И не своей кровью платили за победу, а чужой.
      На минуту снова стало тихо в палатке. Только генерал Вильсон громко засопел над своей сигарой.
      – И еще он сказал, что земля Индии горит у нас под ногами… Что нас здесь ненавидят… и рано или поздно прогонят отсюда.
      – Совершенно достаточно для того, чтобы я мог сгноить этого шотландца в любой тюрьме Индии или Европы! – заявил военный прокурор.
      – Европа вернее, – сказал Вильсон. – Мы отошлем его в Великобританию.
      Вильсон сделал знак дежурному офицеру.
      За полотняной стеной палатки звякнуло оружие. Это конвой, перестраиваясь, снова сомкнулся вокруг Макфернея.
      – Скорее увозите его! – заторопился Ходсон. – Это опасный человек, у него здесь повсюду друзья. Скорее везите в порт, к морю, и под надежной охраной!..
      – В Бомбей не советую, – отправьте его в Карачи, – подумав, сказал военный прокурор.
      – Да, в Карачи, на судно, и прочь из Индии!..
      Не стерпев, Ходсон выскочил из палатки. Никого не было у входа: ни Макфернея, ни солдат конвоя. Только всё тот же старый седой индус, скрестив ноги, сидел за стеной палатки на земле и, приложив ладони к глазам, читал слова молитвы, древние, как сама Индия.
      – Где старик? – спросил Ходсон. – Он не мог уйти далеко. Он только что был здесь.
      Индус отнял ладони от глаз. Не спеша, он поднялся с земли и низко поклонился Ходсону.
      – Не ищи его, саиб! – сказал индус. – Он ушел далеко. Всё равно ты его не найдешь.
      Точно ветром тронуло высокие шапки сикхов, столпившихся на лугу, легкое движение прошло по туземной пехоте. Ряды, слегка раздвинувшись и потом сразу снова сомкнувшись, едва приметно пропустили кого-то и укрыли, как высокая трава укрывает кузнечика в поле. Затем снова всё стало тихо.
      Ходсон поглядел на лица солдат. И в первый раз за все годы службы в Индии слова приказания, готовые сорваться, застряли у него на языке.
      Он понял, что Индия сильнее его.
      Резко повернувшись, Ходсон пошел назад в палатку.

      В темноте безлунной ночи четыре больших лодки отплыли от плоского песчаного берега маленького островка на реке. Лодки плыли на юг.
      Люди тесной толпой стояли в лодках, – последняя партия повстанцев, до сих пор державшаяся в форту Селимгур.
      На корме лодки, шедшей позади всех, стоял Чандра-Синг, и подле него Лела под своим большим платком.
      Гребцы смотрели назад, в темноту.
      Скоро сильное пламя полыхнуло над фортом, забурлила вода, с плеском ударяясь в берега. Форт Селимгур взлетел к небу.
      Пламя пожара долго еще клубилось неровной завесой вдали, освещая темное небо, стены крепости, реку.
      Чандра-Синг смотрел назад. Издали в свете пожара он видел дымное колеблющееся облако над городом, освещенное отсветами огня. Ему казалось, что он слышит стон над крепостью, долгий, многоголосый стон, поднимающийся к самому небу.
      За поворотом реки всё закрылось, зарево пожара померкло, снова стало тихо.
      Гребцы налегли на весла. Тьма укроет их, под покровом тьмы они дойдут до Бхагпута, а там дальше – форт Агра, шатры повстанцев на берегу, свободный путь, родные селения.
      Конный отряд Ходсона наконец нашел себе дело: он вышел в погоню за повстанцами, ушедшими из Дели на юг. Все дни штурма кавалерийские части британцев оставались в резерве, в тесных улицах города коннице нечего было делать. Но сейчас Ходсон мог показать себя.
      «Ходсоновы кони» – так называли британские офицеры его отряд – были впереди всех. «Кони Ходсона» плясали от нетерпения: по обеим сторонам Джамны в этих местах тянулись полосы топких болот, затонов, непроходимого для кавалерии зыбкого песку. И последние делийские повстанцы, отплывшие из форта, беспрепятственно уходили на юг, к Агре.
      Глубоким обходом шли конные к дальнему изгибу реки, к излучине у Бхагпута, где можно будет проскочить на конях к самой воде и перерезать путь повстанцам.
      Без отдыха, без остановки гребли гребцы Чандра-Синга.
      Они уже миновали раскиданный к берегам, разбитый британцами плавучий мост недалеко от Бхагпута.
      И на рассвете «Кони Ходсона», брошенные карьером, подскакали к самой воде.
      Гребцы, дружно привстав, налегли на весла. Здесь были твердый проходимый берег и брод, удобный для коней.
      Кони вошли в воду. Борясь с течением, они поворачивали наперерез лодкам.
      Было уже светло, небо на востоке окрасилось ясным пурпуром утра.
      Офицер-саиб шел на коне впереди, в кавалерийской форме, в чалме, навернутой поверх белого шлема.
      Уже можно было хорошо видеть лицо офицера, его светло-рыжую бороду и широко открытый рот. Офицер что-то кричал, – ветер относил слова.
      Первая лодка успела пройти. «Ходсоновы кони», теряя брод, плыли наперерез второй, третьей. Конские морды неровно вскидывались над водой.
      – Целься в ко-о-оней! – закричал Чандра-Синг.
      «Бах! Ба-бах!..» – со всех лодок стреляли. Кони, храпя, кружились в воде. Меткие пули сипаев разили их в головы, в лоб меж глазами. Кони тонули, увлекая всадников под воду.
      – Сейчас они проскочат, проклятые панди! – путаясь в стременах, захлебываясь водою, кричали и ругались «Ходсоновы конники».
      Все лодки уже проскочили вперед, оставалась самая последняя, та, в которой сидел Чандра-Синг. Офицер с рыжей бородой плыл к этой лодке, загребая одной рукой.
      Он доплыл и левой рукой вцепился в борт, накренив тяжелую лодку; в правой у него был пистолет. Целясь, он кричал оскорбительное слово.
      Лела шагнула к борту. Она выхватила кинжал из-под женского платка. Короткий хрип, и офицер, окрасив воду кровью, пошел на дно.
      Лела окунула свой кинжал в воду и смыла с него кровь. Потом перешла к корме и взяла весло из руки уставшего гребца. С силой упершись длинным веслом в дно реки, она одним движением далеко вперед выбросила лодку.
      Чандра-Синг смотрел на Лелу, точно увидал ее в первый раз.
      – Дочь нашего Инсура! – сказал Чандра-Синг. – Наша дочь.
      Погоня давно рассеялась по реке. Лодки плыли и плыли вперед.
      Джамна, дочь солнца и сестра Ямы, бога смерти, стремила на юг, к Гангу, свои светлые воды.
      Впереди уже виднелись под солнцем белые зубцы стен, бастионы и башни высокого форта Агры.
      Лела выпрямилась на корме, глядя вперед.
      – Теперь мы будем биться в Агре, – сказала Лела.