– Намак-Харам!.. Измена!.. Измена во дворце!.. Сам Бахадур-шах предался ферингам!..
      – Измена!.. Шах Дели хочет обойти повстанцев. Он засылает письма во вражеский лагерь!..
      Сипаи бегали по мраморным залам дворца, потрясая оружием:
      – Где они, советники Бахадур-шаха?.. Изменники, ломающие братскую соль!
      – Предателям не будет пощады!..
      – Я вырву им глаза, сынам бесчестных матерей!.. – кричал, тряся кривой саблей, Лалл-Синг.
      Сипаи метались по дворцовым покоям, среди раскиданных подушек, перевернутых жаровен, испуганных слуг.
      Черный евнух-африканец, с желтыми крашеными волосами, в оранжевой повязке на бедрах, с ног до головы натертый пахучим маслом, лег на пороге женской половины.
      – Нельзя! – жестом показывал евнух.
      Лалл-Синг, взяв за скользкое от масла плечо, откинул евнуха в сторону и брезгливо вытер руку о широкий пояс.
      – За мной, сипаи! – сказал Лалл-Синг.
      На женской половине они нашли Бахадур-шаха, трясущегося от страха, в шальварах и кисейной чадре его жены. К шаху приставили стражу. Его и Зейнаб-Махал, старшую из шахских жен, заперли в дворцовом подвале.
      Мирза-Могул, сын шаха, надменный, грузный, в парчовом халате, в белоснежной чалме, вышел к повстанцам из своих покоев.
      – Прочь отсюда, сипаи! – сказал Мирза. – Кто дал вам право распоряжаться во дворце шаха?
      – Молчи, сын ехидны! – ответил ему Лалл-Синг. – Ты тоже готов был открыть ворота саибам, чтобы спасти свою шкуру.
      – Они все рады продать нас чужеземцам, трусы! – закричали сипаи.
      Мирза ругался, грозил, – его потащили и заперли вместе с отцом.
      Сипаи обыскали дворцовые пристройки. Вся шахская челядь попряталась, советники и министры сбежали.
      Сипаи поставили свою охрану у всех ходов и выходов огромного дворцового здания.
      В башне Селимгура – древнего пятиугольного форта на речном островке, посредине Джамны, – засел Чандра-Синг со своим отрядом.
      – Водяная мышь не проскочит здесь, не то что саиб, – сказал Чандра-Синг.
      Отряд вооруженных горожан прошел дозором по Дарао-Гяндж, по Шайтан-Пара, по Конному Базару, по всем кварталам города.
      Отряд задержал нескольких дервишей, бродячих фокусников, храмовых нищих.
      Ко всем воротам крепости встала двойная охрана.
      Город притих. Город готовился к штурму.
      Молчаливы и суровы стали улицы Дели.
      Прежние споры утихли. Индусы и мусульмане объединялись перед лицом близкой опасности.
      Окна домов закладывали мешками с песком.
      Из Арсенала вытаскивали уцелевшие пушки и поднимали их на городскую стену. На перекрестках больших улиц устанавливали батареи.
      Женщины помогали таскать ядра и складывали их подле пушек. Зубчатая ограда плоских крыш стала укрытием для стрелков. Ружья, составленные в козлы, выстроились вдоль переулков.
      Дели стал похож на большой военный лагерь.

      Весь лагерь рыл траншеи. Британцы, белуджи и сикхи, здоровые и больные наравне. Генерал Вильсон поднял даже малярийных больных из лазарета и приставил к земляным работам.
      – Эта работа всем здорова! – говорил генерал.
      Поезд осадных орудий из Пенджаба наконец пришел, и прибывшие тяжелые пушки британцы устанавливали в трех далеко выдвинутых вперед земляных редутах.
      Соединительная траншея кой-где проходила ближе чем в двухстах ярдах от городской стены.
      Из среднего редута, где станет самая большая батарея, тяжелые орудия ударят по главному оборонительному участку повстанцев: Кашмирскому и Речному бастионам.
      – Скоро заговорят, наконец, большие пушки Пенджаба! – радовались офицеры.
      Копать начали четвертого сентября, в день прибытия тяжелых орудий.
      Только через сутки опомнились в городе и начали копать встречную траншею.
      Под прикрытием ночной темноты сипаи подвели свои контрапроши близко к земляным работам неприятеля, выкатили за городскую стену легкие пушки, и очень скоро пушечные ядра и бомбы начали ложиться на соединительную траншею британцев.
      – Ни дюйма назад! – отдал приказ генерал Вильсон.
      Люди валились десятками, на их место прибывали другие. Людей теперь было много в лагере: пять с половиной тысяч.
      Королевская пехота, туземная кавалерия, кашмирцы, белуджи, сикхи, гурки – в лагере под Дели собрались племена всей Верхней Индии.
      Готовился большой, решающий штурм.
      В британском лагере рыли землю, по пятнадцать часов без смены. Каждый час уносили потерявших сознание. Завязанные платками поверх фуражек, оборванные, лихорадящие от жары, больные, британские солдаты походили на бродяг, собравшихся со всего света.
      Штурм был назначен на восьмое. Но рано утром восьмого сентября самая большая пушка, глухо охнув раза два, вдруг замолчала, точно ей забили паклей глотку.
      Битый щебень и гравий оказались примешаны к пороху, приготовленному для заряда.
      Генерал Вильсон велел убрать от орудий всю туземную прислугу. На место индусов поставили британских солдат. Артиллеристов не хватало, – брали из пехоты и даже из кавалерии. Старые кавалерийские офицеры, никогда в жизни не знавшие другого оружия, кроме пистолета, кортика и шашки, копались в земле, изучая мрачный нрав больших осадных гаубиц и скорострельных мортир.
      Рано утром одиннадцатого сентября, по знаку, поданному ракетой, большая двадцатичетырехфунтовая гаубица передовой батареи открыла огонь по городу. За нею вступили остальные пушки.
      Снаряд за снарядом ударял в крепостную стену, разворачивая мощную каменную кладку. К вечеру две глубоких бреши зияли в северной стене, у Кашмирского и у Речного бастионов.
      Всю ночь не спали в лагере британцев: готовились к штурму.
      Офицеры наворачивали по две и по три мусульманских чалмы поверх кепи, чтобы уберечь головы от метких сипайских пуль. Тихо переговаривались в палатках, писали последние письма родным.
      Солдаты проверяли ружья, наполняли фляги свежей водой. К утру, при свете факелов, солдатам прочитали приказ генерала:
      «Биться до крайности! – приказывал генерал. – Пленных не брать! Каждого индуса внутри города, – будь он при оружии или безоружен, – закалывать как бунтовщика. В этой войне не будет пленных, – каждого убивать без пощады! Жертв будет много! – предупреждал генерал. – Раненых из бою не выносить, людей слишком мало. Раненые пускай ждут на месте ранения. Если мы победим, окажем им помощь. Если нас разобьют, пускай раненые приготовятся к самому худшему».
      Англиканский пастор лежал больной. Отец Бертран, католический священник, благословил перед штурмом офицеров и солдат и заранее помолился за спасение душ тех, кто падет в предстоящем бою.

      Тремя колоннами пойдут британцы на город. Среднюю центральную колонну поведет сам Никольсон, лев Пенджаба. «Белые Рубашки» пойдут впереди. Старые «Белые Рубашки» лорда Лэйка хотят взять реванш за недавнее поражение.
      Атака начнется с сигналом горниста, при первых лучах солнца.
      Сипаи не спят на бастионах, сигнальщики ждут на наблюдательных постах. Всю ночь повстанцы закладывали камнями глубокие пробоины в стене, подтаскивали пушки к главной бреши, расставляли людей, Лалл-Синг со своими аллигурцами построился у бреши; на вышке Кашмирского бастиона дежурит Инсур.
      Солнце встает, первые дымные лучи ложатся по равнине.
      Солнце освещает купола, зубцы и башни обреченного города.
      Пронзительно играет рожок. Это сигнал Шестидесятого, королевских войск.
      Пыль и дым тучей подымаются за Хребтом. Войска двинулись в атаку.
      – К орудиям!.. Приготовиться! – командует Инсур. На Хребет взбегают первые ряды. «Белые Рубашки» впереди, – они хотят взять сегодня свой реванш.
      – Средний фас, огонь!.. – командует Инсур.
      Вступают пушки. Грохот и гул, со свинцовым скрежетом летит картечь.
      Тучей идут «Рубашки» со склона холма; падают одни, набегают новые. Правее – пенджабские сикхи, мощной колонной, в красных и синих тюрбанах. Сикхов ведет Никольсон.
      Вдоль парапетов приготовились стрелки. Хорошо обучили британцы свою туземную пехоту: ни одна пуля не пропадет даром у сипаев, защищающих свой город.
      «Белые Рубашки» близко. Их светло-серые мундиры темны от пороха и пыли. Зарываясь, они бегут вперед.
      – Бери индуса на штык! – учили их офицеры. – Сипай силен в перестрелке и в артиллерийском бою. Штыкового боя не выдерживает индус.
      «Белые Рубашки» бегут вперед, уже не слушая команды. Их деды полвека назад брали эту крепость, – теперь настал их черед.
      Инсур-Панди не прячется в блиндаже. Его высокая фигура в белой чалме, в красном поясе, перетягивающем уже немолодой, слегка грузный стан, его длинные волосы далеко видны с вышки бастиона.
      – Шайтан! – говорят о нем купцы в городе. – Оборотень! Пули не берут его.
      – Пуля меня не берет, как и петля! – кричит Инсур.
      Стрелки на стенах ждут: пускай «Рубашки» подойдут ближе.
      Вот уже лица видны, темные от порохового дыма, синие от малярии. «Не легка вам была, саибы, служба на нашей земле, да мы и не звали вас к себе…» Бах!.. Бабах!.. Бах!
      Первые из «Рубашек» взбежали на гребень высокого вала и тотчас упали, вскинув кверху руки. Их остановили меткие сипайские пули. За первыми бегут другие, еще и еще, взбегают на гребень и скатываются в ров. «А-а, глубок крепостной ров, вы сами, британцы, велели нам копать поглубже».
      Вот «Рубашки» тащат штурмовые лестницы за собой, но один за другим падают те, что несут лестницы, и больше не встают. Нет, несколько штурмовых лестниц, две-три, всё же успели приставить к противоположному скату.
      «Рубашки» взбираются по ним, со штыками наперевес бегут к бреши. Сверху их бьют картечью со стен, с круглых башен кидают ракеты, свинцовым ливнем летят пули из бойниц.
      «Рубашки» уже у самой бреши, снизу поднимаются еще и еще, но тут им навстречу с яростным воем, с примкнутыми штыками, с кривыми ножами тучей выбегают сипаи.
      – Дэ-э-э-эн!.. – Это Лалл-Синг повел своих аллигурцев в контратаку.
      – Дэ-э-эн! Д-э-э-н! – слышен боевой клич индусов. Вот они встретились грудь с грудью и пошли в штыки.
      Инсур смотрит сверху. Молодец Лалл-Синг! Вот его желтая чалма мелькает далеко впереди, вот он сцепился с рослым солдатом-британцем, и солдат скатывается обратно в ров, смочив мундир собственной кровью. Дрогнули «Белые Рубашки», королевские солдаты готовы отступить под бешеным натиском повстанцев, но позади слышны новые крики, весь скат гласиса, вся равнина потемнела от черных косматых шапок, – это гурки Непала вышли на помощь королевским солдатам. Тучей идут узкоглазые дикие жители гор, волной накатываются к бреши, за ними новые и новые, и с диким криком, бешеной ордой, потеснив сипаев, начинают вливаться в широкую брешь.
      А там, правее, мощной колонной идут сикхи, рослые, бородатые, в голубых и красных тюрбанах. Кашмирский бастион встречает их картечью, но густо летят пули из передних рядов, канониры Инсура один за другим выходят из строя. Вот ему подбили одно орудие, другое, груды земли наворочены на бастионе. Ядра летят откуда-то слева, загорелись доски блиндажа; ослепленные дымом, задыхающиеся, выбегают люди. Инсур не прячется за прикрытием, он стоит на стене, высокий, в красном поясе.
      – Уходи за прикрытие, Инсур! – кричат ему товарищи. – Тебя подстрелят саибы!
      – Пуля меня не берет, – смеется Инсур. – Я Панди!
      Но вот бомба разрывается на самом бастионе, летят комья земли, доски, падают сипаи у левой амбразуры, осколок ранит Инсура в голову. Тяжела рана, хлынула кровь, окрасив парусину мешка. Инсур бледен, его подхватывают на руки, несут.
      – Заклепывай орудия! – успевает крикнуть Инсур.
 
 
      Саибы уже близко, вот они облепили весь земляной скат бастиона, вот они бьются уже в узком переулке, по эту сторону стены. Они втаскивают свои пушки на бастион, и с горжи – с внутренней незащищенной его стороны – начинают бить по городу, по ближайшим кварталам.
      Тесные улицы встречают их позади стены, кривые, изогнутые переулки, – древний азиатский город. Град пуль летит навстречу британцам, каждый дом ощетинился штыками. Каждый дом, как крепость, в каждом дворе – засада. До вечера бьются британцы и не могут пробиться дальше узкой полоски внутри города, вдоль северной стены.
      Никольсон с небольшим отрядом прорывается вдоль стены до Бернейского бастиона, но тут Никольссна смертельно ранит сипайская пуля, и отряд его уходит обратно.
      Приближается ночь, – осаждающие не могут продвинуться дальше. В руках у британцев – только узкая полоса вдоль городской стены, в руках у повстанцев – весь город. Глухие стены, бойницы, дома в каменных оградах. Весь огромный старый город в руках повстанцев, и каждый дом этого города будет биться до конца. Могилой станут каменные закоулки Дели для тех, кто проник за его стену.
      Приближается ночь, британцы считают потери. Список выведенных из строя офицеров огромен, солдат вдесятеро больше. Почти третью часть всех своих сил положили британцы в первый день штурма.
 
      Весь день наблюдал за ходом боя с Ладловской вышки генерал Вильсон. К вечеру ему доложили результаты: больше тысячи солдат убито, смертельно ранен бригадир Никольсон, тяжело ранен Кэмпбелл, ранен Рэйд, – все, кто стоял во главе трех атакующих колонн. Шестьдесят семь офицеров погибло, ранено вдвое больше, жертвы огромны, и занята только узкая полоса, несколько переулков внутри города у северной стены.
      Мужественный Вильсон дрогнул. Биться ли дальше? Сомнения одолели его.
      Он послал записку Чемберлену, на соседнюю вышку, с просьбой о совете.
      «Наши потери огромны. Позиции внутри крепости ненадежны. Враг сопротивляется упорно. Я готов отозвать мои войска из города и уйти за Хребет».
      Но Чемберлен не согласен с генералом.
      «Раз уже вошли, – надо держаться», – отвечает Чемберлен.

      Наутро подрывному британскому отряду удалось взорвать Лагорские ворота, и третья колонна британцев проникла в город.
      На перекрестке поставили пушки, и пушечные ядра пошли дырявить белый мрамор знаменитой Большой Мечети, крошить в мелкий щебень драгоценную мозаику ее украшений.
      Скоро опомнились повстанцы и погнали врага обратно. Третья колонна отступила к северной стене, соединилась со второй и первой, и снова на участке у северной стены, близ христианской церкви, закипел отчаянный бой.
      Пушки британцев, поставленные на бастионы, поливали раскаленным металлом ближние и дальние переулки. Весь купол церкви Сент-Джемса изрешетили пули, даже крест на церкви был сбит орудийной стрельбой.
      Мирные жители, не успевшие бежать, залегли в подвалах, в склепах, в подземельях храмов.
      В нарядном белом здании европейской резиденции, примыкающем к дворцу шаха с северной стороны, собрались женщины, дети, беспомощные старики.
      Дженни трудно было узнать в этой толпе, она походила на нищенку: растрепанная, с запавшими глазами, в изодранном платье. Ее давно уже не стерегли. Никто не обращал на нее внимания в этом огромном, истекающем кровью городе, который бился за свое существование.
      Который уже день Дженни слушала утомительный, равномерно повторяющийся грохот, тяжелые удары ядер и близкие разрывы гранат.
      Ощетиниваясь штыками, упорно отстреливаясь, улица Башмачников, улица Ковровщиц, улица Садов дом за домом медленно уступали продвигающимся вперед британским соединенным войскам.
      Сипаи разбились на отдельные отряды и сражались каждый на своем участке, упорно отстаивая каждый дом, каждую улицу. Британцы наступали тремя колоннами, всё время поддерживая связь друг с другом.
      Сипаи медленно отходили к центру города, каждый шаг поливая своей кровью. К вечеру семнадцатого сентября, на седьмой день штурма, только треть города была занята осаждающими. Главные укрепленные пункты: Арсенал, дворец и форт Селимгур оставались в руках повстанцев.
      Помощника Макфернея, молодого мусульманина, сведущего в медицине, убило осколком снаряда. Шотландец работал один, он не спал четвертые сутки. Раненые прибывали. Нехватало коек, раненых клали уже прямо на пол; весь мозаичный пол был залит кровью, а санитары несли всё новых и новых. Легко раненные приходили прямо из боя, им перевязывали раны, и они снова шли в бой.
      Пальба не утихала и ночью. Яростная канонада бушевала по всем улицам центра и восточных кварталов. Мальчишки прибегали с улицы и приносили вести: Арсенал держится, сдалась улица Садов; бой идет уже у Большой Мечети.
      На восьмой день штурма полковник Гаррис велел поставить свои пушки на углу улицы Оружейников. Отсюда как на ладони виден был весь фасад огромного здания дворца и нарядный белый с колоннами дом резиденции, примыкающий к дворцу с левой стороны.
      – По левому крылу дворца – огонь! – скомандовал полковник Гаррис.
      Пушечные снаряды ударили по углу двора, по террасе, по кровле белого здания.
      Женщины и дети стеснились в западном углу двора, у стены. Знакомая Дженни индуска Даринат, постелив циновку в тени, пригласила Дженни сесть с собою рядом. Она принесла воды и разделила с Дженни свою утреннюю еду.
      В этот день в доме не раскладывали огня, даже раненым не приготовили горячей пищи. Даринат высыпала в ладонь Дженни горсть сушеных кукурузных зерен.
      Зерна были ярко-желтого цвета и тверды, как металлические бусы. Дженни едва удалось разжевать два-три зернышка. Даринат показала ей, как размачивать зерна в воде, согретой солнцем, а потом разминать в маленькой деревянной ступке. Она дала ей свое ведерко и указала, где брать чистую воду.
      В полдень снаряды начали ложиться и в западном углу двора.
      – Всемогущий аллах, пощади нас!.. – женщины, подхватив детей, метались из угла в угол, не зная, куда укрыться. Снаряд ударил в каменную стену двора, рядом с Дженни; стена поползла, разваливаясь на крупные камни. «Спасите!.. Спасите!..» – Даринат, не помня себя, выбежала, с ребенком на руках, на середину двора. Бомба ударила в фонтан, пробила мраморный бассейн, вода брызнула, растекаясь по двору. Новый удар, грохот, крики… Даринат пошатнулась, ребенок вскрикнул у нее на руках и замолчал. Кровь окрасила смуглый лобик девочки: осколок пробил ей висок.
      – Ай-ай, с нами бог! – закричали женщины. В ответ где-то совсем близко ухнула пушка, затрещала ружейная пальба.
      – Милосердия, великий аллах, милосердия!
      Женщины заплакали. Даринат с ребенком унесли в лазарет, за нею еще нескольких женщин повели на перевязку. Дженни сидела, оглушенная, в углу двора. Обстрел усиливался.
      – Саибы не давали нам хлеба, зато теперь они не жалеют нам свинца!.. – причитали женщины. Обломки кирпичей, щебень, куски штукатурки летели в воздух. Дженни поднялась на террасу, ища, где укрыться, и села здесь, в глубине, прислонившись к мраморной колонне. Сам, постоянно дежуривший у входа в лазарет, подошел к ней и доверчиво прилег у ног. Пес тихонько взвизгивал при каждом выстреле, поднимал голову и приоткрывал влажные печальные глаза.
      – Не бойся, Сам, милый, не бойся! – шептала Дженни и гладила его по черной блестящей шерсти.
      Так прошло много часов. Обстрел несколько утих, однако Сам всё чаще повизгивал и умоляюще глядел на Дженни. Он точно просил ее о чем-то.
      «Пить!» – догадалась Дженни. Она взяла ведерко и пошла к водоему. Две-три беглые пули щелкнули по верхнему краю садовой ограды, и тотчас жалобный собачий плач, не похожий на обычный голос Сама, разнесся по всему саду. Дженни поспешила обратно на террасу. Из лазарета, бросив перевязку, вышел Макферней. Сам уже полз к нему навстречу, оставляя кровяной след на голубом мозаичном полу. Он лег у ног своего хозяина, всхлипнул в последний раз и замолчал.
      Макферней наклонился над ним.
      – И тебя не пощадила британская пуля, бедный мой пес, – сказал шотландец.
      Индус-санитар подошел, но не коснулся трупа собаки, – ему не позволяла каста. Индус только встал поодаль и жалостно зацокал языком. Макферней бережно приподнял остывающее тело друга, унес его на руках в угол двора и завалил камнями.
      – Вот ты и не вернулся домой в Шотландию, Сам, – сказал, постояв над ним, Макферней. – И никто не знает, вернется ли твой хозяин.
      На утро штурм возобновился с новой силой. Повстанцы отдали здание почты, Большая Мечеть держалась, бои шли на Главной площади и у Раджратских ворот.
      Отряды повстанцев жестоко дрались за каждый дом, за каждую улицу. Но единому плану наступления британцев сипаи не сумели противопоставить единый план сопротивления. Они сражались в отдаленных кварталах и гибли порознь, потеряв связь друг с другом.
      К полудню пало здание Индийского банка, бой шел уже на Серебряном Базаре.
      После короткой передышки полковник Гаррис велел возобновить бомбардировку белого здания.
      – Упрямые там засели индусы! – сказал он своему помощнику, капитану Бедфорду. – Надо их выкурить орудийным дымом.
      Снова завыли снаряды во дворе резиденции. От выстрелов вздрагивала земля: у Гарриса прибавилось пушек.
      Снаряды разворотили плиты в нескольких местах двора. Женщины и дети, спасаясь от обстрела, ушли под защиту самого корпуса здания.
      Пушечная бомба пробила кровлю здания. Все двери в доме вздрогнули, штукатурка посыпалась со стен.
      – Спасите!.. Спасите! – Люди, прятавшиеся во втором этаже, побежали вниз.
      Удар и грохот… Новый снаряд разворотил угол дома. Женщины, заметавшись, бросились со двора на террасу, стеснились здесь, отсюда забежали в нижний зал, где лежали раненые.
      Частая ружейная пальба затрещала вдруг под самыми окнами. Даже раненые приподняли головы. Один, рослый, с забинтованной головой, привстал на койке и выглянул в окно.
      Окна главного зала выходили на улицу, ведущую к воротам дворца.
      – Смотрите, смотрите! – закричала какая-то женщина, подбегая к окну. Дженни подошла к окну вслед за нею. Оглушительный треск ружейной стрельбы приближался из-за угла, сипаи наискось перебегали улицу, яростно отстреливаясь. Не понимая толком, что происходит, Дженни прижалась, побледнев, к решетке незастекленного окна. Еще чаще затрещали выстрелы, крики послышались совсем близко. И тут рослый сипай с забинтованной головой сорвался с койки и пошел к выходу. Макферней, бросив свои бинты, побежал вслед за ним.
      – Нельзя! – кричал шотландец. – Не позволю!.. Еще не зажила рана!.. Нельзя!..
      Но сипай уже выбежал из ворот резиденции на улицу. Это был Инсур. Он поглядел направо, налево и быстро оценил положение. Большая колонна повстанцев отступала под натиском британских солдат к воротам шахского дворца. Второй отряд британцев подходил с поперечной улицы, чтобы перерезать путь отступающим. Надо было, во что бы то ни стало задержать этот второй отряд, дать сипаям уйти под защиту дворцовых стен.
      Двое-трое сипаев, отстреливаясь, пробежали мимо. Один упал, тяжело раненный в грудь, у самых ног Инсура и выронил карабин.
      – За мной, сипаи! – Инсур поднял упавший карабин и бросился наперерез через улицу.
      – Братья, за мной! – кричал он.
      Большая группа повстанцев побежала за ним. На заворачивающих из-за угла британских солдат неожиданно посыпался град пуль, обнаженные штыки засверкали перед их глазами. Британцы затоптались на месте и повернули назад.
      Дженни всё стояла у окна и смотрела. Она видела, как Инсур с горстью людей теснит большой отряд британцев, как дрогнули и кинулись врассыпную британские солдаты, как Инсур дальше и дальше бежит по улице, гоня врага. На повороте она увидела на одно мгновение лицо сипая: еще бледное от недавнего ранения, упрямое и мужественное лицо.
      «О господи! – подумала Дженни, – как они бьются!.. Как они ненавидят нас!»
 
      – Внимание, Дик! Там какие-то передвижения. Взгляни!..
      Гаррис взял бинокль из рук капитана Бедфорда.
      Он увидел, что отряд сипаев теснит британских солдат и отгоняет их в поперечную улицу.
      – Откуда же они взялись?
      – Очевидно, прятались в здании резиденции. Там, невидимому, засели главные резервы мятежников.
      – Да, ты прав, Генри.
      Полковник Гаррис велел перетащить свои пушки несколько правее.
      – По главному зданию резиденции – огонь!
      Несколько часов подряд артиллерия расстреливала нарядное здание резиденции.
      Гаррис осмотрел в бинокль главный корпус здания. Он остался доволен: в кровле в четырех местах зияли пробоины.
      – Не завидую тому, кто сейчас под этой кровлей, – сказал Гаррис.
      В три часа дня, после передышки, полковник снова велел бить по той же цели.
      И вдруг капитан Бедфорд тронул его руку.
      – Посмотри, Дик!
      Он увидел в бинокль невысокую фигурку, пробирающуюся через груды камней, через ямы развороченной мостовой.
 
 
      – Это девочка, Дик! – сказал Бедфорд.
      Гаррис взял у него бинокль.
      – Она идет сюда. Смелая девочка!
      Девочка быстро шла вперед, прыгая через камни и рытвины.
      – Разрешите, сэр! – сказал сержант Джонсон, вскидывая карабин. – Я стреляю без промаха, сэр!..
      – Подождем, Джонсон! – сказал полковник. Он опустил бинокль.
      Девочка была уже близко, шагах в восьмидесяти от них. Теперь хорошо видны были ее босые ноги, короткое коричневое платье, светлые незаплетенные волосы, беспорядочными прядями упавшие на плечи.
      – Внимание, Дик! – неожиданно запнувшись, сказал Бедфорд. – Мне кажется, эта девочка…
      И тут внезапная обморочная бледность разлилась по лицу Генри Бедфорда.
      – Это она! – закричал Бедфорд. – Конечно, она, Дженни… Она идет сюда!..
      Дженни уже стремительно бежала к ним.
      – Отец! – задыхаясь, крикнула Дженни.
      Гаррис выронил бинокль.
      – Не стреляй!.. Не вели стрелять, папа!.. – Дженни добежала и упала на руки отца.
      – Ты жива, Дженни!.. Какое счастье!..
      – Прекратить обстрел! – крикнул Бедфорд. – Мы никак не думали, что ты останешься жива, Дженни.
      – Брайт, Джонсон, сюда! – приказал полковник. – Надо отвести мою дочь в безопасное место. К церкви Сент-Джемса, где наш штаб.
      Едва Дженни отошла шагов на десять, как полковник уже велел перезарядить орудия. И сразу услышал крик:
      – Что ты делаешь, папа! Там есть еще люди!.. – Дженни бежала обратно.
      – Как? Британские подданные?.. Что же ты мне сразу не сказала, Дженни?
      – Нет, не британские подданные, – плача, сказала Дженни. – Там женщины, раненые, дети… Не стреляй по ним. Они были так добры ко мне!..
      Гаррис с удивлением вгляделся в бледное, изменившееся за два года разлуки лицо дочери.
      – Иди туда, куда тебе сказано, Дженни, – сурово сказал Гаррис. – К церкви Сент-Джемса.
      – Ты не станешь по ним стрелять, папа!
      – Иди, Дженни, или я велю отвести тебя силой. Брайт, сюда!
      – Что ты делаешь, папа?.. Мистер Бедфорд, разве так можно?.. – кричала и плакала Дженни, вырываясь из рук солдат. Ее увели.
      – Теперь, Дик, мы быстро покончим с этим зданием и перейдем к правому крылу дворца, – сказал Генри Бедфорд.
      Он остановился, увидев, что у полковника Гарриса слегка трясутся губы и что он вытирает платком внезапно вспотевший лоб.
      – Будь британцем, Дик! – сказал Генри Бедфорд. – Война есть война.
      И снова большие гаубицы полковника Гарриса ударили по белому зданию резиденции, примыкающему к дворцу шаха с левой стороны.
      По правому крылу дворца била вторая, еще более мощная батарея.

      На девятый день штурма пал Арсенал. Сдалась вся южная часть города и Большая Мечеть. У Аймерских, Туркменских, Делийских ворот встала британская стража. Только несколько сот сипаев, засевших во дворце Бахадур-шаха, еще оказывали сопротивление. И попрежнему неуязвимым оставался для британских пушек древний форт на речном островке под стенами дворца – Селимгур.
      Бахадур-шах давно бежал из города через южные ворота. Во дворце засел Инсур-Панди со своим отрядом.
      Сипаи расположились у большого фонтана в центре двора.
      Две мощные батареи четвертые сутки крушили раскаленным металлом высокие тёмно-красные стены знаменитого дворца.