Поздно вечером из Кабульских ворот крепости вышли двое: молодой рабочий оружейной мастерской – Застра – и мальчик-конюх, в белой безрукавке, в желтой чалме и широком поясе, небрежно повязанном вокруг тонкой талии. Инсур проводил их, до самых ворот. На прощанье он положил руку маленькому конюху на плечо.
      – Ты смела, Лела, – сказал Инсур. – И ты хорошо знаешь язык саибов.
      Он нарисовал на песке извилистую линию холмов, старое русло канала и уходящую на северо-запад узкую черту Курнаульского шоссе.
      – Вот! – сказал Инсур, ткнув палочкой в левое крыло лагеря. – Здесь идут какие-то большие работы. Надо узнать, что замыслили саибы.
      До старого русла канала, замыкавшего британский лагерь слева, добраться было легко, постройки загородного Птичьего Рынка, хоть и наполовину разрушенные стодневной артиллерийской стрельбой, служили достаточным прикрытием. Но дальше, за Птичьим Рынком, начиналось открытое поле. Конные пикеты противника постоянно разъезжали здесь.
      Лела с Застрой пробрались вдоль выбоин в земле, вдоль побитых пулями кустов, и сползли потихоньку в русло высохшего канала, обегавшего лагерь с левой стороны.
      Всё было тихо. Они осторожно поползли дальше по высохшему руслу. Сухой бурьян зашуршал у Лелы под рукой.
      – Кто идет? – тотчас крикнули где-то близко, на английском языке с туземным акцентом.
      На другой стороне канала стоял кавалерийский пикет.
      Лела замерла.
      Возглас не повторился.
      Они ждали долго, потом осторожно поползли дальше.
      По правому берегу канала длинным рядом стояли крытые обозные повозки. Лела с Застрой выползли на берег и спрятались между колес.
      Проскакал разъезд конных, в красных и синих тюрбанах. Длинные волосы всадников трепались по ветру. Лела узнала резкую раскатистую речь сикхов.
 
 
      Снова всё стало тихо. Потом несколько человек подошли к повозке. Они уселись на землю с другой ее стороны.
      – Завтра придется всё перетаскивать на другое место, – сказал один. – Белуджи пришли.
      – Да, тесно стало в лагере. Их больше тысячи человек.
      – Послезавтра ждут новый батальон кавалерии.
      – Сикхи?
      – Нет, кашмирцы.
      – Вильсон набрал сюда людей со всей земли.
      – Он хочет запереть перед штурмом все выходы из города.
      Они замолчали.
      – Ползем дальше, Застра! – прошептала Лела.
      – Погоди, пусть отойдут, – тихонько сказал ласкар.
      Обозные отпрягли волов и увели их к водоему. Лела с Застрой выбрались из путаницы телег. Осмелев, они шли дальше.
      Справа дымились костры. Какие-то люди сидели вокруг огня. Пахло дымом, козлятина варилась в больших котлах.
      Лела видела туго завернутые чалмы людей, с узлом над правым ухом, их белые халаты с резкой черной каймой, слышала незнакомую гортанную речь.
      – Это белуджи, – сказал Застра. – Белуджи-кочевники, я знаю их язык. Ласкар стал слушать.
      – Запрем город, – говорил высокий человек в полосатом бурнусе, с кудрявой черной бородой, – обложим его со всех сторон и всех проклятых пурбийцев перережем. Они поносили имя аллаха!..
      – Пурбийцы!.. Так они называют индусов Доаба! – взволнованно прошептал Застра. – Их научили саибы!
      – Всех перережем! – повторил чернобородый. – Иначе они пойдут на нашу землю, заберут наши пастбища, угонят наш скот…
      – Кто тебе говорил это! – вдруг, не стерпев, закричал из темноты Застра. – Кто тебе говорил это, глупый человек?..
      Забыв об опасности, Застра вышел к костру. Он был бледен от злобы.
      «Что он делает!.. – Лела замерла в траве. – Он всё погубит, сумасшедший ласкар!..»
      – Феринги обманули вас! – задыхаясь, сказал оружейник. – Они хотят вашими руками взять Дели, а потом задушить и наш народ, и ваше вольное племя.
      – Что он говорит? – громко спросил человек в полосатом бурнусе. – Что он такое говорит?
      – Они так всегда делают, феринги, – сказал Застра. – Воюют чужими руками.
      Все головы повернулись к нему. Ласкара слушали.
      – В городе у вас нет врагов, – сказал ласкар, широким жестом указывая на крепость. – Там живут мирные люди. Они как братья готовы дружить с вами и не хотят вашей земли. Надо прогнать чужеземцев-ферингов, – говорят наши индусы, – и тогда каждый сможет спокойно возделывать свое поле, пасти скот на своей земле и веровать в своего бога. Феринги обманывают вас, чтобы посеять рознь между братьями – земледельцами одной страны и пастухами другой. Не верьте чужеземцам, сыны пустыни!
      Все молчали вокруг костра. Застра видел смущение на лицах.
      – Он говорит правду, – несмело сказал чей-то голос.
      Но высокий белудж в полосатом бурнусе, должно быть начальник отряда, подбежал к огню.
      – Индус лжет! – крикнул высокий. – Он подослан оттуда!
      Оскалившись, белудж указал в сторону Дели.
      – Он подослан из города, – бессмысленно смеясь, сказал белудж. – Я знаю, мне говорили офицеры ферингов… Проклятые пурбийцы, они ополчились на нашу веру! Они хотят, чтобы мы поклонялись их поганым богам, двухголовым и шестируким. Чтобы мы верили в бога, сидящего на цветке, немыслимого бога, едущего на летучей мыши, на рыбе, на орле… Бога, который каждый год умирает и каждый год рождается снова… Чтобы трупы наших воинов мы не хоронили в земле, а сжигали на кострах, как тела презренных индусов. Тьфу!..
      Белудж плюнул на землю.
      – Да, да! – послышались голоса. – Гаффар прав! Гаффар знает лучше, – он дружен с большими начальниками ферингов. Сам Никкуль-Сейн подарил ему серебряную шашку.
      – Да, да… Индус лжет!
      – Взять его! Поганого пурбийца!
      Застра стоял не шевелясь. Но едва белуджи подбежали к нему, одним прыжком, почти без разбега, он перемахнул через костер. От неожиданности люди по ту сторону костра расступились. Но тотчас бросились за ним вслед. Шагах в двадцати плотным строем в несколько рядов стояли обозные фуры. Ласкар нырнул под них.
      – Он там, там! – закричали кочевники, несколько человек полезли под колеса телег. Ласкар, быстро изменив в темноте направление, уходил уже другой стороной. Он пробежал, прошелестев по траве босыми ногами, у самого плеча Лелы. «Уходи скорее», – успел шепнуть ласкар. И действительно, белуджи уже рассыпались по всем направлениям, шарили во всех кустах. Лела тихонько приподнялась и побежала.
      В замешательстве она вдруг перестала понимать, где канал и куда ей нужно повернуть. Кажется, она бежала в сторону, противоположную каналу. Длинный поезд крытых парусиною пушек преградил ей дорогу. Лела побежала в обход, завернула за какие-то деревянные будки и неожиданно для самой себя очутилась среди офицерских палаток.
      Их было много. Спальные палатки, обеденные, гостиные, большая четырехскатная палатка офицерского собрания, – целый город, белый, шелестящий полотняный город. Куда же теперь идти?
      Лела стояла в узком проходе, не зная, куда повернуть.
      – Кого ищешь? – строго окликнул ее какой-то проходивший мимо солдат.
      – Полковника Гарриса, – быстро ответила Лела. – Меня послали к нему в конюхи.
      – Разве полковник не в своей палатке?
      – Нет.
      – Да вот как раз он сам идет! Должно быть, на совет к генералу.
      Высокий офицер с коротко подстриженными светлыми усами шагал им навстречу.
      Просившийся к нему в конюхи молоденький индус неожиданно побледнел и быстро шмыгнул куда-то вбок, за палатку. Полковник шагал туда же.
      Лела легла на землю и заползла под наружную полу какой-то большой палатки. Внутри пахло дорогим табаком и цветочной эссенцией.
      Полотняные стены палатки были двойные, – так всегда делают в Индии для защиты от солнца. Между одной полой и другой было около фута пространства. В этом пространстве поместилась Лела.
      Сквозь второе полотно Лела видела тени, чьи-то головы склонились над неярким светом. Здесь совещались саибы.
      У Лелы сильно забилось сердце.
      – Можно ли верить старой обезьяне? – говорил очень близко за полотном чей-то насмешливый голос.
      – И всё же обратить внимание на последнее предложение шаха необходимо! – возразил другой голос, скрипучий и бесстрастный. – Может быть, старый шут не врет? Надо добиться ясности. Если старик не лжет и действительно готов открыть нашим войскам ворота дворца со стороны реки, то такой план штурма города, конечно, представит ряд выгод по сравнению с первым. Во-первых, тогда наш левый фланг будет упираться в реку, и, значит, слева мы будем неуязвимы. Во-вторых…
      Это говорил Чемберлен.
      «Если бы щука заговорила, у нее был бы точно такой голос», – подумала Лела.
      Невилль Чемберлен уже оправился от своего ранения и принимал участие в военном совете. Обсуждался окончательный план штурма крепости Дели.
      – … во-вторых, – продолжал медленный голос, – если мы беспрепятственно проникнем во дворец и овладеем столь важным участком на правом фланге противника, наши войска смогут непосредственно через западные ворота дворца войти внутрь города и по широкой улице Серебряного Базара начать постепенный захват глубоких позиций неприятеля…
      – Я полагаю иначе! – сказал другой голос, отрывистый и энергичный.
      Это говорил Никольсон.
      – Я полагаю иначе. Лобовой штурм крепости, с Кашмирских ворот, будет, по моему мнению, в данных условиях более правилен. Фланговый штурм, обход и глубокое проникновение в тыл могут оказаться опасными в условиях, где буквально каждый переулок, каждый дом будет оказывать сопротивление. Правильнее будет, если шах откроет нам ход под Кашмирские ворота.
      – А есть такой?
      – Конечно, есть. Ответвление главного хода, несколько добрых мин, и Кашмирские ворота летят в воздух… Брешь в стене, и мы, начинаем штурм крепости прямо с лобового участка.
      – Великолепно! Браво, Никольсон.
      – Блестящая мысль!..
      – Предложим старику такой вариант. Пускай тешится тем, что мы сохраним за ним престол Дели.
      – Кто же займется этим?
      – Ходсон, конечно, Ходсон!.. У него есть люди для таких поручений.
      – Бедный Ходсон!.. Весь день у него толкутся в палатке какие-то грязные нищие факиры. Я не знаю, где Ходсон добудет достаточно лавандовой воды, чтобы отмыться после таких посещений.
      – К делу, джентльмены!.. Окончательный ответ из дворца будет не раньше чем послезавтра. Мы должны сперва проверить: действительно ли шах готов впустить нас в город или это очередная восточная уловка…
      Лела не стала слушать дальше. Бахадур-шах хочет впустить саибов в крепость! Отдать Дели и погубить восстание!.. Лела опрометью бежала обратно, не думая об опасности. Добежав до канала, она разом скатилась на его сухое дно; здесь, остановившись на минутку, сорвала с себя безрукавку, стеснявшую грудь, скинула узкие сапожки и дальше бежала уже босиком, не чувствуя, как колючая трава обжигает ей босые ноги… Скорее, скорее!.. Всё рассказать отцу, пока не поздно.

      Стража у Кабульских ворот была предупреждена, Лелу тотчас пропустили в крепость. Сокращая дорогу переулками, она пробежала к дому резиденции. В помещении для стражи кружком сидели на полу сипаи. Отца на его обычном месте не было.
      «Скоро полночь!.. – хватилась Лела. – С полуночи отец дежурит на бастионе».
      По ночам у бастионов особая охрана, а она не спросила у отца пароля этой ночи! Лела стояла у ворот. Издалека доносились пение молитв и приглушенный звон медных колокольчиков в индусском храме. Ночная стража перекликалась на Серебряном Базаре. Луна еще не взошла, в полутьме слабо серебрились крест и купол христианской церкви за улицей Садов. Лела всё стояла у ворот, не зная, на что решиться.
      Бирманский гонг ударил в воротах дворца, возвещая полночь. Кто-то подошел в темноте к садовой ограде. Из-за высокого вороха скошенной травы на Лелу внимательно глядел какой-то человек. Этот человек пришел оттуда же, откуда и она, только другой дорогой и несколько позже. Приметил ли он ее в вечернем полумраке, в путанице белых палаток? Может быть и приметил. Он стар, но глаза у него глядят зорко, он хорошо видит и в полутьме.
      Лела вышла из ворот. Старик проводил ее взглядом. Он видел, как девушка, перейдя широкую площадь, свернула в узкий переулок за Большой Мечетью. Две старые ковровщицы живут в переулке, они хорошо знают Лелу. Она решила ночь провести у них, а рано утром, когда сменятся дозоры, пойти к отцу.
      Проследив, куда она пошла, старик через пролом в каменной ограде перебирается на просторный дворцовый двор.
      Высокие стены дворца бросают густую тень, двор темен, но старик идет уверенно, точно днем: во дворце ему знакомы все ходы и выходы.
      Прошедший день был жарок, но и наступившая ночь не принесла прохлады. Небо, как прогретый огнем душный синий купол, опрокинулось над задыхающимся, обреченным городом. Накалившаяся за день земля ночью отдавала тепло. Ни свежего дуновения, ни ветерка не доносилось с окружающей равнины. Казалось, Джамна струит не воду, а раскаленное серебра в нагретых берегах.
      Ища прохлады, люди выходили на воздух, поднимались на плоские каменные крыши, выносили свои постели и спали под открытым небом.
      Лела собрала с полу циновки, расстелила их на крыше и легла рядом с женщинами из своего дома.
 
      В юго-восточной башне дворца, глядящей на темную реку, при свете бронзового светильника двое людей склонились над листом бумаги, разбирая сложную вязь персидского письма. Несмотря на восточную цветистость речи и на обязательные в таком послании учтивые комплименты, письмо было коротко и по-европейски деловито. В нем слышался властный голос англичанина.
      «Мы вновь обращаемся к тебе, величайший из шахов, надежда твоей страны!» – так начиналось письмо.
      – Это Руджуб-Али писал под диктовку своего господина, – сказал Ассан-Улла. – Саиб сам поставил внизу свою подпись. Взгляни, свет души!.. – Он протянул письмо принцу.
      «Вильям Ходсон», – четко выведено было латинскими буквами под текстом письма.
      Руджуб-Али, туземный офицер, мусульманин, был помощником Ходсона и правой его рукой по Корпусу туземной разведки.
      Что же пишет Ходсон-саиб?..
      «Мы вновь обращаемся к тебе, величайший из шахов, надежда твоей страны. Наша добрая королева соглашается вернуть тебе свою прежнюю милость. Не упусти счастливую возможность, дай нам доказательства чистоты твоего сердца. Сколько раз, мудрейший из шахов, ты вредил себе тем, что не слушался британцев!.. Ответь генералу, согласен ли ты, по знаку из лагеря, открыть доблестным британским войскам подземный выход из твоего дворца к Кашмирским воротам…»
      Ассан-Улла поднял глаза.
      – Он хочет, чтобы повелитель открыл солдатам генерала ход к городской стене, свет души!..
      Принц молча кивнул головой.
      Ассан-Улла дочитал письмо:
      «Согласись, великий шах, и мы поможем тебе освободить город от власти презренных сипаев, возродить в прежнем великолепии славу твоей династии, а старшему твоему сыну, Мирзе-Могулу, подарим все права наследного принца».
      – Он обещает тебе права на престол, свет души!..
      Принц всё еще молчал. Он опустил веки над черными тусклыми глазами, точно обдумывая что-то.
      – Где старик, принесший письмо? – минуту спустя спросил принц.
      – Я приказал дать ему еды. Он ждет.
      Принц неторопливо поднялся, достал из ниши в стене «большой ларец с затейливо изрезанной крышкой, осторожно выдвинул боковую стенку и спрятал письмо на второе потайное дно ларца.
      Ассан-Улла вопросительно поднял брови над слегка припухшими темными проницательными глазами.
      – Ты не велишь мне прочитать это письмо повелителю, свет души?.. – спросил Ассан-Улла.
      Но принц, усмехнувшись, поставил ларец обратно в нишу.
      – Зачем беспокоить шаха? – сказал принц. – Разве мы с тобой сами не знаем, что надо ответить ферингам?
      Пламя в бронзовом светильнике слегка дрогнуло, язычок огня из ярко-желтого стал красноватым и начал шипя гаснуть. Ассан-Улла поправил фитиль, потом положил перед собой полоску тонкой плотной, как банановый лист, персидской бумаги, придвинул серебряный сосуд с тушью.
      – Моя рука стала твоей рукой, свет души!.. – сказал Ассан-Улла.
      Принц продиктовал ему письмо.
      Ассан-Улла вышел в соседнюю комнату и здесь негромко хлопнул в ладоши. Черный слуга-африканец в желтой повязке вокруг бедер неслышно ступил на порог босыми ногами. Слуга взял письмо и также бесшумно исчез.
      Принц с Ассан-Уллой еще долго сидели в башне, совещаясь. Ночь была душна, после полуночи хлынул дождь. Они словно ждали этого. Под завесой дождя и тьмы, притушив светильник, принц с лекарем бесшумно прошли к задней стене дворца, выходившей на реку. Ассан-Улла откинул дерн над одной из каменных плит, устилавших двор. Вдвоем с принцем, взяв за кольцо, они приподняли плиту, отвернули ее и спустились вниз, в потайной ход.
      Река билась о гранитную стену дворца где-то очень близко, над самыми их головами. Одно ответвление подземного хода уходило под реку, к форту Селимгур, другое поворачивало на север и вело к городской стене, к Кашмирским воротам. Ассан-Улла осторожно засветил огонь, и они с принцем внимательно осмотрели глубокий спуск, высеченные в твердом грунте ступеньки, подземные крепления сводов, потом потушили свет и вернулись в башню.
 
      Ночь. Поздно взошедшая луна медленно клонится к горизонту. После полуночи прошел короткий дождь, женщины вынесли на крыши тазы, кувшины, чтобы собрать воду. Лунный свет дробится в серебряных боках кувшинов, в запястьях женщин. Измученные жарой, люди лежат вповалку, как трупы.
      Ночь. Крыши освещены луной. Весь город можно пройти по крышам, как по огромным ступенькам, – уступами, от крыши к крыше.
      Сутулый человек в высокой шапке тихо бредет под лунным светом. Еще двое идут за ним, неслышно ступая по гладким камням. Лела спит в тени, рука откинута в сторону.
      Человек идет медленно, он ищет кого-то. Вот свет луны упал на откинутую девичью руку, и синие стеклянные браслеты блеснули под луной.
      – Она! – Человек подходит. – Батма-Севани носила такие!.. Да, это она, ее дочь!..
 
 
      Он наклоняется, грязной ладонью зажимает Леле рот. Двое других берут ее на руки, торопливо уносят. Белый платок, соскользнув с плеч Лелы, остается лежать на крыше.

      Весь, день было много раненых, к ночи стало еще больше. На Курнаульском шоссе шел бой за дом Рао – старое полуразрушенное здание, с вышки которого можно было вести наблюдение за большим участком шоссе. Сипаи, сделав вылазку, в полдень захватили дом Рао, но к вечеру британцы оттеснили их, с большими потерями для обеих сторон. Настала ночь, а добровольцы-санитары всё еще несли и несли раненых. Макферней перевязывал раны, останавливал кровотечение, давал укрепляющее питье. Вторые сутки без сна, – он едва держался на ногах. К концу ночи санитар-индус посмотрел ему в глаза.
      – Иди отдохни, хаким! – сказал санитар. – Что мы будем делать, если и ты заболеешь?
      – Ты прав, пожалуй, – сказал шотландец. Он кликнул Сама и вышел в сад.
      Ночь была душной. В густой тени платановых деревьев белели огромные, распластавшиеся по земле сладко пахнущие цветы. Ползучий хмель перекинулся от деревьев к каменной ограде, заплел всю ограду, вился по земле. Макферней хотел пройти дальше, и остановился. Эти разваленные камни садовой ограды и земляные ступеньки рядом, ведущие куда-то вниз, в темноту, были ему знакомы. Здесь ютились фокусники, факиры с шахского двора, нищие. Но всегда здесь было тихо, только дымный смрад изредка поднимался над земляной крышей. А сейчас он слышал голоса.
      Нет, не голоса, а голос!.. Каким-то особенным напевом один человек на разные тона повторял слова, всё одни и те же:
      – Чунда-Наг! – твердил голос с каким-то странным напряжением, настойчиво, грозно, точно призывая кого-то. – Чунда-Варуна-Наг!..
      Слова были шотландцу знакомы. С внезапно забившимся сердцем он стал спускаться по земляным ступенькам.
      Смрадом и сыростью пахнуло ему в лицо. Макферней вошел внутрь. Слабый лунный свет косой полосой падал из прореза в крыше. Худой, обросший грязным волосом старик сидел спиной к входу, на земляном полу.
      – Великий Брама родил орла! – бормотал старик. – Великий орел родил обезьяну…
      В глубине землянки Макферней услышал стон и затрудненное человеческое дыхание. Сам взвизгнул и бросился туда.
      – Что такое? Кто там? – спросил Макферней. Он шагнул вперед.
      – Сакра-Ануман! – грозно сказал старик, вставая навстречу. – Змей сильнее обезьяны!
      Старик загораживал ему путь.
      – Чунда-Варуна-Наг!.. Орел сильнее змея!.. – ответил Макферней.
      Старик замолчал, оторопев. Чужеземец знает тайну его заклинаний?
      – Сакра-Варуна-Дар! – неумолимо продолжал Макферней. – Человек сильнее орла!
      «Великий Брама! – старик затрясся. – Хаким знает больше, чем он сам?.. Значит, хаким сильнее?..» – Он отполз к стене.
      – Батта-Бхаратта-Лелл! – наступал на него Макферней.
      Старик не шевелился. Да, хаким знает больше. Он с трепетом глядел на шотландца.
      Макферней прошел в глубину землянки и увидел Лелу.
      Она лежала на полу. Чья-то грязная чалма, натянутая на глаза, прикрывала ей половину лица.
      – Отпусти меня, проклятый старик! – сказала Лела, не видя, кто стоит над нею.
      Макферней развязал чалму, освободил руки Лелы, прикрученные к бамбуковому стояку. Она приподнялась и, сдерживая стон, начала растирать затекшие кисти рук.
      – Это ты, Макферней-саиб!.. – сказала Лела. – Какое счастье, что ты пришел!..
      Она показала Макфернею тонкий джутовый шнур, валявшийся на полу.
      – Он хотел меня задушить, – сказала Лела. – Он прикрутил мне руки и завязал глаза. Он стал читать надо мной свои заклинания и читал до тех пор, пока у меня не закружилась голова. Еще немного, и он бы осилил меня… Какое счастье, что ты пришел, Макферней-саиб!
      Сам вдруг заволновался и бросился к порогу. Макферней оглянулся. Никого не было в землянке, – старик ушел.
      Сам заметался у выхода и выскочил было за порог, но тотчас вернулся и тихо заскулил, глядя в глаза хозяину, точно приглашая его идти за собой.
      – Ищи! – сказал ему Макферней.
      Он и Лела пошли вслед за собакой.
      Сам вел их к пролому в ограде, на двор шаха, мимо дворцовых пристроек, к задней стене дворца, выходящей на реку.
      Здесь, у самой стены, пес остановился и жалобно взвизгнул.
      – Потерял след! – сказал Макферней.
      Нет! Тихонько рыча, пес скреб лапами у самой стены.
      Большая квадратная плита слабо белела в ночной темноте.
      Лела с шотландцем подошли ближе. Они увидели укрепленную слегка наискось к поверхности земли каменную дверцу, подбитую по краям мелкими камешками и дерном. Прошедший накануне дождь размыл дерн и обнажил края плиты. Это походило на вход в потайной склеп. Сам упорно скреб камень лапами, точно пытался приподнять тяжелую дверцу.
      – Старик ушел вниз! – сказала Лела.
      – Да, – сказал Макферней. – Ход к Селимгуру и второй ход на север, к бастионам. Я немного знаю устройство этого дворца.
      – Что же теперь делать? – сказала Лела.
      – Сам знаменитый шах Джежан чертил план Селимгурского форта, северных укреплений и подземных ходов. В те времена и под индусским храмом был подземный ход, но его давно завалило…
      Лела не слушала шотландца.
      – Надо догнать! – сказала Лела.
      Она наклонилась и взялась за железное кольцо.
      – Нет, нет, – сказал Макферней, – это невозможно! Надо знать направление, подземные переходы, провалы, повороты внизу, в кромешной тьме… Ты не пройдешь и двухсот шагов, а старик уже будет далеко.
      – Старика нельзя отпустить! – чуть не плача сказала Лела. – Бог знает, что он уносит с собой.
      – Беги поверху! Подземный ход ведет к бастиону. Ты прибежишь к отцу раньше, чем старик пройдет тот же путь под землей.
      – О, как ты хорошо придумал, Макферней-саиб! – Лела уже бежала к воротам.
      Санитар вышел на террасу искать хакима.
      – Я здесь! – сказал Макферней.
      Он вернулся к своим раненым.
      Весь город можно пробежать поверху, по крышам. Пока старик ползет, как крот, под землей, она уже будет у бастиона. Узкий переулок позади дворцовой стены, потом площадь Большой Мечети, а там – по крышам, короткой дорогой, наперерез к северной стене. Лела летела, как птица, перепрыгивая через невысокие каменные ограды крыш, переступая через тела спящих. Луна уже зашла, но Лела угадывала дорогу и в полутьме. Огромный купол и минареты Большой Мечети остались позади, она бежала уже по домам Индусского квартала. Перепрыгивая с крыши на крышу, она спустилась на узкую немощеную улицу. Христианская церковь, казармы, переулок Трубачей, – вот она уже возле городской стены. В темноте перекликаются ночные дозоры.
      – Кто идет? – сторожевой патруль шагает ей навстречу. Лела останавливается. Ее не пропустят дальше: она не знает пароля этой ночи. Она не дойдет. Лела прижимает руку к сильно бьющемуся сердцу. Патруль подходит ближе, начальник патруля поднимает свой маленький фонарь и освещает лицо Лелы. Но свет фонаря ложится и на лицо начальника, и Лела узнает серые блестящие глаза и слегка тронутые оспой знакомые худые щеки Чандра-Синга.
      – Чандра-Синг!.. Веди меня на бастион к отцу! Важные вести, Чандра-Синг!..
      Чандра-Синг не спрашивает ни о чем, патруль молча раздается в стороны, Чандра берет Лелу за руку и ведет. У подножия бастиона, на земляном подъеме, выстланном камнями, стоит охрана. Чандра-Синг говорит пароль, и их пропускают.