32. КОНВЕРТ С ОШИБКАМИ

…Ну, а занятия? Когда же Король будет заниматься?

– Слушай, Дмитрий, а как насчет ученья? Может, передадим подготовку к игре кому-нибудь другому? Многовато для тебя получается.

– Нет, нет! Не многовато! Вот увидите, Семен Афанасьевич! Увидите, как будет!

И мы увидели.

Начать с того, что у Короля недюжинные способности организатора. Вот, например, Володин – тот влезает в каждую мелочь отрядной жизни, за все берется, всем помогает – и подчас не успевает сделать главное, хоть и занят своими командирскими обязанностями с утра до ночи. Я часто сталкивался с этим: человек боится довериться кому-либо и все старается сделать сам. У Короля другая ухватка.

В первые дни Король был с ребятами неотлучно, а потом стал оставлять взводы на попечение командиров. Нагрянет неожиданно к Подсолнушкину, наведет порядок («Почему не учишь ползать? Так и будете ходить в полный рост?») и – к Володину, от него к Стеклову, Колышкину… Если первую неделю он почти все время от обеда до чая проводил в тренировке, то уже на вторую неделю дело пошло само. Король только не забывал зайти посмотреть, показать что-нибудь новое, проверить, как усвоено то, чем занимались в прошлый раз («Нет, ходить след в след не умеете – вон натоптали, как стадо прошло! И прячетесь плохо!»), а все свое свободное время до минуты стал отдавать ученью.

Софья Михайловна и Екатерина Ивановна занимались каждая со своей группой ребят. На занятия у нас было отведено четыре часа – после завтрака до мастерских и после вечернего чая до ужина. Но никто не вкладывал в это столько страсти, столько неистовой горячности, как Король. Прежде я не знал, что он фанатик, но он именно фанатик и если уж принял решение, то, видно, не отступит, хоть режь его. И вот он встает в шесть часов утра и садится за книгу. Урезонить его невозможно.

– А если я не могу спать? Если у меня бессонница? Я должен лежать, вылупив глаза?

Снова и снова он повторяет:

– Эх, вот бы Плетнев пришел сейчас! Вместе бы засели. Он башковитый. Как думаете, Семен Афанасьевич, придет он?

– Я мало знаю его. А ты как думаешь?

– Должен прийти. Ну куда он без нас? К осени придет непременно.

Екатерина Ивановна говорила, что арифметика у Короля идет хорошо, легко, но писал он вопиюще неграмотно. Тут непонятно было даже, за что браться – каждая страница, написанная Королем под диктовку, представляла собою невообразимую кашу, где предлоги сливались с существительными, отрицания – с глаголами, слова принимали самую неожиданную и бессмысленную форму; иной раз и не узнать было, что это за слово такое.

Понятно, что занятий с Екатериной Ивановной не хватало – и Король стал ловить каждого, у кого выдавалась свободная минута.

– Галина Константиновна, вы сейчас чего будете делать?.. Да, подиктовать. Вот отсюда, Екатерина Ивановна сказала.

И, забегая домой или сидя в кабинете, я слышал негромкий голос Гали. произносящий размеренно, отчетливо:

– «Шила в мешке не утаишь. Мышь, не ешь крупу».

Иногда я видел Короля и Стеклова вдвоем: один диктует другому или оба выполняют упражнения по грамматике: проверяют слово со всех сторон, переворачивают его на все лады, чтобы вместо точек правильно вписать пропущенную букву. Но Стеклов занимался совсем иначе: он не стукал себя со злостью ладонью по лбу, а то и кулаком по макушке, как делал Король, не ругал себя вслух ослом и тупой башкой. Самое большее – он закусывал губу и хмурился. Упирался подбородком в кулаки, сидел молча, сосредоточенно глядя в тетрадь, потом все так же молча, не высказывая вслух своих соображений («Нашел! Вот черт его дери!»), как это делал Король, вписывал в тетрадь решение.

На предложение Короля вместе догонять пятую группу он сказал:

– Не буду я гнать. Не хочу. Куда гожусь, там и буду учиться.

Король поносил его нещадно, обзывал и ослом и дубиной, и все это с жаром, с истинной злостью.

– Да тебе-то что? – удивлялись ребята. – Не хочет – ну и не надо, тебе какое дело?

Но Король не унимался. Не знаю, какие доводы, кроме брани, он пускал в ход. Правда, однажды я услышал из окна, как он гневно сказал Стеклову: «Хороший ты товарищ после этого!», но, может быть, тогда речь у них шла и не о том. Знаю одно: на занятия к Екатерине Ивановне стал ходить и Сергей.

– Любопытно, очень любопытно, – сказала мне несколько дней спустя Екатерина Ивановна. – Королев очень смышленый мальчик, но невероятная горячка. Получит задачу – и скорей начинает наугад перемножать, делить, складывать, вычитать… И опомнится только в том случае, если у него, скажем, не делится без остатка, получается пять человек и три четверти или еще какая-нибудь явная чепуха. А так ему море по колено. Стеклов – совсем другой. Он начинает с анализа – и идет шаг за шагом, твердо, толково. Он немножко тяжелодум, но в конце концов почти никогда не ошибается.

Бывало Король приходил ко мне вечером:

– Семен Афанасьевич, можно я тут у вас посижу?

– Сиди.

Он пристраивался за соседним столом и углубленно писал что-то; иногда он открывал пухлый, до отказа набитый конверт и вытаскивал какие-то бумажные квадратики.

– Что у тебя там? – полюбопытствовал я.

– Это? Конверт с ошибками.

– Ну да. Вот я напишу слово неправильно – Екатерина Ивановна велит его переписать как следует и положить в конверт. Видите, сколько набралось? Все больше безударные гласные. Ведь есть такие, что и не проверишь. Небеса, например.

– А небо? Небесный?

Король поражен моей сообразительностью:

– Ишь ты, верно! Ну, а вот собака – собаку ведь не проверишь? Я ее кладу в конверт. Потом Екатерина Ивановна диктует и непременно опять вставит эту собаку… ну, это слово, где была ошибка. Если я его напишу правильно – могу из конверта вынуть. А если обратно ошибусь, пускай там лежит. Я на этой собаке прямо покой потерял! Вот смотрю, вот вижу: со-ба-ка. А пишу – и обратно ошибку сажаю. Почему такое, Семен Афанасьевич? Все запоминаю: и реки, и горы, и города – ну, все! А тут – хоть тресни!..

А меня озадачивает другое: ведь он большой парень, ему скоро четырнадцать. Почему он так носится с этим конвертом, так бережно перебирает и раскладывает бумажные квадратики? В этом есть что-то от игры, так малышей учат грамоте по разрезной азбуке. Но Король… Да полно, он ли снисходительно сказал мне совсем еще недавно: «Екатерина Ивановна – для маленьких»?

33. ХОРОШИЕ НОВОСТИ

В одно прекрасное утро Жуков, Коробочкин и Разумов предстают перед нами в таких наглаженных трусах и рубашках, в таких начищенных башмаках и так гладко причесанные, что можно ослепнуть: они сейчас повезут в Ленинград деревянные ружья и флажки для сигнализации, которые мы изготовили в наших мастерских.

– Они нам подарки – вот и мы им подарки, – философствует Петька.

Интонация у него какая-то неопределенная, но все мы отлично понимаем, в чем дело: ему до смерти хочется тоже поехать, так хочется, что и не сказать словами! Жуков – руководитель экспедиции – поглядывает на него искоса.

– Семен Афанасьевич! Может, и Петьку прихватить? Все-таки флажки потащит…

– Если он Подсолнушкину не нужен, пожалуй прихватывай.

– Поди спросись!

И вот уже вихрем сдуло Петьку. И вот он уже несется обратно, и лицо его сияет, как начищенный медный таз.

– Можно! Отпустил Подсолнушкин!

Мы в последний раз окидываем своих представителей критическим взором. Я мог бы поклясться, что все они похорошели за последнее время. Не те лица, что прежде. Не то выражение глаз. Не та осанка. Всё не то! Или ежиха говорит ежонку «мой гладенький», а ворона вороненку – «мой беленький»? Кажется мне это или в самом деле так изменились ребята?

– Поглядите там всё получше, – наставляет Король. – Как готовятся. Особенно насчет карт. Когда выезжают, спросите. Встретим.

Жуков деловито оглядывает ребят и ящики:

– Всё! Поехали!

…Возвращаются они с ворохом новостей. Подробно рассказывают о том, как готовятся ленинградцы. Передают большущее спасибо от Гриши Лучинкина и всех пионеров за подарки («Так и велели передать: большущее спасибо!»).

Но главное не это. Оказалось, в тот самый час, когда мои ребята были у Гриши в Городском бюро юных пионеров, пришло известие о том, что в Ленинград приехали дети безработных из Германии, Франции, Дании – словом, «из буржуйских стран», как объяснил Петька. Я уже знал из «Ленинских искр», что они приедут и будут отдыхать в пионерских лагерях под Ленинградом. Жуков, Разумов, Коробочкин и Петька оказались при том, как в бюро – к слову пришлось – советовались, кто из детей куда поедет: кто с базой завода «Электросила» на станцию Песочная, кто на Сиверскую, кто в Сестрорецк.

Жуков и Коробочкин рассказывают, то и дело поправляя и дополняя друг друга:

– Мы сидим, молчим – вроде бы как посторонние, нас не спрашивают. А Петька слушал-слушал да как вскинется: «А к нам? – говорит. – К нам приедут?» Лучинкин ему: «У вас пока нет пионерского отряда». А Петька: «Так мы что, хуже буржуев?» Они все засмеялись, а потом товарищ Лучинкин говорит своим… ну, тем, кто там к нему пришел: «У них (это у нас, значит) хорошая обстановка. И дисциплина. Предлагаю подумать». И потом нам говорит: «Езжайте, – говорит, – ребята, а мы тут подумаем и вам сообщим».

На лице у Петьки – смесь гордости и испуга. Кажется, он сейчас и сам с трудом верит, что он так храбро разговаривал там, в Ленинграде, и не где-нибудь, а в бюро пионеров.

– Как думаете, Семен Афанасьевич, пришлют к нам? – спрашивает Король.

– Думаю, могут прислать. Если пришлют, очень хорошо. Только надо помнить: этим ребятам нужен большой отдых. В Германии сейчас трудно. А они к тому же дети безработных. Значит, и холодали и голодали.

– А говорить-то с ними как? – озабоченно спрашивает Коробочкин.

– Если француз или немец – не беда. Софья Михайловна знает немецкий, Галина Константиновна – французский.

– Чудно! – вздыхает кто-то.

– Что ж чудного? Вот с осени и вы начнете учить немецкий.

– У-у! Я учил, было дело! – смеется Коробочкин. – Вас ист дас – тинтенфас! Ничего не получится!

– Я немного знаю немецкий, – говорит вдруг Репин.

Король смотрит на него ненавидящими глазами, с презрением, с отвращением, словно перед ним и не человек даже.

– Ты! Ты им такого наговоришь…

И, весь потемнев, поворачивается и уходит.

– Это очень важно, Андрей, – спокойно говорит Софья Михайловна. – Если ты только не позабыл. Язык забывается очень быстро.

– Я с детства… нет, я хорошо помню. Я от нечего делать себя проверял много раз, – так же спокойно, словно здесь и не было никакого Короля, отвечает Андрей.

34. КУКША – ПТИЦА СУХОПУТНАЯ

Что ни день, то новости.

Пришла телеграмма от Лучинкина: если мы не возражаем, то двое детей из Германии пробудут у нас около месяца. Надо бы запросить отдел народного образования, но мы тут же, еще не спрашивая, не раздумывая, дали ответную телеграмму: конечно, не возражаем! Рады! Ждем! Встретим!

А на другой день мы чуть свет отправились в лес – разведчики, Король и я.

Миновали парк, березовую рощу. Потом пересекли проселочную дорогу – и вот он, лес! Береза здесь мешалась с осиной, изредка среди них высилась огромная гладкоствольная сосна, и надо было запрокинуть голову, чтоб увидеть далеко над собой, в ясном синем небе, ее широкую крону. Лес был весь серебристый, сквозной и легкий.

Шли, молчали. Похрустывал сухой сучок под ногой, дышала листва. Ночью прошел дождь, и земля, травы, кусты – все пахло щедро и радостно.

– Земляника! – почему-то шепотом сказал кто-то.

И мы принялись шарить в прохладной, непросохшей траве.

– Ну, хватит. Теперь глядите в оба! – грозно говорит Король. – Про всё спрошу!

Петька еще шире всегдашнего раскрывает глаза, словно так он больше увидит и запомнит. В руках у разведчиков по маленькому блокноту и карандашу, но это больше так, для порядка, – глаза их записывают лучше, чем руки.

И вдруг в просторной лесной тишине мы услышали голос – кто-то шел за деревьями и громко говорил:

Мы остановились, переглянулись. А голос все говорил:

Он рассказывал нам о том, что было вокруг нас в эту минуту, – о солнце, о зелени листвы, о синеве неба…

– Эй! – крикнул Король.

– Э-гей! – охотно откликнулся голос и умолк выжидая.

Мы сделали еще с десяток шагов и увидели среди стволов человека, шедшего навстречу.

Он был очень высок. Седые волосы, большой – куполом – лоб. Густосиние глаза, – прежде я думал, что глаза такой густой синевы бывают только у детей. Усы тоже седые, но не прямой чертой над губами, а как-то немного наискосок. Это придавало его лицу неожиданно лукавое, почти озорное выражение. Такое у человека лицо, что хоть он и весь седой, а стариком его не назовешь. На нем куртка и высокие сапоги, а из кармана выглядывает книга. Кто такой? Лесничий, может быть? По правую руку от него, не отставая и не забегая вперед, важно выступал огромный пес – овчарка, но не чистокровная и от этого еще больше похожая на волка. Пес строго посмотрел на нас и даже не залаял от важности, а только насторожил острые уши и показал клыки.

– Ух, како-ой! – воскликнул Петька и даже отступил на шаг. Неизвестно, чего тут было больше – восхищения или испуга.

– Доброе утро! – сказал незнакомец.

– Здравствуйте! – не в лад ответили мы.

– Экая прелесть в лесу! – продолжал он доброжелательно. – Теплынь! А птицы-то заливаются!.. Тсс!.. Послушайте… Скажите, – продолжал он полушепотом, наклоняясь к Разумову, – это какая птица голос подает? Вот, слышите – будто трещит кто-то?

Разумов – коренной горожанин – смущенно помотал головой.

– Неужели не знаете? А вы? А вы? Как же это так! – укоризненно обратился он ко мне.

Птица протрещала еще раз, и я, не выдержав, сказал:

– Сойка!

– А они-то, они-то у вас почему не знают? А это кто? Тоже не знаете? Как же это можно иволги не знать?

– Нам не до этого, – решительно сказал Король, которому, видно, надоела эта птичья канитель.

– А зачем вы пришли в лес, молодой человек? Могу ли я узнать?

– Мы готовимся к военной игре, – независимо ответил молодой человек.

Незнакомец даже приостановился:

– Но в таком случае вы должны знать лес, как свои пять пальцев!

– А птицы-то мне на что?

– Вы его куда хотите заведите, он отовсюду придет, хоть с завязанными глазами, – вступился Разумов.

– А вы согласны? – живо спросил незнакомец, наклоняясь к Королю.

– Чего это? – переспросил Король, несколько ошеломленный обращением на «вы».

– Да вот, если вы согласны, я отведу вас… на некоторое расстояние отсюда… Нет, глаза завязывать не будем. И попробуйте найти дорогу назад. Вы разрешите? – обратился он ко мне.

– Если Королев хочет. Можно ли было отказаться?

– Ладно! – сказал Король.

– Заметьте время, – продолжал незнакомец. – Если он поведет меня обратно по прямой, мы вернемся через четверть часа. Пойдемте! Идем, Чок.

По каким-то неуловимым признакам, по особенной свободе и легкости движении, по уверенному взгляду видно было, что в лесу он как дома и ему здесь знакомо все – каждое дерево, каждый куст и каждая тропинка. Пес неторопливо побежал следом. Мы уселись на траву и принялись ждать.

– Семен Афанасьевич, а это кто? Он кто будет? Лесник? Нет, не похоже – стихи читает…

Ребята были взбудоражены: все-таки приключение. И правда, кто такой? Чем занимается? Почему так рано в лесу? Вот интересно – ничего не зная о человеке, догадаться, кто он на земле.

Разумов и Петька кружили вдвоем, шаря в траве, и потом приносили в ладонях землянику, еще чуть розовую с одного бока, но с другого уже совсем румяную, спелую.

– Ешьте, Семен Афанасьевич!

– Ешьте сами. Я не хуже вашего умею искать, со мной вам, пожалуй, трудно тягаться… Гм!.. Где же наш Король? Пора бы уж ему…

– А вдруг его завел… этот?

– Ты скажешь, Володька! Король сам кого хочешь заведет.

– Так где же они?

Прошли условленные четверть часа, потом еще десять минут. Не то чтобы мы волновались, а все-таки… где же они? Мы примолкли. И вдруг за кустами послышался голос нашего нового знакомца:

– Мох обычно растет с северной стороны дерева либо с северо-восточной – вы не замечали? А муравейник непременно с южной стороны расположен. Такие вещи тоже надо знать… А вот и мы! Получайте вашего питомца. Прекрасная интуиция, превосходная зрительная память, но читать по лесной книге не умеет.

Король был весь в поту, его спутник – весел и бодр и, казалось, нисколько не устал.

– Покружили, – произнес Король, утирая лоб. – Чуть было не запутался. Владимир Михайлович так завел, что только держись.

– Вы искали дорогу лучше, чем я думал. Но вы берете зрительной памятью. А ведь бывает так, что глазу не за что уцепиться… Ну-ка, посидим немного. Вот и Чок устал. Ему, правда, простительно – стар, вон и морда седеет.

Владимир Михайлович опустился на траву, потянув за собой Короля, широко, по-хозяйски повел рукой, предлагая и нам всем снова сесть. Чок, из вежливости махнув раза два хвостом, тоже прилег, вытянул передние лапы. В шерсти пса на умной морде и правда блестели серебряные волоски, и глаза были мудрые, много повидавшие. Да, он устал: пасть приоткрылась, розовый язык так и ходил в такт тяжелому, шумному дыханию.

– Лес не загадка, – заговорил Владимир Михайлович неторопливо, – в лесу всегда найдешь и север и юг – по муравейникам, по птичьим гнездам. А вот есть на Урале такое озеро – Сарыпуль. Часами идешь от берега – и все вода по колено, ну чуть повыше или пониже, и насколько хватает глаз, на десятки километров, – все одно и то же, одно и то же. И пришлось мне однажды прочитать об этом озере любопытную историю. Знаете вы такого писателя – Виталия Бианки? Так вот он рассказывает: шел один человек по этому озеру – охотился на уток – и, на беду, потерял компас. Посмотрел на небо, а солнца нет, даже и не понять, где оно. То ли туман от воды поднялся, то ли горели леса, а только все затянуло такой, знаете, мутью, мглой – и солнца не было видно. Ну, думает, пойду за птицами… А почему за птицами, как вы полагаете?

Ребята молчали и только глядели рассказчику в рот: говори, мол, скорее! Владимир Михайлович усмехнулся:

– А причина простая. Осень. А осенью птицы летят с севера на юг. Пошел он. А берега все нет и нет. Стало не по себе: так и погибнуть недолго. Не помогли птицы, не показали юга, потому что летят они не точно по прямой, делают зигзаги, повороты. И вот тут спасла его другая птица – кукша: она показала ему берег. Помните, как Колумб повел свой корабль за стаей попугаев?

Ребята молчали, и Владимир Михайлович, правильно истолковав их молчание, не стал затягивать неловкую паузу:

– Вы помните, он уж было хотел повернуть обратно в Испанию. Он потерял ориентировку, экипаж бунтовал, и Колумб пришел в отчаяние, не зная, где находится и куда плыть дальше. И тут-то он увидел попугаев – и тотчас же, не колеблясь, повел корабль за ними, потому что попугай птица лесная и должен был лететь к суше. Ну вот, то же самое и с кукшей: кукша – птица сухопутная, на озере ей делать нечего. Утки, казарки – другое дело, тех вода кормит. А кукша летит к берегу. Вот охотник и пошел за ней – и вышел на сушу.

Владимир Михайлович замолчал и прислушался:

– А вот синичка голос подала, слышите? Лес звенел птичьими голосами. Наш новый знакомый различал в этом хоре каждый звук, и видно было, что это доставляет ему истинное наслаждение.

– Если я о чем жалею, так о том, что не знаю птичьего языка. Знаю лес с детства, а разговаривать по-птичьи не умею.

Я посмотрел на него – он говорил без улыбки, всерьез.

– Мне Митя рассказал (мы даже не сразу сообразили, кто это Митя), что вы готовитесь к военной игре. Думаю, я могу быть вам полезен. У меня есть хорошая, подробная карта района – зайдите ко мне, возьмите. Я сюда не заглядывал последний год, а то давно бы познакомился с вами.

– Вы живете у станции?

– По ту сторону железной дороги, совсем недалеко.

Мальчишки смотрели на него с откровенным любопытством, а Король – почти набожно. Ничто не внушает ребятам уважения более глубокого, симпатии более живой и искренней, чем человек знающий, умеющий, если это знание и умение щедры.

Владимир Михайлович еще долго ходил с нами по лесу, как по своим владениям, рассказывал о птицах, деревьях, цветах, о повадках лесного зверья и охотничьих приметах и сам касался цветов рукой так легко и бережно, словно это были живые бабочки. Заодно так же просто и с интересом расспрашивал: с кем играем, скоро ли приедут ленинградцы, знаем ли мы уже, где они разобьют свой лагерь. Ребята отвечали наперебой, с явным удовольствием: приятно, когда тебя так хорошо, так дружелюбно слушают!

– А штабную палатку я на вашем месте поставил бы вот тут: посмотрите, как славно!

Мы остановились. Здесь в самом деле было славно. Две старые, раскидистые березы наклонились друг к другу, и ветви их сплелись, образуя высокий зеленый шатер. Кругом разросся густой орешник, среди него там и тут звенели беспокойной листвой тонкие молодые осинки; зеленоватую кору их пятнал ярко-желтый кружевной лишайник, вспыхивающий, как золото, в солнечном луче.

В высокой траве шла какая-то своя, еле слышная жизнь: прополз зеленый жучок, сгибая травинку, что-то – должно быть, ящерица – юркнуло в заросль погуще, и на этом месте в зелени словно маленькая волна плеснула. Большие голубые колокольчики поднимались нам до колен; один вдруг сильно качнулся и загудел неожиданным басовым звоном – из него, пятясь, выбрался неуклюжий, как медведь, мохнатый шмелина и тяжело полетел восвояси, а колокольчик еще долго раскачивался на высоком стебле…

Было так красиво и так хорошо, что мальчишки совсем застыли – и опять настала тишина, какая бывает только в сердце леса, вдали от человеческого жилья.

вполголоса произнес Владимир Михайлович. Я посмотрел на ребят. Словно отсвет прекрасных стихов прошел по всем лицам. Кто-то глубоко вздохнул. Король загляделся куда-то в чащу, и в его янтарных глазах я не увидел ни озорства, ни лукавства.

35. УНИВЕРСИТЕТ НА ДОМУ

На другое же утро мы – Король и я – отправились к Владимиру Михайловичу. Не было еще и девяти, когда мы подошли к деревянному домику под железной кровлей. Дом был обнесен решеткой; в одном месте она полукольцом выступала вперед, вплотную охватывая два дерева. Два огромных вяза росли здесь, тесно прижавшись стволами, сплетя и спутав ветви, словно обнявшись, и листва их смешалась. Палисадник зарос высокой травой, кустами сирени и акации. На круглой клумбе перед небольшой застекленной террасой не было никаких садовых цветов – в той же высокой траве пестро и ярко цвели маки, ромашки, васильки. Окна в доме были распахнуты настежь. Из одного выглянула немолодая женщина в темном платье.

– Сейчас, – сказала она без удивления и пошла открыть нам дверь. – Владимира Михайловича? Войдите. Он велел подождать, сейчас будет.

Она ввела нас в большую комнату с довольно высоким для деревенского дома потолком. Все стены от пола до потолка были уставлены книжными полками.

– Ух ты, сколько книг! – вырвалось у Короля.

– Да-а, брат…

Я никогда раньше не пробовал представить себе человека, определить, кто он и чем занимается, еще не зная его, только по его комнате, вещам, книгам. Кто же наш новый знакомый? На стене висят теннисная ракетка и хоккейные клюшки… Спортсмен, может быть? На столе – полевой бинокль… Военный? Вот шахматная доска, вот на полке десятка два книг по теории шахматной игры.

Заглядываем в стекла книжных шкафов. Книги, книги по математике, по искусству – о театре, о живописи, о музыке. И без счета книг по географии: записки и жизнеописания великих землепроходцев, исследователей «белых пятен», летописи славных открытий, описания путешествий… Нет, здесь, несомненно, живет географ, путешественник.