Что думает обо мне Мэри-Энн? Я могу не более чем гадать на этот счет или, скажем иначе, могу только предполагать, как бы она сама ответила себе на этот вопрос: нравлюсь я ей или она испытывает ко мне враждебные чувства, я привлекательна или вызываю отвращение, преувеличивает ли она собственную значительность или готова на самопожертвование, – все это сплелось в клубок, в котором невозможно выделить главное – явное стремление человека властвовать над другим. А ведь это важнейший человеческий показатель, остальное – приложение.

Доктор Монтаг все еще пытается время от времени подвергать сомнению мою теорию. Однажды он заговорил о материнском инстинкте как о том, что не подразумевает власть. Разумеется, он не прав в самом прямом смысле мать по своему усмотрению может дать ребенку сиську (или бутылочку) – источник жизни, а может отобрать. Если существуют примеры более полной власти одного человека над другим, то мне они неизвестны. Разумеется, большинство людей скрывают свое стремление к власти, в том числе и от самих себя. Тем не менее желание господствовать неизменно и неумолимо. Взять того милого, внешне абсолютно неагрессивного человека, произносящего свои совершенно дурацкие шутки, заставляющие людей смеяться. В определенном смысле он имеет такую же власть над людьми, как, скажем, Гитлер: в конце концов его слушатели смеются тогда, когда он их заставляет. И так происходит всегда и везде, на любом уровне. Моя уникальность – просто результат самопознания. Я знаю, чего я хочу, и я знаю, что я есть. Я – свое собственное творение, и сейчас я готовлюсь совершить прорыв в ту область, в которую я до смерти Майрона могла заходить только в мечтах. Теоретически уже разрушив идол мужской силы, я должна теперь разбить его практически – в лице Расти, который опять появился в городе.

И все же, кто я? Что я чувствую? Существую ли я в конце концов? Вопросы без ответа. В данный момент я будто нахожусь в состоянии амнезии, как в «Завороженном» [27], ощущая, что вот-вот случится нечто странное. Я испытываю тревогу, какое-то смутное волнение.

Зазвонил телефон. Это была Мэри-Энн. Я никогда не слышала, чтобы она была так взволнована.

– Он вернулся! Расти вернулся.

Я сделала вид, что это для меня новость. На самом же деле сегодня во второй половине дня Ирвинг Амадеус сказал мне:

– Это сокровище только что опять появилось на древних ритмах. Ему здорово досталось от нас за прогулы.

Я тут же направилась к Баку в офис, чтобы навести справки у секретаря; та поначалу отказалась говорить о деталях, но, когда я пригрозила, что пойду и расспрошу обо всем Бака лично, сказала, что Расти был задержан вместе с двумя другими молодыми людьми на мексиканской границе по подозрению в контрабанде марихуаны. К счастью, явных улик против них не было, и их отпустили. Тем не менее Расти продлили испытательный срок, и инспектор по наблюдению за условно освобожденными просил Бака не спускать с него глаз.

Расти ничего не рассказал Мэри-Энн.

– Знаете, он был с этими двумя ужасными парнями в Мексике, и они разбили машину. Они настолько поиздержались, что не могли наскрести денег даже на автобус обратно, и в конце концов их вызволил американский консул, когда они уже были на грани голодной смерти.

Расти – истинный представитель своего времени, в этом нет никаких сомнений: его фантастические истории служили для Мэри-Энн, равно как и для него самого, защитой от жестоких вторжений реальной жизни.

Хотя я не могу сказать, чтобы чужая радость когда бы то ни было порождала во мне что-либо кроме глубокой меланхолии, была почти рада за Мэри-Энн.

– Вы должны быть очень счастливы, – прошептала я подобно Филлис Такстер из «Тридцати секунд над Токио» с великолепным Ван Джонсоном.

– И мы бы хотели пообедать с вами сегодня вечером, если вы не против. Я рассказала Расти, как хорошо, просто чудесно вы относились ко мне, пока его не было.

– Мне кажется, вам было бы приятнее, если бы сегодня он целиком принадлежал вам. Кроме того, вы уверены, что он хочет меня видеть?

Возникло легкое замешательство, за которым последовали горячие уверения в том, что в действительности Расти восхищается мной, особенно после того, как я помогла ему на занятиях по пластике.

Сейчас полночь. Это был волнующий вечер. Во многих отношениях. Мы встретились с Расти и Мэри-Энн в «Быке и петухе» на Стрипе, по-видимому, это любимый ресторан Расти, и кормят там действительно сытно и вкусно. Он был необыкновенно весел и энергичен и поначалу не испытывал, казалось, никакой неловкости. Он легко импровизировал по поводу своих похождений в Мексике, ни на минуту не переставая жевать пшеничные лепешки с малиновым джемом. Я ограничилась маленьким кусочком индейки. Я очень боюсь стать такой же толстой, как Гертруда, которая в последние годы была похожа на запеченную грушу.

– Потом, после того как мы покинули Тигуану, нам пришлось разделиться, потому что, знаете, путешествовать автостопом втроем мы бы вряд ли смогли. Никто не возьмет троих парней вроде нас, небритых и грязных… Хотя был один такой… – Расти замялся, словно вспоминая детали или, что более вероятно, раздумывая, как бы подостовернее соврать. – Он хотел нас подбросить, такой смешной маленький мексиканец со сверкающими золотыми зубами и настолько нервный, что эти золотые зубы все время выбивали дробь, но он очень хотел нас, а мы сказали ему, черта с два, вы понимаете, кому нужны такие жертвы?

– Многим, – я произнесла это очень спокойно, стараясь не показать, будто я пытаюсь его задеть. Под столом я слегка тронула руку Мэри-Энн и получила такое же легкое рукопожатие в ответ.

Нахмурившись, Расти глубокомысленно кивнул.

– Да, это верно. Такие парни есть, я знаю нескольких прямо здесь, в Академии, они продают свою задницу кому попало за двадцать баксов и все только потому, что они слишком ленивы, чтобы работать.

– Но разве вы не пошли бы на это, если бы вам позарез нужны были деньги?

– Черт возьми, да я бы лучше подох с голоду, честное слово! – Он притянул Мэри-Энн к себе и поцеловал. Я ему верила.

В каком-то смысле Расти напоминал звезд сороковых, которые представляли собой безоблачное утро нации. Сейчас, в век коммерческих телесериалов, он всего лишь грустное воспоминание, анахронизм, олицетворяющий лишенную всякого смысла мужественность. Именно поэтому, чтобы спасти его (и мир от ему подобных), я должна полностью изменить его самоощущение.

Когда Расти закончил свою историю о блужданиях по Мексике (сильно смахивающую на очередную мыльную оперу), мы заговорили о Мэри-Энн и о благоприятном впечатлении, которое она произвела на Летицию Ван Аллен. Это известие подействовало даже на такого самоуверенного человека, как Расти.

– Вы в самом деле думаете, что Мэри-Энн ей понравилась?

– Да, очень.

– О нет, мне кажется, это не совсем так, – хотя Мэри-Энн и обещала стать певицей уровня Кэтрин Грэйсон, она оставалась верной традициям Джоан Лесли и старалась держаться в тени, как положено добропорядочной женщине. Для нее карьера Расти была важнее ее собственной. – Но в любом случае все это благодаря мисс Майре. Она все организовала.

– Это потрясающе, то, что вы сделали, – голос Расти звучал мягко и проникновенно, вызывая воспоминания о Джеймсе Крейге в ленте сороковых «Женитьба – дело личное».

– В самом деле потрясающе, и мы вам необыкновенно признательны, – добавил он, склонившись к Мэри-Энн и оставив меня в одиночестве по другую сторону стола.

– Кого мисс Ван Аллен обязательно должна посмотреть, так это Расти, – убежденно произнесла Мэри-Энн, на что я столь же уверенно ответила:

– Конечно, она его посмотрит, но не сейчас, а в июне. Не беспокойся, я уже договорилась об этом.

– Это так мило с вашей стороны… – Расти просто излучал искренность, как Джеймс Стюарт в каком-то фильме. Большие жилистые руки с коротковатыми пальцами захватили очередную лепешку и намазали ее джемом, и я представила, как под курткой эти крепкие кисти переходят в литые предплечья, потом в мощные бицепсы и… мое мысленное путешествие закончилось в глубоких темных подмышках.

Как бы отнесся к нему Майрон? Возможно, он оценил бы его не слишком высоко. Майрон предпочитал натуры низменные и порочные, обиженные судьбой. Расти нисколько не выглядел обиженным, а тем более доступным – даже для Майрона с его весьма развитой техникой соблазнения. И все же там, где Майрон потерпел бы неудачу, меня ждет успех.

Тот факт, что Расти не имел никакого представления о моих планах, придавал особую остроту каждому мгновению, которое мы проводили вместе в обществе Мэри-Энн. Осторожное манипулирование разговором (с моей стороны) создавало удивительную интригу, давая мне возможность наблюдать за поведением совершенно чужеродного объекта в его родной стихии: неутолимая жажда антрополога, изучающего в глухой деревеньке культуру и обычаи аборигенов и осознающего, что уже только одним своим появлением в этом месте он вносит необратимые изменения в их культуру; земные микробы, занесенные астронавтами в другие миры, способны убить или изменить внеземные формы жизни, которые на самом деле следует сохранить хотя бы для того, чтобы изучить. Но такова наша странная судьба – разрушать или изменять все, к чему мы прикасаемся, так что мы сами и есть постоянные и неизменные губители жизни, эдакие пожиратели вселенной, и наше пагубное поступательное движение приведет нас только в горнило всеочищающего солнечного огня, либо вызванного нами самими, либо ниспосланного на нас природой, если сработает механизм самозащиты мироздания, которое не выдержит слишком большого количества чуждых элементов в своей гармоничной системе. Смерть и разрушение, ненависть и гнев – наиболее характерные человеческие черты, они свойственны и Майре Брекинридж, которая это знает, но намерена вскорости полностью переступить через них, причем самым необычным способом.

Присутствие антрополога (меня) за деревянным столом в «Быке и петухе», несомненно, внесло определенные коррективы в поведение двух существ, которые настолько раскрепостились, что после обсуждения частных проблем Разговор мог перейти в общее русло; такое редко случается среди низшего сословия, представители которого обычно говорят о себе, выуживая из своей глупой памяти все новые и новые факты и вызывая в конце концов скуку даже у таких же, как они, собеседников, которые, разумеется, нетерпеливо ждут своей очереди, чтобы рассказать свою историю.

Каким-то образом разговор вновь коснулся гордого отказа Расти от предложения мексиканца, и Мэри-Энн дала понять, что она, со своей стороны, не могла бы и помыслить о том, чтобы заняться любовью с женщиной.

– Это просто… ну, вызывает отвращение у меня, – сказала она. – Я хочу сказать, я просто не смогла бы. Я думаю, что женщина должна вести себя, как женщина, а мужчина, как мужчина, вот так.

– И как же должен вести себя мужчина? – мягко спросила я.

Ответил Расти:

– Он должен заниматься любовью со своей милашкой, вот как.

– Но только если он ее на самом деле любит, – шаловливо заметила Мэри-Энн; они оба рассмеялись над явно привычной уже шуткой.

– И почему он должен с ней это делать? – я продолжила свой осторожный допрос.

– Ну, потому что… о господи, это же естественно!

– От этого рождаются дети, – объяснила Мэри-Энн. – Я имею в виду, что так предписано природой.

– Вы считаете, что природа требует, чтобы вы рожали детей всякий раз, когда занимаетесь любовью?

Мэри-Энн выглядела, как растерявшаяся ученица католической школы, пытающаяся вспомнить, чему ее учили.

Но Расти был настоящим польским католиком и умел отличать правильное от неправильного.

– Мы верим, что это так, да, мы каждый раз так думаем. Так нас учит церковь.

– Но вы ведь применяете контрацептивы, не так ли?

Они переглянулись, и Расти ответил:

– Да, конечно. Я думаю, большинство католиков так делает, но при этом мы осознаем, что это неправильно.

– В таком случае вы должны действительно верить, что это правильно, когда рождается все больше и больше детей, несмотря на то, что половина всех когда-либо родившихся людей еще живы сегодня и что каждый день двадцать тысяч людей умирают от голода в Индии и Южной Америке? – О эта коварная Майра Брекинридж! Никто не в состоянии выпутаться из искусных сетей ее диалектики!

Расти нахмурился, делая вид, что размышляет, хотя, как недавно выразился один из студентов по другому поводу, он только думал, что думает.

– Возможно, этим индийцам и китайцам и всяким таким надо ввести контроль за рождаемостью, раз их религия не заботится… если, конечно, у них есть религия…

– У них есть религия. И они заботятся. И они полагают, что быть мужественным для мужчины означает иметь как можно больше детей…

– Потому что очень много детей умирает в детстве, – необыкновенно глубокомысленно произнесла Мэри-Энн.

– Они действительно умирали, и это поддерживало равновесие между численностью населения и наличием продовольствия. Но сейчас дети выживают. И голодают. И все потому, что их родители искренне верят, что быть мужественным – значит делать детей, а быть женственной – рожать их.

– Но у нас все иначе, – Расти был чертовски настойчив. – Еды нам хватает, у нас есть…

– Планирование семьи, – Мэри-Энн выглядела счастливой. Никаких сомнений, что у нее все уже спланировано.

Еды хватает – это как раз то, что я хотела услышать. Я была великолепна. Я охарактеризовала в цифрах все доступные человечеству источники пищи, известные на начало семидесятых годов (я не стала говорить о планктоне и водорослях). Я доказала, что, по существу, Мальтус был прав, хотя и ошибся в расчетах. Я живописала, что происходит, когда крысы оказываются в слишком тесном пространстве: их почки разрушаются, и они становятся безумными. Я рассказала, что, когда леммингам угрожает нехватка пищи, часть стаи предпочитает утопиться, с тем чтобы оставшиеся могли выжить.

Затем я привела статистику смертности в современном мире и показала, как резко она уменьшилась в последние пятьдесят лет благодаря успехам медицины. Физически и умственно ослабленные дети, которые раньше умирали при рождении или в младенческом возрасте, теперь вырастают и становятся революционерами в Африке, Азии или Гарлеме. Мирового производства продовольствия более не хватает для обеспечения населения Земли, которое благодаря лекарствам и неудержимому размножению выросло до многих миллиардов человек; и еще меньше пищи достанется каждому из тех тысяч несчастных, что присоединяются к нам ежеминутно. Что делать? Как спасти человечество (я не стала задавать более глубокий вопрос, надо ли его спасать)? Мой ответ был достаточно прост: единственной надеждой людей остаются войны и голод. Чтобы мы могли выжить, численность человеческой популяции должна кардинально уменьшиться. К счастью, у нас есть лидеры, инстинктивно действующие в верном направлении, и я не сомневаюсь, что самой природой Линдон Джонсон и Мао Цзэдун посланы для нашего спасения. Уничтожив миллионы людей, они тем самым снизят и рождаемость. Выжившие окажутся не только умнее нас, но и выносливее вследствие генетических изменений, вызванных интенсивной радиацией. По мере того как я рисовала перед моими слушателями впечатляющую картину драматического будущего человечества, глаза их раскрывались все шире и шире.

– Но что мы можем сделать, чтобы не допустить всего этого? – Мэри-Энн была откровенно встревожена.

– Не иметь детей. Это лучшее, что можно сделать. Это паллиатив, конечно, но лучше, чем ничего. И попробуйте изменить свое отношение к тому, что нормально, а что – нет.

Закрепляя успех, я тут же выдала несколько ошеломляющих примеров из области антропологии. Правильное поведение эскимосских жен состоит в том, чтобы идти в постель с любым, кого муж приведет в иглу. Для большинства спартанцев было нормальным заниматься любовью с мальчиками, которых они обучали воинскому искусству. Я дала краткий обзор того, что считалось приемлемым сексуальным поведением в Полинезии и в дебрях Амазонки. Все, что я говорила, оказывалось откровением для Расти и Мэри-Энн, и они были явно в ужасе от неестественности того, что считалось естественным в других частях света. Полагаю, я посеяла зерна сомнения. Конечно, Мэри-Энн никогда бы не смогла проституировать подобно эскимосской жене, равно как и Расти никогда не станет сожительствовать с несовершеннолетним подростком; и все же они оба сейчас убедились, что их прежние представления по меньшей мере относительны. Это прогресс.

Как и следовало ожидать, контратаку предприняла Мэри-Энн:

– Может быть, вы и правы, когда говорите, что нет ничего, что было бы безусловно нормальным, но, если все говорят, что вы должны поступать так-то и так-то, например, выходить замуж за человека и иметь детей от него одного, разве это не именно то, что нужно делать, разве это не означает, что общество знает, что оно делает и как может защитить себя?

Неожиданно она высказала очень стоящую мысль. За все время, что мы знакомы, у меня не возникало повода заподозрить у нее наличие настоящего интеллекта. Очевидно, я была введена в заблуждение ее калифорнийскими манерами, которые отдают кретинизмом. Вероятность того, что в один прекрасный день я буду всерьез беседовать с этой женщиной, явилась для меня откровением, и, надо признать, отнюдь не неприятным. Естественно, я не могла допустить, чтобы ее точка зрения победила. Если бы это случилось, то, как говорят в Академии, это отрицательно сказалось бы на итоговой оценке.

Я приняла ее вызов. Знает ли общество? Я перечислила несколько цивилизаций, подвергнувшихся самоуничтожению из-за приверженности обычаям, разрушительным в своей основе. Например, благополучие Древнего Рима зависело от жизнеспособной аристократии, но эта аристократия совершала массовое самоубийство, требуя, чтобы пищу для нее готовили в дорогой посуде, сделанной из свинца. Следствием было сильное свинцовое отравление, которое приводило к импотенции и буквальному вымиранию целого класса, убиваемого обычаем. Затем, как великий диалектик, я высказала предположение, что всякое общество обладает своим внутренним секретом, направленным на саморазрушение, и, независимо от того, хорошо это или нет, эта закономерность играет свою роль в контексте эволюции человеческого рода. Они оба были явно шокированы. Их потрясли мои слова о том, что стремление Расти иметь сексуальные отношения только с особами противоположного пола и желание Мэри-Энн завести не менее четырех детей не могут вызывать одобрение и что наше общество сейчас находится на пути к самоубийству, расходуя запасы продовольствия и делая неизбежной ядерную войну. Перед лицом этой угрозы единственная альтернатива для всех расти – последовать спартанским обычаям мужеложества, а что касается мэри-энн, то, занимаясь любовью с женщинами, они по крайней мере избавят человечество от нового «пополнения». Разумеется, я играла эту дьявольскую роль, будучи искренне убеждена, что все мы скоро подвергнемся очищению обжигающим огнем, и, таким образом, в дальней перспективе наше теперешнее поведение наилучшим образом послужит нам, ускоряя неизбежный конец. И тем не менее должны быть сделаны все возможные попытки, чтобы защитить жизнь, изменить взаимоотношение полов, создать нового Человека. Есть большая вероятность, что моя миссия еще может иметь успех.

Мэри-Энн была совершенно подавлена. Я взяла ее за руку.

– Не волнуйтесь, – сказала я, – что будет, то будет. А пока я хочу, чтобы вы были счастливы… и вы тоже, Расти, – я одарила его очаровательной, хотя и узнаваемой улыбкой в стиле Энн Сотерн в первом фильме Мэйзи. – Но чтобы быть по-настоящему счастливыми, думаю, вы оба должны немного подумать об изменении вашего отношения к сексу, стать более открытыми, менее ограниченными, освободиться от старомодных стереотипов мужественности и женственности. Когда я говорю о стереотипах, я имею в виду, Расти, вот что: если у вас вызывает интерес какой-то юноша, вы можете делать с ним что-то или не делать, но независимо от того, делаете вы это или не делаете, вы испытываете вину, потому что вы считаете, что быть мужчиной – значит быть сильным, полагаться только на себя и любить девушек, и только одну в каждый данный момент.

– И что же в этом плохого? – нахально усмехнулся Расти.

– Ничего, – я была невозмутима, – за исключением того, что современные мужчины не столь уверены в себе, а что касается любви с девушками, то это только одна сторона их натуры…

– У меня и есть только одна эта сторона. От одной мысли, что я могу поиметь кого-либо из этих волосатых парней, у меня начинает все болеть.

– Не все молодые люди такие волосатые, как вы, – с улыбкой произнесла я, не подумав. Мэри-Энн была удивлена, а Расти явно испытал неловкость при воспоминании о давнем своем разоблачении. Я повернулась к Мэри-Энн: – Две верхние пуговицы на его рубашке всегда кокетливо расстегнуты.

– Мужчины такие тщеславные, – с облегчением произнесла она, ласково глядя на Расти.

– Но в Америке только женщины озабочены своей внешностью. Настоящий мужчина никогда не смотрит в зеркало. Это женственно… – я дразнила их.

– Ну, я думаю, все меняется, – Мэри-Энн поднесла руку Расти к своим губам. – И я рада. Мне кажется, мужчины прекрасны.

– Расти в том числе, – я могла лишь смотреть на него.

– Глупости, мисс Майра, – по-мальчишески отмахнулся он.

Скоро, скоро, скоро!

ДНЕВНИКИ БАКА ЛОНЕРА

Запись № 777, 18 марта

Флеглер и Флеглер появились с бомбой или с тем что они считают может быть бомбой хотя ничего нельзя загадывать имея дело с этой женщиной по-видимому удостоверение о регистрации брака в Монтеррее на чем мы обожглись раньше фальшивка никаких записей они не могли найти где ни искали я сказал Флеглеру-младшему он работает по этому делу допустим все так но она докажет что записи потеряны или что-то в этом роде а потом этот ее дружок доктор присягнет что был свидетелем как можно было понять из подслушанного разговора и что мы тогда будем делать я вас спрашиваю вопросительный знак Флеглер-младший считает что у них хорошие связи среди мексиканцев но он признает что эти наши маленькие смуглые друзья в отделе записей отнюдь не ангелы и если Майра позаботится а она сука наверняка позаботится о том чтобы подкупить их дать ложные показания что брак был хотя на самом деле его не было то многоточие я решил до завтра больше об этом не думать пока не получу окончательный ответ из Мексики есть там запись о браке или нет новый абзац агент Флеглера-младшего в Нью-Йорке уже встретился с доктором Монтагом и его отчет лежит на моем столе сейчас когда я диктую а Милли делает мне массаж Милли лучшая в своем деле я хочу сказать Милли вы маленький ангел это правда трете мнете и бьете вы великолепно с новой строки интересный разговор с Летицией которая считает что если с Мэри-Энн Прингл как следует поработать из нее можно сделать звезду Летиция намерена организовать для нее несколько нужных встреч все это Майрины штучки она везде сует свой нос и пытается выдавить деток в бездушный мир в то время как их место здесь под моей защитой где о них позаботятся я прекрасно знаю шоу-бизнес и знаю чем все это кончается и то же самое будет с Мэри-Энн которая работает где-то официанткой и не очень верит в удачу и хочет выйти замуж за славного парня который будет о ней заботиться и лелеять ее так же как это делает Академия Бака Лонера этим парнем конечно не должен быть Расти у того нелады с полицией люди шерифа меня только что попросили присматривать за ним и я ему сказал об этом вчера я сказал что он должен следить за каждым своим шагом иначе попадет в кутузку он был просто в шоке и просил меня никому не рассказывать о его аресте в Мексике я сказал никто об этом не знает кроме меня и Майры которая смотрела его личное дело и прочитала последнее письмо шерифа эта женщина лезет повсюду похоже Расти сильно расстроился мне кажется он думает что Майра расскажет Мэри-Энн ну это не мое дело Милли вы лучше всех совершенно очевидно если вы и дальше будете продолжать в том же духе о этот шлепок просто замечательно абзац Майра попросила разрешения занять на вечер медкабинет бог знает зачем полагаю она готовит там какую-то отраву которую принимает Господи Милли Милли не останавливайтесь Господи Милли.

Я сижу в медкабинете, маленькой белой стерильной комнате со стеклянным шкафом, заполненным всевозможными лекарствами и страшноватого вида инструментами. Возле одной из стен – смотровой стол, который можно поднимать и опускать. Сейчас он установлен на высоте четырех футов и слегка наклонен. Рядом с ним приспособления для измерения роста, веса и т. д. Я устроилась за маленьким столиком и в ожидании Расти делаю кой-какие заметки.

Десять часов вечера. Здание Академии погрузилось в темноту. Студенты разошлись. Никто нам не помешает. Я поражена собственным спокойствием. Еще немного, и я утолю голод всей моей жизни. Я чувствую себя так, словно получила сигнал, что все готово к операции и осталось сделать только необходимый надрез, который разрешит все проблемы.

Этим утром, после занятий по пластике, я дотронулась сбоку до Расти. С того самого обеда в «Быке и петухе» он проявлял дружелюбие, неизменно улыбаясь при встрече, и сейчас держал себя в своей обычной самоуверенно-снисходительной манере, как обычный юноша с обычной девушкой.

Я быстро положила этому конец. Его ухмыляющаяся физиономия стала бледной, когда я холодно произнесла:

– Тут никаких улучшений, Расти. Абсолютно. Ты даже не пытаешься ходить ровно.

– Клянусь богом, мисс Майра, я стараюсь, я даже занимался вчера вечером с Мэри-Энн, спросите ее. Я действительно стараюсь, – его огорчение из-за того, что я не заметила его усилий, было совершенно искренним.

На этот раз я была несколько добрее, чем обычно. Строга, но в стиле Евы Арден.

– Я уверена, что ты стараешься. Но здесь нужен особый подход, и мне кажется, я знаю, что к чему. Жду тебя сегодня в десять в медкабинете.

– В медкабинете? – он выглядел почти таким же озадаченным, как Джеймс Крейг в шестой серии «Судьбы».

– Я обо всем договорилась с Дядюшкой Баком. Он признает, что тебе нужна срочная помощь.

– Какая помощь? – он по-прежнему был в замешательстве, но все еще ничего не подозревал.

– Увидишь, – я собралась уходить.

Он остановил меня:

– Послушайте, я обещал Мэри-Энн, что мы с ней пообедаем.

– Отмени. В конце концов ты каждый вечер встречаешься с ней после обеда.

– Хорошо, пусть так, но мы приглашены в одно место к десяти.

– Пойдете в одиннадцать. Извини, но это важнее, чем ваша светская жизнь. Ты же хочешь стать звездой, разве нет?

Это всегда было решающим аргументом в разговоре с любым из студентов. Они с детства были приучены к мысли, что для того, чтобы стать звездой, от них может потребоваться все, что угодно, и разумеется, они были готовы к любым испытаниям, потому что звезда – это все и стоит любых унижений или страданий. Так святые во времена первых христиан шли на костер и умирали, устремив глаза к небесам, где светили огни небесные.

Вторая половина дня у меня ушла на приготовления. Я продумала всю процедуру целиком, до самой последней детали. Когда я закончу, я исполню все свои мечты и

Сейчас я должна все записать. В точности так, как все произошло. Пока это еще свежо в моей памяти. Но мои руки дрожат. Почему? Дважды я роняла свою желтую ручку. Я сижу за докторским столом, прилагая неимоверные усилия, чтобы успокоиться и постараться зафиксировать все на бумаге – не только для себя, но и для вас, Рандольф, для вас, для того, кто никогда не верил, что можно полностью осуществить свои фантазии… и уцелеть. Конечно, ваше собственное преступное желание удалить нерв в каждом из двадцати с лишком зубов президента Линдона Джонсона без анестезии совершенно невыполнимо, так что ваши мечты могут воплотиться в этой жизни только в бледные суррогаты, в то время как мои стали реальностью.

Расти появился вскоре после десяти. На нем, как обычно, была рубашка с двумя расстегнутыми пуговицами (майки не было видно), джинсы и до блеска отполированные ковбойские сапоги.

– Я никогда не был здесь, – сказал он неуверенно.

– Тогда понятно, почему в твоей медицинской карте нет никаких записей.

– Никогда в жизни я не проболел ни одного дня.

Да, он горд! В этом не было сомнений.

– Даже если так, правила Академии требуют, чтобы в карте были записаны результаты медосмотра. Это одно из обязательных условий Дядюшки Бака.

– Знаю. Я все время собирался заскочить сюда и показаться доктору.

– Возможно, в этом и нет необходимости. – Я положила карту точно на середину стола.

– Садись, – мягко сказала я.

Он сел в кресло напротив и был так близко, что наши колени соприкоснулись. Мгновенно он развел свои ноги, и дальнейший контакт оказался невозможен. Было ясно, что я его абсолютно не волную.

Мы немного поговорили о Мэри-Энн и о том интересе, который проявила Летиция к ее карьере. Я обратила внимание, что Расти был рад за нее и одновременно испытывал зависть. Нормальное отношение. Затем я осторожно стала подбираться к событиям в Мексике; Расти явно занервничал. В конце концов я призналась ему, что в курсе настоящих событий.

– Вы ведь не расскажете Мэри-Энн, правда? – Такова была его первая реакция. – Это просто убьет ее.

– Разумеется, нет. И конечно, я дам хороший отзыв мистеру Мартинсону, офицеру, который осуществляет надзор за тобой.