Борис Виан
      Чем опасны классики
      (Из сборника "Волк-оборотень")
      Электронные часы на стене пробили два, и я вздрогнул, с трудом прогнав целый сонм образов, который вихрем кружился в моей голове. К тому же я не без удивления почувствовал, что сердце мое билось учащенно. Покраснев от смущения, я поспешно захлопнул книгу. Это был старый томик стихов Поля Жеральди, изданный еще до предпоследней войны, - "Ты и я". До сих пор я все как-то не решался за него взяться, зная, какой смелости и откровенности требует эта тема. И тут я понял, что смятенье мое вызвано не только прочитанным, но и тем, что сегодня пятница, 27 апреля 1982 года, и, как каждую пятницу, ко мне должна прийти моя ученица-стажерка Флоранс Лорр.
      Не могу выразить словами, как меня поразило это открытие. Меньше всего меня можно назвать ханжой, но ведь, в самом деле, не мужчине же первому влюбляться: нам следует в любом случае вести себя скромно и достойно, как это приличествует нашему полу. Однако, оправившись от первого шока, я стал размышлять и нашел для себя некоторые оправдания.
      Считать всех людей науки, а в особенности женщин, властными и уродливыми несомненное предубеждение. Слов нет, женщины куда более мужчин пригодны для научной работы. И даже в ряде профессий, а именно в тех, где внешние данные служат критерием отбора, количество Венер относительно велико. Однако если глубже вникнуть в эту проблему, то быстро приходишь к выводу, что красивая математичка в конечном счете явление не более редкое, чем умная актриса. Правда, математичек вообще-то куда больше, чем актрис. Но, так или иначе, мне повезло, когда по жребию распределяли стажерок, и, хотя до сегодняшнего дня ни одна волнующая мысль меня еще не смущала, я сразу же отметил - весьма объективно - несомненное обаяние моей ученицы. Это и оправдывало нынешнее мое волнение.
      Кроме того, она исключительно точна - явилась, как всегда, в пять минут третьего.
      - Вы сегодня чертовски элегантны! - воскликнул я, удивляясь своей смелости.
      На ней был облегающий комбинезон из светло-зеленой материи с муаровыми отливами, очень простой, но явно сшитый на фабрике-люкс.
      - Вам нравится, Боб?
      - Очень.
      Я не из тех, кто считает яркие цвета неуместными даже для такой классической одежды, как лабораторный комбинезон. Пусть это кому-нибудь и покажется вызывающим, но, признаюсь, женщина в юбке меня не шокирует.
      - Я очень рада, - сказала она насмешливо.
      Хотя я на десять лет старше, Флоранс уверяет, что мы выглядим ровесниками. Поэтому наши отношения несколько отличаются от обычных отношений между учителем и ученицей. Она ведет себя со мной как с приятелем. Признаюсь, меня это несколько смущает. Конечно, я мог бы сбрить бороду и постричься, чтобы походить на маститого ученого образца 1940 года, но она утверждает, что это придаст мне женственность, однако не поднимет в ее глазах мой авторитет.
      - Как идет монтаж? - спросила Флоранс.
      Она имела в виду сложную электронную схему, разработку которой мне поручило Центральное бюро. К моему вящему удовлетворению, как раз сегодня утром я нашел для нее оптимальное решение.
      - Закончил, - ответил я.
      - Браво! И все работает как надо?
      - Завтра проверим, - сказал я. - По пятницам в послеобеденные часы я должен заниматься вашим воспитанием.
      Она хотела было что-то сказать, но в нерешительности опустила глаза. Я всегда теряюсь в присутствии застенчивой женщины, и она это знала.
      - Боб... Я хотела бы задать вам один вопрос...
      Я решительно чувствовал себя не в своей тарелке. В самом деле, женщине не пристало жеманство, столь прелестное у мужчин.
      - Объясните мне, над чем вы работаете, - попросила она после паузы.
      Теперь настал мой черед пребывать в нерешительности.
      - Послушайте, Флоранс, это ведь сверхсекретные работы...
      Она коснулась рукой моего локтя.
      - Боб... последняя уборщица в вашей лаборатории знает все эти секреты не хуже... самого ловкого шпиона Антареса.
      - Не могу этого допустить, - сказал я удрученно.
      Вот уже несколько недель радио преследовало нас куплетами из межпланетной оперетки "Великая княгиня Антареса" Франсиса Лопеса. Терпеть не могу эту вульгарную музыку. Я люблю только классику - Шенберга, Дюка Эллингтона, Винцента Скотто.
      - Боб, прошу вас, расскажите мне, я хочу знать, что вы делаете...
      Снова пауза.
      - Флоранс, в чем дело? - спросил я.
      - Боб, я вас люблю... как ученого, - добавила она. - Я должна знать, над чем вы работаете. Я хочу вам помочь.
      Вот таким путем. Из года в год читаешь в романах о чувствах, которые испытывает мужчина, когда ему впервые объясняются в любви. И наконец это случилось со мной! Признаюсь, то, что я пережил в этот миг, оказалось более волнующим и сладостным, чем все, что я мог вообразить. Я глядел на Флоранс и был не в силах отвести взгляда от ее светлых глаз, от рыжих волос, подстриженных ежиком по моде 1982 года. Честное слово, если бы она сейчас заключила меня в объятия, я бы не сопротивлялся. А ведь прежде любовные истории вызывали у меня только смех. Сердце колотилось так, словно готово было выпрыгнуть из груди, и я чувствовал, что руки мои дрожат. Я с трудом проглотил слюну.
      - Флоранс... мужчина не должен выслушивать такие признания. Поговорим о другом.
      Она подошла ко мне и, прежде чем я успел опомниться, поднялась на цыпочки и поцеловала. Я почувствовал, что пол уходит у меня из-под ног. Когда я пришел в себя, оказалось, что я сижу на стуле. Я испытал упоительное ощущение, неожиданное и трудноопределимое. Я покраснел, осознав всю меру своей испорченности, и со все растущим изумлением обнаружил, что Флоранс усаживается ко мне на колени. Тут я снова обрел дар речи.
      - Флоранс, это неприлично... Встаньте! Немедленно встаньте! Вдруг кто-нибудь войдет... Моя репутация! Встаньте!
      - А вы мне покажете ваши опыты?
      - Я!.. О!..
      Пришлось уступить.
      - Все! Я вам все объясню. Но только не сидите у меня на коленях!
      - Я знала, что вы милый, - сказала она, спрыгивая на пол.
      - Все же признайтесь, - пробормотал я, - что вы пользуетесь ситуацией.
      Голос мой пресекался. Она ласково похлопала меня по плечу:
      - Ладно, ладно, дорогой Боб, будьте современны.
      Очертя голову я кинулся в технические объяснения:
      - Вы помните первые модели электронного мозга?
      - Образца 1950 года?
      - Нет, нет, еще раньше, - уточнил я. - Это были просто счетные машины, впрочем довольно хитроумные. Вы, конечно, помните и то, что их вскоре оснастили особыми блоками, с помощью которых они накапливали необходимую информацию. Блоки памяти?
      - Это знает каждый школьник, - сказала Флоранс.
      - Как вы помните, этот тип машин совершенствовался вплоть до шестьдесят четвертого года, когда Росслер открыл, что обычный человеческий мозг, погруженный в питательный раствор, при своем малом объеме может в известных условиях выполнять те же функции, что и огромная вычислительная машина.
      - Я знаю и то, что в 1968 году этот метод был вытеснен ультраконжонктером Бренна и Рено, - сказала Флоранс.
      - Так вот, - продолжал я, - со временем все эти разнообразные машины были подключены к всевозможным исполнительным механизмам, которые сами были производными тысяч всевозможных орудий, созданных человечеством на протяжении веков, и все это лишь затем, чтобы подойти наконец к конструкции, именуемой роботом. Однако у всех этих машин был один общий признак. Не можете ли вы мне сказать, какой именно?
      Учитель все-таки снова брал во мне верх.
      - У вас красивые глаза, - сказала Флоранс. - Зелено-желтые, со звездами на радужной оболочке...
      Я отступил на шаг.
      - Флоранс, вы меня слушаете?
      - Очень внимательно. Общий признак всех этих машин тот, что они выполняют только заложенную в них программу. Машина, перед которой не поставлена определенная задача, сама ни на какую инициативу не способна.
      - А знаете, почему их не попытались наделить сознанием и разумом? Потому что обнаружилось любопытное обстоятельство: стоит их снабдить хоть несколькими элементарными рефлекторными функциями, как у них возникают причуды хуже, чем у престарелых ученых. Купите на любом рынке игрушечную электронную черепашку, и вы сами убедитесь, каковы эти первые электронно-рефлекторные машины раздражительные, вздорные... Одним словом, со своим характером. Поэтому очень скоро пропал всякий интерес к этому типу автоматов, созданных исключительно для того, чтобы моделировать некоторые мозговые процессы. Использовать их практически оказалось чересчур обременительно.
      - Мой милый Боб, я обожаю вас слушать! Но не скрою, сейчас я умираю от скуки. Все это я учила еще в первом классе.
      - Вы... вы просто несносны, - сказал я без улыбки.
      Она глядела мне в глаза и, честное слово, смеялась надо мной. Стыдно признаться, но мне захотелось, чтобы она еще раз меня поцеловала. Я вновь торопливо заговорил, надеясь скрыть смущение:
      - Теперь ученые стремятся ввести в машины только те цепи рефлексов, которые могут быть практически использованы для воздействия на самые разные исполнительные устройства. Но никто еще не пытался заложить в машину всеобъемлющую общекультурную информацию. По правде говоря, в этом еще никогда не ощущалось необходимости. Но в этой схеме, разработку которой мне поручило Центральное бюро, машина должна держать в своей магнитной памяти огромное количество самой разнообразной информации. В самом деле, конструкция, которую вы видите перед собой, должна оперировать всеми сведениями, содержащимися в шестнадцатитомном толковом словаре Ларусса издания 1978 года. Это чисто интеллектуальный компьютер с очень примитивными действенными функциями, он может лишь сам перемещаться в пространстве и брать предметы, чтобы в случае надобности опознать их или объяснить.
      - А зачем нужен такой компьютер?
      - Это управленческая машина, Флоранс. Она должна заменить протокольный отдел Флорфины, который, согласно Мексиканской конвенции, через месяц прибудет в Париж. Всякий раз, когда посол будет обращаться к ней за справкой, она выдаст исчерпывающий, широкоэрудированный ответ в духе французской культурной традиции. В любых обстоятельствах она подскажет ему, как надо поступить, объяснит, о чем идет речь и как ему надлежит себя вести в любой ситуации, будь то открытие полимегатрона или обед у императора Эразии. С тех пор как по международному соглашению французский язык объявлен предпочтительным дипломатическим языком, каждый хочет получить возможность продемонстрировать свою высокую культуру, и этот компьютер будет особенно ценен для посла, у которого нет времени заниматься самообразованием.
      - Значит, вы намерены заставить этот маленький несчастный компьютер зазубрить все шестнадцать толстенных томов Ларусса? Да вы просто садист!
      - Увы, это необходимо, - сказал я. - Опустить ничего нельзя! Если ограничиться программой из отрывочных сведений, у него, очевидно, испортится нрав, как у игрушечных черепашек, которым не хватает здравого смысла. Каков в точности будет его характер, трудно предугадать. Ясно одно - он сможет вести себя уравновешенно только в том случае, если будет знать все.
      - Но все знать невозможно, - сказала Флоранс.
      - Достаточно, если он будет знать часть сведений по каждому вопросу, но всякий раз сохраняя верную пропорцию ко всему объему информации. Ларусс дает нам достаточное приближение к объективности. Это вполне удовлетворительный пример бесстрастного изложения материала. По моим подсчетам, мы создадим на его основе вполне корректный, разумный и хорошо воспитанный компьютер.
      - Прекрасно, - сказала Флоранс.
      Мне показалось, что она надо мной издевается. Конечно, некоторые из моих коллег разрабатывают более сложные проблемы, но все же мне удалось весьма удачно экстраполировать ряд несовершенных систем, и это, на мой взгляд, заслуживало значительно большего, чем банальное: "Прекрасно". Женщины и не подозревают, какой неблагодарный труд работать над такого рода чисто практическими задачами.
      - Ну и как он действует? - спросила она.
      - О, схема вполне тривиальная, - ответил я не без горечи. - Самый обычный лектископ. Достаточно сунуть книгу во входной блок, и компьютер начинает ее читать и фиксировать полученные сведения на магнитной ленте. Тут нет ничего нового. Конечно, как только вся информация будет заложена в блок памяти, я демонтирую лектископ.
      - Включите его, Боб, прошу вас!
      - Я бы охотно продемонстрировал вам его в работе, но у меня еще нет ни одного тома Ларусса. Мне принесут их завтра вечером. А мне не хотелось бы обучать компьютер на чем-либо другом, чтобы не нарушить его внутреннего равновесия.
      Я подошел к машине и нажал тумблер. Вспыхнули контрольные лампы, образуя пунктирную линию из красных, зеленых и синих точек. В блоке энергопитания раздалось тихое гудение. Все же я испытывал некоторое удовлетворение.
      - Вот сюда кладут книгу, - объяснил я. - Затем передвигаем этот рычаг, и машина в работе. Флоранс! Что вы делаете?.. О!..
      Я попытался было выключить компьютер, но Флоранс помешала мне.
      - Это проба. Боб, потом сотрем!..
      - Флоранс, вы невыносимы. Стереть ничего нельзя!
      Она сунула томик "Ты и я" во входной блок и передвинула рычаг. Я услышал равномерное потрескивание лектископа и шелест переворачиваемых страниц. Не прошло и пятнадцати секунд, как все было готово. Аппарат выбросил книгу в целости и сохранности. Она была усвоена и переварена.
      Флоранс с интересом следила за происходящим. Вдруг она вздрогнула. Динамик компьютера начал тихо, почти нежно ворковать:
      Как хочу я сказать, объяснить, пережить это снова!
      Но не знаю, найду ль подходящее слово!..*
      - Боб, что происходит?
      - Господи! - воскликнул я с раздражением. - Это же единственное, что он пока знает... Теперь он до Второго пришествия будет декламировать этого Жеральди.
      - Но, Боб, почему он заговорил сам по себе?
      - Все влюбленные что-то бормочут себе под нос.
      - Можно, я у него что-нибудь спрошу?
      - Ну нет! - сказал я. - Хватит. Оставьте компьютер в покое. Вы и так его уже наполовину испортили!
      Компьютер бормотал теперь что-то ласковое, убаюкивающее. Потом из динамика вырвались странные звуки, словно он откашливался.
      - Как ты себя чувствуешь, Компью? - спросила Флоранс.
      В ответ последовала страстная тирада:
      Я обезумел! Я пьян от любви!
      Я люблю вас, зову, умоляю!..
      - О! - воскликнула Флоранс. - Какая наглость!
      - В те далекие времена, - сказал я, - так оно и было. Мужчины первыми признавались женщинам в любви, и, клянусь вам, они были смелы, моя милая Флоранс...
      - Флоранс! - задумчиво повторила машина. - Ее зовут Флоранс!
      - Но этого же нет в стихах Жеральди! - возмутилась Флоранс.
      - Значит, вы ничего не поняли из моих объяснений, - слегка обиженно заметил я. - Я же создал не просто звуковоспроизводящую конструкцию. Повторяю, в нем смонтировано множество блоков всевозможных рефлексов и полный звуковой комплект в фонетической кассе, что дает компьютеру возможность произвольно комбинировать всю полученную информацию и находить адекватные ответы... Трудность заключается лишь в том, чтобы обеспечить ему баланс объективности, но вы теперь этот баланс нарушили, напичкав компьютер любовной страстью. Это примерно то же, что кормить двухлетнего малыша бифштексами. Этот компьютер еще совсем ребенок, а вы угостили его медвежатиной...
      - Я уже достаточно взрослый, чтобы заняться Флоранс, - сухо заявил компьютер.
      - Да он же слышит! - воскликнула Флоранс.
      - Конечно слышит! - я все больше и больше раздражался. - Он слышит, видит, разговаривает...
      - Я даже умею ходить, - добавила машина и раздумчиво продолжала:
      - Но вот как быть с поцелуями?.. Я прекрасно представляю себе, что это такое, но ума не приложу, чем именно я могу целовать?
      - До поцелуев дело не дойдет, - сказал я. - Сейчас я тебя выключу, а завтра утром заменю блоки памяти, и ты снова окажешься с нулевой информацией.
      - Ты меня решительно не интересуешь, гнусный бородач, и ты не посмеешь прикоснуться к моему тумблеру.
      - У Боба очень красивая борода, - сказала Флоранс. - А вы, Компью, дурно воспитаны.
      - Возможно, - сказал компьютер с таким похотливым смешком, что волосы у меня встали дыбом. - Но в любовных делах я кое-что смыслю... Дорогая моя Флоранс, подойди ко мне поближе...
      Ибо то, что я мог бы тебе рассказать,
      Не расскажешь словами:
      Нужен голос, улыбка, и жест, и глаза...
      - Вот и улыбнись! Ну-ка, попробуй! - произнес я с издевкой.
      - Я умею смеяться, - ответил компьютер и снова скабрезно рассмеялся.
      - Так или иначе, - сказал я в бешенстве, - перестань цитировать Жеральди, как попугай...
      - Я ничего не цитирую, как попугай, - перебил меня компьютер. - И в доказательство этого я могу тебя обозвать шляпой, ослом, олухом царя небесного, болваном, кретином, дерьмом, гадом ползучим, недоумком, дурацкой башкой, психом...
      - Прекрати! - закричал я.
      - А если я цитирую Жеральди, то это потому, что лучше него говорить о любви невозможно, и еще потому, что мне это нравится. Когда найдешь для женщин такие слова, какие нашел он, ты мне скажи. И вообще, отвяжись. Я разговариваю с Флоранс, а не с тобой.
      - Ты не любезна, - сказала Флоранс, обернувшись к машине. - Я люблю любезное обращение.
      - Мне надо говорить "любезен", а не "любезна" - я ощущаю себя самцом. И помолчи-ка лучше... Послушай:
      Ну позволь расстегнуть твой корсаж...
      Все, что скажешь ты мне, моя крошка,
      Знаю я наперед. Ну, скорей!
      Подойди ко мне ближе... немножко...
      Обними меня, обними и согрей.
      Чтобы лучше друг друга понять,
      Есть старинное средство:
      Надо сбросить одежды, раздеться,
      И нас - не разнять!..
      - Прекрати сейчас же! Прекрати! - взмолился я, сгорая от стыда.
      - Боб! - воскликнула Флоранс. - Так вот, значит, что вы читали?.. Ничего себе!
      - Я сейчас нажму тумблер, - сказал я. - Я не могу допустить, чтобы он так с вами разговаривал! Есть вещи, которые можно читать, но нельзя произносить вслух.
      Компьютер молчал. Потом из динамика вырвался какой-то хрип:
      - Не смей прикасаться к моему тумблеру!
      Я решительно направился к компьютеру. Ни слова не говоря, он ринулся на меня. В последнюю секунду мне удалось отскочить в сторону, но стальная рама с силой стукнула меня в плечо.
      - Так ты, значит, влюблен во Флоранс? - проговорил он своим гнусным голосом.
      Я укрылся за металлическим столом и потер нывшее плечо.
      - Бегите, Флоранс, - сказал я. - Слышите, немедленно уходите отсюда! Нельзя вам здесь оставаться.
      - Боб, я не хочу вас бросать! Она... он вас искалечит.
      - Все будет в порядке, не беспокойтесь, - сказал я. - Уходите скорей.
      - Она не уйдет, если я не позволю! - сказала машина.
      И она повернулась к Флоранс.
      - Бегите, Флоранс, - повторил я. - Что вы медлите?
      - Я боюсь, Боб!
      Двумя прыжками она оказалась рядом со мной, позади стола.
      - Я хочу быть с вами.
      - Тебе я не причиню зла, - сказала машина. - А бородач поплатится за все. Ах, ты еще ревнуешь! Хочешь нажать тумблер!
      - Не прикасайтесь ко мне! - крикнула Флоранс. - Вы мне противны.
      Машина медленно отошла, словно набирала разбег, и вдруг ринулась на меня со всей силой своих моторов.
      - Боб! Боб! Мне страшно!..
      Я стремительно схватил Флоранс на руки, взобрался на стол. Машина со всего размаха стукнулась об него, стол отлетел и со страшной силой ударился о стену. Стены задрожали, и с потолка упал кусок штукатурки. Если бы мы по-прежнему стояли между столом и стеной, нас рассекло бы пополам.
      - Счастье еще, - пробормотал я, - что я не поставил более мощных механизмов. Не двигайтесь.
      Я усадил Флоранс на стол. Так она была почти в безопасности. Сам я встал.
      - Боб, что вы намерены делать?
      - Вряд ли стоит говорить это вслух, - ответил я.
      - Валяй, - сказала машина. - Но только попробуй притронуться к тумблеру!
      Она двинулась назад. Я выжидал.
      - Что, слабо? - издевался я.
      Машина злобно зарычала.
      - Слабо? Ну погоди, дождешься!
      Она снова ринулась к столу. На это я и надеялся. В тот миг, когда она об него стукнулась, чтобы сплющить его и добраться таким образом до меня, я кинулся вперед и опередил ее. Левой рукой я ухватился за торчащие сверху провода, которые снабжают ее током, и повис на них, а правой попытался дотянуться до тумблера. Но я тут же получил сильный удар по темени. Подняв рычаг лектископа, машина норовила меня оглушить. Я застонал от боли и грубо дернул за рукоятку. Машина взвыла. И прежде чем я успел уцепиться за провода, она стала трястись, словно взбесившаяся лошадь. Я сорвался и упал на пол. Нога болела, и я увидел, словно в тумане, как машина надвигается, чтобы меня прикончить. Я потерял сознание.
      Когда я очнулся, оказалось, что я лежу с закрытыми глазами, а голова моя покоится на коленях у Флоранс. Я испытывал множество самых разных ощущений: нога нестерпимо болела, но нечто чрезвычайно нежное прикасалось к моим губам, и меня охватило невероятное волнение. Приоткрыв веки, я увидел глаза Флоранс в двух сантиметрах от моих глаз. Она меня целовала. Я снова потерял сознание. На этот раз она дала мне пощечину, и я тут же пришел в себя.
      - Вы спасли меня, Флоранс... - сказал я.
      - Боб, - сказала она, - вы хотите на мне жениться?
      - Не мог же я вам первым сказать, но я с радостью принимаю ваше предложение.
      - Мне удалось отключить компьютер, - сказала она. - Теперь никто нас не услышит. Боб... может быть, вы... я не смею вас просить об этом...
      Она утратила обычный уверенный тон. Свет яркой лампы с потолка лаборатории резал мне глаза.
      - Флоранс, ангел мой, говорите, я вас слушаю...
      - Боб, почитайте мне Жеральди...
      Я почувствовал, что кровь стремительно потекла по моим жилам. Я стиснул прекрасную бритую голову Флоранс ладонями и смело поцеловал ее в губы.
      - "Опусти-ка чуть-чуть абажур..." - прошептал я.
      * Стихи здесь и далее перевела Л. Гулыга.