Глава IX

Итак, они расстались, каждый пошел навстречу своей судьбе, той, которой он жаждал. Альсид устроился в Энкорме, и, конечно, не без труда: земля была хороша, но, чтобы жить на этой ферме, нужно было сначала как следует законопатить дом — он протекал повсюду, словно старая, заброшенная лодка.

— Ну вот, девочка, — сказал Альсид, когда они с Люсьенной вошли туда. — Понятно, это совсем не дворец, а все-таки твой собственный дом и твоя земля вокруг.

— Я тебе доверяю, — ответила она, — и я уж так решила, что пойду с тобой до конца.

— И мы пойдем с тобой далеко, — твердым тоном ответил он. — Куда дальше, чем ты думаешь.

— Я в тебя верю, — сказала Люсьенна.

И она действительно верила в него. В эту минуту ей вспомнилось, какую жизнь она вела с Обуаном: гости, пирушки, карты, поездки в город, и она дивилась себе, как она могла, хоть на краткое время, увлечься этой вольготной жизнью? Здесь перед ней был домишко, открытый всем ветрам, и еще надо было потратить много, много дней, чтобы сделать его пригодным для жилья, а все-таки она нисколько не пала духом, наоборот, чувствовала прилив бодрости и сил, каких никогда еще у нее не было, и предстоящий тяжелый труд вовсе ее не пугал. Пусть на их ферме будет совсем не так, как в «Белом бугре», но зато она здесь действительно у себя дома, в своем углу, она хозяйка, женщина, которая живет в законном браке с настоящим землеробом, человеком мужественным, который неуклонно идет к той цели, какую себе поставил, уж не собьется с пути, не заблудится, не поддастся никаким слабостям. Земли у них с Альсидом немного — каких-нибудь двенадцать гектаров (самое большое их поле одним концом доходило до полей Мишеля), но это маленькое владение целиком принадлежит ей с мужем, действительно им принадлежит, и Альсид, несомненно, сумеет извлечь из него все что можно. И вот она готова была работать, работать еще больше, чем в чужих людях, — ведь трудиться надо будет ради своего супружеского счастья, которое, как она видела, оглядываясь на прошлое, никогда по-настоящему не подвергалось опасности. На минуту ее захватило увлечение молодости — ведь молодость принимает мираж за действительность, а удовольствия — за счастье; но все это теперь растаяло, рассеялось, исчезло, стоило только посмотреть, что сталось с Обуаном: ведь он теперь уж не хозяин своему добру, и придется бедняге расстаться со своей фермой, — это уж наверняка: как он ни пытается выпутаться, а увязает еще больше.

И вот муж и жена принялись за работу, да так рьяно, что дня им не хватало, ночи казались слишком долгими, и оба старались сократить их, чтобы побольше поработать.

Адель же и Альбер царствовали теперь в своих владениях. Когда старшая сестра надоумила брата, как приобрести участок земли в Ормуа, она верно сказала ему, что теперь придется хозяйничать по-другому. Альсида они лишились, и это была большая потеря, но раз уж все равно пришлось бы рано или поздно с ним расстаться, раз судьба назначила ему идти своей дорогой, надо немедленно устроиться иначе. Адель наняла работницу, выбрала ее по своему подобию — крепкую и энергичную девку, ничего для нее не жалела, зато уж и заставляла ее работать во всю мочь. Леона, как звали работницу, не только готовила еду, но и ходила за коровами, — батрак обязан был лишь задавать им корму. Она занималась птицей, стирала белье, варила картошку для свиней, а так как эта работа не могла заполнить весь день, она еще вскапывала огород, полола его и поливала, ухаживала за цветами, которые Женеты разводили даже в самые тяжелые времена, и Леона выращивала их, можно сказать, с любовью, с особой заботой.

Нанят был и работник, парень тридцати лет, который был на фронте, счастливо отделался одним-единственным, да и то легким, ранением и никогда не говорил о войне. «Только время зря теряли», — так он характеризовал войну. Новый батрак был не из тех, кто заводит свое хозяйство, он не имел таких стремлений, но на других работал, как будто на себя самого, — из склонности, из потребности в работе и из любви к земле, подобно тому как Леона питала любовь к цветам в хозяйском садике.

Работала на ферме и жена Альбера — он женился.

Ведь когда Альбер услышал, что Люсьенна будет жить далеко, он сказал, что возьмет себе жену. Он решил это не из чувства досады, но и огорчение от разлуки с Люсьенной сыграло тут немалую роль. Но, главное, он хотел положить конец мечтаньям, осуществить которые, впрочем, никогда и не помышлял. Будь Люсьенна свободна, он с радостью женился бы на ней, хотя и помнил, что она была любовницей Обуана; но в ее разрыве с Обуаном и в том, как она вела себя после этого, он видел глубокую ее серьезность да также и привязанность к мужу, — и он сознательно оставался в тени, любил и не смел признаться в своем чувстве. Люсьенна была единственным образом любви, который был в его жизни, и вот она ушла; он не преследовал ее, на это у него не было ни времени, ни сил. Он женился — ему давно следовало это сделать, чтобы иметь детей, которых он все мешкал произвести на свет, а ведь они теперь были необходимы: земли на «Краю света» купят еще больше, и в дальнейших наследники должны продолжить род и хозяйство Женетов.

Женитьба дело серьезное. Нельзя жениться на ком пожало, в особенности если у жениха есть средства, — он может выбирать. Средства у Альбера были, он стал теперь почти что «хорошей партией». Конечна, при нем жила сестра (мужа ее совсем не видно было, он жил на стороне), и Альберу принадлежала только половина всего имущества, но эта половина представляла собою весьма существенную величину, и распоряжался фермой Альбер, хотя сестра потихоньку и продолжала подготовлять будущее. Все, что касалось посевов, решал Альбер, он распоряжался и порядком полевых работ, вел все дело; если его жене и пришлось бы считаться с золовкой, она все же оставалась бы хозяйкой, — по крайней мере, по названию. Альбер встретил в городе Вов, в доме торговца зерном, девушку, дочь удалившегося от дел фермера. Она нисколько не походила на Люсьенну, но, побеседовав с нею, Альбер нашел, что она умна и рассудительна, хотя и не отличается соблазнительной красотой. Впрочем, такую жену он и искал. Узнав, что в день свадьбы она получит сто тысяч франков приданого, он посватался.

В сущности, он заключил сделку — так же как при покупке лошади. Только что не ощупал мышцы Жильберты и не попросил, чтобы показали ее зубы. Ей исполнилось двадцать шесть лет. На первый взгляд эта коренастая, широкобедрая девушка отличалась крепким здоровьем и просто создана была для рождения детей. До тех пор пока ее отец после смерти жены не отошел от дел из-за болезни сердца, которая не унесла его, однако, в могилу и на шестьдесят девятом году, Жильберта почти не выезжала с отцовской фермы, жила на доходы с земли и для нее. Она обладала достаточными практическими сведениями в сельском хозяйстве, достаточно знала крестьянскую работу — так что с этой стороны нельзя было ожидать неприятных сюрпризов, когда ей пришлось бы самой вести хозяйство. Адель, с которой брат посоветовался, конечно, сказала «да» и всячески убеждала его жениться на Жильберте, а когда узнала, что в общий котел при этом попадет сто тысяч франков, она не могла успокоиться, пока не состоялась свадьба.

Сразу же стало ясно, что у Жильберты такие же повадки, как у Женетов. Ведь в Босе живет только одно племя, обладающее неизменными хорошими качествами, но, разумеется, и своими недостатками. Женившись на девушке такого склада, Альбер не обманулся. Не ошиблась и Адель, вынеся с первого взгляда свое суждение о Жильберте. Одна уж ее скромная одежда резко отличалась от кокетливых нарядов Люсьенны — Люсьенны, любовницы Обуана, в которую Альбер (теперь уж не страшно было сказать это) вполне мог влюбиться, к ужасу своей сестры, — недаром она даже теперь старалась тайком отвадить от нее брата, уговаривая его жениться на степенной девушке. Глядя на прочные ботинки невесты, на ее платье из плотной материи, на ее румяное лицо, не знающее пудры, на большие руки, подобающие работящей особе, она сразу угадала, что Жильберта будет принадлежать да и теперь уже принадлежит к той же породе, что и новая ее родня. А с лица не воду пить, в постели она окажется не хуже других; любовь не будет ее утомлять, не помешает ей вставать рано утром; впрочем, на этот счет можно не беспокоиться, Альбер парень не такой уж пылкий. И во всем у этой девушки видна была солидность, уверенность, что она справится с теми обязанностями, которые ее ждут, чувствовалось, что семья поглотит ее, что она войдет в нее как неотъемлемая ее часть и, несомненно, будет полезна.

А стоить она ничего не будет, — наоборот. Во-первых, у нее есть приданое. Деньги эти приберечь, не тратить на выплату долга в Земельный банк, — на выплату надо заработать да жить поаккуратнее, животы не распускать, зря не расходовать, а придет срок, пустить приданое Жильберты на покупку новых участков земли — земли Обуана, так что в конце концов она вся, или почти что вся, перейдет в руки Женетов. Да еще невестка будет работать, вносить свою долю труда, а платы ей за это не положено — она обязана разделять все тяготы жизни со своей семьей и ничего не требовать на наряды, нечего ей модничать и кокетничать. И вот обитатели «Края света» построили свою жизнь согласно этим правилам, обеспечивающим необходимое равновесие. Жильберта взяла на себя некоторые обязанности работницы, а та, освободившись от них, занималась другими делами. Очень скоро на ферме увидели, что молодая хозяйка — женщина толковая, ничего не портит, и, когда она забеременела, Адель окончательно решила, что ни она сама, ни Альбер не ошиблись в выборе.

Жильберта хорошо переносила свою беременность, и рождение ребенка все считали самым обычным делом. Альбер смотрел на жену, хлопотавшую по хозяйству, и ему вспомнилось, как Люсьенна гоняла на пастбище коров, когда была в положении. Но теперь все казалось вполне естественным, за Жильберту он не трепетал, как, бывало, боялся за жену Альсида. Все шло нормально, можно было не опасаться неприятных сюрпризов, события должны были развиваться без всяких неожиданностей. К предстоящим родам он относился так же равнодушно, как и к этой крепко сколоченной женщине, которую держал в своих объятиях, и нисколько не страдал из-за того, что ее беременность не позволяла теперь супружеской близости. Появится на свет ребенок — все равно сын или дочь, и все будет хорошо; если родится девочка, они на этом не остановятся, произведут второго ребенка — Альбер решил завести троих, а то и четверых отпрысков: все будет зависеть от того, насколько расширятся его владения. Жильберта, конечно, родит ему сколько угодно детей, и он совсем не умилился, услышав весть о предстоящем событии. Он нашел его естественным.

Однако у Жильберты произошел выкидыш, Альбер посмотрел на это как на простую, хотя и досадную случайность. Акушерка не предрекла ничего дурного, только посоветовала быть в дальнейшем осторожнее, — главное, Жильберта должна раньше прекратить тяжелые работы, которые приходится делать женщинам на ферме. И при второй беременности жены Альбер оберегал ее, словно созревающую ниву. Как раз в это время он узнал, что у Люсьенны родился второй сын, и он немного позавидовал такой удаче, ему захотелось доказать, что и у него тоже может быть наследник. Он окружил жену заботами, соблюдал все необходимые предосторожности, предписанные акушеркой, и каково же было его удивление, когда на шестом месяце Жильберта стала очень вялой, совсем лишилась аппетита и все прикладывалась к подушке. Пригласили врача, как это всегда бывает в деревне, когда испугаются за больного — то есть по обыкновению слишком поздно. Врач, вызванный акушеркой, ничего не мог понять и решил, что Жильберту нужно срочно перевезти в Шартр, в городскую больницу.

А уж как всем было недосуг! Разве можно терять время в самый разгар страды? Санитарная машина увезла Жильберту, Альбер приехал в город только вечером и узнал, что Жильберту оперировали, так как она уже довольно давно носила мертвого ребенка и спасти ее можно было только путем хирургического вмешательства. Доктор, который принял Альбера, заявил что-то странное: «полная гистероктомия», а что это говорит крестьянину? Только от сестры милосердия он узнал, что хоть Жильберту и спасли, но теперь детей у нее никогда не будет.

Он пошел в палату к жене и сказал ей об этом несчастье, не по грубости душевной, а просто не мог скрыть от нее правду. Жильберта заплакала, что было естественно, и он хорошо знал, в чем главная причина этих слез: никогда ей не баюкать запеленатую куколку, да и так унизительно, нестерпимо унизительно сознавать, что вот она вышла замуж, чтобы нарожать мужу детей, так сказать, обязалась их произвести, а не смогла выполнить обещанного.

Погрузившись в горькие свои мысли, Альбер спускался со ступенек крыльца; тут как раз подъехала санитарная машина, и около нее засуетились выбежавшие из больницы служители, — вероятно, их заранее уведомили. Из кузова машины очень осторожно вытащили носилки, на которых лежал покрытый по грудь одеялом бледный как полотно человек, весь израненный, с пробитым черепом.

— Автомобильная катастрофа, — сказал один из санитаров, заметив, что Альбер смотрит на раненого.

А водитель, выйдя из кабины, заметил, когда понесли тело:

— Налетел со всего разгону на дерево за поселком Бонсе. Нас вызвали туда, чтобы его подобрать. Право, он как будто нарочно… хотел покончить с собой. Одно только дерево и есть на всей дороге, и он прямо на него погнал.

— Тяжело ранен?

— Безнадежен.

— Около Бонсе? — переспросил Альбер. — Я как раз из тех краев.

— Так вы, может, знаете этого человека? Фамилия ему — Обуан.

— Обуан?.. Мишель?..

— Правильно. При нем документы — в них обозначено. Пошлют, конечно, предупредить его семью. Но если вы за это возьметесь, пожалуй, быстрее дело будет.

— У него нет семьи, — ответил Альбер. — Живет один на ферме, да и то не часто там бывает теперь.

— Ну, все-таки… — сказал санитар. — Может, заедете туда…

— Заеду, — пообещал Альбер.

— Сущее самоубийство, — повторил водитель. — Только вы про это людям не говорите. Не надо.

— Да теперь какое это имеет значение? Все равно уж, Жубер, который привез его из Монтенвиля на своей потрепанной машине, ждал во дворе. Альбер молча сел в автомобиль.

— Что? Или с женой плохо?

— Нет.

— Так что ж?

— Обуан на машине разбился. Умирает.

— Ты от этого и расстроился?

От этого или от чего другого, Альбер уж и сам не знал. Столько вопросов возникло разом, что его голова не в силах была их разрешить. Скорее бы увидеться с Адель, поговорить с Адель.

— Поедем, — сказал он. — Мне скорее надо домой. А когда меня довезешь, заедешь на обратном пути в «Белый бугор», сообщи там о несчастье.

— Ладно, — ответил Жубер. — Если Обуан при смерти, некому будет и глаза ему закрыть. Никого у него теперь не осталось.

— Да, никого не осталось, — подтвердил Альбер, думая о Люсьенне, о Жильберте и бессознательно, сам не зная почему, он ставил себя на место Мишеля, сливался с ним.

Было жарко, ехали, опустив стекла; машина быстро катила между золотистых стен несжатой пшеницы — уборка хлеба только еще начиналась. Время было летнее, да, все еще было лето, но, быть может, от ветра, врывавшегося в дверцу, Альбер вдруг задрожал. Ах, дьявол! Да ведь это же все-таки лето, и хоть вдруг стало холодно, холод пройдет. Обуан умер или вот-вот умрет, из-за этого встают важные задачи: ведь если у него нет прямых наследников, «Белый бугор» будет продаваться. Насчет Жильберты надо еще подумать. Ничего не поделаешь, но тут тоже возникали вопросы.

Жубер высадил его у ворот фермы.

— Поздно, я спешу, надо еще заехать в «Белый бугор» известить там, — сказал он и помчался на старенькой своей машине.

В большой комнате еще горел свет: Адель ждала брата.

— Ну как? — спросила она, когда Альбер вошел.

Она стояла у очага, и на фоне огня, пылавшего там, четко вырисовывался ее массивный силуэт, — она еще больше растолстела.

— Да так… Жильберте операцию сделали, детей у нее теперь не будет… И вот еще Обуан… Мишель Обуан сейчас уж, наверно, помер, несчастье с ним случилось около Бонсе… Несчастный случай… а может, покончил с собой.

Адель видела, что брат расстроен, растерялся. Она положила руки ему на плечи, заставила сесть на скамью. Принесла бутылку водки, налила ему полный стакан.

— Выпей, — приказала она.

Он послушно взял стакан и залпом выпил его.

Адель сказала:

— Вон ты какие вести принес!.. Есть в них и дурное и хорошее… Надо все обдумать и действовать… Ступай ложись. Я поразмыслю. Завтра утром скажу тебе, что нам надо сделать.

— Да, Адель, — ответил он.

— И смотри, никому не говори насчет жены.

— Хорошо, Адель.

— Ложись, поспи. Завтра работы много.

Глава X

Смерть Мишеля Обуана, крах всей его жизни, который он завершил самоубийством, должна была привести к продаже «Белого бугра» с торгов или, во всяком случае, просто к продаже, и хотя у Женетов были деньги, все же у них не хватало на покупку еще оставшейся у покойного земли, не считая построек, инвентаря, скота, и на то, чтобы вести хозяйство. Пока можно было выкупать одну за другой заложенные Обуаном земли, Женеты еще могли выкручиваться. Теперь дело другое, — Адель однажды сказала в отчаянье: слишком скоро, слишком быстро развернулись события. То же самое говорили они с братом и на другой день после смерти Обуана, горюя, что не могут найти выхода.

К вечеру Альбер опять попросил Жубера отвезти его в Шартр. Час для посещений был неподходящий, но в Босе знают, что такое сельское хозяйство, знают, что в горячую пору фермер не может приехать навестить жену в больнице в установленное время. «Полезная машина — автомобиль, — думал дорогой Альбер, — хорошо бы завести ее», — но тут же он решил, что пока еще это ему не по карману, разве вот только удастся приобрести старый, по случаю.

Жильберта лежала одна в палате с голыми стенами. Альбер подошел, взял ее за руку, в ответ она только сказала: «Здравствуй», — печально и как будто извиняясь.

— Как ты себя чувствуешь? Хорошо?

— Ничего.

— Сколько придется пролежать?

— Недели две… Мне ведь настоящую операцию сделали.

— Тут тебе лучше будет, чем дома. У нас самая работа сейчас.

— Да, не во время я слегла.

Она отвечала без всякого выражения, и оба чувствовали какую-то неловкость. Ни муж, ни жена не говорили о том, что было у них на душе, но оба знали, о чем каждый из них думал: у Жильберты никогда не будет детей, а ведь Альбер женился на ней именно для того, чтобы у него были дети. Жильберта как будто нарушила заключенный с ним договор и теперь считала, что в конце концов муж имеет право бросить ее и взять себе другую жену: ну, как же ему быть с фермой, если не будет у него сына или хотя бы дочерей, и не только для того, чтобы они работали, но для того, чтобы стали преемниками, обеспечили будущее? Если б этой чете рассказали, что Наполеон I развелся с первой своей женой по той же самой причине, они и не улыбнулись бы при таком сравнении: земельное владение, как бы мало оно ни было, — это своего рода царство в глазах того, кто им управляет. Какое значение имеют тут масштабы? Ведь суть одна и та же.

— Вот приехал навестить тебя…

Он остановился, и Жильберта забеспокоилась; не заговорит ли он о том, что не выходило у них обоих из головы.

— Спасибо, — сказала она, не глядя на него. — А ведь у тебя работы-то сколько.

— Мы сжали Двенадцать сетье… Хорошая там пшеница уродилась. Работник палец себе серпом порезал…

— Больно ему?

— Ты же его знаешь, он и виду не показывает.

— А как Адель?

— Хорошо. Они с Леоной справляются с делом.

— Горько мне, — сказала Жильберта, помолчав. — Да, очень горько, что все так получилось… И не вовремя заболела… Да и понапрасну…

— Верно, — сказал он. — Не ко времени… А тут еще Обуан помер.

Он узнал об этом, приехав в больницу: раны и ушибы Мишеля оказались смертельными.

— Что?! — переспросила Жильберта, как будто ушам своим не верила.

Зная о честолюбивом желании мужа и золовки, она понимала, какую важную задачу поставила перед ними эта преждевременная смерть. Она знала также их натуру и понимала, что они будут неумолимы, что, если они уже приняли решение относительно ее судьбы, лишь только Жильберта оправится, они тотчас сообщат ей об этом. И Альбер и она были католики и венчались в церкви, но, конечно, муж без всяких колебаний (да и кто его за это осудит?) разведется с ней, возвратив ей приданое, и женится на другой женщине, от которой он может ждать детей, будущих помощников в работе.

— Отчего ж он умер, Мишель-то? — спросила Жильберта.

— Руки на себя наложил. Верно, все опостылело.

— Может, так оно и лучше для него.

— Может, и так. А для нас-то?

— Да… да… — протянула Жильберта. — Ферму его продадут теперь.

— Не иначе. Долгов уж очень много у него.

— Вот бы купить! — сказала Жильберта.

— А на какие деньги?

— У нас же есть…

— Не хватит.

— Очень бы мне хотелось пожить в «Белом бугре», — сказала она решительным тоном и сразу выпрямилась, даже легкий румянец окрасил ее щеки. — Такая хорошая ферма!

Альбер пожал плечами и ничего не ответил.