Марк одарил ее ослепительной улыбкой.
– Спасибо-то за что?
– За дружбу и теплое отношение.
«А еще, – подумала она, – за то, что ты вытворял совершенно невероятные вещи и заставил меня смеяться».
Выражение лица Марка изменилось. Он больше не улыбался и так пристально на нее смотрел, что она почувствовала себя не в своей тарелке.
– Что с тобой? – спросила она.
Марк вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна, покачал головой и ответил:
– Ничего особенного. Просто я размечтался.
С этими словами он отвесил ей короткий поклон и захлопнул дверцу.
Вообще-то в присутствии Марка Молли редко испытывала смущение. В этом и заключалась прелесть сложившихся между ними отношений. Она могла разговаривать с ним практически на любую тему. Но сегодня ей показалось, что устоявшийся порядок вещей рухнул. Появилось ощущение, будто правила игры изменились, но ее об этом в известность не поставили. А она вовсе не хотела, чтобы эти правила менялись.
С отсутствующим видом, не зная толком, что надо сказать или сделать, Молли потянулась рукой к замку зажигания. Впрочем, уехать она тоже не могла, поскольку Марк, хотя и захлопнул дверцу, продолжал придерживать ее рукой.
А потом он наклонился, просунул голову в окно – и поцеловал ее в губы.
В его поцелуе был привкус печали.
В следующую минуту Марк отстранился и выпрямился. Молли же, будто пораженная громом, продолжала сидеть в машине, не имея сил пошевелить ни рукой, ни ногой.
«Ну зачем ты так? – мысленно обращалась она к Марку. – К чему эти новшества? Пусть у нас все остается, как прежде».
– Это тебе… – Марк сделал паузу, будто желая еще раз обдумать свои слова, и закончил: – От Элвиса!
Похоже, в последний момент он понял, что перешел известные границы, и решил перевести все в шутку.
Молли с облегчением вздохнула и кивнула головой в знак того, что принимает такое его объяснение к сведению. Она даже попыталась засмеяться, короче, делала все, чтобы убедить его, а главным образом себя, что ничего особенного, в общем, не случилось.
«Марк и прежде меня касался, – внушала она себе. – И пообниматься он тоже большой любитель. Почему бы ему, в таком случае, меня не поцеловать?»
– Два поцелуя от Элвиса за день кому хочешь вскружат голову, – сказала она Марку, пытаясь обратить все в шутку.
– Надеюсь, – сказал он каким-то странным тоном. Продолжая смотреть на нее в упор, Марк сделал шаг назад, как будто давая ей понять, что путь свободен. – Поосторожней за рулем…
Молли протянула руку к замку зажигания и повернула ключ.
Мотор пару раз чихнул и… заглох.
Марк расхохотался. Она, вторя ему, тоже засмеялась. Неожиданно все между ними снова встало на свои места. Их отношения вернулись в привычное русло, чего так хотела и добивалась Молли.
Она повернула ключ в замке еще раз, мотор завелся, и машина тронулась с места. Марк на прощание помахал Молли рукой. В зеркале заднего вида она видела, как он после этого повернулся и, взметая широким клешем пыль, побрел по направлению к городской площади.
Вернувшись домой, Молли разобрала купленные продукты: часть положила в шкаф, часть – в холодильник, а потом принялась просматривать полученную почту. Львиную долю корреспонденции составляла всякая рекламная макулатура, рассчитанная на доверчивого, недалекого человека. «Считайте, что яхту вы уже выиграли!» – гласила одна из листовок. «Новенькая машина почти что у вас в кармане!» – вторила ей другая. В самом низу лежавшей на кухонном столике пачки всевозможных бумажек оказался стандартный белый конверт, надписанный незнакомым почерком и без обратного адреса. Молли по марке определила, что письмо пришло из Флориды.
Она разорвала конверт, вытащила из него вчетверо сложенный бумажный листок и развернула его.
Письмо было написано Шоном пятью днями раньше.
«Дорогая Молли!
Пляж далеко уже не тот, что прежде. И неудивительно: исчезло его главное украшение – ты. Закат тоже не поражает буйством красок – по той же, кстати, причине. Когда ты вернешься? В гриле все так же пылают угли, а в холодильнике охлаждается вино. Мое чувство к тебе растет день ото дня.
Шон».
Она прижала письмо к груди и с минуту смотрела прямо перед собой, вспоминая шум океанского прибоя и красоту флоридских пляжей. А еще ей вспомнился австралийский акцент и глубокий, чувственный голос Шона.
В молодости мужчины не баловали Молли вниманием, особенно те, которые нравились ей. Обыкновенно они подшучивали над ней и называли ее худышка или кролик – из-за мелких, как речной жемчуг, зубов. Джей был первым парнем, который всерьез увлекся ею. Поначалу он просто гулял с ней, всячески демонстрируя ей свое дружеское расположение. А потом произошла одна чудесная вещь. Несмотря на все ее недостатки, он ее полюбил. И она ответила ему взаимностью.
А потом Джей – ее любовь, ее отрада – погиб. Но время шло, и с годами его образ, который она хранила в своей душе, все больше тускнел и терял четкость очертаний. Теперь она уже почти не помнила, как он выглядел. Молли считала, что это обстоятельство характеризует ее далеко не лучшим образом. Как она могла забыть лицо человека, которого любила когда-то всем сердцем?
Молли встряхнула головой, отгоняя печальные воспоминания, и прислушалась. В доме было тихо, но с заднего двора доносились голоса.
Она поднялась со стула, подошла к открытому окну и увидела Эми. Дочь расхаживала по двору, насыпая корм в кормушки для птиц. Неподалеку возлежал в шезлонге Остин. На нем были спортивные брюки, которые купила для него дочь, и оставшаяся еще с университетских времен серая футболка.
Остин редко носил спортивную одежду, и Молли подумала, что этот наряд ему, в общем, идет. В нем он выглядел куда моложе и раскованнее, чем в привычном строгом деловом костюме.
«Возможно также, – подумала Молли, – что одежда здесь ни при чем и суровые складки на его лице разгладились по той простой причине, что рядом с ним Мелинда». Девочка сидела бок о бок с дедом на маленьком стульчике, дергала Остина за волосы, тыкала ему пальчиком в глаза и брови и весело смеялась.
Когда пальчик Мелинды оказывался в непосредственной близости от губ Остина, тот широко разевал рот, делая вид, что хочет ее укусить, и девочка снова начинала хихикать.
Так или примерно так Остин играл с Эми, когда она находилась в возрасте Мелинды. С тех пор, правда, прошла целая вечность, Эми выросла, обзавелась собственной семьей, а Остин стал дедом.
Когда Мелинде надоело подвергать своего дедушку разнообразным мучениям, она соскочила со стула, открыла полотняную сумочку с детскими книжками, которую Эми всюду за ней возила, и вывалила ее содержимое на траву. После этого она стала перебирать свои сокровища. Выбрав книжку, которая в данный момент казалась ей наиболее интересной, она вернулась к Остину, вскарабкалась к нему на колени и, сунув книжку ему в руку, стала тереться светлой головенкой о его локоть, требуя, чтобы он заново прочитал ей особенно полюбившиеся места.
Молли буквально прикипела к окну: ей ужасно хотелось узнать, как Остин выкрутится из создавшегося положения. За последнюю неделю он неплохо преуспел как в области физических упражнений, так и в сфере изящной словесности, но говорил по-прежнему очень мало и плохо. На первый взгляд он не мог произносить ничего, кроме нескольких коротеньких слов вроде «пить» и «дай», и бумага с карандашом по-прежнему были у него в большом ходу.
Мелинда ткнула пальчиком в книжку.
– Му-у-у…
Остин послушно повторил за ней этот звук, затем перевернул страницу.
Мелинда залаяла, как собачонка, ей вторил Остин.
Они представляли из себя вполне гармоничную пару, которой не требовались слова, чтобы понимать друг друга. Впрочем, они не могли бы разговаривать, даже если бы и захотели. Остин – по понятным причинам, а у Мелинды был слишком маленький запас слов, чтобы она могла озвучивать свои мысли.
Они дважды пролистали книжку, после чего Мелинда спустилась с колен Остина и отправилась за другой. Другая книжка, очевидно, требовала иного словарного запаса, поскольку Остин стал издавать более осмысленные звуки, нежели мычание, мяуканье или лаянье.
– П-ес… с-пит, – прочитал Остин. – К-от… е-ст.
К тому времени как Остин добрался до середины, Мелинда стала клевать носом, а когда он дошел до конца, девочка уже спала сладким сном.
Остин положил книгу на плетеный садовый столик, провел пальцем по гладкой щечке внучки, после чего поцеловал ее в теплую макушку.
Молли, стоя у окна, продолжала смотреть на мужа. При этом она сжимала в руке письмо Шона, а на губах у нее все еще оставался привкус поцелуя Марка. Ирония и одновременно драматизм ситуации были настолько очевидны, что ею стало овладевать сложное противоречивое чувство, составными элементами которого были печаль, горечь и все возрастающее смущение.
* * *
Остин прикрыл глаза, отдаваясь всем своим существом неге летнего дня и ласке струившихся сквозь ветви деревьев солнечных лучей. У него на коленях, уютно устроившись, спала маленькая Мелинда, которую он любил так неистово и горячо, что временами у него захватывало дух и начинало сладко щемить в груди. Когда внучка находилась с ним рядом, он испытывал сильнейшую потребность заботиться о ней и защищать от опасностей этого огромного безжалостного мира. Подобное острое до боли чувство он испытывал еще только раз в жизни – когда познакомился с Молли.
Он и Эми тоже очень любил, но с дочерью у него сложились совсем другие отношения. Конечно, когда Эми была маленькой, он и нянчил ее, и на плечах таскал, и гулять с ней ходил – короче, делал все, что положено отцу. Но Эми даже крохой была девицей самостоятельной. К тому же у нее была Молли. Союз матери и дочери был настолько прочен и представлял собой особый мирок, что места в нем для Остина просто не оставалось.
Неожиданно Остину пришло на ум, что после инсульта он сильно изменился. Два года назад он вряд ли бы смог вот так без дела лежать в шезлонге, нежась на солнце. Два года назад, торопливо проглотив завтрак, он мчался бы с одной деловой встречи на другую, пребывая в полнейшей уверенности, что ничего важнее работы биржевого маклера на свете не существует. Даже если бы он и решил вдруг остановиться, сделать в жизненной гонке перерыв, ничего бы у него тогда не получилось. Уж слишком он привык бездумно мчаться по жизни, не оглядываясь по сторонам и снося все препятствия на своем пути. Он всегда был нацелен только на будущее, на стремительное и, как ему тогда казалось, безостановочное движение вперед.
Но теперь… Теперь он ничего не имел против того, чтобы сбавить скорость и притормозить. Не то чтобы он хотел валяться в постели до конца своих дней – совсем нет. Наоборот, он мечтал о том счастливом дне, когда сможет сам, без посторонней помощи подняться и сделать самостоятельно хотя бы несколько шагов. Но вот работать по восемьдесят часов в неделю ему больше не хотелось. У него появились и другие желания.
К примеру, он всегда мечтал поплавать на яхте, съездить в Диснейленд, посетить матч с участием «Черных ястребов». А еще он хотел сесть на самолет, отправиться в Канаду и, разбив лагерь у какой-нибудь быстрой горной речки, посвятить пару недель рыбалке.
Но и без этого можно обойтись.
Остин опустил глаза и посмотрел на покрытую светлыми кудряшками головку Мелинды. Как все-таки это прекрасно – разлечься на солнце в шезлонге и держать на коленях внучку. Да разве можно, особенно в его положении, требовать от жизни большего?
Когда к нему подошла Эми, он уже начинал дремать.
– Извини меня, папочка. – В голосе дочери проступало смущение. – Но и ты тоже виноват: почему не сказал мне, что она уснула? Ведь она отдавила тебе больную руку. Представляю, как она у тебя затекла…
Эми наклонилась, чтобы взять у него с колен дочь.
– Н-нет, – очень медленно произнес Остин. – У м-меня в-все в порядке…
Он хотел сказать Эми, чтобы она не забирала Мелинду, но язык и губы еще плохо ему повиновались. Пока он пытался с ними совладать, Мелинду забрали от него и унесли. Осталось только нагретое ее тельцем место у него на коленях и затекшая рука – как напоминание о том, что внучка совсем недавно была с ним.
Потом Эми с удовлетворением произнесла:
– Ну вот. Теперь тебе наверняка стало легче…
У Остина на глаза навернулись слезы. Обозвав себя мысленно «старым дурнем», он поторопился отвернуться, чтобы дочь ничего не заметила.
Целую вечность назад он дал себе слово никогда не раскисать. Размякшего человека легко обидеть. С тех пор прошло уже много лет, но он ни разу никому не говорил, какие чувства по тому или иному поводу испытывает. Даже Молли. Особенно Молли.
Глава 13
Был канун Четвертого июля. Уик-энд. Габриэль валялась в постели, страдая от донимавшего ее похмелья. Весь прошлый вечер она накачивалась пивом в баре «Тизерз», где танцевала стриптиз. Вообще-то Габриэль могла выпить пива сколько угодно, но дело было в том, что в честь праздника джентльмены стали угощаться текилой. Сами угощались – и ее угощали. Это-то ее и доконало.
Не то, чтобы она была алкоголичкой – совсем нет. Уж она-то алкоголиков видела-перевидела и знала, что ничуточки на них не похожа.
Перекатившись на спину, Габриэль попыталась вспомнить, кто и при каких обстоятельствах уволок ее с эстрады. Помнится, вчера она позволила себе во время выступления скинуть «пояс скромности» – крохотные, едва заметные трусики, что в Иллинойсе законом не дозволялось. Увидев это чудо, какой-то подвыпивший парень до того возбудился, что вскочил на сцену, поднял ее на руки и спрыгнул с добычей в зал. А потом пошло-поехало…
В принципе, охранники должны были вышвырнуть его вон, но этого не случилось, поскольку в баре уже вовсю отмечали праздник и вышибалы в этом смысле нисколько не отличались от посетителей.
Интересно, серьезно ли говорил хозяин «Тизерза», когда сообщил ей, что на работу в его бар она может не возвращаться? Наверняка нет.
«Всему виной Марк Эллиот», – сказала она себе.
Глаз Габриэль старалась не открывать и слишком резкие движения головой не делать. Ей казалось, что, если она резко повернет голову в сторону, череп у нее лопнет и разлетится на маленькие кусочки. До того было ей плохо.
С того дня, как Марк приехал к ней домой, с тех самых пор, как он ее отверг, ее жизнь дала трещину. Она в прямом смысле лишилась покоя. Стала бояться, что и другие мужчины перестанут считать ее привлекательной. Ведь если такое случится, что она, спрашивается, будет тогда делать? Как станет зарабатывать себе на жизнь? Ведь ее тело – единственное, что у нее есть.
К тому же время работает против нее. Она становится все старше… Да что там старше – она просто стареет. Скоро она достигнет некой роковой черты, после которой жизнь начинает катиться под уклон. Габриэль ждала и боялась этого, поскольку не представляла себе, как и на какие средства будет существовать, когда годы начнут брать свое.
Она из кожи вон лезла, чтобы никто этой ее обеспокоенности не заметил. Вот и вчера она танцевала так, как никогда еще в жизни не танцевала. У мужчин, во всяком случае, при взгляде на нее тряслись руки, а на лбу выступал пот.
Но неуверенность в действенности своих чар продолжала глодать ее.
А все потому, что Марк ее отверг, хотя, если разобраться, она была здесь ни при чем: Марк-то, как ни крути, возбудился. А отверг он ее не потому, что она была плоха, а в силу каких-то других причин.
Габриэль, однако, была женщиной упрямой, и ей требовалось доказать себе, что сейчас она ничуть не менее привлекательна, чем раньше. А для этого ей было необходимо соблазнить Марка.
Отбросив покрывало, она присела на постели, стараясь не обращать внимания на поселившуюся в голове боль. Немного оклемавшись, она встала с кровати и шаркающей старушечьей походкой направилась на кухню, где первым делом приняла несколько таблеток болеутоляющего и валиума.
Когда Габриэль еще только начинала танцевать стриптиз, ей перед выходом на сцену приходилось принимать валиум – до того она волновалась. Теперь при выходе на эстраду она в успокаивающем не нуждалась. Человек, как известно, ко всему привыкает.
Таблетки Габриэль запила двумя стаканами воды. Чтобы, как говорится, пополнить запасы влаги в организме. Похмелье – это не только головная боль, но еще и сухость во рту и в горле.
Поставив стакан на кухонный стол, она заметила спичечный коробок, оставленный Марком Эллиотом.
Спички из него Габриэль уже все использовала и даже несколько раз порывалась этот коробок выбросить. Но так и не собралась. Или, возможно, не захотела. Что-то ее остановило.
Теперь Габриэль решила воспользоваться коробком. Тем более что остававшийся у нее в крови алкоголь придал ей необходимую смелость. Подтащив к себе за шнур телефон, она набрала нацарапанный на коробке номер.
Когда Марк поднял наконец трубку, голос у него был недовольный, видимо, она разбудила его. Габриэль взглянула на циферблат висевших на кухне часов, выяснила, что они показывают самое начало девятого, охнула и едва не повесила трубку. Потом, правда, решила продолжить разговор и хриплым от текилы и множества выкуренных за вечер сигарет голосом сказала:
– Привет, это Габриэль.
Как известно, телефон позволяет воспринимать малейшие изменения в голосе собеседника. Надо только уметь слушать. Габриэль, во всяком случае, сразу уловила в голосе Марка нечто, подозрительно напоминавшее раздражение. Тем не менее она упрямо продолжала гнуть свое.
– Что ты сегодня делаешь? – спросила Габриэль, стараясь, по возможности, не выказывать своей заинтересованности. Ей хотелось, чтобы он думал, будто она позвонила ему просто так – под воздействием мгновенного импульса. А еще ей хотелось, чтобы он наконец понял, что она – та самая женщина, которая ему нужна.
– Сегодня? – неопределенно переспросил Марк.
Она представила себе, как он, потягиваясь, лежит в постели, щурится от солнца, проводит по щекам рукой, пытаясь определить, нужно ему сегодня бриться или нет. Если нужно, значит, у него за ночь вырастает щетина. А когда у мужика щетина, подумала она, это очень сексуально.
– Сегодня суббота, третье июля, – брякнула Габриэль, поскольку на глаза ей случайно попался календарь, а что-нибудь говорить было надо.
– Да, точно, – пробормотал Марк, которому тоже надо было что-нибудь отвечать.
Теперь в его голосе проступило еще и утомление. «Что это он, интересно знать, вчера делал? – задалась вопросом Габриэль. – Ходил в гости и поздно вернулся? Или, быть может, занимался любовью? А вдруг с ним и сейчас кто-то есть?»
– Я вчера допоздна работал и, боюсь, заблудился во времени и пространстве.
Хотя эти слова ничего, в общем, не значили, Габриэль почувствовала некоторое облегчение. Прежде всего потому, что его утомление не было вызвано любовными утехами с другой женщиной. Правда, тут же возник новый вопрос: а где он, собственно, работает? Может быть, на фабрике? Насколько Габриэль помнила, стриптиз фабричным всегда нравился и они частенько захаживали в бар, где она танцевала. Спрашивали себе пива, пялились на эстраду… короче, сидели до самого закрытия.
– Я вот все думаю, ты любишь гулять или нет? – спросила она. Много лет назад напрашиваться на свидание с парнем было бы для нее просто немыслимо. Времена, однако, изменились. – В баре «Тизерз» подают отличную свиную поджарку. А еще там хорошее разливное пиво и играет оркестр. Но если ты в такие места не ходишь, неподалеку есть приличный пляж, да и вода здесь в реке довольно чистая, так что можно искупаться.
Мысль о том, что она сможет увидеть Марка в плавках, неожиданно показалась ей привлекательной. К тому же поход на пляж давал ей возможность покрасоваться в своем новом бордовом купальнике, что уже само по себе было неплохо.
Габриэль уже стала представлять себе, как он будет растирать ее тело маслом, когда Марк дал ответ на ее вопрос:
– Прогуляться я, в общем, не прочь. Но дело в том, что я пообещал родителям приехать к ним в гости.
Слышать второй отказ от одного и того же мужчины было нестерпимо.
– Неужели это так уж необходимо? Вероятно, этот визит можно отложить?
– Но они меня ждут.
Габриэль и в голову не могло прийти, что общение с родителями может доставить удовольствие взрослому, самостоятельному мужчине. Может, он все это выдумал?
Очень может быть.
Нет, в самом деле, вдруг это просто предлог, чтобы ей отказать? Господи, да она, судя по всему, ни капельки ему не нравится!
– Что ж, нет так нет, – затараторила она, стараясь заполнить возникшую в разговоре паузу. – Просто я подумала, что…
– А почему бы тебе не поехать со мной?
– Что?
По-видимому, она что-то не так поняла или недослышала. Это что же получается: он приглашает ее в гости к своим предкам?
– Я тебя приглашаю – поехали.
Нет, он не лжет. Он и вправду проводит уик-энды с родителями. Но ей-то как быть? Разве может она вот так запросто поехать к его родителям и познакомиться, к примеру, с его матерью? Нет, это невозможно.
– Да ты не волнуйся. Я довезу тебя до места и привезу обратно.
– Думаю, мне не стоит с тобой ехать. Похоже, у вас нечто вроде традиционного сбора родственников.
Если бы только Марк ее в эту минуту видел… Голую, с больной головой и трясущимися с похмелья руками. Короче, вряд ли бы он тогда пригласил ее в гости – да и вообще куда бы то ни было.
– Моя мать не делит гостей на своих и чужих. В честь праздника она готовит массу еды и созывает всех своих соседей. Я и сам с большинством этих людей не знаком. Так что если ты со мной поедешь, то очень меня выручишь. Мне хоть будет с кем поболтать.
Габриэль никак не могла поверить, что он говорит все это всерьез. Она не относилась к тому разряду женщин, которых парни представляют своим мамашам.
– Ну так как – едешь? – спросил Марк.
– Разумеется.
Почему бы и нет, раз он приглашает? И потом: вполне возможно, что на обратном пути он поднимется к ней и останется у нее ночевать…
Габриэль сидела на ступенях крыльца, дожидаясь Марка. Прежде чем выйти из дома, она долго стояла под душем и дважды промыла шампунем волосы, чтобы изгнать из них запах табачного дыма. Выйдя из ванной, она долго копалась в гардеробе, расшвыривая по комнате облегающие юбки и многочисленные кофточки с низким декольте. Наконец она остановилась на полотняной юбке чуть выше колен, блузке с треугольным вырезом и кожаных туфлях на низком каблуке. В конце концов, она шла не в «Тизерз», а на встречу с матерью Марка.
Двигатель спортивной машины Марка издавал особое, мягкое урчание. Поэтому она догадалась, что Марк подъезжает к ее дому, еще до того, как увидела его автомобиль. Вскочив на ноги, она нервным движением оправила юбку и поясок.
Ее соседи наверняка сочтут все это крайне странным. Мужчины, бывало, привозили ее домой, но никто из них никогда за ней не заезжал. Встреча с Марком являлась для нее самым настоящим романтическим свиданием, а подобных свиданий у нее было всего два или три.
В старших классах мальчики хотя и интересовались ею, но старались этого не демонстрировать. Никто не хотел открыто гулять с девушкой, у которой была дурная репутация. Зато парни были не прочь повозиться с ней на заднем сиденье автомобиля, а потом рассказывать об этом всем и каждому, кто соглашался их слушать. Даже Эдди Чепин не был в этом смысле исключением, а ведь он, казалось бы, относился к ней куда серьезнее, чем другие, и даже заговаривал с ней о любви. В скором времени она поняла, что настоящих джентльменов на свете не существует, а любовь – это только слово, которое парни произносят, когда хотят заняться с девчонкой сексом.
Автомобиль Марка промчался по улице, сделал лихой разворот и притормозил у дверей ее дома. Брезентовый верх машины был опущен.
Марк был великолепен.
Какие у него широкие плечи!
Какие чудные ямочки на щеках!
А какая кожа! Упругая, нежная, с легким золотистым загаром.
А какие кудри!
Бивший ему в лицо ветер растрепал ему прическу, взлохматил его темные волосы, и теперь их упругие каштановые кольца красиво обрамляли его лицо.
А какое тело! Сильное, мускулистое, поджарое.
Когда они с ним ходили в кафе-мороженое, он признался ей, что раньше был полноват. Никогда бы не поверила.
– Не выходи, – сказала она, увидев, что он потянулся к приборной доске, чтобы выключить зажигание. Подбежав к машине, Габриэль сделала попытку открыть дверцу, но не обнаружила ручки.
Марк протянул руку с водительского места и открыл дверцу изнутри.
– Забирайся.
Прежде чем она успела сесть, он взял с места для пассажира лежавшие там цветы.
– Я сказал своей хозяйке, что поеду к родителям с дамой, и она прислала вот это, – произнес он, вручая Габриэль букет белых маргариток.
Прежде никто без видимой причины не дарил ей цветов. Габриэль была бесконечно тронута. Губы у нее задрожали, а на глаза навернулись слезы. Чтобы скрыть от Марка это движение чувств, Габриэль зарылась в цветы лицом, несколько раз вдохнула их аромат, а потом сделала вид, что внимательно рассматривает белые лепестки и окружавшие их зеленые листья.
– Как это мило с ее стороны, – пролепетала она, когда вновь обрела дар речи.
– Да, миссис Дэвенпорт – очень приятная пожилая леди, хотя и любит подчас перекинуться в картишки.
Прежде чем вырулить на шоссе, Марк решил заправиться и остановился у ближайшей бензоколонки. Сунув в руку заправщика несколько купюр и попросив залить полный бак, Марк повел Габриэль в застекленное кафе при заправке. Пока он заказывал себе кока-колу и пакет чипсов, она гипнотизировала взглядом ящики с пивом. Хотя голова у нее больше не болела, трясучка – остаточный похмельный синдром – никак не желала ее отпускать. В последний момент, правда, Габриэль одумалась и вместо пива тоже заказала себе колу, решив, что еще час или два сможет продержаться и без алкоголя.
Когда они снова вернулись к машине, Марк слазил в «бардачок» и вынул оттуда крем против солнечных ожогов.
– Держи, – сказал он, протягивая тюбик Габриэль. – Это тебе наверняка понадобится.
– В жизни не пользовалась защитным кремом.
Она сунула тюбик в «бардачок» и закрыла крышку. Габриэль любила загорать, причем в обнаженном виде, но пользовалась при этом душистым маслом для детской кожи.
Марк открыл «бардачок», вынул из него тюбик с кремом и снова сделал попытку вручить его Габриэль.
– Согласилась со мной ехать, соглашайся с установленными мной правилами. Так что возьми и натрись. В противном случае, я подниму верх.
Габриэль давно уже никто не указывал, что и как ей делать.
– Позвольте взглянуть. – Она вынула из его руки тюбик и стала читать напечатанную мелким шрифтом инструкцию. – Ха! Да тут написано, что он вообще не пропускает ультрафиолет.
– В этом-то весь смысл!
– Зачем, в таком случае, опускать у машины верх?
Загудел клаксон. Пока они спорили, кто-то подкатил к заправке и встал сзади них. Марк завел мотор, отъехал, уступая место, ярдов пятьдесят и остановился.
– Нанеси на лицо крем, и мы поедем.
Поскольку Марк носил темные очки, Габриэль не видела его глаз, но твердая линия его рта выражала непреклонную решимость.
Габриэль вздохнула и отвинтила крышку тюбика. В принципе, она считала эту затею бессмысленной. Она слышала, конечно, что от прямых солнечных лучей бывает рак кожи, но знала также, что он развивается в течение двадцати лет, а она столько прожить не рассчитывала.
– Жаль упускать такое солнце, – вздохнула Габриэль, втирая крем в кожу.
Она была права: ярких солнечных дней в Иллинойсе бывало не так уж много. Закончив втирать крем, она завинтила колпачок и вернула крем Марку.
– Ну, как я тебе в таком виде?
– Мне нравится.
Снова заглянув в «бардачок», Марк вытащил солнечные очки, потер их о свое обтянутое джинсами колено и передал Габриэль.
– Надень это, и я буду счастлив, как выпускник колледжа.
Габриэль осмотрела очки, повертела их в пальцах. Они были такие же стильные, как у Марка, но старые, с разболтавшейся оправой и поцарапанными стеклами. Габриэль поморщилась, но очки все-таки надела. Делать нечего: сказав «а», надо было говорить «б».
Спрятав глаза под темными стеклами очков, она решила, что теперь самое время закурить. Порывшись в сумочке, она достала пачку сигарет и выудила из нее одну.
– Мне бы не хотелось, чтобы ты курила.
Габриэль с удивлением на него посмотрела.
– Боже, о чем ты говоришь? Верх-то опущен!
Он пожал плечами.
– И тем не менее я бы попросил тебя здесь не курить.
Парень, оказывается, порядочный зануда, а зануд Габриэль терпеть не могла.
Повернувшись к нему спиной, она прикурила сигарету, после чего затянулась, с удовольствием вдохнув в себя привычную отраву.
– Отдаешь ли ты себе отчет в том, что себя губишь? Я не говорю о никотиновых смолах. Это, что называется, общее место. Но подумай, сколько в сигаретах пестицидов, удобрений и прочих химикатов, которые используются при выращивании табака!
Она не обращала внимания на его слова и продолжала попыхивать сигаретой.
– Скажи, зачем ты вдыхаешь всю эту дрянь?
– Ты что – доктор? – вопросом на вопрос ответила она.
– Я – психиатр.
– Только не надо мне на уши лапшу вешать.
Он пожал плечами.
– Извини, конечно, если тебе это не нравится, но это правда.
Господи, неужели она едет в машине с одним из тех говорунов в белых халатах, что так любят копаться в человеческих мозгах? Вот уж сюрприз так сюрприз!
Габриэль смотрела перед собой, делая одну затяжку за другой, пока не докурила сигарету до самого фильтра. Помнится, так она курила в школе, деля сигарету с такими же жадными до курева подружками.
Хорошее было время…
