Потом погиб Джей. А еще через некоторое время умер ее ребенок. И ее любимый сорт «Нежность» вдруг перестал цвести.
      Молли коснулась нежного, бархатистого лепестка. Потом поднесла цветок к лицу и понюхала. И ощутила тот самый, почти забытый уже аромат, от которого, как от старой, услышанной в детстве песни, сладко замирает в груди.
      Вот и сейчас она ощутила в сердце щемящую боль. По утерянной невинности и безвозвратно ушедшей юности.
      – Я поливал этот куст, – сказал Остин. – Но сорняки вокруг не выполол. Оттого-то, наверное, на нем распустился всего один цветок. Но странное дело, он расцвел осенью, а я что-то не припомню, чтобы розы цвели в сентябре.
      – Такое бывает крайне редко, – пробормотала Молли.
      Обламывая со стебля колючки, Молли думала, что эта роза по праву принадлежит не ей, а Остину. Непонятно как, но ему удалось добиться от старого куста цветения, в то время как она давно уже махнула на него рукой.
      Молли всунула цветок в петельку на рубашке Остина.
      Как-никак он поливал ее розовый куст.
      Кормил ее птиц.
      С улицы донесся звук автомобильного клаксона.
      Приехало такси.
      Их взгляды встретились. В глазах Остина промелькнуло что-то, похожее на панику, но в следующую секунду это выражение исчезло.
      – У тебя все будет хорошо, – заверила она Остина. – Эми и Габриэль будут часто к тебе заезжать. Не исключено, что кое-кто из соседок тоже станет проявлять к тебе внимание. Но ты будь разборчив – в пище, я имею в виду. Не ешь жирных десертов, которые готовит миссис Берквист. Я ей уже сказала, что холестерин для тебя – смерть, но она, похоже, не обратила на это особого внимания.
      Остин наградил ее своей кривоватой улыбкой. Она была единственным наглядным свидетельством его болезни, от которого он так и не сумел избавиться. Странное дело, эта улыбка придавала ему какой-то озорной, чуточку мальчишеский вид, делала его моложе.
      – Я подумываю о том, чтобы завести собаку, – сказал он.
      – Отличная идея, Остин.
      Два года назад она ни за что не смогла бы представить себе Остина с собакой. Ему не хватило бы терпения ухаживать за псом, а чрезмерная брезгливость не позволила бы убирать за ним. Но теперь Молли ничуть бы не удивилась, если бы Остин завел себе четвероногого друга.
      Остин выжидающе на нее смотрел. Ждал, должно быть, когда она уйдет.
      Настал момент прощания. Молли начала было говорить мужу о связанных с разводом документах, которые собиралась вскоре ему выслать, но почти сразу же замолчала. У нее перехватило горло, и она с минуту не могла выдавить из себя ни слова.
      – До свидания, Остин. – Это было все, что она смогла сказать, когда к ней снова вернулся дар речи.
      Он проглотил стоявший в горле комок и кивнул.
      Молли повернулась и побрела к дому на тяжелых, словно налившихся свинцом ногах.
      Она прошла через двор, в котором когда-то резвилась маленькая Эми. Молли словно воочию видела ее толстенькие ножки и желтенький цыплячий костюмчик.
      Потом она вошла в дом. Дверной косяк по-прежнему хранил на себе карандашные отметки, которыми они с Остином из года в год отмечали рост Эми. Поначалу Остин против этого возражал, но потом с присущей ему аккуратностью сам стал следить за тем, чтобы эта своеобразная летопись взросления дочери регулярно пополнялась новыми данными.
      Молли подняла потертый чемодан – чемодан, принадлежавший когда-то Джею. Интересно, Остин знал об этом? Может, и не знал, но наверняка что-то такое чувствовал. Зачем, в противном случае, он устраивал ей из-за этого чемодана постоянные скандалы?
      Она вышла из подъезда и двинулась по посыпанной гравием дорожке. По этой дорожке Эми когда-то раскатывала на своем велосипеде. Тогда вдоль дороги росли желтые и оранжевые ноготки. Теперь цветов не было.
      Скорей, скорей из этого дома…
      Между прочим, они с Остином покупали его вместе. Это произошло вскоре после рождения Эми. Остин всегда хотел двухэтажный дом, а она мечтала о большом заднем дворе, где можно было бы разбить сад и посадить розы.
      Водитель такси помог ей погрузить багаж в машину. Когда чемодан оказался в багажнике, Молли устроилась на заднем сиденье и дала таксисту указания, куда ее везти.
      Прочь отсюда, прочь…
      Молли проезжала по знакомым улицам, смотрела в окно невидящим взором и не уставала себе повторять, что она все сделал правильно.
      Но если она права, почему у нее так сильно ноет в груди?
      Принимать решения для нее всегда было непросто. И даже сделав выбор, она потом все время сомневалась, правильно ли поступила.
      И тому были причины.
      Взять хотя бы ее брак с Остином.
      Если бы они тогда прошли тесты на совместимость, которые нынче в большой моде, до женитьбы у них дело бы наверняка не дошло. Потому что тесты показали бы, что у них с Остином нет ничего общего и они обречены на постоянные конфликты.
      Но ведь он поливал ее розовый куст.
      И кормил приваженных ею птиц.
      И, между прочим, поехал с ней на озеро. Она помнила, как Остин стоял на поляне под дождем, воздевая к небу руки, словно первобытный человек.
      А еще он занимался с ней любовью. Да так, что это потрясло все ее существо.
      И безмерно напугало.
      «Так ты из-за этого уезжаешь, из-за этого?» – спросила она себя.
      Неужели Остин прав и она всегда жила с оглядкой на прошлое, вместо того чтобы двигаться вперед? Но если даже и так, разве она поступала вопреки тому, что делают другие люди? Люди, как известно, любят вспоминать прошедшие годы.
      Но почему, в таком случае, она никогда не вспоминала ту ночь в парке, когда Остин накинул ей на плечи свое пальто и прижал ее к груди?
      Она вот думает, что Остин сильно изменился. Но если разобраться, так ли это? Быть может, она просто разглядела его лучше, чем прежде? Впервые в жизни посмотрела на него незамутненным воспоминаниями о прошлом взором?
      Такси остановилось на светофоре. Как только красный свет сменился зеленым, водитель надавил на газ, и машина рванулась вперед, переезжая перекресток.
      Как, однако, он быстро едет. Если будет так гнать, они очень скоро доедут до аэропорта. Даже слишком скоро.
      А она, между прочим, к этому еще не готова.
      Молли вернулась мыслями к очень важной вещи, которую они с Остином затронули во время спора в хижине.
      Случившийся у нее выкидыш – вот что не выходило теперь у нее из головы. Прежде память блокировала эти воспоминания, держала их под спудом. Возможно, по той причине, что она сама всегда их от себя прогоняла. Но в то утро в хижине она впервые воскресила у себя в памяти события того дня и сделала это намеренно. Что-то тогда не давало ей покоя, но вот что именно?..
      Помнится, когда она оказалась в госпитале, Остин стоял у изголовья кровати в рубашке, измазанной ее кровью.
      Что-то было не так у него с глазами. Он все время тер их рукой…
      Боже, неужели он плакал?
      Ну а если даже плакал, какая теперь разница? Ведь с тех пор прошло столько лет. Какое отношение это может иметь к ее нынешней жизни?
      Тем не менее Молли прилагала отчаянные усилия, чтобы вспомнить все, что тогда с ней произошло. По минутам, вплоть до мелочей…
 
      Боль.
      Она терзала ее тело, как дикий зверь.
      Когда Остин вернулся домой и обнаружил ее на полу, боль вытеснила из ее сознания все другие чувства, ну, почти все…
      – Не прикасайся ко мне! – закричала она, не помня себя. – Мне нужен Джей! Я хочу видеть Джея!
      Но ведь Джей умер. Как она могла забыть, что ее любимого Джея больше нет на свете?
      – Позови Сэмми!
      Потом пришло осознание, что Сэмми во Вьетнаме.
      Она была одна. У нее никого не было. Никого… Кроме Остина.
      А Остина она боялась.
      Большой и грозный, он нависал над ней, как скала. Его присутствие подавляло ее. Она не хотела, чтобы он находился с ней рядом. Кто угодно, но только не Остин! Ей нужны помощь, поддержка, понимание, а никак не упреки.
      – Убирайся! – завизжала Молли. Крик эхом отражался от стен и вибрировал у нее в ушах.
      У него в руках было одеяло. Похоже, он собирался набросить его ей на голову.
      – Я еще не умерла! – закричала она. – Может, тебе и хочется, чтобы я сдохла, но я еще жива! – Молли задыхалась от боли, и реальность все больше от нее отдалялась.
      Она смутно помнила, как Остин заворачивал ее в одеяло. Он действовал сноровисто, спокойно, уверенно. Как всегда. Интересно, в нем обитают какие-нибудь другие чувства, помимо злобы? Как она может на него положиться, если он такой бесчувственный? Ну зачем, зачем она согласилась выйти за него замуж?
      Он нагнулся, чтобы поднять ее на руки.
      – Не дотрагивайся до меня!
      Она истерически взвизгивала, завывала, как раненый зверь, корчилась и извивалась от боли. Короче, вела себя, как последняя дура. А Остин дураков терпеть не мог. Уж если он и раньше был с ней суров, то теперь он должен был ее возненавидеть.
      – Уйди, не трогай меня!
      Он взял ее на руки и прижал к груди. От боли она ничего не видела. Глаза у нее затянуло плотной алой пеленой.
      Он что-то сказал, но она уже не могла воспринимать человеческую речь.
      Молли не помнила, как он нес ее к машине и вез в госпиталь.
      Она знала одно: с ее ребенком происходит что-то ужасное.
      Отделение реанимации поражало белизной потолка и стен. У нее над головой горели флюоресцентные лампы, а у ее кровати сгрудились люди в белых и зеленых халатах. Потом появился врач – еще один незнакомый ей человек в белом. Обращаясь к кому-то, кого она не видела, врач объяснил, что у нее такие сильные боли, потому что ребенок еще не готов появиться на свет.
      Слишком рано… Все слишком рано…
      А потом боль вдруг прекратилась.
      Молли не поняла, как и почему это произошло. Только радовалась наступившему вдруг блаженному покою.
      Потом реальность стала постепенно проникать в ее сознание. Почему у нее больше нигде не болит? Схватки, что ли, прекратились? Или ей дали какой-то сильный обезболивающий препарат?
      И что с ее ребенком?
      – Прошу вас… сделайте так, чтобы с моим ребеночком все было хорошо…
      Молли услышала, как кто-то заплакал, и секундой позже поняла, что это плачет она сама.
      «Джей, почему ты умер и оставил меня с этим жестоким миром один на один?»
      – Молли… – Низкий голос, прерывающийся от волнения. Кто это? Джей? Нет, не он…
      На ее холодную руку легла чья-то теплая ладонь. Кто-то ласково погладил ее по голове и отвел влажные от пота волосы у нее со лба.
      Молли открыла глаза, но слезы застилали ей взор, и она ничего не увидела.
      – Как там мой ребенок? – произнесла она дрожащими губами.
      – Молли, я… – Мужской голос прервался, но потом зазвучал снова: – Мне очень жаль, что так случилось. Очень жаль…
      Потом послышались рыдания. Глухие, сдавленные мужские рыдания.
      Кто это рыдает у ее изголовья? У кого так же, как у нее, разрывается от боли сердце?
      Ей захотелось утешить этого неизвестного человека, который чувствовал чужую боль, как свою собственную. Она попыталась озвучить свои мысли, но они ускользали. Тогда она попыталась пожать ему руку, но ей не хватило сил.
      Молли несколько раз мигнула, пытаясь прогнать с глаз застилавшие их слезы. Должна же она увидеть своего доброго ангела?
      Она увидела… Остина. Но человека-ангела рядом с ней уже не было.
      – Тебе дали сильное снотворное, – сказал Остин. – Сейчас ты крепко уснешь.
      – Спать… – прошептала она. – Спать – это хорошо… Но мой ребенок… Что с ним?
      Остин издал сдавленный рыдающий звук. Точь-в-точь такой, как у человека, который сидел раньше у ее изголовья.
      «Бедный Остин, – отрешенно подумала она. – Ему-то что за дело до всего этого? Почему он должен из-за меня страдать?» Не надо было ему на ней жениться. Нашел бы себе хорошую девушку, которая бы его любила и ждала ребенка от него, а не от какого-то незнакомого парня…
      Снотворное начало действовать.
      – Прости меня, – непослушными губами прошептала Молли. – Похоже, я испортила тебе жизнь…
      – Глупости. Ничего ты мне не испортила.
      Она куда-то уплывала, едва заметно покачиваясь на волнах… Казалось, она лежала на надувном плотике посреди огромного водного пространства, и течение уносило ее все дальше и дальше. Может, это был океан? Вода уж больно соленая…
      – Ты – вся моя жизнь, – сказал у нее над ухом мужской голос.
      Как, интересно знать, в ее сон проник Остин? Она попыталась обдумать этот вопрос, но мысли путались, и у нее ничего не получилось. И потом – думать о чем-либо было уже слишком поздно: ее уносил океан. Этот океан только на первый взгляд казался мирным и ласковым. Под его сверкающей голубой поверхностью таились глубочайшие бездны… там было очень темно. Ни малейшего проблеска света…
      Плотик, на котором она плыла, стал погружаться в бездонные океанские глубины.
 
      – Приехали, мадам.
      Молли вздрогнула, открыла глаза и поняла, что их машина стоит.
      Прямо перед ее глазами толпы людей входили в огромное здание аэропорта и выходили из него.
      «Ты – вся моя жизнь».
      Неужели Остин это сказал? Или ей только пригрезилось?
      Молли относилась к числу тех людей, которые чувствуют себя комфортно, когда знают, что в них нуждаются. А вот Остин никогда в ней не нуждался. Так, во всяком случае, она раньше думала.
      – Счетчик-то тикает, – напомнил ей водитель. – Да и желающих взять такси полно.
      «Ты – вся моя жизнь».
      Неужели скорбь ослепила ее до такой степени, что она совершенно перестала замечать своего мужа?
      Этого она не знала.
      Зато она знала другое: во Флориду она не полетит. Сейчас, по крайней мере. Ей необходимо узнать правду.
      – Я кое-что забыла, – сказала она, наклоняясь к шоферу. – Придется вернуться.
      Водитель тяжело вздохнул, вывел машину со стоянки и покатил в обратном направлении.
      Сколько раз Молли думала о том, как сложилась бы ее жизнь, если бы Джей не погиб.
      Ее жизнь сложилась бы просто идеально. Иначе и быть не могло.
      Или все-таки могло? Вообще-то ничего идеального на свете не бывает. В жизни человека всегда что-то случается, и далеко не всегда одно только хорошее.
      «Я не мог целовать тебя так, как целовал тебя Джей. Не мог сжимать тебя в объятиях, как это делал он», – вдруг всплыли в ее памяти слова Остина.
 
      Остин сидел на кровати в супружеской спальне и вдыхал аромат розы, которую Молли вставила в петельку его рубашки. И почему он не попросил ее остаться? Почему не сказал, что любит ее и будет любить вечно?
      Всему виной его гордыня.
      И страх.
      Боязнь того, что она может отвергнуть его чувство.
      Но больше всего он сожалел о том, что не извинился перед ней за все те жестокие, насмешливые слова, которые наговорил ей за годы их совместной жизни.
      Говоря ей грубости и насмехаясь над ней, он все больше отталкивал ее от себя.
      Уж такой Молли человек: больнее всего ее ранит грубое, жестокое, насмешливое слово.
      «Интересно, как сложилась бы их жизнь, если бы они познакомились в другое время и при других, более благоприятных обстоятельствах?» – задался вопросом Остин и тут же решил, что думать об этом нет никакого смысла. Слишком поздно.
      – Остин?
      Он вздрогнул от неожиданности.
      Молли!
      Он не слышал, как она вернулась. Но зачем она это сделала? Чего она хочет? Ему, Остину, не выдержать повторной процедуры прощания. Сколько можно уходить и возвращаться? Да от такого кто угодно с ума сойдет!
      Остин потер кулаками глаза и громко зевнул: надеялся, что Молли подумает, будто он спал.
      – В чем дело? Почему ты вернулась?
      – Хотела кое о чем с тобой поговорить.
      Остин так и не повернул к ней головы. Сидел на кровати и смотрел в окно. С того места, где он находился, было видно, как по голубому небу плыли белые облака.
      – Я же сказал: о птицах я позабочусь, не беспокойся.
      – Ты когда-нибудь мне говорил, что я – вся твоя жизнь?
      Остин с минуту сидел молча.
      – Нет, – наконец сказал он.
      Слева от Остина на столике стояли часы. Их тиканье казалось ему колокольным набатом.
      «Уходи, Молли. Забирай то, зачем приехала, и уходи», – сжав зубы, отдал мысленную команду жене Остин.
      – Хорошо, ты этого не говорил… Но ты хотя бы плакал?
      Он? Плакал? Да он в жизни никогда не плакал – даже час назад, когда Молли от него уезжала. Мужчины не плачут. Так говорил ему его отец.
      – А когда у меня был выкидыш?
      Тик-так, тик-так – тикали часы на столике.
      Остин не любил вспоминать этот день. Вернувшись домой, он обнаружил, что Молли лежит на полу в луже крови, и очень испугался. Она тоже была напугана. И что самое ужасное, она боялась его – своего мужа. Так боялась, что даже не хотела, чтобы он до нее дотрагивался.
      До этого он не знал, что в человеческом теле столько крови. Замирая при мысли, что он может в любую секунду потерять свою Молли, он завернул ее в одеяло, отнес на руках в машину и помчался в больницу.
      Она тогда чуть не умерла. Еще немного, и…
      – Я ни разу в жизни не плакал, – сказал он.
      Тик-так, тик-так – отсчитывали минуты часы.
      – Понятно…
      Удивительное дело. Тогда Остин боялся, что может ее потерять, но ведь, если разобраться, он потерял ее гораздо раньше. Потерял – и не смог вернуть.
      У него пересохло в горле, а глаза защипало от слез. Уж скорей бы она уехала, не бередила ему душу…
      Украдкой смахнув одинокую слезу, он поднялся с места, прошел к гардеробу и, достав из него сверток, протянул Молли.
      – Вот возьми. Во Флориде пригодится.
      Не скрывая удивления, она сняла оберточную бумагу, оглядела коробку и густо покраснела. Остин всучил ей коробку подаренных доктором Фишером презервативов.
      Остин тут же пожалел о своем поступке. Что, в самом деле, с ним происходит? Всего несколько минут назад он корил себя за то, что, когда они жили вместе, он не раз жестоко ее обижал. Но стоило ей вернуться, как он не удержался и снова взялся за старое.
      Хорошо все-таки, что она уезжает. Не будет ни обид, ни семейных сцен – ничего не будет.
      Молли посмотрела на коробку с презервативами, потом перевела взгляд на Остина.
      – Я думала, ты изменился, – сказала она. – Но, как выяснилось, ты все тот же.
      – Да, – согласился он. – Я все тот же мерзкий тип, каким всегда был.
      Она засунула коробку в сумочку, повернулась и, ни слова не говоря, вышла из комнаты.
 
      Подойдя к входной двери, Молли на минуту остановилась. Неужели она ошиблась в Остине? А ведь ей так хотелось, чтобы то, что она о нем думала в последнее время, оказалось правдой.
      Но он был такой холодный, такой отстраненный, такой привычно-жестокий. Точь-в-точь такой, как прежде.
      Она нажала на ручку и открыла дверь.
      Такси стояло около дома, и солнце, слепя глаза, отражалось на его полированном бампере. Хорошо все-таки, что она не отпустила машину. По крайней мере, ей не придется носиться по улице с чемоданом и умолять проезжающих мимо таксистов, чтобы ее поскорей отвезли в аэропорт.
      Молли хотела, чтобы Остин стал другим человеком – нежным и любящим. Чтобы она могла его полюбить. Но, похоже, измениться ему было не дано.
      – Молли!
      Остин!
      Она повернулась и увидела его в дверном проеме.
      Что ему надо? Быть может, он хочет вручить ей еще одну коробку презервативов?
      – Я соврал.
      Это был уже не тот сдержанный и холодный Остин, которого она видела в спальне. Он был чрезвычайно взволнован, волосы у него торчали во все стороны, а глаза лихорадочно блестели.
      – Все, что я тебе наговорил, – неправда! – воскликнул он, вцепляясь пальцами в деревянные перила.
      Он глубоко вздохнул, как пловец, готовящийся нырнуть в воду.
      – Во-первых, качели на заднем дворе повесил не Крис, а я. А еще я тебе солгал, когда сказал, что не знаю, откуда в доме взялась «грибная» птица. Это я ее купил. Для тебя. Когда ездил на конференцию в Чикаго.
      Боже, что он такое говорит!
      Молли стояла на нижней ступеньке и смотрела на него снизу вверх, как смотрела на него всегда, всю жизнь. Если бы он только догадался к ней спуститься…
      Остин к ней не спустился. Казалось, этот порыв, который заставил его выбежать на крыльцо, чтобы открыть ей свою душу, совершенно его опустошил. Он присел на верхнюю ступеньку лестницы и, закрыв лицо руками, замер.
      Она выронила из рук сумочку и устремилась к нему, совершенно не думая о том, что, по идее, не она должна бежать к нему, а он – к ней. Опустившись рядом с ним на ступеньку, Молли сделала попытку отвести руки от его лица, но руки у него словно одеревенели.
      – Остин?
      Он беспомощно взмахнул рукой, как бы давая ей понять, что разговаривать он сейчас не в силах.
      Прошла минута, другая… Он поднял голову и посмотрел на нее. В его глазах она заметила боль и печаль, а еще… а еще в них стояли слезы. Самые настоящие – прозрачные, искрившиеся на солнце, как утренняя роса. В следующее мгновение они блестящими ручейками потекли у него по лицу.
      Она подсунула руку ему под подбородок, и стекавшие у него по его небритым щекам слезы увлажнили ее ладонь.
      – Ты плачешь… – прошептала Молли в смятении. Казалось, она отказывалась верить собственным глазам.
      – Молли… – Он со всхлипом втянул в себя воздух. – Ты – все, что у меня есть… Вся моя жизнь. Я пытался обмануть себя, заставить себя поверить, что смогу без тебя обойтись, – сказал он прерывистым, срывающимся голосом. – Но все напрасно. Теперь я точно знаю, что мне без тебя не жить. – Остин с усилием сглотнул и снова закрыл лицо руками.
      Молли подумала, что всю жизнь принимала его за другого человека. Он казался ей сильным, уверенным в себе, несокрушимым, как скала. Но на поверку оказалось, что он не такой уж и крутой и имеет те же слабости, что и все остальные люди.
      Немного успокоившись, он поднял голову и опять на нее посмотрел. Теперь скрывать ему было нечего.
      – Я тебе соврал насчет того, что никогда не плакал, – признался он. – В тот день, когда у тебя был выкидыш, я ревел в три ручья. Я, если хочешь знать, вообще по натуре порядочный плакса.
      Это она, Молли, виновата в том, что они с Остином прожили двадцать лет во взаимном непонимании и глухой подспудной борьбе. Но вина Остина тоже велика. Если она не впускала его к себе в душу, то он не пытался ее понять. Но могли ли два человека, которые, когда поженились, были, в сущности, совсем еще юными и неопытными, правильно ответить на все «взрослые» вопросы, к которым они не были готовы, но которые тем не менее ставила перед ними жизнь? Вряд ли. «Детство – прекрасная пора, – подумала Молли, – но когда оно чрезмерно затягивается, ничего хорошего в этом нет». Ей, во всяком случае, не хотелось бы пройти снова через такой долгий и болезненный период взросления, какой пришлось пережить им с Остином.
      Со стороны парковочной площадки до них донесся громкий, призывный звук автомобильного клаксона.
      – Это тебя, – тихо сказал Остин. – Таксист заждался.
      Молли не знала, как и почему это случилось, но она вдруг поняла, что, прожив с мужем двадцать лет, неожиданно и бесповоротно в него влюбилась. Это было прекрасное, ни с чем не сравнимое чувство. В нем было что-то от любви, которую она питала к Эми, что-то от того чувства, которое она испытывала к Мелинде, Сэмми и Марку, еще множество самых разнообразных нюансов.
      Это чувство заключало в себе также и боль. И одновременно огромную радость. Боль от прожитых впустую лет и радость от неожиданно обретенного счастья. Счастья в тот осенний период жизни, когда, казалось бы, всякая надежда на него должна была ее оставить.
      Это был нежданный дар судьбы.
      – Ты не станешь возражать, если такси уедет без меня? – спросила она.
      Остин закрыл глаза и облегченно вздохнул. Потом он повернулся к ней и заключил в объятия, вновь и вновь повторяя ее имя. Она чувствовала, как сильно и часто билось у него в груди сердце.
      Они с Остином больше не будут оглядываться назад. И не станут ни в чем друг друга винить. Отныне они будут смотреть только вперед и попытаются выстроить свою жизнь заново.
      Такси все еще стояло у крыльца, а дверь дома была широко распахнута. Остин же и Молли, сидя на ступенях лестницы, целовались. Их поцелуи были жаркими и страстными. Они обещали счастье в настоящем и будущем, счастье, которого они лишились в прошлом.
      У Остина в петельке рубашки по-прежнему торчала роза сорта «Нежность». От нее исходил тонкий, пьянящий аромат. Такой до боли знакомый, но одновременно новый и еще не познанный – как та жизнь, что ожидала их впереди.