-- Вот так встреча! Здравствуй, Танечка, -- обрадовался он. -- Какими судьбами? Давно тебя не видел.
      -- Года три уже, а то и больше того, -- девушка улыбнулась.
      -- Ты похорошела, повзрослела. Даже не похорошела, а стала просто шикарной, -- сказал Юра с восхищением. -- Где же были мои глаза раньше?
      -- Раньше твои глаза упирались в моих подружек, -- ответила Татьяна, оттенив свои слова капелькой ядовитой краски.
      -- Ты не права. Я на твоих подруг не заглядывался. Когда нам восемнадцать, то шестнадцатилетние девочки кажутся нам слишком маленькими. Ведь я у тебя на твоё шестнадцатилетие был?.. Однако проходит время, и те, кто был вне поля нашего зрения, вдруг делаются исключительно привлекательными и начинают дразнить нас своей красотой, -- Юра состроил виноватую мину. -- Прости старого друга, Танюша.
      -- Прощаю и разрешаю тебе по старой дружбе немного поухаживать за мной, -- девушка изящно потрепала ладошкой его по плечу. -- Кстати, познакомься. Это мой друг, его зовут Олег. Знакомьтесь.
      Стоявший справа от неё высокий парень ощупал Юрия прозрачными глазами и кивнул. Молодые люди пожали друг другу руку. В пожатии Олега чувствовался вызов, Юрий не понравился ему.
      Через час Юра подошёл к Татьяне:
      -- Танюха, твой чувак меня донимает, -- Юра смотрел на девушку с растерянностью. -- Я не понимаю, в чём дело, но он категорически против того, чтобы я с тобой танцевал, и сказал мне об этом открытым текстом.
      -- Не обращай на него внимания.
      -- Он, видишь ли, угрожает мне. Я бы не хотел испортить вечеринку Петруше. Не знаю, насколько ты хорошо знаешь эту семью, но я-то с Петрушей ещё в интернате корешился, у нас давняя дружба.
      -- Не переживай, -- твёрдо ответила Таня. -- Если Олег будет наглеть, я разрешаю тебе надавать ему тумаков.
      -- Таня, милая, ты не знаешь, ты не представляешь, насколько ты мне нравишься, но мне не нужно твоего разрешения для того, чтобы засветить кому-либо в глаз. Просто я не желаю портить вечер Петруше, набив морду его приятелю. Скажи мне, кто здесь чей знакомый: с Петрушей дружишь ты этот Олег?
      -- Я, -- улыбнулась она, -- Олег просто при мне.
      -- Тогда мои руки развязаны.
      Юра чмокнул девушку в щёку и скрылся в коридорной толпе. Минут через пять он увидел над собой белобрысую голову Олега и его хамоватую улыбку.
      -- Старик, нам надо поговорить, давай выйдем.
      -- Разве есть тема для разговора? -- Юра пожал плечами.
      -- Не валяй дурака, ты прекрасно понимаешь. Или ты сдрейфил? -- улыбка Олега сделалась ещё более самоуверенной.
      -- Если ты настаиваешь... Пойдём на лестничную клетку, чтобы здесь не шуметь, -- Юрий был уверен в себе: уже два года он занимался карате.
      Они остановились на лестничной клетке. Олег был почти на голову выше, смотрел сверху вниз.
      -- Ну вот что, -- начал он и взял Юрия за воротник и потянул к себе.
      Схватка была короткой. Юрий сделал подсечку ногой и двумя быстрыми ударами в наглое лицо опрокинул Олега навзничь. Падая, тот стукнулся белобрысым затылком о стену. Самоуверенность испарилась, но Олег не остыл.
      -- Ты просто сволочь, -- прошипел он, наливаясь злобой.
      -- У вас дурные манеры, сударь, -- ответил Юра. -- Надеюсь, тема на этом исчерпана?
      Олег поднялся, сжимая кулаки, но не сделал ни шагу в сторону соперника, испытав внезапный прилив сильного головокружения. Он прислонился к стене и прикрыл глаза.
      -- Головка бо-бо? -- сочувственно спросил Юра и пошарил в кармане в поисках носового платка. -- Ладно, пойдём в хату. Возьми-ка платок, а то у тебя из носа течь начинает.
 

* * *

 
      Годы, проведённые в институте, внезапно закончились. Юрию показалось, что эти пять лет, бурных и ярких, могли запросто поместиться на его ладони -- таким крохотным оказался этот беспечный отрезок жизни, переполненный любовными играми и хороводами новых знакомств. Вроде бы только что каждый день был бесконечным и беззаботным, и вдруг всё круто изменилось.
      Поднявшись на очередную ступень по лестнице жизни, Юрий обнаружил себя в тесном пространстве конторы, уставленной столами, заваленной бумагами, загромождённой компьютерами, наполненной ровным гулом голосов, принтеров и телефонных звонков. Фигуры в белых рубашках, стильных пиджаках переходили из комнаты в комнату с видом собственной значимости, в воздухе витал запах духов, лосьёна для бритья, растворимого кофе.
      Всё, что было в жизни Юрия до прихода на работу, обернулось мимолётным видением. Теперь пришло горькое пробуждение. Пришло навеки. Наступила серая явь. Сухая рутина. Существование в кольце бесконечного хождения с работы и на работу. Нелепое прозябание в однообразном ритме конторских дел ради нескольких свободных часов вечером. В тоннеле размеренного и тоскливого существования, обещавшего оставаться таковым до конца дней, единственным источником света оставались студенческие годы, может, также пара-тройка последних школьных лет, но этот свет шёл из-за спины. Об этих годах можно было вспоминать. Их можно было ставить перед собой и стремиться к ним, если бы они ожидали в будущем, а не лежали в недосягаемом прошлом. И эта память, выставленная Юрием вперёд, как маяк, оживляя новоиспечённого клерка, одновременно с тем медленно уничтожала его.
      -- Юрка, послушай меня, -- говорил ему отец, -- жить прошлым нельзя. Никак нельзя. Мечты о прошлом -- это слёзы. А слёзы не помогают в жизни.
      -- Но мне так плохо, пап, невыносимо плохо. Я думал, что жизнь... дана для того, чтобы жить, чтобы успевать думать, успевать творить... А тут...
      -- Разве ты не успеваешь думать? Что мешает тебе? -- спрашивал Николай Петрович.
      -- Как только я начинаю думать, я понимаю, что я не живу. Это не жизнь. Это убивание жизни.
      -- Ты хочешь сказать, что я, дотянув до пятидесяти с лишком лет, вовсе не жил? Я вкалывал, между прочим, как вол, чтобы ты мог получить что-то...
      Николай Петрович нахмурился, не зная, как ответить сыну. Юра похлопал его по руке.
      -- Должно быть, у тебя другое отношение к жизни, пап, -- предположил он. -- Тебе нравится быть начальником?
      -- Да, нравится. И тебе понравится, когда подтянешься по служебной лестнице, -- убеждённо сказал отец. -- Всему своё время.
      -- Нужно ли мне это время, пап? Нужно ли вообще это всё? -- Юра был грустен. -- Мне бы куда-нибудь в тайгу податься, жить там, промышлять охотой, приносить в дом мясо, есть, спать, просыпаться с первыми лучами солнца.
      -- Жить там? Почему-то людям кажется, что жизнь где-то тамнепременно лучше, чем здесь.
      -- Я не сказал, что лучше. Я сказал, по-другому.
      -- Ты полагаешь, что жить жизнью таёжного охотника так просто? -- спросил отец.
      -- Физически, конечно труднее, а в остальном...
      -- И ты мог бы жить животной жизнью? -- перебил отец.
      -- А разве мы не животную жизнь ведём? Разве наши одежды делают нас людьми? Мы так же жрём и срём, как первобытные люди... Я вот что вдруг понял: они -- дикари то есть -- жили и живут трудно, очень трудно, всегда трудно. Ни о каких удобствах нет речи. Жизнь их -- непрерывная борьба за существование. Всё так. Но им легче, чем нам, ведь у них же нет никаких "высоких" целей -- только жить. А мы мечтаем о свободном времени, об отдыхе, о развлечениях. Мы боремся не столько за жизнь, сколько за всякие блага, мыслимые и немыслимые. Это величайший самообман. Мы путаем глубинную суть жизни с этими благами, подменяем одно другим. Но если мне не нужны эти блага? Я не нуждаюсь ни в каких казино, ресторанах, огромных суммах денег. Мне нужно время, чтобы сидеть на природе и дышать свежим воздухом. Мне нужно время, чтобы сочинять. Мне нужно время, чтобы заниматься любовью. Да, хочется, чтобы вокруг всё было красиво, изыскано, может быть, даже шикарно. Но разве шикарный отель более великолепен, чем вершины Алтая? Они тоже шикарны, но по-другому. Неужели следует продавать всю свою жизнь за деньги, чтобы однажды -- когда-нибудь потом! -- можно было потратить эти деньги на дорогой отель? Разве ты не согласен, что это нелепость? Ты только вникни в это: зарабатывать "на жизнь". Но где же сама жизнь? В зарабатывании? Я не понимаю такого расклада, отказываюсь понимать. Жизнь должна быть качественной ежесекундно. И если процесс зарабатывания превращается в смысл жизни, то уж прости меня, но жить тогда не стоит вообще...
      -- В чём-то ты прав, Юрка, конечно, прав. Но ты пока ещё остаёшься максималистом. Я понимаю, что за этим скрывается.
      -- Что?
      -- Твоя работа. Она сковала тебя, отняла возможность жить в своё удовольствие. Студенческие годы -- пора сладкого безделья. К сожалению, эта пора нас сильно развращает. Как ты понимаешь, я тоже прошёл через всё это. И вот я перед тобой, и я уверен в том, что ты справишься с хандрой.
      -- Это не хандра.
      -- А что?
      -- Я не хочу быть клерком, мне не нравится составлять конъюнктурные листы, готовить контракты. -- Юра состроил кислую гримасу. -- Я никогда не полюблю этого. Нельзя любить ложь.
      -- Ты считаешь, что твоя нынешняя работа -- ложь?
      -- Воплощение лжи, её олицетворение... Очень много серьёзности на лицах, слов, жестов. Чересчур много игры в важность. Любая торговая сделка -- ерунда по сути своей. Но посмотри, сколько значимости на рожах бизнесменов! Бизнес... Слово-то какое... Правильнее сказать "узаконенный обман". После политиков первые обманщики -- люди торговли.
      -- Может быть, дёрнем с тобой по коньячку? -- Николай Петрович сходил к шкафу и вернулся с тёмно-зелёной пузатой бутылкой. -- Ты говоришь, что не любишь конторскую работу. Но ведь ты учился именно ради такой работы.
      -- Я был глуп. Я не видел дальше собственного носа.
      -- Слова не мальчика, но мужа. Это честно, -- отец дзынькнул бокалом о бокал.
      -- Я спутал состояние жизни с состоянием обеспеченности. Я не хотел, чтобы что-то менялось, мне нравилось скользить по накатанной лыжне: уют, квартира, деньги... Мне не хотелось, чтобы что-то изменилось. Я и сейчас не способен ничего поменять.
      -- А чего бы ты хотел?
      -- Наблюдать.
      -- Наблюдать? За кем?
      -- За всеми. Смотреть на людей, выхватывать из толпы их походку, лица, вылепливать их характеры, исходя из их поведения, и складывать из этого истории, -- глаза Юры загорелись.
      -- Ты всё ещё пишешь иногда? -- спросил Николай Петрович.
      -- Пишу, -- кивнул он, -- творю мой собственный мир. И там, в этом никому невидимом мире, я свободен от всего.
      -- Послушай, Юр, -- отец подался вперёд и задумался, -- я должен попросить у тебя прощения. Возможно, я сильно виноват перед тобой.
      -- То есть? -- удивился Юра.
      -- Я никогда не спрашивал у тебя, что ты пишешь, -- Николай Петрович посмотрел сыну в глаза, -- и никогда не просил почитать. Мне всегда думалось, что это просто блажь. Знаешь, многие ведь пописывают стишки... Но тебе уже двадцать два, а "блажь" не проходит. Похоже, я ошибался. Родители часто ошибаются, исходя из собственных установок на то, как должна складываться жизнь их детей. Возможно, ты делаешь нечто серьёзное. Как бы там ни было... Не прекращай своего сочинительства... И дай мне сегодня что-нибудь прочесть...
      Это был их последний разговор.
      Ночью Николай Петрович умер. Скончался, не позвав на помощь и не попрощавшись. Около включённой настольной лампы лежала стопка листков, которые Юра дал отцу накануне.
      На похоронах плаксиво играл оркестр. Пахло землёй, и откуда-то из-за спины Юрия доносился оглушительно неуместный запах одеколона. Всё было как-то ненатурально, словно на театральной сцене с условными декорациями.
      Через несколько дней Юрий внезапно осознал весь ужас произошедшей в его жизни перемены. Все проблемы, лежавшие прежде на отцовских плечах и существовавшие для Юрия в каких-то неосязаемых формах, приобрели отныне вес, стали плотными, тяжеловесными, реальными. Рухнула стена, принимавшая на себя все удары и ограждавшая Юрия от возможных невзгод. Даже живя в интернате, Юрий считал себя под отцовской защитой, хотя Николай Петрович находился в другой стране. Юрке казалось, что стоило позвать его, отец бросил бы работу и примчался к нему, чтобы выручить из беды.
      Теперь мир внезапно расширился, окрасился в новые цвета, приобрёл незнакомые формы, обнажил множество неведомых дотоле острых углов, распахнул чёрные пасти опасных закоулков. И это не доставляло Юрию радости. К своему ужасу он понял внезапно, что означали слова "домашний ребёнок", некогда имевшие абстрактный смысл. Теперь эти слова указательным перстом упирались прямо ему в лицо.
      -- Эх, папа, папа, -- повторял Юра каждый вечер, сидя за столом и тупо глядя в стену перед собой.
 

* * *

 
      Новогодний праздник на работе не развеял растерянности, опутавшей Юрия. Сослуживцы смеялись и пили шампанское, но Полётову было грустно. Грусть затопила всё вокруг, все углы, все шкафы, все выдвижные ящики. Грусть переливалась через подоконники наружу и заполняла даже улицы.
      -- Старик, встряхнись, -- дружески подтолкнул Виталий его в спину, -- жизнь продолжается. Ты должен взять себя в руки.
      -- У меня маленькие руки, я не умещаюсь в них, -- усмехнулся Юра.
      -- Ты уже шутишь? Вот и здорово! Давай выпьем! С наступающим тебя!
      Из шумной толпы появилась молодая женщина, чем-то напоминавшая мартышку.
      -- Полётов, давай станцуем?
      -- Давай.
      Он держал её за кисти рук, а она норовила прижаться к нему животом.
      -- Слушай, Полётов, кончай киснуть. Мужик ты или не мужик? -- проговорила она, улыбаясь огромным ртом.
      -- Я не кисну, Люсь, я уже давно раскис.
      -- Вот и зря. Отца ты не вернёшь. Зато настроение твоё делает ему хуже, -- сказала Люся.
      -- Хуже? Кому? -- не понял Юра.
      -- Твоему отцу. Умершие не любят, чтобы по ним лили слёзы. Наши слёзы не позволяют им уйти в лучший мир, -- она громко чмокнул Юрия в губы.
      -- Откуда ты знаешь?
      -- Я эзотерик, -- голосом заговорщика ответила Люся.
      -- О, -- он понимающе закивал и снова погрустнел.
      -- Прекрати вянуть, Полётов! -- Люся потрепала его за подбородок. -- Ещё раз спрашиваю тебя, мужик ты или нет?
      -- Допустим, мужик.
      -- Тогда пошли.
      -- Куда?
      -- В мой кабинет, -- она имела в виду кабинет секретаря, где находилось её рабочее место.
      Она быстрым шагом провела Юру по коридору и спустилась по лестнице. Внизу тоже гуляли, но чуть тише, чем на втором этаже. Юра послушно прошёл за женщиной в комнату, тупо глядя ей в затылок.
      -- Ну вот, -- она повернулась.
      Запах вина и накрашенных губ проник Юрию в ноздри. Дымчатые глаза влажно всматривались в его лицо, молча призывая к действию.
      -- Милая обезьянка, -- проговорил он одними губами.
      Она не поняла, но в ответ приподнялась лёгким толчком стройных ног и уселась на краешек канцелярского стола, сдвинув ягодицами стопку бумаг. Над головой рассыпались пляшущие перестуки множества каблуков -- народ веселился этажом выше.
      Люся потянула Юрия на себя, высвободив руки и мокро припала к его рту, что-то мыча. Пьяное женское дыхание ударило Юрия, затопило его. Её лицо заслонило пятна вечерних фонарей на стене, качнулось вверх, облизало горячим языком его щёки, засыпало густыми волосами. Люся дважды дёрнулась, что-то делая руками, и он почувствовал её пальцы на своих брюках. Краем глаза он различил её голые бёдра, поднятую юбку.
      -- Какой у них там галдёж наверху, правда? -- прошептала она. -- Правильно, что мы сбежали сюда... Ну же, давай, ты ведь готов...
      Юрий увидел мутное длинное очертание, протянувшееся от разнузданных штанов к белой полоске кружев между разведёнными женскими ногами, и подумал, что такое бельё женщина никогда не наденет без умысла. Юрий прислонился тяжёлым лбом к её голове. Одной рукой она оттянула кромку своего тонкого белья, другой властно подвела к себе надутую мужскую трубу. Юрий подался бёдрами вперёд, и в лицо ему ударил громкий томный вздох, почти вскрик.
      Прорвавшейся наружу страсти вторил из-за стены дружный смех.
      -- Только бы не вошли, сволочи, -- проговорила сквозь зубы Люся.
      В ту же секунду вертикальная полоска света, падавшая сквозь щель приоткрытой двери, расширилась, проявив нелепые синие цветы на обоях, и чья-то тень застыла в жёлтой проекции двери на стене.
      -- Володя! -- почти взвизгнула Люся, увидев своего мужа за спиной у Юрия.
      Юра не успел оглянуться, как его развернули, вырвав из мягких глубин...
      Пощёчина продолжала звенеть в воздухе, хотя ощущение чужой руки на щеке давно исчезло. На сердце не было ни обиды, ни досады. Юрий взглянул на расстёгнутые брюки и удивился, что его инструмент оставался возбуждённым.
      -- Сейчас бы бабу, -- прошептал он. -- Ёлки-палки, как всё это не похоже на мою жизнь. Какое же всё не такое... Хочу в горы... Хочу русалку...

* * *

 
      Зима лютовала, над улицей висел пар. Порывшись в карманах в поисках сигарет, Юра обнаружил лишь пустую пачку и выбросил её. Кто-то тронул его за плечо.
      -- Юра, это ты? Здравствуй! Я тебя не сразу узнала в этой шапке.
      Перед ним стояла, блестя чёрными глазами, Таня Зарубина. Вся в густых мехах, на шее жемчужины в три нити, волосы на непокрытой голове рассыпаны золотом.
      -- Надо же! -- удивился Юрий нежданной встрече, потянулся к девушке и рассеянно, будто не осознавая своих действий, поцеловал ей обе руки. -- Ты зря в такой мороз с непокрытой головой. Да и шею прикрыть надо... Как у тебя дела? Танечка, милая, ты учишься?
      -- На психолога. Скоро заканчиваю... А я замуж вышла... два месяца назад, -- объявила она и почему-то смутилась. -- Мы только что из путешествия вернулись. Из Австралии.
      -- Поздравляю, -- ответил он неуверенно. -- Как-то это странно звучит. Ты замужем. Ты -- чья-то... И кто же он? Впрочем, что мне за дело?
      -- Разве тебе не интересно узнать? -- кокетливо спросила она.
      -- Интересно? Почему меня должен интересовать чужой муж? -- и тут на него нахлынула тяжёлая волна необъяснимой ревности. -- Ну так кто же он, этот счастливчик?
      -- Значит, всё-таки счастливчик? Признаёшься? -- приблизила Таня своё лицо к Юрию и легонько ткнула ему в грудь указательным пальцем. -- Завидуешь? Между прочим, ты с ним знаком.
      -- Я твоих друзей не знаю.
      -- Ты помнишь тот вечер у Петруши? Ну, когда к тебе пристал парень из-за меня?
      Юра ждал продолжения, ощущая нарастающее с каждой секундой беспокойство.
      -- Ещё бы не помнить! Не может быть, чтобы этот долговязый в зелёном пиджаке. Его, кажется Олегом зовут?
      -- Почему ты злишься? -- обиделась она, и он понял по её интонации, что личность мужа установлена правильно. -- Да, я вышла замуж за Олега Морозова.
      -- Я не злюсь. Мне-то что? Твой Олег-то хоть пиджак свой отмыл от крови в тот вечер? -- Юра злобно оскалился. -- А то у него нос-то протёк основательно.
      -- Я и не обижаюсь. Пусть у него нос был разбит. Я ведь хотела, чтобы кто-нибудь ему по физиономии съездил. На самом деле хотела. Слишком уж он заносчивый был, высокомерный, очень много о себе воображал. Ему следовало навалять, согласись. Но я не знала, как это устроить. А тут, понимаешь, такая удобная ситуация. Только ты не подумай, что я тебя использовала, нет. То есть я, конечно, воспользовалась твоими услугами, это верно, чего уж тут отрицать. Но ведь ты не по моей просьбе отлупил его, ведь так? Ты его за наглость, да?
      -- Ну, знаешь, я всякое видывал, но это... -- Юрий растерянно повёл руками. -- Всё-таки твой будущий муж. Ведь вы уже решили всё тогда? Конечно! Как же иначе! Ну ты, Танечка, выдала номер!
      -- Юр, ты не подумай, что он на самом деле плохой, нет, вовсе нет. Он ведь милый очень в действительности, умный, способный. Он в этом году институт закончил, попал работать в МИД.
      -- Папочка пристроил? -- Юрий вдруг угас и вяло махнул рукой. -- Да мне-то что? МИД, свадьба... Ты два месяца назад счастье обрела, а я потерял единственного близкого мне человека. Папа умер. У меня больше никого нет.
      -- Ой! Прости... Как же так? Неужели Николай Петрович...
      -- Перед самым Новым Годом. Славный праздничек получился... Да что там... Этого не понять. Я и сам ничего не понимаю, всегда считал себя стойким, крепким, всезнающим, а оказался слабаком сопливым. Ничего-то мои кулаки не стоят в действительности. Что мне от них пользы?.. Подумаешь, разбитый нос твоего Олега, -- Юрий замолчал, его глаза затуманились. -- Знаешь, мы ведь с тобой на самом деле люди-то чужие, в детстве резвились на даче вместе да в компании разок гуляли... Я не могу признаться никому из друзей, а тебе скажу. Тебе -- постороннему человеку. Грош мне цена! Не удержусь теперь я, когда батя ушёл. Плохо мне. Тошно. Ничего не могу поделать. Сдохнуть хочется. Оглядываюсь и ничего не понимаю вокруг. Как же так? Что это за жизнь такая? Ради чего? Был бы пистолет...
      -- Что ты говоришь такое? Я не верю тебе, -- взволнованно заговорила она, положив руку ему на губы. -- Нельзя так думать.
      -- Разве?
      -- Ты же сильный. Надо держаться.
      -- Это пустые слова. Ты сможешь ли удержаться, когда под тобой всё рухнет разом? Все этажи, сколько бы их ни было внизу! Откуда тебе знать? У тебя всё хорошо, муж вон появился, высокий, блондинистый, в МИДе пристроился... У меня тоже всё было так, надёжно. Но теперь... Во что верить, когда само качество и смысл жизни меняются, а то и вовсе исчезают?
      -- Это не так, Юрочка, жизнь остаётся жизнью, -- Таня прильнула к нему в порыве сочувствия.
      -- Вот, вот, Танюша. Жизнь остаётся жизнью. Таким же бессмысленным существованием, каким была прежде. Я согласен, что ничто не изменилось. Просто на одного-двух или на сотню человек вдруг сделалось меньше. И нигде не остались звучать их живые слова, нигде не сияют их живые улыбки. Только красивые безжизненные фотографии.
      -- Нет, нет и нет! Всё займёт свои места, жизнь возьмёт своё.
      -- Возьмёт? Да, да, возьмёт и уложит в ящик... О чём ты говоришь, Танечка?
      -- У тебя появится женщина, милая, хорошая, страстная, и она вселит в тебя уверенность. Я точно это знаю! -- воскликнула Таня с жаром.
      -- Женщина? Какая женщина?.. Да ведь и ты женщина, Таня! Помоги мне! Хочешь помочь мне? Я гибну. Никаких сил не осталось. Даже не предполагал, что могу так раскиснуть. Плакать хочу.
      -- Что я могу сделать для тебя, Юрочка? -- она с готовностью положила свои ладони ему на руку.
      -- Ты права, мне нужна женщина. И ты повстречалась мне сегодня не случайно, я это сейчас ясно понял. В тебе таится живительная сила какая-то. Не отказывай мне, пожалуйста.
      Она отняла руки.
      -- Да ты что? Ты шутишь? Как я могу? Я ведь едва из загса вышла. Да и вообще... Странно это, Юрик...
      -- Ты же улыбалась мне, когда подошла. Ты только что говорила о вере в жизнь, чёрт возьми. Ты только что сама говорила о женщине. Ты... Как же ты можешь отказать мне?
      Он цепко схватил её за локоть и потащил за собой. Таня упиралась, но всё же двигалась за ним мелкими шажками. Понизив голос до возмущённого шёпота, чтобы не привлекать постороннего внимания, она продолжала отказываться во всевозможных выражениях, но передвигала ноги следом за Юрием, скользя то и дело каблуками по гранитному полу метро. И вдруг она крикнула громко:
      -- Хватит! Ладно, -- и тут же едва слышно продолжила, -- ладно, я пойду с тобой. Но ты должен понять, что это из... Не подумай, что я... Я ведь вообще до Олега, то есть до свадьбы, то есть... Одним словом... Я тебе просто товарищ, друг, хоть и женщина... Ты понимаешь меня?
      А через пятнадцать минут она уже лежала на спине поперёк широкой кровати посреди мрачной комнаты, придавленная его голыми животом и бёдрами и вбиваемая сильными движениями в мятую перину. Горячие капли пота падали ей на щёки с его склонённого лица. Между расставленных ног безумствовал скользкий бес, выворачивая её наизнанку.
      -- Что я делаю? Что я делаю? -- повторяла она. -- Как я могу? Как я могу?
      Первая атака прошла быстро, и Юра, не теряя бдительности, несмотря на своё разбитое состояние, вырвался из женских недр за пару секунд до того, как из него хлынула белая лава. Он опустил голову и впился зубами Тане в шею, не больно, но сильно. Наверное, так кусают влюблённые вампиры, промелькнуло у неё в голове. Она шевельнулась под ним и почувствовала, как по её животу перекатился его тяжёлый орган, не потерявший своей упругости.
      -- Ты как? -- проговорила она, не зная, что ещё спросить.
      -- А ты? -- отозвался Юра и рукой подвёл себя к краю её бездны.
      -- Сколько времени? -- спросила она, сама не понимая смысла заданного вопроса; ей просто хотелось спросить, спросить о чём угодно.
      -- Времени? Уже тысячи лет позади...
      Он провёл тыльной стороной ладони у неё между ног, и опять вошёл в неё.
      Повинуясь властным движениям его рук, она перевернулась на живот и увидела перед собой большое зеркало в массивной деревянной раме. В пыльном старинном стекле мутно отражалось измученное наслаждением лицо, её блестящие чёрные глаза, раскрывшийся рот. Обрушившийся на пол ночной светильник испуганно подмигивал единственной неразбившейся из трёх ламп и бесцеремонно выхватывал из темноты голые плечи, вытянутые руки, полушария девичьих грудей. При каждой вспышке Таня видела за своей золотистой головой запрокинутое лицо Юрия, мокрое от слёз.
      -- Не плачь, всё образуется, -- пыталась шептать она, но пробудившаяся в ней страсть душила все её слова беспрерывными вздохами.
      Перед Юрием выгибалась нежная спина, из-под сияющей копны растрепавшихся волос струился желобок с мраморной резьбой позвонков, обрываясь возле двух мягких ямочек перед упругими сферами ягодиц. Крепкие мышцы длинных ног растянулись в стороны, дозволяя мужским пальцам ласково буравить топкую плоть, скрытую густой тенью.
      Таня видела в пыльном зазеркалье, как в её чёрных глазах пульсировало время, то растягиваясь в вечность, то сжимаясь тугой пружиной до неуловимого мгновения. Тёмное пространство комнаты билось над головой крыльями пойманной дикой птицы, вырывалось, то поднимая руки и ноги любовников к потолку, то швыряя бесформенным комом глины на самое дно гигантской кровати. Комната шумно колыхалась, раздвигала резиновые стены до невидимого горизонта и сжималась обратно, оглушительно и кроваво стучась в самый висок. Таня слышала, как дышало у неё внутри чужое тело, длинное и объёмное, полное обезумевшей жизни, налитое жидким чугуном, облепленное прожилками, жаждущее любви и молящее о ней.
      Юра рванулся назад и оставил после себя гудящую пустоту.
      -- Теперь уж хватит, -- выпалила она сдавленным голосом. -- Я должна уйти. Я больше не могу. Мне больше нельзя.
      В дверях, когда она уже оделась, он вдруг с новой энергией заглотил ртом её губы, свалил с ног и овладел ею прямо в одежде, разметав по паркету густой мех шубы.
      Затем, когда всё закончилось, он сказал:
      -- Спасибо тебе. Иди.
      -- Ты забрызгал подкладку шубы, -- ответила она. -- Что я теперь скажу?
      -- Прости, -- оборвал он её мягким поцелуем, -- прости.
      В тот вечер Олег устроил ей сцену ревности, обнаружив перед сном на её теле следы поцелуев. Он метался по комнате, несколько раз шмякнулся головой о стену, покрытую персидским ковром, пинал ногами заваленное цветными подушками кресло.
      -- Я верил тебе! Я боготворил тебя! А ты оказалась просто сучкой! До омерзения красивой сучкой! Какой же я болван! -- Он несколько раз подходил к ней, замахиваясь кулаком, но не мог ударить её, чувствуя, что вся его огромная сила улетучивалась, когда он встречался с открытым взглядом жены. -- Как же я мог поверить тебе? Я ждал столько времени, я терпел, не трогал тебя до свадьбы... А ты теперь... Оказывается, тебя нужно было лишь откупорить, как бутылку, чтобы ты сразу пошла по рукам. Какой же я идиот! И какая же ты мразь, Танька!
      -- Перестань кричать, -- понуро отозвалась она. -- Я не могу объяснить тебе ничего. Если сможешь перетерпеть, то перетерпи.
      -- Но как ты могла? -- он уже в который раз повторял один и тот же вопрос.
      -- Я не могла. Это была не я, Олежек. Но ты не поймёшь. Я сама не понимаю.
      -- Ты его любишь? Кто он такой? Ради какой такой твари ты раздвинула ноги? Боже! Я не могу поверить! Какой-то вонючий самец был внутри тебя. Какой-то... Кто он? Откуда он взялся? Отвечай мне, дрянь, как это могло произойти? Я должен знать!
      -- Не сейчас, Олег, не сейчас. Поверь, мне очень плохо...
      И в ту же секунду она вдруг усомнилась в своих словах: было ли ей плохо в действительности? Пожалуй, нет. Плохо было только из-за крика, поднятого Олегом. Плохо было из-за Олега. Всё остальное заставляло её чувствовать себя на удивление хорошо. Она торопливо перелистала в памяти всё случившееся и поняла, что ей захотелось пойти к Юрию. Пойти прямо сейчас, махнув рукой на свою молодую семью -- пусть всё разрушится, как песочный замок под накатившей морской волной.
      Олег продолжал шуметь, когда она поднялась с кровати и начала одеваться.
      -- Ты куда? Проветриться захотелось? Пойди, пойди проветрись. А когда возвратишься, ты расскажешь мне всё в подробностях. Я хочу знать обо всём: как это было, сколько это продолжалось, что ты думала в тот момент... Я должен знать всё, иначе я свихнусь. Ты понимаешь меня? -- Олег выглянул в коридор, держась обеими руками за всклокоченную белобрысую голову, но Татьяна уже ушла.
      Дверь в квартиру Юрия оказалась не заперта. Таня прошла внутрь и остановилась. Юра сидел за письменным столом и шевелил пальцами рук, словно нащупывая что-то в воздухе. Его голова была наклонена, глаза прикрыты. Перед ним бледно светился экран монитора.
      Поначалу Таня испугалась, решив, что он тронулся умом, затем услышала его шёпот:
      -- Как же это... Лепестковые... Как лепесток... Снегопад лепестковый...