В углу были свалены уцелевшие в пожаре вещи, остатки мебели и обгорелые куклы-марионетки. Отдельно на бронзовом ящике лежала кукла Буратино, пострадавшая меньше других. Из-под полосатого колпачка выбивалась челка из стружек. Дерзкий нос был вымазан в саже.

Скрипнула дверь, и в подвал вбежала Элиза, озябшая, мокрая от весеннего ливня. Как расшалившаяся девчонка, она с разбегу бросилась на шею к Гурехину, едва не сбив с ног, радостно и беспорядочно целуя в губы и нос. Пуховый платок скатился с ее плеч, Ксаверий поднял платок и осторожно укутал ее плечи. Затем осторожными голубиными движениями выпил с ее губ дождевые капли, словно опасаясь их молодого жара. Он и вправду боялся ее наивной веры в его силы и ее порывистой и безоглядной любви под пристальным взглядом «всевидящего ока». Всякий раз Ксаверий изобретательно избавлялся от опеки Нихиля, на этот раз он оставил усыпленного соглядатая в старинной библиотеке. Подстроившись к ритму его дыхания, Гурехин погрузил его в глубокий сон.

– У нас опять мало времени… – покачал головой Ксаверий. – Эти несколько минут вдвоем с тобой всякий раз висят на волоске. Давай где-нибудь укроемся. – Он оглядел подвал, выискивая хоть какого-то подобия скамьи, но ничего не нашел, кроме большого бронзового сундука.

Не размыкая объятий, они сели на бронзовую крышку. Ксаверий машинально потрогал бирку, пристегнутую к ручке сундука. На плотном картоне синела печать Имперской канцелярии: орел, держащий в когтях свастику. Дата на печати была свежая: 20 апреля 1945 года. На бирке с инвентарным номером аккуратный немецкий интендант вывел острым «готическим» почерком: «Имущество рейхсканцелярии». Отдельно значилась пометка: «33».

– Откуда здесь этот ящик, Элиза?

– Его забыли гитлеровцы, – девушка вспыхнула и отвела глаза. – Как ты думаешь, что там может быть?

– Оружие, золото, документы… – пожал плечами Ксаверий. – Мы можем это узнать.

– Но ведь ящик заперт!

– Это всего лишь кодовый замок, хотя и довольно сложный, – он коснулся маленьких бронзовых колес. – Тут четыре ротора. Каждый из них отвечает за разряд кодирования ключевого кода. На одном роторе – цифры и буквы, на другом – буквы, на третьем буквы и астрологические значки, на четвертом – буквы и символы. Набор букв и символов на каждом роторе намного превышает обычный цифровой код, и для того, кто не знаком с этой системой, будет сложно восстановить исходную последовательность.

– Ты можешь подобрать код? – с сомнением спросила Элиза.

– Пока не знаю, но думаю, что справлюсь, если учесть, что здесь надо перебрать число комбинаций эдак около… сотни! Нужен всего-то эликсир молодости или хотя бы напиток бессмертия, – улыбнулся Ксаверий.

– Я думала, ты врач или химик…

– И да и нет, Элиза. Я изучал астрологию и медицину, алхимические трактаты, написанные на латыни, санскрите, и даже египетскими иероглифами. Я знаком с тайнописью кириллицы и числовым алфавитом каббалы, знаю арканы Таро и нумерологию Пифагора. Если этот код составлен по знакомой мне системе, то, поработав с ним минуту-другую, я смогу сказать, какое из тайных обществ приложило к нему руку, – Ксаверий повернул бронзовое колесо с буквой и подобрал к нему следующее с цифрой. Затем добавил астрологический знак и на последнем четвертом роторе нашел картинку, потом вновь набрал букву и повернул следующий ротор, прислушиваясь к звуку, и если звук ему не нравился, то он менял комбинацию чисел и знаков.

– Смотри, если различные символы кодового замка перевести сначала в цифры, а затем цифры – в буквы алфавита, а их прочитать как карты Таро, то получаются четыре карты: Звезда, Луна, Солнце и Воскресение Мертвых. По преданию, именно эти четыре аркана открывают дату Апокалипсиса.

Замок скрипнул, где-то внутри бронзового ящика совместились выемки, сцепились зубцы и смазанные маслом цапфы ушли вовнутрь замка.

– Вот видишь, я не ошибся, – улыбнулся Ксаверий, – этот шифр оставил нам мудрец в надежде, что далекий собрат по разуму подберет к нему ключ. А теперь т-с-с…

Ксаверий заговорщицки приложил палец к губам и решительно приподнял тяжелую бронзовую крышку.

Внутри под слоем стекловаты лежал дощатый ковчег, похожий на ящик от патронов. В нем, как в матрешке, помещалась большая резная шкатулка из вишневого дерева.

Ксаверий осторожно открыл футляр и достал продолговатый предмет, обернутый алым шелком. Элиза развернула шелк и вскрикнула, едва не уколов ладонь.

– Это Копье Судьбы из музея в Хофбурге, – прошептала она.

Ксаверий с сомнением разглядывал темное от времени копье. Его середину прикрывал серебряный футляр, повторяющий форму копья. Острие было настолько тонким, что кончик копья исчезал в воздухе.

– Отец говорил, что обладающий им не проиграет ни одной битвы и станет властелином мира!

– Нет, Элиза, ни один священный предмет не имеет собственной магической силы, этой силой их наделяют люди. Маленькие, слабые люди, которые вершат свои победы на поле великих битв.

Ксаверий опустил крышку бронзового ящика и установил колеса в первоначальное положение, удивляясь простоте найденного им шифра.

Наверху за окнами подвала что-то прошелестело, и Элиза торопливо укрыла копье складками шали. Ксаверий тревожно огляделся.

– Элиза! Копье нужно где-то спрятать, – Ксаверий с тревогой оглядел осыпавшиеся стены подвала. – Гитлеровцы обязательно вернутся в этот подвал, да и не только гитлеровцы…

– Давай спрячем его в Райском саду… – заторопилась Элиза, – только скорее! – она показала на дверь подземелья.

Узкая, витая лестница уводила вниз в катакомбы под замком. Элиза шла впереди. Держа в руке копье, она вела Ксаверия по мрачному подземному кладбищу с рядами старинных надгробий, пока не остановилась в округлом зале с высоким сводом. Помещение было вырублено, точнее выплавлено в гранитной породе, из которой был сложен холм. Чиркнув огнивом, Элиза один за другим зажгла факелы, закрепленные вдоль стен.

– Где мы? – спросил Ксаверий.

– Мы стоим под сгоревшей лабораторией, – Элиза осветила обломки стропил и обрушившуюся лестницу: – До пожара отец спускался сюда через люк в остывшем камине.

– Твой отец в одиночку вырубил такое укрытие в скалах или договорился с гномами? – спросил Ксаверий, оглядывая высокий купол.

– Отец знал, как из обыкновенной воды приготовить универсальную. При помощи струи такой воды можно растворять камни и прокладывать тоннели в горных пластах. Его слова понимали даже камни, не говоря уже о растениях и животных. Посмотри, это здесь…

Элиза осветила факелом бронзовую крышку, похожую на гигантскую старинную монету, упавшую в этот подвал в незапамятные времена.

– Вход в тартарары? – пошутил Ксаверий, разглядывая люк.

– Сейчас ты все узнаешь, – Элиза закрепила факел на стене, потом нажала на неприметный камень в стене и легко сдвинула люк.

Она первая спустились в округлый лаз. Узкая металлическая лесенка напоминала спуск в корабельный трюм – едва они сошли с лестницы, люк над их головами плавно закрылся.

Они уходили все глубже в земные недра. Элиза поочередно отпирала замки на кованых дверях и герметичных переборках внутри странного подземного чертога. Внезапно им в лицо подул легкий упругий ветер. Теплая волна несла шелест листьев и аромат цветов. Еще шаг, и они очутились в пышном саду, освещенном мягким, точно утренним светом.

– Сады внутри горы? Цветущий Тартар? – спросил потрясенный Ксаверий. – Как в сказке: чтобы попасть сюда, надо нырнуть в колодец или пройти сквозь каминную трубу?

– Да, так написано в старинных книгах.

– Но почему это чудо спрятано под землей? Разве под солнцем мало места?

– Отец спрятал этот кусочек рая под землю, чтобы сберечь его. Он говорил, что точно такие же сады еще существуют в Тибете, на полюсах, под полярными шапками и даже на дне Атлантики.

В воздухе кружили бабочки. Птицы доверчиво опускались на плечи Ксаверия. В хрустальном ручье плескались рыбы. Ксаверий опустил руку, и рыбы тотчас же окружили его ладонь.

Они дошли до живописного водопада. Вода широкой, прозрачной струей падала в озерцо с серебристыми лилиями у берега. Над озером, на невысоком холме, стояла хрустальная башенка, похожая на ледяную рождественскую часовню, из-под нее выбивался родник. Его светлые струи сплетались в тихих, нешумливых водопадах и вновь разбегались по саду, как артерии и вены, словно хрустальная часовенка была сердцем подземного сада.

Внутри часовни, на возвышении, похожем на широкую наковальню, лежал округлый кристалл. В его туманной сердцевине рождался пульсирующий свет.

Элиза взяла кристалл в руки. Поверхность шара была покрыта сверкающей подрагивающей росой, как кожа живого существа.

– Камень Прави насыщает воду силами жизни, – сказала она, – и человек, испивший живой воды, уже не нуждается в грубой пище и не стареет пятьдесят лет. Я помню, как моя мама пела мне, там… в России: Пьем же ту воду, она от Сварога к нам жизнью течет. Пьем ее, как источник жизни на Божьей на земле…

– Так ты русская?

– Да… В той жизни меня звали Василиса, – девушка задумалась, глядя на кристалл, – мы жили в волшебном лесу на берегу холодного озера.

– Кто вы?

– Мы берегини от века Троянова.

– Век Троянов – это время Троянской войны? – неуверенно спросил Ксаверий. – Впрочем ничего невозможного в этом нет. Троянцы и славяне были близкими по крови народами. В те времена все население Эллады было белокурым и голубоглазым. К тому же древняя Троя хранила великое сокровище – Копье Энея. Тысячелетиями оно вершило судьбы Белых Народов, пока этот первый дар Богов не растаял среди смешений и утрат, и вот Копье вернулось к своему истоку, в руки Белых Дев, берегинь! Великий круг истории завершен?

Элиза завернула копье в алый, исписанный рунами шелк и спрятала в часовенке, под куполом из цветного стекла.

– Ксаверий, давай останемся здесь, – Элиза с надеждой заглянула в его глаза. – В этом саду не бывает осени, здесь нет старости и забот. Здесь все дышит теплом и любовью. Нам двоим хватит света, воздуха и воды.

– Нет, милая, – с горечью прошептал Ксаверий, – больше всего на свете я хотел бы быть с тобою, но не здесь, в золотом яйце, а в большом солнечном мире.

– Тот мир так же конечен, как и этот. И даже солнце тоже когда-нибудь погаснет. Этот сад – зерно жизни и духа. Отсюда мы можем уходить в звездные странствия по Млечному Пути – Тропе Трояновой. Я помню, как мы с мамой странствовали по звездным теремам.

– Но это невозможно…

– Возможно! Наши тела оставались на земле в тонком, едва различимом сне. Я помню, как мама укладывала меня осенью в дупле старого дерева… И как будила весной с первыми лучами жаркого солнца, когда на озеро возвращались стаи белых птиц…

Элиза поднесла к губам Ксаверия сложенные ковшом ладони, полные искрящейся воды.

– Пьем же ту воду, она от Сварога к нам жизнью течет. Пьем ее, как источник жизни на Божьей на земле… – пропела девушка.

Благоговейно склонившись, Ксаверий выпил воду жизни, чувствуя как возвращается в тело, вымороженное варандейскими морозами, ограбленное лагерем и долгим голодом, молодая, яростная сила. Но он все еще медлил, боясь поверить этой переменчивой волне.

– Пусть омоет нас вода живая, Звездное Слово, немеркнущий свет… – прошептала Элиза.

Она сняла с головы траурную ленту и выпустила на волю мерцающий водопад золотистых волос, и Ксаверий прикрыл внезапно ослепшие глаза. Послышался шорох скатившегося в траву платья и ласковый плеск…

– Иди ко мне, – позвала Элиза чужим, внезапно охрипшим голосом, и он слепо шагнул на голос, и, словно взломанный солнцем зимний торос, обрушилась и растаяла ледяная плотина в его сердце. Когда немного отхлынуло и погасло мгновение их доверчивой и безоглядной близости, они снова смогли дышать и говорить, Ксаверий прошептал:

– Элиза… Я всегда знал, что это не для меня… Думал так и умру, сойду в могилу ни разу не полюбив, и вдруг ты! Ты подарила мне жизнь… Но даже эти слова – ложь. Слово изреченное есть ложь! Я буду молчать и молча любить Тебя!

– Слово изреченное есть Логос, – тихо поправила его Элиза.

Они забыли о времени, и лишь сиреневый сумрак в волшебном саду напомнил им, что на земле должно быть уже вечер.

– Пора, Элиза! Нас ищут, – горестно напомнил Ксаверий.

Они оделись, стыдясь своей торопливости в этом волшебном саду.

На обратном пути Ксаверий, ловко подтянувшись, выпрыгнул из люка и наклонился, чтобы помочь Элизе, но вместо этого вдруг резко пошатнулся и неловко взмахнул рукой, словно прогоняя назойливую муху, но муха не желала улетать. В височную ямку уперся короткий ствол.

– Но-но, не дергаться, – на него, издевательски скалясь, смотрел Нихиль.

Внутри тоннеля мелькнуло испуганное лицо Элизы.

– Элиза, закрой люк! – успел крикнуть Ксаверий, но девушка решительно покачала головой.

– Милые мои, – с сытой хитрецой облизнулся Нихиль, точно кот, отведавший сметаны, – голубки сизые, занавески надо закрывать, когда милуетесь!

С запоздалым раскаяньем Ксаверий понял, что недооценил своего соглядатая. Прячась за окнами подвала, Нихиль выследил их спуск в подземелье. Потом, мягко ступая кавказскими сапогами, крался между надгробий. Он видел, как разгоряченные и радостные, они скрылись под крышкой бронзового люка, и остался караулить добычу.

– Ну, девушка, думай: или ты мне все расскажешь и покажешь, или я твоему женишку башку прострелю, – мурлыкал Нихиль, поигрывая маузером.

– Не соглашайся! – простонал Ксаверий.

Не отрывая глаз от лица Нихиля, Элиза кивком пригласила их в люк.

Удерживая Ксаверия на мушке и часто озираясь, Нихиль шел по тропе между деревьев. Короткими пальцами в рыжеватом пуху он успевал трогать налитые румяные яблоки, жадно втягивая запах меда.

– Светло-то как! Пчелки звенят… Вы что сюда электричество провели? – не отрывая дула маузера от лопатки Ксаверия, выспрашивал он у Элизы.

– Это светящиеся бактерии, – спокойно отвечала девушка. – В древности их называли «Солнце подземелий». В Египте их разводили для освещения пирамид. Поэтому на потолках и стенах тоннелей внутри пирамид не находят копоти.

– Разве какие-то букашки могут дать столько света? Ведь здесь вокруг – настоящие джунгли, – недоумевал Нихиль.

– Кристаллы усиливают свет, – ответила Элиза. – Эти растения забыли солнечный год, они цветут и плодоносят одновременно. Им не так важен свет, как любовь, которую дают люди…

– Вот так так… Значит, здесь могут жить люди?

– Этот маленький мир создан подобно нашей планете. Он дышит, живет и рождает живое.

– Так это золотое яичко можно установить и в Каракумах, и на Таймыре? И яблоньки зацветут даже на Марсе?

– Все, что нужно для существования подземного сада, – это плотная оболочка и изоляция от внешнего мира, – добавила Элиза.

– Я не верю в эти россказни, – внезапно насупился Нихиль.

Они дошли до маленькой башни с хрустальной крышей. Внутри, на алтаре из граненого стекла, лежал кусок обыкновенного льда, и вода, омывая лед, по капле стекала в резервуар, дающий начало ручью.

– Русло ручья проложено в форме сердца, омывая сад, он действует как дополнительный генератор силы, – объяснила девушка.

Мельком взглянув на Элизу, Ксаверий понял, что своей пространной экскурсией она пытается отвлечь и усыпить Нихиля, и действительно, едва тот отвернулся, она достала из кармашка платья маленькую золотистую дудочку и зажала ее в руке.

– А что у вас там? – дотошно выспрашивал Нихиль, показывая на кристалл.

– Там лед, простой лед, – с деланым равнодушием ответила Элиза.

– Не темни, девушка, говори все. Что это за камень? Алмаз или аметист? Считаю до трех и спускаю курок, – и Нихиль впился в затылок Ксаверия вороненым клювом маузера.

– Это лед, но… нетающий лед, – обреченно ответила Элиза.

– Ах вот за что ему такие почести! Камень Жизни? – Нихиль склонился над нетающим кристаллом, разглядывая дымчатые капли на его поверхности. – А это, наверное, Вода Воскрешения! – осклабился он. – В НКВД тоже не лаптем щи хлебают. Мы, может быть, тоже алхимические трактаты почитываем…

Он жадно слизнул маслянистые капли с поверхности камня и отер синеватые губы:

– Порядок… Лет пятьдесят бурной молодости мне обеспечено! Теперь я в точности Вечный Жид! А всего-то и надо, что вовремя испить из копытца! Вот что, Ксаверий Максимович! С этого момента я отменяю все ваши передвижения без моего участия.

– Это арест?

– Да, если так можно назвать пребывание в райских кущах, – Нихиль окинул взглядом цветущие азалии, виноград, сбрызнутые алым румянцем яблоки, огуречные лианы и жемчужные лилии в пруду у водопада. – Более того, – продолжил он, – я объявляю этот аквариум собственностью Советского Союза. Объект подлежит эвакуации в качестве репарации за причиненный нацистами ущерб, нанесенный всем народам СССР! Вы, Гурехин, остаетесь здесь и с этой минуты пишите подробную опись и схему объекта для его дальнейшей эвакуации.

– Я сделаю это лишь при одном условии: вы не причините вреда Элизе.

– Даже больше того! – обрадовался Нихиль. – В присутствии этого юного создания мы заключим договор: вы в рекордные сроки демонтируете биосферу и оформляете все в лучшем виде, а я отпускаю вас обоих на все четыре стороны. Так что не отлынивайте, Гурехин, вы кузнец собственного счастья! Молотобоец! – Нихиль попытался надуть тощенький бицепс.

– Так вы обещаете? – всплеснула ладонями Элиза. Казалось, она была готова расцеловать своего палача.

– Слово советского офицера, – козырнул Нихиль.

На самом деле, он не собирался связывать себя никакими клятвами и обещаниями. Его внутренний закон позволял ему давать любую ложную клятву или свидетельство перед двуногими скотами, как бы они ни пыжились, надеясь захомутать его обетами и воззваниями к совести, которой он был лишен в силу чисто биологических причин.

– Но вы не сможете извлечь биосферу, не разрушив замок! – воскликнула Элиза.

– Так или иначе, гражданочка Сандивогиус, мы вынуждены… И без взрыва не обойтись! Сами понимаете, замок Альтайн переходит под протекторат союзников, и если партия прикажет… Возвращайтесь-ка лучше в свои апартаменты и пакуйте чемоданчики, чтобы было, что на первых порах нести в скупку.

Вечером 30 апреля в мезонине замка Альтайн шли торопливые сборы. Приказ о срочной эвакуации застал Женьку врасплох. Поглядывая на золоченые каминные часы, она спешно увязывала ковры, паковала тюки с бельем и коробки со столовым фарфором. Этот хищный инстинкт проснулся в ней внезапно, словно бешенство какое нашло на суровую разведчицу Евгению Шматкову.

– На постелях-то кружево голландское! Жаль в чемодан не влезет, – бормотала она, с треском отрывая ажурные полосы.

– Оставь, Женюра, тебе это кружево, как нашему комдиву метла, – образумливал Женьку Харитон.

– Тогда картину возьму, вот эту со змеюкой, – не унималась Женька, – в хате вместо ковра повешу.

Харитон вслед за Женькой посмотрел на старинную картину: под сенью яблонь и пальм бродили добрые звери и по-человечьи улыбались Харитону. Улыбались румяные яблоки на ветвях и сама Ева. Улыбалось задумчивое, туманное, точно спросонья, лицо Адама.

– Э, куда хватила. Это же рай! – осадил он Женьку.

– Рай-то он рай, да в нем змеюка хозяйничает!

Меж ветвей яблони и впрямь выглядывал черный человек со змеиным туловом и длинным чешуйчатым хвостом.

– Слыхал, как фря немецкая этот замок назвала? – напирала Женька. – Змеиное Логово! То-то и смотрю, что наши командиры эту немку бесстыжую в подвал таскают и носу часами не кажут.

– Про это ты, Женюра, лучше молчи. Это самая что ни на есть военная тайна. Объект тут какой-то у немцев под землей зарыт. «Райский сад» называется. Эвакуировать его будут, в Советскую Россию увезут.

– Ну и пусть себе… А мы с тобою, Тошенька, и так, как в раю. Сады обливные и макового цвета кругом целые поля…

Женька выглянула в окно, любуясь цветочным ковром, расстеленным вдоль ближнего берега Эльбы. Маки алели на закатном солнце, как свежие раны. Ветер сбивал блестящие лепестки и алым вихрем бросал на замок, засыпал траву и стоячую гладь озера. Жаркие атласные лепестки липли к воспаленным от ветра и поцелуев Женькиным губам.

– Вот бы маков набрать, я так по цветам соскучилась.

– Дура ты, Нюрок. Там же поля минированы! Немцы когда войска уводили, мин понатыкали видимо-невидимо. Даром, что маки, – ворчал Харитон.

И он был прав.

Глава 14

Вальпургиева ночь

Словно демон в лесу волхований

Снова вспыхнет мое бытие.

Н. Гумилев

1 мая 1945 г. Замок Альтайн.

На пустоши рядом с замком Альтайн эсесовский десант высадился после полуночи. Со стороны летного поля замок казался вымершим, ни огонька не светилось в его спящей громаде. В разрывах туч мелькала бледная луна. Разбитые ворота поскрипывали на ветру. Над воротами примотанный проволокой к гербу плескался красный флаг.

Глядя на этот простреленный и истрепанный бурями флаг, Вайстор отрядил двух разведчиков, однако никаких сторожевых пикетов русских в замке они не обнаружили. Тем не менее осторожный Вайстор повел отряд скрытно в обход по парку и кладбищу. Внезапно разгулявшийся ветер с треском повалил дерево, и Вайстор с неприязнью припомнил, что сегодня «лихая ночь», праздник святой Вальпургии, время шабашей и бесовских плясок. Нет, он не был суеверен, но именно в эту шумную, ветреную, весеннюю ночь он впервые почуял тоску и невыразимую жуть, словно рядом на кладбище раскрылась его могила.

До замка добрались без особых происшествий. Вайстор оглядел пустой, светлый от луны двор, расставил часовых, спустился в подвал и посветил фонариком. Бронзовый ящик по-прежнему стоял в углу. Крышка была заперта на кодовый замок. Рядом с ящиком на сырой осыпавшейся штукатурке он приметил след от сабо Элизы и еще один. Следы вели только в одну сторону, к дубовой двери подземелья. Это значило лишь одно: Элиза все еще была там! Эта маленькая ведьма унесла его покой и теперь прячется где-то под землей. Что ж, он готов поохотиться!

Четверо гренадеров, не мешкая, унесли ковчег с реликвией в самолет. Проводив солдат, Вайстор еще раз осмотрел подвал, приоткрыл дубовую дверь и вошел в усыпальницу. Вдоль стен горели вереницы факелов, словно кто-то решил встретить Вальпургиеву ночь черной мессой на могильных плитах. Вайстор выключил фонарик и пошел, выискивая свежие отпечатки маленьких сабо на земляном полу. Петляя между надгробий, он дошел до округлого зала со сводчатым потолком. В мерцающем свете факелов блеснул вмонтированный в пол литой металлический диск, напоминающий герметичную дверь субмарины. Следы обрывались у люка.

Вайстор упал на колени и прислушался. Там, за металлическим щитом, в глубине подземелья ему почудилось странное движение, далекий скрежет, похожий на скрип сейфовой двери. Внезапно крышка вздрогнула и с легким треском подалась в сторону. Вайстор вскочил и встал в тень. Крышка приоткрылась и в отверстии люка появилась Элиза. Сдерживая ревность, Вайстор впился взглядом в ее пылающее лицо и небрежно прибранные волосы: одета она была явно второпях. С тревогой оглянувшись на люк, девушка прижала к груди дудочку, похожую на флейту, и неуверенно, точно слепая, двинулась по коридору. Вайстор догнал ее уже на выходе из подземного кладбища. Вокруг, молитвенно сложив руки, лежали серебряные и бронзовые мертвецы. Длинные, острые носки их туфель торчали вверх, как утонувшие в песке якоря. Ударом в висок он сбил девушку с ног, сдавил ее горло и, не давая ни крикнуть, ни шевельнуться, повалил на могильную плиту.

– Доброй ночи, баронесса фон Вайстор! – издевательски поздоровался он. Немного ослабив захват, он по-звериному быстро обнюхал ее шею и грудь. Запах незнакомого одеколона окончательно взбесил его.

– Ого… пахнет русскими! Должно быть, их командир подарил тебе душистое мыло и тонкие чулки, и для него ты пела свои подлые кошачьи песни. Ты не знаешь, что делают твои доблестные русские с немецкими женщинами и девушками. Их насилуют всем скопом, там где поймают, им завязывают юбки над головами и голыми пускают по улицам. Ночью они врываются пьяные в дома немецких вдов… Они захватили винные склады и вместо воды заливают радиаторы «мозельвейном» и драгоценным «рейнским».

Вайстор отпустил ее горло, и девушка скользнула с могильной плиты на пол.

– Говори, тварь, здесь были русские? Говори!

– Они ушли, – задыхаясь от удушья, прохрипела Элиза.

Вайстор сел рядом, удерживая ее за хрупкие плечи. Ее тепло и дрожь проникали в запретную глубину, и, словно змея, изнутри выползала больная, изувеченная любовь. Больше не сдерживая себя, он упал на колени и зарыдал, уткнувшись лицом в ее измятую юбку:

– Деточка моя… Я прощаю тебя и… люблю! К черту все копья в мире! Мы уплывем далеко. Мир большой… Ты даже не знаешь, насколько он большой! Мы сойдем на стоянке в Кристиансайде. Там конвой проводит дозаправку перед броском на полюс. Мы сбежим и затеряемся в послевоенном котле.

– Ненавижу… – прошептала Элиза.

Она брезгливо сбросила его голову с колен, вырвала из скрюченных пальцев подол юбки и пошла между бронзовыми мертвецами.

Он настиг ее уже на выходе из склепа, повалил и подмял под себя, затем оглушил несколькими короткими хлесткими ударами. Элиза откинулась навзничь, беспомощно раскинув руки, из ее разжавшейся ладони выпала дудочка.

Вайстор торопливо расстегнул ремень и сбросил мундир. Он был Змеем, склонившимся над уснувшей Евой, надменным богом, Господином Молний. Колеблющийся свет факелов оживлял надгробия, и они наполнялись призрачной жизнью. На могиле основателя замка шевелился свернувшийся кольцами змей. Что ж, по закону его ордена, первая брачная ночь на могильной плите – это то, что нужно! Но девушка внезапно очнулась, скатилась с камня и, извернувшись всем телом, схватила дудочку. Глядя в глаза Вайстора, она поднесла ее к губам и подула. Странные плачущие звуки полились с ее губ. От этих тоскливых нот железный холод пополз по ногам, щупальцами опутал сердце и сковал мозг. Вайстор задышал, как выброшенная на берег рыба, мучительно выворачивая губы. Дыхание перешло в стон и вскоре – в низкий утробный вой. Он хотел бежать, но тело больше не подчинялось командам. Кости стали мягкими и тягучими, череп отекал, как восковая свеча, и все тело переливалось в чужое тесное обличие, в узкие кожаные ножны. Элиза продолжала дуть в свирель, не отрывая глаз от бледного лица с перекошенным ртом. Челюсти Вайстора вытянулись вперед, лоб провалился, глаза запали в глубокие выемки по бокам головы.

С его ороговевших губ срывалось глухое шипение. Зловещие метаморфозы волнами бежали по его телу, кожа покрылась трещинами, и сквозь трещины проросла черная, похожая на кинжалы чешуя. Ударами хвоста чудовище сдвинуло могильную плиту и забилось в каменную нишу.

Глава 15

Последний бой

Подвиг – это все, кроме славы.

1 мая 1945 г. Замок Альтайн.

Праздник мирового пролетариата Женька встречала в застекленном витражами мезонине замка, на огромной кровати под балдахином. Разноцветные солнечные зайцы скакали по шелковой обивке и старинным картинам в медовой патине. Майский сквозняк дергал занавеску и шуршал фантиками трофейного шоколада, брошенными под кровать. Утро еще только занималось, а ей уже было истомно и жарко. Скосив глаза, она посмотрела на спящего Харитона. Его тяжелая сонная рука не давала вздохнуть, но Женька все не решалась ее отодвинуть.

– А знаешь, Тошенька, – прошептала она, – тяжелая я.

– Что? – Харитон открыл глаза.

– Я и сама не думала: еще в сорок втором по-бабьи пересохла… А как к победе пошло, так оно и вернулось… Ребеночек у нас будет…

– Так бы и сказала, – Харитон ткнулся в ее плечо и пообещал: – В часть вернемся, распишемся у командира, если успеем по военному времени.

– Мамочки мои, война-то почти окончилась! И больше не будет этой смерти окаянной, теперь рожать будем, – шептала Женька.

– Спи, мамаша. Тебе теперь отдыхать положено.

– Слышь, Тошь! – не унималась Женька. – Жив кукует, как у нас на Смоленщине?

– Считай… Сколько накукует, столько раз я тебя поцелую.

– Сил не хватит, не то питание, – игриво отмахнулась Женька. – Умолк… Нет, Тошенька, это не жив…

– Немецкий, вот и куковать не умеет, – заметил Харитон. – Ты куды?

Женька закрываясь простыней слезала с широкой кровати.

– За кудыкину гору… На двор сходить, – буркнула она в ответ.

– Да вон горшок под кроватью, – напомнил Харитон.

– В горшок пусть фря немецкая ходит, а разведчики в доме нужду не справляют, – гордо бросила Женька.

Она спрыгнула на пол и накинула на голое тело короткую, едва ли до колен, исподнюю рубаху Харитона и спустилась в сад. По ногам холодило. Блестящая, промытая ливнем трава струилась под ветром. За ночь ветви вишен и слив заварились кровью, готовые брызнуть розовым свадебным цветением. Женька присела под дерево. Ближе и требовательней закуковала кукушка. Встревоженная Женька оправила рубаху и короткими перебежками двинулась на звук. Прячась за деревьями, она добралась до старинной арки, ведущей во внутренний двор замка. Во дворе, рядом с подвалом, нервно озирались двое дозорных в мундирах СС. Пехотинец с автоматом прикрывал их с тылу. Несколько солдат бесшумно выскользнули из подвала.

Упорное «ку-ку» вызывало их из замка. Женька беспомощно оглядела себя. Пистолет и автомат с запасным рожком остались под кроватью с балдахином. Голая и жалкая, как в стыдном сне, она переминалась на ледяной траве. Рыжий плечистый автоматчик внезапно вскинул вороненое дуло, и по арке полоснуло пламя. В одно мгновение она забыла стыд и жалость к себе.

Быстро на глазок пересчитав немцев, Женька побежала обратно. Вслед сыпанули автоматные очереди. Ее белое «хэбэ» сливалось с цветущими яблонями и выбеленными стволами, и это спасло ее. Проснувшись, из мезонина застрекотал автомат Харитона. Этот звук она бы узнала из тысячи. Где-то со звоном обрушились стекла, и замок вздрогнул от взрыва. Мезонин задымил, подожженный ручной гранатой. Пули со свистом ложились рядом с Женькой, крошили старинный фонтан и секли ее осколками. Женька метнулась к дверям, но автоматные очереди ударили наискосок, и она едва успела укрыться за мраморным единорогом, охранявшим правое крыло замка.