Книга 3

Код Апокалипсиса

Глава 1

Агент на контракте

Филя ходит в долину, Филя дует в дуду…

Н. Рубцов

21 декабря 20… г.

Змеиные горы – край безымянных кладбищ, затерянных в топкой трясине, где спят кулацкие косточки, и даже братские жальники сталинских каторжан успели порасти густым пихтачом. Летом над болотами висят тучи гнуса, зимой лежат непролазные снега, и лишь перестук колес да рев паровозного гудка тревожат пугливую тишину. Поезда ползут между седых туманных сопок, и, глядя на угрюмый пейзаж за пыльными стеклами, всякий проезжающий по железной магистрали думает одно и то же: что, мол, загнать сюда человека можно только силой или страхом.

Щурясь на низкое зимнее солнце, Иван смотрел в окно тамбура. До станции Красные Мудрачи оставалось минут пять. Оттуда – бросок на Лебяжье: теплое озеро посреди заснеженных сопок. Задание на озере подвернулось случайно. Бывший коллега по «морянке», так в обиходе называли офицерскую школу ВМС, разыскал его и предложил выгодный контракт с фирмой «Гидра». Название фирмы указывало на ее «водяные» интересы, и Славороссов, одинокий морской волк, откликнулся на ключевое слово. Некогда в священной древности предприимчивый Геракл окунул свои стрелы в ядовитую кровь Лернейской Гидры и взял от нее «лучшее». Иван Славороссов тоже надеялся поживиться от «Гидры» и заполучить щедрые командировочные в «зеленых».

Согласно официальной легенде, служба занималась экологическим мониторингом, в частности, проверкой воды и почвы на радиоактивность. Как далеко простирались истинные планы «Гидры», Иван не мог даже предполагать. Заключение контракта сопровождали компьютерные тесты, состоящие из подозрительно длинных числовых рядов, и консультации в полутемных кабинетах, где Иван не видел лица говорящего. Нанимателям понравился его высокий расовый индекс и мужественная простота. Числовое досье, составленное на основе таинственных расчетов и программ, выдало всю его подноготную: смелость, честность, скромность, безупречность, альтруизм, верность данному слову и прочие добродетели.

Прошедшего испытания волонтера отослали на склад. Недаром мифическую «Гидру» считали многоглавой: разветвленный интеллект службы предусмотрел буквально все неожиданности шпионского пленера, с такой экипировкой можно было смело отправляться хоть в полярные льды, хоть в безводные пустыни, а то и в настоящую лунную экспедицию.

Но истинное лицо «Гидры» приоткрылось во время стажировки Ивана, хотя «лиц» у службы оказалось не меньше, чем голов у Лернейской Гидры, а их у мифического пресмыкающегося было девять, а одна даже бессмертная. Бессмертную голову олицетворял Нихиль – начальник «Гидры». Нижние конечности Нихиля были парализованы, а верхние приросли к рычагам и кнопкам мощного «лунохода», но голова, точнее, котелок с металлической крышкой, кипела идеями.

Задание на Лебяжьем представлялось легким и не сулящим приключений: под видом туриста он с неделю поскучает на «теплом озере» с удочкой, что, как известно, есть приспособление с дураком на одном конце и червяком на другом, и если червяк вовсе не имел личного дела и номера, то он, Славороссов, был назначен агентом 0-0, то есть «нулевым» уровнем в подножии великой пирамиды. Предполагалось, что этот ранг соответствует нулевому состоянию интеллекта, но Иван в свое время закончил академию ВМС и успел послужить на атомоходе.

На полустанке Красные Мудрачи оказалось неожиданно людно и даже празднично, словно Иван попал на деревенскую ярмарку. Московский экспресс стоял здесь ровно пять минут; где-нибудь в большом городе эта пятиминутка – сор, шелуха времени, но местные имели свое понятие о временных константах, одна «московская» минута могла обеспечить их средствами на несколько дней, а то и месяцев. Звякнув рюкзаком, Славороссов спрыгнул с подножки вагона, расправил затекшие плечи и несколько раз подпрыгнул, хорошенько перетряхнув все тело. Это была особая гимнастика подводников, очень удобная, когда надо было срочно взбодриться и привести мышцы в порядок.

Ладный камуфляж, дорогой карабин в чехле и завидная туристская амуниция раззадорили продавцов. Толкаясь тележками и обгоняя друг друга, они устремились к единственному пассажиру, сошедшему на их гостеприимную землю.

– Сынок, служивенький, грибочки ядреные! – заклинала старушка, за версту чуя военную косточку. В ее руках, как погремки, подрагивали грибные ожерелья «летошнего сбора».

Ничем не выдавая интереса, Иван прошелся по странному рынку, разглядывая товары. Радугой играли на солнце собольи и куньи шкурки. Ушлые китайцы толкали ладанки с кабарожьей струей, толченные в порошок рога изюбра, «сердце тигра» и прочие лукавые снадобья. Бодрый старичок в видавшем виды рысьем треухе прижимал к груди мутноватые склянки с большой буквой «ж», выведенной фиолетовыми чернилами. В сумке у его ног стояли другие: черно-непроницаемые с буквой «м» и «мертвой головой» на этикетке. Похоже, тайна, о которой перед отправкой на задание вполголоса вещал Нихиль, была хорошо известна Красным Мудрачам.

– Почем отдашь? – небрежно спросил Иван у старичка.

Обрадованный продавец энергично тряхнул «живой водой»: жидкость в бутылке вспенилась и порозовела.

– Бери! За каждую – тыща.

– Дешево ценишь, – усмехнулся Иван.

– Товар-то на любителя, – подмигнул старичок.

– Мне мертвая ни к чему, а живую чего не взять? Пятьсот и лады!

– Бери, милачок! Жизнь и смерть по одиночке цены не имеют, – встрепенулась старушонка, обвешанная грибными ожерельями, – вернешься домой, фокусы молодухам будешь показывать.

– Это какие же фокусы?

– Еще дедок мой, бывалоча, сушеную малину этой водой попрыскат, дунет на ладошку, а ягодка ровно с куста!

– Ладно, уговорили. Сможешь повторить опыт, куплю, – пообещал Иван продавцу.

Мужичонка выдернул у старухи грибную низку и, демонстрируя витальную силу своего товара, вылил на сморщенную лесную шишигу несколько капель, что есть силы подул и потер в ладонях. Гриб заскрипел и рассыпался в прах.

– Вот незадача: перестояла водица-то, – развел руками продавец. – Ну, купи хоть за сотню, волоса от нее растут пуще, чем от медвежьего сала. Вот гляди!

Он сорвал изъеденный шешелем^[1] треух, и на солнце блеснула рыжая, волосок к волоску шевелюра.

– Не волос, а литье. Ей-ей, проволока!

Студеный ветер вздыбил его медную гриву, и шибче заплясали бутылки, зажатые в красной от мороза ладони.

– Ладно, чудодей, скажешь, где взял, куплю твою стеклотару.

– Местов не знаю, через десятые руки получал, – заюлил продавец.

– А эти? – Иван кивнул на мрачные опухшие физиономии его конкурентов. На чекушках у них значились все те же заветные символы – череп с перекрещенными костями и разлапистая буква «Живете».

– Эти тож…

– Заплачу, – пообещал Иван.

Мужичок мялся:

– Эх, была не была! Все равно ведь дознаешься. Живет в Заболотье Филимоша – на Лебяжьем места знает. Из-под берега там теплые ключи бьют, и водица идет дюже живительная, только ее еще перегонять надо навроде самогона, чтобы сила ее проявилась.

– Филимоша? Это что за фрукт? – спросил Иван, не выдавая вспыхнувшего интереса.

– Филимоша-то? Он у нас навроде деревенского дурачка. Воду в змеевике гонят, книжонки детские читат, игрушки строгат, а после играется с ними, как дитя малое. – Раз мужики к нему приступили: «Ты, ханурик, воду по сто раз в змеевике гоняшь? Соболек мешками на Лебяжье таскашь? Можа, ты из зерна самую наилучшую „пшеничную“ гоняшь? Налей и нам хоть чекушку!» – Соболек-то, по-нашему, – зерновая шелуха, – пояснил рассказчик, – мы ею печки топим, а этот Айболит птице сыпет. А в Лебяжьем птицы – пропасть! Лебедь-шипун даже зимой не улетает. Так эта сопля пропащая взялся их «собольком» прикармливать. Ну не дурня ли?

Тут мой дружбан и загнул во все четыре коленца. Филимоша аж затрясся: «Не бранись при моей воде, а то враз отправишься чертовы пальцы на Лебяжьем искать! Вода у меня в бутылках умная! Запомнит мое слово и не токмо целить перестанет, а и вовсе последний ум отымет». И верно, бывает такая одурень найдет, что человек незнамо зачем на Лебяжье бежит…

Все бутылки у Фильки мужики разом прихватизировали и в соседней деревне за три чекушки-то и продали. С тех пор Филя вроде бы не в себе, а можа, и хитрит.

– Ладно, давай сюда свою стеклотару, – Иван протянул продавцу новенькую «зеленую»: – Проводишь до Заболотья, добавлю, – пообещал он.

– Не с руки мне туда, – спрятал глазки рыжий хитрован. – Сейчас туда рейсовый пойдет.

Сиплым гудком просигналил автобус, фартовый день для продавцов закончился, так и не начавшись, и они, весело переругиваясь, полезли в старинную дверь-гармошку. Рейсовый довез пассажиров до развилки, дальше каждый должен был топать в одиночку.

Загребая ногами рыхлый снег, Иван добрался до деревеньки и прошел ее насквозь. Филину халупу Иван распознал издалека по сиротливо-бобыльному виду. Избушка ютилась на краю оврага, словно не нашлось ей места на широкой деревенской улице. Дымила покосившаяся труба, но дым, как и положено, шел прямо.

Иван обмел веником унты, позвонил в коровье ботало на крючке и, не дожидавшись разрешения, прошел в незапертую дверь. Узкие сенцы были до потолка заставлены пустой стеклотарой и лабораторным оборудованием. По чисто выскобленному полу ползало странное устройство, похожее на ежа, щетиной вниз, должно быть, самоходная метла. В темном углу что-то булькало и шумно вздыхало, ритмично журчало и пускало пузыри, и, когда глаза привыкли к темноте, Иван разглядел странный аппарат, похожий на живое существо, оно мыслило посредством радужных пузырей и выражало восторг бытия бульканьем и лепетом водяных струй. Под тяжестью падающих капель оседали чашечки-гири и приводили в движение рычаг. Наполнившись до темечка, широкая колба-мозг переворачивалась под действием незыблемого закона гравитации, и весь процесс перегонки повторялся с самого начала, но на уровне «сердечного узла» вода разделялась на темную и розовато-алую и, больше не смешиваясь, вытекала в резервуары по левую и правую «руку» хрустального организма, может быть, «человека», может быть, целой «планеты» или даже Вселенной с ее непрерывными токами материи и духа.

Изумленный Иван снял ушанку, отдавая дань деревенскому гению и, нагнув голову, шагнул под низкую притолоку в избу. За столом у самовара сидел отрок в тельняшке и заячьей чуйке. Чиненная во многих местах одежонка по забывчивости была одета наизнанку – швами наверх. В растопыренных пальцах дымило блюдечко с чаем.

– Сынок, мне бы с Филимоном поговорить…

Отрок важно кивнул и указал на место рядом с собою.

– Батяня-то где? – поинтересовался Иван.

Парнишка пожал плечиками и указал на рамку с фотографиями, и отрочески нежный лик растаял в стариковских морщинах. Иван только крякнул с досады, запоздало признав хозяина. Слишком хрупок был Филимоша для своих зрелых лет, оттого и гляделся хозяйским сынком, наряженном в тельняшку и заячью чуйку батяни.

– Долго жить будете, – Иван протянул застывшую на морозе ладонь. По привычке очень стеснительных людей Филимоша наскоро обтер руку полотенцем и уж после потряс руку гостя.

– Откуда будете? – без особого интереса, больше для порядка, спросил он, но в глаза посмотрел пристально.

– Из Москвы, – не отводя глаз, ответил Иван и в доказательство своих слов сунулся в рюкзак за «Столичной».

– Знатное дело! – обрадовался Филимоша, разглядев этикетку на «златоглавой».

Он собственноручно раскупорил бутыль и понюхал задымившее горлышко.

– Куда б плеснуть? – засуетился он, заглянул в кухоньку, осмотрел самодельный буфет. – А вот куда. – Он распахнул печурку и вылил водку на тлеющие угли. Пламя жадно лизало кирпичи, радуясь нежданному угощению.

– Кушай, кушай. Вот так пир у нас сегодня! Разгорайся пир-огонь! Сейчас я вам теплых колобашек принесу. Бобыль я, сам пеку.

Он подхватил глиняную миску и выскочил в сенцы. Хлопнула дверь избушки, и вскоре Филимоша уже вносил блюдо парящих снежных комков-окатышей.

– Не обессудьте за простое угощенье, – он выбрал и деликатно прикусил снежный колобок. – Так зачем пожаловали, да еще из Москвы? Дома не сидится?

– Порыбалить собрался, – разглядывая полоски на тельняшке Филимоши, сказал Иван. – Отпуск у меня на зиму выпал, а у вас вон целое теплое озеро!

– И то дело, – понятливо оживился Филимон. – Только неспокойно нынче на озере.

– А что так?

– Да пошаливают…

– Кто пошаливает?

– Да шут их знает! Шел я как-то с Лебяжьего, только хотел по нужде остановиться, уже рассупонился, глядь, а прямо передо мной милиционер вырос. Все чин чином, только махонький, вроде мухомора. Приосанился, под козырек взял и даже представился. «Предъявите, – говорит, – ваши документы». А я стою штаны держу и предъявить-то мне почти что нечего, а по спине мурашки скребут. Чую – не милиционер это, а вроде говорящего гриба! Нет у нас в районе такого участкового, чтобы ростом с кочку! Да, гриб – это тьфу! Мокрота… Там покрепче дела творятся. Уйдет какой-нибудь шабашник в путину ловушки на зверя ладить и с концами… А потом подымут охотники медведя, завалят, шкуру сымут, глядь: как есть человек вроде того, что пропал.

– Не будь шкурой, и ни одна шкура к тебе не пристанет, – поделился догадкой Иван. – Только ты, хозяин, напрасно страху нагоняешь, я же не охотник, а рыбак. – Иван досадливо покосился на чехол «Сайги».

– Есть и иная опасность, – опустив глаза продолжил Филимоша. – Старуха на озере живет вроде хозяйки или бабы Яги, ловушки охотникам портит, зверя вызволяет да на своей заимке лечит. Про нее болтают, что она и людей в медведей оборачивает. Волкам по осени чес устраивает, они у нее кроткие, как овечки. Местные ее Волчьей Прялкой прозвали. А уж если под Рождество ее в лесу встретят – беда! Целый год будет пустой. Этот фольклорный элемент характер имеет дюже решительный. Из винтаря бьет без промаха. Один раз мне узелок на ушанке отстрелила, другой раз карабинчик на мешке. Но не всерьез, а для предупреждения. Я ее несколько лет приручал, пока в доверие вошел.

– Тайны местного значения? – усмехнулся Иван, достал из миски снежный комок и сжал так, что брызнуло сквозь пальцы.

– А вы запейте, запейте, – Филимон прихватил за донце глиняную кружку, долил чаю из самовара и подал на растопыренных пальцах.

Иван взял кружку в ладони. На пол и на камуфляж брызнули хулиганские горячие струйки. Кружка оказалась с дырочками по донцу. Обжигаясь, Иван запрокинул кружку и выпил горячий чай.

– Это кружка дюже старинна, – пояснил Филимон. – Ее на свадьбе зять теще подносил, если дочка вроде колотой посуды оказалась.

– А я-то тут при чем?

– А при том, что бывают люди вроде этой кружки: с виду – вещь, а внутри – дыра, что ни нальешь, все просочится.

– Зачем дуришь, хозяин? – строго спросил Иван. – Я же вижу, что никой ты не блажной.

– Я такой же блажной, как ты турист, – буркнул в ответ Филимон. – Взгляд у тебя больно цепкий, приметливый, и выправка… Я за версту погоны чую.

– Уф, – с облегчением выдохнул Иван, разом прощая Филимоше все розыгрыши, – да, седого филина не обманешь. Служил я на флоте, но сейчас на вольных хлебах.

– А как про озеро узнал? – не сдавался Филимоша.

– Да щелчком по карте! На станции мужика встретил с живой водой, он на тебя указал. Интересно стало. Проводишь на Лебяжье? Не задаром, конечно…

– К озеру ходить не советую и провожать не буду, – отрезал Филимон.

– Ну, бывай, хозяин ласковый! – Иван встал из-за стола и подбросил на плечи оттаявший рюкзак.

Пока шел к двери, задел ногой самоходную метлу – механический ежик вздрогнул и пошел накручивать обороты.

Разведкарту Иван даже не разворачивал. Сам того не желая, Филимон помог ему выйти к затерянному среди сопок Лебяжьему. Едва приметный летний брод тянулся среди болот. В чаще натоптанная тропка пропала под снежным наметом, и Иван потопал к озеру напрямик. Только теперь он сполна оценил выбор своего шефа. Пешком к озеру можно было подобраться только в эту пору, когда подмерзали и прочно настились топи и зыбучие мхи. К январю весь этот край тонул в сугробах.

По неглубокому снегу Иван вышел к Лебяжьему и замер от неожиданной, бьющей без промаха красоты. По черному зеркалу озера скользили белые птицы. Посреди озера блазнил, как мираж, высокий древний камень, обломок могучего станового хребта. Густое сизое марево скрывало его подножие. Завидев чужака, лебеди исчезли в тумане у дальнего берега.

Вот уже неделю Иван жил на озере, усердно изображая туриста. Озеро плескало мерно и ласково, покачивая лодку как колыбель. Оно так и не распознало в нем захватчика, тайного соглядатая и почти сразу сделало причастником всех своих тайн. А тайны у него и впрямь были…

Озерная живность словно не чуяла зимы. В зарослях водорослей шныряли щурята-сеголетки, в руку толщиной, отличающиеся от взрослых прозрачным зеленоватым окрасом. Взрослые щуки походили на бревна. Огромные, похожие на угрей пиявки и гигантские улитки лениво бороздили илистое дно. А однажды утром на открытом плесе всплыла змеиная голова, повернулась на желтоватой морщинистой шее, поморгала рубиновыми глазками и медленно погрузилась на дно.

– Радиация рождает монстров, но может породить и гениев, – будто невзначай обмолвился шеф «Гидры», инструктируя его насчет неожиданностей.

Нет, дело тут было вовсе не в радиации. Счетчик Гейгера показывал сниженный относительно обычного фон. Вероятно, весь фокус заключался в воде и содержании в ней загадочного вещества антидейтерия. Дейтерий в просторечии зовут тяжелой водой, и это воистину мертвая жидкость. Некоторые химические реакции при ее участии протекают с необычайной быстротой, а другие – наоборот, замирают, казалось бы, навечно. «Живая вода» сулила и вовсе неожиданные открытия, но Ивана мало интересовал собранный «материал». С пробами разберутся умники из «Гидры», под крышей которой проводились исследования акватории, не помеченной ни на одной карте, кроме самодельных туристских.

В то утро Иван проснулся на рассвете от слабого внутреннего удара, хотя здесь на озере привык к здоровому крепкому сну. Спал он по-охотничьи, настелив лапник на теплое кострище и перед сном изготовив «нодью» из тлеющих бревен, но к утру и одежда, и остывшие бревна обрастали ломкими иглами инея.

Позванивал на ветру заледенелый тростник, и туман над озером стоял высокой серебристой шапкой. Резиновую плоскодонку Иван остановил на мелководье, вблизи тростниковых плавней. В утреннем небе ярко светила Венера, и, набирая в пробирку розоватую утреннюю воду, он был уверен, что черпает тонкий звездный свет. Если бы не задание, он никогда бы не попал в этот камышовый рай! Иван даже пожалел, что этот забор воды последний. До поезда оставалось два дня, и он вполне мог пожить на озере в собственное удовольствие.

Отправляя его в приозерные дебри, Нихиль предупредил «волонтера», что рефлексы и биоритмы, стертые в процессе обучения и подготовки, после двух недель ночевок у костра и кислородного обжорства снова берут свое. Затесы в мозгу быстро затягиваются, а «недреманное око», которое стережет сон каждого разведчика, начинает халтурить, как старый будильник. Нерациональные желания существенно портят жизнь агентам, работающим «в поле», и по возвращении многие нуждаются в реабилитации. Для Ивана таким капризом стало желание ступить на скальный гребень посреди озера, похожий на драконий остов. Древние материковые породы были расколоты давним взрывом. На каменных ребрах успел подняться молодой сосновый борок. Иван несколько раз подплывал к острову и, словно наткнувшись на невидимую границу, внезапно поворачивал лодку обратно в лагерь.

К вечеру ударил звонкий молодой мороз и сразу сгустилось парное марево над озером. Иван вскипятил воду в чайнике, заварил чай и сел поближе к огню, согревая ладони о кружку. Едва заметное беспокойство отдалось щекоткой в ушах. Лебединая стая тронулась в лет, вытянулась тонкой жемчужной цепью и скрылась за сопками. Из тумана вынырнула черная туша вертолета. На борту белела эмблема «Колесо Фортуны».

Машина шла низко, словно преследуя зверя, сдувая снег с сосновых вершин и оглушая округу надсадным ревом. Вертолет покружил над островом, на малой высоте прошел над берегом, едва не задевая брюхом о вершины сосен. Рев мотора многократно перекрыл звук выстрела. Но Иван был уверен, что в самолет пару раз пальнули с ближней сопки. Еще несколько минут назад сосновый лес в этом месте походил на серебряный мех, теперь в нем открылась зеленая брешь от осыпавшегося инея. Вскинув на плечо карабин, Иван побежал к высотке и в неглубоком распадке наткнулся на следы, маленькие, лохматые, точно от детских пим. Растянутый шаг говорил о том, что человек бежал, то ли спасаясь от погони, то ли чтобы скорее занять высотку.

На вершине сопки темнела натоптанная площадка: стрелковая точка. Оттуда следы вели в чащу и обрывались у края лесного оврага: здесь совсем недавно обломился промерзший песчаный козырек. Чуя неладное, Иван заглянул вниз: на синем вечернем снегу лежал человек. Ветер шевелил длинные седые волосы. Свитка, связанная из грубой серой шерсти, темнела кровяным натеком. Рядом валялось старое, перемотанное проволокой ружье. Иван спрыгнул по осыпающемуся склону и, продираясь сквозь кустарник, почти скатился вниз. По пестрой вышитой кайме рубахи и маленьким, точно детским валенкам, Иван догадался, что перед ним – женщина.

Он заглянул в маленькое, смуглое лицо. Лет эдак двадцать назад оно, возможно, было красиво, а волосы, выбивающиеся из-под вязаной полоски на лбу, оказались вовсе не седые, а природного светлого, точно стеклянного, цвета.

Иван осторожно приподнял опавшее веко, проверяя реакцию зрачков, женщина шевельнулась и приоткрыла глаза.

– Где болит, матушка?

Спасенная молча потянулась к древнему ружьишку. Иван по-своему понял ее беспокойство, он поднял и закинул ее оружие за спину.

– Куда доставить? Говори, отнесу…

Женщина слабо махнула рукой в сторону озерной излучины. Дальний берег озера тонул в млечном тумане.

По вязкой кайме незамерзающего берега Иван вернулся к стоянке. Со старухой на руках он шел почти вслепую. Ледяная жижа захлестывала поверх сапог, но он упрямо шагал вперед, продираясь сквозь подлесок.

Добравшись до становища, Иван переложил «бабушку» в резиновую лодку. На всякий случай спрятал в тайнике рюкзак с пробами и присыпал валежником. Плавсредство с пострадавшей он повел вдоль берега. Старуха больше не отвечала на вопросы, и Иван плыл наугад. Поверх тумана замаячило жилище, крытое почернелой щепой. Бревенчатый домишко стоял на высоких сваях, точь-в-точь как избушка на курьих ножках. Возле дощатых мостков шумно колготились белые птицы, в окошке тлел робкий огонек.

– Эй, хозяева! – позвал Иван.

В ответ тревожно гоготнули гуси-лебеди.

– Ну это ясно, что вы тут хозяева…

Иван переложил старуху на мостки.

Дверь скрипнула, Иван оглянулся на звук и едва не ослеп. По мосткам шла-скользила высокая девушка в белой рубахе до пят.

– Мама! – она склонилась над матерью. Блестящие волосы цвета спелой пшеницы коснулись воды под мостками.

– В овраг твоя матушка упала да прямиком на камни. Погоди, я помогу, – Иван на руках отнес легкое, точно высохшее тело в избушку, уложил на лежанку и с удивлением огляделся. Старинный кованый светец с древней лучиной давал немного света, но белые, словно скобленые бревна избушки светились. Сруб был сложен в виде правильно ограненного пятистенка с одним окошком, но маленькая лесная горница казалась просторной. Ничего охотничьего, связанного с добычей, не было внутри странной избушки, однако кое-что из городского обихода невесть какими путями все же осело: железный чайник, пустая лампа-коптилка и новогодняя поздравительная открытка, пришпиленная к стене.

На полке выстроились самодельные книги, одна из них лежала на столе. Строки были выведены соком болотной ягоды. «Древо то златовидно, в огненной красоте и ветвями покрывает весь рай…» – прочел Иван.

У окошка Иван приметил деревянный ткацкий станок, какими пользовались в этих краях лет сто назад. Похоже, старуха и дочь все необходимое ткали из крапивы и вязали из шерстяной пряжи, сократив общение с цивилизацией до минимума. Простая посуда была слеплена на гончарном круге и обожжена в печи, отшельницы не жарили и не варили и, должно быть, питались тем, что щедро и добровольно дает тайга. Терпкий запах сушеных грибов и снадобий щекотал ноздри. Берестяные туеса с орехами и ягодами выстроились на тесаных тяблах вдоль стен, ожидая зимы. В сенцах Иван приметил заготовленное сено, здесь же стояли самодельные корзины с кедровыми шишками. Тут уже не на людей было наготовлено, а на все звериное поголовье. Это открытие внезапно умилило Ивана и отдалось у сердца теплой волной. Так вот она какая Волчья Прялка, защитница зверя и птицы!

Девушка хлопотала около матери, высвобождая из распоротого кожуха окровавленную руку. В темной, сумрачно-слепой избушке было светло от ее лица и золотых волос. Вот только двигалась она от присутствия незваного гостя немного стесненно.

– Как звать-то тебя, хозяюшка?

– Анфея, – не поднимая головы, ответила девушка.

– А матушку вашу?

– Василиса, – еще более неохотно ответила девушка.

Она подбросила в печь сухого валежника и тотчас запарила вымокшая одежда Ивана. Он достал из кармана отсыревшие документы и подвинул поближе к печке. Девушка взглянула на розовый язычок железнодорожного билета и едва слышно прошептала: «Москва…». Затем удивленно оглянулась на поздравительную открытку с московским Кремлем, пришпиленную над кроватью матери: в черном новогоднем небе расцветали гроздья салюта и хрустальной подковой вздымался мост над Москвой-рекой. «С Новым 1946 годом!» – светились крупные красные буквы.

– Да вы промокли совсем, – девушка проследила взглядом сырые отпечатки и шматки тины на чисто выскобленном полу.

– Есть такое дело: в озеро я провалился по самое некуда. Да вы не беспокойтесь, у печки обсушусь.

– Разувайтесь скорее, я вам чуни принесу.

Иван подчинился этому всплеску гостеприимства. Встав на колени, Анфея одела на босые ступни Ивана колючие носки. Их серый с подпалом свет напоминал волчью шерсть. Что же это получается: баба-Яга волчий чес устраивает, а потом носки и кольчуги вяжет? И он вдруг обрадовался незнамо чему, словно и впрямь нечаянно попал в сказку.

– Я сейчас баню затоплю, – не поднимая глаз, пообещала Анфея.

Говорила она не по-местному: последние слоги не укорачивала, словно росла не здесь, а где-нибудь в старинном русском городке, где еще живы таинственные смыслы и ритмы русской речи.

Иван засобирался в баню, но свою подмокшую камуфляжную куртку оставил на оленьем рожке рядом с печкой. В ее нагрудном кармане притаился настороженный капкан – мобильник с функцией микродистанции. Выключенный аппарат по команде переходил в режим прослушивания и наблюдения и мог работать как подслушивающий жучок. Что на самом деле «зашито» под его корпусом, Иван не знал.

Волчья Прялка уже лежала на теплой печи, «на девятом кирпиче», и металась в тяжелой испарине, когда Анфея, все так же не поднимая глаз, прошептала, что баня готова.

– Пойдемте, я провожу…

Идти было недалеко, по едва приметной тропке вдоль берега озера, тем не менее Иван решил сполна использовать этот до обидного короткий путь.

– Вы что же тут одни живете? – спросил он, оглядываясь на граненый сруб, слишком маленький и хрупкий для каленых сибирских зим.

– А вы там в Москве разве не одни? – спросила девушка и обожгла быстрым взглядом.

Он действительно жил один. С женой он разошелся, прожив без ладу и согласия ровно год. Не вынесла Ирина тягот гарнизонной жизни и поставила жесткое условие: или я, или «эта твоя чертова подлодка». Иван выбрал подлодку. Ирина уехала к родителям, а он вместо того, чтобы рвануть за ней, ушел в поход, а когда вернулся, уже поздно было просить прощения. Так и расстались по-житейски суетно и холодно.

– Мне до поезда еще два дня, можно у вас остановиться? – без особой надежды спросил он.

– Тесно у нас, – ответила девушка.

– Так я в бане перекантуюсь, а днем – в лесу, на озере…

Анфея пожала плечами и окинула его насмешливым взглядом. Ее синие глаза казались темнее от смоляных ресниц и ярких белков.

– У нас тут медведи водятся, – напомнила она.

– Да я вроде не робкий, – усмехнулся Иван. – Дров вам на зиму наколю или еще чем пособлю.

Анфея пожала плечами и до самой избушки не проронила ни слова.

– Вот и баня – парьтесь всласть!

Из распахнутой двери пахнуло терпким духом багульника и банным жаром, самой сладкой для северянина утехой. Прежде чем залечь на полог в крошечной баньке с грубо обмазанной каменкой, Иван успел провернуть вполне шпионскую операцию. Через таблетку в ухе он подключился к аппаратику и слушал все, что происходило в избушке на курьих ножках.

Некоторое время Анфея глухо побрякивала глиняной посудой. Старуха, видимо, очнулась и сквозь стон подозвала дочь:

– Ступай, доченька… Не забудь… «Звезда, Луна, Солнце, Крест…» Если я умру… сорок дней у тебя, помни. Сорок дней… «Мертвая вода»… После «живая»… А сейчас возьми тимьяна, адамовой главы да мяты… – изнемогая, шептала старуха. – Дальше знаешь, что делать…

Все стихло, словно Анфеи больше не было в избушке.

В парной скрипнула дверь, и в баню скользнула девичья фигурка в волчьем вязаном кожушке, туго подпоясанным пестрым лыком. Иван едва не упал с полка. Это что за явление? От бывалых людей он слыхал об обычаях гостеприимства у сибирских староверов, но там желанных гостей парят хозяйки-большухи, для девки на выданье это довольно смелый шаг.

– Надо чего? – спросил опешивший Иван, перевернувшись на живот.

– Мать послала. Попарю я тебя, а то поди промерз… – пробормотала девушка, не поднимая ресниц.

– Спасибо, конечно, да я и сам справлюсь.

– Матушка велела, – сурово повторила девушка.

«Точно, староверка, – подумал Иван, – про них много рассказывают. Они и на медведях пашут, а на лосях в гости ездят, и книги у них дивные в сундуках хранятся, и сами эти книги размером с сундук… А больше всего блюдут они чистоту телесную и нравственную. Вот и этот ангел с веником наверняка ничего лукавого не замышляет, если бы не мамашины наставления».