Артем Веселый
      РЕКИ ОГНЕННЫЕ
      1
      Ванька-Граммофон да Мишка-Крокодил такие-то ли дружки - палкой не разгонишь. С памятного семнадцатого годочка из крейсера вывалились. Всю гражданскую войну на море ни глазом: по сухой пути плавали, шатались по свету белу, удаль мыкали, за длинными рублями гонялись.
      Ребята - угар!
      Раскаленную пышущим майским солнцем теплушку колотила лихорадка. Мишка с Ванькой, ровно грешники перед адом, тряслись последний перегон, жадно к люку тянулась.
      - Хоть глянуть.
      - Далеко, глазом не докинешь...
      На дружках от всей военморской робы одни клеши остались, обхлестанные клеши, шириною в поповские рукава. Да это и не беда! Ваньку с Мишкой хоть в рясы одень, а по размашистым ухваткам да увесистой сочной ругани сразу флотских признаешь. Отличительные ребятки: нахрапистые, сноровистые, до всякого дела цепкие да дружные.
      Нащет эксов, шамовки али какой ни на есть спекуляции Мишка с Ванькой первые хваты, с рука-, ми оторвут, а свое выдерут. Накатит веселая минутка - и чужое для смеха прихватят. Черт с ними не связывайся - распотрошат и, шкуру на базар. Даешь-берешь, денежки в клеш и каргала!
      За косогором
      море
      широко взмахнуло сверкающим солнечным крылом.
      Ванька до пупка высунулся из люка и радостно заржал:
      - Го-го-го-го-го-о-о... Сучья ноздря... Даешь море...
      Мишка покосился на друга.
      - И глотка ж у тебя, чудило. Гырмафон и гырмафон, истинный господь, заржешь, будто громом фыркнешь, я, чай, в деревнях кругом на сто верст мужики крестятся...
      В груди теплым плеском заиграла радость...
      Пять годков в морюшке не полоскались, стосковались люто.
      Ветровыми немерянными дорогами умчалась шальная молодость и пьяные спотыкающиеся радости...
      Ванька влип в отдушину люка - в двое рук не оторвешь - глаза по морю взапуски, думка дымком в бывье...
      Мрачные, как дьяволы, мешочники валялись по нарам. За долгую дорогу наслушались всячины. Завидовали житьишку моряцкому:
      - От ты и знай... Хто живет, а хто поживает.
      - Фарт не блоха, в гашнике не пымашь...
      - Кому счастье, а кому счастьице...
      Теплушка замоталась на стрелках.
      Дружки торопливо усаживали на загорбки мешки свои, обрадованно гудели дружки:
      - Чуешь сгольго версдужег одсдугали...
      - Машина чедыре голеса,
      Пригрохали.
      2
      С вокзала неторопливо шли по знакомым улицам. Разглядывали дома и редкие уцелевшие заборы. Попридерживали шаг у зеркальных окон обжорных магазинов, - слюна вожжой, - в полный голос мечтательно ругались:
      - Не оно...
      - Какой разговор, все поборол капитал.
      - Наша стара свобода была куда лучше ихой новой политики.
      - Была свобода, осталась одна горька неволя.
      - Мамевька, сердце болит...
      Взгрустнулось о семнадцатом-восемнадцатом годочке, очень подходящем для таких делов: грабнул раза и отыгрался, месяц живи, в карман не заглядывай.
      - Давить их всех подряд...
      - Врось, Ванька... Говорено-говорено да и брошено. Бить их надо было, когда оружье в руках держали, а теперь - грызи локоть...
      - Мало мы их били...
      - Мало...
      Мотнулись в порт.
      - Чур не хлопать... Йогой на суденышко, кока за свисток, лапой в котел!
      - Ну-ну...
      - Охолостим бачка два, штоб пузяко трещало.
      - Слюной истекешь ждамши-то.
      Бухту заметал гул.
      Сопя и фыркая, ползали буксиры. Сновали юркие ялики. На цристанях и вокруг лавчонок вилось людье, ровно рябь над отмелью. Корпуса морских казарм, похожие на черепах, грелись под солнышком на горе. Полуденную знойную тишину расстреливали судовые гудки.
      Ванька харкнул на кружевной зонтик дамы, плывущей впереди, коротко проржал, будто пролаял, и повернулся облуплепнорожий к корешку.
      - Монета е?
      - Ма, - и карманы Мишка выворотил, разбрыливая махорку. Да откуда и взяться деньгам, ежли еще вчера...
      - Хха.
      - Ххы.
      - Вит дело, сучий потрох, умрешь - гроб не на што купить.
      - Заслужили мы с тобой алтын да копу, да...
      - В три спаса, в кровину, в утробу мать!
      Призадержались у лавчонки. Што один, то и другой. Одного
      направления ребятки.
      - Дернем?
      - Дернем.
      - Майна брашпиль?
      - Майна.
      - Ха.
      - Хо.
      Мырнули под крыло двери.
      Сидели за мраморным столиком, жадно уминали окаменелую колбасу, прихлебывали ледяное пивцо и гадали, какая сольется.
      - Ходили-ходили, добра не выходили. Опять не миновать какому-нибудь товарищу в зубы заглядывать.
      - Ножик вострый.
      - Нашинску братву пораскидали всю.
      - Край.
      - Во все-то щели кобылка понабилась, а кобылка - народ невзыскательный - што в зубы, за то и спасибо"
      - Вань, щека лопнет.
      - Г-гы... - намял Ванька полон рот колбасы и глаза выкатил. Грохнул Ванька комлястым кулаком по столу и промычал:
      - Омманем... Не кручинься, елова голова, омманем...
      - Главный козырь - на суденышко грохнуться.
      - Первое дело.
      - А в случай чего и блатных поискать можно.
      - По хазам мазать?
      - Почему не так? И по хазам можно, и несгорушку где сковырнем.
      - Чепуха, - говорит Ванька, - нестоящее дело... Мы с тобой и в стопщиках пойдем первыми номерами.
      - Не хитро, а прибыльно.
      - Не пыльно, и мухи не кусают.
      В гавани
      динь-длянь:
      четыре склянки.
      Братки заторопились.
      За шапки,
      за мешки,
      хозяин счетами трях-щелк.
      - Колбасы пять фунтов...
      Мишка засмеялся,
      Ванька засмеялся.
      - Не подщитывай, старик, все равно не заплатим...
      Рассовывая по карманам куски недоеденного сыра - от колбасы и шкурок не осталось - Ванька примиряюще досказал:
      - За нами не пропадет, заявляю официяльно...
      У хозяина уши обвисли.
      - Товарищи матросы, я, я...
      Покатились, задребезжали счеты по полу...
      Мишка подшагнул к хозяину и надвинул ему плисовый картуз на нос.
      - Старик, ты нам денег взаймы не дашь?.. А?
      Черный рот хозяида захлебывался в хлипе, в бормоте...
      Ванька вмиг сообразил всю выгодность дела. Ухватился за ввернутое в пол кольцо, понапружился, распахнул тяжелую западню подпола.
      - Живо!
      - Бей!
      - Хри-хри-христое...
      Старика пинком в брюхо
      в подпол.
      Западня захлопнулась.
      - Есть налево!
      - Фасонно.
      Деловито обшарили полки, прилавок. Выгребли из конторки пачки деньжат. Сновали по лавке проворнее, чем по палубе в аврал.
      - Стремь, Ванчо.
      - Шемоняй.
      Мишка кинулся в комнату, провонявшую лампадным маслом и дельфиньей поганью.
      Ванька из лавки вон. У двери присел на тумбу и, равнодушно поглядывая по сторонам, задымил трубкой.
      К лавке подошла покупательница, хохлатая старушка.
      Ванька поперек.
      - Торговли нет, приходи завтра,
      - Сыночек, батюшка...
      - Торговли нет, учет товаров!
      - Мне керосинцу бутылочку...
      - Уйди!.. - рассердился матрос и угарно матюкнулся.
      Старуха подобрала юбки и, крестясь, отплевываясь, отвалила.
      Мишка из лавки, на Мишке от уха до уха улыбка заревом, банка конфет под полой у Мишки.
      - Не стремно?
      - Ничуть.
      - Пошли?
      - Пошли, не ночевать тут.
      - Клево дело!
      Неподалеку на углу, подперев горбом забор, позевывал мордастый "пес": в усах, в картузе казенном, и пушка до коленки.
      Подкатились к нему.
      Из озорства заплели вежливый разговор:
      - Землячок, скажи, будь добер, в каком квартале проживает крейсер нашинский? До зарезу надо...
      - Ищем-ищем, с ног сбились...
      Щурился "пес" на солнышко... Судорожным собачьим воем вздвоил позевку и прикрыл пасть рукавом.
      - Не знаю, братки...
      Угостили дядю конфетами, пощупали у него бляху на груди.
      - Капусту разводишь?
      - Да не здешний ли ты?
      Польщенный таким вниманием, милицейский откачнулся от забора,, чихнул, высморкался в клетчатый платок и окончательно проснулся... Даже усы начал подхорашивать.
      - Мы дальни, ярославски... А зовут меня Фомой... Фома Денисыч Лукоянов... Моряков я страх уважаю... У меня родной дядя Кирсан, может, слышали, на Варяге плавал.
      Ванька дружески хлопнул его по широкой лошадиной спине.
      - И куфарка у тебя е?
      - Есть небольшая, - виновато ухмыльнулся Фома, но сейчас же подтянул засаленный кобур и Строгб кашлянул.
      А матросы бесом-бесом.
      - Дурбило, зачем же небольшая? Ты большую заведи, белую да мяхкую, со сдобом.
      - На свадьбу гулять придем, - Прощай.
      - Прощевайте, братишки.
      По берегу полный ход.
      - По дурочке слилось.
      - Ха-ха.
      - Хо-хо.
      Конфеты в карманы,
      банку об тумбу.
      3
      С утра бушевал штормяга. К вечеру штормяга гас.
      Из дымной дали, играя мускулами гребней, лениво катили запоздалые волны и усталыми крыльями бились В мол. Зачарованный ветровыми просторами, на горе дремал город, в заплатках черепиц и садов похожий на бродягу Пройди-Сеет...
      В Ваньке сердце стукнуло.
      В Мишке сердце стукнуло,
      враз стукнули сердца.
      - Вот он!.. Родной!
      - Вира брашпиль!
      Обрадовались, будто находке, кораблю своему.
      Кованый,
      стройный,
      затянутый в оснастку
      сила
      не корабль, игрушка, хоть в ухо вэдень.
      Топали по зыбким деревянным мосткам.. Топали, уговаривались.
      - Бухай, да не рюхай.
      - Не бойсь, моря не сожгем.
      - Расспросы-допросы.. Как да што? Партейные ли вы коммунисты? Лей в одно: так и так, мол, оно хошь и не гармонисты, а все-таки парни с добром. Нефть и уголь и золотые горы завоевали, сочувствуем хозяйственной разрухе и так далее.
      - Не подморозим, сверетеним.
      - Бултыхай: "служим за робу".
      - Для них не жалко "последнее из штанов вытряхнуть...
      Замусоренная бухта круто дышала перегаром угля, ржавым железом и сливками нефти.
      Синий вечер.
      Кровью затекало закатное око. Качелилось море в темно-малиновых парусах.
      У трапа волчок.
      Шапка матросская,
      под шапкой хрящ,
      ряжка безусая,
      лощ, прыщ,
      стручок зеленый.
      - Вам куда, товарищи?
      - Как куда? - упер Мишка руки в боки. - Имеешь ли данные нас допрашивать?
      - То есть, я хотел...
      - Козонок.
      - ..... - и Ванька шутя попытался вырвать у парня винтовку.
      Тот зашипел, как гусь перед собаками, вскинул винтовку на изготовку и чуть испуганно:
      - Чего надо?
      Братки в рев:
      - Ах ты, лярва!
      - Мосол!..
      - Моряк, смолено брюхо!.. Давно ли из лаптей вывалился?
      - На! Коли! Бей!
      И давай-давай гамить. От их ругани гляди-гляди мачты повалятся, трубы полопаются Завопил волчок:
      - Вааааахтенныи!.. Товарищ вааа...
      Подлетел вахтенный начальник:
      - Есть!
      Вахнач такой же сморчок: из-под шапки чуть знать, клеш ему хоть под горлом застегивай, на шее свистулька, цепочка медная, кортик по пяткам бьет.
      - Кто тут авралит? Ваши документы.
      - Почему такое, бога мать...
      - Штык в горло, имеет ли данные?
      * * *
      В это же время в боцманской каюте старик Федотыч мирно беседовал с выучениками машинной школы Закроевым и Игнатьевым. Завернули они к нему на деловую минутку да и застряли: любили старика, ласковее кутенка было сердце в нем.
      Бойкими гляделами по стенам, по цветным картинкам.
      - Товарищ боцман, а это што за музыка?
      Гонял Федотыч иголку, бельишко латал, - зуд в руках, без дела минутки не посидит, - гонял боцман иголку и укачивался в зыбке воспоминаний.
      - Это, хлопцы, англейский город Кулькута, в расчудесной Индии помещается... Город ничего, великолепный, только жалко, сляпан на деревенскую колодку: домов больших мало.
      Оба-два:
      - И чего торчим тут? Сорваться бы поскорее в дальнее...
      - Расскажите нам, Лука Федотыч, что-нибудь из своих впечатлений.
      Обметан быльем, глаз старика легок.
      - Впечатлениями заниматься нам было не время... Неделю две треплет-треплет тебя, бывало, в море: моги-и-и-ила... Бьет и качает тебя море, как ветер птицу... Ну ж, дорвешься до сухой пути - пляши нога, маши рука, г-гу-ляй!.. Мокни, сердечушко, мокни в веселом весельице... Раздрайкаграздрайка, бабы-бабы...
      Оба парня в думе, ровно в горячей пыли:
      - Эх-ба...
      - А волны там большие бывают?
      Отложил боцман работу, плечо развернул, кремнистым глазом чиркнул по молодым лицам, перемазанным олеонафтом и жирной копотью.
      - Дурни...
      Помолчал, пожевал губами, строго и торжественно поднял руку.
      - Окиян...
      Обмяк старый боцман:
      - Местечки там есть глыбиной на сотню верст... Можа, и больше, убедительно сказать не могу, сам не мерил, зйающие люди сказывали... Одно слово: окиян...
      Молодые языки россыпью смеха, молодые языки бойки:
      - Ого.
      - Эге.
      - Страны, народы... Интересно, комсомольцы у них теперь есть?
      - Понятно, - подсказал Закроев. - Тянет ветер от нас, ну и там волну разводит...
      Старик разохотился, свое высказывает:
      - Этого не знаю и врать не хочу... А бабы вот у них е-е-есть... Прямо, надо сказать, проблинатические бабы: за милу душу уважут, так уважут чуть уползешь. В наших некультурных краях ноги на нет стопчешь, а таких баб не сыщешь...
      И год пройдет, и два пройдет, и пять годов пройдет, а она тебе, стерва, все медовым пряником рыгается...
      От хорошей зависти зачесался Закроев, ровно его блохи закусали: сосунок, волос густой, огневой отлив - метелка проса спелого, по дубленому лицу сизый налет, в синеющих глазах полынь сизоперая. Пахло от Закроева загаром, полынью и казенными щами.
      Наслушался парень, защемило в груди, разгорился:
      - Хренова наша службишка... Сиди тут, как на цепи прикованный...
      - Хуже каторги...
      Старик на растопыренных клешнях разглядывал латки, выворотил подсиненные голодовкой губы:
      - Не вешай, моряк, голову...
      - Да мы ничего...
      - Разве ж не понимаем, разруха. Ничего не во пишешь, разруха во всероссийском масштабе.
      - Про берег думать забудь... О марухе, о свате, о брате, о матери родной - забудь... К кораблю льни, его, батюшку, холь...
      Так-то, ребятушки, доживете и вы, все переглядите, перещупаете... А пока вникай и терпи. Служба, молодцы, ремесло сурьезное. Где и так ли, не так ли - молчок... И навернется горька солдатская слеза - в кулак ее да об штанину, только всего и разговору. Дисциплинка у вас форменная, это верно, да и то сказать, для вашей же пользы она: жир лишний выжмет, силой нальет.
      Игнатьев сказал, ровно гвоздь в стенку вбил:
      - Дисциплина нам нет ништо, с малых лет к ней приучены.
      - Советские начальники ваше деликатное обращение уважают. Чуть што, счас с вами за ручку, в приятные разговоры пустятся, выкают... С матросом и вдруг за ручку, это дорогого стоит... Эх, коммунята вы, коммунята, ежли бы знали, сколько мы, старики, бою вынесли...
      - И мы, Лука Федотыч, не из робких... И мы мяты, терты, на всех фронтах полыскались.
      - Ну мы-ста, да мы-ста, лежачей корове на хвост наступили, герои, подумаешь! Говорено - слушайте, жевано - глотайте.
      - Вари-говори.
      - Послушать интересно.
      - Д-да, так вот еще на памяти, дай бог не забыть, в ту Кулькуту, в индейскую землю, довелось мне плавать с капитаном Кречетовым. Ох и лют же был, пес, не тем будь помянут, беды,,. В те поры я еще марсовым летал. В работах лихой был матрос, а вот, поди ж ты, приключилось со мной раз событие:
      не успел с одного подчерку марса-фал отдать... Подозвал меня Кречетов и одним ударом, подлец, четыре зуба вышиб... Строгий был капитан, царство небесное... А то еще помню...
      В дверь стучок.
      В дверь вахнач.
      - Лука Федотыч, на палубе безобразие.
      - Лепортуй.
      Вахнач доложил.
      - Ежли пьяны, гнать их поганым помелом! - приказал боцман.
      - Никак не уходят, вас требуют.
      - Меня?
      - Так точно.
      - Кто бы такие?.. Пойти взглянуть...
      На палубе свадьба галочья вроде.
      Мишка в обиде, Ванька в обиде:
      - Штык в горло...
      - Собачья отрава... Ччырнадцать раз ранен.
      И прочее такое.
      Боцман баки огненные взбил и неторопливо грудью вперед:
      - В каком смысле кричите?
      Ванька зарадовался,
      Мишка зарадовался:
      - Федочч!..
      - Родной!..
      И старик узнал их. Заулыбался, ровно сынам своим.
      По русскому обычаю поцеловались и раз, и другой, и третий.
      - Баа... Ваньтяй... Бурилин...
      - Жив, Федочч?.. А мы думали, сдох давно...
      - Каким ветром вынесло?.. Ждал-ждал, все жданки поел.
      Волчок с недовольным видом отшагнул, пропуская на корабль горластых гостей.
      4
      В каюте обрадованный Федотыч с гостями.
      Помолодели ноги, и язык помолодел, игрив язык, как ветруга морской. Легкой танцующей походкой старого моряка боцман бегал по каюте вприпрыжку и метал на кон все, что нашлось в запасце. Не пожалел и японского коньяку бутылочку заветную, которая сдавна хранилась в походной кованой шкатулке.
      - Раздевайтесь, гостечки желанные, раздевайтесь, милости просим...
      Дружки стаскивали рванину.
      - Скрипишь, говоришь?
      - Ставь на радостях пьянки ведроСтарик забутыливал и тралил закусками стол.
      - Скриплю помалу... Раньше царю, теперь коммуне служить довелось. Чего ты станешь-будешь делать?.. Живешь, землю топчешь, ну, знач, и служи... Давненько не залетывали, соколики, давненько...
      - Не вдруг.
      - Сквозь продрались.
      - Подсаживайся, братухи, клюйте... Корабли по сухой пути не плавают.
      Ваньку с Мишкой ровно ветром качнуло:
      - Нюхнем, нюхнем, почему не так, взбрызнем свиданьице.
      - Пять годков, можно сказать...
      Искрились стаканчики граненые, вываливались пересохшие
      языки: ну, давай...
      - Ху-ху, - заржал Ванька и закрутил башкой, - завсегда у тебя Лука Федочч, была жадность к вину, так она и осталась.
      И нет ничего в бутылке, а все трясешь, выжимаешь, еще капля не грохнет ли...
      - И капле пропадать незачем... Ну, годки, держите... Бывайте здоровеньки... Дай вам бог лебединого веку, еще, может, вместе послужить придется...
      Чокнулись,
      уркнули,
      крякнули.
      - Мало... Тут на радостях ковшом хлестать в самый раз!
      - Пока ладно. Счас кофею сварю. Где были, соколы?
      - Ты спроси, где мы не были?
      - Пиры пировали, дуван дуванили...
      Кофей в кружки, старик в шепоток:
      - На троицу подъявлялся тут Колька Галчонок, из-под Кронштадту чуть вырвался... По пьянке ухал, что вы с Махно ударяли?
      - Боже упаси.
      - Огонь в кулак, вонь по ветру.
      Наверху языкнули две склянки. Невдалеке суденышко бодро отэхнулось: динь-нь-ом... динь-нь-ом... И еще бойким градом в лоток бухты зернисто посыпались дини-бомы. По палубе топоток-стукоток - команду выводили на справку, а по-солдатски сказать, на поверку.
      - Бессонов?
      - Есть!
      - Лимасов?
      - Есть!
      - Кудряшов?
      - Есть!
      - Закроев?
      - Есть!
      - Яблочкин?
      - Есть!
      - Есть!
      - Есть!
      - Есть!
      Гремела команда:
      - Шапки на-деть! По своим местам бе-гом!
      По палубе хлынул бег,
      в парусиновую подвесную койку
      укладывался корабль спать.
      В Мишке сердце стукнуло,
      в Ваньке сердце стукнуло,
      враз стукнули мерзлые, отощалые
      сердца.
      - Кораблюха...
      - Распиши, старик, как живете, чем дышите?
      Подмоченный коньяком боцман морщился и вываливал новости:
      - Живем весело, скучать недосуг. Работа одна отрада, одна утеха, а так ни на что не глядел бы... Назола, не жизнь... Моряков старых всего ничего осталось, как вихорем пораскидало..
      На оторрвут... Все загребают в свои лапы эти камсалисты крупа...
      Взгалдели:
      - Ботай, чудило... Как же без нас-то?
      - Мы в гвозде шляпка.
      - То-то и оно, шляпки ноне не в почете.
      Охнули,
      ххакнули,
      задермушились:
      - Тузы, шестерки, винновы козыри...
      - Старый моряк... Мы - девятый вал!
      Мах рукой просмоленной, обугленной в солнечке.
      - Девятый?.. А то идет десятый вал... Полундра! Все накроет, все захлестнет, партейная сила зубаста.
      - Эдакого нагородишь...
      - Силы - вагон, еще повоюем.
      - Крышка, соколы, о прежнем времячке думать забудь.
      Нонче куда ни повернись, в ячейку угодишь али в кружок...
      И мне, старому дураку, кольцо в губу да в тарарам студию.
      Чуть отыгрался. Ты, говорят, товарищ боцман, будешь вроде купца. Тьфу, мне ли в такие дела на старости лет...
      - Ха-ха-ха, зашел Федочч!
      - Дела-делишки...
      - Бывалошно-то времячко любому сопляку припаял бы я неочередной наряд в галюн с рассеиваньем, а теперь - шалишь.
      Как, да што, да на каком основании... Вызовет вахтенный какого-нибудь салагу, тот и начнет бубнить: "почему меня, а не другого? Это не так, да это не эдак..." Башку оторвать мало за такие разговорчики!
      - Растурись, старик, огоньку бутылочку-другую, сосет...
      Денежки у нас е, денежек подмолотили.
      - Погазуем!
      - Во вкус вошли?.. К фелынеру разя сунуться?
      - Крой.
      - Пистоны есть, на, держи!
      Мишка выбросил на стол пучагу засаленных кредиток.
      Горели, чадили сердца: бутылкой не зальешь, в море не утопишь... Куды тут... Широки сердца моряцкие, как баржи.
      Убежал старик.
      - Хха.
      - Ххы.
      - Во, как наши-то вырываются...
      - Эдак.
      Федотыч
      с бутылками.
      В стаканы разливал по-русски, всклень, через края расплескивал.
      Рассказывал боцман такое:
      - Осталось у нас после белых лодка с дыркой да челнок без дна... И наш корабушка по уши в воде торчал. Котлы были порваны, арматура снята, ржавчины на вершок, травой все проросло. Стук - приказ: "Товарищи, восстановить!" - "Есть!"
      Какой разговор?.. Есть и отдирай. Взялись. Давай-давай! С чего взяться? Струменту нет, матерьялу нет, денег нет, хлеба мамалыжного цо полфунту в день... В трюмах вода, в рулевом вода, в кочегарке вода, клапаны порваны, отсеки разведены, ну, разруха на тыщу процентов... Качать воду надо. А как ее будешь качать, ежли турбины застонали? Удалые долго не думают, давай вручную мотать... паром. Гнали-гнали, гнали-гнали1 глаза на лоб лезут. Стой, конвой! Приходим ватагой до начальника комиссара. "Вам паек?" спрашивает он. "Паек..." - "Нет пайка, товарищи. Разруха, голод, красный ремонт, надо быть сознательными и так далее. Вот, говорит, вам махры по две осьмушки на рыло, а больше ничего сделать не могу. Скоро пришлют, говорит, из центра камсалистов на подмогу, а больше ничего сделать не могу". Закурили мы той самой махры, утерлись да и пошли.
      Мишка с Ванькой слушали тяжело, тяжело рыгали, уперев глаза в пол.
      Федотыч бегал по каюте, вязал слова в узлы:
      - Разве ж когда вырывалось из моряцких рук хоть одно дело? Никогда сроду. По щепке склеили, по винту снесли, а сгрохали кораблюшку. Завод же опять помог, шибко помог.
      Камса поддержала. Ребятишки, а старатели, цепки до дела, прокляты...
      - Ты, что же, за лычком тянешься? - спросил Ванька.
      - Лычко мне ни к чему, издыхать пора... И совсем тут не в лычке звук.
      Подмокли,
      рассолодели,
      в руготне полоскались яро.
      - Утята?
      - Крупа, говоришь?
      - Прямо сказать, пистоны. Никакого к тебе уваженья. Хозяевами себя чувствуют, хозяевами всего корабля, а может, и всей Расеи. Мы, гыт, принципияльно и категорически. Не подойди... Заглянул счас на полубак, там их полно. Кричат, ровно на пожаре. День в работе на ногах, ночью, глядишь, где бы отдохнуть, а они, сукины сыны, собранье за собраньем шпарют, ровно перебесились...
      Старик помолчал, поморщился и добавил:
      - Политика... И сколько она этого глупого народу перепортила, беды! Пей, ребятишки...
      Мишка воткнул в старика тяжелый взгляд:
      - Ах, Федочч, рыжа голова...
      И Ванька посмотрел на старика быковато:
      - Из старой команды остался кто?
      - Есть, есть... Ефимка подлец, сигнальщик Лаврушка, шкипер Лексей Фонасич, коком йсе Алешка Костылев, да теперь, слышно, на берег его списывают за хорошие дела.
      - Чем они дышат?
      - Ефимка в ячейку подался, а эти вола валяют, дела не делают и от дела не бегают.
      Боцман, по старой привычке, поймал горсть мух, выжал в стакан, долил горючим и уркнул одним духом.
      На стрежне
      заиграли сердца
      блестко.
      - Не пофартит, так всей коллегией гайда в Уманыцину гулять!
      - Натуральная воля и простор широких горизонтов.
      Старик в скул:
      - Нет, годки, я свое отгулял. Убежало мое времячко, на конях не заворотишь... Судьба, верно, мне сдохнуть тут.
      - Завей слезу веревочкой... Ноги запляшут...
      Мишка, захлебываясь пьяной икотой, оживлял в памяти переплытые радости:
      - Жизня дороже дорогова... Пьянку мы пили, как лошади.
      Денег - бугры! Залетишь в хутор - разливное море: стрельба, крик, буй, кровь, драка... Хаты в огне! Хутор в огне! Сердце в огне! Цапай хохлушку любую на выбор и всю ночь ею восхищайся!
      - И сахар, и калач?
      - Уу, не накажи бог.
      - Церковь увидишь, и счас снарядом по башке щелк.
      - Да, церкви мы били, как бутылки.
      - Впереди жизни бежали, так бежали - чоботы с ног сваливались.
      Ой, яблочко
      Да с листочками,
      Идет Махно
      Да с сыночками...
      Дробно чечетку рванул Ванька.
      Замахал старик рукавами, зашипел:
      - Тишша... На грех старпом услышит, загрызет.
      - Качали мы его. Какой-нибудь интеллигент из деревенской жизни.
      Федотыч заспорил:
      - Ну, нет. Он хотя и не горловой, а в службе строгость обожает. Дисциплинка у них на ять. Камсалисты, понятно, крупа крупой и в работах еще не совсем сручны, но и счас уж койкому из стариков пить дадут. Хванц... Ругаться им по декрету не полагается, это зря. Без ругани какой моряк? Слякоть одна, телята...
      - А мы в замазке остаемся?
      - Зашло паше за ваше...
      Сидели Мишка с Ванькой на столе, и все в них и на них играло, плясало. Плясали, метались глаза. Дергались вертляво головы. Прыгали плечи. Скакали пальцы в бешеном галопе.
      Трепыхались руки, как вывихнутые. Убегали и скользили копыта. В судороге смеялись, радовались, едко сердились горячие губы, торопливо ползали юркие уши. Зудкая ловкость, узловатая хваткость, разбитые в нет ботинки, вихрастые лохмы, язык в жарком вьюхре...
      Все в них и на них орало:
      Скорей,
      скорей,
      даешь!
      Старик свое дугой выгибал:
      - Как-то с весны ходили мы в море котлы пробовать. Ночь накрыла, буря ударила. Закачало, затрепало нас. Авралила молодежь. Ребячьи руки, а было чему подивиться. Клещи! Бегали по команде, ровно гайки по нарезу... Годик-другой, и морячки из них выйдут за первый сорт.
      Беспокойно зашебутились дружки:
      - Заткнись, за лычком тянешься.
      - Крутись не крутись, в комиссары не выпрыгнешь.
      Закостерился боцмаш
      - Растуды вашу, сюды вашу, чего хорохоритесь?
      - А мы тебе жлобье, што ль?
      - Нашел чудаков!
      Ванька плеснул старику на лысину опивками кофейной гущи.
      Мишка заржал и
      в сон, как в теплое тухлое озеро.
      5
      Из койки боцман вывалился рано и отправился в обычный утренний обход. Легким шагом топтал кубрик, жилую палубу.
      На все кидал зоркий хозяйский глаз. Проверил вахту, зевнул в утро, мелким крестом захомутал волосатый рот и пошел к портному Ефимке за утюгом.
      Умывался Федотыч с душистым мылом, старательно утюжил суконные шкеры: к капитану, а по-советски сказать, к командиру собирался.
      Ванька валялся на полу,
      поднял Ванька хриплую голову.
      - Брось, Федочч, до дыр протрешь... Кха-кха!.. Достал бы ты лучше похмельки.
      И Мишка из-под стола голос подал:
      - Растурился бы капусты кислой аль рассолу... Истинный господь, кирпич в горло не лезет...
      В двенадцать, с ударом последней склянки, втроем в капитанскую каюту: боцман - деревянный и строгий, Мишка с Ванькой - виноватые, опухшие, мятые, ровно какое чудище жевало-жевало да и выплюнуло их.
      Капитан с кистью.
      Перед капитаном лоскут размалеванного полотна: море, скалы, облака... Наклонит капитан голову набок, поглядит, мазнет слегка. На другой бок голову перевалит, глаз прищурит, еще мазнет... Шея у него, как труба дымогарная, ноги - тумбы, лапы - лопасти якорные, пальцы - узлы, спина кряж; хороший капитан, старинной выварки.
      На боцмана по привычке утробно рыкнул:
      - Ну?
      Федотыч шагнул.
      - Мы, Вихтор Дмитрич...
      - Подожди. Видишь, я занят.
      Мишка с Ванькой глазом подкинули капитана и ни полслова не сказали, а подумали одно: ежели топить, большой камень нужно... Вспомнился восемнадцатый годочек, когда в Севастополе офицеров топили...
      В каюте по стенам вожди, модель корабля, гитара на шелковой черной ленте. К стене прилип затылком трюмный механик Черемисов: жидкие ножки подпрыгивали, сосал сигару, пожалованную самим, рыбий глаз на картину косил.
      - Недурственно, знаете... Ей-богу, недурственно... Перелив тонов и гармонии красок, знаете, эдак удачно схвачены.
      Капитан упятился на середину каюты, откинул могучий корпус и прищурился.
      - Дорогой мой, а не кажется ли вам, что эти камни кричат?
      Бесстрашный боцман попятился, а Черемисов закашлялся.
      - Камни?.. Да, как будто, действительно, того...