©Copyright Michael Vershovsky 2002

Издательство «Альпина Паблишер», 2002 (416 стр.)

ISBN 5-94599-026-4

Памяти моего брата АЛЕКСЕЯ, человека огромной доброты и редкого чувства юмора

Кто или что является героем этой книги, без видимой организующей мысли словно склеенной из обрывков свежих газет и пожелтевших страниц старинных фолиантов? Полицейские и воры, министры и проститутки, мошенники от политики и карманники от юриспруденции, садисты и мазохисты, философы и самоубийцы, императоры и газетчики, особи века сего и веков минувших — что объединило всю эту столь разношерстную команду под одной обложкой?

Все тот же элемент, наряду с водородом самый распространенный во Вселенной: человеческая глупость… (Из предисловия)

Итак, добро пожаловать на встречу с хозяином планеты: Его Величеством Идиотом.

Два элемента преизбыточествуют во Вселенной: водород и человеческая глупость.

Харлан Эллисон

Самая большая мышца человеческого тела — ягодичная.

Медицинский факт

О ЧЕМ ЭТА КНИГА

Вопрос не из простых, но отвечать на него так или иначе приходится. Если бы речь только о жанре, то вариантов в избытке. Сборник, антология, компендиум, калейдоскоп, шкатулка, табакерка, путеводитель по вселенскому бедламу. Всяк волен выбрать по своему усмотрению и даже изобрести собственную жанровую наклейку.

Но сборник, антология, компендиум — чего? Шкатулка, коробка, табакерка — с чем? Кто или что является героем этой книги, без видимой организующей мысли словно склеенной из обрывков свежих газет и пожелтевших страниц старинных фолиантов?

Полицейские и воры, министры и проститутки, мошенники от политики и карманники от юриспруденции, садисты и мазохисты, философы и самоубийцы, императоры и газетчики, особи века сего и веков минувших — что объединило всю эту столь разношерстную команду под одной обложкой?

Все тот же элемент, наряду с водородом самый распространенный во Вселенной: человеческая глупость. На страницах этой книги она предстает чаще всего в первозданном, химически чистом виде. Иногда, впрочем, рядится и в иные одежды, через которые все равно просвечивает хорошо знакомый силуэт.

Да ведь и то сказать, все негодяйства и мерзости, творимые в прошлом и настоящем — от большого ли ума делались и делаются? От большого ли ума нахапываются миллионы с тем лишь, чтобы потом от космической тоски и скуки пустить себе пулю в лоб? От большого ли ума с треском расстегиваются ширинки в высоких коридорах власти — с тем, чтобы понизить уровень тестостерона в крови, а заодно и собственные шансы у этой власти удержаться? И от какого избытка интеллекта правитель какой-нибудь отдельно взятой страны окружает себя исключительно ворами, мошенниками и негодяями? Понятно, движет им вроде бы расчет и хорошо известное желание надолго погрузить свой зад в восхитительный бархат трона, потому как за свою возможность урвать вся камарилья стоит едва ли не насмерть, прикрывая, соответственно, и владыку — но ведь когда страна все той же камарильей разворована напрочь и доведена до финальной ручки, то и вожделенный трон в один миг вылетает из-под царственного седалища. Получается, что опять-таки вряд ли, чтобы от большого ума.

И что характерно: во всех вскользь упомянутых случаях — а равно и в массе других, им подобных — собирается несметное число умников, -истов, -ологов и олухов, которые, возбужденно протирая очки, принимаются скрещивать психологию и социологию с географией и порнографией, выявляют прото-, пара-, квази— и клизмо-элитные структуры, ныряют в глубины знаковых систем, семантики, романтики и хиромантики, параллельно вытряхивая из могил все подлежащие цитированию останки от Сократа, Платона и Аристотеля до Фрейда с Геноном включительно. А и дела-то всего было бы, чтобы юбчонку — которая и так ничего практически не скрывала — приподнять. Ну, видите? Да ведь вот оно существо проблемы, господа, вот оно и есть — все тут, перед вами, в цветах, красках и запахах. Тот самый элемент, что вместе с водородом основную массу Вселенной и составляет.

Думалось еще: а не назвать ли книгу сию скромно и без затей — «История человеческой глупости»? И решено было: нет, не назвать. История все-таки предполагает хоть какую-то хронологию, хоть какое-то последовательное движение вдоль временной оси. А какая уж тут последовательность, когда изначально и закладывались калейдоскоп, табакерка, шкатулка? Чтобы скакалось вольно, как тому кузнечику, от древней Греции до современной Америки, от Ватикана времен Александра Борджиа до приводящих в полное остолбенение изысков западных демократических систем ХХ века. В конце концов, задумывалась книга, которую было бы интересно читать, а не диссертация на соискание ученой степени доктора морологии. (Для справки: морология — наука, изучающая глупость. А что смешного? По мне, так и не хуже других прочих отраслей человеческого знания.)

Был и еще вариант: «Только в России возможно?» Вот именно так, с вопросительным знаком, который бы элегантно и ненавязчиво подчеркивал содержащиеся в названии интеллигентную иронию и ядовитый сарказм. Идея была в том, чтобы содержанием всей книги и ответить: «Нет, ребята, не только. Ой, не только…» Не утихающий ни на минуту стон «такое только в России возможно» — когда с категорическим восклицательным знаком, когда со скорбным многоточием — разносится над российскими просторами уже не десятилетия даже. Века. Исходя, правда, всегда от одного и того же социального слоя, сочетающего неистребимую и воинственную невежественность с обязательным наличием дипломов о высшем (относительно чего?) образовании.

Ах, как оно было бы просто… Ну, была бы себе Россия эдаким гигантским островом нескончаемого сюрреалистического эксперимента, но зато вся прочая планета оставалась бы уютной обителью ментального здоровья. Штука, однако, в том, что глупость и подлость человеческие — равно как и талант, ум, благородство, и так далее — распределены по планете с поразительной равномерностью. Факт трагичный и железобетонный.

Однако и этот вариант названия был отвергнут. Ну, во-первых, принять его означало бы тотально и без исключений — как в этом томе, так и в последующих, не ограничусь же я одним — связать себя обращением к только заграничным проявлениям массового и индивидуального идиотизма. Что было бы непрактично, учитывая размеры отечественного хранилища вышеупомянутой материи. Во-вторых, не хотелось, чтобы иной читатель возомнил, что абсолютно все населяющие планету идиоты уже благополучно размещены за границами России, а, стало быть, и светлое будущее совсем не за горами. Смотри, о читатель, предыдущий абзац, где горько, но откровенно поведано: равномерно. Добра много, но в отличие от прочего продукта распределено оно равномерно. Тут как с воздушными массами. Не встанет антициклон навек над отдельно взятой территорией, чтобы солнце без перекуров светило. И если там, скажем, давление высокое, а где-то здесь, к примеру, оно низкое — то все вот это вот непременно перетечет. Со всеми сопутствующими столкновениями фронтов, грозами и ураганами. После чего — опять-таки равномерно.

И, как заметил один неглупый человек, для того, чтобы не видеть ни одного дурака, надо одному запереться в комнате без окон. И не забыть расколошматить все зеркала. Серьезно, чего невроз-то накручивать — куда же мы от себя-то убежим?

В каковых размышлениях и вспомнился не первой свежести анекдот. В старое доброе (недоброе — нужное подчеркнуть в зависимости от политической ориентации и накопленного капитала) советское время некий гражданин выражал свое недовольство реальностью шумно и вызывающе, почему и был препровожден на Лубянку. Полковник КГБ объяснил гражданину, что сажать его не будут, дабы не увеличивать и без того немалый уровень шума вокруг его имени, но вот неплохо бы ему покинуть страну. Сердобольный полковник даже и с визой готов был помочь. Израильской.

Гражданин задумался, а потом помотал головой.

— Нет, -сказал он. — Уехать-то оно отчего же и не уехать, но в Израиль не хочу. Во-первых, жарко. Во-вторых, воюют они там беспрестанно. А в-третьих, как это ни странно, я и вообще не еврей.

— Все в наших руках, — сказал полковник. — Не хотите в Израиль, так может, в Штаты?

На сей раз гражданин задумался всерьез. И сказал:

— Да нет, не хочу я в Штаты. Уж больно там жизнь напряженная: все жилы рвут, все в погоне за золотым тельцом. Не говоря уже о расовых проблемах — а у меня что, своих мало, что ли?

Тут задумался полковник, а потом сказал:

— Слушайте, а может, вам Новую Зеландию взять? Климат мягкий, страна зеленая, овечки, собачки…

Но гражданин отмел и этот вариант:

— Страна зеленая, и тоска того же цвета… Да нет, зачем мне она, такая травоядная жизнь…

Полковнику ситуация стала надоедать. Он вышел из кабинета и вскоре вернулся со здоровенным глобусом. Он поставил его на стол и сказал:

— Выбирайте.

Гражданин долго и медленно крутил глобус, останавливая его и раскручивая снова. А потом вздохнул и спросил смущенно:

— Скажите, а другого глобуса у вас нет?

Не раз, ох, не раз возникал вопрос этот у меня, в ходе работы над книгой… Да и у тебя, читатель, возникнет он не единожды. Во-первых, далеко не все идиоты в книге безобидны и забавны, во-вторых, даже забавный идиотизм, накапливаясь, совершает неизбежный переход от количества к качеству — с соответствующим переходом от снисходительного смеха к давящей депрессухе. «А другого глобуса у вас нет?»

Нет. Нет у них другого глобуса. И у нас с вами нет. И этот вот, что мы с вами населяем, тоже не пришельцами уделан до безобразия. Вряд ли нам по зубам задача уменьшить количество водорода во Вселенной — да и на кой же его черт уменьшать? — а вот со вторым распространеннейшим элементом никакой чужой дядя за нас разбираться не будет. И стоит, ей Богу, стоит, прежде чем бриться утром (это я мужчинам), или там глаза красить (это женщинам), или же сначала бриться, а потом красить глаза (это уже всем прочим), посмотреть суровым взглядом на этого идиота в зеркале и сурово же произнести: «Сегодня чтобы без глупостей!» И если на планете на один день одним болваном станет меньше — да ведь это ж какая цепная реакция затеяться может!

Ну, насчет массовой цепной реакции — это, пожалуй, что и утопия. Занятие тоже не из самых умных (а нередко и не из самых бескровных). Да и что я, в самом деле, Карнеги какой, что ли? «Как завоевывать друзей и влиять на людей». «Как прекратить беспокоиться и начать жить». «Как поумнеть, прочитавши одну книжку — вот эту вот самую». Да уж, тут же все кинулись и поумнели. И не такие книжки писаны и даже читаны, а на глобус все равно смотреть тошно. И чем дальше, тем больше. А дидактика с назидательностью — мало, что народом справедливо не любимы, так ведь еще и самоуверенны до безнравственности. С какой это стати один отдельно взятый пациент всех остальных вдруг поучать примется?

А посему пошлем дидактику подальше и будем развлекаться. В конце концов, вряд ли читателю приходилось отмочить что-либо подобное тому, о чем речь в книге. Если, конечно, он, читатель, не монарх, президент, парламентарий, сексуальный маньяк или, не дай Бог, адвокат. Потому что простые смертные попали на эти страницы тоже не просто так, а благодаря проявленному ими ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОМУ идиотизму. Который в такой экстремальной форме даже вот этому типу в зеркале не свойственен. И легкое ощущение превосходства, возникающее у нас с вами («Ну, хорошо, может, и я тоже — но не в такой же степени!»), некоторым образом оправдано. То есть, ежели мы во Вселенную вот этот самый элемент и вносим, то все-таки не товарными составами.

Так что самое теперь время удобно расположиться на диване (стуле, кровати, унитазе) с данной книжкой в руках — и крутануть как следует глобус. Какой? Да вот этот же. Другого-то у нас все равно нет…

ВСЕ МОГУТ КОРОЛИ…

I

Что верно, то верно. Могут они все. И дадут добрую сотню очков вперед любому смертному по части идиотизма, некомпетентности и мегаломании, не говоря уже о прочих милых черточках характера — таких, как жестокость, распущенность или тотальное безразличие к судьбам прочих двуногих. Ну да оно и понятно — масштаб для самовыражения совсем другой.

Создатель Германской империи «железный канцлер» Бисмарк писал другу после своей отставки: «Я поступил на службу, имея в запасе большие роялистские чувства и благоговение перед королями; как это ни печально для меня, однако этот запас все более и более истощается!… Я видел голыми трех королей, зрелище было не всегда приятным…»

Пусть не подумает читатель, что мы тут с Бисмарком исключительно о представителях вымерших и вымирающих монархий. История последних пары веков — и недавно ушедшего столетия в особенности — доказала, что демократически избранные властелины человеческих судеб по меньшей мере не уступят любому замшелому венценосцу по части перечисленных выше талантов. Почитайте воспоминания тех, кто видел, как Бисмарк, «голыми», то есть вблизи, а не на экранах телевизоров, «избранников народной воли» самых разных стран и континентов. Для того, чтобы назвать эти зрелища «не всегда приятными», нужно действительно обладать выдержкой и лаконичностью прусского аристократа. (Да что там близкая дистанция — тут и с экрана телевизора иной раз такая босховская рожа высунется, что даже закоренелых атеистов оторопь берет…)

На первый взгляд ситуация, вроде бы, странная. Мы ведь в предисловии договорились, что глупость, а равно и все производные от нее качества, такие как лживость, жестокость, патологический эгоизм и тому подобное, распределены по планете равномерно. Тогда отчего же так велика их концентрация именно в коридорах власти?

Штука, однако, в том, что выше мы говорили об этно-географическом распределении. Тут же у нас речь идет о качествах сугубо профессиональных. Ну вот, скажем, в балете процент людей тучных, с явно лишним весом, считай что и нулевой (за исключением случаев балета совсем уж прогрессивного и политически корректного). А в японской борьбе сумо все с точностью до наоборот — то есть, там что ни гладиатор, то любо-дорого посмотреть. И не попрешь — профессия требует.

В чем— то аналогичную мысль высказал и П.Дж.О'Рурк, американский публицист и не от хорошей жизни циник: «Власть всегда притягивала и притягивает самый низкий человеческий материал. На протяжении всей истории человечеством играли подонки.»

Случалось, конечно, что вспененный исторический вал вдруг швырял ввысь и какого-нибудь идеалиста, сызмала обремененного нравственными принципами. Ну и что? Поерзав на троне, он довольно быстро избавлялся от врожденных качеств, заменяя их необходимыми для профессии приобретенными — и чем круче были царственные высоты, тем быстрее шел процесс. Как заметил лорд Эктон, «любая власть развращает, но абсолютная власть развращает абсолютно».

Согласен, история сохранила для нас и некоторое количество на удивление достойных имен из самых что ни на есть высших эшелонов. Людей порядочных, серьезных, озабоченных благосостоянием своих ближних (и ведь не только членов их собственных семей!). Тут не поспоришь, попадались и такие — как могут они случиться там или сям даже в нашем Богом забытом веке. Оставаясь при этом тем самым исключением, которое — ну и так далее.

Потому что пусть даже распрекрасный, но весьма редкий пример — вовсе не повод для оптимизма. Если вам, допустим, пояснят, что 2% гадюк во время брачного сезона никогда и ни за что вас не укусят, а, напротив, нежно обовьются вокруг вашей ноги, так прыгать от радости еще не стоит. Потому что по той же арифметике получается, что прочие 98% лучше обойти стороной. И чем дальше, тем лучше.

Не стоит, однако, пугаться, читатель. На последующих страницах тебя ждет встреча не с одними лишь чудовищами. Будут там и сям попадаться и ординарные врунишки, и мелкие пакостники, и вельможные маразматики, и просто банальные недоумки. На троне или возле него. И, кстати, насчет недоумков — может, оно и хорошо, что на троне, там хоть на визирях иной раз выехать можно. Так что пусть уж лучше там, чем в операционной со скальпелем в руках или за рулем школьного автобуса.

До тех пор, пока люди будут боготворить Цезарей и Наполеонов, Цезари с Наполеонами будут появляться вновь и вновь, делая жизнь всех остальных невыносимой.

ОЛДОС ХАКСЛИ

Разрушая памятники, сохраняйте пьедесталы. Они еще могут пригодиться.

СТАНИСЛАВ ЕЖИ ЛЕЦ

Если президент не проделывает это со своей женой, он неизбежно проделывает это со своей страной.

МЕЛ БРУКС

Беда нашей планеты в том, что идиоты абсолютно уверены в себе, а люди умные полны сомнений.

БЕРТРАН РАССЕЛ

Если ты как следует взял их за яйца, они потянутся за тобой и душой, и сердцем.

Девиз «зеленых беретов», висевший в кабинете РИЧАРДА НИКСОНА

Наполеоны, Черчилли, Рузвельты — в отличие от Сократов, Паскалей, Блейков — считают себя людьми преуспевшими.

МАЛЬКОЛЬМ МАГГЕРИДЖ

Политика и судьбы человечества делаются людьми без идеалов и без тени величия. Великие люди не идут в политику.

АЛЬБЕР КАМЮ

Мера человека в том, как он распоряжается властью.

ПИТТАК

Власть — самый могучий афродизиак.

ГЕНРИ КИССИНДЖЕР

Неверно, что я тотально отрицаю все. Я всегда был за здравый смысл, за человеческую порядочность, за человеческое достоинство. Это и делает меня абсолютно непригодным для любой государственной должности.

Г.Л. МЕНКЕН

Если не хочешь вкалывать, зарабатывая на жизнь, то это занятие ничем не хуже любого другого.

Юный ДЖОН Ф. КЕННЕДИ, впервые избранный в Конгресс США в 1946 г.

Я всю жизнь хотел стать либо пианистом в борделе, либо политиком. Сказать по правде, разницы я так и не обнаружил.

ГАРРИ С. ТРУМЭН

Раньше я называл политику второй древнейшей профессией. Теперь я начинаю понимать, как похожа она на первую…

РОНАЛЬД РЕЙГАН

Артур, после того как ты хоть раз прокатился в лимузине с эскортом мотоциклистов, ты навсегда другой человек.

ГЕРБЕРТ Г. ЛЕМАН, бывший губернатор штата Нью-Йорк, отвечая на вопрос брата, почему он теперь баллотируется в сенат США.

Оказавшись — по прихоти судьбы или же вследствие собственных яростных усилий — на занебесных вершинах абсолютной власти, вершители мировых судеб словно забывают о человеческом своем происхождении, превращаясь в собственных глазах если и не в небожителей, то во всяком случае в существа, отмеченные явным расположением богов. Процесс абсолютно естественный и неизбежный — ведь даже упомянутый выше банальный мотоциклетный эскорт полностью и бесповоротно трансформирует личность. А что уж говорить о ситуациях, когда почтение к сану на глазах венценосца превращается в раболепие, когда любая критика представляется направленной не против него лично, но уже и против самих основ мироздания, когда душа жаждет не только повиновения миллионов подданных, но и послушания самих стихий!

В этом разрезе может нам быть интересна история короля Канута, правившего Англией в ХI веке. Власть, как и полагается, ударила ему в голову со страшной силой смеси пива с водкой — отчего король и решился на следующий логический шаг.

Выступил этот Канут со всей свитой своих приближенных к берегу моря, куда вслед за ним выволокли и королевский трон. А усевшись на троне, Канут обратился к морской стихии, заявив буквально следующее: «Ты тоже из числа моих подданных, из коих никто не смеет противиться моим приказам безнаказанно. Итак, я повелеваю тебе не наступать на землю и даже прикосновением не замочить ни обуви, ни мантии твоего господина».

Прилив, конечно, тем временем наступал вовсю, поскольку ему было глубоко наплевать на напыщенную речь монарха. А когда вода дошла королю до колен, у него достало ума быстренько пропрыгать к берегу, где он, покачав грустно головой, промолвил: «Пусть же всем ведомо будет, сколь тщетна и бессмысленна власть королей, ибо никто из них не достоин сего титула, но лишь Он, царящий на небесех и на земли, вечным приказам которого подчиняются и моря».

Летописец свидетельствует, что «после этого Канут ни разу не надел свою золотую корону, но повелел повесить ее над распятием Христовым в его тронном зале».

Поучительность этой истории, на мой взгляд, заключается не в мегаломании, одолевшей короля Канута — она-то как раз типична до банальности — но именно во внезапном осознании им того страшного факта, что не все могут короли. И еще более — в последовавшем за этим приступе смирения. Вот это уже в обычную схему не вписывается никак. Так что пометим в памяти как исключение. Которое — ну и так далее.

Потому что, с другой стороны, возьмем хоть древний гордый Рим. Уж на что, казалось бы, колыбель европейских законодательств и гражданских кодексов, парламентских учреждений и стоической философии — а все равно, ежели там индивид до власти докарабкивался, то такое с ним головокружение от успехов затевалось, что и по сей день вспомянуть страшно бывает. Страшно — но, пожалуй, что и нужно. А поскольку начать с кого-то все-таки приходится — так отчего бы и не с Калигулы?

Римский народ восторженным ревом приветствовал вступление Калигулы на царство. Циник может здесь увидеть лишь еще одно доказательство теории, утверждающей, что коллективный интеллект толпы всегда равен наинизшему умственному уровню элементов, данную толпу составляющих. В оправдание населения Рима следует, однако, сказать, что правление предшественника Калигулы — и его родного дяди — Тиберия было на редкость неприятным. Что сказано довольно мягко.

Тиберий— то чудовищем вроде и не родился. Так, во всяком случае, современные ему хроники утверждают. Но в принцах подзасиделся до редеющих седых волос, а когда отчим, божественный Август, отправился, наконец, на Олимп, Тиберию для какой бы то ни было постепенности времени почти что и не оставалось. Так что процесс происходил весьма стремительно. Ну, еще говорят, какая-то там любовная драма прежних юных лет наслоилась, но так или иначе, а проявил себя новый император как законченный негодяй и садист.

Пользовал он и девушек, и замужних женщин, и мальчиков. Некую матрону по имени Маллония взял силой — но божественному императору этого, конечно, было мало. Требовалась любовь — а вот слова признания упрямая Маллония наотрез отказывалась произносить. Тиберий быстрехонько обвинил ее в государственной измене, но на суде поинтересовался: не передумала ли она, не пробудилась ли в недрах ее существа пылкая и непритворная любовь? На что Маллония, в груди которой билось на редкость достойное человеческое сердце, в лицо обозвала его «волосатым и вонючим стариком с похабной пастью». И заколола себя кинжалом.

Понятно, что от таких происшествий — а тут ведь еще и возраст — стала сбоить и потенция. Подогревал ее император в особых постельных комнатах, где свезенные отовсюду юноши и девушки, как пишет Светоний, «наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую похоть».

Которая к удовольствию владыки иногда и оживала. Как произошло во время одной храмовой церемонии, когда Тиберий так распалился при виде мальчика, несшего кадильницу, что сразу же после обряда оттащил его в сторону и изнасиловал. Войдя при этом в такой раж, что точно также обошелся и с братом паренька, находившимся рядом.

(Неблагодарные подростки, однако, монарху праздник испортили. Они принялись попрекать друг друга позором, рыдать в голос — это в храме-то! — и все такое прочее. За что разгневанный Тиберий их и наказал, приказав перебить голени.)

Тюрьмы при Тиберии были забиты под завязку. Оно бы еще, может, и ничего, если бы не пытки, которые в императорских подземельях были явлением обычным — а тут вдобавок и сам правитель изощрялся в изобретении все новых и новых. Один из запатентованных вариантов, дошедших до нас в массе исторических свидетельств, заключался в следующем: узника напаивали вином, но до отвала, допьяна. Вливая чуть ли не полведра в глотку — нередко насильно, ведь не каждому потянуть. После чего Тиберий приказывал накрепко перевязать несчастному половые органы. Спустя несколько часов перевязку снимали. Иногда было уже поздно, иногда и нет — и тогда к радости императора процедура повторялась с участием тех же действующих лиц.

Становится понятной мольба одного из узников, который, увидев обходящего застенки Тиберия, обратился к нему с просьбой ускорить казнь. На что император, мрачно осклабившись, ответствовал: «А я тебя еще не простил».

Так что несложно догадаться, отчего вопил восторженно римский народ, приветствуя нового властелина. Гай Юлий Цезарь Германик, которого чаще ласково кликали «Сапожком» (что по-латыни и есть Калигула), был задолго до воцарения всенародным любимцем. Во-первых, был он сыном чрезвычайно популярного Германика, брата Тиберия и талантливого полководца, к тому же человека республиканских взглядов. Во-вторых, сам Калигула с раннего детства находился с отцом в походах, где научился сидеть на лошади раньше, чем ходить пешком, и где умельцы-солдаты сшили ему кожаные сапожки — точную копию тех, что были на их ногах (откуда и само прозвище).

В общем, народ пребывал в состоянии тотальной эйфории, встречая Калигулу алтарями и жертвоприношениями и называя его «светиком», «голубчиком», «куколкой» и «дитятком». А вскоре дитятко начало и тешиться…

Рассудив, что прилагательное «божественный» к императорскому титулу пристегнуто не напрасно, Калигула повелел отдавать себе соответствующие почести. Вскоре в Риме едва не на каждом шагу стояли его статуи, и едва ли не в каждом квартале — храмы, посвященные новому божеству. Чтобы еще более увеличить количество памятников, а заодно и повысить художественное их качество, молодой венценосец распорядился привезти из Греции статуи богов работы знаменитых мастеров. Затем — и ведь гениальное в своей простоте решение! — их головы были сняты напрочь, а вместо них прилеплены головы правящего монарха, сиречь самого Калигулы.

Во все века плебс требовал: «Хлеба и зрелищ!» И зрелища Калигула поставлял исправно. Рим погрузился в атмосферу нескончаемых — и весьма кровавых даже по тогдашним римским меркам — развлечений. Колизей работал без выходных. Что, конечно, не могло не отразиться на экономике — но экономические проблемы Сапожок всегда решал с обезоруживающей простотой. Когда резко подорожал скот, которым кормили диких зверей для зрелищ, он просто-напросто повелел бросить зверям на съедение всех содержавшихся в тюрьмах, независимо от того, за какое — мелкое или крупное — преступление человек в тюрьме находился.

А если в процессе и случались кое-какие сбои, то император обычно справлялся с ними без труда. Когда один из таких заключенных, римский всадник, брошенный в Колизее к диким зверям, в голос кричал о своей невиновности, Калигула вернул его, приказал отсечь язык, а уже затем копьями снова выгнать на арену. После чего все прошло хорошо.

Что до царственного разврата, то на этот предмет в народе довольно скоро воцарилась ностальгия по старым добрым временам императора Тиберия. (Тоже ведь, кстати, извечная синусоида: радостные вопли, приветствующие нового владыку, затем обязательная ностальгия, затем новый монарх и новые вопли, и так далее, по кругу, по кругу…) Ностальгия, кстати, была не менее оправданна, чем прежние восторги по поводу смены власти. По части разврата Сапожок утер бы нос кому угодно.

Он с великим тщанием разыскивал красивых женщин (в чем ему помогала целая армия соглядатаев). А разыскав, приглашал вместе с мужьями во дворец, к царскому столу. Почему с мужьями? О, мужья-то и были необходимейшей частью спектакля. За обедом император брал гостью под руку и сопровождал в спальню. А вернувшись через полчаса, принимался рассуждать о достоинствах и недостатках ее тела, о том, насколько искусна — или безыскусна — она в постели. Участие мужа в дискуссии было обязательным — кто же еще располагал столь детальным знанием предмета?

Будучи натурой творческой, Калигула любил и сымпровизировать, «сыграть по слуху», по наитию. Так, он неожиданно явился на свадьбу Гая Пизона, римского сенатора, где невеста, Ливия Орестелла, настолько ему приглянулась, что он тут же приказал препроводить ее в императорский дворец. И отпустил через несколько дней со строгим наказом более ни с кем не иметь любовных утех — что и понятно, можно ли оскверняться после объятий небожителя! Неблагодарная Ливия, однако, сошлась с мужем — за что и была отправлена в ссылку.

Точно так же поступил Калигула с Лоллией Павлиной. Сперва отнял у мужа, а потом приказал хранить целомудрие и светлую память о ночах, проведенных с монархом. Эта, говорят, послушалась…

Переспал он и со всеми своими сестрами. А чтобы злопыхатели не искали здесь греха, император снисходительно советовал им изучить биографию олимпийского громовержца Зевса-Юпитера. В том смысле, что чем же божественный Гай божественного Юпитера хуже? Впрочем, сестры не оставались достоянием одного лишь божества: Калигула щедро выделял их на ночку-другую своим любимцам. За исключением одной: Друзиллы, которую страстно любил и держал исключительно для себя.

Волна казней прокатилась по стране. Казнили за все — за реальное или кажущееся «оскорбление величества» (а как вы понимаете, статья эта весьма и весьма каучуковая), за мнимые заговоры (при том, что реальных годами не было — в гордом, между прочим, Риме), за то, что стать у негодяя слишком величественна или, еще того хуже, волосы пышны (это был болезненный пунктик у лысеющего смолоду Сапожка). Причем если раньше он горделивым красавцам головы просто брил, то потом пришел к выводу, что кардинальнее снимать им прически вместе с головой.

Но казнить человека просто и без затей представлялось Калигуле вульгарным. Остающиеся в живых тоже ведь должны были в полной мере ощутить масштабы императорского всемогущества. Посему он требовал, чтобы на казни непременно присутствовали и родственники. А когда отец казнимого Кассия Ветиллина, сенатор Капитон, попросил у Сапожка разрешения закрыть глаза (!), император, справедливо вознегодовав, тут же повелел предать его смерти вместе с сыном.

Кстати, в отличие от правителей позднейших, Калигула нисколько не руководствовался родственными чувствами, проявляя завидный демократизм (что мы уже видели в ситуации с сестрами). Так, он без колебаний лишил жизни и собственного брата — за то, что от того пахло лекарством. «Противоядие?» — взревел Сапожок. «Да ты кого опасаешься, императора, что ли?» В общем, противоядие не понадобилось…

Доставалось не только бедолагам-горожанам. Как-то Калигула решил побеседовать с одним изгнанником, сосланным еще во времена Тиберия и возвращенным в эпоху нового царствия. Он поинтересовался, чем тот занимался в ссылке. И получил опасливо-льстивый ответ: «Молил богов, чтобы Тиберий умер и ты стал императором!» Что бы там о Калигуле ни толковали, но с логикой у него, судя по всему, было в порядке. А по самой квадратной логике получалось, что все сосланные им, Сапожком, только и делают, что молят о его смерти! По островам — традиционным местам ссылки — были посланы солдаты с приказом перебить всех, и вскоре молиться стало некому.

Люди жили в состоянии дичайшего, парализующего ужаса. И, пытаясь хоть как-то обезопасить себя, принялись в завещаниях указывать Калигулу наследником — наравне со своими детьми. Те, что побогаче, на этой схеме крепко погорели, потому что Калигула не без оснований считал себя оскорбленным, если после таких завещаний люди продолжали жить как ни в чем ни бывало. Дескать, состояние отписали, а сами теперь вон что! В качестве интеллигентного намека из императорского дворца в дома завещателей посылались флаконы с ядом — который оставалось, конечно же, принять.

(Тут Сапожок, скорее всего, без злого умысла. Просто, как говорят, уж очень деньги любил — тоже черточка вполне типическая. Причем физической в некотором роде любовью: частенько рассыпая золотые монеты по полу и бегая по ним босиком или даже катаясь голышом. Потому что это смертный какой может думать, что деньги — это, дескать, дом, или костюм, или, уж простите за банальность, хлеб. Те, что на самой вершине, понимают: деньги — это вещь и в себе, и для себя.)

А любовь— то народную он хорошо понимал, как и любой другой в его положении. Это уж люди совсем недалекие полагают, что правитель-самодур так-таки и убежден во всенародной любви к его персоне. Ни черта он не убежден. И даже более того, убежден в обратном. Отсюда и гвардии дворцовые, и лимузины пуленепробиваемые, и дачи с тройным кольцом охраны. Вряд ли приметы большой веры во всенародную любовь. Так же вот и Калигула. И чувствовал, и полной взаимностью платил. Говаривая не раз: «О, если бы у римского народа была одна шея!…» (И каким эхом отдавалась потом в веках эта фраза? Ну хотя бы шепотом, ну хоть про себя? Не такое уж уникальное чудовище, ежели разобраться.)

А в отличие от впавшего в смирение английского короля Канута, Калигула и с небесами был на вполне короткой ноге. Астролог Фрасилл как-то — еще до воцарения Сапожка — сказал, что тот скорее на коне проскачет через Байский залив, чем станет императором. Взойдя на трон, Калигула тут же нагнал отовсюду грузовые суда, выстроил их в два ряда — во всю ширину залива, четыре километра! — насыпал земляной вал, и два дня подряд разъезжал взад и вперед по заливу, демонстрируя небесам заносчивый кукиш. (Хотя с другой стороны, и астролог все-таки прав оказался…)

И все ж у героя нашего — даже у него! — припадок скромности единожды случился. Как-то в кругу приближенных он горько посетовал на то, что годы его правления не отмечены всенародными бедствиями, достойными летописей — ни тебе землетрясений, ни эпидемий, ни вулкан завалящий какой не извергся… Меня лично эта история приводит в полный восторг: похоже, что самого себя Сапожок к всенародным бедствиям действительно не относил!

Ну, в общем, долго ли, коротко ли — да скорее, что долго, все-таки целых четыре года такого карнавала — а укокошили и его. И что интересно, народ наотрез отказывался в смерть императора верить и какую бы то ни было радость выражать. Абсолютно все были убеждены в том, что Калигула сам распустил весть об убийстве, чтобы выявить тех, кто поспешит пуститься в веселый пляс по поводу. Потом, конечно, поверили. Но не сразу, не сразу. Не сразу…

Вот я и говорю: гордый, видите ли, Рим. Получивший некоторую передышку в лице дяди Сапожка, относительно безобидного гурмана и заики Кла-кла-клавдия. Который если кого и казнил, так все больше соратников собственной жены, Мессалины, по распутным утехам. Хотя и соратников тех тоже не один десяток набежал…

А так мирно правил. Законы очень любил издавать. То бабахнет эдикт, чтобы бочки для вина смолили получше. То — опять-таки указом — порекомендует народу тисовый сок от змеиных укусов. То вот, сам животом страдая и не желая при случае совсем уж невоспитанным плебеем выглядеть, засядет за законопроект, чтобы любой, кому приспичило, на любом тебе застолье мог ветры пустить — и деяние сие было бы вполне благопристойным, ибо в соответствии с римским законом находящимся.

В общем, мирно правил. Гурманствовал и попукивал. (Люди, прочитавшие великолепный роман Роберта Грейвза «Я, Клавдий» или хотя бы отсмотревшие не менее великолепный британский телесериал с тем же названием, могут и возмутиться: дескать, как это так, попукивал — все же и гуманист был, и историк, и даже где-то литератор. Не спорю. Хотя не вижу, отчего бы гурманствующему гуманисту — а может быть, именно гурманствующему — и не вот это вот самое. О чем, кстати, и Грейвз не раз и не два упоминает.)

Ну, а потом этот Клавдий решил, что, пожалуй, оно гуманнее и экономичнее будет саму женушку показнить, чем раз за разом батальоны ее полюбовников жизни лишать. А казнивши Мессалину, сочетался счастливым — четвертым уже — браком с собственной племянницей Агриппиной. Усыновив и ее ребеночка, звали которого, между прочим, Нерон.

И довольно скоро — в результате гурманских пристрастий и полного неумения выбрать достойную подругу жизни — отправился к праотцам, пытаясь переварить грибное жаркое. Грибочки для которого отбирала любящая супруга. Лично.

После чего в Риме и случился Нерон.

И ведь как же этот самый Нерон начинал! Приносят ему, скажем, на подпись указ о казни преступника, а он — очи горе, слезы по щекам катятся, и возглас горестный: «О, если бы я не умел писать!» Такая вот — в духе неоклассицизма — картина. (Странно, что до сих пор никто на холсте не воплотил.)

Или вот сенат постановил ему, императору, всенародную благодарность вынести. (Я так понимаю — на всякий случай.) А он опять, на щеках румянец, очи долу, и скромно: «О, нет, сенаторы!… Я еще должен ее заслужить.»

Тут— то все римляне от счастья и обалдели: ну надо же, экий херувим попался! А время показало, что попался им актер. И талантливый, сукин сын -что твой Клинтон.

Ну, а уж потом пошло-поехало. С актерства же и начавшись.

Потому что более всего жаждалось Нерону славы именно на поприще искусств. Он так себе рассудил, что императором почти что и любой стать может — накорми отчима грибочками, да и дело с концом. А служенье муз — оно ведь не государством управлять, оно суеты не терпит.

Отвлекаясь от темы: тоже вот заковыка возникает. И отчего это власть имущих так к музам всенепременно тянет? Что тут за таинственная фрейдистская сублимация в работе? Чего компенсируем-то, братцы? Ведь тянет — и все тут, спасу нет. Иван IV Васильевич к хоровому пению профессиональное пристрастие имел (без дураков — эвон сколько песнопений самолично на ноты тогдашние перелопатил, от казней отдыхаючи). Всемогущий кардинал Ришелье пиесы пописывал штилем самым высоким. Фридрих-пруссак на флейте свиристел беспрестанно, да так норовил, чтобы непременно перед каким-нибудь Вольтером фиоритуру позаковыристей запустить. Черчилль на старости лет Нобелевскую премию отхватил — и опять-таки не по физике, а по литературе. Леонид Ильич покойный, так тот на Нобелевские не замахивался, а Ленинскую все-таки по той же литературе за трилогию бессмертную взял. Клинтон вон на саксофоне дул чего-то — говорил, джаз. Господин Гитлер пейзажи городские писал, и непременно маслом. Калигула вышеупомянутый очень любил сольным авангардным танцем гостей порадовать. Но даже и те, что сами ни к инструментам, ни к кистям, ни к пуантам не рвались, в плену прекрасных муз пребывали неизменно. Да вот и Ильич, творец пролетарского, как он утверждал, государства, задремлет, бывало, под звуки рояля, от невыносимого революционного напряжения расслабившись, а потом как вскочит, да как закричит: ничего, дескать, не знаю лучше Apassionata!

Ну, в общем, вот так же и Нерон. Весь так и ушел в искусство. Не пропускал ни одного состязания: ни кифаредов, ни декламаторов, ни тем более вечеров авторской поэзии. И что интересно — ни на одном ни разу не проиграл. Так-таки на каждом лавров и удостаивался. То ли от того, что талантлив очень был, то ли еще почему.

Тут, конечно, поклонники появились, фан-клубы организовываться стали. Нерон такого важного дела на самотек не пустил, а — как все тот же Светоний пишет — отобрал пять с лишком тысяч молодых людей и обучал их аплодировать, да не просто так, а с вывертом: «жужжанием», «желобком» да «кирпичиком» (что бы оно там ни значило). А уж с такой-то клакой успех завсегда был обеспечен.

Относясь к искусству серьезно, Нерон требовал такого же отношения и от других. Во время его выступления — будь то арпеджио на кифаре, декламация или вокализ — театр покидать было ни-ни. Под страхом того самого. Отчего, как пишут историки, несколько беременных дамочек прямо в зрительном зале и разрешились.

На любви Нерона к музам и втерся к нему в доверие некий Вителлий, тоже, в общем-то, негодяй — а впоследствии еще и император. На состязании кифаредов стоял как-то Нерон с инструментом наготове, но что-то вдруг застеснялся, ну уж случилась такая конфузия. И он было себе с кифарою пошел прочь, но тут-то Вителлий ему буквально грудью дорогу и перегородил. Дескать, хотите, ваше величество, казните за смелость, но уйти не дам, потому как народ вашей божественной кифары требует. И таковой, дескать, народной воле не подчиниться даже и преступно. Ну, Нерон, понятное дело, после этакой речи народу на кифаре сбацал, а Вителлия крепко полюбил и приблизил.

И, конечно, не без того — ревнив был к чужой славе. Но это у них, людей творческих, дело обычное. Наш-то герой, чтобы и следа от прежних лауреатов не осталось, все их статуи и изображения (а таковые им по статусу полагались) повелел с цоколей посшибать и пошвырять в сортиры. Тут, в общем-то, такого уж чудовищного ничего и нет — дай вот для эксперимента власть Неронову какому из нынешних творцов, так уж не один соперник в сортире приземлится, уж это я вам гарантирую.

Но и у самого императора соперники-завистники водились. Один вот такой Марк Анней Лукан, из поэтов, так прямо на желчь исходил. А все из-за чего? Да вот ушел как-то Нерон — и демонстративно так ушел, с шумом — с творческого вечера вот этого самого Лукана, когда тот до самых своих возвышенных стихов добрался. Ну, Лукан свою мелкую месть заготовил и воплотил — что интересно, опять же в сортире. Общественном. Усевшись понадежнее, он с ужасающим грохотом испустил ветры и тут же торжественно продекламировал нероновы строки: «Словно бы гром прогремел над землей…» После чего все сидевшие на своих точках патриции в ужасе повскакивали и кинулись наутек, прервав процесс на самом интересном месте.

И со временем Нерону то ли искусство, то ли еще что окончательно в голову ударило. И принялся он зверствовать да распутничать так, что и Калигула от зависти в гробу завертелся.

Понесся наш император по установившемуся замкнутому кругу театральных выступлений, массовых казней и извращенных до беспредела сексуальных эскапад. Заваливая в постель и невинных девиц, и замужних матрон, и мальчиков — рабов и свободных. А в качестве кукиша небесам (опять-таки доказательство того, в каком одиночестве смиренный Канут пребывает) изнасиловал и весталку, девственную хранительницу очага в храме Весты — на что до него никто не отваживался, да и после него проделал лишь еще один такой же (о чем речь несколько ниже будет).

Одного из своих мальчиков, Спора, он даже сделал евнухом. Но, как говорят историки, не из чистого садизма, а только лишь чтобы жениться на нем чин чином, как на приличной и более или менее полноценной женщине. Отыграл и свадьбу, со всеми положенными обрядами, с приданым. Спор восседал на носилках рядом с Нероном, одетый в торжественное платье императрицы, а властелин тогдашнего цивилизованного мира прилюдно лобзал его взасос.

Однако Нерон и сам был не прочь побывать в «невестах». Сначала происходило это просто и скромно — в дворцовой спальне, но потом императору там стало тесно, отчего и появилась новая забава. Людей — мужчин и женщин — осужденных за что-либо, а то и просто так, привязывали к столбам, а затем вывозили клетку, из которой в звериных шкурах выскакивал Нерон, тут же набрасываясь на несчастных и насилуя их подряд. (Как, кстати, изнасиловал он перед самой казнью и своего близкого родственника, Авла Плавтия.) Но это была лишь первая часть спектакля. Затем император тут же, прилюдно, отдавался вольноотпущеннику Дорифору, своему любимцу и любовнику.

За которого впоследствии вышел замуж — как до того за него Спор. Опять же свадьба, музыка, жрецы, все как у людей. Только на сей раз отдавался он Дорифору с воплями и слезами, как девушка, расстающаяся с целомудрием.

Не раз похвалялся он и связью с собственной матерью. Историки, правда, на сей счет несколько сомневаются. Но когда привезли ее тело — а убита Агриппина была по приказу сыночка — он тут же прибежал посмотреть на труп и, сдернув покрывало, принялся обсуждать с придворными холуями достоинства и недостатки ног, груди и всего такого прочего. После чего напился до поросячьего визга. Говорят, с горя…

Да и с женой — женщиной натуральной, не переделанной, да вдобавок еще и красивой, была у него и такая — обошелся не лучше. Вернулся как-то со скачек, крепко навеселе да с шумом, а бедняжка Поппея — беременная, на сносях уже — каким-то словом неосторожным его и попрекнула. Властелина мира, то есть. Ну, он ей и показал, кто на планете хозяин. На пол сбил, и ногами, ногами… Ну что долго рассказывать — убил, в общем.

Самым эффектным театральным действом его был, говорят, пожар Рима. Тут мнения историков расходятся. Кто говорит, Нерон город и подпалил для вящего творческого экстаза, а кто утверждает — сам по себе Рим загорелся. Но так или иначе, столица империи пылала, а император в театральном одеянии то ли пел, то ли декламировал свою поэму «Крушение Трои», изредка акцентируя ритм на неизменной кифаре. Шесть дней пожара — шесть вечеров авторской песни…

Да народ бы и это стерпел. Но тут уже преторианцам — собственной нероновой дворцовой гвардии — эта свистопляска поднадоела, отчего они и взбунтовались. При поддержке прочих вооруженных сил. Нерон, однако, в руки им не дался — из небеспочвенных опасений, что обойдутся с ним негуманно — и покончил с собой. Не забыв произнести перед смертью знаменитое: «Какой актер умирает!»

А вот теперь хочется мне здесь к еще одному имени обратиться. Из совсем иного племени — не тех, что при силе, а тех, что как бы при мудрости.

Римский мыслитель и, как нас уверяют, стоик Сенека проживал, как известно, с Нероном не просто в одну эпоху, но под одной же и крышей — в качестве его наставника и репетитора с самых младых ногтей. И вот все по сей день в раже заходятся: Сенека, дескать, Сенека! Философ, дескать, и все такое прочее.

И красиво ведь философствовал. Да вот хотя бы это: «Кто не рабствует в том или другом смысле? Этот вот — раб похоти, тот — корыстной жадности, а тот — честолюбия… И нет рабства более позорного, чем рабство добровольное». Возразить — особенно противу последней самой фразы — нечего.

Но и это вот тоже Сенекой писано — для Нерона: «Как приятно владыке вселенной обратиться к своей доброй совести, а потом кинуть взгляд на распростертую у его ног громадную толпу, раздираемую несогласиями, мятежную и бессильную, готовую с диким ревом встречать чужую гибель, да и свою собственную».

Так вот что я в связи со всем этим про упомянутого любомудра сказать хочу. Ежели он, годы и годы рядом с Нероном проведши, ни черточки единой плохой в чудище эдаком не углядел и ничему толковому подопечного своего не выучил — так какой же он, к растакой матери, наставник и философ, и по какому такому праву остальное народонаселение учить берется?

А если он видеть все видел, но из страха за собственный зад гимны да пеаны владыке распевал безостановочно — так опять-таки, насколько оно честно всем прочим на предмет стоического отношения к жизни мозги вправлять, при весьма не стоически прожитой собственной?

Вот вам они и любомудры-философы. Дюринги-шеллинги-виттгенштейны. Но это, впрочем, из другой музыкальной шкатулки мелодия.

Вернемся мы лучше к нашему зверинцу. По отношению к которому, я думаю, иной читатель может и некоторое недоверие выразить. И возразить, что, во-первых, такой — почти подряд — набор чудовищ явление и не совсем типическое, а во-вторых, тут и биологический, наследственный фактор какую-то малосимпатичную роль может играть. В конце концов, и Тиберий, и Калигула, и Нерон — родом из одного, как говорят нынче, «генетического резервуара», и все они теснейшим родством промеж себя повязаны были.

Ну что ж, можно и из другого «резервуара» зачерпнуть. Из Рима пока не выезжая — для чистоты эксперимента.

И начнем мы с человека, который въедливому оппоненту может показаться блистательной антитезой всех сделанных выше утверждений о природе власти и характеристиках властителей. Ну, тут уж кому антитеза — а по мне так то самое исключение. Которое, как мы договорились — и так далее.

В общем, еще один римский император. По имени Марк Антонин. И по прозванию «Философ». Нам почему-то более известный под именем Марка Аврелия.

Ну, про него слова плохого не скажу. И писал так, что любо-дорого перечесть (перед сном — особливо, очень потом сны благие да розовые снятся), да и руководил без обычных для его должности излишеств. Будучи гомо не только сапиенс, но и вообще достойной высоконравственной особью.

О веротерпимости его и о духовных исканиях тома написаны — что уж перепевать. Милостив был неизменно ко всем, назначая преступникам наказание, меньшее того, что полагалось по закону (тут бы уже мог я и возразить, будучи вынужденным потребителем этой части наследия Марка Аврелия в повседневной будничной жизни). От судей требовал выслушивать обвиняемых внимательнейшим образом, не останавливаясь перед наказанием — чего вообще-то не любил — нерадивых судейских чинов.

Человеколюбие его было настолько невероятно для в целом кровавых римских времен, что приводило современников в состояние полной прострации. Марк даже запретил канатным плясунам выступать без подушек внизу — бьются же! (Чуть позже подушки были заменены дожившей до наших дней сеткой — так что неплохо и цирковым знать, кому они этим обязаны.)

Любимым изречением его была, как говорят, следующая мысль Платона: «Государства процветали бы, если бы философы были властителями, или если бы властители были философами». (К чему мы позже непременно вернемся с тем, чтобы поставить Марку, а заодно и Платону, внушительную запятую.)

Но, как бы там ни было, а вот такое почти что и нереальное человеческое существо правило в те далекие времена Римом.

Соправитель Марка, однако — а было это время такого странного конституционного двуцарствия — уже сбои давал. Не тянул этот соправитель, Вер, на такой высокой моральной ноте. Что и не мудрено, если принять во внимание, сколько таковых аврелиев во всей человеческой истории наберется.

И не сказать, чтобы Вер этот был таким уж отъявленным негодяем. Ну, не любил он заведенных Марком благочестивых посиделок, где и вина-то толком не подносили. И всегда после них бегом бежал в ближайший кабак, где от души надирался и для вящего удовольствия ввязывался в добрую драчку. Приползая домой, как въедливо докладывают нам современники, украшенный честно заработанными синяками да шишками.

И кончил Вер, прямо скажем, неважно. Нехорошо кончил. Он потихоньку от жены вовсю развлекался с родной тещенькой, и все бы оно ничего, кабы не развязался у Вера после очередной пьянки язык — надо думать, на тему «кто в доме хозяин» — и не выложи он всю таковскую ситуацию родной жене.

Ну, мать с дочкой, конечно, поплакали — все-таки позор, а потом, чтобы позор покрыть, тещенька-то Вера и отравила. Может, конечно, и наступив на горло собственной песне — но честь дороже.

В общем, не чета оказался бедолага Вер просвещенному Марку Антонину, который по совместительству еще и Аврелий. А несколько позже сменил Марка на посту его же собственный сыночек, Коммод Антонин, давший Риму такой копоти, что и Нерон с Калигулой в сравнении просто-таки отцами нации смотрелись.

Вот вам и «генетический резервуар». Хотя, с другой стороны, историки поговаривают, что в тот резервуар Аврелий свою лепту, может, и не внес вовсе, потому что женушка его, Фаустина, уж очень часто развлекалась в компании матросов да гладиаторов. Марку-то Аврелию на это не раз намекали, но он все отшучивался: дескать, ежели разведусь с женой, так надо же и приданое вернуть. (Трон, то есть, который ему от тестя достался.)

Ну, а после смерти Марка всем не до шуток стало. Причем очень быстро. Коммод, в отличие от того же Нерона, стыдливого да скромного и в начале карьеры не особо разыгрывал. Да и с детства видно уже было, что редкий негодяй растет. Лет одиннадцати от роду, при живом еще Марке-философе, продемонстрировал он, какого властителя Риму судьба готовит. Затеяли его было мыть-купать, а вода показалась мальчонке горячей. Ну и возмутился паренек, повелев банщика в печь швырнуть. Что слугами — а боялись они наследника куда как больше чем гуманного папочку-императора — исполнено и было. Марк? А что Марк — ну, пожурил, должно быть. Но в целом, видимо, отнесся вполне философски.

Вот такой вот Коммод на трон и взошел. Взошел — и тут же рухнул в разврат. Да какой еще разврат…

Для начала свез во дворец триста наложниц, из коих часть купил, а часть просто силой взял, и еще триста особей мужского пола, тщательно отобранных по выдающимся физическим качествам и невыдающимся моральным. Чтобы уж если оргии — так не какой-нибудь банальный «лямур де труа», а уж так, чтобы дым столбом и стены чтобы дрожали. Каждый, причем, божий день — без выходных. Да еще тут же во дворце особый бордель завел, согнав в него высокородных римских красавиц. Говорят, именно стыдливость их и слезы более всего Коммода и распаляли.

Сама семья Коммодова тоже ни от чего не застрахованной оказалась. Одну свою сестру, Луциллу — видно, пыталась она к совести взывать да к памяти отца — сперва император сослал. А потом, поразмыслив, все-таки убил для надежности. Прочих же сестер надлежащим образом насиловал регулярно. Что проделывал и с собственной тетей, сестрой того самого Марка Философа. Такая вот получилась связь поколений…

Ну, то, что при такой занятости для дел государственных времени не оставалось — оно понятно. Здесь Коммод радикально к вопросу подошел. Войны, что Рим при отце вел, прекратил волевым решением — и плевать, что пришлось все условия врагов принять да с кучей территорий расстаться. Ну, конечно, скукожилась империя — но ведь зато сколько времени для куда как более приятной активности высвобождалось!

А с войнами покончив таким вот небанальным для того времени образом, учинил себе в Риме триумф, едучи в раззолоченной колеснице и страстно лобзая своего любовника Саотера. И, конечно, с непременным лавровым венком вождя-победителя на маковке. (За взятие Рима, надо полагать.)

Похерил, в общем, государственные дела. И даже указом запретил народу обращаться к нему с чем бы то ни было, выделив для всяких таких обращений еще одного своего любовничка, Перенния. Сам погрузившись без остатка в пучины своего вселенского борделя.

Где свобода нравов была, пожалуй что, и нынешней не чета. Тут тебе Коммод со товарищи то на наложниц, то на патрицианок набрасывался, и тут же он на глазах тех же самых женщин специально отобранным самцам отдавался. И опять по кругу. Двадцать четыре часа в сутки.

Однако и в этом уютно обустроенном мирке нет-нет, да и случались неприятности. Чего-то как-то не поделил император с любовником своим и верным товарищем по утехам Клеандром. Ну, поначалу особых сложностей и не было. Казнил, да и дело с концом. Но выяснилось вдруг, что Клеандр — подлец эдакий! — не только патрицианок и прочий дозволенный товар пользовал, но и наложниц из тех, что Коммод исключительно для царской ласки держал. И что еще трагичнее — многие от него даже и детей понарожали. Которых Коммод в силу врожденной доверчивости полагал продуктами своего собственного генетического резервуара. Так что пришлось казнить и негодяек-наложниц. Вместе с детьми, конечно. А куда ж их девать…

Так оно и шло, нескончаемое празднество. Ну, и Колизей, естественно, работал вовсю. Потому что Рим без каких-то там территорий, заморских или даже и близлежащих, обойтись в принципе мог, а вот без зрелищ — это уже ни в какую. Коммод и сам любил ярким выступлением народ побаловать, так что и лично на арену выходил не единожды. Силы он и вправду был фантастической — да уж что говорить, если прилюдно слона один на один копьем убивал! Сражался и с гладиаторами, а повергнув противника, с торжествующим ревом погружал ему меч в грудь и с ревом же мазал волосы и лицо дымящейся кровью. Такой вот матерый был человечище. (И ведь намекали же доброжелатели Марку-Философу. Нет, не без огня был тот дым…)

Случались выступления и более эстетизированные. На арену выгонялись ни в чем не повинные люди, и Коммод, в львиной шкуре, наброшенной на плечи — в роли, понятно, Геракла, с которым император сравнивал себя непрестанно — поражал «врагов» чудовищных размеров дубиной. С одного удара, как оно Гераклу и положено. Собранных для того же действа инвалидов переодевали в сказочных драконов, привязав им хвосты из ткани. «Драконы» ползали там и сям по арене, а наш Геркулес без промаха разил их из лука.

Кстати, наряду с Гераклом более всего почитал император Калигулу, с которым, что интересно, родился в один день. Правление Сапожка Коммод вообще полагал золотой эпохой в истории Рима и никаких шуток на эту тему не допускал. А для острастки скормил как-то львам некоего гражданина, осмелившегося прочитать книгу поминавшегося нами Светония о Калигуле. После чего уже никто к чтению подобной самиздатской литературы не прибегал.

Широко развлекался, в общем. Что, как вы понимаете, требовало денег. Ну да здесь способ был старый и испытанный. Богачи обвинялись в заговоре противу императорской жизни, имущество их должным образом конфисковывалось, и казна на какое-то время пополнялась. Были, однако, и такие, которых при всех натяжках в заговор было не втиснуть — патологически тихие да лояльные. Тех Коммод по другой статье проводил: как не пожелавших записать его сонаследником. В том смысле, что я за вас жизнь кладу, ни сна, ни покоя не ведая, а вы ржавого сестерция для родного императора пожалели! Ну и тоже — пожалуйте на эшафот.

Была у Коммода и парочка собственных финансовых разработок. Потому что на плаху или на крест какого-нибудь толстосума осудить — это ведь еще ползаработка. Процесс доения на этом прекращаться никак не обязан. Вот он и не прекращался. Коммод весело торговал изменением вида казни — по принципу: больше платишь, меньше мучаешься. Опять-таки и с родственников казненного еще кое-какие деньжишки можно было взять — ежели они тело погребению предать желали, что обычно и происходило. А если совсем уж хорошо человек заплатить готов был, так и от казни откручивался, а вместо него казнили какого-нибудь случайного прохожего, потому как не отменять же мероприятие.

Ну, и конечно, со временем задергался Рим. Не от того, что такой уж гордый был, насчет этого, думаю, вопрос крепко открытый, а потому, что еще год-два, и от Рима как такового ни шиша не осталось бы. Ни от гордого, ни от какого другого.

Принялись было доведенные до отчаяния люди Коммода со свету сживать. Травить начали. Поваров подкупали, и все такое прочее. Чего только не перепробовали: и мышьяк, и сулему, и грибочки даже, что так славно себя в деле с Клавдием зарекомендовали — не берет. Пришлось им скинуться на гладиатора, Нарцисса, с которым Коммод в борьбе упражнялся регулярно. Тот императора и задушил благополучно.

Тут опять интересная история случилась. Когда положили уже Коммода в надлежащую могилу, сенат вдруг разбушевался: как так, да кто разрешил, да какой такой позор для Рима, чтобы зверь эдакий в могиле покоился! Вытащили, конечно, из могилы за ноги — и в речку. В Тибр. А интересно мне в этой истории то, что большего за те годы позора для Рима, чем похороны Коммода, просвещенный сенат как-то обнаружить и не сумел…

На том всем, однако, конец не наступил. Ни Риму, ни его венценосным чудовищам. Из самых разнообразных генетических резервуаров.

После Коммода Рим в императоры Гельвия Пертинакса выкрикнул. Тот, как говорят, в особо добродетельных не ходил, однако и судьба Коммода ему не улыбалась. Посему, проявив рассудительность, аккуратно разыграл роль демократа и гуманиста: прекратил все дела об оскорблении величества и даже реабилитировал память всех казненных. Современники хоть и видели, что весь Пертинаксов гуманизм белыми нитками шит, но виду не подавали. Передых от карусели кровавой — и то слава Богу.

Передых, однако, долгим не был, потому что перестройщика все-таки укокошили. А вслед за ним на римском троне уселся Север, который свое правление начал с того, что провозгласил Коммода божеством. Дал, то есть, понять, на что новая власть ориентироваться будет. Коммод, заявил Север, мог не нравиться только выродкам, но никак не римским патриотам. И уже под знаменем патриотизма принялся чистить нацию. Сначала львам был брошен гладиатор Нарцисс, Коммода задушивший, потом казнен Цинций Север, с чьей подачи сенат постановил коммодовские памятники порушить. Ну, а потом уже по конвейеру пошло-поехало — чаще в целях сугубо воспитательных.

В отличие, однако, от Коммода Север развлечениям не предавался, а проявил себя как завзятый и весьма успешный империалист (что с точки зрения домарксистского Рима было качеством вполне положительным). Сперва вернул территории, Коммодом без надзора брошенные, потом взял Византию, задал перцу парфянам — в общем, кой-какой порядок навел. А свезя в столицу награбленное, не позабыл и о ввереных ему подданных, устраивая невероятные в своей пышности шоу и раздавая съестное вперемежку с мелкой монетой. Так что сотню-другую сказненных им патрициев напуганный было Рим с большим удовольствием и облегчением Северу простил. И только вроде передых замаячил, как Север возьми да и помри. Оставив трон — пополам — двум своим сыночкам, один из которых, Каракалл, нас здесь интересует особо.

И вот почему. Сызмальства был он мальчонкой мягким, тихим и интеллигентным. Из тех, что, как говорят, и мухи не обидят. Казни публичные — обычное и весьма популярное зрелище в те времена — видеть физически не мог. Бледнел, плакал, сознание терял. Да что там казни — порку без рыданий и боли душевной созерцать не умел. И все больше книжки да игры тихие.

Что очень и очень странно. Потому что те, которые в правильных лидеров потом вырастали — со всеми полагающимися наклонностями — проявляли их уже в самом что ни на есть раннем детстве. Коммода мы в связи с этим упоминали. Или вот хоть Домициан, тоже один из императоров римских. Тот в юности даром, что тихий был — а ведь своеобразной тишиной. Запрется, бывало, в кабинете с доской да грифельком, родители радуются, экое в чаде к образованию стремление-то — а он часами мух ловит и грифельком протыкает. Поймает — и проткнет. Потом, конечно, когда масштаб поменялся, мух казнить стало неинтересно — да и зачем, когда эвон сколько людей вокруг.

Или такой еще Михиракула, сын гуннского вождя Тораманы, того, что Индию покорил. Тот в детстве тоже все больше мушек да бабочек мучил, а уж потом тем развлекался, что слонов повелит согнать, да в пропасть их и сталкивает. Летит слон вниз, катится, а Михиракула подумывает не без законной гордости: ну вот, экий ты большой да могучий — а мне вот пальцем пошевелить, и нету тебя, дурак ты лопоухий.

Да и московский наш государь, Иван Васильевич, сызмальства себя должным образом проявлял. Забирался в детстве на островерхие терема и скидывал, как сообщает летописец, «со стремнин высоких» собак да кошек, «тварь бессловесную». А с четырнадцати годков начал и «человеков ураняти». (И со слоном, кстати, тоже история была. Привезли как-то царю Грозному в подарок из Персии слона — дрессированного да выученного. Всякие штуки выделывать был мастер. А тут возьми, да и откажись перед государем на колени опуститься. Уж его и шпыняли, и за хобот таскать пробовали — а он уперся и ни в какую. Ну, по приказу цареву убили, конечно, животину — потому как не заносись. Но это уже, впрочем, из более взрослой Ивановой жизни…)

Вот это я называю правильное развитие. То есть, все как положено, как оно быть и должно. А тут Каракалл — весь чувствительный да трепетный. Оно бы, казалось, просвещенный государь должен вырасти, тем паче, что имя-то его на самом деле было Марк Антонин Аврелий, точь-в-точь как у прежнего императора-философа. (Каракаллом кликали его за пристрастие к галльской тунике с капюшончиком, которая «каракаллой» и звалась.)

Не знаю, может, и вырос бы мальчонка философом, не случись на его жизненном пути — трон. Хотя смотришь иной раз в музее, стоит у такого трона человек и недоумевает: ну, трон, дескать, и трон. Мебель и мебель. И не сказать, чтобы такой уж удобный для сидения предмет. У меня, дескать, финское кресло вон какое дома. И чего они, дескать, из-за этого самого трона глотки друг другу готовы были перервать?

И сразу видно: не понимает. Оттого, что сам не попробовал. А то бы я его потом спросил, какая мебель для души и зада благостнее.

И вот она ситуация: трон, Каракалл, и брат Каракаллов, Гета, с которым на пару сей предмет по завещанию папашиному делить приходится. Тут-то с тезкой императора-философа трансформация волшебным образом и случилась.

В общем, сорганизовал Каракалл покушение и Гету вдогонку за покойным императором отправил. Прошло все без сучка и задоринки, тем паче что Гета от своего тонкого да ранимого братца такой каверзы никак не ожидал. После чего Каракалл понял, что одним убийством ему — на том самом предмете мебели восседая — не отделаться, но и в истерику по этому поводу ударяться не стал. Оно, говорят, в первый раз тяжело, с непривычки — а потом уже гладко идет, без проблем.

Перво— наперво показнил он убийц братовых. Решение мудрое, ибо, с одной стороны себя самого от такой шайки головорезной на будущее избавил, а с другой -народу свою непричастность к покушению и нетерпимость к беззаконию продемонстрировал. На последнее, впрочем, мало кто купился, потому что Каракалл — почти что и без передышки — стал со всеми сторонниками покойного брата расправляться. Убрав сперва его друзей, потом тех, кто изображениям Геты поклонялся, уж неизвестно, за какие такие заслуги. А еще позже — и вообще всех, кто Гете так или иначе сочувствие выражал. Такие уже на многие сотни считались.

Родственников, естественно, тоже не щадил. Потому что с одной стороны, родственник он и есть родственник, а с другой — не кто иной, как соперник. Пусть даже и потенциальный. Да и убить, скажем, сводного брата, сына своей мачехи Юлии, было, я полагаю, не в пример легче, чем родного братца жизни лишать.

Кстати, эта самая Юлия, будучи тоже как-никак дамой при троне, особо и не переживала. Близость к данному предмету мебели, как мы уже отмечали, к сентиментальности не располагает. По какому бы там ни было поводу. И вместо того, чтобы надеть полагающиеся по случаю траурные одежды, Юлия как-то в присутствии Каракалла сняла и те, что на ней были — а красавица она была известная. Пасынок-император остолбенел от восторга и пересохшими губами пролепетал: «О-о-о… Как бы я ЭТОГО хотел… Если бы, конечно, не закон…» На что Юлия резонно заметила, что кому же законы и писать, как не ему, венценосцу. И тут же сиганула к нему в постель, а чуть позже и в жены.

А издав необходимый для данного случая закон, Каракалл тиснул и еще один, на мой взгляд, любопытный. Этим законом предписывалась смертная казнь для каждого, кто справлял малую нужду там, где стояли статуи или прочие изображения государя. И я вот пытаюсь понять: что бы оно значило? То есть, либо в древнем том Риме пивом на каждом углу бесперебойно торговали, отчего указанные Каракаллом правонарушения и происходили регулярно, либо изображений его было понатыкано так, что и малой нужды справить было негде. Опять же может быть и так, что и то, и другое. Кто его, в общем, знает.

Еще тут характерная черточка проявляется. Правители, они вообще-то народ к шуткам склонный (иной вопрос, что шутят весьма своеобразно — к каковой теме мы непременно вернемся). Но в одном пункте юмор их пропадает начисто — и уж это без исключений. А именно: во всем, что имеет отношение к их собственной священной особе. Тут уже шутки в сторону. Очень и очень нешутейный для них — а тем паче для тех, кто шутить все-таки пробовал — вопрос. При общем господ правителей весьма раскованном отношении к прочему бытию…

Что же до Каракалла — так и поскуливал себе от страха Рим, пока не нашлась горстка камикадзе, да и не порешила императора. (И вот что интересно было бы знать: кинулась ли римская публика тут же под статуи, на предмет революционного справления малой нужды? Молчит история на эту тему, а жаль. Я так думаю, кинулась. Уж больно классическая такая месть поверженному в прах тирану.)

Вот пишу я все это, а оппонента своего въедливого в уме держу. Нормальный-то читатель, не из зловредных, уже, надо думать, таким статистическим рядом и убежден, а буквоед-злопыхатель может еще и вякнуть. На тот предмет, что где же, дескать, чистота эксперимента? Потому что, во-первых, все Рим да Рим, в котором оно, может, и в порядке вещей было под такими чудищами выю гнуть. А во-вторых, все перечисленные ужасы есть не что иное, как классическое проявление наследственной тирании, поскольку все упомянутые монстры с соплей, можно сказать, при троне пребывали. При вышедших из гущи народной вождях ничего подобного по всем законам физики, дескать, ни за что бы и не случилось.

Ну, в Риме мы тоже век сидеть не будем, двинемся со временем и в прочие края. Что же до «вышедших из народных глубин», то на них не грех уже и в том окружении взглянуть.

Тем более, что возможность такая есть, потому как за Каракаллом нашла на Рим полоса так называемых «солдатских» императоров — тех, то есть, кого армия по каким-то своим соображениям на трон одного за другим возводила.

Так что речь, на мой взгляд, о самых что ни на есть народных избранниках. И я тут не о лозунге «Народ и армия едины», который в моей копилке идиотизмов по достоинству место занимает. А по гораздо более простой причине, поскольку армия и есть — насколько бы странным оно ни показалось наиболее нервным представителям интеллигенции — тот самый народ, для какой-то уж там надобности вооруженный и в строй поставленный. Под Аустерлицем ли, под Берлином, в Корее ли, во Вьетнаме, Афганистане или Чечне. (Что, кстати, те, чьи в Корее с Вьетнамом были, понимают куда лучше нашего.)

Так вот, первым из таких «солдатских», то бишь, народных императоров был некий Опилий Макрин, непосредственно Каракалла и сменивший. Крикнуло войско свое мощное «ура» и воодрузило Макрина ороговевшим от верховой езды задом аккурат в бархатное седалище трона. От чего никакая заря ни коммунизма, ни даже какого-нибудь там социализма с человеческим лицом над Римом, увы, не взошла.

Да и какое уж там человеческое лицо… Макрин-то, сам из солдат будучи, скумекал, что ведь как посадили, так и попрут, ежели чего — ну и принялся шаги соответствующие предпринимать. А поскольку страх он понимал хорошо, то на нем и свои отношения с народонаселением стал строить. За вольности наималейшие своего же брата солдата распинал нещадно. За ропот и призывы к смене власти в отдельно взятом подразделении казнил каждого десятого. Да ведь как еще казнил — осужденных повелевал к уже казненным мертвецам привязывать накрепко. Отчего люди просто-напросто вместе ГНИЛИ — и не для того это здесь писано, чтобы вам нервы пощекотать. В конце концов, придумал-то это не я, а все тот же любезный сердцу моего оппонента «народный избранник».

Да и с гражданским населением Макрин обходился не лучше. То замуровывать людей начнет: два-три дня мук на кресте недостаточно серьезным наказанием ему представлялись. То вдруг затеет на фронте нравственности порядок наводить (это, между прочим, в тогдашнем-то Риме), связывая прелюбодеев вместе и так же вот вместе и сжигая публично. Двор же его собственного дома был постоянно залит кровью: рабов засекали до смерти за малейшие провинности. Так вот и правил сей император, прозванный народом Мацеллином, то есть мясником, пока армия не загудела и не порешила: да ну его к черту, такого избранника. Давай-ка мы из недр собственной массы другого выдвинем.

И, покончив с Макрином, действительно выдвинула. На свою голову.

На трон Гелиогабал взошел под аккомпанемент радостных криков толпы (синусоида в действии). Народ подрасслабился, кровь с тротуаров посмывал, кресты да плахи — лишние — убрал с глаз долой. И стал с доверчивым ожиданием поглядывать в сторону Палатина. В котором новый молодой император с ходу бурную деятельность развернул.

Во— первых, постановил Гелиогабал учредить женский сенат. Тем, кто уже готов восторги по поводу такого прогресса выражать -эмансипация, дескать, прорыв в направлении гражданских свобод и прочих прав человека — я бы посоветовал восторги эти до поры поумерить. Ибо в облагодетельствованных римских матронах новый монарх видел не равных по какому-то там социальному статусу, а относил себя к ним, скорее, по линии биологической — да вот как сестра к прочим сестрам относится.

Ну, что тут в прятки-то играть — «голубым» был император. Чему Рим вряд ли так уж и дивился бы, в конце концов не такой уж редкостью была та голубизна в высших эшелонах римской власти (чаще, правда, проявляясь в виде бисексуализма, когда «наш пострел всюду поспел»). Но Гелиогабал был не просто «голубым», а уж очень глубокого «голубого» оттенка. Совсем синий такой монарх.

Так вот оно и началось. Днем с сенатом своим новым император законы один за другим шлепал, да все для Рима наинасущнейшие: в каком одеянии матрона того или иного сословия на люди показываться должна, как им, матронам, при встрече расходиться (в смысле преимущественного права пользования тротуаром), какие восточные и отечественные краски для макияжа наиболее подходящими являются — ну и прочий набор общегосударственных проблем. А уже вечером, после трудов праведных, предавался Гелиогабал заслуженному активному отдыху.

Царские слуги носились по всему Риму в поисках мужчин с выдающихся размеров половыми органами. Эти-то отборные самцы и свозились во дворец в качестве партнеров любовных игр Гелиогабала. Отдавался он им страстно, но и не без эстетизма: частенько в качестве прелюдии разыгрывался миф о Парисе, где сам император представал в одеянии Венеры, стыдливо держа одну руку у сосков, а другой прикрывая несоответствующее роли хозяйство между ног.

Чтобы облегчить отбор кандидатов для царского ложа, Гелиогабал понастроил общественных бесплатных бань. Идеалист может себе думать, что двигала императором забота о народной гигиене, но историки брезгливо сообщают, что по всем этим баням непрестанно шныряли агенты монарха — уж не знаю, с линейкой ли там или с рулеткой — для отбора все того же человеческого материала, экипированного приборами нечеловеческих размеров.

Хлебные должности Гелиогабал раздавал налево и направо. Но если приведшие его к власти легионы на что-то тут и рассчитывали, то крепко промахнулись. Император не только не добавил им мяса в котелки, но и, похоже, о существовании их забыл. А значимость выделявшихся должностей определялась единственно размером половых органов соискателя. То есть, чем больше — тем больше. Линейная такая зависимость. И то ли у генералов с этим средненько дело обстояло, то ли боевые свои шрамы они выше прочих физических характеристик ценили, а оказалась армия не у кормушки. Но к чести Гелиогабала надо сказать, что ни в какие прятки он ни с кем не играл, а вполне откровенно заявил и о цели своего царствования, и о смысле собственной жизни в целом. И целью, и смыслом было отдаться как можно большему числу самцов.

Так что большая часть развеселой его жизни очень даже прилюдно проходила. Своего любовника Гиерокла он обожал до дрожи и, появляясь с ним на выезде или на очередных игрищах в Колизее, непременно целовал. В пах. Поясняя недораскрепощенным римлянам, что тем самым совершает священнодействие в честь Флоры.

Другой его любовник, Зотик, обладал, как пишут, фантастически огромным прибором — и фантастически же огромным влиянием. Этот Зотик налево и направо торговал должностями и даже гневом или милостью императора, напропалую казня жмотов и благодетельствуя тех, кто за сотню-другую талантов удушиться был не готов. С Зотиком, кстати, Гелиогабал сочетался законным браком — в одеянии невесты, с посаженным отцом, музыкой, жреческой братией и всем таким прочим. И, отдаваясь ему тут же, на брачном пиршестве, вопил: «Разрезай!»

К постельным своим боям подходил император со всей серьезностью, не пренебрегая ни практикой (что мы уже в какой-то степени могли оценить), ни теорией. Он не раз собирал во дворце известных римских шлюх (неизменно называя их «соратницами») с тем, чтобы порассуждать о различных позах любви и способах наслаждений. Приглашал — с той же целью — признанных городских гомосексуалистов. Иногда происходили и совместные, так сказать, конференции по обмену опытом.

Сенат женский он довольно скоро разогнал. Я думаю, угнетала его передовую просвещенную душу унылая обывательская мораль заседавших в нем матрон. И теперь Гелиогабала окружали самые прогрессивные представители населения, причем критерием прогресса служила — да вот совсем как в наши с вами времена — «голубизна» того или иного индивида. Был при нем даже «совет старейшин», в который входили исключительно старички, имевшие… мужей.

Активно жил. Ярко. Отличаясь не только передовыми взглядами, но и религиозным рвением. Тоже, впрочем, не без реформаторства…

Будучи жрецом сирийского бога Гелиогабала (откуда и собственное имечко произошло), император завел в Риме массу посвященных ему храмов и алтарей, где начал совершать человеческие жертвоприношения, от которых Рим уже много веков как начисто отвык. Отбирались для этого мальчики из тех, что покрасивее да познатнее. Но был и еще критерий: они не должны были быть сиротами. Родители обязаны были присутствовать тут же, чтобы монарх-новатор мог от души насладиться их эмоциональным состоянием. Что он с большим удовольствием и делал.

И, как если бы все это не было достаточным кощунством, выкатил Гелиогабал и буквальный кукиш небесам, для такого передового деяния отступив на разок даже от собственной, как ныне говорят, сексуальной ориентации. То бишь, следуя примеру Нерона, изнасиловал деву-весталку. Опять-таки нимало не прячась. И что? Ни тебе небеса не разверзлись, ни народ римский за косы да топоры не похватался, а так себе и продолжал зубами под одеялами стучать. Под урчание голодных желудков.

А желудки урчали и в Риме, и в провинции. И в армии, что Гелиогабала на своих щитах к трону протащила. Да и как было не урчать, когда казна не резиновая, а Зопики и прочие гиганты полового фронта под халявное золотишко изрядное количество сундуков припасли — да ведь еще и самому монарху на достойные его титула развлечения что-то нужно было наскребать. К тому же Гелиогабал к протоколу титулярному относился очень даже всерьез и суррогатов не терпел. Ни разу не опозорив себя тем, что хотя бы дважды показался в одной и той же одежде или обуви. Малую нужду справлял в ониксовые сосуды, а уж большую — так только в золотые горшки, как оно Ильичу, основателю пролетарского государства, и мечталось. (Анальное мышление руководителям народных масс вообще почему-то свойственно, и чем передовее вождь, тем оно, мышление, и анальнее — что в случае Гелиогабала подчеркнуто, как вы понимаете, с особой силой).

А какие выезды царственные были — с упряжками то оленей, то слонов, а то даже и львов с тиграми. А обеды! Все ложа и столы лепестками розовыми усыпаны… Царское ложе — особо: выстелено пухом куропатки. И тем только пухом, что у птички под крылышками растет, исключительной такой нежности пух. И меню: страусы, запеченные целиком, на гарнир — бобы с янтарем да рис с жемчугом… Жемчугом же, кстати, вместо перца посыпались рыбы и трюфеля. В общем, тотальный эстетизм в цветах, красках и запахах (никак вспомнить не могу — который это из гашековских героев фразу бессмертную произнес насчет того, что «все эстеты — педерасты»?). А уж более банальное съестное — так то все домашней животине шло. Собак кормили гусиной печенкой, коней — гроздьями редкого винограда, у львов да пантер фазаны с попугаями на зубах похрустывали. Так вот в том дворце и ужинали скромно — под злобное урчание пустого народного желудка.

И со временем не только что армия, но и преторианцы (это дворцовую-то гвардию на голодном пайке держать!) взвыли. Крик, конечно, пошел. Да не нашими ли, дескать, руками? Да не с нашей ли колесницы у стен Палатина к народу он речь держал? И почему, дескать, пидорам все, а нам ни шиша?

Ну, порешили, конечно. Труп протащили под радостные вопли толпы (опять-таки синусоида в действии) по римским улицам, раз-другой окунули в клоаку, после чего, как положено, в речку и швырнули. В Тибр.

И вот все-таки справедливо говорят, что человек, дескать, предполагает, а Бог располагает. Предсказывали как-то жрецы сирийские Гелиогабалу насильственную смерть. Что его, похоже, не особо расстроило — но эстетическое чувство и здесь требовало выхода. Гелиогабал жаждал смерти роскошной и даже драгоценной, почему заранее и приготовил кучу всяких положенных инструментов для потенциальных убийц: шелковые веревки, украшенные золотом мечи, яды в драгоценных флаконах. Даже — на случай, если его из окна вдруг выкинуть захотят — выстелил внизу золотые плиты с драгоценными камнями, на которых его бездыханное тело смотрелось бы особенно гармонично. И что? Да ничего. Перерезали глотку обычным ржавым ножом, а потом макнули в сортир — и вниз по реке.

Но и вправду, хватит уже нам по Риму колбаситься. И сценография не меняющаяся осточертевает, и пьеса, похоже, все та же разыгрывается, с отдельными разве что вариациями. Кроме того, душа ведь время от времени героизма жаждет, чтобы людей — «делать жизнь с кого» — в глубинах истории обнаружить. Образец, так сказать, для…

А где же искать его, как не в той же античности? И не потому только, что дедов да прадедов наших еще в гимназиях тому же учили, но ведь и в наш с вами лексический обиход античность вошла, как неподражаемый образец чего-то высокого, трагически-героического, завершенно-прекрасного. «Античный герой», «античная гармоничность», да хоть «античная статуя», наконец, как нечто в принципе отличное от нынешних изваяний, сварганенных сварочным аппаратом в состоянии перманентного похмелья.

Так что, коли с древним Римом в этом отношении напряженка получается, ничего нам не остается, как перебраться на несколько сотен лет и миль в древнюю, опять-таки, Грецию. Которая, так выходит, всему колыбель: философии, математике, да вот и демократии даже (что до извечного спора на предмет дихотомии Афины-Иерусалим, то мы его тут вести не будем, поскольку ни Шестова, ни Мандельштама, ни Бродского с нами уже нет, а с прочими в это дело ввязываться бессмысленно). И ведь имена-то какие — не имена, а музыка, гекзаметр какой-то, а не имена! Анаксимен, Анаксимандр, Пифагор, Гомер, Солон, Перикл, Леонид, Александр. Да, тот самый, который Македонский.

Кандидатура, кстати, хоть куда. Едва ли не самое громкое имя античности, да и последующих веков, пожалуй, тоже. Юный гений-полководец, полмира с кавалерийского наскока взявший, сведший, вопреки прозвучавшему несколько позднее совету Киплинга, Запад с Востоком, Афины с Иерусалимом… (Нет, вот этого не делать я обещал, и не буду. Желающих понять, почему адресую к пропущенному ими предыдущему абзацу.) Ну, в общем, порубал к чертовой матери все гордиевы узлы и перекроил планету по-своему.

А уж потом всякий выползок при власти себя к нему примерял. Такое вот случилось общее место. И Калигула — тот в профиль, бывало, станет, и окружающих допрашивает: похож, дескать, или еще не очень? И гораздо более поздние Фридрихи с Наполеонами. И я так думаю, даже пламенный наркомвоенмор и председатель Реввоенсовета товарищ Троцкий — в своих мечтах о всемирном революционном пожарище. (А то еще Фурманов вспоминается, с укоризной легендарному начдиву Чапаеву выговаривающий: «Александр Македонский тоже был героический полководец, но зачем же стулья ломать?»)

Так что по мне Александр — так Александр, отчего бы и нет. Только хочется предупредить читателя, что статую-то нам поскоблить придется, а уж что из-под позолоты вылезет… Но без поскрести не получится. Нас-то ведь человек в данном раскладе интересует, а не роль его во всемирной вдоль и поперек переписанной истории.

Потому что вся собственно-историческая, так сказать, деятельность Македонца вполне во всего-то три слова уложится — в те самые, что по совсем другому случаю Гай Юлий Цезарь в Рим телеграфировал. В смысле, «пришел, увидел, победил». Оно, конечно, и тут могли бы вопросы возникнуть. Ну, например, пришел — а чего, собственно, приходил-то? Кто тебя звал? Или увидел — и чего ж такого ты увидел да рассмотрел в своей скачке лихорадочной? Или вот победил — ну, во-первых, стоило ли для того на край света переться, а во-вторых, это еще большой вопрос: кто кого. Ну, это ладно. Мы в такие дебри вдаваться не будем, а сделаем вид, что в общеисторическом плане нам с Сашей как бы все и понятно.

Что ж, пожалуйте знакомиться и с человеком — только не говорите, что я вас не предупреждал. А то ведь бывает потом: ах, рухнувшие иллюзии, да как дальше жить без идеала, да я за любимую статую кого хочешь под танк положу, ну и все такое прочее. Я это не к тому, что у тебя, читатель, именно Македонец в роли той любимой статуи функционирует. Может, кто и другой: Фридрих там, или Наполеон. Или даже, скажем, Фурманов с Чапаем. (Не припомню, называл ли я кого еще в этой связи.) Но любую статую вплотную изучать, а тем более позолоту сковыривать — занятие, разочарованиями чреватое. Каковой активности я вас и приглашаю предаться.

Едва напялив на темечко доставшуюся ему после смерти папы Филиппа корону, юный Александр тут же сиганул в седло и отправился воевать. Зачем воевать, почему так далеко отправился — да кто ж его знает. И случай тот знаменитый, что в Гордии, в храме Зевса-громовержца произошел, дополнительного света на вопросы эти никак не проливает.

Случай— то хрестоматийный -тот самый, когда Саша в храме ярмо от повозки царя Гордия увидел. С чрезвычайно хитроумным узлом на том ярме. А легенда, как читатель помнит, гласила, что тот ум изобретательный, что узел развяжет, тут же заделается властелином Азии, а в сумме, стало быть, и ведомого в те времена мира.

И вот наш Македонец, никаких своих извилин головоломками давно почившего коллеги не отягощая, вынул меч из ножен, да и разрубил узел к чертям собачьим. Давши потомкам на века повод для истерических восторгов. Хотя ведь, ежели задуматься — а о чем вопим-то так радостно? И всего-то делов, что продемонстрировал юный царь стратагему, для каждого правителя (из правильных) обязательную и действенную. Которую я «стратагемой поллитровки» называю для удобства пользования.

Почему поллитровки? Ну, это же классический такой анекдот, быть не может, чтобы кто не знал. Это вот когда ученые проверить взялись, у кого сообразительности-то больше: у среднего невыдающегося шимпанзе или у крепко профессионального алкаша. Подвесили для обезьяны банан к потолку и пару предметов еще в комнату подсунули: швабру да табурет.

Ну, шимпанзе этот прыгнул было — ан не достает до банана, и все тут. Больно уж высоко. Покумекал примат, на табурет взобрался и шваброй банан вожделенный подцепил. И слопал.

Потом уже и алкоголика на эксперимент запустили, заменивши банан поллитровочкой. Алкаш — глаза горят, руки в треморе — прыгать начал. Понятное дело, не достает, высоко бутылка треклятая — а знай прыгает. Час прыгает, два. Тут уже и доценты с кандидатами взопрели. Один сердобольный к алкашу подошел и, на табуретку да на швабру указывая, говорит: ты, дескать, не думал, чтобы вот это вот в дело пустить? На что алкоголик наш, на очкарика глянув презрительно, ответствовал бессмертной фразою: «Да хрен ли ж тут думать — ПРЫГАТЬ надо!»

Так что пусть мне кто втирать тут попытается, что история с этим узлом Гордиевым — из другой оперы (как и многие тысячи царственных и сановных решений в последующие века). Можно, конечно, разливаться соловьем на предмет примата деяния над рефлексией, и все такое прочее. Я тут за рефлексию особо не ратую, но алкаш с Македонцем, сдается, ни о каких таких дихотомиях не помышляли и не думали. Потому что — хрен ли ж тут думать, прыгать надо!

Вот так вот и развалил узел пополам. Чтобы уже со спокойною душою двинуться за полагавшейся по уговору Азией.

А таинственный тот край Александру крепко по сердцу пришелся. Вот прямо с Персии и начиная. Так его порядки тамошние восхитили, что очень он даже всерьез огорчился насчет малокультурности греческой.

Что ни брал, что ни сравнивал — а все не в пользу Эллады раскладывалось. Уж к царям у них было отношение — так отношение. И сами те цари все в парче да в золоте — не чета пропыленным да пропотевшим греческим вождям, и сановники разодеты в пух и прах. А главное — что Александру особо по душе пришлось — как народ монарха увидит, так тут же в ноги и валится, где бы кто ни стоял. «Проскинесис» называлось это действо обязательное.

Ну, в одежды драгоценные Саша вырядился быстро. Чтобы генералы не поглядывали хмуро, разрядил и их, что твоих персов. На всю армию, понятно, такой роскоши не хватило, да ведь на всех ничто и никогда не рассчитано. Диадему — в золоте да камнях — нацепил. Сделал, в общем, серьезный шаг на пути к прогрессу. Наложницы кругом, пиры, гудеж без конца — а все на душе свербило.

Потому что проскинесис проклятый покою не давал. И то сказать, ну какой же я к такой матери царь, ежели все вокруг меня на пол от страха да обожания не грохаются! Да тут еще воины, из тех, что поголоднее да поязыкатее, вякать принялись, товарищей подбивать на всякие неуставные деяния, Грецию вспоминать с ее убогостью спартанской.

В войске Александр до времени порядок навел, смутьянов переказнив жестоко. Но ведь и собственные Александровы воеводы брови недовольно хмурили вместо того, чтобы в парчовых шароварах в свое удовольствие по дворцу шлендать, с кубком в руке да с бабой подмышкой. Ворчать принялись: что это, дескать, в роскоши да в жестокостях утопать начали, идеалы греческие похеривши — за язык вон уже казнят! (Ну это они, положим, тоже погорячились — языкатым и в Греции, как оно везде и всегда бывает, влетало по первое число, не всяк и расчирикивался). До того дошло, что друг наисердечнейший, правая, можно сказать рука, Парменион прилюдно стал царю на такую ситуацию пенять.

Ну, герой наш эту руку и отсек не раздумывая, с маху — как тот Гордиев узел. Тут же склепал дельце политическое насчет того, что сын Пармениона, Филот, заговор на жизнь родного царя готовил (чего ни в каком помине и не было, потому как вместе они все пировали ежевечерне, так что тот Филот Македонца уж сто раз порешить мог бы).

А поскольку время было античное, и сын за отца еще отвечал (а равно и наоборот), царским своим указом велел Александр и Филота, и папу его, друга своего же сердечного, казнить. И казнили — не по-гречески люто, пытками истерзав до последнего момента.

Тут уже и прочие стали несдержанность проявлять. Старик Клит, Сашку на собственных коленях вынянчивший, стал как-то на пиру попрекать его, говоря, что уж на что папаша Филипп был негодяй (и немаленький, добавить бы надо), а вот на Александра Филипповича посмотреть, так и ностальгия обуревает по временам прошлого-то царствия. Александр — а хрен ли тут думать! — копье у охранника выхватил, да Клита прямо тут же и проткнул насквозь, раз, да другой, да третий (тоже ведь о характере говорит кое-что). Через минуту, правда, остыл маленько, увидел, чье тело изувеченное на полу лежит — и в истерику. По полу стал кататься, выть, раны на теле Клита целовать, меч было выхватил, чтобы с собой покончить. Но тут Каллисфен-философ, тоже один из друзей ближайших, его спас. Меч отнял, в кровать уложил. И утешал всю ночь, как дитя малое.

И не раз и не два еще утешал. Потому что стали по ночам являться Саше и Клит, и Парменион, и многие другие прочие, безжалостно им казненные. Не единожды Александр и к мечу тянулся, чтобы конец этой муке положить, да верный Каллисфен всегда начеку был, спасая каждый раз для истории любимого ее героя.

А потом Македонец в себя пришел несколько, опять в парче да в золоте стал за воротник закладывать, снова почувствовав прелесть скромных плотских утех — да и вернулся к той же не дававшей ему покоя идее проскинесиса. И так он решил это дело обстряпать, чтобы мысль сия как бы вовсе и не от него исходила, а народ как бы сам таковское предложение внес.

Ну, сговорился Александр с философом Анаксархом (вот они вам опять, шеллинги-дюринги!), да поэтом Аргисом Аргивянином (и эти в массе своей тоже бестии продувные), да со знатнейшими из персов и мидян, что на пиру они вот такое предложение и сделают.

Анаксарх, как время пришло, речь двинул самую что ни на есть яркую — на то, как я понимаю, и был философ. Негоже нам, сказал, эллинам, перед царем своим стоять столбами. Это, сказал, никакая не демократия и все такое прочее, а самое разнузданное панибратство. Потому что какой же он тогда царь, ежели между ним и нами дистанции меньше, чем между генералом и, например, ефрейтором каким?

А кроме того, сказал Анаксарх-философ, окружающие нас завоеванные народы могут это неправильно понять. Поскольку у них такого отродясь заведено не было. Так что ниц перед царем пластаясь, мы не унижаемся нимало, а напротив того, способствуем обмену культурными ценностями с вот этими вот народами. (Я тут не передергиваю нимало — особо подозрительные могут и к первоисточникам обратиться. Именно так и сказал подлец-философ. И до чего же аргумент, кстати говоря, живучий — сколько негодяйств да пакостей в этой же упаковке на протяжении веков протаскивалось да протаскивается…)

Последнее заявление даже Македонец (который по сценарию должен был сидеть тихо), вскочивши на ноги, страстно отметил. Именно, сказал, за ради культурного обмена. Да и делов-то всего, ну, растянулся на полу, по первости даже и ноги-то лобызать необязательно, а потом уже встал, да и стой себе — не без некоторого, конечно, полагающегося подобострастия. Вот и получится самый что ни на есть культурный обмен.

Тут уж и прочие действующие лица оживились, стали положенные роли озвучивать: и поэт Аргис, и представители местной национальной интеллигенции. Оно бы, глядишь, и прошло — но тут Каллисфен (тот самый, что Александра от самоубийства спасал не единожды) в гневе большом поднялся.

И ведь даром же, что тоже из любомудров — а постоял за достоинство человеческое. В лицо пристыдил царя, матом по адресу собственного коллеги вкупе с пиитом прошелся. Тут уже и другие осмелели, на которых театр и задумывался. Нет, говорят, не бывать проскинесису. В боях, говорят, гибли и гибнем, на казнь по приговору законному тоже, дескать, не отказываемся пойти, а перед царем, будь он хоть трижды Александр и четырежды Македонский, на брюхе ползать не будем. На чем точку и поставили.

А уже едва ли не на следующий день Каллисфену, спасителю Александрову, счетец и был предъявлен. Тут же заговор был удуман, пара свидетелей, во все века и на все готовых, нашлась — ну и приговорил герой античности друга сердечного. Да ведь и не к смерти даже, смерть — оно бы и ничего…

По приговору Македонца палачи отрезали Каллисфену уши, нос и губы. И вот так, изуродованного, заперли в клетке с псом каким-то шелудивым, эту клетку перевозя с места на место в соответствии с передвижением войска греческого. Неизвестно, сколько бы оно так продолжалось, но Лисимах, офицер молодой, а также и ученик Каллисфена по части философии (вот ведь выходит, что и любомудрие любомудрию тоже рознь), из сострадания к учителю дал ему яд. Что Александра донельзя расстроило. Утешился он в какой-то степени тем лишь, что велел негодяя Лисимаха швырнуть в клетку со львом.

Однако мечты своей — чтобы на буквальные-то карачки народ собственный таки поставить — так и не оставил. Ну а что, каков масштаб личности, таков он и мечтаний. У кого-то счет в банке швейцарском нулей этак в семь-восемь-десять, а у другого вот, скажем, всех прочих на четвереньки опустить. Может и такая быть голубая мечта.

И вот, доехавши до Египта, Саша другую схему принялся воплощать. А надо сказать, отношения у него с покойным папашей были самые натянутые, до того даже, что Филипп и сыном-то его своим признавать порой отказывался. Что Александру в данной ситуации выходило очень с руки.

Заявившись в храм Аммона — но тайно, чуть ли и не в одиночку — он жрецам разобъяснил, кто он таков и какая их помощь в деле одном надобна. Жрецы все очень хорошо поняли — да и понятливость их казне храмовой вовсе не в ущерб пошла — и, когда в следующий раз Македонец навестил храм уже со всей полагающейся свитой, они всему этому собранию и выложили, что так, мол, и так, явился нам тут давеча бог Аммон и объяснил, что Александр сей Македонский есть не кто иной, как самый его, бога Аммона, родимый сын. А посему и почитать его должно с соответствующим поклонением. Как бога, в общем.

Что спутники Александровы, выслушав из-под насупленных бровей, к сердцу однако принять отказались. Сказав, что коль уж египтяне так на этой версии настаивают, то это их личное египетское дело. И поехали себе восвояси, дальше воевать.

А Македонец наш, погоревав маленько по поводу такого неистребимого упорства, решил себе, что кое-что все-таки лучше, чем вообще ни шиша. С чем и основал город своего имени, где парочку храмов себе же, бессмертному, посвященных, из награбленной казны выстроил (пусть уж народ хоть там-то на карачках) и повелел считать оную Александрию столицей египетской.

Однако доверия к своему брату греку у Саши больше вовек не бывало. Неблагодарная, одним словом, публика. Между прочим, на этот счет правителям хронически как-то не везет. Все-то им народ какой-то не такой попадается, все не угодить да не воспитать должным образом. И я так думаю, что при всем при том, что должность народного вождя из медом все-таки намазанных (а то с чего бы и конкурс такой), но вот эта их планида — с дурным и ни на что не годным народом дело иметь — одна из прямо-таки трагических.

А в недоверии своем Александр и немалую изобретательность проявил, кстати. В душу-то к каждому сукину сыну не залезешь — а до чего бы знать хорошо, что он там себе про тебя такое думает. И вот что учинил царь-воин.

Объявил он солдатам и офицерам — всему, то есть, войску — что молодцы они и орлы, что вот едва ли не полмира с ним отмахали, за что им и благодарность, и почет. Но поскольку катятся они от дома все дальше и дальше, решил Александр почту их подсобрать да с нарочным в родную Грецию и отправить. Потому что когда еще возможность такая представится. Так что, сказал, отпишите уж родным, что и как. Марка, дескать, не требуется — почта-то полевая.

Ну и кинулось войско, засело за письма. Всяк о своем написал — главное, что жив еще и здоров, но и, понятно, о тяготах воинской службы. Каковые письма ни в какую такую Грецию не поехали, а были доставлены в шатер царский, где Александр с ними внимательнейшим образом знакомиться стал, параллельно список — в несколько сот имен — наиболее недовольных составляя. Что потом с недовольными этими учинили? Вы это что, серьезно, что ли? Да казнили, и все — ясное же дело.

А Сашок — среди прочих приоритетов — навечно золотыми буквами вписал свое имя в историю, как человек, цензуру изобретший и с успехом внедривший.

Причем не следует думать, что герой наш хотя бы по части всяких там половых излишеств так уж крепко прочим более поздним венценосцам, особливо римского разлива, уступал. По-моему, так даже какую-то он им планку в этом смысле на века выставил, не случайно же и Калигула в такой вот восторженной зависти на предмет Македонца находился. И наложницы у Сашули водились, и девочками, а равно и мальчиками не пренебрегал. И по части более серьезной «голубизны» отметился, имея при себе постоянного любовника — на генеральской, кстати, должности — Гефестиона, к которому самые страстные чувства питал и которому после его смерти поставил невиданных размеров памятник, потратив десять тысяч талантов на такое дело (это что-то около двухсот миллионов нынешними зелеными получается — а кто не верит, милости прошу справиться опять-таки в первоисточниках). Да еще и повелел как богу этому своему возлюбленному поклоняться. Ну, последнее, впрочем, для египтян опять-таки. А в одной из ближайших военных кампаний так целое племя, по дороге попавшееся — с детьми, стариками и женщинами — под меч пустил, как поминальную жертву по товарищу любовных игр.

И ведь говорил же я: лучше не скрести. Как вот теперь глядеть на гордый этот профиль, в анналы истории несущийся на взмыленном коне? Иной, конечно, может возразить: тоже ведь человек был, а значит, и человеческое ничто не чуждо. Но я так скажу: если вот это все, что выше — человеческое, так я лучше в другой какой зоологический вид запишусь.

Одно только и могу сказать величайшему полководцу в относительное оправдание. Потому как Мендель-монах меня еще с юности в кое-каких истинах убедил. И тут не только стручочки всякие да мушки-дрозофилы. Оно и в нашем двуногом сообществе невооруженным глазом видно, как закон имени яблони и яблока работает. Неплохо работает, статистически говоря.

И чего бы там папанька Александров, Филипп-царь, про возможную измену жены своей Олимпиады не плел, какие бы сомнения насчет Сашиного происхождения не имел, а по всему похоже, что плод был от того самого дерева.

Тоже тот еще фрукт был папаня-то. С этикой весьма своеобразной — но на решение насущных практических задач нацеленной точнехонько. Да вот такой хоть случай.

Как— то два братца-царька из Фракии все никак свои микровладения поделить не могли. Ну, и решили Филиппа на помощь кликнуть, третейским то есть судьей, чтобы все-таки братской крови понапрасну не лить. Ну, Филипп поклялся, конечно, что судить будет по самой что ни на есть совести (уж сколько бы там ее у него ни было), на встречу приехал, дары положенные -за труды — принял, и засел тяжущиеся стороны выслушивать. Слушал, и так себе думал, что как ни поверни — а непорядок. И в том, главное, что царей да царьков развелось в Греции как собак нерезаных. Да и куда ж еще их фракийское царствишко переполовинивать? Проще его целиком так в Македонию и влить. Ну и влил. Царькам доверчивым под зад коленом наподдав и за пределы их же собственной державки вытурив. (Дары, понятно, возвращать не стал — на кой им ляд в дороге лишняя тяжесть?)

Ну, тут, положим, сказать можно, что совесть совестью, а при всем том проявил Филипп государственный ум. Однако же под такую статью не одну гадость провести можно. Хотя бы вот и историю с Филипповым собственным шурином.

Он этого Александра, брата жены своей, Олимпиады, наряду с Олимпиадой и употреблял. В том самом смысле. Кто говорит, силой взял, кто — угрозами, а по мне так то на то и выходит. Но употреблял опять-таки не из каких-то там низменных побуждений, а из самых что ни на есть государственных. Потому что имел в этом деле далеко идущий интерес. Было у Филиппа на примете еще царствишко, эпирское. Очень ему хотелось таковое в вассалах поиметь. А посадить туда мечталось человека не просто послушного, а чтобы вообще — ни-ни. Покорности, то есть, необыкновенной.

С каковой целью вся содомская игра и затеяна была. Ибо рассчитал Филипп — и правильно рассчитал, замечу — что из чувства стыда Александр этот тише воды и ниже травы с царем Македонским будет. А то ведь всегда во всеуслышание заявить можно: да что ты, дескать, за царек эдакий? да не тебя ли мы — ну и так далее. И посадив шуряка на царствие тамошнее, ничуть не прогадал. Потому что тот молчком так на троне и протрясся. (Филипп, однако, все равно подстраховался, повязав шурина еще и династическими узами: выдал за него свою же дочь Клеопатру. Ну и что, что муженек — маме брат, а папе полюбовник? Главное, чтобы кругом одни наши были. Такое — во все времена главное — государственное соображение.)

Так что понятно, отчего и сынок моральными всякими дилеммами себя не перегружал. Да и пил-гулял папаня так, что было что и передать по наследству. И дамы, конечно, водились, и не дамы. В общем, как в те времена было — все, что шевелится. А когда приспичило ему жену поменять на новую, Клеопатру (я тут, слава Богу, не о дочери его, но однако же и не о царице египетской, которая много позже случилась), так быстренько сообразил историю о гулящей Олимпиаде и о том, что сынок-де, может статься, вовсе и не его. Ну, понятно, развод, свадьба новая.

На которой Филипп так нажрался, что кинулся было с сыном, Александром, драться. Да не добежавши даже, чтобы Сашке в ухо врезать, так и ляпнулся посередь залы пиршественной. На что Саня не без остроумия заметил: «Смотрите, люди! Человек, собиравшийся переправиться из Европы в Азию, растянулся, перебираясь из одной кровати в другую!»

Хорошо сказал. Хотя, может, историки и досочинили. За ними, честно скажу, водится.

Ну, конечно, жизни Филиппа лишили. Из них вообще — по доброму обычаю прежних времен — мало кто своей тихой смертью помирал. Это нынче, в эпоху глобального и обязательного гуманизма, подкрепленного гораздо более мощной охраной, они счастливо до полного омаразмения доживают (за исключением, конечно, совсем уж отдельных случаев). А тогда обиженный народ пороги судов — конституционных там и всяких прочих — не обивал. Кинжал обидчику в пузо — и квиты. Как оно с Филиппом и вышло.

После чего Олимпиада, мама великого нашего Македонца, статус кво восстановила также в манере веков минувших. Сперва дочь своей соперницы, Клеопатры, на коленях матери велела убить, а потом уж и саму ее повесила. Именно в таком порядке. В педагогических, видимо, целях.

Так что, выходит, в плане генетическом Саше кое-какая скидка все-таки полагается, потому что было в кого. И я тут, как видите, не о папе только.

Но, сдается, подзасиделись мы с вами в затхлой этой древности. И ведь все из-за читателя того зловредного, что так и норовил свои две копейки в каждую дискуссию всупонить. Вы мне, дескать, докажите вот то, а теперь еще и вот это. Всегда из-за одного такого вот умника большое количество народу страдает. Потому что всем-то прочим, книжку купившим или там, скажем, в библиотеке свистнувшим (в приступах мегаломании мне и такие мерещатся), а равно и самому автору хотелось-то просто порезвиться, попрыгать, действительно, кузнечиком из страны в страну да из эпохи в эпоху. С легкостью чтобы. А какая уж тут легкость, когда идет почти хронологическое занудство типа «после садюги А. воцарился засранец Б., которого, в свою очередь, сменил педераст В.». И, честно говоря, уж больно оно как-то кроваво в веках тех отдаленных. В наше время оно не в пример благонравнее. Нынешний правитель такого себе не позволяет. То есть, позволяет, конечно — но интеллигентно, все больше за кадром (где кровь ежели не видна, так как бы нет ее и вовсе). А так разве что по приходу или по совету дружескому бомбанет современный нам владыка тот или иной народишко, или своих каких недовольных опять же то с воздуха, а то танками уму-разуму поучит, но это, как мы с вами хорошо понимаем, никакое не буйство, а обычные серые будни государственной службы. О которых здесь речь не идет.

Но прежде, чем обратиться к современным нам демократически избранным вождям народных масс, никак не могу я не поделиться собственным недоумением по поводу одного предмета.

Ведь до чего, казалось бы, просвещенный атеистический век наступил. И тебе наука религию расчихвостила с присущей ей, науке, утонченностью доводов («Гагарин вон летал, а Бога никакого не видел»), и гуманизм повымел повсеместно замшелую любовь к ближнему, заменив ее куда как более удобной любовью к дальнему и абстрактному (которого особенно приятно за чашкой чаю через стекло телеэкрана наблюдать). Кругом выходит, что никто иной как человек так-таки и заделался кузнецом собственного счастья. (С этим не спорю, заделался. То-то его, счастья, кругом все прибывает.)

Но тут— то, зараза, и парадокс. Потому что новых божков да богинек наплодили -любой индуист позавидует. И те же упомянутые выше Наука с Гуманизмом, а еще ведь божки Плюрализм, Суверенитет, Феминизм, Консенсус (до чего, кстати, имена-то красивые) да богиньки Толерантность, Политическая Корректность, Глобализация — ну и так далее, едва не до бесконечности. (С таким количеством физиономий на каждое божество, что никакому Янусу не снилось.)

Но над всем этим пантеоном царственно возвышается богинька, которая нас тут интересует особо. Оттого она нас интересует, что подревнее многих других получается, но и потому также, что тех, кто противу данной особы покушается — или даже выглядит так, что вот-вот покусится — тех по башке бьют нещадно, а иногда и с самолетов да ракетоносцев поучат, чтобы алтари оной богиньки стояли повсеместно. Поскольку без того Бога, что раньше, мы уже прекрасно научились — а вот без нее, без Демократии, нам тут же и смерть.

А богинька она, Демократия, и есть, потому что культ ее никаких рациональных аргументов как не требовал, так и не требует. И жертвы человеческие ей приносились и приносятся преобильно. Но мы тут ни в какие теории вдаваться не будем. Ни насчет того, что само слово «демократия» означало «власть демоса», народа, то есть. Ни насчет того, что «демосом» на заре демократии в Греции назывался не всяк босяк, а серьезный, никакими пороками не отмеченный гражданин, с числом обязанностей поболее чем прав. Ни насчет того, что уже и в той древней Элладе очень быстро демократия в охлократию незаметно превратилась («охлос» по-ихнему — «тупая толпа», или в переводе более вольном «быдло», так что тут что-то вроде «быдлократии» получается). Ну их к чертовой матери, все эти теории. Потому что теории теориями, а за них действительно по башке бьют. Образом самым что ни на есть практическим.

Но вот почему еще — среди упомянутого прочего — богинька эта интересует нас особо. Потому что далее — на некоторое, понятно, время — речь пойдет конкретно о ее детишках. Тех самых, всем нашим планетарным охлосом — тьфу, черт, демосом, конечно же, демосом — избранных. Калибра большого, среднего и даже почти микроскопического. Но от того не менее занятных, это уж я вас уверяю.

А в одном плане подстраховаться все-таки хочется. А то ведь всегда найдутся люди с негнущимся от рождения указательным пальцем, да начнут пальцем этим в бедолагу-автора тыкать с воплями: антигуманизм, дескать! антидемократизм! анти хрен его знает какой изм! Вот этим профессионалам я сразу со всей вежливостью хочу сказать, что не их это собачье дело, чему я там в своей черепной коробке про-, а чему контра. Это моя с моей же черепной коробкой забота. Я лишь о том ратую, чтобы за меня тут никто и ничего не додумывал. А то ведь сплошь и рядом такая неприятность случается, как оно и выражено с присущей народу яркостью в небезызвестном анекдоте. Что, неужто и этот не знаете?

Ну, это когда муж с женой сидят на диване, а теща на кухне жарит там что-то — может, и грибочки. И жена, в окно глядючи, говорит: дождь, наверное, будет. А муж мягко так: да может, и не будет еще. И жена так себе это анализирует: «Что значит, не будет? Я что же, неправду сказала? Я что, выходит, вру? Брешу я, получается? Брешу как собака?» И с воплем в сторону кухни:

— Мама, он меня СУКОЙ назвал!!!

Так вот этого пожалуйста — не надо.

ВСЕ МОГУТ КОРОЛИ…

II

Демократия — это живучее суеверие, основанное на предположении, что более 50% людей право в более чем 50% случаев.

Э.Б.УАЙТ

Я распахну ворота этой страны для демократии, а всех, кто будет мешать, посажу и уничтожу.

Генерал ЖОАО БАТИСТА ФИГЕЙРЕДО после своего избрания президентом Бразилии в 1979 г.

Я не вполне понимаю, что такое демократия, но нам ее надо больше!

Студент— демонстрант во время событий на пекинской площади Тянь Ань Мынь.

Худшая форма неравенства — пытаться уравнять все.

АРИСТОТЕЛЬ

Раб начинает с требований свободы, а кончает тем, что хочет корону.

АЛЬБЕР КАМЮ

Нет больших снобов, чем профессиональные апологеты равноправия.

МАЛЬКОЛЬМ МАГГЕРИДЖ

Все скоты равны, но некоторые скоты более равны, чем другие.

ДЖОРДЖ ОРУЭЛЛ

Люди ценят в этом мире не права, а привилегии.

Г.Л.МЕНКЕН

Чем больше народных избранников я встречаю, тем больше люблю моих собак.

АЛЬФОНС ДЕ ЛАМАРТИН, президент Франции, ХIХ в.

У нас слишком много конгрессменов-демократов, слишком много конгрессменов-республиканцев — и слишком мало конгрессменов-американцев.

ЛОУРЕНС ДЖ.ПИТЕР

Патриотизм — последнее прибежище негодяя.

СЭМЮЭЛ ДЖОНСОН

Патриотизм — последнее прибежище скульптора.

АНОНИМ

Когда доктор Джонсон определил патриотизм как последнее прибежище негодяя, он забыл о гигантских возможностях в этом плане слова «реформа».

РОСКО КОНКЛИНГ, американский сенатор, ХIХ в.

Государственный пост — последнее прибежище невежды.

БУАЙЕ ПЕНРОУЗ, американский политик

Бюрократия — это гигантский механизм, управляемый пигмеями.

ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК

«Отче наш» содержит 66 слов, Геттигсбергское Обращение — 286, в Декларации Независимости их 1322. В правительственном регламенте, регулирующем продажу капусты, 26911 слов.

«НЕЙШНЛ РИВЬЮ»

Вручить деньги и власть правительству — это то же самое, что вручить подростку бутылку виски и ключи от машины.

П.ДЖ.О'РУРК

Любое правительство — как младенец. Сплошной пищеварительный тракт на одном конце и никакой ответственности на другом.

РОНАЛЬД РЕЙГАН в 1965 г.

Честный политик так же обычен, как честный взломщик.

Г.Л.МЕНКЕН

Позвольте людям думать, что правят они, и тогда править ими будет очень легко.

УИЛЬЯМ ПЕНН, основатель штата Пенсильвания

Вы можете дурачить каких-то людей все время, вы можете дурачить всех людей как-то время — но вам не удастся дурачить всех людей все время.

АВРААМ ЛИНКОЛЬН

Вы можете дурачить всех людей все время, если реклама поставлена как надо и если позволяет бюджет.

ДЖОЗЕФ Э.ЛЕВИН, американский ТВ-продюссер

Клинтон и Буш: живые доказательства того, что идиоты не должны иметь права голоса.

АНОНИМ

Разница между демократией и диктатурой заключается в том, что при демократии вы сначала голосуете, а потом выполняете приказы — а при диктатуре вам не надо тратить время на голосование.

ЧАРЛЗ БУКОВСКИ

Демократия — это правительство людей не владеющих землей, низкого происхождения и самых вульгарных профессий.

АРИСТОТЕЛЬ

При капитализме человек эксплуатирует человека. При коммунизме — наоборот.

ДЖОН КЕННЕТ ГЭЛБРАЙТ

Есть ли на свете существо более самоуверенное, исполненное презрения к другим, глубокомысленное, надутое и серьезное, чем осел?

МИШЕЛЬ ДЕ МОНТЕНЬ

Я думаю, американская общественность хочет иметь президентом напыщенного осла, и я готов пойти ей навстречу.

КЭЛВИН КУЛИДЖ, американский президент

На следующей неделе никакого мирового кризиса не будет. Мое расписание уже заполнено.

ГЕНРИ КИССИНДЖЕР

Быть политиком — это как быть футбольным тренером. Ты должен быть достаточно сообразительным, чтобы понимать игру, и достаточно идиотом, чтобы принимать ее всерьез.

ЮДЖИН МАККАРТИ, американский политик

Читатель, представим, что ты идиот; представим также, что ты член Конгресса… Но я, кажется, повторяюсь.

МАРК ТВЕН

А где же Бастилия?

МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ в 1989 г., прибыв на площадь Бастилии в Париже

Каждый народ имеет такое правительство, которого он заслуживает.

ЖОЗЕФ ДЕ МЕСТР

ВОПРОС: Что в действительности думает Пьер Трюдо о проблемах канадской экономики, лежа ночью в постели?

ОТВЕТ: Лежа ночью в постели, Пьер Трюдо о проблемах канадской экономики не думает.

ПЬЕР ТРЮДО, премьер-министр Канады, в ТВ интервью

Оно бы можно и дальше в том же духе. Но и так, я думаю, уже понятно, что политика — занятие для души и тела полезное, приятное и необременительное. С одной, конечно, оговоркой: «необременительное» вовсе не значит «не требующее определенных человеческих качеств» — ну да об этом мы с вами, сдается, уже говорили. Правда, в одном довольно-таки конкретном плане. С предстоящим переходом ко всем остальным.

Что до подборки афоризмов выше — никаких тут красных нитей искать не надо. Никакая тенденция не протаскивалась, никакие намеки не делались, никому автор не подмигивал втихую и локтем понимающе никого не толкал. И вообще, мамаша: чтоб я вашу родную дочку — да сукой?

Насчет, кстати, приятности да полезности политической профессии иной идеалист может и усомниться. Дескать, что уж приятного, когда люди эти ежечасно жизни свои на алтарь Отечества кладут, ни сна, ни отдыха не ведая. Ну, сказавший такое, по-моему и не идеалист даже, а марсианин — не может быть, чтобы аж такое доверчивое существо на вот этой вот планете и произросло. Я уж как-то выше писал вскользь, что профессия политика — из медом намазанных, почему и конкурс-то на одно место такой. Но могу мысль эту и глубже развить, хоть для того же самого пришельца.

Ну, во— первых, от того она, такая жизнь, сладкая, что при ней я сам всему хозяин -и казне, и закону. И хотя для всех прочих закон неукоснителен, для меня он в таковом положении как то самое дышло, которое я для себя лично и для ближнего (который в данном случае именно в старом добром смысле понимается, как наисердечнейший приятель или еще лучше член семьи) разворотить в любом на данный момент приятном мне направлении могу. А иначе на хрена она мне и была бы, эта власть, ежели я как все прочие под своим же законом ходить обязан?

И я тут не о каких-то там древних Римах. Оно то же самое и в более близких по календарю цитаделях демократии происходило и происходит ежечасно.

Да вот хоть не такую и давнюю историю взять, с американским «сухим законом». Ввели его с целью воспитания народа в духе повсеместной трезвости (хотя и не сказать, чтобы народ этот к тому времени так-таки весь в канавах и валялся). И простоял тот закон — с самого 1919 года — аж 14 лет. Ну, понятно, как оно часто с такими педагогическими проектами бывает, цель ставили одну, а добились другой, получив контрабанду в невиданных масштабах, организованную преступность, мафиозные разборки, гангстерские фильмы и десяток-другой ныне респектабельных семейств, на таком бизнесе откормившихся (от Кеннеди до Бронфманов включительно).

А основной-то народ правители, конечно, на кофий да на кока-колу посадили начисто. Себя, ясное дело, при этом нимало в виду не имев.

Потому как тех же времен президент Хардинг у себя — не очень-то и прячась — с приличным ассортиментом бар содержал. Чтобы уж не позориться перед друзьями-то с газировкой. Да и друзья — не сказать, чтобы такие невидные были. Форд, Эдисон, да еще третий магнат, Файрстоун, что шины выпускал. И вот съедутся они на посиделки на фордовских машинах с резиной Файрстоуна, Томас Альва Эдисон лампочку свою для веселья вкрутит, чтобы светлее было, опять же граммофон заведут — а президент себе и приятелям плеснет по стопочке-другой, и глядят они вместе вниз на народ в полном душевном расположении и с большой любовью.

Я согласен, мелочь, конечно, и все такое прочее. Причем по нынешним временам как-то даже и вспоминать смешно (с тех пор и у американцев похренизма — пардон, толерантности — к таким забавам наверху крепко поприбавилось). Но кто его знает, может, когда-то по молодости тому же Хардингу сосед его стопку зажилил, а у того клапана все горели — и вполне ведь мог от обиды-то порешить: ну ладно же, жлоб ты эдакий. А пойду-ка я в президенты, да вот как затеем мы закон, чтобы теперь ты, гад, от засухи помер — а я, на тебя глядючи, со смехом опохмеляться и буду.

На полях замечу однако, что не так, конечно, узко Хардинг на сладкий свой кусок пирога глядел. Во всяком разе, не за ради одной-то выпивки — при всеобщем сушняке — в политику лез. Он и в целом-то широко гулял. Заведя и ребеночка на стороне (что по тем временам смертному какому человеку карьеры бы стоило как минимум). Но тут и больше того было, потому как мама дитяти, Нэн Бритон, была сорокадвухлетним (сенатором еще) Хардингом в любовницы призвана в двенадцать свои невеликих лет — что, согласитесь, уже как-то серьезнее, даже по нынешним либеральным временам. Причем не только ведь в отелях свидания происходили, но и в самом здании Сената — прямо, можно сказать, на рабочем месте. (Что впоследствии не раз проделывали и любимец народа Джон Кеннеди, и, как я понимаю, последний их же музыкант.)

Да и ближнему помогал Уоррен Хардинг с открытой душою. Одного дружка закадычного секретарем (так по-ихнему министры называются) внутренних дел сделал, другого в прокуроры генеральные двинул. Эмвэдэшника, правда, посадили вскорости — за взятки (первый такой случай был в американском правительстве, потом оно как-то веселей пошло). Прокурора, Догерти, тоже по судам таскали — но тот, видать, поумней воровал, потому как не сел. (Да и ассистент его, всеми доказательствами располагавший, как-то очень уж кстати самоубийством покончил — ну, в общем, что вам-то рассказывать, вроде, на одной планете живем.)

А чем лично мне Хардинг симпатичен, так это тем, что ни в какие прятки он по таким мелочам не играл. Когда шумели все, что никак этот Догерти для прокурора всеамериканского не годится, президент никакой пены не погнал, а выдал крикунам и всей стране буквально следующее: «Гарри Догерти — мой друг с юности. Я ему сказал, что он может выбирать в моем кабинете любое место. Он сказал, что хочет быть Генеральным прокурором, и клянусь Богом — он будет Генеральным прокурором!»

И о себе поведал — по другому поводу — тоже хорошо: «Я для этой должности не гожусь и нельзя меня было до этого кресла допускать». По-мужски сурово и справедливо. (История, правда, не упоминает, после которой там по счету стопки — но это уже неважно, потому как что у трезвого на уме, и так далее. Но из прочих всех — и во все века — многим ли мысль такая вообще в голову приходила?)

Потом, конечно, президенты себе такой откровенности не позволяли. Наоборот, к народу с речами самыми возвышенными шли. Да вот хоть как тот же Кеннеди, эвон как нацию-то тряхнул: не спрашивай, дескать, что для тебя может сделать страна, а спроси себя, что ты для своей страны можешь сделать. Ну, все, конечно, слезьми залились, в грудь себя покаянно колотить принялись.

А молодой президент, сорвав на такой зажигательной речи бурю аплодисментов, пошел себе да и назначил совсем уж сопливого братца Роберта все на ту же сладкую должность Генерального прокурора. Тут кое-кто зашумел было. Как же, говорят, да ведь пацан только что со скамьи студенческой, что ж это такое делается? На что президент и ответил (опять-таки цитирую дословно): «Не вижу ничего дурного в том, чтобы дать Бобби поднакопить опыта, прежде чем он начнет частную практику». Сказано было, прямо признаем, не без логики, так что братец Бобби в том кресле и остался.

Тогда, правда (а уж сейчас тем более), первая речь куда как шире второй тиражировалась. Может, для воспитания молодежи на положительных примерах, может, еще почему.

Ну, а постельные его похождения (где любовницы, и среди них первая дива экрана Мэрилин Монро, по-моему, и не десятками даже исчислялись) — да кто ж такими пустяками будет себе голову забивать? Чай, не в монастырь ведь поступал человек — в президенты. (А пример положительный, как я всегда и думал, сила великая. К президенту-то Кеннеди, всем его обликом очарованный, пробился как-то мальчонка — чуть было не написал «пионер» — руку принялся жать, сфотографироваться попросился. Хочу, говорит, стать таким же, как вы, товарищ Кеннеди. Президент и спрашивает: как же тебя, мальчик, зовут, и откуда ты родом? Звать меня, говорит, Билли. Из Арканзаса я. Такая вот была историческая встреча, на фотографии запечатленная. И, кстати, как мальчонка мечтал — так ведь оно по всем статьям и вышло…)

Тут наиболее чувствительные могут как всегда завозмущаться. Дескать, что ж теперь на Кеннеди-то наваливаться, когда его — а, между прочим, и братца Роберта тоже — так бессердечно застрелили насмерть. И о мертвых, дескать, либо хорошо, либо ни шиша. Но тут кроме валидола мне посоветовать нечего. Потому как в книжке этой мы с мертвецами — в том числе и с теми, что не совсем добровольно с жизнью расставались — кругом дело имеем. (Да ведь и книжка — не газета, не в один день и не на один же день пишется. Писал бы только о живых — да сегодня он жив, а завтра вполне может и так, что в сортир головой да в речку.)

Но по большей части такие возмущения по другой причине могут происходить. По той, что — как же так, любимая же статуя! Тут, однако, ничего не попишешь, такому уж занятию предаемся, чтобы к статуе той на метр поближе и позолоту ногтем. Неизбежны таковские расстройства в наш век обилия божков да идолов, которых вплотную для душевного спокойствия лучше и не рассматривать. Но, с другой стороны, а кто вам сказал, что так я вашим душевным спокойствием озабочен?

А конфуз такой с любой скульптурой из этого ряда может произойти. Если уж по президентам пока пошли, то вот вам и еще случай, с парой в тамошних краях едва ли не официально канонизированной (да и в тутошних к ним тоже, сдается, с полным почтением). Франклин Делано и Элеонора Рузвельты.

Я тут не к тому, чтобы всю их богатую биографию по косточкам разбирать (на что и всей этой книги хватить не может), а так просто — колупнуть едва ли и не наугад.

Ну, образ и впрямь благолепный. Он — отец нации, войну, можно сказать, едва ли не в одиночку выигравший (что вроде и на этом берегу перепевать начинают), депрессию великую действиями решительными разгребший, ну и так далее (о чем мы здесь не будем, ибо тема совершенно особая). За что благодарный народ, похерив Конституцию, на три срока его и избирал.

Благообразный такой государственный муж, к креслу инвалидному по причине полиомиелита прикованный. (Кресло это в хрониках американскому народу, впрочем, старались не демонстрировать. Как-то оно, по мнению киношников, величия Ф.Д.Р. не добавляло.)

Жена его верная, Элеонора, первой из президентских жен так широко на народ вышла. Взглядов самых передовых, либеральных и восторженных. Каковые даже излагала в статьях и речах (по сей день издающихся и раздерганных на афоризмы — стало быть, спрос есть). И сама — прямо как Ганди в юбке (тоже еще, кстати, статуя — со временем и к Махатме на шажок подступим), и семья — дружная, спаянная, образец для всенародного подражания.

При той, однако, мелочи, что отношения семейные выстроены были по тем временам не вполне и стандартно. С мужем у них любовь не залаживалась (и, как пишут, не по причине инвалидности, которая не мешала же ему по любовницам в коляске разъезжать весело), другой мужчина достойный тоже, видать, не подвернулся — и ушла наша либеральная Первая Дама с головой в однополую любовь. За которую сейчас в иных учреждениях власти, может, и ордена, и должности раздают как при Гелиогабале — а тогда в шесть секунд можно было из всех Белых домов вместе с мужем и коляской вылететь.

И такая у мадам Рузвельт любовь с Лореной Хикок, репортершей Ассошиэйтед Пресс, затеялась, что написала ей мадам ни много ни мало — а две с половиной тысячи страстных донельзя писем (ну, расходы на марки мы тут считать не будем), а равно и приютила на несколько лет в Белом Доме, снабжая деньгами в количествах, позволивших потом Лорене безбедно остаток жизни прожить.

Опять же люди взглядов наиболее передовых поинтересоваться могут хмуро: ну и что? Да ничего, не считая того, что кроме собственной ее сексуальной ориентации тут речь и о государственном в некоторой степени кармане шла. Я же сказал: мелочь, так, наугад колупнули. И то еще тут, что после свиданий страстных с полюбовницей шагала Элеонора с головой, гордо поднятой, на очередную с мужем съемку, дабы с чистой душой продемонстрировать восторженным американцам незыблемость института семьи в тех самых Соединенных Штатах.

Мелочь, еще раз и повторю. Но и характерная мелочь. Потому что одни для народа нравственные устои да законы (ибо однополая любовь в те времена за пределами законов и находилась) — и совсем другие для тех, что при власти. И не сенсационности ради пример — а из-за его же, примера, типичности.

Оно, конечно, нового ничего нет. С древних времен сказано: «квод лицет Йови, нон лицет бови», в том смысле, что дозволенное Юпитеру не дозволено быку — скотине, то есть. Верно, что при нынешней-то богиньке Демократии все скоты равны. Но и то верно, что некоторые скоты — как ни крути — более равны чем другие.

Непонимание именно этого факта и въехало владельцам одной американской радиостанции в кругленький миллион долларов. В 1993 году вышло как-то, что президент Клинтон движение у лос-анжелесского аэропорта перекрыл на некоторое время — но перекрыл полностью. Стригли его в лимузине для какой-то уж там важной встречи (и то сказать, не нечесаным же ему на люди-то являться). Ну, а тут не один же лимузин был, тут тебе и машины сопровождения, и тот самый пьянящий мотоциклетный эскорт. А стрижка — дело деликатное, на ходу не то еще и выстрижешь (о бритье уж и подумать боюсь). Ну и стала кавалькада. А с ней — и прочее движение.

Так радиостанция эта тут же (наплевав и на пословицы римские, и на Оруэлла — против ветра, как выяснилось) на мосту через залив в Сан-Франциско своего человечка стричь посадила. Шутки ради — дескать, а чем же любой другой двуногий Клинтона хуже. Движение, естественно, тоже остановив и с вертолета прямую передачу в эфир двигая. За что и была незамедлительно выволочена в суд, потому что где же это и видано, чтобы какому другому идиоту, кроме президента, такая стрижка с рук сошла. (Иное дело, что станция решила без суда дело замять — но, как я уже сказал, в круглый «лимон» им это дело влетело.)

Да оно ведь и не одни же президенты другим прочим не совсем ровня. И при меньшей власти народ себя проявляет не самым банальным образом. Народ-то — он в массе своей талантлив, и если уж до власти кто дорывается, то разворачивается во всей красе. А иначе, как мы говорили, на хрена она, власть, и нужна.

Случай, о котором речь, произошел в неблизком (да и не так чтобы очень далеком) 1924 году, в Пенсильвании. Жил себе в той Пенсильвании губернатор Гиффорд Пинчот, с семьей и котом любимым. Жил хорошо, как оно у большинства губернаторов обычно получается. А тут беда и случись.

Соседский пес-лабрадор по кличке Пеп, существо во всем прочем веселое и мирное, кота начальственного почему-то невзлюбил (это промеж собак и кошек, говорят, бывает, но для губернатора нашего в новинку оказалось). Ну, в один прекрасный день кот за забором не на той стороне оказался — а Пеп его и придушил.

Кота, конечно, жалко — и даже мне, вот эти строки пишущему. Но губернатор Пинчот от скорби да ярости просто вне себя был. И не пошел он по всяким там судам жалиться (я не к тому, что хорошее это дело — но уж коли так припекло), а подумал себе: а кто, собственно, в губернии — в штате Пенсильвания, то есть — хозяин? И получалось так, что он, Гиффорд Пинчот, и никто иной.

И тут уж суд губернатор провел сам — но по всей полагающейся форме. Судебная палата, прокуроры, секретарь, слушание дела, все чин чином. Сам голова и председательствовал. У бедолаги Пепа адвоката, понятно, не оказалось — а кот придушенный тут же вещественным доказательством и лежал. В общем, вкатили Пепу по первое число. Объявил губернатор, что сидеть ему, преступнику, пожизненно — с чем и упекли лабрадора в тюрьму штата, что в городе Филадельфии была.

Начальник тюрьмы себе немало голову поломал: так давать псине номер или не давать? С одной стороны — вроде, животное, а с другой — зэк, с приговором, протоколом и прочим всем по полной форме. Ну, а зэк без номера быть не может. Так и стал Пеп з-к Љ С2559.

И более того — через какой-то годик уже и буквы эти с цифрами выучил, да так, что когда при погрузке зэков на работы его номер выкликался (а ведь и здесь от формы отступить не могли — дело-то особое, губернаторское), Пеп тут же из строя выскакивал и в автобус сигал.

И все оставшиеся ему от жизни шесть лет так за решеткой и отбарабанил. Согласно приговору.

Начальник той тюрьмы, а до него и участники судилища насчет быка и Юпитера, ясное дело, понимали прекрасно. Но — как мы уже с радиостанцией калифорнийской видели — не до каждого доходит. А если доходит, то не сразу.

В 1994 году (наше, как вы понимаете, время) в отделение дорожной полиции в Топеке, штат Канзас, явился некий Ричард Финни — не так чтобы очень и юноша, годов тридцати четырех — ПДД сдавать. Правила, то есть, дорожного движения — на предмет получения водительских прав. Ну и завалил почему-то (хотя причины должны были быть, в Америке до такого возраста без прав досуществовать — ой, должны были быть причины). Не сдал — и, судя по всему, крепко расстроился.

Да так, что на следующий день снова явился, но уже с мамой. А мама, Джоан Финни, была не кем-нибудь, а губернатором всего упомянутого штата. (И ведь знали же негодяи-экзаменаторы, чьего сына прокатывают-то — а все равно прокатили, правдоискатели хреновы.)

Ну, в общем, закатила она им такую вздрючку, что небо с копейку показалось. (Один потом прессе жаловался: она, говорит, была просто в ярости. В бешеной, говорит, ярости.) За руку чадо свое впереди всей очереди поставила (и очередь умной оказалась, глаза в пол) и велела, чтобы босс этого отделения самолично экзамены у сыночка принял. И что вы думаете? Сдал мальчонка, тут же на месте и сдал!

А то вот еще случай славный — небольшой такой случай из не очень большой и страны. Из раньшего несколько времени.

В городе Отаго, что в Новой Зеландии, мэром был в далеком 1871 году некий Джеймс Макэндрю. И так вышло, что влез он в долги, и серьезные. Может, зарплаты на соответствующий стиль жизни не хватало, может, еще почему. В общем, такая ситуация созрела, что долгов море, а платить нечем.

Ну, мэр— то он, конечно, мэр, но ведь и не президент какой и даже не губернатор. Потащили, понятно, в суд. Который и влепил ему срочок невеликий -пара, там, может, месяцев. Но — тюрьмы. Долговой. Каковая никаких условных приговоров не предусматривала.

И что же? Да то, что я и говорил: вы только дайте народу власть, а уж он себя покажет. И Макэндрю так себе рассудил, что, хотя он не президент и даже не губернатор какой-нибудь, но ведь самый что ни на есть мэр — а, стало быть, городу своему вполне и хозяин.

И с неунывающей душой тут же закон в нужную сторону дышлом и развернул, издав постановление: считать такой-то и такой-то дом по такой-то и такой-то улице (его собственный, то есть) — городской тюрьмой. В каковой — чай с ромом прихлебывая — положенное время и оттянул.

А вот теперь пусть тот, кто в мэрах да губернаторах без единой подобной истории отслужил, в него первым камень и швыряет. А я не буду — потому как знаю: положено. Без этого ж ни один дурак к власти и близко не подойдет.

Оно не только Оруэллом да римлянами гордыми понималось, но и на родине рассматриваемой богиньки — в Элладе, то есть — тоже было как дважды два. Да вот хоть Солона (кто во времена, предшествующие полной победе демократии учился, тот помнит) для примера взять.

И ведь ничего не скажешь: выстроил Солон стройную систему законов для довольно-таки древнего государства. А уж смеялись над ним, циников-то и тогда было невпроворот. Анахарсис-философ так даже умничал прилюдно: закон, говорил, что паутина. Кто слаб — завяз, кто силен — порвал. (Тоже ведь не соврал философ). Но Солон веско, как оно правителю и положено, ответил, что покажет всем, насколько лучше поступать честно, нежели законы нарушать.

Ну и действительно показал, без дураков. А и какие же законы были славные — да вот хоть этот, о сокращении наград за состязания гимнастические. Причем так и прописано было, что куда как нехорошо в таких — пусть и всенародных — дуростях излишествовать, когда столько граждан в боях полегло, о чьих детях и вдовах позаботиться было бы неплохо. За каковой закон я Солону первый бы руку пожал, честное слово.

Но с другой стороны, мыслимо ли при законе состоять, никаких лично для себя пенок с этого занятия не снимая? Никак. Вот так же оно и с Солоном. И в том у него проблема была, что мальчиков очень уж он любил. Не в смысле как новую там смену, «будь готов — всегда готов», и все такое прочее — а просто любил. Душой — и еще более телом.

Почему и издал закон, что любовь такая есть занятие благородное и почтенное (а супротив-то закона уже и очень злобствующий недоброжелатель не гавкнет). И еще одним законом его дополнил: чтобы рабам тех же мальчиков вот так же любить было — ни-ни. Поскольку не просто благородное это занятие, а даже очень, и рабам, соответственно, не по статусу.

Что Солона, понятно, как историческую личность, новатора, провозвестника и так далее не зачеркивает, но и нашу с вами теорию никак не отменяет, а очень даже наоборот.

Ну да Бог с ней, Грецией древней — мы в ней и так уже сколько времени провели. Я тут выше мэра одного из Новой Зеландии помянул. И вот что еще сказать хотелось: хоть они, мэры, и вправду не президенты с губернаторами, но народ насчет покуражиться и жадный, и талантливый, да так еще, что иному президенту фору дадут. И, может статься, не без причин.

Ну а что — у мэра на предмет, допустим, объявления войны Швейцарии с отправкой к ее берегам всей мощи военно-морского флота нации или, скажем, проблем поддержания курса валюты голова не болит. Значит, гораздо больше времени для более приятной активности высвободить при желании можно. Опять же, какой-никакой, а свой городишко для этого имеется. При котором полиция, пожарники и прочее, а при должных городишка размерах — так и еще не один десяток очень и очень хлебных мест.

На которых, понятное дело, все тот же «ближний» и пристроен. Как некий Джеймс Брайан, занимавший ответственное кресло шефа полиции в городе Пауэлл, штат Алабама. Двенадцать раз (!) городской совет Брайана увольнял за все мыслимые и немыслимые вольности. С тем интересным раскладом, что уволить-то они обер-полицмейстера могли, но нанимать человека на должность — это уже прерогатива мэра была. Который аккуратно, раз за разом, с другом Джеймсом новые трудовые договоры и подписывал. До следующего, надо полагать, заседания городского совета.

А с восклицательным знаком в скобках я, пожалуй что, погорячился. Потому что с предшественником Брайана на этом посту такой бильярд — с упорной подачи мэра — произошел… четырнадцать раз. Пока кому-то — то ли мэру, то ли главному полицейскому (от горсовета-то все равно ни черта не зависело) — эта игра поднадоела, отчего Джеймс Брайан и случился.

А вот другой мэр, Фредди Гуд из города Либерти (что, кстати, как «свобода» переводится), штат Кентукки, со своим горсоветом построже несколько был (сами ведь видели выше, до чего либерализм в таковских делах доводит). И не стал он, в отличие от своего алабамского коллеги, годами в пас да передачу играть, а как только первый раз чего-то они на совете вякнули (а мэр на своем посту неполный еще месяц трудился), так он к чертовой матери совет и разогнал. Уволил, то есть, четверых членов из пяти (пятым членом была родная мэровская жена, и ее увольнять, сами понимаете, было не с руки).

Ну, те, вроде, зашумели. Дескать, мы тут выборные, какое такое увольнение, и все такое прочее. На что бравый мэр Гуд приказал бунтовщиков арестовать немедленно и в тюряжку местную сопроводить. Шеф полиции чего-то там засомневался, но Гуд его, с места не сходя, отстранил от должности и… тут же приказал арестовать. Поскольку не будучи полицейским (что уже с минуту как было правдой), за такового себя выдает, да еще и форму полицейскую напялив (и ведь по букве-то закона действительно уголовное деяние получается). А под шумок — опять же, с места не сходя — поувольнял и всю городскую подведомственную администрацию.

И не во времена Михаила Евграфовича Салтыкова все сие происходило, а в девяностые годы совсем еще недавнего ХХ столетия.

А то вот еще случай был. В городе Ипсвич, штат Южная Дакота, некий гражданин Крис Стин на кривоватом несколько тротуаре споткнулся и упал. Ну, сломать он себе ничего не сломал, но, может, и ушибся. Почему и подал на город в суд. (Российскому читателю в этом месте можно смеяться, но американцам уже давно не смешно — у них на таких исках целая армия юристов трудится, в сотни тысяч человек, в смысле адвокатов, числом. Большая и знатная тема, разговор о которой в наших планах тоже содержится.)

Так вот, значит, споткнулся Крис Стин, шмякнулся и иск подал — на 55 000 долларов всего. Видимо, все-таки и нос даже не разбил, иначе сумма куда как выше была бы. И в иске своем указал, что поскольку руководство города ни хрена за собственными тротуарами не следит, то и должно это руководство ему, Стину, из городской казны понесенные материальные и моральные (в основном) потери компенсировать.

Я тут честно признаюсь, что выяснить мне так и не удалось, согласились ли городские власти с таким обвинением или нет. Но думаю — да что там думаю, уверен — что согласились. Меня в таком предположении фамилия мэра убеждает. Звали которого… Крис Стин. Никакой, кстати не однофамилец — а тот самый, с кривого тротуара.

Но если о мэрах речь, то и тут, как в любом деле, чемпионы имеются. И я к таковым без наималейших колебаний отношу Мариона Бэрри. Который заправлял ни много, ни мало — а самой столицей Соединенных Штатов.

Для умников, английским языком более или менее владеющих, поясню, что, не взирая на абсолютно женское имечко Марион, герой наш — мужчина первостатейный. Каких еще и поискать.

Да вот хотя бы тот факт, что борьбу за кресло главы Вашингтона выигрывал Бэрри аж четыре раза. Злые языки говорят — потому что негр. А в столице темнокожее население преобладает абсолютно. Так оно или нет, но ясно одно, что ключик к сердцу своего избирателя Бэрри сыскал.

Чем и гордился немало, заявив как-то во всеуслышание следующее: «Я куда как популярнее, чем Рейган. Я уже в третий раз избран. А где ваш Рейган? Два срока — и нету его! И кому проиграл-то — Бушу да Дукакису!»

Тут оно хорошо бы пояснить, что президент в Штатах — по конституции — избирается не более чем на два срока, что Буш и Рейган всю жизнь принадлежали к одной партии, и уходящий Рейган за кандидатуру Буша активно агитировал, ну и все такое прочее. Но оно и то понятно, что для Бэрри — а уж тем паче его электората — такие пояснения не китайская даже грамота, а пожалуй что и чистые происки врага. Призванные принизить поистине героические достижения народного любимца.

А в глазах влюбленного народа гордому мэру с девичьим именем повредить практически ничего не могло. Ни похождения по стриптиз-клубам с последующими развлечениями в компании все тех же голых девиц (такое могло сработать разве что на еще большую повсеместную любовь), ни стремительно растущая преступность в американской столице (зато ведь жизнь до чего более вольготная пошла!), ни тотальный бардак с транспортом, школами да коммунальным хозяйством (в Африке наших братьев и не такие беды одолевают).

Но когда агенты ФБР в 1990 году ворвались в номер отеля, где Марион Бэрри в окружении друзей мирно покуривал чрезвычайно крутой и чрезвычайно популярный дурман «крэк», одновременно записывая на видео очередное свое интервью, Америка было решила, что с неуемным мэром покончено навсегда. Тем паче, что впаяли ему, как и положено, срок — а уж бывшему зэку, да еще в самом сердце цитадели демократии, в мэры выбраться вряд ли светило.

Тут следует заметить, что, во-первых, отсиживал он свое времечко очень даже славно (и прямо в камеру к нему проституток поставляли, и в комнате для свиданий мистер Бэрри лишний стресс снимал все тем же проверенным способом — что видеокамера бесстрастно и зафиксировала), а во-вторых — отсиживал, в общем, мало. Шесть месяцев всего. После чего сразу же с головой кинулся в очередную предвыборную компанию.

Вместе с наисердечнейшим дружбаном Розье Брауном (по кличке «Таракан» — я не шучу, так его все родные и близкие кличут) наш Марион сначала создал Коалицию Бывших Зэков, члены которой затем отправились прямо по домам агитировать сограждан за героического экс-мэра, ставшего после отсидки совсем уж в доску своим. И пошли они в первую очередь по кварталам, где отсидевший народ из чернокожих в основном и проживал. Проживал в большинстве с еще висевшими условными (а, точнее, недосиженными) сроками и без малейшего понятия о том, что либеральный закон 1976 года всех их наделил ничем не ограниченным правом голоса — какой бы там приговор на каждом из них ни болтался. И уж тут вся наскоро просвещенная толпа ринулась к избирательным урнам, прихватывая по дороге всех родных и знакомых. В результате чего героический Бэрри уселся в кресло мэра в четвертый раз.

А дружбан этот и официальная правая рука мэра — Розье Браун, который еще и «Таракан» — тоже фигура не из рядовых. Сроков на нем было, как на боевом маршале орденов да медалей. Сидел «Таракан» и за убийство, и за наркотики (потребление и торговля), и за воровство, да и просто за макли всякие. Бэрри — еще до собственной отсидки — дружка через соответствующую комиссию из тюряги-то вытащил, сперва заменив отсидку на «условный срок», а потом и вовсе как-то уж там какие-то бумаги затерялись. После чего и получился «Таракан» чистый как херувим, да еще и без обязанности вернуть свистнутые в сиротском доме сорок пять тысяч зеленых (за которые в последний раз на нарах приземлился). Ну ведь и пригодился дружбан — сами же видели.

Тут, конечно, взвыли все прочие, что в Вашингтоне в силу необходимости пребывают, но Демократия — богинька строгая, и супротив народного избранника не попрешь. А делать что-то было необходимо, потому как в Вашингтон народ со всего свету по делам насущным заезжает, и за такой вселенский бардак было уже перед людьми довольно и стыдно. В общем, взяло федеральное правительство на себя и финансы, и школы, и прочие больные моменты. А флагман борьбы за права угнетенных масс так в кресле своем гордо и остался.

В заключение же рассказа о героическом вашингтонском мэре с нежным девичьим именем хочется мне кое-какие его высказывания — публичные, уверяю вас — привести (их, думаю, на скрижалях для потомства непременно сохранить следует — ну да, впрочем, пусть Америка о том заботится). Итак, мэр американской столицы мистер Марион Бэрри:

«А в Вашингтоне вообще очень низкий уровень преступности — не считая, конечно, убийств.»

«Люди меня тут критикуют, что у меня охрана больше, чем у президента. А вы себе вопрос задайте: сколько народу президента мечтает грохнуть, а сколько меня?»

«Я тут читал как-то смешную такую историю, что, вроде, республиканцы освободили рабов. Да республиканцы рабство законом и ввели еще в 1600-е годы! Авраам Линкольн, конечно, рабов освободил, но он республиканцем не был»

(Без комментария тут не получается… В 1600-е не было не только республиканской партии, но и, как вы догадались, самих Соединенных Штатов. А Линкольн — так уж случилось — именно республиканцем-то и был. Но это так, на полях.)

«Да какое право имеет Конгресс кругом путаться да законы издавать!»

«Законы в этом городе — расистские. Да и вообще все законы расистские. Закон всемирного тяготения — тоже расистский».

«Я еду с визитом в Африку, потому что Вашингтон — международный город, как Токио, Нигерия или Израиль. Будучи мэром — я международный символ. Или вы Африке и в этом откажете?»

«Наши бравые парни, умиравшие во Вьетнаме, были более чем на 100 процентов черными…»

«Я самый счастливый человек в мире. Господь на моей стороне.»

(Гордая тирада, произнесенная — и записанная на видео — буквально за секунды до того, как агенты ФБР ворвались в номер, где это интервью снималось в облаках «крэкового» дыма.)

«Я — великий мэр, я достойный христианин. Я умный человек, я глубоко образованный человек — и я скромный человек.»

(Скромность, замечу, не такая уж уникальная — особенно когда речь заходит о вождях угнетенных меньшинств. Гаитянский борец с белым расизмом, доведший свой тотально чернокожий остров до полной ручки и даже за ее пределы, бывший президент страны Франсуа Дювалье — с ласковой кличкой «Папа Док» — титуловался совершенно официальным образом вот как: «Пожизненный президент, защитник народа, верховный вождь революции, апостол национального единства, благодетель бедных, великий покровитель торговли и промышленности и вдохновитель душ». И не дай Бог было какой-нибудь из эпитетов по небрежности опустить.)

В общем, чтобы народ при власти да не покуражился — такое и представить-то себе невозможно. И оно ведь не только президенты-губернаторы-мэры, из которых каждый, как ни крути, а в своем курятнике самодержец. Оно и поменьше который люд тоже отставать не желает.

Пару лет назад собрался как-то даже и не президент, а вице-президент, Эл Гор (который, между прочим, после того и в президентах едва-едва не приземлился) посетить славный город Денвер, столицу штата Колорадо. В ходе визита было предусмотрено и фотографирование на память с отцами упомянутого города. Один из которых, Гамлет Бэрри Третий (в точности так и именуется, честное слово — и, по моему, к тому Бэрри, что выше, без особого, кроме цвета кожи, отношения), очень от такой перспективы возбудился и озаботился.

А озаботился он потому, что речка Саут Плэтт, где съемки должны были происходить (ну, чтобы на природе — река тебе тут, горы знаменитые Скалистые), что-то обмелела несколько. Для прочих задач оно, может, и ничего, а для такой памятной фотографии как-то жидко выходило.

Ну, и тут-то третий наш Бэрри (если по рассказу, так второй) вспомнил, что числится-то он не кем-нибудь, а главой департамента водоснабжения. А вспомнив, велел шлюзы резервуаров с водой питьевой открыть — и в речку слить. И слили.

Потом ему, конечно, журналисты (из особо твердолобых) пенять прилюдно принялись. Дескать, на шестьдесят тыщ питьевой воды ни за понюх табаку угрохали, которой трем бы сотням семейств на целый год хватило (при среднеамериканских мощных расходах в этом плане). Ну и что? Бэрри и объяснил, нимало и не смущаясь: я, сказал, на том стою и стоять буду. Все сделано было правильно. Потому как ежели на природе фотка — так чтобы природа и была. И река — так уж чтобы река, а не занюханный там ручей какой. С чем пресс-конференцию и закрыл.

Потому что у человека при власти на все веский ответ имеется. И то, что ответ такой частенько откровенным идиотизмом попахивает, веса его не снижает нимало. Хотя ведь и в идиотизме логика чаще всего такая, что не попрешь. Как вот у этого третьего (второго) Бэрри.

Или у мадам Сюзан Джон, которую как-то полиция припутала на том, что, пребывая в состоянии ощутимой нетрезвости, она собственным автомобилем управляла. Стали ей тоже злые языки выговаривать: как же, дескать, работать теперь будешь да как станешь людям в глаза смотреть? (А надо сказать, кресло у мадам Джон было самое соответствующее, ибо была она не только депутатом ассамблеи штата Нью-Йорк, но и председателем комитета борьбы с алкоголизмом и наркоманией той же ассамблеи — так что ситуация вполне веселая нарисовывалась.)

И что же? С полной вескостью она всем им и ответствовала: «Это даст мне дополнительное понимание проблемы пьянства за рулем, что позволит еще более эффективно заниматься моей работой.» (Процитировал я, между прочим, дословно.)

В общем, как я и говорил: человек при власти, ежели и дурак (что по-моему — да вот и Марк Твен подтвердит — сплошь и рядом тавтологично), то все равно на него где сядешь, там и слезешь. Отбоярится всенепременно.

Ну, тут мы все больше насчет покуражиться разговор вели. Есть, как видите, эта сладость у власти. Но есть же и еще бoльшая. Из-за которой, я подозреваю, процентов девяносто девять оказавшихся у власти к ней и рвались. Да ведь и то сказать, слово-то до чего вкусное — КАЗНА.

Уж тут нам и тысячной доли примеров не осилить. Так разве что — выдергивать сможем почти что наугад. Потому что историй вокруг казны — тьма тьмущая.

Пользуют, конечно, казну по всякому. И с размахом, и поскромнее. Но чтобы при власти быть, а к кормушке-поилке этой нимало не приложиться — это уж никак. Такая ситуация даже, по-моему, противу законов природы была бы.

И оно — по мелочи хотя бы — всюду имеет быть, при любом, то есть, государственном и общественном строе. Хоть даже и в той заокеанской демократической цитадели — где, как я понимаю, и упомянутый мэр Марион Бэрри не за ради одного народного дела четырежды к креслу рвался.

Вот и мадам Шэрон Прэтт Келли, в одном с Марионом округе Колумбия в мэрах сидевшая, тоже, хоть и по мелочи, но решила сразу же: а чего? С чем и пристроила знакомицу собственную на ответственную должность специалиста по макияжу на ее, мадам Келли, персональном, так сказать, лице. С окладом в шестьдесят пять долларов… в час. (Дальше уж сами умножайте.) И опять же заявила с удивлением самым нервным из журналистского корпуса: не с немазанной же физиономией ей на телевидение да на фотосъемки являться? (Тут бы, кстати, выяснить, почем тот цирюльник брал, что Клинтона на аэропортовском шоссе стриг — похоже, что не самая нищая получается профессия.)

Но это, согласитесь, совсем уж мелкая мелочь. Тут даже, скорее, не обогащения для (потому что не себе ведь в данном случае, а людям), а чисто за ради принципа.

Или вот, скажем, конгрессмены американские. Им в самом здании Конгресса халявы по закону, вроде, и не предусмотрено — в смысле, за стрижку ту же, ресторан тамошний и прочие всякие развлечения. Так они что удумали — не кредиткой платить и не наличными, а чеком. Со счета в тутошнем же местном банке того самого Конгресса.

И вот они чеки выписывают с превеликой охотой — а на счетах этих ни шиша (не потому, что такие уж бедные, а просто в других местах денежки предпочитают держать). И получаются эти чеки непокрытыми (за каковое деяние простой смертный в тех же Штатах обычно срок мотает почище, чем за убийство — это ж, как ни крути, а вроде фальшивых денег выходит). Ну, а банк этот, Конгресса который, чеки — поскрипывает, а покрывает. Платит, то есть, по счетам.

Что случайная проверка и подтвердила. И не сказать, чтобы один-два конгрессмена-жлоба таковским делом промышляли. По той же проверке выходило, что за первую только половину 1990 года аж ЧЕТЫРЕ С ПОЛОВИНОЙ ТЫСЯЧИ ЧЕКОВ бедному банку покрывать и пришлось.

А и что же банку тому делать, как не покрывать? Иначе-то ведь и страна может без законодательного собрания остаться (судя по количеству непокрытых чеков, так едва ли и не в полном составе).

И это опять-таки мелочь (правда, уже несколько за гранью собственного их закона пребывающая). Не только с казны берут сплошь и рядом — а и потому, что при казне состоят. А то, что картина эта и нормальная, и по всем меркам власти здоровая, вам хоть такой вот случай проиллюстрировать может.

Затеял как-то американский департамент юстиции операцию провести в Чикаго — на предмет берущего взятки народа в тамошнем сенате (штата Иллинойс). Агентов своих переодетых сенаторам подсунули — и каждый агент с приманкой. То есть, возьмут или же нет.

Ну, мы здесь не о том, сколько там народу взяло, а сколько и не стало — по лени, по малости или еще почему. Но вот один сенатор, Рики Хендон, так тот не просто не взял (а до того, вроде, брал безбожно — отчего и дела уголовные заводились) — но еще и репортера газетного за воротник притянул (после того, как вся операция достоянием гласности стала) и сказал ему гордо: «Пара-то очков мне по справедливости полагается — ведь на этот-то раз я НЕ ВЗЯЛ!» Чем немало и впоследствии, говорят, гордился. (А тяжело, должно быть, было. Это похлеще, чем мне неделю не покурить.)

Ну, в общем, что тут рассусоливать — к соске, конечно, припадают все. В том числе и наималейшие самые — те, что на миг какой-то сладкий у соски этой едва ли не случайно оказались. Как в 1993 году, когда, как выяснилось после инаугурации новоиспеченного президента Клинтона, технический персонал, а также добровольные помощники, занятые в этом торжественном мероприятии, потом поперли всякого электронного оборудования на 154 тысячи долларов. Согласен, крохи — да ведь и народ больно уж невеликий подкормился.

Конечно, случаются и такие девушки (я тут в смысле невинности, а не пола) от политики, что не только как бы сами ни-ни, а еще и криком заходятся на предмет того, как те, что у власти, в казне шурудят. Пару лет назад в Италии Марко Панелла да еще несколько таких же из его радикальной партии провели возмущенную акцию протеста противу разбазаривания народных (потому что ведь с налогов граждан собранных) средств.

И ходил этот Панелла со товарищи, раздавая прямо на улице самые настоящие деньги — и не такие уж шуточные, целых 100 миллионов лир порассовал (это что-то около 60 тысяч долларов выходит). Причем на каждой вручавшейся народу банкноте печаткой еще тиснуто было: «Это часть того, что было украдено у каждого гражданина. Найдите им хорошее применение.»

Красиво придумали, театрально. Первый у меня вопрос вот какой возник: ежели ты мне деньги даешь, а говоришь, что награбленные они — так откуда они у тебя-то самого взялись? По самой простой логике награбленное либо у самого вора, либо у словившего его полицейского находиться может — так какая же твоя лично во всем этом раскладе роль?

А потом, я думаю, запусти этого радикального Панеллу с не менее радикальной его бригадой в настоящую-то власть — уж они тебе пораздают. Чего другого, а радикалов при власти мы уже наблюдали, и не со стороны. Спасибо, конечно, но лучше не надо.

Но я, вот это все рассказывая, никаких тезисов, честно говоря, и не пробую доказать. Ну, а доказывать-то что? Что человечек, у власти оказавшийся, берет? Тоже мне, теорема Ферма (бином Ньютона не поминаю, дабы избежать подозрений в плагиате). Обратное только совсем уж безнадежный пациент утверждать будет. Так что это все исключительно для уточнения списка тех самых свойств, которые для политика насущнейшим образом необходимы.

И вот все же, хотя берут-то и все, но некоторые так берут, что БЕРУТ. Так, что в слове этом каждую букву не заглавными, а трехметровыми буквами писать надобно.

И тут Фердинанд Маркос, бывший (и ныне покойный) президент Филиппин, явно не на последнем месте находится. За двадцать лет славного своего правления нахапал он ни много, ни мало, а пять (по самым скромным оценкам) МИЛЛИАРДОВ долларов. (Может, и зря я слово это такими уж большими буквами написал… Российского читателя такая цифирь, может статься, и не ошеломит.)

А оценки такие действительно скромными представляются, поскольку, как показало расследование одной британской телекомпании в 1994 году — расследование тщательное и без гонки за голой сенсацией — насобирал Маркос по грошику одним только золотом 1200 тонн. Для тех, кто еще не врубился, могу и в килограммы перевести. Это выходит МИЛЛИОН И ДВЕСТИ ТЫСЯЧ КИЛО презренного металла.

Что составляет, как подсчитали дотошные англичане, 15% золотого запаса Соединенных Штатов, хранящегося в знаменитом Форте Нокс. Или, что еще более впечатляет, 1% от ВСЕГО золота, добытого за ВСЮ историю человечества.

Можно было бы подумать, что с такими-то деньгами широко должен был жить человек, душевно, не жаться уж из-за какой-то копейки. Ан не работает таковская теория, и все тут.

Когда вдова Маркоса, Имельда, после смерти его (а проживали они в нищем, как она прессе плакалась, изгнании — и то сказать, пять миллиардов, что и за деньги) снова на родину возвернулась, тело мужа с собой прихватив, она это тело поместила в специальное хранилище. С низкой температурой, строго определенной влажностью, и так далее. Для вящей сохранности — потому что а вдруг народ филиппинский гневаться передумает и осознает, какого лидера имел. А лидер — вот он, для мавзолея в полной готовности. (Ну еще, говорят, правительство тамошнее в столице Маниле его хоронить пока запретило, в силу выдающегося его воровства. Но эта причина, может, и не главной была во всей-то истории.)

Ну, в общем, в спецхолодильник она его сунула, а сама принялась снова в политику играть. (Потому как народ филиппинский, будучи и впрямь фантастически незлопамятным, Имельду — после всех подвигов упомянутой семейки — в парламент с радостной душой выдвинул. Что меня еще более укрепляет во мнении относительно любого на этой планете электората.)

Холодильник, однако, гудит, электричество поступает — ну, и счета за это электричество тоже идут. Компания электрическая Имельде уже и не счета слать стало, а просьбы слезные. И ведь, говорят, набежало-то уж 215 000 долларов. Для вас не деньги, а смех — а для нас не очень, как мы есть кооператив, и членам его, подвластному то есть вам народу, кормиться с чего-то надо. А то ведь уже электрикам зарплату платить нечем, а это чревато.

А уж когда мадам Маркос и тут ухом не повела нимало, постановила компания энергию отключить. Раз, говорят, у него семейка такaя жлобская, так пущай, говорят, и воняет.

Развонялась, однако, Имельда — и на весь белый свет. Таких, сказала, огромных денег, чтобы аж такие счета оплачивать, у нее нет. Да и зарплата в парламенте совсем никудышная. А вот эта акция бесчеловечная — чтобы ее муж и благодетель всего филиппинского народа провонял бесповоротно — есть не просто «очередное преследование семьи», но и «сведение счетов с мертвецом».

Она, надо сказать, и прежде на предмет собственной бедности расстраивалась. Еще в изгнании пребывая — не в Сибири, правда, а на одном из Гавайских островов — вот так же душу изливала на предмет несправедливости людской, прорыдав в одном интервью: «Наш прекрасный остров для нас хуже Алькатраса (знаменитой американской тюрьмы). В Алькатрасе хоть кормят, да и жилье бесплатное…»

(И вот ведь что очень характерно: жалобы слезные таких людей на безденежье. Я как-то в одной передаче заокеанской годков несколько тому назад слушал интервью с одним бывшим президентом одной бывшей — и очень большой — страны. Так он тоже плакался навзрыд, что живет-де с женой то ли в трех-, то ли в четырехкомнатной квартире. И что, дескать, какая же это жизнь, если даже и книжки все разместить никак не удается. Последнее заявление меня несколько и удивило — по прежним речам его таким уж шибко начитанным он мне не представлялся. Но это так, кстати.)

Тут еще заметить надо, что, на жалобы не взирая, пыталось все-таки упрямое филиппинское правительство с Имельды уворованные семейством деньги возвернуть. Аж пятьдесят четыре дела заведено было — мурыжили мадам и так, и эдак. Но у Имельды своя — и до чего же славная — версия событий на этот счет имелась.

Никаких народных денег, сказала, ни Фердинанд-муженек, ни тем более она в жисть не воровали. А состояние семейное, которое и впрямь миллиардами исчисляется, очень даже благородное происхождение имеет. Дескать, когда юный еще Фердинанд в лесах против японцев партизанил, наткнулся он на сокровища, зарытые страшным самурайским генералом Томоюки Ямашита в джунглях. И пометив местечко это, после войны к нему вернулся, да клад-то и выкопал. (Ежели англичане в своих подсчетах не сильно ошиблись, так это, похоже, и не сундучок одинокий должен был быть — миллион с лишним килограмм все-таки…) Так вот, значит, и разбогатели — самым что ни на есть трудовым образом. (Эта история и об интеллектуальных способностях власть предержащих особей говорит немало — совсем по психиатрической части рассказ.)

Ну, понятно, тут даже народ, в массе своей доверчивый, некоторое недоверие проявил. Но делу тому конца не видать, потому как история со статистикой показывают, что упереть из казны во все века было делом обычным. А вот чтобы в казну возвернуть — это уж за всю обозримую историю на пальцах пересчитать несложно.

Что же до объяснений фантастических, так случаются еще и не такие. В 1993 году в Бразилии стали ихнего депутата парламента Жоао Алвеша раскручивать на предмет нетрудовых доходов. Как-то уж он насобирал 51 миллион долларов, в народном представительстве сидючи. При зарплате тамошних законодателей весьма скромной, которая и сотой части его состояния за пять депутатских лет не покрыла бы.

Ну, вытащили его на комиссию соответствующую. Откуда, спрашивают, деньги-то? А он, глазом не моргнув: в лотерею, говорит, играл успешно.

Комиссия вариант проверила — не получается. В списках тех счастливцев, что главные — по миллиону и более — призы брали, нашего парламентария нигде не оказалось. Он тогда подумал и уточнил: а я, говорит, по маленькой выигрывал. Там сотню, там тыщонку, а там, глядишь, и две. Стоп, они говорят, так это ж сколько раз надо было так-то выигрывать? А он еще раз подумал, что-то там в уме посчитал и доложил: всего-то 24 000 раз. (До сих пор голову ломаю, почему он именно к этой цифири пришел.)

И никакая скорая помощь тут же не приехала. Никто ее не вызывал по этому случаю. Скорее всего, потому что прав был великий американский писатель Марк Твен насчет того, что «депутат» и «идиот», в общем-то, синонимы. В комиссии той парламентской кто сидел-то, не тот же самый человеческий материал, что ли?

Нет, братцы, это вот правило золотое — чтобы непременно брать при казне или даже просто у власти сидючи — никто не отменял и не собирается. И история против такой отмены возражает, и сама этих людишек при власти биология. Это как нам с вами не дышать.

Да вот ведь еще и Борис Годунов с лихоимством бороться пробовал. Штрафы навешивал, порол виноватых до бессознательности. Ну и что? Брать так и брали, но уже с большей выдумкой: при христосовании на Пасху знающий человек, по делу ходатайствующий, должному чиновнику вместе с яичком в руку положенное и всовывал…

И Петр Алексеевич Великий проблемой той — неразрешимой, как мы уж установили — мучился немало. Даже раз генерал-прокурору своему, Ягужинскому, приказал: «Пиши-ка ты, Пашка, именной указ, что ежели кто украдет настолько, что веревку купить можно, на оной веревке и вздернут будет.» Радикально так подошел, как великому реформатору и полагалось.

На что генерал-прокурор Ягужинский улыбнулся горько и понимающе (сам-то ведь из каковских был?) и сказал с упреком мягким: «Государь, да ты, никак, императором без подданных желаешь быть?» Правильно, между прочим, сказал. Конечно, не то, чтобы вообще без подданных, но уж без тех, что для службы государственной пригодны — это наверняка.

Но Петр— то наш Великий и к зеркалу вполне обратиться бы мог. Не на предмет того, что сам брал, а на предмет того, что реформами своими берущим пособил от души. Жалованье-то он установил в канцеляриях своих -но главным чинам да членам коллегий. Для прочих же ввел «акциденции», чтобы тем кормились, что челобитчик добровольно дать пожелает. И вот это для меня лично просто поразительно.

Ведь и окно в Европу рубанул, и ногою твердой стал при море, да и вообще Россию-мать на уши поставил, а настолько ума иметь, чтобы представить себе смиренного человечка при власти, который ДОБРОВОЛЬНЫМ подношением удовольствуется — это, ей-богу, просто ни в какие ворота.

Да и потомки Петровы в этом плане не лучше мыслили. В конце восемнадцатого столетия такая в Зимнем дворце теория родилась, что ежели людишек при власти менять регулярно, так биология проявиться, может, и не поспеет. А посему и наказано было, чтобы воевод на месте более двух лет не держать. Но оговорка одна была сделана. Буде-де граждане сами любимого воеводу и дальше захотят, по такой народной челобитной может Сам-Питербурх его и дальше на прежнем посту сохранить.

И тут уж, как срок тому или другому воеводе выходил, так в столицу челобитные и свозились — мешками. Ибо ни один воевода настолько-то идиотом не был, чтобы народной любви дожидаться, а народу кнутом да пыткой и намекал, что проявить хоть на бумаге таковую любовь было бы хорошо. Что граждане понимали отлично и ждать себя ни разу не заставили.

А ежели тут какой иностранный читатель, особливо из англоязычных, ухмыльнется торжествующе и процедит, что на Руси оно испокон веку так водилось, то можно его носом презрительно сморщенным и в англосаксонскую историю ткнуть.

Да вот хотя бы то взять, какое изобретение английские-то чиновники в Бенгалии удумали, в том же восемнадцатом веке. За взятки и подношения соответственные (и, как пишут, огромные) они власть местную вручали местным же людишкам из тех, что побогаче. Эти набобы (так, между прочим, и назывались) тут же за дело брались, подрасторговывали быстренько направо и налево соответствующую провинцию — и прогорали, что очередная финансовая проверка (британская, понятное дело) и показывала. Ну, а растратчика по строгим британским законам (это ж вам не Россия) полагалось смещать — а тут тебе в дверях с положенным звенящим мешочком стоял уже следующий кандидат. Ну и, как вы понимаете, так далее и тому подобное. По славно налаженному кругу.

Да и в прежние-то века в той же самой Англии оно не намного лучше было. Тогда, во времена темного средневековья, право монету чеканить принадлежало не только королю, но и знати (каковой в гордой Британии всегда водилось превеликое множество). И вот как-то порешил Генрих I, тогдашний король, дело это разок проконтролировать, да и собрал к себе во дворец всех этих финансистов на предмет проверки качества монеты — полновесна ли, да и не подмешано ли какого по ГОСТу неполагающегося металлу.

И так он эту проверку построил, что тем, кто чистоту монеты своей доказать не мог, тут же правую руку и рубили напрочь. Так вот, летописец-современник и сообщает не без смущения, что на тот период в Англии встретить вельможу при обеих хватательных конечностях было никак невозможно. Это я так, к слову — для англосаксов из очень гордых.

Однако вот выше я о Петре Алексеевиче писал — и тут одно бы замечание следовало сделать. Насчет того, что людишки при власти воруют, это верно — но ежели тот, что над ними, сам хотя бы не берет, так уже огромная польза обществу произойти может.

Взять хоть господина де Нуайе — был такой во времена оны в Париже, суперинтендант по строительным работам. И заведовал сей господин строительством самого Лувра — вы ж понимаете, что за мероприятие.

И вот все нижестоящие крали безбожно — там ведь тебе и лес, и мрамор, и много чего другого, что в хозяйстве пригодиться может. Они, значит, крали — а сам господин де Нуайе ни на единую копеечку. Так вот принципиально и держался. Что историки единогласно и утверждают (не без понятного удивления).

И что же? Да то, что и Лувр-красавец стоит, и история благодарная имя суперинтенданта-строителя сохранила. Потому как если бы он и сам брал, то уж БРАЛ бы — как оно человеку на вершине пирамиды и полагается. А так — сами видите.

Что и в случае с Петром Великим подтверждается. Потому что — не взирая на нижестоящих берущих — и на армию с флотом могучим наскреб, и границы установил, с нынешними (не в пользу нынешних) несколько не совпадающие, и дворцов да набережных понастроил в городе новом, Санкт-Петербурге — будущей колыбели пролетарской революции. И так получается, что уже то хорошо, когда на самой верхушке человек упомянутой биологии не подвержен. Те, что пониже, свое, конечно, свистнут — но уже не в тех вселенских пропорциях.

А и то сказать надо, что раз в черт знает сколько там тысяч лет и вовсе инопланетяне какие-то у власти вдруг оказывались. Вытворяя такое, что до сих пор не верится. Как вот один из императоров римских, Тацит.

Действительно ведь не поймешь, с какой такой Альфы Центавра он на эту грешную землю сошел. При вступлении на трон был он человеком не просто богатым, а сказочно богатым. Но как только к рулю встал, все денежки собственные — 280 миллионов сестерциев — отдал в казну государства. У меня, сказал, теперь заботы другие, нежели только о своей шкуре да брюхе думать. Одевался скромно, питался умеренно. Серебро все — посуду да подсвечники — на храмы пожертвовал. А заграничные свои имения в Мавритании целиком пустил на насущный ремонт общественных римских зданий.

И оно, может, кого эта история оптимизмом и наполняет, но никак не меня. Уж больно одиноко в многотысячелетней истории нашего вида биологического этот Тацит смотрится. Да к тому же и случился он при царе, можно сказать, Горохе. Когда — не взирая на всех почти что и современных ему калигул, неронов да гелиогабалов — народ в массе своей к цинизму меньшую склонность имел. С некоторым недоумением иногда относясь к вещам, о которых мы с вами как об абсолютно естественных рассуждаем.

Как вот Юстиниан, писатель шестого века, писал:

«Самые высшие лица в государстве, даже императоры, не краснея, открыто продавали искателям должностей свое покровительство и милость. И для этого кандидаты на места тянутся, разоряются, делают займы под огромные проценты, но они шли дальше: с бесстыдной откровенностью, показывающей, как глубоко проникло зло, они выдавали кредиторам обязательства на получение доходов от провинций, об управлении которыми они ходатайствовали».

Вот она вам — туманная древность. Современный наш нормальный человек разве что плечами и пожмет, тираду эту читая — в самом-то деле, с какой такой стати Юстиниан этот аж так раскипятился?

Потому что наш человек, в отличие от всех пылью припорошенных мудрецов, понимает: биология. А противу нее не попрешь.

Да и, честно говоря, не стоит нам веками минувшими так уж очаровываться. Во-первых, потому что мы уже видели, каких чудовищ они, эти века, из своих недр производили. А во-вторых, стратегия любой власти в стержневой своей, так сказать, форме сформулирована была тоже не сегодня. «Апре ну ле делюж» — оно хоть и по-французски, но ведь не Папа Док гаитянский это первый-то произнес, несмотря даже и на то, что на франкоподобном наречии изъяснялся. А самый что ни на есть исторический монарх Людовик XV это и сказал, когда ему весть о поражении французской армии при Россобахе сообщили. «После нас хоть потоп.»

Однако по справедливости и он в пионерах насчет формулировки не был, потому что так же изящно и строго определил всю необходимую владыке стратегию наш добрый (ну, впрочем, не очень чтобы и добрый) знакомый император Тиберий: «Ме мортуо терра мисцеатур игни» — в том смысле, что «после моей смерти земля хоть сгори». Так что развеселый наш век по большому-то счету ничего в эту игру и не добавил. Как оно историей завещано, так и нынче живут.

И еще одно заблуждение распространенное помянуто должно быть. Насчет того, что политики, хотя народ хитрый, о себе только думающий и к мошенничеству склонность имеющий, именно в силу этих качеств есть племя выдающихся мастеров по части плетения словесных кружев и обходных маневров. Иначе говоря, народец, который никогда и ни за что не назовет вещи своими именами, а будет завертывать даже самые неприятные гадости в многослойную сверкающую обертку демагогического красноречия.

Это заблуждение, кстати говоря, и в нашем с вами словаре отражено самым прямым образом. Когда мы слышим, что на каком-то заборе большими буквами написана фраза, изложенная «не вполне парламентским языком», мы тут же склонны предположить, что главным непарламентским выражением там работает короткое слово весьма старинного происхождения. То есть, «парламентский» язык для нас — однозначно антоним того, что на заборе в трех буквах прописано.

В прочих европейских языках такая связь закреплена еще более жестко. Там вообще до того дошло-доехало, что слова «политика» и «вежливость» и вовсе одного корня (а все-то ведь латынь-матушка, наследие того самого древнего Рима). То есть, предполагается что политик, конечно, любого из нас послать может, но как бы в такой изящной и безукоризненной форме, что кроме как обомлеть от восхищения нам ничего и не остается.

С первой частью этого утверждения спорить никак невозможно. Послать политик, конечно, может, это точно — что с удивительной регулярностью и делает. Насчет же формы, а особенно изящества — тут определенное расхождение с реальностью имеет быть.

Хотя оценки такие — вещь, как вы понимаете, сугубо субъективная. Вот, скажем, в 1970 году бастовали в Канаде водители почтовых грузовиков. Требования какие-то, понятно, двигали, с властями встреч домогались. И домоглись, когда власть в лице премьер-министра Пьера Трюдо к ним напрямую и вышла. Проорав (не проговорив, а именно проорав) одну-единственную фразу: «Манже де ля мерд!», что в переводе с французского (родной для премьера язык) значило «Жрите дерьмо!»

И тут иной эстет (у кого там Гашек под рукой?) может за речь — на предмет изящества — постоять. Во-первых, произнес ее премьер на языке, изяществом знаменитом. Далее, на втором государственном языке, английском, оно звучало бы гораздо грубее (да вы сами вслушайтесь: «Ит шит!» — как два тычка в морду, а на французском то же самое как бы даже и в кружевном воротничке). В третьих, в короткой, но энергичной речи премьера, как знающие люди пишут, содержался и намек на знаменитую реплику королевы Марии Антуанетты, которой она отреагировала на жалобы, что у французского народа нет хлеба. «Так пусть едят пирожные», — сказала Ее Величество. То есть, речь Трюдо как бы содержала и исторические аллюзии, что мог позволить себе — так уж оно получается — человек большой европейской культуры.

Эстет такой может быть и прав, но исключительно со своей в доску эстетской колокольни. Потому что «жрите дерьмо», не только произнесенное по-французски, но даже пропетое под аккомпанемент камерного оркестра, остается простой по сути рекомендацией то самое дерьмо — жрать. А если и впрямь Трюдо тщился протащить какие-то исторические параллели, то я, считая его крепко неумным человеком, заблуждался. Потому что в таком разе он просто полный идиот. Ведь фразочка-то беззаботной французской королевы явственно показывала, что с головой у нее крепко не в порядке было. Каковую проблему очень скоро и сняли — с помощью гильотины. И если раскрепощенный Трюдо именно эту историческую аналогию в виду имел, то уж судите сами о количестве и качестве премьеровых извилин.

А то вот вам еще для разнообразия — опровержение в техасской газете «Остин Кроникл» (свежая вполне история). Я это опровержение комментировать никак не буду, но журналистам (не самое любимое мною племя), его написавшим, пятерку с плюсом ставлю без колебаний.

«На прошлой неделе наша газета ошибочно сообщила, что Эрик Митчел (член городского совета в Остине) прокричал „Идите в ж…“ жителям района Суэд Хилл на заседании жилищного комитета в прошлом году. На самом деле мистер Митчел обратился к ним со словами „Идите на…“. Газета сожалеет о совершенной ошибке.»

Еще больше многоточий содержала эмоциональная речь темнокожего конгрессмена Гаса Сэвиджа (фамилия его переводится, кстати, как «дикарь» — и это не просто кстати, а, на мой взгляд, очень кстати), обращенная к репортерам газеты «Вашингтон Таймс», пытавшихся взять у него интервью.

«Я с вами, белыми выб…, разговаривать не буду… вы, суки е… из белой прессы. Идите на…, ж… вы этакие,… вашу мать.»

Но вот характерная деталь: весьма раскрепощенно общаясь с народом (что мы уже могли оценить), те же самые господа — без исключения — невероятно чувствительны, когда кто-либо непочтительно отзывается о них самих. Конгрессмен Сэвидж в своих жалобах на этот счет уже давно стал в Соединенных Штатах притчей во языцех. И посмотрите, как в те же годы, когда им был дан лаконичный совет народу «жрать дерьмо», изливал душу оскорбленный до самых ее глубин Пьер Трюдо, жалуясь на не самый радушный прием, оказанный ему в Саскачеване:

«Если вы хотите меня хоть раз еще увидеть, не тащите с собой плакаты „Трюдо свинья“ и плакаты про то, что Трюдо гоняется за бабами — потому что я с вами разговаривать не буду. Я не шел в политику для того, чтобы меня оскорбляли».

Кстати, заявление и честное, и справедливое. Какой же идиот прется в политику для того, чтобы его оскорбляли? Порядочный идиот прется в политику для того, чтобы оскорблять — безнаказанно — самому.

Так что сдержанность — во всяком случае, в наше с вами время — для политика вещь совершенно необязательная. Что бы там языкознание на этот счет ни пыжилось доказать. И, кстати, не только необязательная, но для здоровья впрямую вредная. Что вовсе не я придумал, а современная наука психология утверждает.

Так оно выходит, что сдерживая себя в проявлении всяких там отрицательных эмоций — так это наука психология излагает — мы эти эмоции как бы внутрь себя запихиваем и утрамбовываем, где они и начинают свою гнусную разрушительную работу вести против нашего собственного организма. Изжога, гастрит, язва желудка. Словом, был человек — нет человека.

Потому политики в одном-то уж супротив правды не грешат. Заявлено ими (это уж я думаю, без исключений, иного от них еще никто не слышал): «Забота о человеке» — так они о нем и заботятся. О том самом, единственном и неповторимом. Тотально раскрепощаясь в непримиримом сражении с внутренними болячками. Как чего приперло — так сразу наружу. Захотел в рожу дать — дал. Захотел матом пройтись — крой его, гада, трехэтажным. Приспичило штаны спустить — скидывай к чертовой матери, здоровье дороже. А иначе — изжога, гастрит, язва.

Так и живут. Как вот в Штуттгарте, в Германии. Где затеяли было дискуссию телевизионную с кандидатами в мэры проводить, а одного-то кандидата, Удо Бауха, пригласить и не пригласили, не знаю уж почему. Другой какой смолчал бы, обиду там затаил, за сердце хватался бы. А он — нет. Отрицательная эмоция? А еще бы. Значит, в себе не держи, выплескивай наружу!

Наш герр Баух и выплеснул. Явился в аудиторию, где теледебаты проводились, да с топором. И тем топором кабель телевизионный перерубил к чертовой матери (привет товарищу Македонскому). Ни мне, ни вам. И мешок здоровья на этом деле сэкономил — в полном соответствии с достижениями науки психологии.

Или вот совсем уж на другом конце планеты, где господин Тенг Боонма, президент Торговой палаты Камбоджи, рейса своего в аэропорту дожидался. А его, этот рейс, раз перенесли, да другой. Сразу скажу, что господин этот образованный оказался, в курсе последних достижений науки о человеке. Потому что, расстроившись, вышел на летное поле да и расстрелял в упор шину лайнера, что ближе других к нему случился. Из пистолета собственного и расстрелял.

Потом его стыдить было стали, спрашивать, не жалеет ли, что так вышло. На что господин Боонма подумал, и сказал, что и впрямь жалеет. Жалеет, что одно всего колесо и грохнул. Надо было и три остальных. (Я так думаю, с одной-то шиной не все он выложил, что на душе накопилось.)

Но согласитесь все же, что каждый тут раз без провокации — по отношению к бедолаге-политику, у которого и так забот полон рот — не обходилось. И ведь провокации такие на каждом шагу ихнего брата поджидают.

В 1996 году, в самый разгар избирательной компании в конгресс штата Теннеси, ехал конгрессмен упомянутого штата Лес Уиннинхэм в собственной машине и с собственной же супружницей. И так бы он себе мирно и ехал, не случись на улице некая стервозная и злоумышленная особа.

Которая нагло по этой улице дефилировала, напялив при том свитер с портретом политического противника конгрессмена Уиннинхэма. На обозрение всему идущему и едущему мимо люду. Тут, конечно, конгрессмен вдарил по тормозам и выскочил из машины снимать возникший по вине злоумышленницы стресс.

Сначала он к совести ее взывал — хотя и не без трехэтажных аргументов. Потом, когда негодяйка свитер снять отказалась (то ли холодно ей в ноябре голышом было, то ли еще почему), конгрессмен свою подругу жизни из машины и выкликнул. А уж та свое дело знала на все сто — расквасила вражине нос да еще ногами попинала от души. Пресекла, стало быть, провокацию в корне — в трогательной заботе о мужнином здоровье.

Так что, как видим, довольно раскрепощенно эта публика с народом общается. Но если кто тут подумал, что господа политики парламентские выражения (в традиционном, так сказать, смысле) для внутреннего употребления приберегают — для общения, то есть, с себе подобными — то подумал не очень и крепко. Рекомендации науки психологии ихним братом выполняются неукоснительно и без исключений — будь то на улице или на парламентской сессии.

В далекой, но демократической Австралии члены парламента по давней уже традиции кроют друг друга так, что дым столбом. Хотя и не без изящества, надо заметить. Вот всего лишь некоторые примеры того, как тамошние народные избранники к коллегам адресуются: «сводник надушенный», «шлюха», «дурак безмозглый», «слизняк», «подонок», «дурдомовский пациент» и «блевотина собачья». (Опять-таки, не уверен я, что все эти эпитеты так уж вопиюще несправедливы…)

В спокойной на первый взгляд Канаде такой обмен мнениями тоже никакая не редкость. Депутат парламента Уильям Кемплинг, например, в своей речи дал такой краткий, но изумительно емкий портрет своей политической оппонентки Шейлы Копс: «Какая б…!» Столь же кратко и энергично характеризовал одного из своих политических противников премьер страны Брайан Малруни: «Сволочь е…ная.» А что в самом-то деле — век стремительный, расшаркиваться да менуэты с врагами водить времени нету.

А ведь и то сказать надо, что в парламентах этих не только цитаты с забора в ход идут. Иногда тотальное раскрепощение — забота, как мы установили, о здоровье — само в свою очередь немалую угрозу тому же здоровью представляет. Секретарь японского парламента Мизуно Горо не так давно сетовал на опасности своей профессии: «Конечно, если член палаты выкрикивает оскорбления, я все это записываю. Но случалось, что у меня отнимали мой блокнот, а один стенограф лишился зуба при столкновении с летящей пепельницей». (Умеют они там, на Востоке, вот эдак красиво завернуть. То есть, не так, что заехали там пепельницей в рожу, а именно некое столкновение с неким едва опознанным летающим объектом, неизвестно кем в полет отправленным).

А на Тайване, что от Японии в общем-то недалече, парламентские бои — в самом наипрямейшем смысле — происходят с регулярностью обязательной. Там если какая сторона неудобный для другой стороны вопрос на голосование тщится вынести, так тут же представители этой обиженной стороны к микрофону несутся, выдирают его с корнем и тем же микрофоном негодяев лупцевать принимаются. Не без того, конечно, чтобы на сдачу нарваться. В общем, баталия происходит и массовая, и бурная. С разбитыми носами, вывихнутыми жевательными аппаратами и прочими боевыми ранениями. И не раз-другой, а, как я уже сказал, с регулярностью. Обязательной.

Один тайваньский профессор политических наук так это объяснил корреспонденту газеты «Бостон Глоуб»: «Это, может быть, не очень цивилизованно, но зато политически эффективно». Почему? Потому что электорат раз за разом выбирает именно тех депутатов, что себя в боях наиболее активно зарекомендовали. (Кстати, в чем-то даже и здоровый подход… Опять же оно и зрелище, без которого нам как без хлеба. На мой взгляд, куда как испанской корриды благороднее. Лично мне гораздо приятнее на политика с расквашенным носом смотреть, чем на бедолагу-быка, которого какой-то там живчик все норовит чем-то проткнуть. Потому что ни один бык мне в жизни ни единой гадости не сделал.)

Порой, конечно, и более кровавые стычки имеют место. Как оно недавно в далекой африканской стране с экзотическим названием Зимбабве произошло. Где один член парламента, Леви Гварда, чего-то там предлагал, а другой член, Лазарус Нзарайебани (я, конечно, извиняюсь, но это действительно фамилия такая) с ним упорно не соглашался. И к трибуне, где Гварда стоял, все более и более упорно двигался. А уже придвинувшись вплотную, добил противника неотразимым аргументом, откусив ему нижнюю губу, да еще и часть бороды прихватив. (Отчего, говорят, потом сильно закашлялся — а ведь могло и стошнить, все-таки волос во рту…)

А в новой стремительно перестраивающейся Албании так и вообще два не просто парламентария, а два лидера схлестнулись. Они там у себя налоговую реформу обсуждать принялись, и тут-то лидер партии социалистов Гафур Мазреку с лидером партии демократов Аземом Хаждари маленько и не поладили. Сперва дело на вербально-заборном уровне у них шло, а уж потом принялись друг другу и физиономии рихтовать. До некоторой даже крови, которая, как оказалось, была не последней. Потому что через два дня главный социалист Мазреку явился в парламент уже с пистолетом и четыре пули в главного демократа всадил. (Что интересно, не убил до самой-то смерти. Живучий они народ, политики. Очень живучий.)

И тут на издержки молодой нарождающейся демократии списать ничего не получается. Оно и на других широтах-долготах ничем не лучше. Да вот вам хоть Англия — Великая Хартия Вольностей, колыбель европейского парламентаризма, и все такое прочее. А и там политик — существо крайне озлобленное и даже вот (как и в Зимбабве) кусачее. В 1997 году парламентарий-лейборист Кен Брукман в поезде с каким-то там пассажиром заспорил — да ухо ему и отгрыз. Вы скажете, что в поезде же, а не в парламенте. А я на это отвечу, что в британском парламенте партии оппозиционные друг напротив друга сидят, а не рядом. И еще к тому же стол длиннющий между ними стоит. Их на ближний контакт запусти, так они друг другу не то еще пооткусывают. Не без повода же их и развели так кардинально.

Вот вам и «политесы», и лексика парламентская с парламентскими же прочими манерами. Причем — хоть я векам минувшим не защитник — прогресс этот стремительный, по-моему, все же в нашем веке обозначился. Да вот вам для сравнения, один хотя бы и случай.

Который меня в юности забавлял немало, а сейчас разве что ностальгию и способен вызвать. Вычитал я как-то, что во времена Ливонской войны царь-государь московский пробовал с Англией военный союз заключить. Иван Васильевич на том настаивал, да и королева ихняя вроде не возражала. А вот совет королевский договор ратифицировать-то и отказался.

Отчего Грозный наш царь остолбенел просто. И отписал Ее Величеству эпистолу, полную горького недоумения: «И мы чаяли того, что ты на своем государстве государыня и сама владееш… а ты пребываеш в своем девичьем чину как есть пошлая девица».

Думалось мне в те далекие дни, что уж больно круто государь всея Руси по адресу коллеги высказался. Больше оно так, конечно, не думается. Да вы и сами сопоставьте — что такая вот «пошлая девица» тянет против, скажем, «сволочи е…ной». Прогресс, как говорится, налицо. На всю, то есть, морду — современным парламентским языком выражаясь.

Нет, что ни говори, а народ они — политики — совершенно особенный. Чего-то у них по сравнению с прочей массой в большом избытке, а что-то, наоборот, в сильном дефиците пребывает — до полного иногда отсутствия. Что в народные трибуны двигать не каждому дано, так это еще те же древние подмечали. Вот как древний один грек, Аристофан-драматург, об одном своем персонаже высказался:

«Ты имеешь все, что нужно популярному политику: ужасный голос, отвратительное воспитание и вульгарные манеры».

Качественно, то есть, оценил. А уже в наше время к вопросу этому, как оно и положено, более научно подходить стали, с мерками в некоторой степени и количественными. С небезынтересными, надо сказать, результатами. Так, исследование, проведенное ученым людом в одной только ассамблее штата Мэриленд, показало, что в законодательном собрании пребывает алкоголиков (которые в данной научной работе были уклончиво названы «крепко пьющими») в три раза больше, чем оно в целом по стране наблюдается. (Предвижу недоверчивое удивление российского читателя, но с наукой не поспоришь.) Иначе говоря, борьба со стрессом в политике ведется не только планомерная, но и по всем фронтам.

Кстати вот тоже о выпивке. В Бразилии, похоже, пьют меньше (ну, жара там, климат влажный, а может, выпивка дорогая), но и там проблемы с этим нет-нет, да и возникают. Городской совет в Капао да Каноа так даже единогласно порешил, чтобы у них в мэрии анализатор дыхания приобрести и установить. И все из-за того, что один член совета, Дельчи Романо, как напьется, так поперек повестки дня и прет, проекты идиотские задвигает, в общем, устраивает вместо работы цирк. А поскольку трезвым он в мэрию вообще никогда не являлся, то и решено было: пусть нас наука рассудит. Но чтобы буйному депутату обидно не было, в трубочку теперь все будут дышать. Чтобы никакой дискриминации. Я это к тому, что не обязательно целую ассамблею выпивох иметь для жизни тяжелой. Иной раз и один даже алкаш при власти ого-го накуролесить может. Как бы оно российскому читателю, опять-таки, странно ни показалось.

Но вернемся, однако ж, к науке. Еще более интересные данные были получены Каледонским университетом в Глазго. Исследование проводилось в течение трех с лишком лет, а результат его свелся к тому, что политики массово демонстрируют черты поведения, присущие… психопатам-уголовникам. Иначе говоря, и те, и другие слеплены в принципе из одного и того же человеческого теста. (Что, в общем-то, и невооруженным глазом рассмотреть несложно. О чем мы-то с вами столько уж времени тут распинаемся?)

Причем руководитель проекта, Дэвид Кук, пожаловался, что с зэками-психопатами работать куда как проще, поскольку в отличие от них политики «не любят, чтобы их изучали». Я думаю, свои резоны у них для такой нелюбви очень даже есть. Потому что профессия их или, скорее, призвание и впрямь материал не столько для истории поставляет, сколько для клинической психиатрии — с самой, как мы видели, древности и начиная.

И народ — пусть даже на уровне сугубо подсознательном — это, сдается, понимает хорошо. Как оно опрос в Бирмингэме, штат Атланта, и показал. Среди тамошнего населения обследование провели (в пугающей несколько форме). Главный вопрос был такой: есть у вас, скажем, бомбоубежище на случай ядерной войны, и тут как бы та самая война и случилась, а в этом вашем убежище вдруг лишнее место оказалось — так кому бы вы его предоставили?

Далее следовал список профессий: учителя там, пожарные, таксисты, и так далее. Так вот, интересующее нас здесь существо по имени «политик» с огромным отрывом последним в списке оказалось. Не уступив его ни налоговым инспекторам, ни журналистам, ни даже адвокатам. Что, в общем-то, и понятно. Вам очень бы улыбалось в таковской термоядерной ситуации еще и господина Нзарайебани с собой прихватить, каким бы там светочем он в своем зимбабвийском парламенте не числился?

И вот, с одной стороны, понимает как бы народ (мы с вами, то есть). А с другой стороны, с поразительным упорством тот же народ (опять-таки мы с вами) близняшек от политики в то самое вожделенное кресло и всупонивает. Каждый божий раз надеясь, что уж новый-то будет и менее злобен, и менее жаден, и менее туп. И каждый же раз норовя потом себя за локоть тяпнуть.

И картина эта печальная о нас с вами, ребята, тоже кое-что говорит. Это ведь мы с вами так и существуем, с укоризной на зеркало поглядывая.

На какие— то вещи, правда, скидку избирателю можно и сделать. Ведь по росту или там цвету глаз не определишь кандидата -садист он, вор или еще чего похлеще. Но идиота не разглядеть? Это конкретно в наш с вами огород камушек. Что-то у нас на этом фронте неблагополучно.

Согласен, политики в массе своей все-таки дураки «зимние». Есть такая классификация, уж не помню, где и кем впервые предложенная. И по классификации этой «летний» дурак — он весь как на ладони. Его увидел только, и сразу ясно — дурак. И такой понятный дурак, что даже светится весь. Насквозь.

А с дураком «зимним» это вот как происходит. Приходит, скажем, человек — очень даже интеллигентного вида, пальто, шляпа, шарф, портфель там при нем, и все такое прочее. И вот он портфель ставит, шляпу снимает, пальто на вешалку вешает, открывает рот… и тут-то вам становится ясно, что пришел ДУРАК.

Так вот, как я и сказал: политик — он из дураков «зимних». Из тех, что рот открыл, и… Но братцы вы мои, он же по биологии своей и по долгу службы рта вообще не закрывает ни на секунду! И тут не надо уже «а у него пиджак такой красивый был клетчатый», или еще что в этом роде. Пиджак, не спорю, был (не голышом же он на массы-то выскакивал), но ведь и рот с самого первого мгновения не захлопывался.

Так что все эти пиджаки, юбки да смокинги не какими-то зелеными инопланетянами под белы рученьки проведены да в лакомые кресла задом воткнуты. А вот этим вот самым типом — тем, что в зеркале.

Но поскольку ты, читатель, все-таки книжку эту купил (или спер, допустим) не для того, чтобы тебя налево и направо в ней полоскали (на такое дело на всех континентах Пьеры Трюдо припасены), то предлагаю я для душевного отдыху поразвлечься немного. Снять, так сказать, негатив. (Что не значит, что позитиву мешками насыпано будет.) И предлагаю я для такого дела — игру.

Я вот сейчас изложу тут десяток-другой коротеньких историй из жизни и деятельности самых что ни на есть настоящих политиков, а ты против каждой истории этих самых политиков и оцени. То есть, ежели по мнению твоему герой или там героиня истории гении, напиши на полях гордый «ноль» (по причине тотального отсутствия идиотизма). «Пять» у нас пускай будет для ни то, ни се — средний, стало быть, человек, как тот, что в зеркале. «Семь» — это вполне уже приличный придурок. Ну, а «десять» — круглый, законченный и неизлечимый идиот. Простые, в общем-то, правила. Любому из наших вполне по плечу.

Оно, кстати, не всегда такая уж развернутая история будет получаться. Иногда фраза, по какому-нибудь там случаю выданная. Ничего страшного, что фраза. Это вот как раз тот случай, когда человек и портфель поставил, и шляпу снял, и пальто на вешалку повесил. После чего фраза, позволяющая диагноз поставить, и случилась. Ну так что — поехали?

Конгрессмен штата Северная Каролина Генри Олдридж во время дебатов в 1995 году о субсидировании абортов для малоимущих женщин так сформулировал свою точку зрения на предмет дискуссии:

«Факты показывают, что у женщин, которых насилуют — действительно насилуют — соки не выделяются, половые функции не включаются и беременность не происходит. Медицина тоже говорит, что этого практически никогда не происходит… Чтобы забеременеть, нужно сотрудничать в этом с мужчиной. А какое же сотрудничество может быть при изнасиловании?»

В 1990 году Дэвид Уолтерс, кандидат в губернаторы штата Оклахома, пообещал кому-то должность в обмен на пять тысяч долларов взноса в его избирательную компанию. Конгрессмен того же штата Кеннет Конверс разговор услышал и сообщил куда положено. На слушании дела честняга Конверс, бурля искренним гражданским негодованием, заявил:

«То, что сделал Уолтерс — очень, очень неэтично. Это никак нельзя делать самому — такие вещи поручают обычно кому-то другому.»

Как выяснилось в 1994 году, сенатор штата Южная Каролина Роберт Форд рассылал рекламу своей собственной компании по торговле автомобилями (а такие рекламные письма запускаются обычно десятками и сотнями тысяч) за счет казны — или, иначе говоря, за счет налогоплательщиков. В свое оправдание он, пожав плечами, заявил следующее: «Я во всех этих этических законах (?) ни черта не понимаю».

Конгрессмен штата Миссури Бетти Лонг в 1994 году предстала перед судом за… кражу солонки и перечницы в ресторане, где она за месяц до того была на устроенном для законодателей ужине. «Виновна, ваша честь, — покаянно призналась мадам Лонг. — Но до сих пор не пойму, как эти вещи попали ко мне в сумочку…»

В 1993 году конгрессмен штата Джорджия Джимми Бенфилд притащил в здание конгресса «дилдо» (искусственный мужской член, который можно приобрести в любом секс-шопе). Почтенный законодатель прогуливался по коридорам конгресса, привязав указанную штуковину в положенное место и прикрыв ее фартуком. При виде идущей навстречу особы женского пола, конгрессмен Бенфилд задирал фартук, демонстрируя угрожающих размеров аппарат (что он, кстати, проделал и с 14-летней ассистенткой, работавшей в здании).

Мэр Чикаго Ричард Дейли, во время студенческих волнений 1968 года:

«Полиция была там не для того, чтобы провоцировать беспорядки. Она была там для поддержания беспорядка!»

Он же на пресс-конференции по тому же поводу:

«Не морочьте мне голову фактами!»

Мэр Нью— Йорка Эд Кох:

«Если ООН вздумает переехать из Нью-Йорка, об этой ООН больше никто никогда не услышит!»

Он же, отвечая в дискуссии о переселении душ на вопрос, кем бы он хотел быть в следующей жизни:

«Я снова хотел бы быть только мной!»

Уже упоминавшийся нами президент США Кэлвин Кулидж («Я думаю, американская общественность хочет иметь президентом напыщенного осла, и я готов пойти ей навстречу») посреди рабочего дня сладко задремал за своим письменным столом. Поспав немного, он вдруг подскочил на стуле и испуганно спросил секретаря: «Страна еще на месте?»

Из его же золотого фонда мудрых мыслей:

«Безработица является результатом того, что люди остаются без работы». (Гашек бессмертен…)

Кстати, одно изречение из этого фонда Кулиджа по сей день цитируется с самым серьезным видом как некая непреходящая истина, выраженная к тому же с удивительными лаконизмом и изяществом. Вот эта мысль: «Бизнес Америки — это бизнес». Я, напрягаясь и так, и эдак, не смог увидеть никакого принципиального различия с той, что приведена выше. Нисколько не хуже, на мой взгляд, выразился незабвенный Леонид Ильич: «Экономика должна быть экономной».

Обращаясь к Республиканской национальной конвенции в 1988 году, президент Рейган порадовал собравшихся следующим афоризмом:

«Факты — убогая вещь». (Подозреваю, что имелась в виду поговорка «факты — упрямая вещь», но и вариант Рейгана не так уж бессмыслен, как может показаться на первый взгляд…)

Он же по другому поводу:

«Деревья загрязняют воздух больше, чем автомобили.»

Во время государственного визита в Бразилию в 1982 году, Рейган встал во время банкета, чтобы произнести тост, который он начал так:

«Народ Боливии!»

(Когда ему мягко указали на ошибку, он тут же расплылся в ослепительной голливудской улыбке, сказав, что немного поторопился, потому что Боливия должна была быть следующей страной в маршруте его южноамериканской поездки. Следующей страной, однако, в плане стояла Колумбия. Поездка в Боливию не планировалась вовсе.)

Опять— таки Рейган -специально для российского читателя:

«Я не лингвист, но мне сказали, что в русском языке слова „свобода“ вообще нет». (Кстати, допускаю, что нимало и не соврал. Могли и сказать. Тамошних «кремленологов» и «русистов» я наблюдал в изобилии…)

Президент Джеральд Форд вскоре после вступления в должность:

«Если бы Линкольн был сейчас жив, он от стыда в гробу бы перевернулся».

Уоррен Остин, американский дипломат:

«Евреям и арабам следует сесть за стол переговоров и разрешить все противоречия, как и приличествует добрым христианам»

Вице— президент США Альберт (Эл) Гор:

«Зебра не может сменить своих пятен»

Вице— президент США Дэн Куэйл:

«Я недавно совершил поездку в Латинскую Америку и пожалел о том, что недостаточно усердно учил в школе латинский язык — тогда я смог бы разговаривать там со всеми людьми»

Еще один американский президент, Джордж Буш (старший):

«У меня есть собственное мнение — и твердое — но я не всегда с ним согласен».

Он же на другой пресс-конференции:

«Это очень хороший вопрос, очень прямой вопрос — и я на него отвечать не буду».

Он же, анализируя августовский путч 1991 года в Москве:

«Я побеседовал с Джимом Бейкером (госсекретарь США), который разговаривал… С кем там Джимми разговаривал, с Янаевым? Нет, вроде не с Янаевым… С Яковлевым, вот! С Яковлевым он говорил».

Когда в 1996 году на территории бывшего царства инков была найдена мумия женщины, которую пресса почему-то окрестила «Хуанитой», президент Клинтон тоже поспешил ознакомиться с сенсацией. После чего радостно заявил журналу Тайм:

«Знаете, если бы я не был женат, я бы ее с удовольствием пригласил на свидание. Ну просто очень симпатичная мумия!»

(Этот отдельно взятый президент весьма почетное место в моей коллекции занимает. Проблема: должен ли я его теперь еще и под рубрикой «некрофилия» провести?)

Он же в ходе борьбы за президентство в 1992 году, отметая обвинения в том, что потреблял наркотики:

«Марихуану я однажды курил. Но не затягивался».

(Понимаю, что фраза эта даже в России могла уже всем оскомину набить. Но не привести ее здесь не могу по причине ее выдающегося идиотизма, а равно и практической полезности. Я теперь, ежели меня спрашивают, говорю, что водку я, конечно, пью. Но избави Бог — не проглатываю).

В 1944 году, на самом пике Второй Мировой войны Фала, собачка президента Рузвельта, заблудилась на Алеутских островах, куда она прилетела вместе с хозяином. На операцию по спасению президентской любимицы были брошены самолеты и поисковые группы, что влетело казне в миллионы долларов. На поднятый в прессе шум Франклин Делано Рузвельт отреагировал абсолютно официальным образом так:

«Я считаю, что вправе чувствовать себя оскорбленным, и я протестую против ложных и клеветнических измышлений, затрагивающих достоинство моей собаки».

Принимая в 1960 году в Белом Доме премьер-министра Канады Джона Дифенбейкера, президент Дуайт Эйзенхауэр торжественно произнес:

«Все присутствующие почитают за несомненную честь принимать сегодня в качестве почетного гостя премьер-министра великой Канадской республики!»

(Допускаю, что писем из Канады Эйзенхауэру никто не писал — иначе он увидел бы на марках портрет главы государства, Ее Величества королевы Елизаветы II. Но, с другой стороны, не такая уж для американцев далекая и экзотическая страна…)

Надо сказать, Канаде и канадским политикам на этот счет в Штатах особенно везет. Когда в 1965 году тогдашний премьер-министр Канады Лестер Пирсон приехал с визитом в США, президент Линдон Джонсон пригласил его на свое техасское ранчо следующим образом:

«Мистер Вильсон, я хочу показать вам настоящий Техас».

Позже, когда Пирсон уже уехал, а до Джонсона, наконец, дошло, что как-то оно нехорошо получилось (не сразу, как видим, дошло — ну да ведь те самые качества и оцениваем), он принялся звонить в Оттаву с извинениями. На что Пирсон спокойно ответил: «Ничего, ничего. Это пустяки, сенатор Голдуотер».

Когда на президентском совете обсуждался вопрос о Кубе и связанных с ней проблемах — эмбарго, военная помощь анти-кастровским элементам и прочее — госсекретарь Хейг, удивленный тем, что проблема делается почти что из ничего, сказал Рейгану:

«Вы мне только слово скажите, и я этот е…ный остров в автомобильную стоянку превращу».

(«Стратагема поллитровки» — она же имени Александра Македонского — и по сей день прекрасно себя чувствует в тех же самых высоких кабинетах. А куда ж она денется?)

Конгрессмен Тим Мур вынес на обсуждение в конгрессе штата Техас предложение: объявить благодарность законодательного собрания Альберту де Сальво за его самоотверженную деятельность во имя «своей страны и своего штата.»

В проекте резолюции говорились среди прочего, что «этот внимательный к нуждам других джентльмен позволил многим — и особенно одиноким — людям по-новому взглянуть на проблемы, касающиеся их будущего. Штат Массачусетс официально отметил его деятельность и нестандартные методы решения демографических проблем и прикладной психологии».

Тут стоит заметить, что все, сказанное в проекте, было правдой до единого слова. Знаменитый на всю Америку де Сальво — или, как его обычно называли, «Бостонский душитель» — действительно нагнал страху на население Бостона, заставив каждого дрожать за завтрашний день и уменьшив народонаселение на десяток-другой человек (за что и был — официально, как Тим Мур и указал — штатом Массачусетс приговорен к смерти).

Надо думать, конгрессмен Мур решил поразвлечься, пошутить, снять стресс однообразных и унылых заседаний. В таком разе шутка удалась на все сто. Предложение Мура конгрессом штата было принято с ходу — единогласно и с энтузиазмом.

(Участникам игры: здесь почтенных законодателей логично оценивать в целом — как единый и слаженный организм.)

В 1994 году конгрессмен штата Канзас Мелвин Нойфельд пытался набрать нужные голоса для проталкиваемого им законопроекта. Его коллега, Ричард Олдритт, обработке не поддавался, и тогда Нойфельд пригрозил, что настучит жене Олдритта о его похождениях с другими дамами. Тут, конечно, Олдритт обещал подумать, но подумав, все-таки проголосовал против. За что и был наказан — друг Мелвин как обещал, так и сделал. Настучал, то есть, по полной программе. И… схлопотал разбирательство в комиссии конгресса, которая занялась уже его собственной особой — на предмет, как вы понимаете, шантажа.

Окружной судья Хью Блэк (выборная должность — мы же здесь в подавляющем большинстве случаев с народными избранниками дело имеем) был в 1997 году уличен в том, что из своего рабочего кабинета в здании суда названивал по номерам «телефонного секса» (где вам за несколько долларов в минуту жарко надышат в трубку и наговорят вещей, которые не на каждом заборе пишутся). Этой специфической услугой почтенный представитель закона воспользовался 124 раза (причитающиеся за предоставленную «дистанционную эротику» денежки включаются в телефонный счет, так что карман самого судьи Блэка нимало не пострадал). В отставку судья все же подал, а мотивировал ее тем, что стал испытывать «все более серьезные проблемы со слухом». (Что может быть и правдой, хотя… куда же он в сеансах телефонного секса трубку-то прикладывал?)

А окружной судья в Оклахоме Мелинда Моннет в 1994 году стала предметом разбирательства в верховном суде штата. Причем речь шла именно об интересующем нас предмете: насколько госпожа Моннет ориентируется в окружающей ее реальности. Оказалось, неважно ориентируется. Среди прочего верховный суд убедила в этом история развода судьи Моннет. Ну, развелась и развелась — с кем не бывает. Но уже через два месяца после этого своей немалой, уверяю вас, властью постановила, что бывший муж имеет теперь право ее… удочерить. Каковой акт сама же официально и утвердила.

Опрошенные верховным судом однокашники Мелинды подтвердили, что и во время учебы на юридическом факультете она была «более чем странной». (Что не помешало одним людям ее кандидатуру на выборах выставить, а другим за нее проголосовать. Утвердив тем самым на судейской должности).

В 1994 году в той же Оклахоме сенатор Джон Монкс страстно выступил в защиту петушиных боев, которые сенатор неизменно называл «спортом». Любопытна аргументация Монкса в защиту любимого развлечения:

«Первое, что сделают коммунисты, захватив власть в этой стране — запретят петушиные бои, вот что они сделают!»

Городской совет в Оук Гроув, штат Кентукки, пытался разобраться с проблемой: не является ли массажное заведение «Нью Лайф Массаж» просто вывеской для обычного подпольного борделя. Патти Белью, член горсовета, развеяла все сомнения на этот счет. Бордель как бордель, сказала она, и массажистки не массажистки, а самые что ни на есть проститутки. И полицейским там на лапу дают регулярно, чтобы без проблем все так и шло.

Насколько надежна информация, предоставленная уважаемой мисс Белью? Абсолютно надежна, сказала она. «Я сама там работаю».

В Бразилии, в городе Варзеа Гранде, на выборах в городской совет двадцатидвухлетняя Алессандра Гонсалвеш вышла с интересной программой. Она объявила, что если избиратели отдадут свои голоса ей, то она проедет по всему городу на открытой платформе в костюме Евы — то есть, в чем мать родила.

В интервью газете Коррео Бразилиенсе сеньорита Гонсалвеш высказалась не без логики: «Это вовсе не порнография. Это политический маркетинг. Вести политическую кампанию без денег невероятно трудно. А трусы снять — что ж за проблема?»

В Дании в 1994 году Якоб Хаугард, комик по профессии, баллотировался в парламент страны с избирательной программой, в которой он обещал бороться за стандартного размера пылесборники для пылесосов, более разнообразные подарки к Рождеству, а также гарантировал всем избирателям хорошую погоду и всем велосипедистам, коих в Дании великое множество, ветер только в спину.

Хаугард стал членом парламента.

(Для продолжающих игру: здесь оценивать следует, естественно, избирателей).

Конечно, следуя Шекспиру, можно с грустью заметить, что действительно что-то крепко не в порядке в королевстве Датском. Но и на родине великого барда такой цирк случается, что дым столбом. Одна из партий, называющая себя Партия Чудовищного Бреда, регулярно — годами — пытается протащить своих представителей на все мыслимые и немыслимые выборные должности (в чем иной раз и преуспевает!). Программу ПЧБ можно бы вставить сюда целиком, но ограничимся парой предложенных в ней проектов:

— отбуксировать Британию в Средиземное море и тем кардинально улучшить традиционно унылый климат страны;

— обязать владельцев собак кормить своих подопечных фосфоресцирующей пищей, чтобы пешеходы (особенно в темное время суток) могли обходить светящиеся кучки стороной.

Вернемся, однако, в Штаты (где же и наблюдать демократию воочию, как не там). В 1994 году мисс Лесли Элен Перес стала основным кандидатом на пост главы техасского отделения Демократической партии, обогнав многих признанных политиков по числу собранных голосов. Мисс Перес нисколько не помешало при этом ее богатое прошлое. В 1963 она — простите, он — в последнюю минуту избежал смертной казни за совершенное убийство. Казнь заменили на пожизненное заключение, но в 1971 году наш герой уже вышел на свободу.

И не надо обрушиваться на меня на предмет путаницы в родах, падежах, склонениях да спряжениях: «она, он, стала, вышел» и так далее. Вся эта история с мисс Перес мозги запудрит кому угодно.

Потому что в тюрьму она села — простите, он сел — как обычный в половом отношении и довольно-таки уголовного вида и характера мужчина, которого звали Лесли Дуглас Эшли. А уже после выхода оттуда мистер Эшли сменил — тотально и хирургически — пол, отчего и стал (стала?) мисс Лесли Элен Перес. Так что вы уж сами со всеми родами и склонениями разбирайтесь — а заодно и с содержимым черепных коробок тех, кто так радостно кинулся за нее (за него?) свои голоса отдавать.

Легкие отклонения на половом фронте в политике — вещь довольно регулярная. Как показывает и история окружного прокурора (тоже выборная должность, своего рода трамплин в большую политику) в округе Роклэнд, штат Нью-Йорк, Кена Грибеца. Мистер Грибец нанял даму, известную своим профессионализмом на фронте садомазохизма, и подписал с ней контракт, по которому обязался быть ее «сексуальным рабом». Она его лупцевала, как положено, а он — в платьице или мини-юбке — валялся в ее ногах, вымаливая прощение. (Целый гардероб таких платьиц и юбочек хранился в шкафу нашего бравого прокурора.)

История всплыла в 1995 году, и прокурор Грибец в отставку все-таки отправился. Но почему-то никого раньше не настораживало, что при звонке Грибецу автоответчик информировал звонивших наигранно капризным голосом самого Грибеца, что «нехорошая девочка Кенни к телефону подойти сейчас не может».

Потому несколько обнадеживает победа, одержанная Кеном Калвертом в 1994 году в Калифорнии, где он был переизбран в сенат штата — несмотря на то, что до того был арестован полицией во время рейда на подпольный бордель, где сенатор Калверт развлекался, как выяснилось, не единожды.

Нимало не смутившийся Калверт своего конкурента на выборах сразил наповал, обыграв эту неприятную историю самым достойным образом. Соперник его выступал с платформой, направленной на еще бoльшую защиту прав гомосексуалистов (еще бoльшую — это уж представляйте, как можете), а наш бравый сенатор рычал в микрофон налево и направо: «Ну и арестовали! Ну и с проститутками! Так я по крайней мере ДЕВОЧЕК люблю!»

С чем и победил. И вы тут свои оценки выставляйте как хотите — но я и сенатора, и особенно его избирателей в идиоты зачислять наотрез отказываюсь.

Но, думаю, неправильно будет одними лишь победителями тут заниматься. Потому что и те, что выдвигались, но проиграли — тоже ведь из того самого роду-племени, о котором мы тут толкуем. И голосов в своих попытках набирали они не так уж мало — это на случай, если вам электорату оценку выставлять приспичит.

И по своим интеллектуальным качествам нимало они не уступят ни одному из тех, что до вожделенных кресел все ж добрались. Да вот хоть мистера Эрвина Дэвиса взять. Который сражался за пост губернатора Арканзаса с самим действовавшим тогда губернатором. Звали которого в ту пору — Билл Клинтон.

Дэвис проиграл, но почему — лично мне понять трудно. Потому что не знай я его имени-фамилии, так предположил бы, что о самом экс-губернаторе речь идет, уж больно как-то в стиле Клинтона история с Дэвисом разворачивалась.

А так оно случилось, что требовала с него — Дэвиса, не Клинтона — некая дама алименты на ребенка, родившегося в 1990 году. Дэвис — не Клинтон, конечно — стал указательным пальцем в камеру тыкать, дескать, не знаю я никакой такой дамы, а уж тем паче какого-то ее мальчика.

Ну, тут пришлось для анализов ДНК взять — у Дэвиса, не у Клинтона. Каковые анализы и показали, что с вероятностью 99,65% именно он, Дэвис, и является отцом ребенка. То есть, его дитя с точностью до наверняка.

И тут— то Дэвис и выступил с изящной и талантливо заверченной версией событий. ДНК, сказал он, конечно, не врет. Так что биологически ребенок получается как бы и мой. Но ответственности моей, сказал Дэвис, тут нет ни на грош, потому что злоумышленная дамочка, оказывается, тайком проникла в его, Дэвиса, дом, сперла использованный им, Дэвисом, презерватив, а уже его содержимым сама себя и оплодотворила.

Слово в слово вот эту историю он — Дэвис, а не Клинтон — следствию и поведал. Так что по своим моральным и интеллектуальным качествам он, конечно, губернаторство выиграть был обязан. Не попадись ему другой — такой же.

В 1996 году Мики Калинэй сражался в штате Вайоминг за то, чтобы быть выдвинутым от Демократической партии в сенат Соединенных Штатов. Сражался — и проиграл. С ним, думаю, немало проиграла и страна, потому что он предлагал неимоверным образом удешевить программу исследований космоса.

Мики рекомендовал потратиться один раз, но по делу — и выстроить башню в… 35 тысяч километров высотой. А уж потом по электромагнитному монорельсу пуляй себе вагонетки со спутниками на орбиту и даже дальше — и никаких тебе расходов ни на ракеты, ни на ихнее ракетное топливо.

И вот, как видите, забаллотировали его братья-демократы. Хотя если разобраться — а чем же он мисс Лесли Элен Перес (в прошлой тюремной жизни мистер Лесли Дуглас Эшли) так уж и хуже?

А то вот еще интересный кандидат в мэры города Рэли, штат Нью-Йорк, выдвигался не так давно (и всерьез в выборных-то боях поучаствовал, сторонников привлек совсем немало). Раньше — да не в таком уж далеком и прошлом — звали его Сесил Макгирт, но с тех пор он стал именоваться Доктор О.Б. Аал-Анубиаимхотепокорохамз. («Доктор», как вы могли догадаться, здесь имя, а все прочее — повторять не буду, и так едва напечатал — фамилия.) Кстати, это не полное написание его фамилии, а всего лишь сокращенная — для удобства всех прочих — форма.

История эта с фамилией так получилась. Будучи еще Сесилом Макгиртом, наш герой был убежден, что он ирландец — ну, тут, понятно, и «Сесил», и особенно «Макгирт» свою роль сыграли. Но потом занялся он вплотную изучением своего генеалогического древа (занятие невероятно популярное на Западе), да и открыл со временем, что насчет родословной своей был неправ. Ну, и переименовался по такому случаю.

Зато теперь вот какая красивая у человека фамилия и простое удобное имя. Кстати, это же имя — Доктор — ныне носят и его жена, и все их шестеро детей. Этим семья, по словам кандидата в мэры, шлет призыв ко всем: стремиться к самому что ни на есть высшему образованию.

А насчет ирландского своего происхождения он, пожалуй что, и впрямь заблуждался. Потому что ведь — негр…

Тут не могу еще одну историю не вспомнить. Она вообще-то не по разряду политики у меня проходит, но уж больно откровенные параллели возникают — и не по моей же вине.

Отделение Национальной Ассоциации за Права Белого Населения в городе Филадельфия возглавляет некая мисс Куртни Мэнн, мать-одиночка и налоговый консультант (работа, которая, казалось бы, требует определенного количества серого вещества). Когда в 1997 году Ку-Клукс-Клан планировал свой марш в не столь отдаленном от Филадельфии Питтсбурге, Куртни, будучи страстной последовательницей идей Клана, хотела принять в этом мероприятии участие.

Клановцы, однако, ей отказали. И это несмотря на то, что в НАПБН она очень активно работает вот уже несколько лет. Почему?

На этот вопрос, заданный газетой «Питтсбург Пост», и попытался ответить Великий Дракон Клана в штате Пенсильвания:

«Она нам и транспорт хотела прислать. И ко мне в гости на уикенд просилась, чтобы у нас жить, пока марш организуем. Она что-то сильно запуталась, ей-богу. По-моему, она и сама не знает, но… она ж негритянка!»

Что до игры — то с ней, пожалуй, что и хватит. Предварительный итог уже можно подводить. Интересно, кстати, было бы знать, какой у читателя средний балл в нашей викторине получился — какую, то есть, среднюю оценку на предмет искомого идиотизма он героям изложенных выше историй выставил. Если балл где-то под восемь-десять вышел, то такой читатель мне прямо как мед по сердцу, поскольку самим фактом своего существования уже вселяет надежду на более светлое будущее этой планеты. Но ежели кто среднюю оценку в четыре, три, два, или — не дай Бог — ноль вывел, то такого человека я лично прошу откликнуться и сообщить в издательство если и не полный адрес, то хотя бы географические координаты его среды обитания. Чтобы я эту его среду обитания в своих поездках мог за сотню — а лучше за две — верст со всем полагающимся почтением стороной на цыпочках обойти.

Но большинству, думаю, уже отчетливо видно, кого выбираем — под заливистый серебристый смех довольно-таки сволочной богиньки. Садистов и мазохистов, воров и уголовников, проституток и психопатов, маразматиков и алкоголиков. И идиотов, идиотов, идиотов…

Кто— то тут заметил, что я среди перечисленного лжецов не указал. Вам что, действительно хотелось это отдельной строкой иметь? Я-то полагал, что «политик» и «лжец» давным-давно в синонимах ходят -и какие еще аргументы тут могут понадобиться?

Оно— то ведь и самими политиками никогда не скрывалось особо -ну разве что на самом пике предвыборных боев. А так-то и они это без нервов воспринимают, как нормальные условия бытия. Не так давно в городе Кингстон, что в канадской провинции Онтарио находится, городской совет хотел кандидатов в провинциальный парламент заслушать, платформы их, соображения на будущее — всю, в общем, обычную туфту. На что один из членов городского совета, Дэйв Мирс, рассмеялся и сказал, что на кой же ляд время-то тратить. «Мы и так знаем, что все политики — лжецы. Включая, кстати, нас самих». Лучше, по-моему, не скажешь.

И неужели кому-то газет ежедневных да телевизора по этой части не достает, что еще на страницах этой книги доказательства данному тезису приводить надо? «Курил, но не затягивался». «Я не имел сексуальных отношений с этой женщиной». «Я имел с ней неподобающие отношения, но никак не сексуальные». «Это она меня имела. А меня там, может, и не было». «И вообще не ваше это собачье дело, а мы тут втроем как-нибудь разберемся. Я, жена, да еще наш (семейный, что ли?) бог». Или: «Девальвации денег не будет». «Девальвации денег не будет». «Я говорил, и повторю еще раз: девальвации денег не будет». (С последним предметом — каждый раз все ближе к истине. И действительно, как девальвировать то, чего у людей уже давно в помине нет?)

В оправдание политикам, конечно, следует сказать, что иной раз врут и не без смысла. Не просто, то есть, так, чтобы за ради красного словца — а для достижения практических каких-то целей. Что уже, как вы понимаете, вполне и облагорожено. То есть, не одна биология все-таки работает.

Приврать, допустим, для того, чтобы задницу в искомое властное кресло воткнуть. Святое дело. Поэтому для меня возмущение американской прессы по поводу, скажем, конгрессмена Веса Кули просто непонятно.

Ну, издал он, как положено, свою биографию в выборах 1994 года. А досужие писаки тут же и вынюхали, что ни в каких «спецвойсках» в Корее во время тамошней войны конгрессмен Кули не служил, что бы там биографическая брошюра на эту тему ни глаголила. И что это вообще за «спецвойска»? Секретные, сказал Кули. Потому никаких деталей не будет. Тем паче, что все детали и документы таинственным образом в пожаре сгорели. С орденами, надо полагать, вместе.

Потом, правда, выяснилось, что служил он не совсем в Корее, а в очень даже отечественном штате Джорджия. Мирно служил — без воя снарядов и регулярных десантных высадок в тылу врага. Ну, и вдобавок еще что-то там насчет своих академических достижений прибрехнул.

Так вот у меня и вопрос к репортерам-правдоискателям: ну и что? Во-первых, служил он тогда, когда Корейская война и шла — тут уж щепотка героизма в биографию сама просто напрашивается, грех биографию и не припудрить. Во-вторых, задачей его было не раздеваться перед избирателем догола, складывая все грязное белье в аккуратную кучу, а как можно симпатичнее да глянцевее перед тем же избирателем предстать. В-третьих, происходило оно уже в годы правления Уильяма Джефферсона Клинтона, и ловля аж таких микроскопических блох на исподнем прочих смертных (хоть даже и политиков) на кое-какие мысли и о самой прессе навести может.

И в целом хороша-то картина. Когда журналист (!) говорит политику (!!), что «врать НЕХОРОШО».

А потом что значит — нехорошо? А если очень нужно?

Вот взялись, скажем, недавно полоскать члена мексиканского правительства Фаусто Альсати. Ну да, заявлял человек, что докторскую диссертацию защитил в свое время, да еще и в Гарварде (что ведь, кстати, никакой ни гениальности, ни даже образованности не показатель — уж мы ли докторов не видели, в том числе и гарвардского разлива). Так нет же, надо было рыть да копать, чтобы заявить потом торжествующе: не было никакой диссертации. Нету в далеких гарвардских анналах ничего похожего.

Пришлось сеньору Альсати подправить версию, спустившись до магистерского диплома в том же Гарварде. Увы, и тут припутали. А еще чуть позже оказалось, что он и порог-то колледжа никогда в жизни не переступал.

А уж потом покатилось, как под гору. И аттестата школьного министр, как выяснилось, не имел. Более того, даже близко к аттестату не подполз, будучи вышиблен… из второго класса за плохое поведение.

Соврал, согласен. Но разве ж не для дела соврал? Скажи он правду — так разве б сел в то кресло, в котором не без удовольствия сидел? Какое кресло? А разве я не сказал? Министра образования, естественно. Всей немаленькой североамериканской страны.

Так что такая ложь для политика — никакая, можно сказать, не ложь, а решение насущных технических моментов. Методами наиболее естественными и доступными.

А во всем прочем они, конечно, врут, как дышат — натурально и на полном автопилоте. Никакой зачастую цели и не преследуя. Может, как я уже намекал, биология. А может, чтобы из формы не выйти. (Как в том анекдоте, что по Интернету годами ходил. «Как узнать, когда Клинтон врет?» «Когда у него губы шевелятся»).

Или вот когда выбрали уже Стива Мэнсфилда на одну очень немаленькую должность в Техасе, а потом и стали уличать: и в том соврал, и вот в этом еще. Причем врать в его случае никакой нужды абсолютно не было (что биологическую мою теорию в определенной степени подтверждает). Сказал, например, что был адвокатом по уголовным делам — а на самом деле занимался страховыми да налоговыми проблемами. (Убей, не пойму — где тут разница такая уж кардинальная). Сказал, что в молодости встречался с одной женщиной тайком от жены, но это все уже в прошлом, да и женщина та умерла — а женщина эта, как выяснилось, хоть сама любовная интрижка действительно всеми участниками уже забыта, жива и прекрасно себя чувствует. (Зачем похоронил? Черт его знает, может, для эффекту).

Или вот это — самое веселое. Сказал, что родился в Техасе (на самом деле — в Массачусетсе). Потом журналисту, который по всему этому списку проходился, признался, что в Техасе-то он не родился, но вот мальчонкой в Хьюстоне все-таки жил. Тот бумаги свои поковырял, да и спросил Мэнсфилда: а не врет ли он и по этой, совсем уж крохотной части? На что Мэнсфилд порозовел слегка, и честно ответил, что — конечно же, врет.

И добавил, что теперь, будучи избранным на высокий свой пост, с собственным враньем решил бороться (именно это и заявил репортеру, что тот должным образом в своей газете и пропечатал!). Потому что, сказал Мэнсфилд, теперь ему, как члену верховного суда штата, оно может и не к лицу оказаться.

Так что, повторяю, сами видите, кого выбираем. А уж весь набор пакостей, которые избранники наши совершить способны, вряд ли и перечислить возможно. Потому что в список такой войдет буквально все, что живому человеку по плечу — и что во всех учебниках патологии (от сексо— до психо-) изложено.

Хотя — почему же только живому? В рамках демократического процесса избрания удостаивались и не вполне, скажем так, живые. Иногда и совсем неживые. Мертвые, в общем. Что и для голосующего гражданина никакой тайной не было.

Таддеус Стивенс, герой Гражданской войны и конгрессмен от штата Пенсильвания, удостоился быть снова избранным в конгресс Соединенных Штатов… два с половиной месяца спустя после собственной смерти. Не какой-то там клинической, а самой обычной и бесповоротной — с почетными похоронами и упокоением в грешной земле.

Когда Стивенс скончался в 1868 году, его товарищи по республиканской партии наперекор этому трагичному факту взяли да и выдвинули его кандидатом в члены палаты представителей. Демократы, конечно, хохотали от души. Однако, когда голоса были подсчитаны, выяснилось, что Стивенс на голову обошел своего демократического соперника. Получив причитающееся по закону место в конгрессе.

Ну, тут можно сказать: эмоции, недавняя война, дань памяти героя, и все такое прочее. Но таким же точно манером в 1982 году другой покойник был избран в сенат штата Техас — получив 66 процентов голосов!

Но и это еще не предел. В Оклахоме в 1990 году Фрэнк Огден на выборах буквально смел соперника, Джоша Эванса. Эванс построил свою избирательную кампанию на подчеркивании того факта, что он, Эванс, не только яркий политик и юрист, но и живой человек — в отличие от соперника, который уже три месяца как пребывал в могиле. Что этому сопернику нимало не помешало выборы выиграть, набрав 91 процент голосов! (Верховный суд штата, куда разъяренный Эванс ринулся с протестом, результаты выборов подтвердил. Глас народа, и все тут. Противу него не попрешь.)

А что? Не такая уж, кстати, бессмыслица. Мы ведь с вами насмотрелись уже, что живые (а порой и едва живые) политики выкидывают. А покойник — он что? Он, может, хорошего ничего и не сделает, да оно и не надо. Он, главное, мерзостей никаких уже не наворотит. Как говаривал незабвенный капитан Флинт, «мертвые не кусаются». Что за живыми политиками еще как водится.

Так что выбираем всякое. Еще, кстати, Антисфен в древних своих Афинах как-то предложил согражданам: а давайте-ка указ тиснем. «Считать ослов конями». Сколько, дескать, у нас лошадиного-то племени прибудет для всяких там военных нужд. Те, конечно, в хохот: эвон какую бессмыслицу философ отмочил. На что Антисфен, пожав плечами, ответил: «Делаем же мы голосованием из дураков — полководцев». И тут ни афинянам, ни нам крыть нечем.

Видимо, избиратели в бразильском городе Пилар хорошо понимали, что из любого количества политиков все равно ни черта порядочного не выберешь — не тот исходный материал.

Покойника приличного у них, видать, под рукой тоже не было — и потому выдвинула группа инициативных и отчаянных избирателей на место мэра города некоего Фредерико. Ничем себя в прошлом не запятнавшего. Ни в каких таких взятках-маклях не уличенного. Но активного, агрессивного и даже несколько бодливого. Ну это, впрочем, чисто биологическое. Поскольку сеньор Фредерико был козел.

И все они чин по чину сделали, подписи собрали, кандидата зарегистрировали, группу поддержки организовали. Соперник — на двух ногах который — сперва посмеивался, как и те, что против покойничков-то выступали. А потом пошли опросы предвыборные, где козел Фредерико своего соперника с таким отрывом уделывал, что и сами выборы, похоже, в чистую формальность грозили превратиться.

И что ж вы думаете? Отравили народного кандидата, самым подлым образом и отравили. Хозяин его, уверенный в том, что было это делом рук того самого негодяя-политика, требовал, чтобы полиция расследовала происшедшее как политическое убийство (в чем он, на мой взгляд, был абсолютно прав). И народ пошумел немало. Но как-то оно уж там потом улеглось. Да и должно было улечься. Хотели мэром козла — так козла, я так думаю, в конечном итоге и получили.

Ах, богинька, богинька, развеселая Демократия… Всей-то планете голову задурила, да так еще это повернув, что всяк и впрямь ведь себя считает самым что ни на есть активным участником политического процесса. А как же — ведь выбор, свободное, так сказать волеизъявление.

Изъявление — пожалуй. Только насчет того, что изъявляется собственная воля — я бы не торопился. А о слове «свободное» так лучше бы и вообще не заикаться.

Политики всех времен и народов не то что людишкам смертным, но даже и богам-то выбора свободного ни за что не давали, если речь об их, политиков, собственной судьбе заходила. Но всегда — при полной видимости соблюдения.

Как вот и Дарий, персидский царь знаменитый, на трон вскочил. Образовалось у них там в Персии временное такое безцарствие, ну и затеяли они решать, кому на троне быть. И так вельможи со старейшинами придумали, что надо бы дело такое выбору богов предоставить. Постановили они, чтобы кандидаты поутру вывели своих коней к царскому дворцу. И чей конь первым заржет — тому в царстве персидском и править.

Вполне — с поправкой на эпоху и обычай — демократический процесс, что тут возразишь. Ну, постановили, а на следующее же утро претенденты, коней под уздцы ведя, ко дворцу и направились. Тут-то Дариев конь, едва на дворцовую площадь вступив, заржал — да так громко и радостно, что ни у кого никаких сомнений не осталось насчет того, на кого тут боги намекают. Так и стал Дарий царем.

Это уж потом всплыло, как он богов на свою-то сторону склонил. Всплыло, когда уж поздно было. Когда за Дарием уже и войско, и гвардия, и штатные палачи стояли — и результаты выбора сомнению подвергать было для здоровья неполезно.

А с богами он поступил в высшей степени изобретательно. Накануне ночью отдал распоряжение конюхам, те в потемках и отвели его коня все на ту же царскую площадь, где устроили ему бурную и душевную случку с некоей для истории оставшейся неизвестной кобылой. Так что утром, оказавшись на месте недавней любовной схватки, наш скакун, раздув ноздри, гордым ржанием и разразился. Отчего народ в религиозном порыве весь на колени и рухнул счастливо.

И вот тут в целом поправка одна всплывает ко всему, что выше говорено было. Насчет того, что садисты, мол, мазохисты, педерасты и идиоты. Ни одного из названных (а равно не названных) пунктов не отменяя, признать следует, что, когда дело до рывка к вожделенному креслу доходит, интересующая нас публика проявляет просто-таки чудеса решительности, ловкости и изобретательности. (Эту бы их термоядерную энергию да в последующих более мирных целях…) Причем как только человек в себе позыв к политике обнаруживает, так сразу вот это все в нем и прорезается.

Жил себе в пятидесятые годы нашего века в штате Массачусетс ничем не приметный человек, трудясь обычным разнорабочим на фабричке небольшой. А к концу этих пятидесятых годов, надо сказать, имя Джона Ф. Кеннеди, уроженца того же штата, молодого сенатора с явными претензиями на президентство, по всей Америке уже громом гремело. И вот наш скромный рабочий так себе подумал: а почему бы и мне себя в той же политике не попробовать? Тем паче, что тут как раз выборы казначея штата приближались (а должность сами понимаете — пальчики оближешь).

Ну, он взял да и вставил свое имя в список кандидатов (что закон вполне предусматривал). Так и написал: Джон Ф. Кеннеди. (Трудягу нашего и вправду так звали — да она не такая уж и редкая в тех краях фамилия, а «Джон» у них вообще вроде Ивана получается).

Ну, пошел народ голосовать. Читают список. Иванов, Петров, Сидоров там, и все такое прочее. И вдруг — на тебе! Джон — и не просто Джон, а Джон Ф. — Кеннеди! Тут, конечно, всяк против данной фамилии с превеликим удовольствием крестик и поставил. Избрав нашего Джона в самые главные штатские казначеи. (В чем-чем, а в этом-то демократический процесс и впрямь демократичен — никогда электорат политику в идиотизме не уступит. Казалось бы — а что электорат, тот же народ. Ан нет. Народ — это народ. А вот в будке избирательной он уже никакой не народ, а электорат — существо совершенно иных качеств. Видимо, даже временная — на пару минут — причастность к политическому процессу свою печать накладывает.)

Дальше— то наш Джон уже существовал, как оно политику и положено. Лимузин себе выделил с водителем, друзей да родных по сладким должностям пораспихал -лицом, то есть, в грязь не ударил. Войдя в анналы американской истории как человек, потративший смехотворно малые деньги на то, чтобы завоевать пост, на который другие люди не одну сотню тысяч выкладывают. (Нашему Кеннеди весь его вход в большую политику стоил, как сообщали газеты, сто пятьдесят долларов. Которые почти целиком были истрачены на буйную пьянку с друзьями по поводу одержанной под знаменами демократии победы.)

И очень бы Джон удивился, если бы узнал, что для победы своей воспользовался старинным рецептом, принадлежавшим еще папскому легату Караффе, в далеком шестнадцатом веке обретавшемся. «Мундус вульт деципи, эрго деципиатур». Именно по этому принципу Кеннеди номер два и поступил, несмотря даже на тотальное незнание мертвого латинского языка.

«Мир желает быть обманутым, пусть же он будет обманут» — вот что произнес в свое время монсиньор Караффа. После чего в соответствии с собственным принципом и заделался папой, сменив довольно банальное имечко Караффа на гордое имя Павла VI.

Так что, как видим, выходят политики и из самой что ни на есть народной гущи, как тот же Джон Ф. Или как совсем юный Фрэнк Хьюстон.

Во время выборов 1994 года в городской совет в Ипсиланти, штат Мичиган, один из кандидатов (политик со стажем, замечу), Джеффри Роуз, обратился к восемнадцатилетнему студенту с просьбой поагитировать маленько электорат, а заодно и заработать какую-то уж там копейку, которая студенту никогда не лишняя. С чем Роуз и вручил бойкому Фрэнку список избирателей своего округа, к которым следовало явиться в живую.

Фрэнк и принялся народ обходить, дом за домом да квартиру за квартирой. Ведя самые задушевные разговоры о насущных проблемах города — а заодно вписав самого себя в список кандидатов (что, как мы уже видели, закон вполне дозволяет). И в день выборов охваченное им население слаженно проголосовало за вежливого молодого человека, который все их беды так внимательно выслушивал. За Фрэнка Хьюстона.

Тут, конечно, пролетевший по всем статьям Роуз раскипятился, по газетам кинулся, по судам. На что юный Фрэнк спокойно ответствовал: «Никаких договоров я не нарушал. Я обещал, что добуду голоса избирателей, и я это сделал». Сдается мне, что имя это — Фрэнк Хьюстон — мы еще когда-нибудь услышим. Далеко пойдет, уже и сейчас видно — даром что молодой.

И мистер Роуз, что себя одураченным считает, правильно очень пролетел. Из-за собственной же лени. Принцип-то он исповедовал верный: в политики и идут для того, чтобы лень свою ублажить затем по полной программе. Но повторяю: затем. А никак не во время борьбы за вожделенное место. Когда не только людям поулыбаться да руки потрясти, но ежели надо, и на танк залезть, да хоть и под танк лечь настоятельно рекомендуется. С тем, чтобы потом уже жить в свое полное удовольствие. Так что, выходит, не ко времени лень и была.

Как иногда не ко времени жадность случается. Некий Руперт Эллисон, член, между прочим, британского парламента, сражался давеча за право быть в тот самый парламент переизбранным. Ну, он в своем округе Торбэй всю должную работу проделал (в лени уличен не был, этого не скажу), и уже поздним вечером накануне самих выборов отправился напряжение снять в любимый итальянский ресторанчик.

И вот он там с друзьями плотно так поужинал, но на чай (а святое ведь дело) обслуживающему его персоналу ни копеечки не отстегнул. (Может, конечно, и поиздержался в предвыборных-то боях.) После чего все 14 человек, в ресторанчике работавших, порешили за него, жлоба эдакого, больше голосов не отдавать.

А когда на следующий день выборы состоялись, то оказалось, что мистер Эллисон стульчик свой в парламенте потерял. Хотя и шел с соперником ноздря в ноздрю, уступив ему в конечном счете… 12 голосов. (Не думаю я, что горе свое он в тот же ресторанчик заливать отправился…)

Но даже и этот последний случай сказанного выше — насчет «свободного волеизъявления» — не отменяет, несмотря на всю этого случая симпатичность. Вот добавьте сюда «видимость», тогда и спорить не возьмусь. Тем паче, что все эти божки да богиньки на предмет народу глаза замылить — спецы известные.

Причем я ведь тут не обрушиваюсь исключительно на современные мне и вам демократические институты и уж тем паче на сам избирательный процесс. Не нами оно все придумано, не в самое распоследнее время. Потому что по сей день происходит оно так, как еще древней Спартой завещано было.

И вот как оно там, в стародавние те времена проистекало. Старейшин — а они-то всем в той Спарте и заправляли — выбирали криком. Самым что ни на есть обычным.

Отбирали они сперва группу людей, что-то вроде такой присяжной команды, а потом выборных этих сажали в дом, от городской площади неподалеку. И вот на самой площади имя кандидата выкликалось, а симпатизирующая ему часть толпы орала свое одобрение. И так всех кандидатов, одного за другим, через эту процедуру проводили.

А выборные, взаперти сидя и не зная, кому конкретно народ свое «ура» орет, отмечали там себе палочкой на дощечке вощеной: громче всех, скажем, орали четвертому. Который в старейшины и проходил.

Демократично? А как же. С той лишь небольшой поправкой, что между большей народной поддержкой и более громкими воплями «за» разница все-таки имеется. Особенно если за одного стоял народ, к воплям вообще не склонный и бурчащий себе свое одобрение под нос — а за другого группа пусть и невеликая, но исключительно голосистая. Которая всех прочих децибелами своими без труда и перекрывала.

И никакая это не стародавняя история получается, даром что в Спарте дело было. Да вы и сами посудите, что изменилось-то? Только выборные теперь — в полном соответствии с победным маршем богиньки-Демократии по планете — уже мы с вами. Но выбираем точно так же — по крику. Кому, то есть, орали громче.

Kто орет? Да вот же он, главный-то член семьи. Цветной в большинстве случаев, а кое у кого так и стереофонический. «Грюндиг», «Панасоник», «Славутич» или хоть и «Рубин». (Что в данной ситуации никакой роли не играет, потому что со всех экранов вопят одни и те же.) После чего мы с вами, все эти вопли внимательно выслушав, под их впечатлением и бредем послушно к урнам. По заведенному вот уже тысячелетиями кругу.

Ничто, ребята, под этой луной не ново. И всего не новее то самое существо, которое и рассматриваем. Те самые людишки при власти. Писал вон еще черт-те когда Флавий Вописк Сиракузянин, историк древний:

«Спрашивается, что делает государей дурными. Прежде всего, друг мой, безнаказанность, затем обилие всяких средств; кроме того, бесчестные друзья, заслуживающие проклятья прислужники, алчные евнухи, глупые или презренные придворные и, чего нельзя отрицать, неосведомленность в государственных делах».

А теперь вы мне скажите, что тут — с поправкой на новые времена — вымарать надо бы.

Потому так и не понял я изящной вроде бы шутки, ироничным польским шляхтичем Станиславом Пшонкой в XVI веке задуманной. Изобрел пан Пшонка в своей деревне Бабино целую республику, так и названную — Бабинской. Шутки ради, повторяю, изобрел.

Устройство ей пан Пшонка придумал самое настоящее. И тебе государственный совет, и суд, и церковные власти. Но так он это повернул, что все у него, как историки пишут, наизнанку было. Казначеем, скажем, становился мот, а то и вообще тип, на руку нечистый. Речи от совета держал заика или идиот, что двух слов связать толком не мог. Еретик назначался епископом. Ну, в общем, и так далее.

Современникам затея эта страшно понравилась. Самые просвещенные люди эпохи за честь почитали в гражданах той Бабинской республики оказаться: и Николай Рей, и Ян Кохановский, и другой Ян, Замойский. Цвет нации, без дураков. Акты всякие законодательные составляли, заседания проводили — развлекались, в общем, от души.

А у меня и к авторам идеи, и к историкам, от восторга по ее поводу млеющим, один только вопрос имеется. Где же вы, господа хорошие, «наизнанку» тут сыскали? Что в истории этой наизнанку вывернуто было? То есть, в республике той Бабинской воры казначействовали, заики да идиоты ораторствовали, еретики епископствовали, трусы в полководцах числились — а за пределами оной республики, во всем остальном мире, оно как бы с точностью до наоборот происходило? И происходит?

Никак оно у меня, ребята, не получается. Может, и поверил бы, живи мы на разных планетах. Но тут явно не тот вариант. Нету у нас другого глобуса, это я точно знаю. Вот на этом одном и том же мы с вами проживали и проживаем. Где Бабинская республика — при всем восхищении светлых умов той эпохи — была никакой не пародией, а точнехоньким сколком нашей с вами действительности. Я бы даже — поскольку уж все равно борьба идет за глобальное и счастливое объединение, а будущий конгломерат названия какого-то потребует — наше с вами небесное тело так и предложил бы назвать. Бабинской, то есть, республикой. Поскольку все участники уже давно на своих положенных местах.

Все, читатель. Не могу и не хочу я больше с политиками вожжаться. Не без того, конечно, чтобы не прибегнуть в будущем в том или ином случае — но уже по совершенно иным поводам. Предупреждал я, что даже и забавный идиотизм, накапливаясь, переход от количества к качеству совершает — а их, политиков, идиотизм от безобидной академической забавности чаще всего далековат. Что как в случае Калигулы, так и тех, что нынче на телеэкранах суетятся, справедливо — к великому сожалению.

А раздел весь этот все-таки хотелось бы на какой-то более благостной ноте закончить — но в рамках того же пока предмета пребывая. И решил я для такого случая дать просто-напросто выдержку из «Суйской истории» седьмого века. Вот ведь умели тогдашние китайцы кисточкой на рисовой бумаге в самых философских и умиротворенных тонах жизнь-то представить. Так что пусть оно нам и будет — как успокоительная таблетка. На сладкое.

"День Цзинцзы. Император послал свыше миллиона тягловых крестьян на строительство Великой стены на западе от Юйлиня. Через десять дней строительство было прекращено: погибло свыше 50 тысяч человек.

День ивэй. Император остановился в Цзиюане и побывал в доме сановника Чжан Хэ, где пировал и веселился.

День ии. Император послал более миллиона тягловых крестьян из области к северу от Хуанхэ на строительство канала Юнцзи.

День жэну. Объявлен указ о семи добродетелях, главная из которых — политика успокоения народа. Осенью в Шандуне и Хэнани произошло большое наводнение, было затоплено свыше тридцати уездов. Люди продавали себя в рабство.

День цзивэй. Император наблюдал за ловлей рыбы на озере Янцзы-цзинь, устроил пир и одарил каждого из сановников".

И я уж не знаю, как вам, а мне вот эта вот последняя картинка — пейзаж на рыбалке — так-таки отдохновением на душу и ложится. Как я об ихней жизни и говорил.

В том смысле, что не жизнь — а малина.

КАЗАКИ-РАЗБОЙНИКИ

I

Преступник: человек с хищническими инстинктами и капиталом, недостаточным для создания корпорации.

ГОВАРД СКОТТ, экономист

Не воруй. Правительство не любит конкуренции.

АНОНИМ

В Лондоне случается всего около двадцати убийств в год, и большинство из них к серьезным не относится — иногда это просто мужья, убившие своих жен.

Г.Х.ХАТЕРИЛЛ, глава Скотланд-Ярда, 1954 г.

Улицы Филадельфии вполне безопасны. Опасными их делает население.

ФРЭНК РИЦЦО, шеф полиции и впоследствии мэр Филадельфии

Я буду таким крутым мэром, что вождь гуннов Аттила будет рядом со мной выглядеть как жалкий пидор.

ФРЭНК РИЦЦО во время своей избирательной компании в 1971 году

Я никогда не видел ситуации настолько безнадежной, чтобы полицейский был не в состоянии сделать ее еще хуже.

БРЕНДАН БИЭН

Когда вокруг тебя кишат аллигаторы, трудно все время помнить, что твоя задача — осушать болото.

ДЖОРДЖ НЭППЕР, американский полицейский — о городской преступности

Каждая серия еженедельного телефильма «Майами: полиция нравов» стоит около полутора миллионов долларов. Годовой бюджет соответствующего департамента полиции в Майами 1,2 миллиона.

СТАТИСТИЧЕСКАЯ СВОДКА

Организованная преступность в Америке имеет более сорока миллиардов долларов в год, почти ничего не расходуя на канцелярские принадлежности.

ВУДИ АЛЛЕН

В Америке нет организованного преступного класса — за исключением Конгресса.

МАРК ТВЕН

Я не совершал никакого преступления. Я просто поступил вопреки закону.

ДЭВИД ДИНКИНС, мэр Нью-Йорка, отвечая на обвинения в уклонении от уплаты налогов

Банки в Техасе должны грабить только техасцы.

КАЛВЕРА, главарь мексиканской банды в фильме «Великолепная семерка»

Я граблю банки, потому что деньги лежат именно там.

БИЛЛИ САТТОН, знаменитый грабитель

Что такое ограбление банка в сравнении с основанием банка?

БЕРТОЛЬД БРЕХТ

Украсть у вора — это не воровство. Это ирония.

ЗОРРО

Я грабил богатых, ну, вроде, как Робин Гуд. Только я все оставлял себе.

БИЛЛ БЕККЕР, грабитель с тридцатилетним стажем, на суде в Балтиморе в 1995 году

Вор уважает собственность. Он просто хочет сделать эту собственность своей собственностью — чтобы еще больше ее уважать.

Г.К.ЧЕСТЕРТОН

Не носи с собой пистолет. Его приятно иметь при себе, но носить с собой пистолет нельзя. Тебя же могут арестовать.

ДЖОН ГОТТИ, один из крестных отцов мафии

Добрым словом и пистолетом можно добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом.

АЛЬ КАПОНЕ, знаменитый гангстер

Один адвокат может украсть больше, чем сотня людей с пистолетами.

ДОН ВИТО КОРЛЕОНЕ в романе «Крестный отец»

Вы читали, сколько тысяч — не сотен, а тысяч — студентов выпускается в год юридическими факультетами в нашей стране? Нужна чертовски развитая преступность, чтобы прокормить всю эту ораву.

УИЛЛ РОДЖЕРС, радиопередача 15 июня 1931 года

Гениальность имеет предел, но тупость в этом плане ничем не ограничена.

ЭЛБЕРТ ХАББАРД

Не пойми меня превратно, но ты слишком глуп, чтобы красть.

ЛОУРЕНС БЛОК

Сапиенти сат. В том смысле, что «умному достаточно» (а не для дураков же эта книжка писалась). И проницательный наш читатель уже догадался, что нынче речь пойдет на тему, еще со времен Конан-Дойля чрезвычайно популярную у населения. Сыщики — и воры. Полицейские — и бандиты. Стражи порядка — и того же порядка нарушители. (Хотя грань, как читатель убедится, провести бывает порой очень и очень непросто.)

Главное же, что давно уже нам не помешал бы переход к чему-то более светлому, веселому и человечному, чем мир политики. И хотя исследования доктора Кука из Глазго и показали, что политики по своему поведению к уголовникам близки, и даже чрезвычайно, но ведь и оговорка была существенной — не просто к уголовникам, но к уголовникам-психопатам. К тем, то есть, симпатичным ребятам, о которых фильмы типа «Молчания ягнят» снимаются. Мы ничего такого тут касаться не будем. Ну ее к черту, эту психопатологию. Не знаю, как вы, а я так и наелся. Больше я ее тут не трону. (Во всяком случае, до следующей книги. Дальше не обещаю.)

Тем паче, что политик — это, как мы видели, совершенно особого покроя существо. А преступник — он же что? Он же, если разобраться, почти что и мы с вами. И не надо так уж торопиться тут с возмущением, а вот возьми-ка, сердитый ты мой читатель, да и подставь вместо страшного «преступник» более казенное и спокойное «правонарушитель». Ну, теплее или как? Или до сих пор удается в зеркале эдакий возмущенно-девственный вид сохранять? Я не говорю — украл там. Или, допустим, убил. Но от налога ни в жисть не уклонился? При знаке «50» акселератор ни разу до семидесяти не придавил? Дорогу на красный свет не перебежал ни единожды? Ну-ну. Я б в таком разе у тебя адресок попросил бы, чтобы знать, где портмоне свой оставлять на хранение. Попросил бы — да вот не попрошу. Потому как ни на копейку тебе не верю. Святой ты, а как же. И взносы профсоюзные всегда вовремя платил, и на транспорте общественном зайцем ни разу не прокатился, и при слове «шпаргалка» прямо тебе кровь в лицо кидается. Ну, если ты и впрямь такой, то дальше можешь и не читать. А книжку эту, что спер, херувим ты наш, верни в библиотеку. Пусть другие пользуются. Те, что из нормальных.

Для которых и продолжу.

Честное ведь слово, компьютерные свои файлы да вырезки газетные перебирая раз за разом для этого раздела, неоднократно заходил я в тупик. То есть, вот этот вот — или еще и вон тот, преступник или не совсем чтобы? Я тут не о букве закона говорю, по которой у нас половину населения планеты если и не расстрелять, так уж пересажать точно можно. Потому что преступник-то настоящий (здесь я опять-таки не о политиках, которых с чистой душой без суда и следствия по алфавиту можно в расход) — так вот, настоящий преступник нам, народу, то есть, виден без дополнительных оптических приборов. Ну там, «руки вверх, посетители на пол, а ты, очкастый — сейф нараспашку!». Тут какие и сомнения могут быть (таковых, кстати, героев тоже повстречаем во множестве). Но есть ведь и такие, противу которых закон нахмуривается, и даже очень — а вот для себя их определить и на полочку выставить оказывается не так-то и просто.

И весьма в этом плане показательным мне случай Фердинанда Уолдо Демары представляется.

Если по букве того самого закона рассуждать, то получается Демара не кто иной, как классический мошенник. Родился наш герой в 1921 году и мошенничал понемногу с юности, прикидываясь то студентом-юристом, то молодым специалистом по части зоологии (отчего его, не имеющего никакого образования кроме элементарной школы, с превеликим удовольствием взяли преподавателем сначала в среднюю школу, а потом и в колледж в штате Мэн). Причем никаких с самого же начала коварных финансовых планов — на предмет там слямзить что-то и смыться — Фердинанд наш нимало и не имел. Дело всегда делал добросовестно, так, что и студенты, и руководство счастливы были (умудрялся ведь изучить предмет в считанные дни — и великолепно потом преподавал!). А тут она и случись, большая война. Вторая Мировая.

И как же было романтику-авантюристу в такое приключение — да не ввязаться? Но Штаты Соединенные, где он проживал, в войну вступать не торопились (даром что нынче спасителями человечества прикидываются). Тогда-то и двинул Фердинанд в соседнюю Канаду, которая, британским доминионом будучи, с Англией плечом к плечу с самого начала в бой вступила.

Там Демара, представившись канадцем, а равно и молодым врачом (и бумаги присовокупив, с немалым тщанием сработанные), получил с ходу звание лейтенанта, должность судового врача — и в качестве такового был назначен на канадский эсминец «Каюга». Пройдя в экипаже эсминца все боевые походы и проделав — с блеском! — множество хирургических операций, в том числе и очень непростых. (Соответствующими учебниками он предусмотрительно запасся и держал в каюте под рукой.)

Закончив войну с положенными наградами, Фердинанд стал подыскивать себе место в мирной жизни, снова воротившись в Штаты. Там его трудовая биография познала такие взлеты и зигзаги, что порой с трудом и верится — но все оно и проверено, и подтверждено многократно, в том числе и на суде. Работал он и заместителем начальника тюрьмы в Техасе — причем в тюрьме, где сидели самые закоренелые уголовники Америки. (Туда его взяли, как я понимаю, благодаря диплому психолога — опять-таки, сработанному на славу.) Мало того: в тюрьме этой Демара затеял серьезную программу психологической перековки преступников — и преуспел образом совершенно неслыханным, поставив на «мирные рельсы» внушительное количество тех, что совсем уж «в законе» были.

Затем с уже накопленным опытом, восторженными рекомендациями и все тем же дипломом, к которому он присовокупил диплом доктора психологии, стал Фердинанд данный предмет преподавать на психологическом факультете колледжа Гэннон в Пенсильвании. Со временем дослужившись и до поста декана этого факультета.

Ну, конечно, дело-то в полиции заведено было на него смолоду. И годами пухло, нарастая то по страничке, а то и по десятку. Пока его в конце концов не припутали окончательно — образом уже самым официальным.

Выволокли нашего героя на суд. Дело многотомное на тележке выкатили. И такой счет ему выставили, что не позавидуешь. Мошенничество, подделка документов, дезертирство (он после войны с флотом сразу завязал, никакого дембеля не дожидаясь), кража автомобилей (ну, приходилось иногда, возникали обстоятельства неожиданные), бродяжничество и сопротивление при аресте. Не считая всех тех случаев, когда выдавал себя за Бог знает кого (среди прочего — и за… монаха ордена траппистов, в котором, впрочем, действительно какую-то работу какое-то там время вел). И так оно выходило по мнению представителей закона, что сидеть ему полагалось по сумме всех подвигов — сорок семь лет.

Оно бы так и вышло, если бы до потерпевших дело не дошло (им-то на суде высказаться, как ни крути, положено). А потерпевшие дружно отказывались таковыми себя считать. Причем все, как один. И начальник тюрьмы, заявивший, что лучшего зама у него не было и никогда в жизни не случится. И коллеги-преподаватели. И, что самое главное, матросы и офицеры эсминца «Каюга», многим из которых Демара самым непосредственным образом со скальпелем в руках спас жизнь.

И вот все эти люди, которых закон потерпевшими полагал, и которые себя облагодетельствованными считали, подняли такой шум, такую компанию протеста, что власти затылок почесали… да и отпустили героического Фердинанда Уолдо Демару после всего нескольких недель отсидки. А при выходе на свободу он толпой «потерпевшего» народа и был восторженно встречен. (Те ребята с «Каюги», что на суд приехать не смогли, прислали ему огромную открытку со строками из стихотворения Бертона Брэли «Верность»: «Пусть мне твердят, что лжец он, все вокруг — а он мне дорог. Он мне лучший друг». Стихи не сказать, чтобы очень качественные — но трогательные несомненно. Что есть, то есть.)

История эта и впрямь громкой была. До того даже, что чуткий на конъюнктуру Голливуд в 1960 году откликнулся фильмом, Демаре посвященным — с красноречивым названием «Великий самозванец» (где героя нашего сыграл обаятельный Тони Кертис — да уж его-то вы знаете, тот самый, из «В джазе только девушки», где он с Джеком Леммоном на пару джаз лабает и под дамочку косит; по совместительству, кстати, родной папа Джейми Ли Кертис, но на эту тему хватит, потому что хлеб у киноведов отнимать я себе целью не ставил).

И вот вам Демара, Фердинанд Уолдо. Что хотите, то и делайте. А я для себя так и не решил, на какую такую полку его пристраивать — потому что при всех закона нарушениях как-то он мне махровым уголовником не смотрится…

И что интересно и замечательно — не перевелся до сих пор такой народ, и порох в пороховницах еще очень даже имеется. Когда в июле 1996 года у самых берегов Америки разбился авиалайнер компании TWA (громкое было дело, если помните, там еще подозрения были на то, что ракетой самолет сшибли), то в первый же день спасательной операции на командном центре появился человек в военной форме. Он тут же принялся дирижировать вылетами вертолетов, координировать усилия разбросанных в море и воздухе поисковых групп — что делал, как сообщили потом свидетели, с поразительной точностью и даже артистизмом. И так бы оно, может, и продолжалось — а заодно, глядишь, и причину катастрофы удалось бы установить (которой по сей день так и не сыскали), но через двенадцать часов такой активности какой-то тип из бдительных поинтересовался: а кто, собственно, таков этот диспетчер, и отчего его в штатном расписании не имеется?

Ну и, конечно, взяли под микитки. Причем народу, который в центре работал напряженно, ситуация такая тут же вышла боком, потому что сразу же сбои начались, накладки всякие. По той простой причине, что самозванец этот, Дэвид Уильямс, работал не в пример лучше выделенных для этого срочного дела профессионалов.

А уже в октябре вкатили ему срок. За то, что выдавал себя за большую военную шишку и такой серьезной операцией взялся считай что руководить. Правда, впаяли ему, честно говоря, не особо и много — шесть месяцев всего. И потому он, видно, так легко отделался, что служивые люди, на командном том пункте бывшие, единогласно показали, что проявил он себя в сложных и напряженных условиях не просто хорошо, а прямо-таки героически.

Как выяснилось, с ним, Уильямсом, такая история случалась не впервой. До того он с успехом выдавал себя за врача, устроившись на работу в частную фирму, где занимался диагностикой и… вел семинары по повышению квалификации для врачей. Причем фирма эта отказалась присовокупить свой иск к заявлению, отписав суду, что диплом там или не диплом, а подсудимый Дэвид Уильямс, по их мнению, и врач высокопрофессиональный, и человек прекрасной души.

И вот вам, однако, власти. Вроде бы, прислушались к общественному-то мнению. Но все-таки — не орден на грудь, а полгода в каталажке…

А в том же 1996 году судили в той же Америке и еще одного человека. Стюарт Раймонд Медейрос, гражданин без специального, а равно и среднего образования, обвинялся в том, что в пятидесяти шести доказанных полицией случаях выдавал себя за адвоката, чем якобы нанес чему-то и кому-то какой-то там очень уж непоправимый ущерб.

И тут бы интересно выяснить, кому нанес и какой ущерб конкретно. Потому что играл Медейрос в адвоката не раз и не два, был личностью довольно известной в окружном суде, считался искренним и страстным воителем за права неимущего и обиженного правосудием населения (с некоторых этого населения представителей он, кстати, денег и вовсе не брал) — но самое главное, защищал в суде тридцать различных дел, из которых не проиграл НИ ОДНОГО.

За что и вкатили бедолаге четыре с половиной года. И на весь этот срок за решетку и отправили. Никаких тебе «условно» и прочих поблажек. Потому что — и впрямь опасный очень преступник. Ведь мало, что у настоящих адвокатов (которые с дипломами, виллами и «мерседесами» — гонорары-то ведь иного масштаба берут, не чета Стюарту Раймонду) хлеб отбивал, но еще и на будущее тем же набобам от юриспруденции нагадил немало. Теперь-то этому типу в «мерседесе» любой сказать может: да какой же ты, к растакой матери, адвокат, ежели человек с улицы из тридцати тридцать в лузу вогнал, а твоя статистика какая же будет, бездарь ты разъевшаяся?

И ведь будет прав сказавший такое человек. Ну, а потому — и за решетку на все четыре с половиной годочка.

А вот, скажем, израильские коллеги американских служителей правосудия к своему герою из правонарушителей отнеслись не в пример гуманнее. Некий Моти Ашкенази, вор по профессии и наркоман по призванию, орудовал в основном на пляжах тель-авивских. Да и то сказать, место для такой работы очень подходящее. Страна жаркая, лето длинное, пляжи в связи со всем этим людные — где же и работать, как не там.

И вот в недавнем 1997 году попер как-то Моти очередную сумку с пляжа, нырнул в местечко поукромнее добычу рассмотреть — и обомлел. Потому что добыча его вела себя странно и тикала образом самым угрожающим. То есть, по всем параметрам выглядела как бомба с часовым механизмом. Самой настоящей бомбой и будучи.

И тут— то Моти, поперек всех писаных и неписаных законов своей профессии двигаясь, прямо в полицию и направился. Где и сообщил, что так мол и так, свистнул я сумочку, а в ней не что иное, как обустроенная террористами бомба. И вот в Штатах вы сами видели, как они у себя с таковскими героями поступают. А в Израиле -ничего тебе подобного.

Там сам шеф полиции воришку за сумку уворованную не то что арестовывать не стал, но и поблагодарил самолично, а для всего прочего народа по всем средствам массовой информации речь двинул. Сказавши следующее: «В ту самую минуту, когда он с уверенностью опознал взрывное устройство, Моти Ашкенази продемонстрировал качества, достойные высокосознательного гражданина». И тут шеф полиции Шломо Ницав добавил, что «именно этого мы ожидаем от всех наших граждан».

Последняя фраза, кстати, загадочна несколько. Потому что — так уж оно по логике получается — господин Ницав как бы предполагает, что нормальный гражданин сумочку вполне попереть может («именно этого мы ожидаем от всех наших граждан»). Но тут, правда, и то предполагается, что при обнаружении в ней какой-нибудь террористической гадости тот же нормальный гражданин в полицию первым делом и прибежит.

Что, как видим, добропорядочный вор и сделал. Не взирая даже на то, что, после всей истории шумной и внезапной его собственной популярности, работать ему на тех же пляжах станет, пожалуй что, и сложнее. Потому что каждый знает: с одной стороны, конечно, патриот и все такое прочее — а с другой, как ни крути, за сумочки свои держаться стоит покрепче.

Нет, не получается вот так, с ходу, автоматически сочетать «преступник» и «бессовестный». У иного преступника орган, совестью ведающий, очень даже развитым бывает (в отличие от политиков, как мы с вами уже видели — ну да о них и впрямь довольно). Причем совесть у такого уголовника порой просыпается не то, чтобы в случаях совсем уж экстремальных (как оно с Моти Ашкенази было), а в самой что ни на есть рабочей ситуации.

В 1995 году в городе Эль Кахон, что в Калифорнии, был арестован довольно-таки профессиональный домушник Джон Тэй. Ну, полиция разное на него принялась вешать, но он, во всем прочем не отпираясь и покаянно себя в грудь стуча, о последнем ограблении рассказал, полиции до той поры неизвестном. И рассказывал, что интересно, весь так-таки от стыда и покраснев.

А потому было стыдно Джону Тэю, что окно в доме, куда он проникнуть рвался, открыть беспроблемно ему не удалось — и он окно это попросту выбил. А уже в дом забравшись, содеянному ужаснулся. То есть, обворовать-то дом — тем паче в отсутствие хозяев — это по всем правилам нормально, потому что на то же он и домушник. Но еще и стекла людям бить — это уже просто свинство и совершенно ненужный для таких людей расход.

И вот так-то, стыдом да раскаянием мучаясь, положил Джон на пол под развороченное им окно пятидесятидолларовую бумажку — на текущий, то есть, ремонт. О чем арестовавшую его полицию и проинформировал.

Ну, те, конечно, в смех. Однако по адресу указанному все-таки выехали. Где и обнаружили окно выбитое, а внутри — на полу под самым окном — банкноту. В пятьдесят долларов. В точности как снедаемый стыдом домушник им и поведал.

А то вот еще другой случай — на предмет совести уголовной — в городе Шоуни, штат Канзас, произошел не так давно, в 1993 году. В дом к одной женщине ввалился грабитель — и не домушник какой, а именно грабитель. Бандит, то есть. Ввалился, присутствием хозяйки нимало не смущаясь, да еще и пистолетом размахивая.

Ну, вещами там всякими он не интересовался — видимо, не его профиль был. А с ходу потребовал сумочку наизнанку выворотить на предмет наличности. Которой оказалось не так уж много — всего-то двадцать долларов.

И тогда состоялась картина, которая у чувствительного читателя просто обязана слезы на глаза выдавить. Грабитель этот — негр, между прочим — хозяйке дома (которая, напротив, белой была) деньги вернул, извинился по полной форме и даже руку ей пожал. А потом произнес (как оно до слова в полицейских протоколах и зафиксировано): «Я не хочу, чтобы вы думали, что все темнокожие — нехорошие люди». После чего поклонился галантно — и исчез.

После такого происшествия, надо полагать, недограбленная женщина обо всех людях негритянского происхождения плохо уже думать не будет. Потому что попадаются-то ведь и впрямь хорошие. Как тот, что ее давеча навестил.

Вот, как видим, и такие случаются преступники. А то ведь нередко и так бывает, что не от хорошей жизни человек на преступление-то идет. Причем, может, разок только черту закона и переступит — и то потому, что уж очень обстоятельства допекли. Тоже вот вопрос: а таких куда и как классифицировать?

Взять для примера хоть Леону Ванатту, женщину вполне пожилую, шестидесяти шести годов. Жила она себе в Калифорнии, в городе Сан Фернандо, ежемесячно получая невеликий в общем-то чек социального страхования в местном отделении банка Транс Уорлд. (Чек и впрямь невеликий — всего-то 242 доллара. Но на очень скромное пропитание могло и хватать).

И вот в сентябре 1993 года явилась она в банк за полагающимся ей очередным чеком, а в банке чего-то там поднапутали, отчего и велели ей попозже прийти. Через денек. Однако и через денек картина повторилась. И еще через денек. Ну, может, по принципу «вас много, а мы — банк, то есть — как бы одни», хотя в условиях Америки оно не очень-то и правда.

Но деньги госпоже Ванатте нужны были позарез, поскольку жила она от сих до сих, никаких сбережений не имея. А банк ее при всем при этом футболить продолжал немилосердно. Тогда-то и решилась Леона Ванатта на действия более кардинальные.

Появившись в банке, задала она ставший традиционным вопрос («Так где ж мои деньги?»), услышала не менее традиционный ответ («А нету еще»), после чего и вынула из сумочки вполне рабочего вида револьвер. И курок взвела. Сказавши: «Может, теперь я свои деньги все-таки получу?»

Тут, конечно, банковские служащие принялись банкноты на стойку метать, самыми разными и многими купюрами. Но госпожа Ванатта спокойно отсчитала свое — 242 доллара, и ни центом больше — села на свой велосипед, тут же у банка припаркованный, да и уехала. А поскольку уехала она не на какую-нибудь воровскую малину, а к себе домой, то очень скоро к ней полиция и нагрянула. Предъявив обвинение — как оно можно и догадаться — в ограблении банка.И тут я с буквой закона спорить не берусь, но однако же и пожилую женщину эту не понять тоже сложно (особенно ежели из России все это оценивать).

Или вот еще в штате Нью-Джерси случай. Где позарез некоему Дэвиду Мидлтоуну надо было до дома доехать. Не так, впрочем, чтобы очень далеко, но все-таки под двести километров получалось. Денег у него при себе не оказалось ни гроша — и что в такой ситуации делать?

Дэвид, однако, выход нашел. Выбрал временно безхозный автобус (ну, может, водитель перекусить отошел или еще что), завел его, да и поехал в родные пенаты, в городок Уинслоу. Но не просто поехал, а так, как оно автобусу и положено. С остановками во всех положенных местах, подбирая всех ожидающих транспорта пассажиров и беря с них опять-таки положенную — до цента — плату за проезд. Которую Мидлтоун честно ссыпал не себе в карман, а в кассу автобуса, рядом с водительским креслом укрепленную.

А уже приехав в родной городок, подогнал свой транспорт к автобусной станции, с пассажирами распростился вежливо, да и пошел себе домой. Деньги, конечно, в кассе так и оставив.

Судили потом, конечно. Впаяли, что положено. Но руку на сердце положа — не такой уж и гангстер. И ведь не без прямой для человека нужды все это и произошло.

С другим американцем, Джеймсом Скоттом, случай посерьезнее был. Джеймс этот во время знаменитого наводнения 1993 года в одном месте реки Миссиссипи, неподалеку от своего родного города Фаулер в штате Иллинойс мешки с песком, что для укрепления берега навалены были, повытаскал — причем в количестве прямо-таки катастрофическом. Уж я не знаю, сколько там сотен или даже тысяч этих мешков он от берега отволок, а только цели своей добился. Потому как разбушевавшаяся знаменитая река образовавшуюся брешь размыла уже как следует и позатопила все вокруг к чертям собачьим. И серьезно затопила. Перекрыв и единственный мост, что в округе на 100 миль штаты Иллинойс и Миссури связывал.

Чего, как на суде выяснилось, злоумышленный мистер Скотт и добивался. Но и то выяснилось, что не из чистого желания напакостить он свою акцию диверсионную провернул. А так оно все сложилось, что жена его, миссис Скотт, отъехала ненадолго на тот берег, в штат Миссури, к маме своей, Джеймсовой теще, то есть. И тут Джеймсу такая идея здоровая пришла, что неплохо бы в женино отсутствие немножко и гульнуть в собственном-то дому, с друзьями-приятелями да с бутылочкой чего-нибудь вкусного и горячительного. Без бдительного всевидящего ока.

Ну, а поскольку на часок-другой — это, в общем, и не гулянка получалась, то озаботился Джеймс проблемой, как бы это в пару деньков превратить. Отчего идея и случилась, с блеском, как мы видели, воплощенная. Так-таки и застряла супружница на другом берегу, оставив счастливого спутника жизни с непрописанными девочками на коленях и стаканом в руке. И тут, конечно, схема та же была — судили, впаяли. Но ведь опять, согласитесь, не совсем же без нужды человек на такое дело пошел. (И вот что интересно: справился ли судья у Джеймса на предмет знания им великого русского писателя Антона Павловича Чехова? Газеты о том не сообщали, так что вполне может быть, что и не спросил).

Нет, все— таки совершенно особая это ситуация, когда нужда. Закону оно, может, и все едино, но с чисто человеческой колокольни не так все просто получается. Вот как, скажем, к такому случаю подойти, в Германии имевшем место?

Там, в городе Вальдсхут-Тинген, некий злоумышленник в течение нескольких месяцев в 1997 году аж четыре раза весьма профессионально проникал в квартиру некоего пожилого человека — в отсутствие, естественно, хозяина. И, конечно, излови его полиция — посадили бы как миленького, и плевать на мотивы.

Вот оно и хорошо получается, что не изловили. Потому что мотив, на мой взгляд, все-таки значение имеет. Ибо злоумышленник этот ни разу ни единой вещички малой из квартиры не взял, ограничиваясь всегда тем лишь, что… принимал душ. Помоется себе от души — и исчезнет. До следующего раза.

И вот я говорю: посадили бы, и к бабке не ходи. Но с другой стороны, если у человека своего помывочного помещения нет, а требования личной гигиены в силе остаются? Я лично ему то лишь в вину могу поставить, что он, взломщик этот, не только душем, но и полотенцем дедушкиным пользовался. А вот это уже нехорошо. Мог бы для такого случая и со своим всем ходить. Как приличный народ баню и посещает.

Нужда, однако, и посильнее гигиены случается. И я тут не о хлебе насущном, а о том самом, что хмурый Фрейд на первое место среди наших потребностей водрузил. (Тоже ведь мошенник, как почти и все прочие из ихнего брата — психоаналитиков. Хотя и то признать следует, что, в отличие от всех остальных, у самого папаши психоанализа здравый смысл иногда и прорезался. Сказал же он однажды задумчиво: «Знаете, иногда ведь сигара — это просто сигара» — и я лично за таковскую фразу ему многое простить готов.)

Так вот, изловили в 1997 году в Америке одного преступника страшного. До того даже громкий был преступник, что газеты его «сотовым телефонным бандитом» окрестили. А бандитизм его в том заключался, что, проникая в частные дома, воровал этот легендарный бандит всегда одни лишь телефоны — сотовые. По которым потом лихорадочно названивал в многочисленные службы телефонного секса. Накрутив за все время на счета ни в чем не повинных владельцев спертых аппаратов аж десять тысяч долларов.

То есть, конечно, таковые его подвиги кроме как преступлением назвать и нельзя. Тут и квартирные тебе кражи, и введение невинного народа в расход. И вот все оно так, но кто же скажет, что без всякой реальной нужды Томас Рош на такое дело пошел? Ведь понятно же, что припекло. В чем ему тот же Фрейд первым защитником был бы. (Как он именно по телефону наболевшую проблему разрешал — это уже вопрос другой. Чисто технический. Хотя и не сказать, чтобы совсем безынтересный.)

Во многом, кстати, аналогичный случай и в Бразилии произошел, годом всего раньше. Там после слаженной и массовой полицейской операции в городе Сан Пауло удалось отловить преступника, десятки раз вламывавшегося в различные магазины. Причем и в этом случае взломщик, Жозе Апаресидо Барбоса, не брал в магазинах этих ничегошеньки. И даже, в отличие от своего американского коллеги, самих телефонов не воровал. (Я так думаю, по причине меньшей развитости сотовых телефонных сетей в данной стране.)

Забравшись в магазин, он просто-напросто прямо с магазинного же телефона накручивал номера таких же точно служб — и получал необходимую порцию жаркого дыхания в трубку, а также стонов, всхлипов и ненормативной лексики. Но однако же ему и навсхлипывали. Некоторые магазины получили счета на суммы в десятки тысяч долларов каждый.

Причем пресс-секретарь полиции, человек южный и горячий, нужду таковую понять, как он сказал, еще мог бы. Но вот конкретный способ ее удовлетворения — ни в какую. Так и сказал: «Он извращенец. Выглядит-то он нормально, но человек, делающий такое, нормальным быть не может». Не думаю, что под ненормальностью имел он в виду именно проникновение в магазин — дело обычное и ни у кого мысли о патологии не вызывающее. (Надо сказать, бравому полицейскому крепко повезло, что он в своей Бразилии такую речь двинул. Потому что в тех же Штатах, где число судебных исков на многие миллионы исчисляется, его бы тут же припутали — там, в силу невиданно передового состояния общества, извращением уже ничто считать не дозволено. Ну, кроме разве что хоккея на траве и балета на льду).

Зато компания телефонная в бразильском городе Сан Пауло повела себя прямо-таки по-рыцарски. Раз, сказали, хоть и по указанным телефонам этот электронный секс происходил, но все-таки не на потребу же содержателей упомянутых магазинов, то уж в таком случае пусть они не платят. Раз уж так вышло. (Тогда так получается, что и фирмы эти — телефонного секса — ни шиша из этой истории не получат, потому что доход их отчисляется с оплаты, которая сперва на телефонную компанию поступает. Зря, выходит, распинались-то в трубку так жарко).

Случаются, однако, и такие, что при наличии той же нужды все-таки более традиционное ее удовлетворение в виду имеют. В 1997 году полиция города Индианолы, штат Миссиссипи, арестовала некоего молодого человека, Роджера Тауншенда — за кражу довольно-таки необычную.

В местном отделении министерства здравоохранения (а проще сказать — в горздраве) свистнул Роджер Тауншенд презервативы. Что уже смешно — но не потому что такой уж развеселый предмет, а потому что презервативы эти раздаются в таких отделениях совершенно бесплатно. (Ну, сами понимаете, эпоха СПИДа, плюс секс среди несовершеннолетних, что властями и средствами массовой информации как бы вполне и поощряется, но до беременности все же дело и те, и другие доводить не хотят. А так-то эти изделия и во многих школах выдают — тоже за бесплатно. Нимало я тут не шучу. Давно уж ситуация нешуточная.)

Тут, вроде, и вопрос: на фига ж воровать то, что и так раздают с открытой душой? И, опять-таки, отчего же за такое странное воровство — и вдруг сразу арестовывать?

Но стянул двадцатитрехлетний Роджер не презервативчик-другой, а целых ТРИ ТЫСЯЧИ. Причем ведь явно не на продажу — кто ж их у него купит, ежели в том же горздраве тебе их и так по первому требованию выложат!

И застукали-то его совершенно случайно, при уличном обыске на предмет наркотиков. Тут-то и выяснилось, что у Роджера нашего все наличные карманы битком упомянутыми резиновыми изделиями набиты были. Все, как на упаковке помечено было, из горздравовских запасников. А уж когда обыск у него в доме сделали, то все остальные тысячи и нашли. На что шеф городской полиции Кен Уинтер отреагировал весьма задумчиво: «Это одно из самых странных дел, которые мне попадались. Я уж и не знаю, что за ночку он там себе планировал…»

Да уж, видимо, ту еще ночку. Все-таки три тысячи презервативов для такого дела припасти… Понятно, что молодой, здоровый, но все-таки… Это, как вы понимаете, уже не телефонный секс. (Интересно, а при обыске своем полиция на противогаз не наткнулась? А то могло быть и так, что «терпеть не могу запаха паленой резины» — ну, этот я и пересказывать не буду, все же из текста и так ясно).

Не всегда, однако, нужду эту возникшую удовлетворяют так уж и безобидно (хотя ночку, на три тыщи презервативов рассчитанную, тоже к особо безобидным не отнести). Иногда так и просто по-негодяйски некоторые люди это проделывают.

Загорелось вот как-то Делберту Баттри (и ведь не юноша уже был, как-никак сорока семи годов) из города Лексингтон, штат Кентукки. И если бы он для такого дела — для удовлетворения насущных нужд, то есть — любые телефоны попер, хоть сотовые, хоть спутниковые, я, может, и слова худого не сказал бы. А этот Баттри дело решил очень даже и нехорошо.

Он, когда ему вот это самое приперло (а было дело в июле 1997 года), остановил пару проезжавшую — из совсем другого штата, из Индианы, родом — и под дулом пистолета их в свою машину перегрузил. А потом отвез в местечко какое-то укромное — и принялся свою потребность реализовывать. Таким, причем, образом, что не поймешь, то ли тут действительно о какой половой потребности речь шла, то ли о совершенно уж хрестоматийном садизме.

И принудил он их там, в укромном этом местечке, заниматься с ним оральным сексом. Миньетом, то есть (уж прошу прощения, но так оно на самом деле и было). И множественное число употребил я вовсе не случайно, потому что не одну только женщину он все тем же пистолетом к такому деянию принудил, но и мужа ее. А и то, видно, недостаточно сволочным ему показалось — он в процессе, одной рукой пистолет держа (с которым он как бы уже не просто мужчина, а супермен, есть такая у оружия магия), другой фотоаппаратом щелкал безостановочно, фиксируя как момент унижения этих двоих, так и собственную, по его понятиям, богатырскую удаль.

Но и тем дело не кончилось. Потому что, разрядившись от души, отвез он все ту же пару к себе домой и… заставил мужа газон ему выкосить, заросший весь. Озаботился, то есть, об эстетике.

И случай этот, из приведенного выше ряда начисто выпадающий, я для того привел, чтобы нам тоже на мотивах-то одних не зацикливаться. Ибо мотив — он еще не все. Реализация, как видим, тоже дело не последнее. И если того бразильца-бедолагу, что в магазинах к телефонной трубке рвался для снятия стресса, где-то по-хорошему и пожалеть можно, то в случае с Делбертом Баттри только и можно пожелать ему сменить Кентукки на Техас. В тамошних тюрьмах ему на практике продемонстрируют, как такие вещи и без всякого пистолета делаются запросто. С тем, что он в таком раскладе уже по другую сторону уравнения окажется, да не на разок-другой, а на годы — и хорошо бы, чтобы тех годов не менее десятка набежало. При такой педагогике я бы его, пожалуй, и газоны стричь не заставлял.

Но мы здесь все-таки не о садюгах несомненных речь ведем. Нас тут больше тот народ интересует, с которым по-человечески не всегда и не все ясно бывает. То есть, точно уже вор, грабитель и взломщик — или пока вопрос открыт? Да вы сами попробуйте такой вот хотя бы случай классифицировать.

В 1993 году в городе Мибейн, штат Северная Каролина, украли у человека собаку. Верного, то есть, пса. И тут вроде сразу напрашивается и оценка однозначная, и строгий суд. И то сказать, это же не видик какой, не телевизор, а лучший человека друг. На первый взгляд, довольно-таки подлое деяние.

Но собаку-то у него украли — а вот на ее место привязали… другую. И тоже славную животину, дружелюбную, в глаза преданно заглядывающую. Дескать, «полюби меня». Тут уже некая загадка образуется. Выходит, что тот уголовник, что собачку украл, вовсе не из чувства тоскливого одиночества это проделал. Свою-то на ее место привязал — нормальную, хорошую псинку. Конечно, могло и так быть, что с собственной-то у него нестыковка какая-то была, диссонанс какой-то психологический, — «не химия», как нынче говорят. А мимо той, может, проходил разок, да и свистнул: эй, дескать, Шарик! На что ему тот Шарик, может, весь хвостом и извилялся. Ну, а дальнейшее нам известно.

И случай такой судить не в пример сложнее предыдущего, я так думаю. Иной, конечно, может и возразить, что, мол, собаку увести — это ж все равно, что какое другое любимое существо, жену там, допустим. Что я на это отвечу? Уводят и жен. Не скажу, что хорошее это занятие, но иногда и так случается, что — любовь. Чувство, то есть. Которое если и не оправдания, то понимания некоторого требует.

Кстати, в чем-то аналогичный вариант в том же году в том же самом штате случился (в другом, правда, городе — в Кинге). Там оставшийся неизвестным злоумышленник влез втихаря в дом некоего Стива Сабо и уволок — страшно подумать — тридцать четыре комикса.

Смеяться я бы и тут не советовал. Старые и редкие комиксы — вещь сугубо коллекционная, и людей, их собирающих, пожалуй что и не меньше, чем нумизматов или филуменистов каких (а то еще и филателисты есть — этот вот, кстати помните? «Маруся, ну сколько раз тебе повторять — не сифилитик я, ФИ-ЛА-ТЕ-ЛИСТ!»).

В общем, что и говорить — тридцать четыре коллекционных комикса потерять не шутка. Но — потерять ли? Штука-то в том была, что комиксы, о которых речь, грабитель этот спер, это уж без всяких сомнений, это и полиция установила. Но на их место довольно-таки честным образом положил другие. Тоже весьма редкие и вполне коллекционные. В количестве… тридцати четырех.

И вот в обеих приведенных выше историях потерпевшие стороны вполне могли претензии иметь (да по всему судя, и имели) на предмет адекватности обмена. Но и то нельзя не отметить, что мы тут слово «обмен» употребили, который, хоть и не совсем для одной из сторон добровольный, все-таки не то же самое, что банальный и уголовный «грабеж». Хотя все по той же букве — тут тебе и кража, и ограбление налицо.

Случается, кстати, и с точностью до наоборот. В том смысле, что деяние, обыденным нашим сознанием в разряд таких уж вопиющих преступлений не зачисляемое, вдруг в силу количественных параметров совершает свой качественный прыжок, приземляясь уже на сугубо уголовной территории.

Мы тут не раз упоминали: книжку из библиотеки попереть. Нет, с этим, конечно, спору у нас не будет — что нехорошо, то нехорошо. И точка. Но и опять-таки, вряд ли кто из нас за такую акцию расстрел будет требовать. За исключением, конечно, совсем уж ярых сторонников Драконта, законодателя древнегреческого, который едва ли и не за каждый проступок смертную казнь в своем своде законов ввел. На многочисленные возражения отвечая, что все мелкие преступления заслуживают этого наказания, а для крупных — большего, чем лишить человека жизни, он, как ни старался, а не нашел. Но мы-то с вами продукты века куда как более просвещенного, а посему к такому проступку относимся гораздо мягче.

В общем, книжка, или даже, скажем, две — согласитесь, явно не повод человека в кандалы заковывать. Но я же говорю, бывает и так, что количество в качество перепрыгивает образом просто-таки ошеломляющим.

Как оно в 1993 году в городе Сент-Пол, штат Миннесота, и произошло. Там полиция повязала некоего Джеральда Ла Пре — и именно за хищение, так сказать, библиотечных материалов. Книг, то есть. И вовсе не в том там было дело, что очередную вдруг кампанию власти затеяли. А просто слямзил мистер Ла Пре за десять лет довольно бурной активности — ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ томов.

Тридцать тысяч книг — это, я вам скажу, представить надо. У меня-то их всего тыщи, может, под полторы (своих, неворованных — чтобы кто чего не подумал), ан и так все жилище забито до полного безобразия. А у преступника нашего книгами был завален весь дом, чердак, подвал, гараж, один из двух автомобилей — да еще пришлось бедолаге снять и складское помещение неподалеку.

То есть, это уже, конечно, может и за рамками нашего сострадания оказаться. Хотя… На любовь-то ведь да на страсть что-то же и списывается — ну хоть в глазах-то народных. А страсть наличествовала. Как и заявил Ла Пре столпившимся журналистам: «Страсть. Страсть к книгам. Она наполняет меня больше, чем что бы то ни было еще». Вот оно и оказывается, что прямо-таки геркулесовы порой бывают страсти. У одного — на три тыщи презервативов рассчитанная, у другого — на тридцать тысяч книг…

Ну, последнее дело и впрямь в какой-то мере страстью объяснить можно. А вот как следующий случай объяснить — хоть логикой, хоть психологией?

В июне 1995 года в Торонто было совершено ограбление складского помещения, принадлежащего Джону Карадимасу, торговцу рыболовными принадлежностями. Так что вы думаете злоумышленники из того склада поперли? Если у вас в потенциальном списке блесны там всякие замелькали, удилища суперклассные, катушки всевозможные спиннинговые или, еще того лучше, электронные эхолоты — так это все мимо. Потому как приналегли грабители на один-единственный товар, утянув со склада… шестьсот тысяч обычных дождевых червей. (Наживка эта предназначалась Карадимасом на экспорт — в соседние Штаты да в далекую Европу).

Знаю, что червяковый бизнес — из вполне нормальных и уважаемых. Рыбаков в Канаде до фига, червей мало, поэтому обычно каждый просто-напросто в магазин за своей дюжиной заезжает, вместо того, чтобы гоняться за одним худым червяком с лопатой через весь свой сад-огород. Но он тогда бизнес из нормальных, когда у тебя на этот предмет целая торговая сеть налажена — ну, в общем, как в любом другом купеческом деле.

Но чтобы одному отдельно взятому индивидууму шестьсот тысяч пусть даже и очень популярных животных продать — этого я при всей моей буйной фантазии представить не в состоянии. Даже в самое бойкое место встав — на самый берег озера Онтарио или там реки имени святого Лаврентия — ну кому ж ты такую ораву всучишь? То есть, и тысячной-то доли не продашь — и это с гарантией. Что бы тебе в том складе спиннинги да блесны было не увести? Чтобы уж хоть на нормального-то вора походить?

И вот воровство оно — несомненно воровство, но все-таки на редкость идиотское. Хотя с другой стороны и не без легкого флера таинственности…

По той же части — сюрреального идиотизма — неслабо отметился и Майкл Фостер из штата Висконсин, двадцатилетний американец без определенных занятий — и без выдающихся, как мы увидим, интеллектуальных способностей. Майкл и приятель его, чуть помоложе, сидя в баре за стопочкой-другой, решили для разрядки пометать стрелы-дротики в мишень (такая забава для каждого бара в тех краях — вещь принципиально обязательная). А этот бар, где они сидели, видимо с веком не просто в ногу шел, а даже несколько впереди, потому что вместо обычной пробковой мишени была там установлена целая электронная агрегатина — с огнями бегающими, звуками фантастическими, с табло, где очки загорались, и все такое прочее. И так машина эта друзей наших ошеломила, что тут же, с места не сходя, и приняли они решение ее во что бы то ни стало слямзить. Для последующего домашнего употребления.

Сказано — сделано. Дождавшись, когда бар, наконец, закрыли, вломились наши искатели приключений в помещение (по части замков сломав, естественно, все что ломается). А уже там брать ничего не стали, но прямиком к вожделенному чуду двинулись.

Выволокли аппарат на улицу. Погрузили в свой видавший виды грузовичок — отчего бедолага просел в не слишком твердую почву по самые оси. (До сих пор, кстати, никому понять не удалось, как они это чудовище к грузовичку перли и, главное, как на тот же грузовичок его умудрились взвалить).

Ну, сел старенький грузовик начисто. И тут даже Фостеру с приятелем, не взирая на почти полное отсутствие того материала, что между ушами располагается, ясно стало, что без помощи не обойтись. Тут, к счастью, машина подвернулась. И, несмотря на то, что на крыше проезжавшего автомобиля целая армада бегущих огней красовалась (что, как известно, полицейские машины и отличает), два наших взломщика автомобиль этот тормознули не раздумывая. Сказавши двум помощникам шерифа, что так мол и так, засели мы тут в грязи — так вы, ребята, нас не дернете?

«Ребята» сначала к грузовичку подошли на предмет оценки ситуации. Глубоко ли, то есть, засел — а главное, почему. Гадать с этим делом долго не пришлось, так как искомое «почему» тут же на всеобщее обозрение в кузове и располагалось. С корнем из своего бетонного пола в баре выдранное. Ну, тут, конечно, «ребята» тех двоих и дернули, как их о том и попросили. До самого полицейского участка.

Идиотская, конечно, кража. Что тут и рассусоливать. Но все же тот хотя бы элемент имеется, что все-таки ведь для души. Все-таки не без дела предмету стоять предполагалось. Но вот чем ту ситуацию объяснить, что имела место в Балтиморе не так давно — убейте, не пойму.

Там в марте 1997 года сперли две двери. Ну, честно говоря, одна дверь-то была — но двустворчатая. Старинная, чистой бронзы, ну вы ж понимаете — почти антиквариат. А стояла эта дверь не где-нибудь, а в здании самого городского суда — ни более, ни менее. И весила, ежели обе створки считать, под 270 кило.

Проблема. Никак мне тут не проникнуть в таинственные закоулки воровской души. Согласен, стоила дверь — по антикварным, опять-таки, оценкам — что-то около тридцати тысяч долларов. Немало, скажем прямо. Но ведь куда ты ее такую продашь и кто же у себя в прихожей ее установит, когда дверь эту любой полицейский или судейский человек до запятой в лицо знает, да еще и газеты случай этот вовсю раструбили (да и не могли не раструбить — чай, обворовали не забегаловку какую, а главный городской суд). Одно лишь и остается: думать об этих ночных героях лучше, чем они того, наверное, заслуживают — и предположить, что сделали они дело свое трудоемкое из чистой лихости воровской. Тогда это да. Это уже нашей загадочной славянской душе не в пример ближе.

Но вот следующий случай и этой душе вряд ли по зубам. Вокруг которых — зубов, то есть — вся эта история и вертится.

В 1994 году на голландский город Алфен Аан де Рейн накатила волна необычных краж — не без элемента и мошенничества к тому же. Схема воровская следующим образом работала. В том или другом доме раздавался телефонный звонок, и у владельца интересовались вежливо, натуральными ли зубами он свой хлеб насущный перемалывает. И если нет, то тут же информировали протезированного клиента, как здорово ему повезло. В том, то есть, смысле, что теперь у него есть шанс за бесплатно свои зубные протезы привести в полный порядок, подправив все, что подправить требуется.

Клиенту предлагалось перед сном выставить свой жевательный аппарат в полиэтиленовом пакетике на порог — с тем, чтобы протез соответствующие службы подобрали, сделали подгонку (плевать, что в отсутствие носителя!), текущий там всякий ремонт, а к утру аккуратно положили на то же самое место. На порожек.

Ну, здесь, конечно, никто из нас удивляться не должен, что на всю эту аферу многие десятки человек купились с ходу. Тут ведь оно бессмысленно говорить, что, дескать, какая еще такая подгонка, да кто это все ночью будет делать, и вообще с чего бы вдруг. Потому что любой аргумент перед всесильным словом «халява» скукоживается и рассасывается напрочь. Что как для русского, так и, как видим, голландского языка работает с неизбежностью третьего закона Ньютона.

Так что не об этих — окончательно беззубых теперь — болванах тут речь. Но кто бы мне объяснил: что эти воры (они же и мошенники) с наворованными вожделенными протезами делать собирались — и в чей рот они их вообще предполагали совать? Ну, одежда там или обувь — это понятно. Тебе не подошло — коллега наденет. Но чужой протез — даже ежели ты себе лишние зубы в соответствующих местах повышибаешь — это мне все же плохо как-то видится.

А с одеждой или там обувью, как я уже сказал — это и напрягаться не надо. Это и логично, и, можно сказать, веками освящено. Тем более, занятие такое нередко очень даже необременительным бывает. Как вот, скажем, в отелях красть. Там ведь всю обувку постояльцы на ночь в коридор выставляют. Чтобы или служба почистила, или другой какой профессионал слямзил. Или, допустим, в исламской какой стране — очень там это удобное дело. Как оно в Турции в 1997 году случилось, когда правоверные в Сирнаке в мечеть, как приличным людям положено, отправились — а обувь, как опять-таки приличным людям полагается, снаружи оставили. Каковую кучу — все двести десять пар — какой-то пес неверный и уволок разом.

Так вот, как я и говорил: одежду с обувью увести — занятие и веками освященное, и вполне логичное. Хотя и здесь не без исключений.

Летом 1994 года в городе Уиллоуби, штат Огайо, арестовала полиция Джейми Брэдшоу, вполне еще молодого человека. В вину ему вменялось то, что в течение целых двух лет он обворовывал жильцов одних и тех же десяти многоэтажных домов, стоявших в тесном соседстве. Причем сосредотачиваясь исключительно на одежде. И даже еще более узко: на женском нижнем белье. При обыске в его доме полиция обнаружила 450 пар сами понимаете чего — все уворованные из прачечных в подвальных помещениях тех самых квартирных комплексов. (Газеты промолчали на тему того, крал ли Джейми эти трусы до стирки или же после нее — а зря, вопрос все-таки интересный.)

Этого Джейми, конечно, к ворам положительным и нормальным отнести уже сложновато. Вроде бы и одежда уворована, артикул правильный, традиционный — а с другой стороны, ни себе ведь, ни людям. В смысле, и сам не оденет, и другим вряд ли продаст. (Потому что сложно это в Америке, пусть даже и в штате Огайо — продать трусы, бывшие в употреблении).

Тут, кстати, еще одна интересная деталь имеется. Герой наш, Джейми Брэдшоу, хоть кражи свои совершал в городе Уиллоуби, но сам проживал в соседнем городке, Пейнсвиле. В котором двумя годами раньше другого такого же изловили — и тоже за кражу нижнего белья. Тот, другой, правда, только мужские трусы уворовывал — так что может, и для себя (хотя куда ж ему сотни-то пар). Да так ведь еще талантливо крал, собака, что однажды со спящего клиента втихаря трусы-то и стянул (честное слово, оно и в протоколах полицейских отмечено). То есть, с одной стороны талантище несомненный — а с другой какой-то сбой в деятельности головного мозга все-таки имеется… Хотя и так может быть, что не в порядке у них там что-то с атмосферой или водой питьевой в том городишке. Все-таки второй уже такой неординарный тип на пятнадцать всего тыщ населения за какие-то пару лет возникает.

В том же, кстати, 1994 году полиция и в еще одном штате — Иллинойс — специалиста по изъятию одежды у населения припутала. Тот прямо-таки рецидивистом оказался. Его от последней отсидки освободили условно, а он, как у них, рецидивистов, водится, тут же за старое принялся. Полиция его и повязала вместе с добром краденым. Целый, между прочим, мешок был добра-то. Полный под завязку мешок — с носками.

И предыдущий срок рецидивист этот, Джеймс Дауди, тоже не просто за кражу тянул, а именно за носки. И другой срок, до того — тоже. Да и по всем полицейским рапортам обо всех его кражах да арестах так получается, что никогда и никто его в уворовывании чего-то другого и не обвинял. Носки — и все тут. С самого, можно сказать, малолетства.

Тут с объяснением разные, конечно, варианты могут возникать. Можно и так предположить, что здесь именно стремление к максимальному профессионализму работало. То есть, не сявка я, дескать, какая-нибудь, потому как свой — и очень узкий — профиль у меня имеется. Хотя, как я уже сказал, варианты возможны.

Бывают, кстати, спецы с профилем и еще более зауженным. В недалеком 1996 году в городе Лиль во Франции в очередной раз изловила полиция тамошняя Филиппа Деланчера, закоренелого рецидивиста и человека в почтенных уже летах. И взяли его с поличным на краже бутылки анисового аперитива — настоечки, то есть, алкогольной.

И вот вроде бы бутылка всего лишь, да еще напитка весьма своеобразного (который я, однажды отпробовав, второй раз пить возьмусь разве что под угрозой расстрела). Но тем не менее месье Деланчер без всякого преувеличения в рецидивистах оказывается. Потому что арестован он был в… пятьдесят первый раз. Причем все до единого аресты были только и исключительно за кражу все той же анисовки. В жизни он никогда ничего другого не крал — ни «Мартель» какой, ни, Боже упаси, «Смирновскую». И до того он тамошним полицейским властям знаком хорошо, что для него давным-давно персональную камеру в Лилльской тюрьме готовенькой держат. Он оттуда когда и выходит, так до первого ликеро-водочного магазина. До первой же своей вожделенной бутылочки с анисовым пойлом. А потом с душой повеселевшей — обратно на нары.

Разные, конечно, могут мнения быть насчет галереи типов, выше представленных. И я тут не о том, что сажать или не сажать, законченный там идиот или еще так, придурок, и все такое прочее. Речь о том лишь шла, что не всяк так уж ладненько в ящичек с ярлычком «преступник» (в расхожем нашем понимании этого слова) ложится. Оно, это существо криминальное, что спит и видит, как бы на закон во всем его могуществе и своеобразии покуситься, может, в каждом из нас — пусть даже и в самых потаенных закоулках души — проживает. Лихость и казачья, и разбойная самим этим словом к общему знаменателю без особых проблем приводятся.

Для меня тезис этот вот в какой истории хорошо суммируется. Жил себе в Америке, в штате Вермонт (а штат, я вам доложу, хороший, красивый, не по-американски спокойный — да вот хоть у Александра Исаича спросите), вполне добропорядочный человек, с незапятнанной трудовой и прочей биографией, по имени Виктор Шоу. И дожил он такой славной жизнью до пятидесяти шести годов. Без дураков, нескандально жил — но и незаметно. (Таким Курт Воннегут, если помните, рекомендовал на камне могильном следующую эпитафию: «Такой-то. Дата. Дата. ОН СТАРАЛСЯ»).

И вот в апреле 1994 года наш мистер Шоу, едучи себе по хорошо знакомому шоссе номер 89, увидел впереди полицейскую дорожную баррикаду. Ну, знаете, как оно бывает — куча машин со сверкающими огнями, полосы с шипами выложены, чтобы гаду, которого полиция дожидается, шины напрочь проткнуть, снайперы там всякие на исходной боевой позиции, и так далее.

И тут, конечно, каждый водитель добропорядочный должен скорость сбросить резко, шепотом к засаде подъехать и инструкции для дальнейших своих действий получить — в смысле, стоять ли ему или как-то дальше двигаться, с учетом интересов всей операции.

Видимо, мысль такая и была первой из тех, что нашего Виктора Шоу посетили. (Должно было быть так, все-таки о человеке исключительной нормальности речь ведем, несмотря даже на кажущееся между этими двумя словами противоречие). И я не знаю, что там всеми уважаемый мистер Шоу с этой первой мыслью делал, а только согнулся он хищно в кресле своем водительском, глаза прищурил зловеще, акселератор до полу вдавил — и погнал на вражью засаду, на шипы, на машины да на засевших снайперов. В лобовую кавалерийскую атаку.

Дальше, конечно, ясно. Передок вдрабадан, шины в клочья, машина юзом, «руки вверх» и все, в таких ситуациях положенное. Задержали, в общем (слава Богу, не застрелили).

Обвинений, конечно, предъявили вагон и маленькую тележку. Среди прочего — управление транспортным средством в нетрезвом состоянии. Да что уж греха таить — был наш герой слегка под шофе. Не пьян, однако же, вусмерть, этого и полиция не утверждала — а вот настолько ровно, чтобы «социального контролера» своего на хрен послать.

И сколько ни выспрашивали Виктора (и полиция, и несколько позже досужие журналисты), что ж подвигло его на такое деяние неординарное — ответ всегда был один. Расплываясь в мечтательной улыбке, во всем прочем законопослушный и порядочный гражданин вежливо пояснял: «Понимаете, я столько раз видел ЭТО в кино… И вот такой случай… Я просто не мог не попробовать».

«И вот такой случай». Всмотрись в себя, дорогой ты мой читатель, поглубже всмотрись, посерьезнее, без суеты. А если супер-эго визгом заходится, протестуя против такого анализа, прими стопку, мало — две. Но всмотрись.

Не может быть, чтобы где-то в недрах собственного "я" — пусть даже очень, очень глубоко — не обнаружил ты доброго нашего знакомого Виктора Шоу, во всем прочем правильного и праведного. Который — когда «вот такой случай» — вполне способен вдруг: коршуном вцепившись в руль, акселератор в пол до отказа, и с залихватским то ли казачьим, то ли разбойным посвистом — вперед, всем чертям назло, под удивленно-испуганными взглядами увеличенных оптическими прицелами глаз. Потому что — однова живем.

Отсюда все они и проблемы — с полочками, ящичками и ярлычками.

В общем, так оно выходит, что желание это — заветную и пугающую черту преступить — не такая уж музейная редкость в любом наугад взятом человеческом организме. Причем делу этому, как и любви, буквально все возрасты покорны. С самого сопливого начиная.

В октябре 1993 несовершеннолетний гражданин Мики Спраул уселся горделиво за руль семейного автомобиля — да и поехал. Не имея никаких, кстати, водительских прав. (С другой стороны, кто ж ему их выпишет — в три-то года…)

И вот выкатился водитель трехлетний (вот ведь она вам, автоматическая коробка передач!) на большую дорогу, да и понесся куролесить. Помяв две припаркованных у обочины машины, а равно и ту, в которой за рулем сидел — и непонятно еще, как во встречный транспорт не врезавшись. Поймали, слава Богу — живого и здорового. Ты, говорят, что же, а? А дитя радостно: «А я сел и поехал — вжжжжик!»

Ну, тут вроде и не столько преступление вопиющее выходит, сколько правонарушение. Так-то оно так, да только полтора месяца спустя после поездки своей знаменательной, взял все тот же изобретательный мальчик Мики зажигалочку, чиркнул где надо колесиком, да и спалил дом, семье его принадлежавший. Дотла причем спалил. От дома головешки одни остались, а папа любознательного малыша приземлился в больнице с ожогами второй и третьей степени. И опять Мики, поблескивая глазенками с телеэкранов, с народом впечатлениями делился: «А у меня теперь дома — нетю!» Машины «нетю», дома «нетю» — считай, ничего больше «нетю». Чудом еще папа есть, на больничной койке. Но и тут ведь простор для пытливости имеется: а что, если на вот эту вот трубочку наступить? И вот эту иголочку выдернуть? И почему это папа хрипит так странно?

Согласен, несмотря на весь трагизм ситуации — все-таки не ограбление банка. Хотя кто же сказал, что детишки и на такие дела не ходят?

В 1996 году в испанском городе Миранда де Эбро четыре сестренки — старшей четырнадцать было, а младшей всего девять — таки банк и грабанули. Ну, не то, чтобы там в масках да с пистолетами — однако денег сумму взяли вполне весомую.

Вошли они все хором в Банко де Экстериор и стали с самым заинтересованным видом выспрашивать клерков об условиях взятия кредита на малый бизнес — это, понятно, те сестренки, что постарше. Ну, банковским, конечно, приятно: такая молодежь, а уже тяга к серьезной капиталистической активности. А в тот же самый момент младшая, малявка девятилетняя, за стойку нырнула — и прямиком в хранилище. Откуда так же скоренько и улизнула. Но уже на десять тысяч долларов богаче.

И что интересно — когда вся четверка бежать рванула, поймали их на улице довольно-таки и быстро. Минуты какие-то с момента ограбления всего прошли. Но поймать-то поймали — а денежки так и не сыскались. A детишки, банкноты успешно заныкав, весело в молчанку принялись играть — и что полиция им, малолеткам-то, сделать может? Да ничего. Как ничего она и не сделала.

Вот они вам и дети. Цветы жизни.

Но и на другом конце возрастного спектра энтузиазм к жизни разудалой воровской ничуть не меньше. Причем и на путь-то этот скользкий вступают порой в откровенно пенсионных летах.

В городе Монтерей, что в Мексике, заарестовала полиция в 1996 году почтенную с виду старушку восьмидесяти двух лет. Прямо скажем — за очень нехорошим делом ее арестовали. Нет, тут не то, что вы подумали. Никакой стриптизеркой или хотя бы бандершей в борделе подпольном она не работала. К сожалению, надо сказать. Уж лучше бы там.

А застукали ее на продаже наркотиков школьникам. Прямо на школьной же площадке. Обнаружив при ней и непроданных еще четырнадцать сигарет с марихуаной.

Тут я, конечно, никакой скидки на возраст не делал бы. Больно гнусное себе занятие сыскала бабулька. В свое оправдание то лишь она смогла сказать, что на улице ей с прочими торговцами конкурировать уже и физически тяжело было. Школа — оно гораздо спокойнее и приятнее, все-таки молодежь кругом.

И начала она преступную свою активность в возрасте семидесяти одного года. До того не только ничем подобным не промышляя, но и не планируя даже. А потом вдруг щелк — и развернулась какая-то пружина спиралью дурной. После чего со временем и произошла эта печальная для обеих сторон встреча поколений.

Возрастное достижение мексиканской малопочтенной сеньоры перекрыла американка Лилиан Говард, которую арестовали в совсем уж преклонные ее восемьдесят четыре года. И опять-таки за дурь. За траву, то есть. Все ту же марихуану.

Слава Богу, она ее хоть не школьникам сватала, так что здесь по-человечески скидка ей полагается. А просто притащила она эту дрянь на свидание к сыну идучи, в тюрьму Гас Харрисон в штате Мичиган. Здесь, конечно, подход наш и не таким суровым может быть. В конце концов, сама знает, в чем у ее сыночка нужда больше.

Но абсолютной рекордсменкой (я потом не раз проверял — никто не переплюнул) оказалась одна жительница израильского города Ашдод. Девяносто три года было старушенции, когда полиция взяла ее с поличным в 1997 году. Да еще с каким и поличным — не травой-дурманом бабка торговала, а самым отборным и злобным героином.

Причем возраст же ее и подвел — а точнее, хвори, с ним связанные. Глаза у долгожительницы стали сдавать, и когда полиция по наколке чьей-то к ней в дверь постучалась, бабка их за родимых клиентов и приняла — не взирая даже на то, что полицейские (тоже о количестве и качестве серого вещества стражей правопорядка кое-что история эта говорит) явились на таковскую операцию в полном своем обмундировании. (Ну, конечно, может и нравится людям форма до безумия. Пуговицы там блестят, ремни кожаные, ботинки с хрустом. Иной, я думаю, и на ночь не снимает). В общем, парней в портупеях и с пуговицами сияющими за клиентов приняв, тут же старуха принялась товар на стол метать, в упаковке самой разнообразной.

Не включилась бабка вовремя, когда самой себе сказать нужно было: стоп, дескать. Пора и на пенсион. Ей бы в таком далеко не юном возрасте о душе подумать, о вечности. А теперь что ж, поздно каяться-то. Два пути только и остались — на нары положенные да в книгу Гиннесса.

Но если возраст не в голой арифметике брать, а с прочими факторами суммарно рассматривать, я бы лично проголосовал за то, чтобы пальму первенства отдать Оливеру Томасу Остеру из Денвера, штат Колорадо. Этого в 1994 году судили аж за четыре ограбления банка.

И хотя в свои семьдесят семь лет против той же ископаемой израильской старухи он сопливый юнец получается, но в чем другом фору дал бы и ей — по полной программе.

Грабил он банки исключительно через окошки «драйв-ин» — есть такие в вечно торопливой Америке, куда подъехать можно, чтобы из машины не вылезать. И прямо из машины же клерку-кассиру заказать необходимую финансовую операцию, а потом с тем же удобством дальше в гонку вливаться — как все соотечественники вокруг.

Но Оливер этот вовсе не из спешки нервозной к такому способу прибегал — да и куда ж ему было торопиться, в таком-то возрасте. А потому лишь, что ходить он практически не мог — то есть, ноги уже ни в какую не держали. Тут, конечно, только и оставалось, что подъезжать. Но и того мало. Физиономия у него, как показали подвергшиеся его бандитским нападениям служащие, была точь-в-точь как у популярного персонажа газетных комиксов, мистера Магу. С такими же, как у этого Магу, очками со стеклами толщиной в ладонь (но, говорят, свет от темноты Оливер еще все-таки отличал).

Револьвер, который он для своего лихого разбойного дела пользовал, ржавчиной зарос так круто, что барабан зубилом разве что можно было провернуть. Причем защитник Оливера на суде на этот факт даже и не давил особо. Как в ходе слушания и полагающихся экспертиз выяснилось, этому Робин Гуду даже ежели наиновейшую пушку вручили бы, он и с ней ни черта бы не сделал, поскольку, пребывая в постоянном упадке сил, физически не смог бы нажать курок.

Но вот ведь — грабил. С упорством, достойным лучшего применения.

Хорошо еще, судья не бессердечный оказался. Посмотрел на бедолагу этого, головой покачал, да и вкатил ему срок совсем уж невеликий — для острастки больше. Всего-то год и дал. Ну, а куда ж ему круче? На него и смотреть-то жалко. Я так думаю, кассиры в тех банках, что он с наскоку да с налету брал, ему деньги тоже больше из жалости выкидывали.

Ну, это случай, прямо скажем, вопиющей и совсем уж печальной инвалидности — вкупе еще и с возрастом под восемьдесят. Потому и не может не удивлять. А вообще участие инвалидов в таковской активности — да вот хоть по части грабежа и разбоя — дело совершенно обычное.

Житель штата Массачусетс Энтони Гарафоло всю свою жизнь, можно сказать, в разбойниках проходил. Пока не выпал ему в 1990 году мрачный пиковый туз. Грабил он с положенным оружием в руках в родном штате ликеро-водочный магазин (а удобное это для работы заведение, потому что наличности всегда много), да так оно вышло, что при попытке скрыться с добычей влепили ему самому пулю в спину. В самый, то есть, позвоночник. Отчего всю нижнюю часть тела — включая, естественно, и ноги — парализовало бесповоротно.

Суд, конечно, назначили. Только если ты, читатель, решил, что об уголовном суде речь идет на предмет наказания бессовестного грабителя, то этим ты себя напрочь выдал, продемонстрировав себе и миру, какими ничтожными познаниями о самом передовом на планете государстве располагаешь.

Суд затевался — гражданский. По гражданскому же — и очень немалому — иску мистера Энтони К. Гарафоло к руководству и владельцам злополучного алкогольного магазина. На тот предмет, что в результате подлого ранения в спину у истца случилась потеря трудоспособности. (Тут бы найтись кому да спросить: в смысле, грабить, что ли, больше не сможет? Да вот не нашлось почему-то. Там, честно говоря, народ вообще к иронии сугубо отрицательное отношение имеет. Научен, видимо, народ горьким-то опытом.)

К счастью (относительному, правда) для владельцев питейного этого бизнеса, дело удалось решить полюбовно, до самого суда не доводя. Скрепя сердце, расстались они с некоторой суммой, приличной довольно, в пользу потерпевшего (я тут вот это слово пишу, и сам себе удивляюсь — почти ведь без усилий так и печатаю: «потерпевший») — и на том поставили крест.

А несколько позже и всплыло, что Гарафоло этот продувной бестией оказался, в иске наврав бессовестно. Нет, не в том смысле, что не парализовало его — это-то был бесспорный свершившийся факт — а в том, что ни на какой его трудоспособности происшествие это никак и не отразилось. Потому что приземлившись в инвалидной коляске, принялся он с прежним рвением за единственно освоенную свою профессию. Грабителя, то есть.

За что в конечном итоге и был взят под белы рученьки — на сей раз уже за ограбление не какого-то там шалмана, а солидного заведения под названием банк. Вкатился наш Гарафоло на коляске своей в Северо-Восточный Сберегательный Банк в городе Спрингфилде, штат, опять-таки, Массачузетс. Вывалил пистолет, взвел курок — и потребовал денег. И получив требуемое, лихо пропылесосил в той же коляске на улицу, где и вкатился с ходу в поджидавший его у банка пикап. Так что полиции за ним еще и гоняться пришлось по всему-то городу.

В 1996 году сразу два инвалида были арестованы в весьма удаленных друг от друга местах. В той же Америке, в Помпано Бич, штат Флорида, довольно увечный гражданин банк ограбил — но на костылях и при одной ноге (и при одном же, кстати, глазе) от полиции все-таки не ушел. Другого за тем же самым занятием арестовали во Франкфурте, в Германии, где он, без обеих ног будучи, тоже этим фактом нимало не смущался — тем паче, что руки, в которых обычно пистолет и располагается, были при нем.

И еще один претендент на книгу рекордов Гиннеса в том же году полиции американской попался. В курортном городе Провиденс, штат Род Айленд, за хранение и сбыт наркотиков была арестована Брона-Джо Кармоди. И если преступление было для Америки вполне обычным, то преступница вызывала остолбенение даже в этой стране неограниченных возможностей. Мало того, что по жилищу своему она без костылей передвигаться не могла, но еще и вынуждена была таскать за собой аппарат принудительного дыхания (что-то вроде искусственного легкого). Уж ей-то бы, казалось, лежать да дышать себе в трубочку — ан нет, покой нам только снится.

Или вот вам другой американец, Чемп Хэллет. Этот, в инвалидном кресле пребывая, совершил успешно 24 ограбления, на последнем, юбилейном, и погорев — из-за коляски же этой чертовой. Потому как погода была несоответствующая, и шины оставили четкий непрерывающийся след. По которому полиция до самой его берлоги и дошла.

Причем случился же ему прежде намек от судьбы, чтобы не играть в эти игры разбойные. Он, еще в полной подвижности будучи, влез в квартиру одну. Богатое жилище, ухоженное, с массой интересных и ценных вещей. И лишь с двумя, как выяснилось, недостатками. Первый тот, что принадлежала квартира довольно-таки крупному торговцу наркотиками — а они, как известно, народ к сентиментальности не склонный. Вторым недостатком была география, в смысле — этаж, на котором упомянутое жилище располагалось. Этаж был шестым, что, согласитесь, довольно-таки высоко. Вряд ли с этой оценкой и сам Чемп Хэллет спорил, тем более когда его из окна той самой квартиры выкидывать взялись.

Ну, а раз взялись — так и выкинули. В результате чего Чемп, чудом оставшийся жив, лишился ноги, раздробил себе таз и в результате пришел в состояние серьезной инвалидности. Что, как видим, ему ни ума не добавило, ни лихости не отняло. Все-таки двадцать пять раз с пистолетом и в коляске на дело ходить — в смысле, ездить — это достижение. Чему и само имя его подтверждением работает, будучи сокращением от гордого «чемпион».

Так что сами видите, какой зачастую нестандартный народ на рельсы беззакония становится. И оно ведь для любого демографического среза справедливо: хоть возрастного, хоть в плане состояния здоровья, а хоть и социально-имущественного.

Судя по всему, желание вот это — постоять на краю — человеку свойственно вне зависимости от размера банковского его счета и положения в обществе. Я не к тому, что богатым вроде должно бы такое быть и не к лицу. Еще как к лицу — а иначе откуда же и богатству взяться. Это сейчас всякие там Кеннеди-Бронфманы могут в аристократов играться и о наследственных состояниях толковать. Делая вид, что знать не знают и ведать не ведают, как их дедушки с прадедушками будущие облагороженные миллиарды сколачивали.

Нет, я тут, конечно же, не о том, что богатство и преступление — вещи несовместные. Не скажу, что всегда я своим отражением в зеркале доволен, но не такой уж законченный идиот оттуда на меня пялится, чтобы что-то подобное утверждать. Просто у них, богатых, традиционная преступность обычно специализирована довольно-таки узко. Она все больше по линии крупных финансовых маклей проходит. Там тебе бухгалтерия двойная, тут заем на десяток миллиончиков взял и рухнул быстренько в запланированное банкротство, там город какой из особо заторможенных на дутом проекте нагрел — ну, вам-то что объяснять, давно уже на заре капитализма живете. Но мы тут речь ведем о простой, немудреной и где-то даже первобытно-примитивной уголовщине. К которой, как оказывается, и очень даже сытое и ухоженное население склонность вполне имеет.

Чем же еще, как не дремлющим в глубинах души человеческой чудовищем, объяснить такую вот историю, как будто специально для демонстрации сомнительных идей давно почившего хмурого Фрейда разыгранную? В 1992 году в Нью-Йорке устроились два друга-приятеля у подоконника в квартире на 45-м этаже шикарного и очень дорогого здания (в квартире, одному же из них и принадлежавшей), да и стали в прохожих кусищами цемента швырять. Не кусочками, повторяю, а здоровенными блоками, иной раз и более десяти кило весом.

Полиция, понятно, среагировала быстро, в считанные минуты — все-таки центр города был. Но и этих минут хватило, чтобы одна из бетонных чушек цель свою нашла — ни в чем не повинную женщину внизу. Зацепив по касательной и только потому не убив на месте. Но — на всю жизнь парализовав.

И вот вам парочка с сорок пятого этажа: студент юриспруденции из дорогого и престижного Йельского университета (блестящий, говорят, студент — колоссальную карьеру в политике мог сделать, политики-то в основном из них, юристов, и вербуются — как вот, например, тот же Клинтон) — и сам хозяин квартиры, преуспевающий банкир с Уолл-стрит.

Психиатрическую экспертизу, конечно, провели. Да нет, нормальны оказались. (Это, может, всего страшнее и есть — такая на сегодняшний день вырисовывается норма). И ни один ведь из них в содеянном не раскаивался. Мы, сказали, развлекались как никогда в жизни, швыряя эти чушки вниз, в людишек на улице. К чему один из участников развлечения присовокупил еще: «Это, пожалуй, круче, чем банк ограбить».

То есть, имелся, стало быть, и такой вариант проведения досуга. Для поднятия тонуса. Но все-таки нашли занятие еще круче. Кокаин привычный, видимо, свою работу уже делал слабо — вот и решили таким образом «вздернуться». Играя жизнями людишек, которые для них всегда там — внизу.

И не знаю, как вам, а мне инвалид в коляске, банк берущий — пусть даже и с пистолетом в руке — не в пример симпатичнее.

Нет, есть все-таки какой-то магнетизм черный в этой уголовщине — притягивает она народ из буквально всех сфер жизни человеческой. И ведь не только там банкиры или юристы в этом плане отмечались, но даже и коронованные по всей форме особы.

Речь не о преступлениях против народа и даже не о садистских выходках, о чем мы уже вдосталь в первой части нашей книги наговорились. О гораздо более банальных тут вещах речь. Как, скажем, о воровстве.

И, опять— таки, не о воровстве державном, когда территорию какую-нибудь у другого зазевавшегося царька оттяпал или наследство какого-нибудь оппонента политического в свою пользу отписал. Я тут о воровстве наиобычнейшем, в самом что ни на есть бытовом этого слова значении.

Как вот оно, скажем, в случае знаменитого Генриха Четвертого — Наварского — было. Не может быть, чтобы этот монарх французский вам знаком не был. Ну там, Дюма, «Королева Марго» и прочие «Три мушкетера». В последнем романе его самого впрямую-то в героях нет, он там только за кадром как папа правящего Тринадцатого Людовика числится, но старые седые ветераны и в той книжке к нему, Наварцу — с глубочайшим, если помните, почтением.

Вот такой, даже нашему веку известный, король-рыцарь. Это по Дюма оно так выходит. А вот придворные и прочий народ, что с королем этим личные встречи имел, знавали за ним и другого характера подвиги. Потому как нечист был монарх на руку, и очень даже нечист — пер все, что в пределах прямой досягаемости было. Банально, то есть, крал.

И народ, с королем в силу необходимости дело имевший, старался лишнего ничего из карманов не выкладывать и сами карманы крепко застегнутыми держать. Потому что знали — при малейшей возможности что-нибудь да и уворует Его Величество, всенепременно уворует. Хоть предмет драгоценный, хоть монетку медную, а слямзит все равно, так что лучше и не рисковать.

И со словом ласковым к нему на этот счет подступались, и с укором мягким. Дескать, нехорошо ведь это, Ваше Величество. Европа, можно сказать, трепещет, а вы по карманам чужим шарите — и от какой такой, казалось бы, бедности? Но Анри на все эти уговоры только смеялся и головой согласно кивал. Знаю, говорил, вор я и есть. Это, говорил, слава еще Богу, что король. А то бы давно уж повесили.

И ведь не только с монархами прошедших веков такие безобразия случаются. Тут история короля Фарука, последнего египетского венценосца, весьма интересна может быть.

Король— то этот с короной своей не в такой уж глубокой древности расстался -в не столь и отдаленном исторически 1952 году, когда Гамаль Абдель Насер со товарищи его и с трона, и из страны попер, чтобы уже дальше строить положенную народную демократию (насчет того, выстроили они ее там или нет — это разговор не по теме, и в него я вдаваться не буду, тем паче оно самим египтянам как-то виднее). А вплоть до самого этого драматического года Его Величество Фарук тешились изрядно, ни в чем себе не отказывая.

Денег у Фарука было невпроворот — буквально, поскольку был он одним из богатейших людей в мире. Ну, и тратил, однако, с открытой душой. Тоннами, то есть. Ювелирные всякие изделия, часы, монеты коллекционные, награды спортивные (на которых потом гравировку заказывал — якобы сам он все их в честном соревновании и завоевал). И еще — женщины. До них он страшно был охоч, и за хорошенькой юбкой на край света готов был волочиться, любые ей деньги в обмен на чувство предлагая.

Автомобили очень любил. Особенно — спортивные. На которых гонял с совершенно фантастической скоростью по не столь уж совершенным египетским дорогам, с полным презрением к любого рода ограничительным знакам. А чтобы полиция по дурости или по незнанию своего монарха не тормознула или, не дай Бог, в погоню не пустилась, выкрасил он все свои машины в ярко-красный свет, монаршим указом запретив всему прочему населению иметь того же цвета автомобили. Что, кстати, вполне было удобно, потому что даже самая задубелая деревенщина в полицейской форме понимала: а, вот это наш король едет, хоть даже и с нарушениями всех ПДД. Стало быть, пусть и дальше катится к чертям собачьим, нечего с ним и связываться — пущай дуркует.

Лихой, как видите, был парень этот Фарук. Нимало, к тому же, не терпевший, чтобы в лихости его кто переплевывал. Один как-то идиот взял его да и обогнал, по шоссе едучи. На свою, понятное дело, голову. Потому как Фарук его тут же догнал и из пистолета на полном ходу негодяю шины продырявил. Что тоже, можно сказать, повезло. Потому что мог ведь и — голову.

И вот что занятно — при всем своем богатстве сказочном и фантастических грудах всевозможных сокровищ, был Его Величество Фарук ярым и завзятым вором. И не так крал, чтобы от случая к случаю, а с регулярностью просто-таки профессиональной.

Обворовывал друзей — нередко в их же домах, обворовывал народ, что ему во дворце прислуживал, обворовывал собственных министров. Обворовывал даже гостей высоких, что Египет с официальными визитами посещали. У другого Его Величества, эмира Йемена, попер прекрасной работы кинжал, камнями драгоценными украшенный. Так и уехал эмир без дорогого своего оружия. Фарук-то повздыхал для виду: есть, сказал, у нас еще негодяи воровские в Египте, хотя мы с ними, конечно, боремся.

Причем до полной иногда бессовестности у него это доходило. Как вот когда отец последнего персидского шаха, в Южной Африке будучи, вдруг помер внезапно. И тело его обратно в родной Иран для похорон пышных переправляли, а пересадка — ну, или перекладка, все-таки о теле речь — по вынужденным техническим причинам должна была в Египте состояться. Ну и пока тело своего самолета на Тегеран дожидалось, Фарук прямо из гроба внаглую стянул дорогую церемониальную саблю, да еще, не удержавшись, и пару медалей тяпнул.

А потом и из карманов приноровился тянуть — да так ловко, что даже видавшие виды профессионалы дивились. Опять-таки на друзьях да министрах тренируясь.

Этим непростым мастерством овладев, обчистил он прямо у себя во дворце на приеме не кого-нибудь, а премьера Великобритании сэра Уинстона Черчилля (которому, как мы с вами знаем, и самому палец в рот класть не стоило). Обедали они, значит, торжественно, народу за столом невпроворот, а тут Черчиллю что-то приспичило на часы глянуть. Они у него были знаменитые, еще кому-то из его предков королевой Анной подаренные. Ну, он пальцем толстым в кармашек — ан часов-то и нету. Шум поднялся неимоверный. Черчилль, от бренди и гнева раскрасневшись, в сторону монарха уже очень косо стал поглядывать, тем паче что разведке британской воровские повадки Его Величества были ведомы — а, стало быть, известны и самому пострадавшему сэру Уинстону.

Тут, конечно, и Фарук смекнул, что дело совсем погано начинает выглядеть. С видом самым решительным из-за стола поднялся и из залы обеденной вышел. А через какой-то там десяток минут возвернулся торжественно — с часами черчиллевскими в руках. Вот, сказал, как оперативно дворцовая наша полиция работает. Изловили негодяя, часы при нем должным образом обнаружив. Пришлось Черчиллю — хоть и видел он, какими белыми да толстенными нитками вся эта история шита — еще ворюгу и благодарить.

Так что догадаться несложно, что, когда Насер с прочими офицерами монарха под зад коленом из Египта попер, вряд ли так уж много народу о том горевало — что в Каире, что в далеком туманном Лондоне.

Вот и получается, что представители всех абсолютно сфер жизни человеческой в воровские да разбойные ряды вливаются. Атлеты и инвалиды, детишки и старушки, принцы и нищие. И если с принцами (королями, банкирами и прочими шишками) все-таки определенные психологические тайны имеются, то с нищими — или, мягче формулируя, малоимущими — сложностей особых пожалуй что и нет.

Очень хорошо в этом плане ситуацию объяснил Джеймс Кимбол в заключительном своем слове на суде в 1994 году. Пожилой этот человек жизнь прожил пеструю, познав и невеликие взлеты, и крутые падения — то есть, в сумме более или менее ровную, серую и придонную жизнь прожил. Пока — уже в возрасте семидесяти одного года — не сдвинул шляпу набекрень да и не пошел в банк с соответствующим огнестрельным оружием ближнего поражения. И банк этот — в городе Хатчисон, штат Канзас — самым натуральным образом взял.

А с награбленным уже не стал ни на какое дно ложиться, поскольку и так там считай что всю жизнь провел, а принялся развлекаться бурно и широко — ну, знаете, как оно бывает: шампанское, девочки, омары, креветки.

Может, и в силу этого — но поймали его довольно быстро. Через три месяца всего. Быстро поймали, быстро судили — быстро и срок впаяли. Двенадцать с половиной лет.

Дали, конечно, после объявления приговора и слово последнее сказать. Тогда-то и поднялся Джеймс Кимбол, взгляд мечтательный куда-то вдаль устремил — сквозь стены помещения судейского, на какую-то ему одному видимую и ведомую волю — и сказал: «Что бы со мной ни делали, сколько бы ни держали меня в тюрьме — даже если мне там доведется и умереть — никто, ничто и никогда не сможет отнять у меня тех моих трех месяцев ЖИЗНИ».

И лично у меня дополнительных вопросов к обвиняемому не возникает.

Но хватит нам, пожалуй, социологией развлекаться (тем более, по этой части и остепененных олухов как собак нерезанных, так что ж еще нам-то с вами ряды множить). И так уже все выяснили — кто там в преступность падает, по какой такой причине, и все такое прочее. Подойдем к вопросу впрямую и без экивоков. Уже без поиска всяких там внутренних мотивов — а чисто с интересом к профессиональной стороне популярной этой активности. Потому что на этот счет у прочего — неуголовного — населения немалое число легенд существует.

Первая — и до чего же несправедливая — такая тут легенда, что у народу воровского да разбойного не жизнь, а прямо сплошная малина какая-то. Здесь, как я уже сказал, и ошибка, и вопиющая несправедливость. Это у политиков, как мы с вами детально выяснили, не жизнь, а малина. А у вора — откуда ж такой сладости да ароматности взяться? И я тут не только о том, что тому же политику закон — слуга и мальчик на побегушках в смысле постоянного «чего изволите», а бедолаге-вору тот же самый закон — как волкодав, что так и норовит в шею вцепиться.

А о том я тут сказать хочу, что профессия уголовная — занятие и неблагодарное, и крайне (как вы и сами могли догадаться) небезопасное. И давайте-ка мы сперва о неблагодарности этой работы поговорим.

Понятно, что каждый вор или там грабитель — он ведь, на дело идя, на какой-то (чаще всего солидный) куш все-таки рассчитывает. Какой-то свой интерес он в этом деле преследует. И вот рассчитывается-то одно, а на деле сплошь и рядом по-другому выходит.

В городке Канога Парк, в штате Калифорния, переехал как-то один магазин на новую свою точку. Весь инвентарь перевезли, чин чином, а сейф пока оставить пришлось. Весил старый монстр больше двух с половиной тонн, а стало быть, без подъемника мощного с ним вожжаться было бесполезно.

Ну, а тут по городку — вот ведь она, прелесть малых населенных пунктов — слух пополз, что в сейфе, до лучших времен в помещении оставленном, аж шесть тыщ долларов лежат взаперти. На что два друга, склонные к рисковой жизни воровской — Джеймс Ричардсон и Джефри Дефалько — и купились. Потому что сейф — святое, можно сказать, дело. Голубая мечта.

Подъехали они глубокой ночью к зданию бывшего магазина на грузовичке своем, внутрь проникли, толстенным — чуть не с руку — нейлоновым канатом сейф вожделенный обвязали, и дернули. С успехом на улицу и выдернув.

Ну, и двинули его дальше — точно так же, волоком. И вот грузовичок с натугой сейф привязанный прет, железяка эта тяжеленная по асфальту скребет со всей дури, искры снопами сыплются — как тот фейерверк, ночь же глубокая была. Да еще грохот стоит на всю округу, отчего жители перепуганные к телефонам толпами бросаются известный номер 911 набирать.

Ну, конечно, никакой захватывающей дух погони в истории этой не состоялось. Да и куда бы Джеймс и Джефри удрали с такой чудовищной железякой, к хвосту собственному привязанной? Так что взяли приятелей быстро.

А сейф — ну что сейф? Конечное дело, пустой оказался. Его-то не перевозили, как мы видели, по причинам чисто техническим, в силу необыкновенной его тяжести. А какие такие технические причины хозяевам его мешали до переезда сейф открыть да и повынимать все, что положено? Так что история эта — впрямую по нашей теме. Если не забыли еще, о чем мы тут в основном-то речь ведем.

А то вот еще почтенное разбойное дело — бронированые машины инкассаторские брать. Этим, как известно, и в кино самые серьезные преступники за честь почитают заниматься.

На таком— то деле свою добычу и взяли в 1993 году два неизвестных лихих грабителя. В Мемфисе, штат Теннесси, это произошло. Вылез инкассатор компании «Лумис» из своего автомобиля бронированого -с мешком огромным — а тут к нему прямо в дверях супермаркета, куда он и направлялся, двое вооруженных мужчин подскочили. Мешок, соответственно, под дулами пистолетов отняв и в неизвестном направлении исчезнув. Чтобы в укромном уже месте добычу пересчитать.

Но вряд ли таким уж долгим это их занятие было. Инкассатор ограбленный и впрямь перевозкой наличных денег занимался, но за ними-то он в супермаркет и шел. Неся в мешке своем внушительное количество бумажных пакетов — чтобы уже в них банкноты и складывать.

В отличие от этих двоих, Дэвид Позмен, инкассатора ограбивший в Провиденс, штат Род Айленд, деньги все-таки взял. Но лучше бы и не брал, честное слово, потому что боком ему оно вышло.

Он, этот Позмен, инкассатора подкараулил, когда тот мешки с деньгами в машину грузил — и тут-то коршуном на него и кинулся. Инкассатор, правда, засопротивлялся было, так что пришлось Позмену его рукояткой пистолета оглушить. После чего схватил он четыре мешка тяжеленных (как потом выяснилось, весили они вместе более полста кило), и кинулся бегом — относительно, конечно, кинулся, и относительным, опять же, бегом, все-таки полцентнера в руках — удирать.

Полиция его, от натуги раскрасневшегося, ясное дело, практически пешком догнала. Ну, а в полицейском участке уже выяснилось, что деньги Дэвид Позмен действительно взял. Но и не сказать, чтобы такие уж ротшильдовские. Потому что мешки эти злосчастные набиты были… одноцентовыми монетами. Чтобы магазинам сдачу давать как положено, до копеечки. И было этих монет в целом на астрономическую сумму в восемьсот долларов…

Иной же раз и так случается, что и настоящие, большие деньги в разбойной атаке берутся — ан все равно дело пшиком кончается. В Великобритании, когда самое большое в их истории ограбление наличности произошло, все двигалось как по писаному, по плану все ехало — но только поначалу.

Там банда из шести человек бронированный автомобиль захватила — и не впустую работали, знали, собаки, что в машине той содержится. А перевозили там и в самом деле огромную сумму в восемнадцать с лишним миллионов долларов (деньги, конечно, в фунтах были, как вы понимаете, стерлингов, но на кой нам тут ляд дополнительными арифметическими сложностями голову себе морочить). И вот банда машину эту драгоценную тормознула успешно и заставила водителя двигаться в укромное заранее запланированное место в лесочке.

Но открыть этот бронированый сейф на колесах было не так-то и просто. У самих инкассаторов ключей для этого дела не было, их задача была деньги перевезти без приключений, а не лазить в кузов да пересчитывать. Стали тогда вошедшие в историю бандиты резаком газовым бронированый кузов мучить.

И до того эта работа пошла нехорошо, что содержимое кузова запылало синим пламенем. Дым повалил — и все такое прочее. А дырку — чтобы влезть да вынуть — так ведь еще и не прорезали. И, поскольку ситуация совсем поганой становилась — тут ведь и машины полицейские по автоматическому сигналу в поиск ринулись, и вертолеты в воздух поднялись — пришлось ребятам-разбойникам делать ноги. (Тоже, впрочем, не очень и далеко ушли.)

А костер, ими устроенный, по словам прокурора Гая Бони, стал «самым дорогим костром в Британии». Два с половиной лимона дымом и улетели…

Конечно, несолоно хлебавши и прочий воровской народ — не одни, то есть, грабители — с дела возвращается. И хорошо ведь, если так. А то нередко нахлебываются — да не того, за чем шли.

Особенно часто истории такие с наркоманами происходят. У тех ведь уже только и стоят перед глазами порошки да таблетки разноцветные. Только б добраться. А уж анализ кто там делать будет — оно не так, так эдак зацепить должно.

Вот и в 1993 году забрался такой злоумышленный наркоман в дом Натана Радлича в Бойтон Бич, штат Флорида. Лазил этот вор по дому в поисках «колес», повыворотив все аптечки — пока не наткнулся на аккуратно перевязанную коробочку, в которой находился вполне привлекательный на профессиональный наркоманский взгляд серовато-белый порошок.

С каковой добычей грабитель и смылся, не взяв из дома ни единой прочей вещи. И тут, конечно, приятного аппетита и счастливо побалдеть. Интересно знать только, нюхать он этот порошок принялся, глотать или же в вену себе опухшую вкатывать. Первые два варианта как-то мне более живописными представляются, потому что в коробочке заветной хранился… прах усопшей сестры Натана Радлича, Гертруды. Который по внешнему виду вполне за какую-то дрянь возбуждающую — ее разновидностей-то нынче не счесть — мог и сойти. Так, во всяком случае, флоридской полиции история эта видится.

Не менее веселая история — с несколько иным поворотом — случилась в Австралии в 1996 году. Там грабители-наркоманы вломились в одну из мельбурнских клиник и, добравшись до шкафа с медикаментами, в мешок его свой и опустошили. После чего полиция не без удовольствия заявила прессе, что она в связи с ограблением ищет людей, измотанных физически или эмоционально, а также с некоторым непроходящим вздутием ниже пояса.

Как выяснилось, грабанули наркоманы отчаявшиеся не просто клинику, а учреждение, занимавшееся только и исключительно лечением половых расстройств — импотенции, то есть. И в шкафу медицинском, ими наизнанку вывернутом, хранился среди прочего сильнейший препарат, вызывающий стойкую эрекцию сроком не менее чем на пять-шесть суток.

Это, в общем, едва ли и не неделя получается. Веселенькая, небось, неделька-то была. Интересно оно, должно быть, все выглядело, когда уселись с кайфом, да добычу и заглотили. И впечатлениями стали делиться. «Ты, я торчу…» Вот-вот. Именно это слово. Тот самый вариант, когда в десятку.

Общую для всех этих случаев атмосферу очень хорошо английская идиома передает: They got shit. В дословном переводе — «дерьма они получили», шиш, то есть, с маслом, а вовсе не того, чего добивались. И, что интересно, во всем многообразии калейдоскопической нашей жизни идиома эта в одном случае получилась справедливой в самом что ни на есть буквальном смысле.

Когда холодным ноябрьским вечером грабитель напал на пожилую жительницу Лос-Анжелеса, шедшую с пластиковым пакетом в руках и маленьким пудельком на поводке, ограбление для него закончилось и быстро, и успешно. Старушку, миссис Холлис Шарп, с ног сбил, пакет вырвал движением тренированным — и был таков.

А бабулька ограбленная, еще на тротуаре сидя, смеялась — аж заходилась хохотом. До самого приезда полиции.

Она пуделька своего, Джонатана, каждый вечер выгуливала. И, будучи гражданкой высокосознательной, всегда с собой сумку пластиковую несла — чтобы, когда Джонатан нужду свою положенным образом справит, все это подобрать и не засорять улиц родного города.

И в этот вечер все по заведенному порядку прошло. Пуделек, все должные фонари и деревья обнюхав и лапу задрав, где особо понравилось, облегчился, наконец, и по-серьезному. Миссис Шарп как раз все это в пакет свой припасеный и сгребла, когда разбойник ночной на нее обрушился. Унося с собой пакет — с приветом от Джонатана.

И еще одну историю славную рассказать хочется — из того же все ряда. В Монтеррее, штат Теннесси, довольно-таки молодой грабитель по имени Джеки Линн Адамс вломился в одно частное домовладение. Причем не сразу вломился, а после тщательного и осторожного выбора объекта ограбления. К одному дому было подъехал вплотную — да что-то ему не занравилось, что-то у него подозрение вызвало. К другому потом — с тем же результатом, к третьему. Не знаю, какими уж там критериями отбора он руководствовался, но остановился в конце концов на четвертом.

Влезши уже в этот, четвертый — по воле случая принадлежавший шефу полиции города — стал Джеки в поисках потенциальной добычи осматриваться. Наличности или драгоценностей каких обнаружить не удалось. Телевизор напольный уволакивать было не с руки — больно громоздкая и тяжелая зараза. Видеомагнитофонов было два. Оба ему почему-то брать не захотелось — а, может, одна рука свободная все-таки была нужна. Ну и, взявши под мышку видик, был наш Джеки таков.

Тоже вот — выбор. Сперва из всех возможных домовладений приспичило ему в жилище главного городского полицейского вломиться. И с видиками опять же расклад — один из них был в рабочем состоянии, а второй за некоторое время до того сломался напрочь и стоял теперь больше для виду. Именно поломанный агрегат наш Джеки и попер.

Дома— то он, конечно, этот изъян довольно-таки быстро обнаружил -к своему неудовольствию. И, опять-таки без удовольствия особого, в ремонт отволок. Где определенную сумму за работу пришлось выложить.

А тем временем полиция, на ноги поднятая — все-таки самого босса грабанули, наглость-то какова — злоумышленника искала. Не без некоторой полезной информации на руках, поскольку соседи и самого Джеки, и автомобиль его рассмотреть успели хорошо, пока он от одного дома к другому тыркался.

И, конечное дело, изловили. А при обыске на квартире и видеомагнитофон уворованный нашли. Но уже в значительно лучшем — потому как рабочем — состоянии. Так что шеф полиции Монтеррея не только в накладе не остался, но очень даже наоборот. Чего о Джеки Адамсе, как вы понимаете, не сказать.

Элемент неприятной неожиданности — он в интересующей нас профессии фактор постоянный. Тут, конечно, поделать ничего нельзя, потому что и сама работа-то именно на неожиданности и внезапности строится и на них же стоит. Но согласитесь, что огорчительно это донельзя, когда неприятности доставляют не люди, по долгу службы на то призванные — как та же полиция, охрана там вооруженная и все такое прочее — а индивиды, от которых нормальный преступник гадостей и неприятностей вроде и не предполагает наглотаться. Когда в самом неожиданном, то есть, месте возникает вдруг большой и крайне обидный сюрприз.

Но и то сказать надо, что в таких для преступниках печальных ситуациях нередко их же собственный консерватизм и повинен. Ежели грабитель, скажем, женщину в свое уравнение со многими неизвестными в качестве фактора возможной опасности не включает, то это о его же, грабителя, отсталости в первую очередь и говорит. Потому как над планетой давно заря феминизма взошла — а, стало быть, эпоха мужающих женщин и женственных мужчин в самом уже зените. И если кто из преступного элемента в картину эту еще не врубился, то убеждаться в ошибке приходится иногда очень даже дорогой ценой.

Как оно и вышло с незадачливым банковским грабителем в Мадриде, столице испанской. Он, значит, в банк вошел, окинул ситуацию взглядом профессиональным, отметил, что в очереди кроме нескольких женщин никого и нет — и, фактом этим окрыленный, к делу сразу и приступил.

Перво— наперво схватил молодую девушку двадцати с небольшим годов, пистолет ей к виску приставил, а потом на себе рубаху расстегнул, демонстрируя динамитные шашки, которыми для такого дела обвязался. И, произведя должный эффект, потребовал у банковских служащих свалить всю имеющуюся наличность в мешок покрепче, грозясь в противном случае девушку на месте застрелить. А если кому и этого мало, так он и взорвать все к чертям собачьим всегда готов. И с собой даже вместе, потому что будучи испанцем и настоящим мужчиной, к смерти относится крайне презрительно.

Напрасно, однако, он с тем же презрением к присутствующему слабому полу отнесся. Тем более, что одна из его представительниц, Роза Чирухано, по совместительству оказалась мамой захваченной в заложники девицы. И не успел разбойный мачо свою напыщенную речь договорить, как тут же схлопотал от разгневанной Розы апперкот в челюсть и увидел, как грозный его пистолет дугу в воздухе описывает и на полу приземляется. После чего Роза к тому же полу его по всем правилам припечатала, а тут и прочий якобы слабый пол набежал. Скрутив негодяя и уже готовеньким сдав его полиции.

А когда полиция, приехав, установила с ходу, что и пистолет, и взрывчатка — липа липовая, игрушечный товар, Роза в сердцах ему еще одну плюху влепила, сказавши с гневом: «Ах ты идиот… Ты нас еще на игрушки взять хотел…» С чем нашего мачо и увезли туда, где у него об изменившейся роли женщины в обществе будет время подумать…

Еще один такой же мачо, Артуро Ортис, в Аризоне в 1993 году свой урок на ту же тему получил. Влез он в дом один на предмет поживиться, и в процессе этом обнаружил в спальне женщину — одинокую, беззащитную и, поскольку стояла глубокая ночь, спящую. И так он при ее виде распалился, что тут же попытался к ней под одеяло сунуться, забыв, что на любой работе — а тем более такой деликатной, как та, которой он занимался — это дело не приветствуется.

Он, кстати, и еще одну вещь во внимание отказался принять (а, может, как один мой знакомый говорил, «майонез в голову ударил»): женщина была весьма, как бы это сказать, видной. Крупной, то есть. Как оно потом выяснилось, в сто двадцать килограммов весом. При том, что злоумышленник наш весил шестьдесят — что, как вы понимаете, ровно в два раза меньше. Но и то представить можно: ночь, тестостерон в крови клокочет — и кто ж тут за весами бегать-то будет.

Ну, в общем, он под одеяло, она из-под оттуда же, и вместо того, чтобы он на нее навалился, как в планы бойкого Артуро наверняка и входило, беззащитная вроде бы дама навалилась на него сама всем своим немалым весом. А потом руку ему за спину завернула и уже другой, свободной, рукой спокойно стала телефон полиции набирать.

На все последующие расспросы о проявленном героизме пожав плечами и произнеся: «Я все-таки женщина крупная, а он… Сами же видите — шибздик».

Такое же пренебрежительное отношение, между прочим, у некоторых представителей преступного мира и к старости имеется. И тоже, как вы догадываетесь, напрасно, потому что иначе как боком им это не выходит.

В Сиднее, в Австралии, молодой грабитель затеял как-то банк грабить. И вроде рассчитал там что-то, принял то да се во внимание, выбрав день и час, когда в банке том одни старички на предмет получения пенсии в очереди стояли.

Ну, влетел в банк, «руки вверх», и так далее. Продемонстрировав просто-таки огорчительное незнание психологии на самом бытовом уровне. Потому что старичкам-то в их старости, пусть даже и прилично обеспеченной, чего не достает?

Именно. Именно вот этого самого — действия. Чтобы снова кровь по жилам, грудь колесом, чтобы снова орел, а не ворон какой-то древний. Так что им, старичкам, только шанс дай. Вот, грабитель-то, получается, и дал.

И трое очень даже пожилых посетителей с места в карьер на разбойника и кинулись. Обезоружив молниеносно и к полу прижав. Одному, как оказалось, было шестьдесят девять, другому семьдесят, а третий — который, кстати, первый, потому что первым же он в атаку и бросился, уже аж восемьдесят пять разменял. (И вот срок-то грабителю незадачливому, конечно, вкатили — да оно и за дело. Но я так думаю, три тех деда все-таки — хоть в глубине души — парню этому признательны и благодарны. Когда б им еще такая возможность предоставилась — чтобы кровь по жилам да грудь колесом…)

А то еще в Джексонвиле, штат Флорида — там и того серьезнее история произошла. Влетел там в один ресторан некий Дервон Маркиз Мур — с обрезом в руках. Официантку ближайшую схватил, орать принялся: отчиняйте, дескать, кассу, а то хуже будет.

Тут немедленно то самое «хуже» и началось. Один из посетителей, семидесятилетний Оскар Мур (грабителю никакой не родственник, а всего лишь однофамилец) тут же свой пистолет выхватил и с ходу злоумышленнику пулю в живот вкатил. (Его еще, злоумышленника, счастье, что пистолет малокалиберным был — а то ведь рана в живот, сами понимаете).

Тут нехороший Мур, хорошим Муром подстреленный, кинулся наутек. Но, когда он уже в дверях был, тут и еще один посетитель, Роберт Герри (восьмидесяти одного, между прочим, года!) свою уже пушку вынул. И прямо в тех же дверях грабителя злополучного в спину угостил. (Выжил, однако, бедолага-грабитель. Теперь на нарах размышляет, где же он в той истории промашку дал).

Так что, как видите, старички-то наши и впрямь орлы. Что в рукопашную, что в прицельной стрельбе — по движущейся зигзагами мишени.

Ну а поскольку, как уже было сказано, на дворе у нас полный расцвет феминизма, то и бабульки от ровесников своих в этом плане отставать нимало не собираются. Как некая шайка разбойная в городе Мозес Лейк, штат Вашингтон, на своей шкуре убедилась.

Грабители эти — в количестве четырех человек — дом для нападения выбрали не наугад, а зная, что проживают в нем две совсем уж немолодых особы, от которых сопротивления никакого ожидать не приходилось. Одна из них, Марти Киллинджер, вступила в седьмой свой десяток, а второй, Дороти Каннинхэм, так и вообще было аж семьдесят пять. Так что, судя по всему, предполагалось даже и не ограбление — а так, легкая прогулка.

Вломились, конечно, присутствием хозяек не смущаясь нимало. И, между прочим, зря. Потому что те, шум да грохот заслышав, тут же кинулись к своим арсеналам, немедленно затеяв такую пальбу из легкого и тяжелого оружия (от пистолета до охотничьего ружья), что разбойнички лихие с позором бежали — несмотря даже на то, что и сами были вооружены. (Во время постыдного их отступления полиция, звуками боя привлеченная, грабителей и повязала).

Так что не все у старушек бридж да чай с вареньем. По части курок спустить они дедулькам уступать никак не намерены. Как, кстати, и на предмет рукопашной схватки.

Когда в городе Белфонтейн, штат Монтана, злоумышленник Чарлз Холзер отправился на дело свое уголовное, решил он, что судьба ему прямо-таки подарок приготовила. Промышлял Холзер вооруженным разбоем и угоном машин — так что нетрудно понять, что предвкушал он самую легкую добычу, увидев, как на автостоянке старенькая леди к автомобилю своему направилась.

Холзер молниеносно к ней подскочил, выхватив нож и потребовав ключи от машины и, конечное дело, кошелек. На что бойкая семидесятисемилетняя старушка так же молниеносно врезала ему сухим, но твердым кулачком в нос. Отчего разбойник с ног и свалился, да так еще неудачно, что на собственный нож и напоролся. И вот пока он так-то на асфальте лежал да выл, бабулька его ногами по всему периметру тела пинала, как тот футбольный мяч. Сказав впоследствии прессе, что если бы не подоспевшая полиция, она бы из него всю душу выколотила.

Интервью— то она прессе дала, но на условиях абсолютной анонимности. И я уверен, что не в боязни тут дело, месть там и все такое -какая ж у такой героической старушки боязнь. А дело, думаю я, в том, чтобы такой известностью своей другого такого же не отпугнуть заранее. А ну как и даст судьба еще один шанс — душа-то приключений жаждет…

Но даже когда и возраст свое совсем уж берет, и силы уже не те — вовсе не значит это, что неувядающие наши бабульки в легкую и беззубую добычу автоматически превращаются. В 1995 году в городе Де Мойн, столице штата Айова, спала себе тихо в своем собственном доме вполне тихая старушка по имени Рут Брэдшоу. И вот спала она себе — но вдруг проснулась, услышав, как кто-то в этом ее доме вовсю шурудит.

Тут она встала решительно и напрямую на грабителя вышла. Нет, не для рукопашной, конечно — девяносто три года все-таки не шутка, не совсем для рукопашной возраст — но и не без цели определенной. Вышла она к домушнику, улыбаясь радушно и даже каким-то там его именем называя. Спрашивать стала, давно ли он ее внука видел и почему сам давненько уж в гости не заглядывал.

Ну, слово за слово, а тут дело и к рассвету. Грабитель доволен как слон — надо же, маразматичка старая, за внукова приятеля его приняла. И эвон как все славно и без скандалу происходит. Тем паче, что Рут тут же принялась с завтраком хлопотать, все опять что-то там о внуке своем приговаривая.

А после завтрака, обильного и сытного, пригласила «друга семьи» прилечь, отдохнуть малость с дороги. Что он с удовольствием и сделал, будучи в полной уверенности относительно безопасности собственной.

Ну, и сразу после того — звонок по 911 тихонечко, полиция, наручники, и известный финал. Не знаю, правда, спасибо ей тот грабитель за гренки успел сказать — или нет.

Когда спросили ее, как же с таким самообладанием она все это дело провернула, донельзя довольная Рут объяснила, что по молодости активно промышляла контрабандой спиртного — во времена еще сухого закона. Уж там и не такие аллигаторы ей попадались. А этот-то что — не грабитель, а так, теленок…

Всякие, выходит, случаются старушки. Бывает, конечно, что и не драчливые, к стрельбе наклонности не имеющие и даже хитроумных планов никаких не вынашивающие. Что не значит, что на таких сезон триста шестьдесят пять дней в году открыт.

О чем, видимо, Вилли Кинг, грабитель уличный, нимало не задумывался, когда грабанул старенькую — девяносто четыре года! — женщину прямо на ступеньках ее же дома. Полиция-то его быстро сцапала, считай что и сразу же, но не в полиции была для бедняги Вилли проблема.

А в том она была, что старушка — божий одуванчик — оказалось мамочкой самого Винсента Джайганте, крестного отца мафиозного клана Дженовезе. И «Нью-Йорк Пост», историю эту сообщивший, констатировал не без задумчивости, что на тот момент — июль 1996 года — лихой Вилли в своей тюряге был, как ни странно, еще жив… (С тем это газета подтекстом дала, что вряд ли такая ситуация долго продолжаться будет).

Как видим, и такие случаются неудачи. Так что черт его и знает, что оно лучше — в дом к начальнику полиции вломиться в целях грабительских или из крестных отцов кому на мозоль наступить. Первое, думаю, для здоровья менее вредно все-таки.

Нельзя, нипочем нельзя в такую-то темную воду соваться, нимало о броде не разузнав. В таких случаях говорят обычно, что провинившийся «домашнюю работу не проделал», в том смысле, что ничем особым остатки своего серого вещества не загружал — до того как.

В 1996 году домушник по имени Майкл Маклин полтора десятка ограблений совершил в шикарном просто-таки районе Нью-Йорка. Грабанув среди прочего и несколько жилищ самых серьезных людей с итальянскими фамилиями. И до того он жителей этих эксклюзивных (специально я словцо-то это вставил, очень на него сейчас в России спрос почему-то большой) кварталов допек, что одна из обиженных, дочь самого Пола Кастеллиано, крестного папаши клана Гамбино, у себя в доме с соседями провела собрание, чтобы им вахту добровольной дружины организовать. А потом и того проще те жильцы поступили, привычно заказав соответствующим профессионалам контракт на жизнь неуемного вора.

Так что полиция, Майкла арестовав, может статься, его и спасла, поскольку информаторы мафиозные уже повызнали, кто он таков и где обретается. Спасла полиция. Иной вопрос — надолго ли.

Да… На импровизации — это разве что на сцене иногда выехать можно. В смысле, не умеешь играть по нотам — играй по блюзу. А в реальной жизни — особливо жизни преступной — от этого одни только неприятности возникнуть могут. Хотя ведь тоже всего рассчитать и предугадать невозможно.

В начале 1997 года в Польше, от самой Варшавы неподалеку, тормознули грабители с большой дороги (никакой это тут не эпитет, а такая их специальность и была) автомобиль легковой. Чтобы, значит, людей, в нем едущих, на предмет денег и прочих ценностей немного подразгрузить.

Проблема, однако, в том оказалась, что грабить они собрались не просто каких-то там путешественников, а тренеров белорусской да российской сборных по биатлону. Что само по себе еще никак и не страшно, потому что все-таки ж не по боксу или, не дай Бог, карате.

Но за тренерской машиной на некотором расстоянии следовал и автобус со всеми спортсменами и — что самое главное — с инвентарем. В который в данном виде спорта, как вы понимаете, и винтовки включены.

Тут, конечно, когда ребята в автобусе из чехлов принялись свои рабочие инструменты вынимать, оставили бандиты быстренько занятие в данной ситуации бесперспективное — и смылись, не солоно хлебавши. Но смылись все-таки.

Чего двум ворам в Америке — двумя всего неделями позже — сделать не удалось. Намылились они в Линкольне, штат Небраска, магазин спортивной обуви пощипать — да как-то пошло все наперекосяк, засекли их, неудачников. Ну, и двинули они, понятное дело, в бега.

Не зная и не ведая, что в не самой удачной ситуации им бежать придется. Потому что персонал магазина воров тем же бегом и преследовал, жаждая спертые кроссовки на место возвернуть. И впереди — с большим отрывом от прочих — неслись элегантно и профессионально двое: кассир Дэйв Олсон, капитан университета Небраски по легкой атлетике, и менеджер того же магазина Роб Финеган, член сборной Штатов по марафону. Хотя последний, конечно, во всей красе так и не развернулся. Уж очень не по-марафонски коротким этот забег получился.

Но мы, кажется, несколько в сторону от интересовавшего нас предмета свернули. До того ведь о том мы речь вели, как неожиданно и даже небезопасно ведут себя те, кто по всем расчетам никаких хлопот преступному элементу доставлять не должен.

И вот о слабом поле мы тут уже потолковали (я женщин имел в виду, традиционный смысл в понятие вкладывая — хотя, конечно, разночтения могут быть, в какое время-то живем), а равно поговорили и про бойких бабушек с дедушками. Но ведь, надо сказать, и детишки бедолагам-грабителям легкой жизни тоже не предлагают.

Тот же, кстати, знаменитый голливудский блокбастер (еще одно словцо из языка новорусского — потому и леплю без удовольствия, но и без перевода), «Один дома», в отличие от прочей ихней продукции — не такая уж, если разобраться, и фантастика. Такие вот ребятки малые, от которых бандюги воем воют, в жизни тоже встречаются запросто.

В 1996 году в городе Дерби, штат Пенсильвания, грабитель как-то в дом пробрался — зная, что взрослое население дома по каким-то уж там причинам в отсутствии было. Дома оставался один лишь мальчонка одиннадцатилетний, Джой Стрэно. А с ним, как себе вор наш незадачливый полагал, хлопот особых быть не должно.

Ну вот, залез он, значится, в дом — да и начал по шкафам да по ящикам всяким шурудить. В поисках денег, бижутерии и прочих симпатичных вещей.

Тут все это дело Джой услышал, на кухню за ножом сбегал быстренько — и на бандита лицом к лицу вылетел. А увидев в руках у негодяя награбленное, закричал голосом самым грозным: «Положи на место сейчас же! Это все мамино!» Грабитель задумался и пообещал все вещи на место положить — с договором, чтобы мальчик и от тесака своего избавился.

Джой нож бросил — но грабитель надул. Со всеми вещичками тут же и ринулся к выходу. Дальнейшее, как показал мальчонка в суде, происходило так:

«Когда он попытался лезть через забор, я его за ногу схватил, а он вниз и упал. Потом опять на забор полез, а я его опять за ногу. Он тогда все вещи бросил, через забор все-таки перелез и начал удирать. Я тоже перелез, вещи отдал покараулить моему другу Энтони, а сам за ним погнался».

Вскоре к погоне подключилась и полиция, которая вместе с героическим Джоем грабителя, Кейта Джонса, и арестовала соответствующим образом. А Джой у приятеля вещички отбитые взял, да и пошел себе домой досыпать — потому как назавтра в школу.

Так что буквально и тотально — нет и, похоже, не может быть людей, от которых вору или грабителю неприятности бы не выпадали. Какими бы безобидными люди такие на первый взгляд не казались. Такая уж, видать, воровская планида — не знать, откуда заключительный удар грома грянет.

Женщины, дети, старички и старушки… Но ведь еще же и инвалиды. Казалось бы, какого такого подвоха можно ожидать от слепого с рождения человека? Что он за тобой, с палочкой своей гоняться будет? А хоть и догонит — что он тебе такого нехорошего сделать в состоянии?

Так, должно быть, и рассуждал грабитель, идучи на дело в городе Филадельфии, где выбрал он себе объектом именно дом со слепым хозяином. Вошел, как к себе — спокойно, без невроза. Ну, слышит — так пусть, дескать, и слушает на здоровье.

Хозяин дома, Куртни Бесвик, на шум действительно вышел. И даже попробовал к совести негодяя-грабителя взывать. Но это, конечно, в пользу бедных оказалось, потому что не за ради же уроков нравственности он к Бесвику в жилище пожаловал.

Тогда— то Бесвик и рванул на звук. Схватив наглеца за рубаху, швырнув через бедро и приземлив головой в пол -со сломанной уже напрочь шеей. Поскольку насчет слепоты грабитель, конечно, был прав — но вот тот факт, что Куртни Бесвик еще и довольно известный мастер восточных боевых искусств, учесть все-таки стоило.

Тут уже, как вы понимаете, речь не только и даже не столько о неблагодарности интересующего нас занятия, сколько об этого занятия опасности. Степень травматизма — нередко с исходом самым печальным — среди воров да бандитов очень даже высокой оказывается. При практически полном отсутствии какой бы то ни было социальной защиты. Да и какая уж тут защита, когда даже и профсоюза-то нет (профсоюзы на Западе — это уже по части гораздо более высокоорганизованной преступности). А обычному неохваченному уголовнику — ни тебе охраны труда, ни занятий по технике безопасности. И это, конечно, факт плачевный, потому что такие занятия — хотя бы на предмет обращения с рабочим инструментом — очень даже не повредили бы. Уж больно много ихнего народу страдает в результате такой ситуации.

Как оно случилось в Торонто с известным бандитом с не таким уж в тех краях экзотическим именем — даром что город вроде пока еще канадский — Чанг Тонг Во. Крут он был до невероятия, и чуть что — немедленно свою пушку из-за пояса выхватывал. Чтобы, кого надо на место поставив и порядок наведя, тут же резким профессиональным движением «магнум» свой опять за пояс штанов сунуть. И, вроде, получалось это у него всегда красиво да эффектно — как в тех фильмах, что Гонконг сотнями штампует.

Пока один раз гордый Чанг себе его в штаны не сунул чуточку энергичнее, чем обычно. Отчего пистолет этот чудовищный и выстрелил — отстрелив нашему крутому гангстеру… Ну, в общем, сами понимаете, что отстрелить-то в такой ситуации можно. Так-таки напрочь и отстрелил.

После чего получил Чанг Тонг Во в народе кличку «Ноу Уонг Во» («ноу уонг» означает на слэнге «без вот этого самого», а уже последнее слово, как оно и положено, фамилия).

Ну, а в 1995 году его такой же, видимо, крутой — только покруче чуточку — и укокошил из такой же примерно пушки. Могло, конечно, и так быть, что в их дуэли Во, горьким опытом наученный, аккуратно и неспешно «магнум» свой стал вынимать — что его еще не обжегшемуся сопернику и дало необходимую фору.

Или такой вот печальный случай с Джоном Энтони Гибсом. Влетел он как-то раз в ресторанчик в Ньюпорте, штат Род Айленд (очаровательный, между прочим, городок — из одних ресторанчиков, по-моему, и состоящий). Причем с самого начала как-то нервно себя повел, что потом все свидетели дружно и показали. Ну, влетел, пистолетом во все стороны машет — всем, дескать, сидеть по местам, а кассир чтоб деньги выгребал немедленно.

Кассир этот ему, Джону, всю наличность собрал — четыреста долларов — и даже сложил. В пакет бумажный. Хотя Джон его и торопил, и на публику орал, и вел себя, как мы уже сказали, чрезвычайно нервно.

А потом принялся грабитель пакет этот с деньгами пристраивать. Совать его начал в нагрудный карман рубахи трясущейся от возбуждения рукой. Причем — вот она вам, техника-то безопасности — той самой, которой пистолет и держал. Стволом вверх (я ведь, кстати, никогда не утверждал, что преступный элемент — он на нашей планете как бы самый и сообразительный).

Ну и бабахнул пистолет. Уложив бедолагу Джона на месте и навечно — пуля прямо в голову и вошла.

Или вот вам еще история. Отправились в 1996 году три героя — Весли Стени, Джинис Кэти и еще третий, чье имя газеты почему-то не сообщили — на лихое разбойное мероприятие. Двинули они в Майами, штат Флорида, на ограбление магазина — обычное в тех краях дело. Кассиру, как всегда, «руки вверх», всех прочих на пол уложили — ну, в общем, все, как Голливуд и рекомендует.

После чего Джинис Кэти за стойку к кассе и потянулся, чтобы денежки собрать, да в таком физическом усилии случайно курок и нажал. И я уж не знаю, каким таким захватом специфическим он свой пистолет в руке держал, но непреднамеренным этим выстрелом влепил он пулю в своего же товарища по оружию, Весли Стени.

Но и это еще не конец, потому что Стени, так обидно и незаслуженно подстреленный, рухнул на третьего их партнера, который от неожиданности курок на своей машине спустил — и на сей раз пуля уже Джиниса Кэти, всю стрельбу и затеявшего, настигла.

Повязали, конечно, всех троих в такой ситуации. Один из продавцов потом сказал полиции: «Я сразу понял, что как-то у них не так получилось. Все прочие живы-здоровы, а грабители почему-то в крови…» А что ж тут гадать — почему. Вопиющее, как мы уже и отмечали, пренебрежение техникой безопасности.

Хотя, конечно, техника безопасности — уроки там всякие да инструкции — всему на свете тоже не панацея. Что нам хотя бы случай Пола Стиллера и его супружницы Бонни может продемонстрировать отчетливо.

Их, Стиллеров, к таким уж рецидивистам, может, и не отнести. Но и к гражданам нормальным и законопослушным — тоже сложно. Горячая была парочка, веселая, крутая и в действиях своих весьма непредсказуемая — несмотря даже и на свой крепко за сорок возраст.

Нахлебались они как-то ввечеру пива — а напиток, если кто не знает, чрезвычайно дурной в больших объемах, что особенно для американской публики справедливо — да и прыгнули в машину. Поколбаситься немного по округе, дурь стравить. Ну, колесили они по городку своему, Эндоверу, что в штате Нью Джерси, аж до двух часов ночи. Песни орали, клаксон давили — развлекались, в общем. Пока не вспомнил муженек, что в машине у него динамит имеется.

Решили, конечно, бабахнуть. А хрен ли весь городок этот спит, когда нам двоим так весело? Зажигай, родная, а я щас эту шашку в окно-то и метну.

И метнул. В окно. Закрытое.

Тут, конечно, мы все детали этой истории потому знаем, что динамиту не шашка целая была, а чуть более четвертинки ее. Отчего покалеченные, но живые герои смогли все события бурной той ночи в цветах и красках восстановить. Но я все это о том, что инструкции да лекции по технике безопасности не в любой ситуации помочь могут. Да и как оно в такой инструкции должно бы выглядеть? «Вышвыривание динамита из автомобиля на улицу следует производить только убедившись, что окно, предназначенное для данной операции, открыто на ширину, позволяющую намеченное вышвыривание произвести» — так, что ли? Что ж, может, конечно, и такой вариант быть. Только не очень я уверен, что сработал бы он — в такой прямо-таки клинической ситуации.

Конечно, с огнестрельными да взрывоопасными предметами осторожность бы нужна. Но это ведь все по здравом, так сказать, размышлении. Которому откуда же и взяться, если знаменитая стратагема поллитровки единственной мыслью в остатках мозга колотится: хрен ли ж там думать, ПРЫГАТЬ надо!

Вот, допустим, автомат для продажи сигарет взять. (Не такой уж в странах развитого капитализма дешевый товар — при странной тамошней всеобщей ненависти к курильщику и не менее странном всеобщем сочувствии к, скажем, СПИДоносцу какому.) Можно, конечно, планы всякие строить, отмычки всякие хитроумные изобретать, жетоны — чтобы вместо монет — выпиливать. Но пропадает, как вы понимаете, главное. Начисто гибнет элемент спонтанности и импровизации — а вместе с ним и стратагема упомянутая.

Посему один семнадцатилетний злоумышленник в Германии особыми планами насчет этого автомата сигаретного себя не мучил. Проще всего ему показалось автомат этот распахнуть напрочь. Как? Да взорвать к едрене фене изнутри, и точка. С чем наш грабитель, маминым лаком для волос запасшись, весь аэрозолевый баллончик в щель для монет опустошил. После чего к той же самой щели зажигалочку и поднес.

Ну, дальше оно понятно. Больница, травматология, ожоговое отделение, пересадка кожи и все такое прочее. Но ведь и то сказать надо, что так-таки к той самой едрене фене автомат он и раскрыл. Разворотил напрочь — с самым несомненным успехом.

Вот она вам опять же — техника-то безопасности. Нарушение которой что литейщику, что взломщику обходится порой очень даже недешево.

Причем ведь речь не только о том, что стреляет да взрывается. Иногда и самый, казалось бы, безобидный рабочий инструмент причиной очень печальных случаев стать может. Как вот оно с Сантьяго Альварадо в 1997 году случилось. Отправился он — в городе Ломпок в Калифорнии — магазин велосипедный ночью пощипать, увести, значит, машину-другую. Ну, все, вроде, делал как положено. Пробираться стал через чердак, фонарик, как опять-таки в голливудской продукции любой профессиональный вор делает, в зубах зажав и руки высвободив для более производительной работы.

Ну и пока он там люк или другую какую дырку искал, чтобы в само помещение с велосипедами выбраться, жидкое пластиково-фанерное перекрытие потолка, по которому он со стороны чердака передвигался, треснуло и по трещине этой разошлось. Отчего Сантьяго Альварадо и рухнул — прямо лицом вниз. А фонарик, в зубах зажатый, так ему в череп — до самого основания — и вошел. Был вор — нет вора.

А то вот вам еще случай на предмет нарушений техники безопасности. В сентябре 1996 года двинул некий взломщик на дело большое и почетное: сейф брать. Забрался он, значит, в офис компании «Саммис» в Хантингтоне, штат Нью-Йорк, и до сейфа вожделенного добрался самым успешным образом. И так он заранее порешил, что — дабы горячку не пороть и со всякими там резаками газовыми ночью не вожжаться — лучше всего ему будет сейф этот в укромное место уволочь, а уже там и потрошить в свое удовольствие.

Сказано — сделано. Сейф-то, конечно, был не из совсем невесомых — более двух с половиной центнеров, но человеку решительному и физически крепкому мог вполне показаться и по зубам. В общем, двигал его грабитель — то волоком, то качками — до поры успешно. До самой лестницы — поскольку дело, увы, не на первом этаже происходило.

На лестнице-то все и произошло. Сейф-то он по всем правилам так себе и двигал осторожненько, чтобы, значит, со ступенечки на ступенечку. Но сам при такой операции чуть пониже стал — я уж не знаю, подстраховать, что ли, эту мебель на случай падения, или как. Хотя ведь, ежели разобраться, не рояль какой или сервант, поцарапать было бы не так уж и страшно.

Ну дальше-то — что ж расписывать. Кто из нас надписей этих грозных не видел: «Не стой под грузом и стрелой» — и прочее в том же духе. В общем, сейф треклятый вниз, конечно, поехал, грабителя с ног сбив и его же всем своим железным весом к ступенькам и припечатав — насмерть.

И последняя черточка в истории — самая, на мой взгляд обидная. Сейф-то, как оказалось, пустым был. Начисто.

Все— таки вот эти вот все железки -а сейфы, мечта грабителя, в особенности — немалую лепту вносят в и без того драматическую ситуацию с воровским производственным травматизмом. И если даже до смерти не зашибают, так от того результаты все равно к особо радужным не отнести.

В городе Вуд Ривер, штат Иллинойс, отправился в сентябре 1997 года заезжий (из Огайо) грабитель Кэри Райдер на самое почетное грабительское дело. Которое, как мы уже установили, есть сейф. Я уж не знаю, почему он решил, что в ресторане «Чико Лаундж» сейф плотнее других прочих набит. Но это для нашей истории несущественно.

Вожжался он там, в общем, с этой дурой железной — а ведь и то сказать, дура-то без малого четыреста кило — пока его каким-то уж там образом не свалил. И прямо себе же, болезному, на руку. Ну, взвыл, конечно, руку кое-как из-под чудовища выдернул — и тут уже было не до грабежей, потому что боль дикая, и без врача обойтись уже никак и не могло.

И вот работал-то этот Райдер по науке, все как положено, перчатки на руках, чтобы без всяких там отпечатков пальцев и прочее. Но, когда сейф ему на руку рухнул, перчатку под этим злополучным гробом с деньгами оставить все-таки пришлось. А в той перчатке — полпальца.

В такой ситуации, конечно, полиция дело раскрывать могла, не потея нимало. Палец есть, отпечаток взял — да и сверяй. Тем более, что с Кэри Райдера для дела его личного эти отпечатки в прошлом не раз и не два брали. Но полиция и того проще поступила, решив проверить больницы близлежащие. В одной из которых и взяли нашего от боли поскуливающего голубка — тепленьким.

Врачи, конечно, посетовали, что полиция так долго до них добиралась. Всего-то пара часов, может, прошла — но и того хватило, чтобы все надежды палец на место пришить улетучились. И, что интересно — средний был палец-то. Вот, знающие люди уже улыбнулись, а для прочих поясню: именно этот палец в разных конфликтных ситуациях оппоненту выставляют с прозрачным намеком типа «а сунь ты себе вот это вот сам знаешь куда». И я не знаю, кому в данном случае бедолага Райдер этот миддл-фингер (пардон за англицизм) вывалил, но получается, что все-таки и не полиции.

Так что, как видим, иной раз из-за железок всяких и прочего, полиции в полное распоряжение не просто отпечатки достаются, а и сама часть тела, данные отпечатки производящая. Палец, то есть. С довольно-таки определенной регулярностью в разных местах веселой нашей планеты истории такие происходят.

В ноябре 1996 года некий Виктор Арреола пробовал в Чула Виста, в Калифорнии, машину угнать. Такой у него был профессиональный профиль. И уж я не знаю, как он все это проделывал — но насчет высокого его профессионализма сомнения у меня все-таки возникают. Потому что в ходе преступной своей операции он, дверцу захлопывая, палец себе начисто и отрубил.

Ну, кинулся, конечно, в больницу близлежащую. Куда довольно-таки быстро полиция (палец обнаружив и пару лечебниц обзвонив) вместе с пальцем и явилась. И тут, кстати, у Арреолы — в отличие от товарища по несчастью из вышеизложенной истории — шанс восстановить конечность в первозданном виде все-таки был.

В общем, полицейские палец ему предъявили и говорят: твой? Он, в расчете на то, что его тут же на операционный стол на предмет пришивания покатят, говорит: мой. Оно, кстати, так с пришиванием и вышло бы, но для протоколу полицейские до того обязаны были его с правами всяческими ознакомить, объявив, что теперь они его и арестовывают. (Палец-то все-таки не где-нибудь, а на месте преступления был обнаружен.) А уже после формальной такой процедуры и поперли бы его в операционную.

Но тут Арреола бедный, все варианты в воспаленном уме перебрав и никаких благоприятных для себя не вычислив, говорит: а ну, покажите-ка еще раз. Может, еще и не мой. Ну, показали ему еще раз. Да, говорит, так и выходит. Сперва-то привиделось, что вроде мой, а теперь точно вижу — чужой какой-то и совсем незнакомый мне палец.

Тут уже и полиция завозмущалась. Как же, дескать, не твой? Вот он палец, свежий еще, а вон у тебя на руке такое же свежее пальца отсутствие. А он на своем стоит: чужого мне, дескать, не надо.

Ну, препирались они так едва ли и не битый час. С трудом объяснив пострадавшему на работе грабителю, что все равно ведь они по отпечатку установят, чей это палец — в конце-то концов. Дошло. Чего ж крутить-то. Тогда он и говорит жалобно: нельзя ли, дескать, до аресту-то палец как-нибудь на место и приштопать? Полицейские аж взвыли. А мы-то что, говорят, сделать собирались? И врачам: шейте ему, негодяю, палец этот злосчастный на место.

На что врачи грустно головами покачали и сказали, что ушел паровоз. Сроки все для такого дела вышли, пока Арреола от своего же родного пальца открещивался. Так теперь при девяти оставшихся в тюрьме и сидит…

Тот год, 1996-й, на пальцы почему-то особо урожайный был для полиции. В Майами, штат Флорида, грабителю одному в перестрелке в перестрелке данную часть тела отстрелили. По которой, с картотекой сверившись, преступника и взяли. А чуть позже в спокойной Голландии домушнику одному собачка, дом охранявшая, палец так-таки и отгрызла. Предъявив впоследствии не без законной гордости хозяевам своим. А уже те в свою очередь — полиции. С результатом, аналогичным тому, что выше.

Нет, не счесть в воровской работе опасностей. Потому что с одной стороны, конечно, всего не предусмотришь. А с другой — аппарат, для прогнозирования да планирования необходимый, видимо, в должном развитии тоже не находится. В конце концов, отчего-то же герои наши именно в воры подались, а не, скажем, в академики…

А заниженная эта способность к просчитыванию собственных действий на хотя бы шаг вперед — она ведь не просто показатель ментального неблагополучия. От этого и общее состояние организма крепко пострадать может. Подходя порой к такой опасной черте, где только и остается надежда на полицейскую оперативность.

В Сеуле, столице Южной Кореи, залез как-то вор в солидный мясной магазин. Ну, проник-то этот Пак Сан-Ен в помещение, вроде, вполне и профессионально — и кассу так же элегантно вскрыл. Уже всем понятно, что не мальчик на дело вышел.

Вытащил он, значит, из кассы все наличные деньги — что-то около двадцати пяти тысяч вонов (звучит, согласитесь, грозно, но на деле оно где-то под триста зеленых всего выходит). И тут бы, конечно, пора бы и домой — но захотелось Паку еще с собой и свининки прихватить. Все-таки мясная же лавка.

Побрел за своим окороком в холодильное помещение, дверь за собой закрыл — и выбрал, конечно, кусище поаппетитнее. Двинул было назад — ан тут и засада. Подлецы-хозяева — неизвестно, из каких уж там соображений — холодильник свой злокозненный такой дверью оборудовали, что только снаружи и открывалась. Так и припух Пак со своим окороком в руках да с еще десятками таких же на крючьях — при не самой комфортной температуре в минус пятнадцать Цельсия.

Ломился он в эту проклятую дверь, колотился, орать пробовал. Окорок, понятное дело, бросил — тут уж не до свиных отбивных, поскольку на повестке дня стояла гибель от мороза, что в условиях жаркого Сеула довольно-таки обидно.

Повезло, однако, плотоядному ворюге в том, что сознательный гражданин в Корее — не такая редкость, как оно, допустим, в других краях бывает. Услышал один такой сознательный прохожий стук да шум в ночном магазине, да и не пожалел времени и монетки кровной, чтобы в полицию позвонить. А уж полиция, приехав, полуживого — семь часов в холодильничке! — грабителя и спасла, препроводив в значительно более теплое, однако же и не совсем чтобы санаторное, помещение.

А то еще бывает: лезет грабитель в какое-нибудь заранее намеченное помещение — через дымоход или там, скажем, вентиляцию — а того нет, чтобы предварительно себя да дырку промерить на предмет геометрического соответствия. После чего опять-таки приходится стражам порядка сперва недоумка спасать, а уж потом арестовывать.

В Сан— Антонио, штат Техас, полез некий Феликс Ривера гастроном грабануть. Полез через крышу, чтобы никаких окон с решетками не ломать и с сигнализацией не возюкаться. Ну, с крыши он эдак элегантно в вентиляционную шахту скользнул -и не менее элегантно в ней же и застрял.

Поторчал часок-другой, подергался — мимо. Ни взад, ни вперед. Стал, конечно, орать. Полиция, надо сказать, приехала быстро — но все равно ж ей пришлось еще и пожарников дожидаться, чтобы те Риверу, как пробку из бутылки, с хлопающим звуком извлекли.

Тут, кстати, и момент еще более интересный был. Оказывается, лез туда наш грабитель не за кассой или там сейфом каким. Так высоко он, как выяснилось, и не летал. А приспичило ему пивка на халяву потребить — вот какая цель всей затеянной спелеологической экспедиции была. Я бы в таком разе на месте его адвоката Риверу без малейших проблем на суде вытащил бы. По причине полной его умственной несостоятельности. Ведь ежели еще при спуске в вентиляцию чуял Ривера, что очень туго дело идет — как же он назад-то двигаться предполагал, пива своего натрескавшись?

Тайна, покрытая мраком. Но, как я и говорил — не академики. Это и невооруженным глазом видно.

Случаи эти злополучные — с вентиляцией да дымоходами — десятками ЕЖЕГОДНО в одних только Соединенных Штатах исчисляются. И каждый раз по той же схеме. Полиция — пожарники — и снова полиция, но уже надолго.

Причем здесь-то разговор о стартовой фазе мероприятия. Уж хоть наличной-то пол-извилиной, но надо бы шевельнуть. Иной, конечно, вопрос, когда речь о финальном моменте операции — и особенно когда та же полиция на пятки наступает. Тут, понятно, думать некогда — даже если бы и было чем. Что ситуации, и без того травматизмом чреватые, только усугубляет.

Джеймс Харрис в 1992 году поживился как-то в магазине одном, в городе Колумбия, штат Монтана. И по мелочи-то он поживился, да охрана засекла — ну и кинулся Харрис в бега. А пространство открытое, толком некуда и нырнуть.

Однако нашел все-таки. Быстренько в трубу, что вдоль сточной канавы была проложена, шмыгнул — и затих. А сверху уже не только охрана, но и полиция носится, шумит. И тут же — вот еще Божья-то кара — гром громыхнул, и гроза началась. Да такая, что, как говорят, «разверзлись все хляби небесные».

Так вот, хляби-то разверзлись, и сточная эта канава — а с ней и, понятное дело, труба — водой буквально в считанные секунды наполнились. А выскочить бедный наш воришка то ли уже не успел, то ли и побоялся. Так ни за понюх табаку и утонул. Погиб, в общем. И написал бы тут — «глупо», но, с другой стороны, тогда что ж, все то, что выше изложено — очень как бы умно происходило? Э-э-эх…

Тоже вот погоня — всегда самый опасный для вора да грабителя момент. Не в том смысле, что поймают — это элемент в игре постоянный — а в том, что трудно в условиях стресса здравые решения принимать (особенно если с этим и в более спокойных обстоятельствах проблемы). Одно понятно — смываться надо да прятаться. Но куда — и где?

Вот как, например, в условиях такого стресса Нэтрон Фаббл задачу решить пробовал. Начал он было по всем правилам — с оружием в руках — магазинчик в Майами грабить, а подлец-хозяин возьми да и врежь ему по носу палкой салями (очень, между прочим, твердокопченая колбаса).

Тут бедный грабитель все, что у него в руках было, выронил, руками теми же за нос, и наутек. А злобный колбасник с той же твердокопченой дубиной упорно за ним по пятам гнался.

Благо, автостоянка под боком была. Дернул Нэтрон один багажник, другой, третий — удалось наконец. Открыл — да и нырнул внутрь, крышку за собой захлопнув. Спрятался, в общем. А через пару минут его в том багажнике катать принялись.

И катали — ПЯТЬ дней без перекуров. Потому что так уж повезло Нэтрону, что укрылся он в багажнике ПОЛИЦЕЙСКОЙ машины. Без всяких, правда, опознавательных тебе знаков, потому как пользовали ее для слежки за какими-то очень уж опасными мафиози. И вот экипажи, конечное дело, менялись — а сама машина пахала круглосуточно. Пять, как я уже сказал, дней.

Пока наконец не услышали тайные агенты совсем уж слабые стоны, из багажника доносящиеся. И выволокли бедного Нэтрона — на грани фатального уже обезвоживания — на свет Божий. Напоили да подлечили немножко — и в каталажку.

А все ведь потому, что погоня. Нервозность. Стресс.

В Торонто в 1994 году — так и еще драматичней история случилась. Залезли два гаврика в совершенно чужой дом на предмет пощипать, а тут кто-то из соседей напротив какое-то странное движение да еще и луч фонаря в темном доме приметил. Ну и, конечно, набрал тут же девятку с двумя последующими единицами.

Грабители эти, когда за несколько кварталов полицейские сирены заслышали (тоже, кстати, мода малопонятная — на взятие преступников со всеми аудиовизуальными эффектами подкрадываться), начали, естественно, удирать. Один с порога прыгнул, да в ситуации стрессовой нерасчетливо как-то это сделал, поскольку на товарища налетел и ногу себе начисто вывихнул.

С товарищем оно и того печальнее получилось, поскольку первый-то, на него свалившись, с ног его сбил — отчего и возник целый букет серьезных телесных повреждений: пробитый в результате падения череп, сломанная ключица, а также несколько переломанных ребер, одно из которых в довершение всего еще и легкое ему проткнуло.

Погоня. Нервозность. Стресс.

Или вот в Сан-Антонио, в Калифорнии, удирал грабитель один, Рэй Дуглас Томас, от полиции. Он-то уж за рулем машины своей сидел, то есть, погоня была как бы и классической. Но явно стражи порядка его настигали, а это в планы Рэя не входило никак.

И в такой стрессовой ситуации принял он довольно-таки смелое решение — из машины на ходу выскочить. Чтобы она, машина, какое-то время уже без него движение продолжала, полиция чтобы за ней, а он, Рэй, чтобы, из кювета на все это глядючи, весело посмеивался.

Такой, стало быть, родился неожиданный план. Смелый. Но не сказать, чтобы печатью гениальности отмеченный.

Сиганул, конечно, как и задумал. Зацепившись при этом рукавом за распахнутую дверцу. После чего его за собственным автомобилем и поволокло. Через двадцать метров, правда, повезло — отцепился. Тут же, однако, и не повезло — поскольку собственного автомобиля заднее колесо его и переехало. Ну, а уж подоспевшей полиции только и осталось, что скорую вызвать да первую помощь оказать.

И, думаю, интересно будет знать читателю, что же за куш такой невиданный этот Рэй Дуглас Томас взял, что аж на такие каскадерские трюки решился. Тут мы опять в несомненную тайну воровской души упираемся, потому что грабанул лихой и бесстрашный Рэй аж тринадцать мешков… подкормки для комнатных растений в соответствующем магазине. Каждый из которых, я думаю, не менее чем по два, а то и по три доллара в таковском магазине продается.

Но одна история с погоней — так прямо как из фильма ужасов какого, ей-Богу. Сколько не перечитываю — мороз по коже. Читатели, которые из женского пола, может, и усмехнутся снисходительно — но уверен, любого из нашего брата, мужчин, рассказ этот крепко за душу возьмет.

В сентябре 1995 года в уже упоминавшемся нами Ньюпорте, штат Род Айленд, удирал застуканный за благородным домушным занятием Джейми Джонсон от полиции. И, будучи совсем еще молодым и здоровым человеком — двадцать четыре года всего — удирал небезуспешно.

Пока его у какого-то забора не прижали. Он на этот забор, из штырей металлических сваренный, взобрался было, но полицейский один, из самых шустрых, стал его за ногу обратно тянуть. Джейми от него все-таки кое-как отлягался и через забор этот на другую сторону перевалился. После чего побежал опять, но как-то уже слабее.

Настолько слабее, что буквально через пару минут его полиция настигла и повязала. А в участке уже обнаружили полицейские, что в районе паха расплывается у Джейми пугающих размеров кровавое пятно. Не знаю уж, смекнули ли побледневшие стражи порядка, в чем там дело было — но людей к тому забору зловещему отправили. Каковые люди и обнаружили на заборе — на штыре — некогда принадлежавшую Джейми Джонсону мошонку. Со всем ее, мошонки, содержимым. С обоими, выражаясь медицинским языком, яичками.

И если кто из вас, холодным потом покрывшись, еще надежды на современные достижения хирургической науки питает — сразу скажу, что мимо. Никто ничего ему не пришил. То ли потому, что поздно уже было, то ли оттого, что все-таки — не палец.

Вот такая мрачная и просто-таки леденящая кровь история. В английском, кстати, если хотят о ком-то сказать, что парень он хоть куда, смелый, то есть, и решительный, говорят: «He's got balls». В смысле, «этот парень — с яйцами». И вот на предмет решительности Джейми и впрямь доказал — что с яйцами. Трагично, что за таковскую репутацию ими же он и заплатил…

Погоня. Нервозность. Стресс.

И думать— размышлять в такой ситуации выходит некогда. Иной ведь раз и до того некогда, что не то что думать, оглядеться вокруг времени нет. Что тоже вылетает для здоровья в ту еще копеечку.

В Фениксе, штат Аризона, гналась полиция за грабителем, ресторанчик какой-то взявшим. Он в машину — они за ним. Он на акселератор ногой — они тоже. Тормоза визжат, шины асфальт черными полосами чертят — словно их не «Мишлен» делал, а Ереванский недоброй памяти завод. Одним словом, погоня.

Влетели на мост. А на мосту преступник с управлением чего-то слабину дал, да в перила и вляпался. Ну, выскочил из машины, на полицию оглянулся — близко! — да и с моста в речку вниз головой.

И вот они — мгновения. Не думай о секундах свысока, и все такое прочее, как оно в той песне поется. Потому что лучше бы он ту секунду, что на полицию глядючи потратил, на то использовал, чтобы вниз глянуть. И убедиться, что, ввиду жаркого и сухого сезона, речка не то, чтобы там обмелела, а высохла напрочь. То есть, русло с булыжниками всякими есть, а от речки кроме названия ни шиша и не осталось.

И так он — вниз головой — на те булыжники ласточкой и приземлился. Каким-то уж там чудом оставшись жив, но с шеей поломанной напрочь и с полным параличом всего, что ниже шеи располагается.

Но, с другой-то стороны, тоже не следует нам такую уж щедрую скидку на стресс да нервозность делать. Понятно, что погоня, пульс под двести, адреналин клокочет, но не иметь погоню в виду как возможный твоей игры элемент — это до крайности несолидно. Это что ж был бы за генерал, ежели бы он только для наступления планы строил, а никаких прочих менее благоприятных для себя вариантов в уме бы и не держал? Тут не в звездах да погонах дело, а в профессиональном к тому делу отношении. Любительщина во всяком (кроме политики, конечно) деле — гибель. А то ведь потом и выходит. Забор, штыри, и — хрен ли тут думать, прыгать надо. Сам сиганул, а некоторые выступающие части организма на том заборе и остались — так, что ли?

И даже если здоровье чудом и не пострадает, все равно результат случается только из разряда плачевных. Когда, если раньше думать было лень, тебе на все необходимые думы времени вывалят невпроворот. Там, где только думать и останется.

Как вот, скажем, такой Сурья Умфафом себе свою работу представлял? Трудился он в Бангкоке, столице таиландской, уличным грабителем. Не сказать, чтобы самая верхняя ступенька на преступной лестнице, но все ж обязывает. Ты ж, на улицах работая, те же свои улицы все-таки хоть как-то знать должен. А иначе…

А иначе выходит, как и вышло. Сурья этот у очередной жертвы сумочку из рук вырвал и тут по всем сценариям, конечно, следует делать ноги. Что он и сделал, быстренько добежав до здания с куполами в традиционном таком буддистском стиле. Которое — так себе грабитель решил, вместо того, чтобы домашнюю работу все-таки делать как следует — кроме как буддистским же храмом быть ничем не могло.

Ну, забежал, первую же дверь рванул — и оказался в туалете. Что, вроде, и хорошо для отсидеться пару минут. Потом, конечно, дверь на сантиметр приоткрыл, и — что за черт, люди в форме туда-сюда шныряют безостановочно. И никакими тебе молениями да благовониями близко не пахнет.

Но и откуда ж им было взяться — в полицейском-то участке. А полиция — тоже живые, как вы понимаете, люди. Им то помещение, где Сурья сидел, иногда посетить требуется. Ну, раз дверь подергали, другой. Через полчаса, однако, не выдержали уже и взломали. Снявши с горшка бедолагу-грабителя вместе с попертой сумочкой.

Ну, этот хоть на купола купился. А вот Стивен Ле с парой подростков, которых он воровскому делу самоуверенно учить взялся — те на что? Затеяла эта троица — в городе Ларкспар, штат Калифорния — грузовичок угонять. Но пока они дверь ломали, их хозяин грузовичка и засек. (Тоже, видать, ломали без особой элегантности.)

Они, понятное дело, бежать. Он за ними (да еще успел и проезжавшую полицейскую машину тормознуть, наябедничать). Тут — забор. Ну, понятно, хрен ли тут думать, и так далее. Сиганули, в общем. Нет, ничего такого на заборе — уф-ф-ф, аж думать, и то страшно — не оставив. Сиганули — и дальше бежать.

Потом, конечно, удивились, когда их со всех сторон прожекторы высветили, да всякие грозные слова им из мегафонов понеслись. Хотя не так уж оно и удивительно, ежели то во внимание принять, что перепрыгнули они через забор прямехонько на территорию едва ли и не самой знаменитой американской тюрьмы Сан Квентин. Добро, как говорится, пожаловать.

Как я и сказал: там хоть купола. Но вы-то, братцы, в собственном городе живя — его самой главной достопримечательности, что ли, не знали? Ни за что не поверю, но даже коли и так, то теперь у вас отличная возможность познакомиться появилась. Изнутри.

Или это страсть какая-то — с мазохистским таким оттенком — чтобы прямо в лапы стражам порядка лезть? Не знаю, но в любом разе очевидно, что с головой что-то крепко не в порядке должно быть.

Как такого вот, например, Майкла Антонио Дэвиса к нормальным индивидам отнести возможно? Завидел он как-то машину полицейскую. Какая нормального вора реакция — а вором этот самый Майкл и был — в такой ситуации? Да развернись к чертовой матери в другую сторону и двигайся, увеличивая расстояние между собой и недружественным автомобилем.

Ан нет. Воровская страсть — она зачастую ума много сильнее. Так и здесь. Подошел Майкл к машине, временно безлюдной (надо думать, народ, на ней разъезжающий, перекусить отправился). И задумался (хоть и не очень к месту здесь этот глагол). Все-таки полицейский автомобиль. В котором — рация, телефон. Ежели повезет — так, глядишь, и пушка какая в бардачке.

Ну, дверь открыл (ее, по-моему, запертой никогда и не оставляют), на переднее сиденье плюхнулся и принялся в бардачке шарить. А нашарившись вдосталь (и не нашарив ни шиша) решил из машины выбираться. Чего, конечно, не сделал — но зато немало расширил профессиональный свой кругозор.

Не сделал он этого по той простой причине, что дверцу автомобиля полицейского, раз захлопнутую, изнутри открыть никак и нельзя. Снаружи — пожалуйста (что талантливый молодой человек с успехом, как мы видели, и проделал). А уж изнутри — только, если ключ в замок зажигания вставлен. То есть, когда положенный водитель-полицейский на месте присутствует. Разумная, между прочим, мера. Они ж иногда всякий нехороший народ арестовывают да с собой возят.

Ну, отобедали полицейские, к машине вернулись, да и обнаружили голубка прямо на полагающемся для него месте. Причем, как они в рапорте указали, сидел он «с самым мрачным выражением лица». Я так думаю, ошиблись все-таки, спутав мрачность с задумчивостью. А задумчив он должен был быть, переваривая новую для себя информацию.

В Южной Африке вот тоже показательная в этом плане история произошла. Там в Иоганнесбурге, в июле 1997 года, вор-домушник Айзек Мофокенг от полиции дергал в отсутствие всяческого плана, да сам же своими ножками за решетку и прибежал. Нет, не в тюрьму, правда, как американские его колллеги. А в городской зоопарк. В обезьянник.

Кто может сказать — все-таки не ко львам каким с тиграми. Так-то оно так, но и не к макакам же. А влетел он по дури да по запарке в помещение, где знаменитый Макс содержался, самец береговой гориллы. Весом в 190 кило и, что еще хуже, с супружницей, которую он своим долгом считал от вторгшегося самца — вполне ведь и потенциальный соперник может быть — защищать.

Ну, и начался футбол по полной программе. Айзек этот, хоть и от страха очумел совсем, пистолет свой кое-как из кармана вынул, да и произвел два малоприцельных выстрела. Вреда большого Максу не сделав, но разъярив до последней уже степени.

Тут, конечно, пришлось и полиции к ним внутрь прыгать, чтобы идиота-грабителя от верной смерти спасать. При всем при этом Макс и двоих полицейских помял неслабо, пока отбили они незадачливого Айзека.

Последнее, впрочем, Максу простили, поскольку, во-первых, он знать не мог в темноте, полиция это — или какие-то очередные ухажеры подруги его домогаются. А во-вторых, не так уж бесповоротно он их помял. Не в полную силу, видимо, работал.

И не только простили Максу, но и более того: сделали его почетным констеблем Иоганнесбургской полиции, а также выделили ему из полицейского бюджета годовой рацион бананов, до которых он, говорят, страшный охотник.

Так что с планированием, как видим, на всех этапах проблемы. Не идет у них, уголовников, это дело. До того, то есть, плохо поставлено, что в сравнении даже те, что из Госпланов да Совминов, просто-таки гениями выглядят.

А ведь для любого нормального человека интересное было бы и интеллектуально стимулирующее занятие. Как шахматы или, к примеру, шашки. То есть, ежели он так, тогда я — мы — вот эдак. И ежели ситуация туда вот развернется, то я — мы — вон куда. И так далее. Такая вот могла бы происходить небесполезная гимнастика для ума. Нет, куда там. Нам бы все в «очко» резаться картами засалеными…

Иногда, впрочем, наперекор генеральной тенденции вдруг планировать принимаются. С учетом даже и самых разнообразных элементов. Но вот опять загадка: как до главного доходит, так и оказывается, что слона-то в уме никто и не держал.

Вон какое ограбление — классное, хоть в кино снимай — провернули в 1990 году в Лос Анджелесе. Там аж двенадцать человек — с пистолетами и автоматами даже — на дело вышли. И брали они парк с новыми автомобилями, которые компания местная должна была по всей Калифорнии покупателям на платформах отправлять.

Ну а что — новая машина, тем паче из более или менее солидных — товар недешевый, отчего и не брать. Особливо ежели не одну-две, а целых девять, как оно у них и вышло.

В общем, шло все это их дело как по маслу. Как по нотам игралось. Охрану повязали без единого выстрела, и так рассчитали, что даже когда сигнализация и сработает — а должна, когда машины через ворота пойдут — то у них времени навалом получается на скоростную трассу выскочить и там уже и уйти. Благо, тачки-то — нулевые.

Согнали они свои автомобили с платформы, все девять штук — и по газам, на трассу. Причем — как оно рассчитано и было — с некоторым приятным отрывом от полиции. Который так уж долго не сохранялся, отрыв-то — потому что сперва встала одна их машина, потом другая, третья и так далее.

Никакой тут, конечно, тайны не было. Любому ж дураку известно, что машина без бензина ездить не умеет. Не научили еще. А в них, новых-то этих автомобилях залито его было от силы литра по три-четыре, с тем лишь, чтобы продавец завести мог да покупателя по площадке прокатить. Как-то уж никто при этом возможных грабителей да гонки по скоростному шоссе в уме не держал. Включая, как выясняется, и самих же бандитов…

А в 1996 году в тех же Штатах тоже история произошла — на весьма сходную, как в шахматной композиции говорят, тему. Там в городе Брантентон, штат Флорида, некий Джефри Алан Маклауд на разбой отправился. Классически, между прочим, отправился — с топором.

Подъехал он к заправочной станции, топор свой вынул и, как оно и положено, деньги потребовал. Которые — в количестве трехсот долларов — кассир ему тут же и выложил, потому что жизнь дороже, а топор, как вы понимаете, инструмент малоэстетичный.

В общем, все хорошо и все как надо. Теперь можно было и по газам — что Маклауд и сделал.

Полиция за ним, конечно, погналась очень даже вскорости. И, опять-таки, очень даже вскорости его и настигла. В остановившейся намертво машине. Причина? А бензин вышел.

Тут даже лейтенант полицейский, Джон Рид, интервью прессе по этому поводу дававший, очень озадаченно выглядел. Сказав: «Если уж ты на заправочную станцию нацелился, то неплохо бы там машину и заправить, а уж потом на кассира с топором…» И вот для лейтенанта оно, может, и не теорема Ферма, нами по другому случаю упоминавшаяся. А для Маклауда нашего, как выяснилось, прямо-таки открытие.

Странно и подозрительно наш с вами век выглядит. Не скажу, что прежде человечество так-таки сплошь и рядом из гениев состояло, но даже и с ним, прежним, в сравнении прямо какой-то пугающий регресс налицо. Мыслимо ли было для разбойников раньших времен коня своего верного не кормить да в здравии не содержать? А тут — все ведь об Америке толкуем, где кроме доллара да автомобиля других богов давно уж повывели (богинька Демократия — предмет особый), а к той же машине, что тебя после подвигов разбойных спасать призвана — отношение самое наплевательское. Видели мы уже с вами, как они, грабители, «коней» своих кормят — так, что и прямо у кормушки, заправки, то есть, пожрать нипочем не дадут. Так же они, между прочим, и о здравии своих «лошадок» заботятся. С соответствующим, как вы понимаете, результатом.

В городе Сент-Питерс, штат Монтана, налетела как-то лихая банда в составе Роберта Джексона и приятеля его несовершеннолетнего на магазин круглосуточный. Кассиру пушку под нос, касса нараспашку — взяли, в общем, какие-то искомые деньги. Тут же в машину прыгнули, заводить — а стартер хрюкнул печально и умолк. Что при дохлом аккумуляторе вполне, как вы понимаете, нормально.

Ну, грабители эти головы свои — которые явно для мебели на плечах красовались — почесали, да и побрели обратно в магазин. А там извинились вежливо и предложили кассиру деньги обратно — с условием, что он им от своей машины «прикурить» даст.

Помог им кассир тачку от своего аккумулятора завести, деньги в кассу сложив предварительно — а после отъезда разбойничков в полицию, как положено, и позвонил.

Полиция их и взяла. С поличным, между прочим. Они уже в это время… заправочную станцию по соседству грабили. (Газеты, об этом случае поведавшие, не сообщили, правда, как у них с бензином было. А то ведь могли они героя предыдущего рассказа по всем уж тогда статьям переплюнуть.)

Очень похожая — но в чем-то даже еще более трогательная — история в 1993 году в штате Кентукки произошла. Там Джонни Сэмс с приятелем влезли в дом к одинокой женщине, Глен Дулин. Ночью, как положено, влезли. И, хоть и старались дело свое поаккуратнее делать, все-таки и бардаку натворили, и шум некоторый произвели. На шум хозяйка из спальни и спустилась, а грабители, похватав кое-как отобранные вещички, к машине своей рванули.

Хозяйка — следом, на порог. (Я уж там не знаю, номер ли машины записать или еще чего.) Сэмс мотор заводить — мимо. Как и в предыдущей истории — хрюкнул и помер.

Кинулись они обратно в дом, где мисс Дулин уже у телефона была. Стали они ее чуть не на коленях умолять, чтобы в полицию не звонила — обещаясь не только вещи вернуть на место, но и в прочем остальном полный порядок навести.

Что и сделали честь по чести. Потом опять к машине своей пошли, которая на сей раз и хрюкать отказалась. Снова тогда в дом вернулись — и снова чуть не на коленях женщину просить стали от ее автомобиля «прикурить». Тут она все-таки в полицию позвонила — я так думаю, со страху. Потому что грабители — это еще туда-сюда, но тут же идиоты какие-то законченные были, от которых черт его знает чего и ждать.

В общем, полиция их там же и повязала — пешком бежать они не стали почему-то. И, кстати, слово в свое оправдание — что для полиции, что для нас с вами — они сказали все-таки. Для того, сказали, мы на грабеж этот пошли, чтобы денег подраздобыть. На ремонт вот этого самого автомобиля…

И опять, завернувшись петлей, существо проблемы все на ту же технику безопасности заворачивает. «Содержи станок в исправном состоянии» — мы-то все ржали, на плакатики эти, по нашему мнению, идиотские пальцем показывая — а вон они, выходит, как лихим ребятам за океаном пригодились бы, дурацкие-то плакатики…

Причем и народ, по уголовным меркам вроде бы более серьезный — как, скажем, те же наркодельцы — на той же самой проблеме горит синим пламенем. Вон как в штате Юта в 1996 году некий Жермен Беррелеса свой урок получил. Сломался у него все тот же автомобиль. Встал — и ни в какую. Он, как в тех краях принято, буксировочную машину вызвал, которая и должна была его собственную в мастерскую на ремонт оттянуть.

Пришел буксир, зацепил Жерменову тачку. Тут Жермен и говорит: стоп, дескать. Машину тащи, но прежде я запаску вынуть должен. Я ее, дескать, с собой возьму.

Водитель приехавший от этих слов буквально очумел. В прожитой им жизни в таких ситуациях еще никто и никогда запаски вынимать не пробовал. Да зачем же, говорит, кто ж ее попрет, запаску-то — кому ж она даром-то нужна. (Она, кстати, у них там — не полноценное какое колесо, как мы с вами привыкли, а так, видимость одна — до ближайшей мастерской шепотом добраться.) А Жермен уперся: нет, говорит, запаску не дам. С тем из багажника и вынул.

Ну, прямо в мастерской его потом полиция и взяла (вызвал-то ее, как догадаться несложно, все тот же буксировщик, Жерменом озадаченный). С запаской вместе. В которой и воздуха-то не было — по причине заполненности самой ядреной марихуаной.

А в том же году, несколько месяцев всего спустя, и другая история с запаской случилась. В Маунд Байо, штат Миссиссипи, удирал Роберт Джонсон, в маклях с наркотиками заподозренный, от полиции. И удирал на автомобиле прямо-таки жалком. Который на первых же километрах и приказал долго жить.

Так Джонсон этот, даром, что уже за сорок, запаску, до отказа дурью набитую, скоренько вынул и бегом ее покатил. Интересно тут отметить, что фамилия его ни в каких олимпийских сборных по бегу не значится. И очень, между прочим, зря. Потому что удирал он таковским образом — запаску впереди себя толкая — три без передоху часа. Имея позади себя полицию, которая, даром что без всяких запасок, а догнать его никак поначалу не могла. Только через три часа и настигли.

Шеф полиции Ричард Кроу потом удивленно репортерам рассказывал: «Это самый быстрый бегун, которого я в жизни видел — а ведь еще и колесо катил…» Так что, получается, бегает мистер Джонсон и впрямь замечательно. Думает только хреновато.

И еще вот вам история — тоже с наркотиками да с запасным колесом. А точнее — с наличием его, колеса, отсутствия. В 1994 году в канадской провинции Квебек перевозил типчик один дрянь. Отборный, то есть, гашиш. И в количествах, прямо скажем, не любительских, поскольку забил этим гашишем багажник под самую завязку. До того, то есть, что даже и запаску ему из багажника убрать пришлось.

Ну, а прочие колеса, видимо, оказались то ли не первой свежести, то ли не изрядного качества. Одно, в общем, и спустило. Ситуация, прямо скажем, из рядовых — но это ежели у человека есть что вместо виноватого колеса прикрутить. Что, понятно, был не тот случай.

Дальше он, курьер этот, попробовал на спущенном колесе двигаться. Но нагрузка на заднюю подвеску была в таком раскладе не очень полезная, отчего — а я так думаю, и от общего подозрительного состояния злополучного автомобиля — она и полетела с противным хрустом.

Пришлось этому типу из крутых колымагу свою бросать к чертовой матери — с гашишем вместе. Который впоследствии полиция и взвесила: триста его выходило килограммов. А взвесив, и оценила — в пять миллионов долларов. Кое-кому улыбнувшихся из-за экономии на многократно тут помянутой технике.

С этими наркодельцами тоже в интересующем нас с вами разрезе вопросов немало. То ли от жадности такие вещи с ними происходят, то ли все-таки от неизлечимой глупости.

И ведь не одни автомобили свои в металлоломе они подбирают. У них, похоже, и самолеты не намного лучше. Только над Майами и только в одном 1992 году дважды приходилось им свой груз с небес сбрасывать, собственные аэропланы да шкуру спасая. Один такой груз, в мешках из поднебесья поскиданный, потянул аж на двадцать один миллион долларов. То есть, можно было при такой-то игре самолетик и поприличнее нанять…

Но жизнь нас все-таки убеждает многократно, что в дилемме жадность или глупость последний ее член перевешивает неизменно (здесь мы даже и то оставим, что жадность губительная тоже не от большого ума имеет быть). Причем калибр преступного элемента тут никакого рояля абсолютно не играет.

В 1993 году решила было полиция в Чарлз Сити, штат Вирджиния, брать одного наркодельца — из крутых — дома, в теплой его постельке. Видимо, наковыряли они на него достаточно, и ордер на арест на руках у них все-таки был.

Но, конечно, делец этот, Альфред Экри, из действительно крутых будучи, связи там да сям имел. Почему ему наколку и дали на тот предмет, что полиция к дому его двинулась и вот-вот там будет. А поскольку дом Альфреда стоял несколько на отшибе (что при его профессии, в общем-то, удобно), удирать по дороге навстречу полиции ему было не с руки, и решил он легким бегом через близлежаший лес от них отрываться.

Экипировался быстренько подходящим для такой активности образом, напялив и новенькие свои — страшно дорогие — кроссовки фирмы «Эл-Эй Гир». Снарядился — и двинулся уверенной трусцой в лесной массив.

А полиция подъехавшая — за ним. И тоже трусцой. Со следа — не взирая на кромешную тьму — нимало не сбиваясь. Как потом сказал один из полицейских, Энтони Андерсон, «каждый раз, когда он делал шаг, нам и гадать не приходилось, где он находится». По той, кстати, простой причине, что кроссовки убегавшего мафиози своих денег стоили и оборудованы были по наипоследнейшему слову техники. В том числе и маленькими лампочками-светодиодами, что каждый раз загораются, когда бегун на подошву наступает. Оно, конечно, на то рассчитано, чтобы бегуна ночного движущемуся транспорту почетче обозначить и от возможной травмы спасти. Что в случае с полицией получилось, как видите, с точностью до наоборот.

Вот они вам, спешка, невроз да небрежность. Да еще наш русский «авось», который и нам-то эвон каким боком выходит — а ихнему изнеженному западному организму так и вообще смерть. С «авосем» этим в политике еще ничего, особливо тем, что с реформаторским более уклоном. В мире преступности так быть не может. Потому что в политике за твой «авось» другие заплатят — а в интересующей нас ситуации никто иной, а только ты сам.

А то так и получается, что идет такой, скажем, Кевин Стэнли Стокс магазин грабить — пистолетом да авосем вооружившись. И вот он в городе своем Кадис, штат Кентукки, в магазин намеченный заходит, предъявляет огнестрельный предмет, собирает куш свой невиданный — целых сто семьдесят зеленых — и к машине направляется. Которая, конечно, никуда не делась и даже в исправном вполне состоянии находится — но толку от того выходит ничуть не больше. Поскольку дверцы захлопнуты, ключи внутри, а негодяй-кассир уже в полицию названивает вовсю.

А на авось, как известно, и булыжник нужный не всегда сыщется. В общем, пока этот Кевин в поисках каменюги или другого какого предмета потяжелее вертелся, да потом заднее стекло (почему, кстати, именно заднее?!) разбивал, полиция уже на подходах к магазину ограбленному была. Подъехав в тот самый момент, когда незадачливый Кевин наполовину в проделанную дыру в свой автомобиль ползком втиснулся.

Хоть бы на бумажке они себе все писали, ей-Богу — как вот люди делают, когда в магазин направляются за покупками. Чтобы не выяснилось потом, что при горах закупленной жрачки туалетной-то бумаги в доме и нет. А то выехал — тоже на «авось» — в городе Сидербери, штат Висконсин, грабитель один ресторанную кассу брать. И начал с того, что машину свою на дорожке драйв-ин (где заказы делают, из автомобиля не вылезая) припарковал, да и не просто припарковал, а на полосе встречного движения. Так что он к ресторану еще только шел, а народ разъяренный уже в дорожную полицию по своим сотовым аппаратам названивал.

И в ресторане — нет бы к делу непосредственно приступить, так его в сортир сначала понесло. По самой серьезной нужде. Которую любому профессионалу неплохо было бы справить еще до того, как на дело двигаться. Нет, я, конечно, допускаю, что может и в самый неподходящий момент припереть, но ежели ты на самом, можно сказать, пороге героических свершений в штаны наделать готов, то стоит тут о смене профессии призадуматься.

Ну, а после сортира смелости у него, видать, прибавилось, и дальше он уже все очень лихо проделал. Взял намеченную кассу — целых 650 долларов — и к машине направился. С тем лишь, чтобы убедиться, что она, как и положено, закрыта, ключей ни в одном из карманов при нем нет, а в этот же самый момент и полицейский грозный автомобиль уже совсем рядом обозначился.

Вспомнил, конечно — даром что стресс. А, может, стресс и помог. В общем, ринулся опять в сортир проклятый. В сортире ключи злополучные и оказались, поскольку сам же там их и выложил, чтобы… не потерять. Ну и арест тоже там состоялся — в сортире. На котором история, с него же начавшись, и замкнулась.

Но по части «авося» этого бедолагу далеко переплюнул коллега из штата Мичиган, который ресторан «Бургер Кинг» (слово «ресторан» пусть тут никого в заблуждение не вводит, потому как эта штука — тот же «Макдоналдс», только в другой упаковке) грабить отправился — в городе Ипсиланти.

Причем серьезно так отправился — с пистолетом самым настоящим. Но, опять-таки, и с неразлучным «авосем».

Ну, вошел, вид самый строгий — и к кассе. Пистолет вынул, у кассира денег потребовал. Кассир хмыкнул презрительно и говорит: какие же, дескать, могут быть деньги, если кассовый аппарат закрыт? Тут, конечно, бандюга озадачился, а поскольку никакой шпаргалкой сценарной не запасся — в смысле, когда и чего делать, да что говорить — то только и нашелся, что спросить глупо: а открыть, дескать, нельзя ли?

Кассир говорит: отчего же. Можно и открыть. Но необходимо заказ сделать. На любую в меню имеющуюся жрачку. Ну, грабитель тут стал меню листать задумчиво. Листал-листал, а потом и говорит: ладно, хрен с ним. Мне тогда порцию колечек луковых, в тесте обжареных.

Кассир уже было пальцы над клавиатурой занес, но тормознулся и на грабителя с большим осуждением посмотрел. Ты, сказал, читать умеешь или как? Написано же про колечки твои: обеденное меню. А у нас на часах восемь вечера. Так что ж ты мне голову тут морочишь?

Грабитель еще раз в меню глянул, на часы посмотрел — все верно. Шляпу на глаза надвинул, пистолет в карман сунул, сказал: да ну вас всех — тебя, колечки, кассу и весь твой «Бургер Кинг» — к едрене фене. И ушел обиженный.

Хотя на кассира, если уж честно, ему обижаться было не след.

Да что там рестораны-закусочные. На банк иной раз идут — с той же самой степенью подготовки. В городе Мэдисон, штат Висконсин, выехала как-то полиция на срочный вызов в Вэлли Бэнк. С саперами выехала, потому что обнаружилось в банке том самое настоящее — и очень серьезное — взрывное устройство.

И вот какая картина выяснилась по прибытии. К двери хранилища — где главные-то деньги и лежат — присобачена была бутыль со взрывчаткой. А к бутыли детонатор — в очень даже рабочем состоянии, электрический. Его только в сеть воткнуть, да выключателем соответствующим щелкнуть. Тут-то — на предмет воткнуть — у грабителей, видать, заминка и вышла. Отчего и ретировались они не без понятного огорчения.

И ведь каковскую работу проделали! В банк среди ночи проникли мастерски, к хранилищу да двери его стальной пробрались, бомбу, на славу изобретенную, к двери примостырили. Даже переноску прихватили — на случай, ежели провод до розетки не дотянуть будет. А переноски им той не хватило — ровно метр. Так оно все смонтированным и осталось: на двери бомба, от нее провод к переноске, дальше сама переноска, во всю длину вытянутая. И этой переноски вилка, в метре от розетки застывшая.

В общем, как мы убедились, к очень печальным результатам приводит забвение принципов великого вождя пролетарской революции, который об ихнем брате, воре да грабителе, озабочивался немало. Он-то ведь, Владимир Ильич, не только «Грабь награбленное» на повестку дня выдвинул (каковой тезис они-то все как раз к самому сердцу приняли). А то, что он же, Ильич, планирование и учет как самые ключевые моменты для любого разбойного — или там революционного — дела в виду имел, это вот как-то мимо. Вот это вот все как-то не доходит.

Или ежели и доходит, то с таким начетническим перегибом (против чего Ленин тоже возражал неоднократно), с таким каким-то забубенным этих планирования да учета обожествлением, что результаты образуются опять-таки самые плачевные. Потому что в воровском деле — как оно, собственно, и в любом другом — мера нужна. Диалектический потому что процесс. На чем не только какая-нибудь Албанская коммунистическая партия погореть может, но и отдельно взятый индивидуальный преступник.

Как погорел в 1996 году флотский офицер Дейна Коллинз, угрохавший за что-то там своего коллегу. У следственной группы на счет Коллинза подозрения-то имелись, но их, подозрений, как вы понимаете, для суда да приговора недостаточно. Ну да офицер Коллинз, будучи — может, и в силу профессии — фанатиком планирования, сам следователям и помог.

При обыске — довольно отчаянном, поскольку, как я уже сказал, ничего всерьез отягчающего на него накопать не удавалось — вдруг и нашелся блокнот, где вся операция (до моментов вроде бы совсем уж очевидных) была шаг за шагом расписана. С такими, среди прочих, записями:

«Заманить.» «Убить.» «Расчленить, отделив голову, пальцы рук и ног.» «Разложить в два мешка.» «Отвезти тело в Пенсильванию. Голову и пальцы оставить — разбросать на обратном пути.» (Я, конечно, извиняюсь за подробности — но уж так оно в деле было.)

Последняя — по всей логике напрашивающаяся — запись, как вы понимаете, отсутствовала. «И не забыть спалить весь план преступления.»

В том же году в городе Батон Руж, штат Луизиана, полиция арестовала Шаринассу Фейрли — на предмет убийства собственного муженька. Тут они, вроде, даже особых и подозрений на ее счет не питали поначалу, а рылись в семейных бумагах более по долгу службы, так как со смертью мистера Фейрли все выглядело не очень чтобы хорошо.

Ну, и наткнулись опять-таки на блокнот. Где все поэтапно и было расписано. «Сначала ему позвонить. Предложить ужин и постель.» «Принять вместе с ним ванну.» «Отдаться ему так, как никогда прежде. Лечь рядом и ждать, пока он заснет. Не забыть надеть перчатки. Грохнуть негодяя.»

Комментировать тут, вроде, нечего. Не могу, правда, не отметить, что снотворное было выбрано и элегантное, и даже в некоторой степени гуманное. Другие злоумышленники в таких ситуациях люминал или иную какую гадость в чай сыплют. (Но и мужьям отсюда наука последовать может — если вдруг ни с того ни с сего отдаются им любящие супружницы «как никогда прежде»…)

И на еще более мерзком, чем два предыдущих, деле подловили в том же году любителя планирования да учета. Полиция в городе Адриан, штат Пенсильвания, арестовала некоего Гэри Линна Дэвиса, сорокатрехлетнего педофила. Обнаружив при обыске в его квартире список ста двадцати пяти детей, который он любовно назвал «Мальчики и девочки, с которыми я БЫЛ». И против каждого имени — что, когда и как с ними он сделал. И в данном случае просто прекрасно, что сволочь эта такой тщательной оказалась. Я бы и всем прочим существам его породы того же от всей души пожелал. И чтобы с тем же исходом. Чтобы потом уже неспешно — досуга-то море — составлять в тюряге своей новый список. В смысле — кто его, когда и как.

Учет этот иногда ведется самый строжайший, что в твоей бухгалтерии. Когда в 1994 году ФБР заарестовало супругов Уильямс — Джонни Мэдисона и жену его Кэролайн — имели на них федералы обвинение в одном лишь единственном ограблении. Чего, однако, и для ареста, и для последующего обыска оказалось достаточно.

А при обыске обнаружился и прелюбопытный журнал. Не какой-нибудь блокнот задрипаный, а приличный гроссбух, солидный и по всем предметам необходимым разграфленный тщательно. С указанием всех — до единого — совершенных ограблений (в основном, кстати, банков — работали супруги серьезно). И вот как рубрики их выглядели: «Дата», «День недели», «Штат, округ, город», «Адрес», «Взято брутто», «Наличные расходы» и «Остаток нетто». И так по этому журналу выходило, что за восемь лет провернула разбойно-бухгалтерская пара 56 ограблений, потянувших в сумме на миллион долларов. При этом живя размеренной и почтенной жизнью в приличном пригородном доме в родной своей Калифорнии.

Так что кому другому, а ФБР страсть супругов к основательности и тщательности только ко двору и пришлась. Сэкономив значительное количество нервной и, главное, умственной энергии (а там, как и в полиции, тоже не Ньютоны трудятся — что мы с вами позже рассмотрим более пристально).

А как— то и еще одну пару супружескую, тоже к планированию да учету с трепетом относившуюся, взяла полиция в Миннесоте под белы рученьки. Сами они, по правде сказать, не грабили -что не значит, что перед законом от того белоснежными да чистыми выходили. Не грабили — но грабежи регулярным образом заказывали. Имея своего рода «семейного» вора, которого и наставляли, какие вещи и где ему попереть следует, и сколько за каждую из них ему полагается гонорар. Начисто исключая элемент случайности и импровизации.

И учет поставлен был — как надо. Проще, пожалуй, чем у супругов Уильямс, но тоже достаточно тщательный. То есть, заказано, взято, уплачено. На общую сумму в четверть миллиона. Что, хотя и круто, но по доходам муженька не так чтобы очень — он и два-три раза по столько в год получал, будучи весьма и весьма преуспевающим дантистом.

И что интересно. Когда супругов этих, Джеральда и Гретхен Дик, взяли со списком да с вещичками крадеными, мадам Дик высокомерно у полиции поинтересовалась: «Хорошо, взяли вы нас с поличным. И что дальше?» Ну, с тех пор она для себя, я полагаю, этот вопрос выяснила. Но фамилия у нее для такого вопроса — в таковской-то ситуации — самая, между прочим, подходящая. «Дик» нынче в разговорном американском языке… Как бы это сказать… Ну, вроде как хрен, только не совсем чтобы овощ. И не в таком вот интеллигентно-завуалированном, а в несколько более прямом смысле. Как, скажем, во фразе «дикхэд», когда в виду имеется, что у человека на плечах заместо головы вот это вот самое.

И еще одной историей мне поделиться хочется, прежде чем под разговором на тему планирования черту подвести. Эта история хорошей иллюстрацией вот какого тезиса явиться может: планируя что-нибудь против другого такого же, то в в расчет принять неплохо, что он — или там, скажем, она — свое планирование на шаг дальше произвести может. Или в более простонародном изложении: на каждую хитрую полость есть инструмент с винтом. Что в виду иметь непременно следует. А иначе — огорчения вполне возможны.

Задумал в 1995 году Николас Лалла, житель городка Ист Пачог в штате Нью-Йорк, закон — в гражданской, правда, а не уголовной его части — вокруг пальца обвести. Они с женой пребывали в состоянии перманентного разрыва, так он, чтобы от алиментов избавиться, а заодно дележки дома избежать (в котором они до поры под одной крышей проживали) решил супружницу засудить. На предмет злобного ее характера и склонности к рукоприкладству.

С чем в полицию в слезах и явился. Так, дескать, и так, лупцует меня бывшая супружница почем зря, терроризирует всячески — а посему нельзя ли ее из дома вытурить (лучше бы, конечно, препроводив в какую-нибудь каталажку) и меня от всех этих издевательств оградить. Потому что, сказал, несмотря на молодой еще — тридцать два года — возраст, сдачи я ей дать не могу, а терпеть все это сил уже нет.

И не так чтобы голословно он свое это заявление сделал. А подкрепил его магнитофонной кассетой, на которой отчетливо слышны были звуки пощечин, сопровождаемые воплями мистера Лаллы «Не бей меня!». Страшная такая звуковая картинка.

Супружницу его бывшую полиция, конечно, вызвала — в эпоху торжествующего феминизма ей, полиции, все это ни в какую диковинку не показалось. Но тут-то и выяснилось, что не учел пострадавший Николас Лалла всего того, о чем мы несколько выше говорили. Потому что супруга, прослушав леденящую кровь аудиокассету, головой покивала — и достала из сумочки другую кассету. Видео.

На которой — в цвете и в стереозвучании — снят был процесс изготовления той, первой кассеты. (Мадам Лалла, к окошку подкравшись с камерой, весь этот спекталь и сняла.) И получался на экране ТВ бывший ее муженек — у стола с магнитофоном и с мухобойкой в руках. Которой он по столу и шлепал звонко, тут же взвизгивая: «Не бей меня!» Результат? Повязали бедного мистера Лаллу — за ложное обвинение. А почему? Потому что нашлась же вот все-таки видеокамера с винтом и на его хитрую… полость.

Но вот я пишу все это — и думаю: а чего, собственно, дурака-то валять? Якобы этот того недоучел, тот — еще вот этого, а потому, дескать… Да ничего не «потому». Хрен ли их и искать, сложные эти психологические причины. Как того черного кота в темной комнате — заранее зная, что никакого такого кота там не было, нет и не будет.

«Потому» здесь существует одно-единственное — оно же и самое банальное. Идиот на идиоте потому что. Без малейших исключений и без всяких смягчающих ситуацию «но». Так что психологию тут подпрягать — это уж прямо поперек совета покойного режиссера Григория Козинцева получается. (Как-то черкнул он в одной из своих записных книжек среди прочих на предмет театра и кино наблюдений и такую чрезвычайно полезную мысль: «Глупо анализировать звук милицейского свистка с точки зрения теории музыки». Именно тот случай. Что, кстати, как мы позже убедимся, и к самой-то милиции — полиции, пардон — такое же наипрямейшее отношение имеет.)

Я тут приводил выше еще одну цитату — из любимого моего американского писателя Лоуренса Блока. «Ты слишком глуп, чтобы красть.» Это у него в одном романе умный вор своему коллеге-идиоту говорит. Так что дело, безусловно, не в том, что воровская профессия придурков одних привлекает — это ж все-таки не политика. Есть, конечно, в занятии этом нечто, требующее весьма специфических человеческих качеств — но идиотизм, если уж вор какое-то время на свободе пробыть все-таки рассчитывает, явно не из их числа.

А идиотов много по причине самой прозаической. Потому что — дорогие вы мои, а где же их мало?! И я вот тут обмолвился раз-другой, дескать, что ж вы хотите, все-таки в воры же пошли, а не в профессуру. Обмолвился — но от самокритики уходить никуда и не собираюсь. Не подумавши обмолвился. Как будто тех самых придурков процент среди профессуры ниже. Тот же он, этот процент — с точностью до десятых, сотых и тысячных. Только у них и идиотизм иного несколько характера — остепененный. (Доберемся мы еще и до ихнего брата. Это я в планах имею.)

И, кстати, руку-то на сердце положа — оно ведь и хорошо, что столько недоумков мир криминальный населяют. При нашей с вами полиции-милиции с умными бандитами дело иметь — совсем кранты. А так — при таком-то обилии идиотов — нет-нет, да и отлавливают. На что сплошь и рядом никакой такой детективной работы а-ля Шерлок Холмс и не требуется, чтобы, скажем, личность преступника установить. Уж в этом они со всей душой полиции навстречу идут.

Одна такая парочка в 1993 году ограбила в Сан-Диего сбербанк. Результативно, между прочим, ограбила, взяв даже и какие-то деньги. Ну, а взявши, кинулись эти двое, конечно, в бега. В автомобиль свой прыгнули, и только удирать, а тут в них какой-то дедушка, от возраста да ежедневной порции транквилизаторов и прочих медикаментов несколько дезориентированный — на своей машине и воткнулся. (Ох, эти дедушки-бабушки медикаментозные… От них, между прочим, не только грабители в тутошних краях воем воют. Иной уже имени-фамилии своих назвать не может, а также все и несется на тебя либо в Джипе Чероки, либо в Бьюике каком не менее устрашающих размеров… Ну да хоть раз вон польза от них получилась…) Но это уже случай — да и если бы даже не он, от судьбы бандитам тем все равно не уйти было. Поскольку, хотя грабили они банк в лыжных масках — ну знаете, вязаные такие, физиономию закрывают целиком, а для глаз дырки, конечно, проделаны — так вот, грабили-то они банк в масках, но полиция самые детальные изображения их не прикрытых масками личностей тем не менее имела. Потому как маски свои взялись они натягивать уже у самого банка — прямо напротив банковского автомата уличного. Который, как оно и положено, видеокамерой оборудован был. Ну, а уж она-то весь процесс и зафиксировала.

В отличие от этих двоих, вор по имени Вернон Брукс был человеком гораздо более знающим. Уж он-то существование видеокамеры из виду не упускал. И, когда грабанул магазин «Радио Шэк» в Рэли, штат Северная Каролина, то позаботился и о зловредном видеоглазе. Прежде, чем из магазина смываться, умный наш Вернон видеокамеру открутил к чертовой матери и тоже с собой уволок. Ищи теперь, дескать, ветра в поле.

Особо долго, конечно, того «ветра» не искали, поскольку изображение его у полиции опять-таки имелось. Камера снимает — и эту часть процесса искушенный в секретах современных технологий Вернон понял правильно. Но вот запись сама производится не на камеру — что в общем не такая уж на сегодняшний день тайна — а на ленту видеомагнитофона. В котором, она, естественно, и обнаружилась.

Конец истории? Не совсем.

После отсидки — не слишком, правда, длительной — вышел еще более поумневший Вернон Брук на свободу, да и взял с ходу продуктовый магазинчик. После чего с ходу же за решеткой и оказался опять. Будучи снятым во время ограбления… на все ту же установленную в магазине видеосистему.

А вот Макартур Уилер, ограбивший на пару с приятелем банк в Питсбурге в 1996 году — тот и еще более глубокими знаниями на предмет видеооборудования отличался. Он-то, конечно, знал, что этих видеокамер в банке понатыкано в каждом углу, но никакие маски от того в ход пускать и не собирался. Другое — как Уилеру знающие люди объяснили, гарантированное — средство против видеонапасти имелось.

И вот перед тем, как на дело само уже отправляться, намазали Уилер с коллегой физиономии лимонным соком — годился, как теория гласила, только натуральный. Поскольку по той же теории любая такая физиономия в силу каких-то уж там особых свойств лимонной кислоты на видеозаписи получится только размытым пятном — без различимых деталей. В общем, натерлись лимоном, пушки в зубы — и на дело. Уже без страха.

Теория, что и говорить, интересная — не один физик репу себе почешет задумчиво. Но мы ж знаем, что за штуку классики марксизма в качестве критерия истины активно — и, в виде исключения, справедливо — выдвигали. А критерий этот — практика, то есть — к великому для Уилера с компаньоном сожалению обнаружил данной теории несостоятельность. Отчего бандитские их морды всеми видеокамерами были зафиксированы и на всех подключенных видеомагнитофонах записаны. А последователей лженауки взгрели не слабее, чем то во времена Иосифа Виссарионовича делалось, впаяв по двадцать четыре года на брата. (Ну, может, и не за одно лишь к ложным научным теориям пристрастие — в данном-то случае…)

Иногда, между прочим, и более древний фотоаппарат свою работу в этом плане выполняет вполне достойно. Когда в 1997 году арестовала полиция в Редондо Бич, штат Калифорния, эксгибициониста Джимми Роберта Джуэла, бедолага даже и отпираться не стал. (Эксгибиционист, ежели кто не знает, это такой человек, которому ничего слаще нет, как перед противоположного пола народом вдруг — ррраз! — и обнажиться. Получив в ходе процесса какое-то уж там свое сугубо своеобразное сексуальное удовлетворение. И при прочей тотальной свободе для сексуально вывихнутого населения, этот вариант — вываливать, то есть, наружу все, что вываливается, прямо на улице — властями пока не одобряется. Во всяком случае, так оно на момент написания этой книжки было. А дальше — поживем, увидим. Хотя чего ж и поживать-то… Как будто и так тенденция не прослеживается…)

В общем, Джимми этот на дело в своем пикапе выехал, в кузов залез и стал жертвы — ну, или там объекта своей небанальной страсти — дожидаться. С тем, чтобы как только подходящая дамочка покажется, он дверцы пикапа нараспашку — а за ними сам, весь из себя красивый и в костюме Адама. Такой вот был профессиональный план.

Тут как раз на улице женщина молодая и нарисовалась. И даже расположилась недалеко от пикапа припаркованного постоять. Но постоять не праздно, а вполне по делу. Поскольку подумывала эта женщина о покупке дома — и решила несколько его фотографий в разных ракурсах сделать. Чтобы потом семье да друзьям показать — поговорить да посоветоваться.

Ну, стоит она себе, фотоаппарат свой готовит, и тут Джимми Джуэл двери пикапа нараспашку и — вуаля! Вот в таковский самый торжественный момент его, из себя красивого, пленка и запечатлела. Вместе с номером его же рабочего автомобиля. Только и осталось полиции, что, с фотографией сверившись, Аполлона нашего в кутузку препроводить.

Но даже и в отсутствие видео и фотооборудования все-таки прилагает преступный народ все усилия, чтобы стражей порядка излишней работой не обременять. Проявляя в таковских своих усилиях просто-таки недюжинную изобретательность.

Грабитель, в 1993 году магазинную кассу взявший в Перриополисе, штат Пенсильвания, понимал, что личность свою все-таки маскировать некоторым образом необходимо. А иначе ведь получится, что полиция вообще задарма зарплату свою проедает — а это, между прочим, народные денежки.

Ну, он, конечно, вырядился по такому случаю. И вполне успешно ограбление провернул. А потом уже свидетели и показали, что взял магазин человек ростом под метр девяносто пять (что некоторым образом поле поиска сужало), одетый… кроликом. С кроличьей же башкой и с огромными свисающими ушами. И с еще одной интересной деталью костюма: в маске было вырезано отверстие. Для лица. Которое на всеобщее обозрение и было выставлено. Так что свидетели эти с полицейскими фотоальбомами и пары минут, по-моему, не работали…

Когда в марте 1996 года в канадском городе Ошава был ограблен банк, полиция, через пару буквально минут прибывшая, стала, конечно, о внешности грабителя выспрашивать. Нет ли, дескать, каких особых примет. Совсем уж выдающихся, как выяснилось, не было. Не считая, правда, того, что вместо одной руки был у него протез-крючок, на который он мешок для денег и подцепил.

Так и взяли голубчика — в паре кварталов от банка, на улице. По которой он шествовал гордо, крюком в ритм ходьбе размахивая — и даже не собираясь его хотя бы для такого случая в карман пиджака сунуть.

Но это ладно. Тут, как говорится, чего нет, того нет. Нету руки — и взяться ей неоткуда. А совать чего осталось в карман, может, и не привык. Но вот из каких соображений Джуд Брэдшоу, на дело идя, экипировался — это уже понять крайне непросто.

Он тоже себе банк грабанул — в Чикаго — в том же самом 1996 году. А грабанув, побрел себе спокойно по улице гигантского города, с расчетом смешаться с толпой — и ищи-свищи.

Так вот и шел, в той же ядовито-зеленой шляпе и тех же пожарно-красного цвета штанах, в которых банк и брал. Так вот и шел. До первого, как вы понимаете, полицейского.

В последнем случае идея маскировки прямо-таки наизнанку оказывается вывернутой. Чтобы, значит, не дай Бог полицию не перенапрячь. Но она, маскировка, и при правильном-то применении сплошь и рядом совсем не панацея.

Когда Дэррен Уэст, житель Оукленда, штат Калифорния, решил свою жену проучить покрепче, он уголовный кодекс, конечно, в виду имел. Такая рукоприкладная учеба ни ихним, ни тутошним кодексами, конечно, не поощряется. А потому и задумал Уэст личность свою хитроумно скрыть. Чтобы, значит, душу-то на негодяйской супружнице отвести, но чтобы она его при всем при том ни за что не признала.

Ну и натянул, значит, маску резиновую — с мордой ужасающей гориллы, вроде той, что в Южной Африке невезучего вора от души укатала. Причем маска была правильная — никакого тебе выреза на физиономии. Все чин чином — скрыто. Не подкопаться.

А все ж подкопалась, зараза. Выложив полиции, что напал на нее не кто иной, как собственный муженек. В чем уверена она была абсолютно. Ну и что, что морда обезьянья. Зато майка с надписью, часы, туфли и штаны, сто раз ею же глаженные — и как же было не опознать? Вот и выходит. Вроде, и старался — а все одно, сидит.

И еще случай аналогичный, где один супруг спутницу жизни своей, Линду Прайор, внезапной атаке подверг. Этот-то вообще планировал ее похитить, а уж потом сделать с ней что-то страшное и уголовное. Что конкретно — установить не удалось. Но когда он в дом собственный — в округе Фейрфэкс, штат Вирджиния — вломился, жена ему так сразу в руки не далась, а принялась по дому от него бегать. Злокозненный мистер Прайор, конечно, имел в виду и возможный неуспех мероприятия — а потому замаскировался должным образом. Но прокол и тут случился.

Заметила лихорадочно метавшаяся супружница, что собаки две семейные, вместо того, чтобы на грабителя броситься или хотя бы там облаять для приличия, весело вокруг него прыгают и все лизнуть норовят. Тогда уже и к одежке присмотрелась. Рубаха там, туфли. И опять же штаны. Сотни раз глаженые. Вася, говорит (или там Федя, Вова), да это ж ты! Ну, от таких слов муженек, конечно, смутился и удрал. Но не надолго.

А то вот интересное ограбление произошло в 1993 году в маленьком островном государстве — на Островах Кука. Они там еще в 1965-м от империалистической Новой Зеландии отделились. (Была в шестидесятые, если помните, такая мода — называлась «борьба с колониальным игом». Тогда почти вся планета независимой заделалась, от какового счастья по сей день отойти не может.) Ну так вот, отделились — и зажили себе. До того исторического дня в 1993 году, когда и состоялось первое в истории их государства ограбление.

Ограблен был местный отельчик, но на сумму не такую уж невзрачную — двадцать четыре тысячи долларов. И грабитель действовал со сноровкой, и замаскирован он был по полной программе — а взяли тут же и сейчас же. Потому как владелец отеля его по голосу и даже по походке признал, что не так уж, между прочим, и удивительно. При общем их населении в 18 000 душ. Прямо скажем, не Нью-Йорк. Но ведь была же у человека надежда фантастическая — затеряться…

Или вот другая — аналогичная в чем-то — история в ирландском городе Кукстауне недавно случилась. Ну, Ирландия, конечно, Островов Кука по части населения много больше будет, но там изюминка в другом заключалась. Там злоумышленник кое-какие спорттовары из магазина попер — трусы, носки, шорты. Мелочь, в общем. Но все равно не приветствуется. А когда полиция прибыла, то персонал магазина, несмотря даже на то, что быстро этот несун свое дело провернул, дружно рапортовал: так, мол, и так, а обворовал наш магазин Майкл Коултер.

Представитель полиции — уже после ареста — головой качая, объяснил, что не опознать преступника было, пожалуй, что и невозможно. При росте своем в два метра двадцать семь сантиметров Коултер — не только самый высокий человек в Ирландии, но и местная, понятное дело, знаменитость. И еще по этому поводу полицейский добавил: «Его ж не только любой знает. Его и видно-то за версту.» (Вот вам, вроде, и Ирландия — а звучит прямо-таки цитатой из отечественного нашего классика.)

В январе 1996 года в магазинчик Зака Хана в Торонто вошел как-то покупатель, звали которого, как потом выяснилось, Роберт Франклин Дево. Ну, вошел, полки стал рассматривать. А потом спросил, нет ли у Хана электронных весов. На продажу.

Весы в магазине были, но не на продажу. Хан этому Роберту свои, рабочие, показал. Вот, говорит, других нету. А Роберт Дево говорит: можно мне вещь одну тут взвесить быстренько, раз уж весы купить нельзя? Ну, Хан говорит: давай. Взвешивай, мол.

Тут Роберт этот стал на весы толстенные пачки сотенных купюр вываливать. И на табло глядеть — что они там, значит, весят. При каковой операции у него и пиджак подраспахнулся немного, обнажив заткнутый за пояс здоровенный пистолетище.

Довзвешивал Роберт свои банкноты, поблагодарил, да и пошел себе к своему автомобилю. А Хан в этот момент уже в полицию названивал — с описанием покупателя странного и с номером его машины.

А когда взяли уже Роберта, с пяток минут до того банк ограбившего, под микитки, очень он удивлялся, как это полиция так оперативно его сыскала. И почему это вдруг бдительный магазинщик в нем грабителя заподозрил. (Я вот тут совсем другому дивлюсь. Кто бы мне сказал — ну на кой, на кой такой ляд он эти свои банкноты взвешивал?!)

Но коли о полиции речь — не всегда им, котам, аж такая масленница. Чтобы прямо все свидетели в виноватого разом пальцами ткнули: он, дескать, и никакой тут нету ошибки. Нет, не всегда так уж розово оно все выходит. Иной раз и по косвенным каким-то уликам да следам на преступный элемент приходится выходить. Ну, этот момент сыщицкой работы вам-то хорошо знаком. Дедуктивный метод знаменитый, скрипка там, «элементарно, Ватсон» и прочее. Хотя с теми уликами да косвенными всякими следами, что упомянутый элемент оставляет, не слишком-то индивидуальные полицейские нейронные сети перегружаются. Не до такой, во всяком случае, степени, чтобы аж на кокаин садиться, как оно с небезызвестным обитателем Бейкер Стрит случалось.

Хотя некоторую догадливость в том или ином случае приходится и проявлять. Как вот с ограблением магазинчика в Йорке, штат Пенсильвания, было. Там бандит без всяких тебе масок в магазин этот — круглосуточный — вошел в три часа ночи, пистолет на кассира выставил и кассу взял. Потом, конечно, полиция стала кассира-бедолагу выспрашивать: как выглядел, как одет был, и все такое прочее. Ну, тот говорит: бандит, дескать, как бандит. С пистолетом. И одет нормально. На ногах, правда, не туфли-ботинки были, а шлепанцы, которые в разных частях далекой от Пенсильвании России почему-то «сланцами» именуются (ну, знаете, такие — резиновые, где ремешок еще между пальцами просунут).

Тут полицейские, покумекав, решили по близлежащим домам пройтись — с кассиром вместе. Потому что не может так быть, чтобы в тех же «сланцах» так уж через весь город этот грабитель в тот магазин перся. Так оно, конечно, и вышло. Взяли — через дом от места преступления.

А в 1993 году в Сан-Антонио, что в Техасе, арестовали домушника по имени Дэнни Келли. Правильно, между прочим, арестовали. Мало того, что нарушил он кардинальный любого дела принцип «не… воруй, где живешь — не живи, где… воруешь», так еще и работу всю провел на удивление топорно. Обобрал он дом один — совсем со своим жилищем по соседству — а тут ему еще и пожрать приспичило. Он в холодильник и залез, где к своему радостному изумлению целую коробку с мороженым обнаружил. Так и побрел не спеша домой, с награбленным за плечами и мороженое порцию за порцией треская.

А полиция, двигаясь от обертки к обертке, которые он по дороге швырял, так же неспешно до его обители и дошла. (Хотя насчет приспичило — могло, конечно, и приспичить. Должен был быть у человека аппетит несколько выше среднего — при его весе в 200 кило.)

Но бывают некоторые преступники — много хитрее. Прямо-таки не жалеют порой усилий, чтобы полиции никаких улик да следов в руки не дать. Как вот Джон Вачко в Миннесоте. Тот, на вооруженное ограбление идя, постарался на славу, чтоб никакого тебе отпечатка пальца — одного даже единственного — не оставить. Понимал, то есть, требования, собственной профессией предъявляемые.

Так вот и работал — в резиновых хирургических перчатках. А отработав — ограбив, то есть, что уж он там грабил — перчатки за ненадобностью снял, да и бросил там же.

После чего полиции только и осталось, что наизнанку их вывернуть, да требуемые отпечатки и получить.

Не только, кстати, грабители да воры, но даже и насильники — народ гораздо более примитивный и грубый — стали о следах да уликах заботу проявлять. Телевизор-то все смотрят. А там, по телевизору, и объясняют захлебываясь: то одного, дескать, взяли после анализа ДНК, то другого. (В жертве-то изнасилования материал для такого анализа остается…) Даже вот президент всей страны — и тот отчасти на ДНК погорел, этой самой своей дезоксирибонуклеиновой кислотой одно ныне знаменитое синее платье уделав.

Так что озаботились и насильники. И, как сообщили калифорнийские газеты, стали в последние годы все чаще и чаще к презервативам прибегать. Дескать, повезут женщину изнасилованную в больницу, в лабораторию — а ДНК и нетути.

Так вот и исхитрились. Правда, как те же газеты поведали, резко поумневшие насильнички, презервативом воспользовавшись, в подавляющем большинстве случаев там же, на месте, его и бросают. Со всем, пардон, содержимым. Что работу полицейскую, как вы понимаете, не только не усложняет, но даже и несколько наоборот.

Но это все, как мы понимаем, варианты, где тем не менее без дополнительного вложения труда никак не обойтись. Даже там, где и видеокамеры сработали, и свидетелей батальон, и обертки от мороженого, или вот и ДНК. Потому что все равно предстоит еще личность преступника выяснять. Имя, фамилию, место жительства — куда за ним, то есть, ехать на предмет ареста — и все такое.

Ан и тут интересующие нас индивиды навстречу идут. И вполне охотно. Чтобы, значит, не дай Бог полиция где не прокололась в силу сложности поставленной задачи. Чтобы все на месте и было: и фамилия, и адрес. И даже телефон — ежели, конечно, очень нужно.

Как оно в канадской провинции Альберта случилось. Там воровка — молодая еще вполне женщина, тридцати всего годов — свиснула несколько бумажников. Прямо в супермаркете у покупателей, пока те вдоль полок тележки свои катали. И свиснув, наличность имеющуюся из них повынимала, а бумажники — поскольку предметы они откровенно инкриминирующие — в урну все потихоньку и выкинула. Тут же в магазине.

Со своим бумажником вместе. В котором удостоверение личности, права водительские, и так далее.

Но и это еще не финальный аккорд. А он прозвучал, когда полиция уже было собиралась к ней по указанному в документах адресу выехать. Раздался в полиции звонок, и карманница эта пожаловалась, что, дескать, так и так, пропал у нее бумажник, с документами. И, дескать, не находился ли случаем? Ну, ей говорят: а как же, находился. У нас он. Приезжайте.

Надо ли объяснять, что так оно дальше и случилось? Ну да, села — и… приехала. И — села.

В той же Альберте, в городе Декатур, некий Стивен Кинг (с писателем, который ужастики тоннами штампует и на том наживается, просьба не путать) ограбил магазин. Ограбил — и смылся. Но — понять бы еще, каким таким образом — оставив на прилавке свой бумажник со всеми необходимыми документами. Причем уж кому другому, а Кингу этому точно следовало бы о переквалификации задуматься. Мало истории с бумажником было — так еще и машина его, на которой он с места преступления смывался, через пару кварталов задергалась, а потом и вовсе сдохла. Дальше он уже пешком удирал — но и на том опять-таки не конец. Потому что прибежал он, запыхавшись, к дому подружки своей, а там и обнаружил, что ключей у него нет. И, когда он уже в окно полез, его трое крепких мужиков-соседей за этим подозрительным занятием обнаружили. И отходили от души — уделали, в общем, как Бог черепаху. Ну, а полиция — это уже было совсем на сладкое.

Можно тут, конечно, возразить, что все-таки случай. Невезуха, в общем. (В последнем варианте — так и совсем сюрреалистическая.) И, дескать, не такой уж патологический идиотизм.

Ну, при желании это можно и под невезуху подвести. Хотя на мой взгляд, речь все-таки о вопиющем непрофессионализме идет. Но если по химически чистому идиотизму душа тоскует, так вот вам на эту тему еще пригоршня.

В 1997 году в Корваллисе, штат Орегон, пара наркодельцов (опять-таки — не медвежатники-домушники какие) остановилась на денек-другой в мотеле. Записавшись в книге постояльцев чин по чину — самыми настоящими собственными именами. И адреса собственные указав. А выехав, оставили в мотеле по очень уж труднообъяснимой забывчивости целую сумищу с наркотиками.

Уже и тут бы в истории черту подвести можно — о чем еще полиции-то мечтать? Ан и еще слаще случается — как оно и случилось, конечно. Потому что позвонили те же два мафиози (а ведь упорно легенда утверждает, что в этом наркобизнесе башка нужна, как никакой другой орган) в мотель, сказавши, что сумку там они оставили. Так вот, не находилась ли? Нашлась, отвечают им. Ладно, говорят эти светлые умы темного преступного мира, мы ща приедем. Ты только сумочку не трожь, а коли уж тронул — в полицию не звони. Ну, как сказали — так и приехали, конечно.

А в городе Чероки, штат Айова, уголовник один ограбил мотель, «Бест Вестерн». Смылся, конечно, а тут полиция приехала и давай вопросы свои — по схеме — задавать. Как выглядел, да как себя вел, ну и так далее. А портье и говорит: да для чего все это. Вам же его имя с адресом полезнее будут. Звать его, сказал, Тод Хаммел, а проживает он в нашем же родном штате, в городе Кушинг. Улица, дом — все чин чином.

Полицейские, конечно, удивились. Откуда, дескать, такая информация. Да вот же, портье говорит, из гостевой книги. Он же у нас в мотеле и жил.

Конечно, мог грабитель — будь он особо хитроумным — и липовые данные-то оставить. Документов-то никто ж и не требует. Но проверить все-таки решили. Нет, честным оказался — даром что разбойник. Там его, в городе Кушинге, по указанному адресу и взяли. (Я, между прочим, и не знаю, какими уж аршинными буквами писать им вот это «не… воруй, где живешь» — никак ведь усвоить не могут. И не сказать, чтобы очень замысловатая истина…)

Мало? Есть и еще, пожалуйста. В 1993 году в Филадельфии была некими злоумышленниками похищена женщина — на предмет выкупа. Ну, книжек да фильмов на эту тему превеликое множество наштамповано, так что киднэпперы знали, как им дальше дело проворачивать надо.

Позвонили, конечно, родным — дочери, точнее. Стали приличествующие случаю суммы выкупа называть. Дочка, понятно, в истерике — но денег больших, сказала, нет и взять неоткуда. Начали, конечно, торговаться. Съехав до… двухсот долларов, которые она и обещала за часок-другой раздобыть. Ладно, говорят, давай, ищи деньги. А как найдешь — позвони. Вот тебе и телефончик.

Полиция, конечно, по телефончику адрес установила и — хотя и не веря нимало в успех, потому что какой же киднэппер, ежели не распоследний он идиот, номер своего домашнего телефона так запросто выложит — по адресу некоего Клода Смита и приехала. Обнаружив там упомянутого Клода с приятелем, вида тоже весьма уголовного — и женщину похищенную, к стулу привязанную. К счастью, живую и здоровую. И опять же, говорят, Клод этот очень таким поворотом событий удивлен был — как это, дескать, на них так быстро да безошибочно вышли?

А в Балтиморе залез некий малоприятный тип по имени Чарлз Меривезер ночью в один облюбованный им дом. Грабить залез, конечно, но, будучи личностью довольно подлой и мерзопакостной, хозяйку дома — женщину молодую и одинокую — под угрозой ножа сначала изнасиловал. Грабить уже потом принялся. Ну, повывернул все ящики, сумочки все вытряхивать стал — но ничего, кроме одиннадцати с полтиной долларов, не нашел.

Стало ему все это странно. Ты, говорит, счета-то свои хоть как оплачиваешь? Чеками, женщина говорит. Он тогда и говорит: ладно, пиши чек и на меня. Не пустым же уходить-то. Пиши — на тридцатку. Потом подумал чуток, и переиграл: на пятьдесят пиши.

Ну, она чековую книжку достала и спрашивает: на кого чек, мол, выписывать? Тут грабитель даже удивился. Как, говорит, на кого? На меня, понятное дело. Имя Чарлз, фамилия — Меривезер. С тем и ушел, чтобы дожидаться, когда банки откроются. Каковые несколько часов ожидания, как вы понимаете, последними его часами на свободе и были.

В 1997 году очень, кстати, похожая история произошла. Только совсем на другом конце планеты — в Гонконге. Там вполне суровый и серьезный мафиози посетил как-то врача местного и стал ему принципы симбиоза, в мире бизнеса существующие, объяснять. Так по его раскладке выходило, что врач этот с его практикой функционируют на территории, которую опекают он, Чанг Кун-Шин, и его бесстрашная банда, которая кому рэкетиры, а с их бандитской колокольни так прямо-таки Робин Гуды и рыцари, о подопечных бизнесменах денно и нощно пекущиеся.

В общем, потребовал Чанг налог: четыреста долларов ежемесячно. Доктор Лу Ши-Ко против аргументов приведенных возразить ничего не смог и полез за бумажником. Только мне, говорит, квитанция бы нужна. Для отчетности. А то потом вдруг кто из ваших же по незнанию опять сюда сунется. Чанг такую ситуацию обмозговал и признал: справедливо. После чего требуемую квитанцию и выписал. По всей форме: дата, получено, сумма прописью — и свои, соответственно, персональные данные.

И что интересно, за следующим побором — через месяц который полагался — почему-то не пришел…

Но вот одна криминальная схема — в рамках все той же темы — меня просто-таки в полный восторг привела. И задумка, и исполнение. Доказав тот факт, что среди полных идиотов в преступном мире встречается и еще одна разновидность: идиоты изобретательные (каким бы странным такое сочетание не представлялось).

Джефри Пырчох (бывают в Америке и такие фамилии), житель города Уэст Лафайет в Индиане, после долгих усилий придумал, наконец, как обогатиться в стране, где все только этим же стимулом и движимы. И придумал он выписывать чеки — в уплату разного там товара — исчезающими чернилами. Которые самолично для такой цели и разработал, поставив целый ряд довольно-таки сложных экспериментов.

В общем, работала схема так: Пырчох, выбрав товар из тех, что потом перепродать не слишком сложно, в магазине чек выписывал, прямо на глазах у торгового персонала. А к тому времени, как чек на оплату в банк предъявлялся, чернила пырчоховские обесцвечивались, и оказывался выставленный чек пустым.

Гениальная схема, не поспоришь. В которой, однако, полтора изъяна было. Ну, то, что исчезнувшую надпись в читабельном виде восстановить оказывалось в полицейской лаборатории вовсе не так сложно — это я за пол-изъяна держу. А главной изюминкой было то, что чеки свои хитрые выписывал изобретательный Пырчох на бланках из своей чековой книжки. На каждом из которых банком — для его же, Пырчоха, удобства — типографским способом все необходимое пропечатано было. То-бишь, его имя, фамилия, телефон и, конечно же, домашний адрес.

Еще вот вам случай, все из того же ряда более или менее. У грабителя Хосе Санчеса, когда он в городе Пеннсаукен, штат Нью-Джерси, на дело пошел, возникла было заминка невеликая. Он там в офис корпорации «Хилл-Ром» проник на предмет пощипать всякие конторские механизмы, навроде компьютеров, но замок ему удалось открыть только после долгих и напряженных усилий. Тогда, чтобы снова с проклятым замком не возиться — а он, гад, ключом что снаружи, что изнутри только и открывался — решил Санчес под дверь подложить что-нибудь, пока он в офисе шурудить будет. По карманам порылся, бумажку какую-то сыскал, сложил вчетверо или там в восьмеро, да под дверь и подсунул.

Полиция потом, на место приехав в поисках улик да следов, бумажку эту довольно скоро все под той же дверью и обнаружила. И больше уже искать ничего не стала. Потому что бумажка эта была квитанцией, Санчесу за день до того выписанной. Он на своей не первой молодости машине ехал, а его дорожная полиция и тормознула — по причине небезопасной растресканности ветрового его стекла. Вручив ему квиток для уплаты, на котором гаишник американский с его же, Санчеса, документами сверившись, все как полагается заполнил. Номер машины, водительских прав, имя с фамилией — и, естественно, адрес домашний. Так что более радостной для полиции бумаженции грабитель этот в своих карманах и при желании не мог бы сыскать.

Другой злодей, Родни Хэмрик, тот и вовсе отвратительное себе занятие нашел. Так он свой досуг проводил, что рассылал разным почему-либо неприятным для него людям по почте… бомбы. Совсем как Унабомбер знаменитый, за которым ФБР черт знает сколько лет охотилось.

С Хэмриком, правда, аж таких усилий не потребовалось. Приехала к нему группа захвата очень даже вскорости, сгребли тепленького в дому его собственном — и все, отбомбился. Он, конечно, с ходу в несознанку принялся играть. Не знаю, говорит, никаких посылок с бомбами. И отчего это вы, говорит, вообще ко мне приехали.

Ну, ему и объяснили. Что приехали только и исключительно потому, что на каждой из посылок аккуратным почерком и печатными буквами он своей же рукой свой адрес обратный указал. Как оно, собственно, по почтовым-то правилам и полагается.

А в теплой южной Бразилии в 1994 году полиция арестовала матерого вора-рецидивиста, на котором не один десяток дел висел. И среди прочего навели полицейских на этого уголовника, Робсона Аугусто Араужо, карточки его визитные, которые он разным людям при случае раздавал. (Несколько этих визиток в руки полиции и попало как-то.)

И, я вам скажу, такие визитки отгрохать — это уж очень большая фантазия нужна. Творческая. Выглядели эти визитки так. Сначала шло название фирмы сеньора Араужо, которую он окрестил «Воровство и Грабеж, Лимитед» (что, согласитесь, не без юмора). Затем его имя и фамилия в полном и детальном варианте, с указанием профессии: «Вор». Украшал визитку и товарный знак БМВ модели 325, на краже которой Робсон Аугусто специализировался. И в завершение — номер телефона, правда, не домашнего, а сотового. Но координаты владельца его позволяющие за пару минут вычислить.

Честно говоря, по сей день не пойму — а не проще было к первому попавшемуся полицейскому подойти и по такой же точно форме представиться? Потому что ведь — верьте или нет, но святая правда — случается и такое!

В Уэст— Хэйвен, штат Коннектикут, некий Раймонд Мойхер ограбил средь бела дня магазин популярной торговой сети «Уа-Уа». Ну, поскольку дело днем произошло, сигнал в полицию поступил немедленно, и те из полицейских, что неподалеку от места происшествия были, стали косо на прохожих -особенно торопливых — поглядывать.

Один полицейский на Мойхера глаз почему-то и положил. Тормознул и спрашивает: как мол, зовут и куда он идет. Мойхер и говорит: зовут, дескать, Мойхер, а иду домой. Полицейский дальше допытывается: а откуда, мол? Так из магазина же, «Уа-Уа», говорит Мойхер. Я его только что ограбил. (А фамилия у него и вправду такая. Я перепроверял. Мне-то думалось, что тут что-то вроде «Яхер» больше к месту было бы…) Самая, между прочим, реальная история. К ноябрю 1992 года относящаяся.

Но это, согласимся, случай все-таки уникальный. Чаще так уж добровольно в руки полиции информацию о собственной личности правонарушитель — не говоря уже о преступнике — давать не торопится. Иной раз пытаясь эту полицию и подзапутать маленько — подсовывая им с таковской целью вовсе даже не свои паспортные данные. Что порой к очень веселым результатам приводит.

В городе Питерборо, что в канадской провинции Онтарио расположен, пришли требовать гражданина Энтони Дуко в местный суд — на нем там уже десятка полтора штрафов за дорожные нарушения висело, злостно неуплаченных. Ну, Энтони, конечно, задумался — все ж таки с приличной суммой денег расставаться, что всегда грустновато — и за повестку расписываться не стал. Я, говорит, хоть и Дуко, но не Энтони. Так что мне эта повестка ни к чему.

Ну, ему говорят: а вы кто ж будете? А я, говорит, его брат. С тем посыльный из суда и ушел, а через пяток минут полицейские чуть не целым батальоном к хитрецу нагрянули и, на его вопли нимало не взирая, скрутили и, надев наручники, быстренько оттранспортировали в каталажку.

И вы тут не подумайте, что такая это страшная страна, Канада, что в ней за неуплаченный штраф с человеком аж такое вытворяют. Просто полиция именно братца-то и разыскивала — и за дело гораздо более серьезное. За изнасилование.

И вот, конечно, газеты канадские эту историю пропечатали, но — это я опять-таки на предмет таинственного некоторых людей менталитета — уроки для себя извлекать особо никто и не кинулся. Потому что несколько месяцев всего спустя в той же Канаде — но в Виннипеге уже — когда остановила полиция Эндрю Хофера и спросила имя да фамилию, он по той же самой схеме и поехал.

Поскольку на нем тоже каких-то штрафов куча висела, решил он по такому случаю собственным братцем и прикинуться. Ну и — с тем же до копеечки результатом. «Лечь на капот, руки назад», и наручники — щелк! — на запястьях. Потом, когда уже в КПЗ удалось ему со слезами доказать, что он — это он, а вовсе не братец, стали ему соучастие шить, поскольку братец был в бегах на предмет преступлений очень даже серьезных. Правда, открутился потом — адвокат, в полном соответствии с логикой, на идиотизм больше бил, а не на злоумышленность. Но ведь и на адвоката раскошелиться пришлось — это если об одной только неприятности…

Ну, и последнюю историю расскажу на предмет установления личности. Эта больше для забавы будет, поскольку тут речь о чистом совпадении идет. Которое все тому же бедному вору — а кому же еще — боком тем не менее вышло.

Потянуло как-то воришку по имени Джеймс Маллин пивка баночку-другую испить. Оно вполне законное было бы желание, если б не его возраст. А было ему на тот момент резко возникшей жажды — семнадцать годочков.

Ну, побрел все-таки в винно-пивно-водочный магазин в своем родном городе Шаумбург, в штате Иллинойс. Выставил отобранную коробку с пивом на прилавок, за деньгами полез — а кассир как раз насчет возраста и засомневался несколько. А ну как нет покупателю положенных восемнадцати годов — за таковское дело и с лицензией ведь расстаться недолго. Там с этим строго — это ж все-таки пиво, а не крэк-героин.

Так что, кассир говорит, нельзя ли документик, чтобы дата рождения пропечатана была. Джеймс и говорит: отчего же, дескать. Ну, полез в карман, достал удостоверение личности, где и год правильный прописан, и имя-фамилия: Дуглас Шарбо.

Понятно, кассир говорит. И тут же дал указание охране двери закрыть быстренько. А сам в полицию названивать принялся.

Ну, когда полиция приехала, Джеймсу уж давно не до пива было. Но вопрос, понятное дело, свербил. Дескать, как же ты так быстро и без колебаний вычислил, что документ ворованный? А очень просто, кассир сказал. Потому как Дуглас Шарбо — это я и есть. И документ это мой, который у меня среди прочего поперли два месяца назад, когда машину мою начисто раздербанили. (И вот оно тут хоть и совпадение, но все-таки как-то перекликается с той историей, что на малонаселенных Островах Кука случилась. Этот-то Шаумбург — совсем не Нью-Йорк был по части народонаселения. И получается, что совпадение такое просто-таки напрашивалось, чтобы произойти.)

Опять— таки и тут зануда из читателей, которого мы уж не раз и не два поминали, недовольным остаться может. Нетипично, дескать, и непоказательно. И все-то этот народ воровской мелкий да невзрачный -то соседа обворовал, то вон машину раздербанил, то вообще в наглую из магазина при большом стечении народу трусы попер. Такой, дескать, несерьезный контингент и должен гореть. Что с преступником высокого полета если и случается — то неизмеримо реже.

Мог бы я, конечно, на то хотя бы сослаться, что толковали мы тут не раз и о самых что ни на есть орлах преступного мира — наркодельцах, по сейфам специалистах, и так далее. Но и то понятно, что для критика нашего с хроническим его гастритом это как бы и не аргумент. Ему статистику подавай чуть не Госкомстатом заверенную. Чтобы, значит, ряд с серьезным таким коэффициентом корреляции. По серьезному же уголовному элементу.

И даже на то не буду ссылаться, что никакого социологического исследования я тут под этой обложкой не затевал. А делал, как мы уже договорились, калейдоскоп, шкатулку и табакерку для вящего читательского удовольствия — да вот хоть под кружечку того же не раз упоминавшегося выше пивка. (Не говоря уже о том, что социологию эту я не просто за лженауку держу, а за лженауку бессовестную и зловредную — так что их это, социологов, счастье, что и меня не Иосифом кличут, и папу Виссарионом не звали.) Но поскольку даже и язвенник этот зловредный, что нам вечно запятую поставить пыжится, тоже — как ни крути — читатель, имеет и он право на свою индивидуальную сатисфакцию.

Ему надо орлов от уголовщины — значит, дадим орлов. Тем более, что их у нас есть. Чтобы, значит, не тот гаврик, что тети Нюрину квартиру вверх дном перевернул, пока сама дворничиха тетя Нюра двор мела да бутылки безхозные в сумку складывала старательно. И не тот забулдыга, что в двух шагах от милиционера кирпичом водочный ларек поперек витрины взламывает. Чтобы элемент импульсивности и решений, принятых под влиянием коварного случая, свести до минимума.

И остается нам в таком случае — банк. Хоть мы уже там и сям орлов, что на банки ходят, упоминали. Но оно и то верно, что такое заведение под влиянием импульса все-таки не берут. Даже при общей и тотальной зараженности планеты бациллой идиотизма, все-таки эпидемия до такой степени не дошла, чтобы какой идиот, по улице идучи, вдруг сказал себе: о, банк. Это тут, что ли, деньги лежат-то? Тогда зайду, пожалуй — да и возьму все, что берется.

Так оно, конечно, почти никогда и не бывает. Да вот хоть роман уголовный любой возьмите — и там тоже. Сидит эта банда и полкнижки планы хитроумные чертит, секундомеры свои раз за разом сверяет, сверла победитовые в чехольчики укладывает. А уже потом идет, грабит и попадается. И даже если не о банде речь, а об отдельно взятом индивидууме, то и он — на те же полкнижки в состоянии полной сосредоточенности и задумчивости. Потому что — банк.

Так что мы тут, лупой вооружившись, сейчас и глянем на них попристальнее. На тех орлов, что аж на такое дело ходят.

И начнем мы с тех, что поначалу провернули все как надо, в самом ограблении честь по чести преуспев. Как вот Джеральд Диксон, который вполне элегантно и профессионально эту часть своей работы проделал, с оружием в руках взяв в канадском городе Ошава отделение Монреальского Банка. И тут речь не пойдет о том, что якобы он, пока грабил, бегал по залу да отпечатки пальцев своих печатал в самых удобных для полиции местах. Ничего такого не было, поскольку, как я уже сказал, работа была проделана чисто, быстро и вполне профессионально. Хотя и работал без маски, будучи уверенным в том, что ни черта до него не доберутся.

Взял, он, значит, свои деньги — и испарился. Не такие уж, между прочим, жуткие деньги взял, всего 2600 долларов. (Не знаю, может, сумели ему кассиры голову заморочить, что больше у них наличности как бы и не водится. Это уже все теории, и не они нас здесь интересуют.) Ну, он пару дней с этими деньгами посидел — но делать-то что-то надо, не в чулке же их держать, на самом-то исходе нашего тысячелетия. И решил он так, что надежнее всего их будет в банк положить — несмотря даже на то, что сам же два дня назад такую теорию надежности с пистолетом в руках сомнению подверг.

Ну, и пошел, конечно, в банк. В какой? Во-о-от, умный читатель уже над своей кружечкой улыбается понимающе. Все правильно. Поволок он свои денежки в отделение Монреальского Банка в канадском городе Ошава. Два, повторяю, дня после того как. Ну и, пока ему счет открывали да бланки заполняли всякие, вызванная полиция и подоспела. Так что на подготовку следующей операции у него теперь время есть — все шесть с половиной годочков.

И говорить о каком-то совсем уж исключительном идиотизме здесь у нас не получится. Поскольку картина эта если чем и поражает, то своей прямо-таки хрестоматийной типичностью. В Сиэттле, штат Вашингтон, такой же вот точно — и тоже ведь через два дня после ограбления! — так же спокойно в то же отделение, им же, недоумком, ограбленное вперся, чтобы те же деньги и положить.

А Трой Дарбен из Калифорнии — тот аж целых шесть дней с собой боролся. Но не превозмог. И так-таки притащился с деньгами в ограбленный им же банк, чтобы деньги в соответствии с теориями Кейнса к работе пристроить и уже дальше спать спокойно.

Какой— то тут для меня совсем таинственный психологический механизм работает. Это ж все-таки не трижды помянутые Острова Кука, где, может, и всего-то полтора отеля да полсберкассы. Это ведь, как-никак, Северная Америка (будь оно Канада или же Штаты), где, ежели тебе деньги в чулок сложить совесть -или там, скажем, чувство эстетическое — не позволяет, так все-таки по части банков выбор совсем и не маленький. Но нет, безошибочно прутся туда, откуда только что поперли.

Оно, кстати — ну совсем уж на минутку от главной темы отвлекусь — не только с банковскими грабителями происходит, но и с прочим разбойным элементом. Как вон с Милтоном Бердом, например, вышло.

Он, этот Берд, в августе 1993 года супермаркет в Бостоне ограбил, «Пьюрити Суприм». Солидно ограбил, кассу взял, ушел чисто — профи. Нет, дальше не так было, как вы себе подумать могли — что он, дескать, пошел там чего-то в тот супермаркет покупать, и… Ничего такого не было. А и было бы — вряд ли такое дело можно верхом идиотизма назвать. Все-таки народ толчется в супермаркете тысячами, можно и проскочить под шумок, коли очень уж приспичило.

А с Бердом этим так вышло, что решил он через месяцок после ограбления вдруг ни с того ни с сего начать новую и уже трудовую жизнь. С чем и пошел на работу устраиваться. И вот здесь улыбка читательская уже на месте. Потому что в городе с населением в два миллиона человек (а количество магазинов тут соответствующее — раз уж тебе так загорелось именно в торговую сеть) выбрал Берд все тот же супермаркет — не иначе, глянулся он ему во время ограбления-то — и в нем свое заявление на стол положил. После чего беседа с менеджером оказалась для обеих сторон очень и очень неожиданной.

Но абсолютным рекордсменом по этой части в моих файлах получается Джей Стэнтон Либеноу, который ни месяцев, ни даже дней каких-то дожидаться не стал. Он в 1995 году в Бетезде, штат Мэриленд, ограбил аптеку. Причем, будучи, скорее, профессиональным наркоманом, чем грабителем, взял не деньгами, а велел персоналу свалить ему в сумку таблетки да ампулы из покруче. Ну, те — таблеток много, а жизнь одна — все как велено и сделали. С чем Джей Либеноу и исчез.

И вот урыл он квартала эдак за два, а там уже в радостном предвкушении сумку и растопырил. Душа, конечно, поет, и вена от возбуждения надувается, а… А шприцов-то по запарке и не взял. И что тут делать? Не метаться же по всему городу в поисках другой аптеки, когда настрой таким мажорным дыбом стоит, что твоя Девятая имени Бетховена.

В общем, в ту же самую аптеку Джей и вошел стыдливо. Сказал, чтобы не беспокоились и не нервничали, потому как за шприцы он и заплатить может. И за кошельком даже в карман полез — но того во внимание не принял, что персонал этот уже после первого его визита в полицию не то что мог, а обязан был позвонить. Как-то эта мелочь от его внимания ускользнула. Что в результате не только самого грабителя изумило, но и приехавших по вызову полицейских.

Вернемся, однако, к нашим баранам. (Понимаю, что не шибко фигурально тут эта фраза звучит — но что поделать. Другой как-то не подвернулось.) К тем, что на банках специализируются. К той самой элите, что своими непревзойденными качествами от прочей шпаны — в теории — отличаться обязана, как день от ночи.

К этим качествам, я полагаю, и хладнокровие относится — не в последнюю очередь. Но идиот, о котором тут, в книжке этой, в целом речь, если чем и характерен, так это тем, что либо недодает чего-то катастрофически, либо, наоборот, по какой-то части так пережимает, что гаси свет.

Потому, может, и казался себе Джефри Томас, грабитель банковский, эдаким невозмутимым Юлом Бриннером, Чарлзом Бронсоном и Джеймсом Кобурном, вместе взятыми, но перед всеми прочими — меня и полицию считая — предстал он как идиот полный и законченный. Джефри этот в Балтиморе ограбил отделение банка Сигнет — и ограбил, как и те его коллеги, о которых речь выше была, вполне профессионально и хладнокровно.

А выйдя из банка, тут же у дверей его самых остановился — и столь же хладнокровно деньги стал пересчитывать (ну, не знаю, может, конечно, и считал, выходит ли у него на заначку, чтобы от супружницы спрятать — но я и того не знаю, имелась ли она у него вообще). Полиция, конечно, примчалась мгновенно — она на страже банковских капиталов вообще стоит яростно — и обнаружила В ДВУХ МЕТРАХ (так оно и в полицейском рапорте было) от входной двери человека с толстенной пачкой зеленых банкнот, которые он одну за другой пересчитывал. И до того увлеченно, что появление полиции его от этого занятия ни на секунду не оторвало.

Причем, как очень оно скоро выяснилось, Джефри Томас этот конкретный банк и месяцем раньше брал. Тут, видимо, как у рыбака — кой же черт место менять, когда оно и здесь клюет эвон как славно. Так что теперь кассиры в том банке ждут, когда Томас свое в местах не столь отдаленных отбарабанит. Потому как потом — просто обязан снова пожаловать. При его-то хладнокровии и упорстве.

Не следует только думать, что так уж я издевательски к хладнокровию и упорству — пусть даже к разбойному делу применительно — отношусь. Я ж говорил: с мерой тут проблема. А того же хладнокровия недостаток в такой-то напряженной работе тоже еще каким боком выходит.

Как вон в 1995 году в Эдмонтоне, столице канадской провинции Альберта, случилось. Залетел там в банк Нова Скошиа некий гражданин с весьма типичным канадским именем Кевин Кришна Ниранджан. И залетел очень даже грозно — шляпа на глаза, воротник поднят, руки в карманах. А залетев, заорал с самого порога: «Всем оставаться на местах! Ограбление!»

Ну тут все, понятное дело, застыли — и кассиры, и клиентура. Застыли — и стоят. И Ниранджан на месте, так же на пороге, и топчется. Потоптался, и опять орет: «Ограбление! Всем оставаться на местах!» Тут ему кто-то из особо нетерпеливых и говорит: да мы ж и так никуда не девались, а дальше-то что? Причем весь прочий народ, конечно, на него смотрит с выражением самым вопросительным.

Ну, тут он голосом отчего-то севшим прокукарекал что-то вроде «чего уставились», да и… удрал. Хотя в тот же день его, болезного, и повязали. Видимо, прятался он так же ловко, как грабил.

Интересно было бы мне поглядеть, как самый даже мастеровитый автор романов детективных такую его подготовку на полкнижки бы растянул…

А то вот как еще в другом случае нервозность сработала. Оно и мирному населению хорошо известно, что банки грабить следует с оружием в руках. Как-то оно солиднее. Хотя опять-таки не секрет, что иной раз вполне даже и без оружия обходится. Некоторые умники — из тех, что на зоне в виду обилия досуга уголовный кодекс наизусть выучили — так даже вообще специально с собой оружия не держат. Исключая из игры — при неблагоприятном для них раскладе — этот крепко отягчающий элемент. А кассиров и прочий персонал берут на «пушку» — которая тут справедливо закавычена, ибо состоит из пальцев, соответствующим образом в кармане сложенных. Кстати, почти всегда работает. Если человек на ограбление банка решился, то только совсем уж героическому кассиру придет в голову на своей шкуре проверять, пистолет там у него карман плаща оттопыривает или же просто кукиш.

Вот с таким именно расчетом и шагнул в 1997 году Стивен Ричард Кинг (опять же не путать с тем Кингом, что ужастики тоннами выпекает) через порог облюбованного банка в городе Модесто, Калифорния. Так вот пальцы — большой и указательный — и сложил, чтобы максимально близко оно к силуэту грозного пистолета выходило, направившись неспешно (хотя, как мы увидим, и не без нервозности) к столику менеджера данного банковского отделения. Так мол, и так, сказал, чтобы немедленно мне отсчитали такую-то сумму и такими-то купюрами.

Менеджер, конечно, удивился. С какой, говорит, такой стати я это делать буду? А иначе, Кинг говорит, пуля в лоб. Менеджер еще больше удивился. И откуда, говорит, эта пуля вылетит? Прямо, что ли, из вот этого пальца?

Тут уже Кинг на свою руку посмотрел. И вот сделал-то он по большей части все как надо — я говорил уже, большой палец оттопыренный, указательный выставленный. За вычетом, правда, того, что всю конструкцию забыл суровый грабитель в карман плаща сунуть. Отчего если и напоминала она пистолет, то уж очень и очень отдаленно.

Ну, матюкнулся он, конечно — несправедливо, если по адресу менеджера ядовитого — и смылся. Последнему в память врезавшись накрепко. Так что он нашего Кинга в полицейских фотоальбомах очень быстро — с хохотом жизнерадостным — обнаружил.

И тут, честно говоря, чисто в плане общей композиции и, так сказать, завершенности сюжета, у меня к менеджеру эстетическая претензия есть. Все-таки стоило ему в ответ на ту конструкцию, что Кинг вывалил грозно, и свою конструкцию из пальцев предъявить. Международную. Из трех.

Вот вам и нервозность. И подготовка на пол-романа. И я вам сейчас еще один случай расскажу, а вы мне объясните, какую такую домашнюю работу грабитель в городе Коламбия, штат Тенесси, мог проделать. Хотя ведь не сказать, чтобы совсем уж палец о палец не ударил до того как. И пистолет смазанный блестел, и маску в карман сунул, из дома выходя. Вроде как постарался.

И вот оно вам, его старание, планы его наполеоновские в действии. Вошел он в намеченное помещение в апреле 1995 года, маской физиономию прикрыв и пушку на присутствующий народ наставив — а народ этот почему-то не столько испугался, сколько удивился. А уж когда он заявил, что это ограбление и посему следует тут же выложить бабки на кон — народ так даже откровенно смеяться стал. Пока кто-то себя по лбу не хлопнул и не сказал: так ты, наверное, банк грабить пришел? Грабитель и говорит: банк, конечно. Так банк, ему говорят, еще в прошлом году летом отсюда съехал.

Ну, тут разбойник совсем растерялся. Так что, говорит, это уже и не банк? Ну, ему говорят: не веришь — пойди табличку у входа прочитай. Страховое мы, говорят, агентство. И кроме договоров на предмет защиты населения от пожара, наводнения и таких же, как ты, ничего в наших сейфах взять не получится.

Ну, тут он с горя всех заставил хотя бы карманы повывернуть — сто двадцать семь долларов его куш сказочный оказался — и, плюнув, ушел. Хотя с плевком, честно говоря, мог бы и до ближайшего зеркала подождать.

Вот так они, орлы эти, и готовятся. Чтобы потом уж все, как по нотам. Как вот оно у Чарлза Робертсона прошло — хотя, ежели у него действительно по нотам было, то уж очень авангардная мелодия в результате получилась, куда там твоему Шенбергу.

Намылился этот Чарлз банк в Вирджиния Бич — штат, между прочим, тоже Вирджиния — взять. И как намылился — так и взял, так что первая часть, если в виду иметь непосредственно процесс изъятия денег, действительно как по нотам прошла. Потом, конечно, дал деру, но еще до своей машины не добежав, что, как мы дальше увидим, существенно, вспомнил, что записочку, которую кассиру сунул — что так, мол, и так, я вас граблю, а потому ну-ка быстро мне отсчитать такую-то сумму, и так далее — так вот, записочка эта так у кассира и осталась. А это, как вы понимаете, вещдок — уже материал для графологии и прочей лабораторной активности.

Ну, он снова в банк влетел, к кассиру кинулся и записку назад потребовал. Кассир попался нескандальный, так что очень скоро разбойный Чарлз снова к машине своей несся. Где его ждала еще одна неучтенная неприятность. Он-то, в первый раз из банка выбежав, уже почти у автомобиля оказался — я на этом факте ваше внимание заострил — так что и ключи у него в руках уже были. А пока он, снова в банке будучи, у кассира цидулку свою взад требовал, ключи эти на стойку положил. Где по запарке и оставил, конечное дело.

Стало быть, на машине удрать уже никак не получалось — и дернул он, понятно, на своих двоих. Уйдя, между прочим, от уже нагрянувшей в банк полиции. Ну, прибежал домой, и тут с еще одной неприятностью что-то делать надо было — поскольку машина была не самого Чарлза, а его подруги, которая с ним временно проживала. Она говорит: а где ж машина? Украли, говорит. Нынче народ какой пошел — сама, дескать, знаешь.

И это, надо сказать, было самой гениальной его на тот день идеей. Потому что подруга, как оно и положено, позвонила в полицию, а уже через несколько буквально минут полицейский по имени Майк Кох эту же искомую машину в квартале от банка и обнаружил. И, поскольку ключи бандитские, забытые на стойке, теперь были у Коха в руках, он и решил попробовать — а не подойдут ли. И, конечно — с чего бы им было не подойти…

Ну, а уж дальше осталось только по адресу жалобщицы приехать — и Чарлза взять совсем тепленьким. Больше-то он никуда уж не дергался — видно, идеи начисто иссякли.

Но даже в той череде, что выше, Рональд Альберт Зидельман лидирует — и с отрывом немалым. Этот прямо как из клуба тех самых джентльменов за кассой отправился. Он в 1994 году в столице штата Айова, городе Де Мойн, двинул на ограбление Северозападного банка. Пришел, в очередь встал — все вежливо, все чин-чином. Подошел уже к окошку кассирскому и записочку положенную — ну, в смысле «это ограбление, деньги в таком-то количестве сложить в конверт или там мешок», и так далее — кассиру и сунул. А потом спокойно… к выходу направился.

Кассир кричит: Стой, дескать, разобраться надо. А Рональд ему приветливо рукой помахал и говорит: вы уж, пожалуйста, работайте пока, а я сейчас, мол, покурю — тогда и разберемся. С чем из банка и вышел.

Ну, полиция примчалась, когда Роберт как раз последнюю затяжку делал, у дверей банка стоя. Взяли его, конечно, руки за спину, наручники на запястья. Потом уже стали интересоваться: с чего это он вдруг, когда ограбление, можно сказать, в полном разгаре, от своей же работы вдруг на улицу выкатился? Рональд удивленно на полицейских посмотрел — как на чокнутых — и говорит: Так, пардон, знак же тут. «Курить в помещении банка запрещено.» И под таким знаком курить, сказал, было бы крайне неучтиво.

Кстати, не думаю, что там так уж тюрягой и кончилось. Там, видимо, все-таки другое заведение было на повестке дня (хотя, честно говоря, и по всем прочим героям оно тоже плачет). Вы ж помните, как кассир Рональда окликал, перед тем, как тот пошел свою порцию никотина принять? Проблема была в том, что хотелось кассиру все-таки с требуемой суммой разобраться. Потому что в записке, где Рональд Альберт Зидельман писал про ограбление и все такое прочее, он от кассира потребовал выложить сумму… девятнадцать ТРИЛЛИОНОВ долларов. (Хотя и интересно… Что же все-таки ему кассир сказать жаждал? «Сэр, вы тут указали — триллионов. Так вы, наверное, миллиардов имели в виду?»)

Вот эта вот еще, кстати, записка — что уж дважды нам встретилась. Целый отдельный мотив, в основную нашу тутошнюю тему контрапунктом вплетающийся. Чрезвычайно популярный момент очень и очень многих банковских ограблений.

Я так думаю — удобно потому что. Да вы и сами посудите. Приходит человечек наш в банк — а там же народу тьма. И тут либо всем им орать «Руки вверх», рискуя на какого-нибудь камикадзе нарваться — либо, как в случае с записочкой, тихонько свое отстоять и записочку кассиру сунуть. Внимания всех остальных нимало не привлекая.

Потому что кассир в подавляющем большинстве случаев понимает — начнись шум да гам, и первая бандитская пуля вполне может быть и его. Так что в общем и целом записка такая — очень даже эффективный рабочий инструмент.

И вот хотя сам инструмент хоть куда — но сбои дает, потому что на то же и человеки, чтобы даже таким надежным прибором, как, скажем, молоток, себе пальцы отшибать.

Вы ж помните, как Чарлз Робертсон обратно в банк за своей записочкой кинулся. Так он хоть там на предмет почерка, графологии и прочих премудростей переживал, не желая полицейским даже такого скромного шанса давать. В отличие от него Ли Уомбл, ограбивший в 1993 году банк Лафайет в штате Коннектикут, за своей запиской не возвращался. А вот ему-то как раз очень даже стоило.

Записка— то такая, она как чаще всего пишется -берется обычный приходно-расходный ордер, он же бланк, якобы вы там что-то такое хотите снять с якобы имеющегося у вас счета. И такая активность ничьего внимания привлечь не может, потому как вокруг вас масса народу тем же занимается. Ну, а уже написав всю требуемую информацию — дескать, ограбление, и чтобы мне тут же щас же столько-то и столько-то в пакет сложить — уже двигаетесь со скоростью очереди в окошко, где записку и вручаете.

Это опять же если лень дома такую загодя заготовить — а я так думаю, оно ведь труд, спины не ломающий. Причем именно из того разряда, которым бы лучше не пренебрегать, поскольку в экстремальной ситуации — в самом, то есть, виду ограбления — человеческий организм имеет склонность неожиданные штуки выкидывать и всяческие сбои давать.

Как вот оно, видимо, с Ли Уомблом и получилось. Видимо, не очень решительно он был настроен на работу — а, может, с планом действий добросовестно не посидел. И вот взяв этот бланк, он долго и задумчиво в него глядел. Написал было что-то — и опять задумался. Опять написал. Снова затормозился.

Ну, в общем, чтобы долго не рассусоливать — добил он таки злополучную свою записку. И дальше уже как в сказке — в окошко сунул, деньги взял и исчез. Тут бы и написать «бесследно», но не получается. Поскольку приехавшая полиция записку в руках повертела и обнаружила, что, помимо требования денег и прочей необходимой для грабительского процесса информации, содержала она в двух местах четко написанные имя и фамилию, которые, как выяснилось, в полицейском компьютере не на самом хорошем счету числились. Так вот, видимо, в моменты своей внезапной задумчивости — и в виду отсутствия продуктивных мыслей — стоял наш грабитель и писал привычное: «Ли Уомбл… Ли Уомбл…» Что, как вы можете догадаться, сэкономило массу хлопот довольно-таки занятым людям.

Или такой Фернандо Ривера, в 1993 году банк в самом популярном для такого занятия городе — Нью-Йорке — ограбивший. Тоже вот зарулил в заведение — и принялся записку писать. И уж не знаю, на чем он там ее писал, но вряд ли на бланке, потому что на бланке среди прочего и графа «сумма прописью» имеется. Что могло бы сеньора — или там мистера — Риверу от определенного огорчения избавить.

Он— то -всякую пропись похеривши — цифирями свое требование изложил. Дескать, так мол и так, происходит здесь ограбление, и… И тут намеревался он потребовать одну тысячу долларов — то есть 1000 получается, но то ли по запарке, то ли по недостатку образования один нолик и упустил. После чего кассир, записку изучив внимательно, ему сотенную на стойку и вывалил.

Принялся было Ривера брови сердито хмурить и глазами грозно вращать, но кассир плечами пожал и молча ему его же записку продемонстрировал. Дескать, уж извините, а я под требование сотенного не могу всякими тысячами разбрасываться, потому как у нас тут банк и, соответственно, отчетность.

Тут, конечно, крыть было нечем — и Ривера, сотенную зажав в ладони вспотевшей, из банка вылетел. Но поскольку уже пребывал в решительном и рабочем настроении, тут же в соседний банк влетел и с ходу — прямо в очереди — попытался какую-то совсем уж индивидуальную бабушку ограбить. На чем и был схвачен и повязан даже еще и не полицией, а разгневанными посетителями. Полиции уже только и оставалось, что оба ограбления на него повесить.

А от кассирской зловредности да скрупулезности очень много неприятностей возникает для грабящего народа. Не всегда, правда, без этого народа вины — но все ж… Вот, например, как оно в октябре 1993 года в городе Балтиморе вышло.

Там целых даже два грабителя в очередь в банке Харбор встали и кассиру записку сунули. Текст был такой: «У меня тут пистолет. Быстро деньги на полку, а то хуже будет.» (Буквальный, кстати, текст — никакой ни на щепотку литературщины.) Кассир этот записку покрутил — и видит, что она на бланке Мэрилендского Национального банка написана. Э, говорит кассир. Так не пойдет. Как же я могу деньги отпускать по квитанции совсем даже чуждого нам финансового заведения? Они было в амбицию поперли — какое такое, дескать, заведение? Но он им объяснил: вот, говорит, видите — «Мэрилендский Национальный» написано. А у нас банк — Харбор.

Так эти двое до того от всей этой неразберихи очумели, что только и нашлись, что спросить у него — далеко ли до этого Мэрилендского Национального? Кассир им опять-таки на их же записку и указал: так вот же он, дескать, адрес, на бланке. С чем они и ушли. (И то ли у них ума хватило в том, втором, злополучном банке все-таки не нарисовываться — а полиция-то их там уже ждала — то ли стыд их заел небезосновательно, но так вот с концами и ушли, более нигде в тот день не разбойничая.)

И в Лейкленде, штат Флорида, тоже вот явившегося на дело профессионала в кассе обидели. Грабитель этот все, как положено, вроде, проделал — и очередь отстоял, и записочку кассирше сунул, ничьего внимания не привлекая. Стала она эту записку читать — и ничего понять не может. Что-то, говорит, не пойму, что у вас тут написано. Вы, говорит, конечно, извините, но очень уж у вас почерк корявый. Это вот какая, говорит, сумма указана? А это вот еще — что за слово, «ограбление», что ли?

Ну, грабитель, понятно, тут взвился, записку у нее из рук выдернул, обругал дурой — и удрал. А кассирша потом объяснила полиции, что никакая она не героиня — а просто почерк его разобрать действительно никакой возможности не было. И вот тут грабителю тому сказать хотелось бы, что не она, кассирша, дура — а он, извиняюсь, лоботряс и двоечник. Ежели знал за собой такой грех с почерком — так не царапал бы текст прямо в банке и без того дрожащей рукой, а посидел бы дома, пусть даже и потея, и с высунутым языком, и печатными буквами — но уж чтобы записка была не из одних египетских иероглифов состоящая.

Хотя в некотором непрофессионализме, может, кассиршу ту и следует упрекнуть. А то ведь подумать можно, что в ихнем банке все как один клиенты прямо-таки из общества любителей каллиграфии. Вроде среди них, клиентов, и другого народа нет — как вот, скажем, тех же врачей. Ни за что не поверю. Ежели бы у врачей денег не было в банке держать, так откуда они — за вычетом, конечно, адвокатов — у прочих смертных возьмутся? А тогда так: если уж ты у врача почерк разбираешь без особых скандалов, то почему ж по отношению к грабителю такая социальная несправедливость происходит?

Так что какую-то долю вины, пожалуй, следует и на кассиршу взвалить все-таки. А случается и так, что вина такая, считай что, целиком на ихнего брата ложится.

Вот какая история — с переменой полов — в городе Буффало, в той же Америке, случилась не так давно. Там кассир как раз мужчина был, а грабить Локпортский сберегательный банк явилась, напротив, женщина. Решительная, динамичная — и нетерпеливая.

Сунула она кассиру записку свою. Тут он и принялся ее мусолить. Одел очки, снял очки, к носу записку поднес, потом на расстоянии читать тщился. Дошел постепенно смысл. Стал деньги из ящичка выгребать. Не тот ящичек открыл, с мелкими уж очень купюрами. Пересчитал их, сложил обратно. Стал другой ящичек открывать.

Тут гангстерша эта взвилась — она уж Бог знает сколько времени на всю эту крайне нескоординированную активность взирала, а в ее положении время не только деньги, но вполне возможно что и свобода драгоценная — вырвала у растяпы записочку и из банка выбежала. Нимало, кстати, не смутившись по поводу происшедшей неприятности. Поскольку тут же заглянула в другой банк, по соседству, который с большим успехом с этой же самой записочкой и ограбила. До сих пор полиция ищет.

Вот они вам — орлы криминального мира. Последний случай тут, как вы понимаете, из ряда выпадает несколько — так что пусть и работает, как то самое исключение, что наше правило подтвердить обязано, что оно и делает. К тому же речь все-таки о даме шла, об орлице, так сказать — а они, дамы то есть, вообще все и всегда проделывают с изяществом и упорством, каковые нашему брату в штанах и не снились.

Так что считаю я, что с гастритчиком тем занудным, что всю эту разборку затеял, мы точки над "i" расставили. В том смысле, что никакой такой выдающейся роли конкретная специальность преступного элемента не играет и играть не может, поскольку процент идиотов — пугающий, естественно, как оно на всей планете в целом имеет быть — абсолютно одинаков среди налетчиков, домушников и тех, что на краже сигарет в киосках специализируются. Ну в самом-то деле — чем такой, скажем, Кришна Наранджан так уж возвышеннее того бедолаги, что по части нижнего белья проходил?

Все они, голубочки, одинаковым синим пламенем горят. Исключительно по собственной глупости. И при всем том, что разновидностей этой глупости аки звезд на небесех, все они прекрасно к общему знаменателю — к ней, то есть, о которой еще Эразм Роттердамский так похвально отзывался — сводятся.

А о разновидностях идиотизма я не просто так упомянул. Говорил я о том и в начале книжки этой, но считаю необходимым со всей энергичностью подчеркнуть еще и еще раз: многие из вещей, нами по другому совсем ведомству проводимых, на деле есть не что иное, как того же идиотизма производные. Мы тут поминали в этой связи среди прочего и жестокость, и жадность, и прочие малосимпатичные черты человеческого характера. Однако любое — и я так понимаю, действительно любое — качество при откровенном недоборе или, наоборот, явном пережиме точнехонько в рамках все той же непроходимой глупости приземляется.

Любое — еще раз и скажу. Я, например, к религиозным чувствам — своим собственным или ближнего — с полной серьезностью и полагающимся пиететом отношусь. Но ведь не вчера народ подметил — «заставь дурака Богу молиться, он себе и лоб расшибет». То есть, если уж такая высокая духовная потребность в состоянии в совсем даже недружеский шарж на себя саму трансформироваться — что ж о других-то говорить…

Так вот и вертится колесо по раз заведенному порочному кругу. Где религиозность превращается в фанатизм, человеколюбие в абстрактные гуманистические теории (доходящие на практике до жестокости чудовищной), вера во всеобщее братство в презрение недоумка к собственному народу, почтение к закону в преклонение перед тираном — за пол всего оборота, где, с высшей своей точки съехав, все это в самом надире оказывается, уже оттуда безусильно соскальзывая в общепланетарный отстойник тысячелетиями копящегося дерьма.

И даже в оценках всей этой ситуации мы точно так же со всем колесом и движемся. То визжим от восторга, как бабуины себя в грудь кулаками дубася, о том, что человек есть мера всех вещей — то, уставши от этого занятия, начинаем на небеса косо поглядывать, злобствуя по поводу того, что вот, дескать, не планету нам подсунули, а сплошное отхожее место.

Ну да ладно. Совсем уж мы в метафизику рухнули. Пущай уж лучше этим делом мошенники-философы занимаются, все эти шеллинги-дюринги-виттгенштейны. (Последнего-то, честно говоря, я тут больше для рифмы приплел. Он вообще-то из них всех самый, пожалуй, что и порядочный. Он, Виттгенштейн этот, между прочим, как-то собратьям своим ткнул прямо в морду: ни хрена, сказал, ваша философия не говорит и сказать не может. Ты, сказал, прежде чем на предмет бытия и что там чего определяет, разобрался бы с наипростейшей мыслишкой своей. Типа «Маша ела кашу». И то, сказал, шестеренки у тебя встанут со скрежетом. А туда же, вашу мать — космос, человек, категории… И с прочими, говорят, после этого даже пиво пить не ходил — а это у них святое, что нам и автор «Материализма и эмпириокритицизма» подтвердил бы, когда с другом Цедербаумом кружечку за кружечкой в Цюрихе засаживал. На партийные, между прочим, деньги.)

Так что ну ее нахрен, всю эту философию. Мы-то собрались — ежели кто еще помнит — поразвлечься. Вот это самое — всем эмпириокритицизмам вопреки — делать и будем, переводя наши глобальные рассуждения на рельсы конкретности, к тому же применительно все к тому же сегменту нашего биологического вида, о котором у нас речь и шла. К уголовному, то есть, элементу.

Вот и у него, у элемента этого, как мы уже заметили, единство и борьба противоположностей по полной программе катят. Как оно, к примеру, в случае с тем же хладнокровием обстоит. Пока оно себе тождественно, то все, вроде, как-то и ничего. А как только в пережим да в карикатуру пошло, как только переход количества в качество обозначился, так оно тут же в собственную противоположность сигает — и ну само с собой бороться. В полном соответствии со строгими законами диалектики. (Нет, ну что ты скажешь! И сам зарекался, и Виттгенштейн вон советовал как настойчиво — а оно все вот это вот, годами накопленное, так и прет… Хватит, в самом-то деле. «Маша ела кашу» — вот она, истина, с которой бы расколупаться. А все остальное и вправду от лукавого.)

Так вот, о хладнокровии все том же. Как только понесло его за рамки золотой уравновешенной середины, так и получаем всевозможные варианты неколебательного похренизма. (В смысле, «меня не колебает, потому как мне по хрену».) В каких-то житейских ситуациях оно для такого за рамки вышедшего индивида и ничего — как в политике той же или даже и на рабочих каких местах (хоть бы у тех же врачей — в конце концов, помирать-то не им, а пациенту). Но уголовнику нашему это если боком выходит, то сугубо персонально.

Например, в городе Кентон, штат Массачусетс, такой неуловимый вор обретается, что у полиции и газет даже прозвище получил — «Мягкоступ». Он у них там в одном только 1995 году с десятка полтора квартирных краж провернул — что, конечно, для «Книги рекордов Гиннесса» никакой не результат, но тут речь не о том. А о том речь, что он, Мягкоступ этот, до того собственным хладнокровием упивается, что ведет себя на работе своей уже прямо-таки и по-хамски.

Мало, что жилища он обворовывает в полном пристутствии ничего не подозревающих хозяев (дело обычно глубокой ночью происходит, так что они, как и положено, спят). Так ведь еще, собрав вещички изъятые в мешок, всегда этот «человек без нервов» (тоже из газетных восторгов) направляется на кухню, где устраивается перекусить. И опять-таки не так, чтобы полез в холодильник, вынул там колбаски, съел да и ушел — нет, ему, видите ли, надо горяченького. Так что он себе то яичницу какую с беконом сообразит, то чайку свеженького запарит. Хладнокровный очень.

Так вот, не выловили его пока. Так себе все и ходит по острию, ступая мягко. И всем прочим подавая крайне дурной пример, потому как на такой работе ни расслабляться, ни отвлекаться категорически нельзя. Ты ж в конце концов, домушник, а не авиадиспетчер какой. И при неожиданном, а тем паче огорчительном раскладе только твоя задница на кону, и ничья больше.

Потому никакой жалости к Брету Вули, например, от меня и не ждите. Залез он, этот Вули, в 1995 году в дом один в Сакраменто, в Калифорнии. Ну, залез правильно, ничего не скажу — момент выбрав, когда хозяев в дому том не было. Сгреб, значит, все вещички приглянувшиеся — стереосистему дорогую, видеокамеру, еще там чего-то. Сгреб — и даже уже у дверей сложил. А потом и остановился.

Возжаждалось ему вдруг по воровской его дерзости да лихости еще и ублажиться чуток телом и душою. И отправился он в ванную комнату, где устроил себе ванну с пеной душистой розовой, да в нее и залег. Дескать, иной другой, такое дело провернувши, уже бы в норе какой сидел да зубами лязгал. А я вон каков ферт — весь в ароматной пене.

С каковой мыслью приятной и заснул.

Хозяева вернувшиеся, конечно, с удивлением вещички свои кровные на пороге обнаружили. Но с еще большим удивлением узрели они в своей собственной ванне совершенно незнакомого им субъекта, отдыхающего от трудов праведных с легким даже подхрапываньем. Но сразу будить не стали. Пускай еще поспит чуток — пока полиция подъедет. Что через пяток минут и случилось.

Или вот вам еще один, Хуан Тамалатксе из Калифорнии. Залез, значит, в квартиру одну — и давай шурудить. А тут как раз хозяйка, Мора Лейн, с сыном своим малолетним стала ключом своим законным свою же дверь открывать.

Ну, Тамалатксе (заррраза, знать бы еще, как он сам фамилию свою произносить умудряется) под кровать нырнул быстренько — и затаился. Что вполне нормально и, как вы понимаете, за рамки рабочего кодекса пока никак не выходит.

В общем, он себе под кроватью лежит, а мама с сыном — тут же на диване расположившись, квартирка-то маленькая — телевизор глядеть настроились. Полчаса глядят, час. Сами знаете, как оно увлекательно бывает — думать-то ни хрена не надо.

И стало Тамалатксе все это очень обидно. Они себе, дескать, отдыхают — а я что, хуже? (И без той ведь даже мысли, что они-то у себя дома ввечеру сидят, заслуженный, можно сказать отдых — но ты ж, лоботряс, на работе!) В общем, свернулся клубочком поудобнее — и заснул себе. Сладко заснул. С храпом даже богатырским.

От которого мадам Лейн с сыночком подскочили тут же — и шепотком в полицию звякнули. А те, приехав, уже разбудили. И, как газеты писали — не без труда.

Между прочим, с этим делом у них — спать на работе — прямо какая-то эпидемия. В порушенном Нерушимом такой народ обычно в пожарники шел, если помните. На Западе с этим делом похуже, поскольку у них в пожарниках отоспаться сложно. У них мало что тренировки, почитай, каждый день, так еще и выезжают не только на пожар как таковой, но и на любое происшествие — типа даже дорожно-транспортных (в том числе и не из самых великих). Ну это ладно, тут не о них, собственно, речь. А о том лишь, что не отоспишься там при пожарной-то каланче.

Казалось бы, оно и воры по тому же ведомству должны проходить. Даже вот и строки народом сложились: «Кому не спится в ночь глухую». В том смысле, что вору, разведчику и всякому там прочему профессионалу того же ночного профиля. И вот по теории так оно, вроде, и должно быть — а на практике процветает все тот же неколебательный похренизм.

Да вот хоть один даже год наугад выдернуть — 1993-й. Вот она вам, россыпь.

В январе: в Глендейл, штат Калифорния, полиция, приехавшая на вызов, арестовала — предварительно разбудив! — Даниэля Маркоса Санчеса. Залез он в гараж один, машину вскрыл, на сиденье забрался — и заснул. В почетном окружении отмычек, хомок и прочего воровского инструментария.

В марте: Чед Эрик Филлипс в штате Огайо забрался в кабину грузовичка — чужого, понятно — с целью его банально угнать. Пошурудил там под рулевой колонкой, чтобы, значит, провода зажигания обнажить на предмет завести — да видно притомился за такой-то изнуряющей работой. И — заснул. Снова полицейские будильниками работали.

Опять же в марте: в городе Анахейм в Калифорнии. И того веселей история вышла. Там Брайан Мэйн в дом влез — с целью, конечно же, грабежа. Но прокололся довольно быстро. Соседи, что-то такое подозрительное заметив, тут же сообщили куда надо. Полицейские, поскольку не без оснований предполагали, что Мэйн этот вооружен, дом окружили и стали его через мегафоны попеременно то пугать, то уговаривать. Ну, он там тоже чего-то отгавкивался да грозился. А потом устал… да и залег спать. Так что стражи порядка еще себе в мегафоны порыкали, пока им такой монолог не осточертел и они в дом не вошли. А уже войдя — разбудили хором.

В июне: в городе Грин Форест, штат Арканзас, два бандита ресторан ограбили. Взяли, то есть, кассу. Приехала, конечно, полиция. Стали, как положено, вокруг смотреть. Пока один из работников ресторана этого на паркинг, к ихнему же ресторану относящийся, не глянул. А на паркинге том, в автомобиле, те же отработавшие свое два бандита — Эдди Леон Спенсер и Майкл Шеннон Брэдли — с добычей на коленях и спали крепким себе сном. И это, конечно, сюрреализм и все такое прочее, но сидят они теперь очень даже реально.

Интересно, что не только воры да грабители прямо из объятий Морфея за решетку летят. И с наркотиками который народ — по теории вроде как серьезный да башковитый — еще даже и как. В упоминавшемся уже городе Лафайет, что в штате Индиана, заснул один типчик за рулем автомобиля — прямо у окошка заказов в ресторане одном. Ну, полицейский подъехал на предмет перекусить — а машина впереди ни мычит, ни телится. Он и вышел глянуть. И видит, что спит себе, значит, гражданин за рулем, на полу автомобиля бычков — окурков, в смысле — из-под косяков с дурью валяется с десяток. И запах, который в тренированный полицейский нос с ходу шибанул. (В завершение композиции обнаружила еще полиция и целый кирпич все той же дури — прессованной — в багажнике.)

А в Ист Провиденс, штат Род Айленд, утомленный уж я не знаю каким там солнцем Брайан Коста тоже за рулем к Морфею отлетел. Но в месте еще более несуразном — на самом въезде на скоростную трассу, где, если кто знает, машины как раз скорость до своей положенной сотни и набирают. Тут, конечно, полиция не приехать просто-таки не могла. А приехав, увидела, что действительно спит индивид. С… пятью солидного размера пакетами кокаина ПРЯМО НА КОЛЕНЯХ.

Вот вам и похренизм. И «меня не колебает». Интересное у нас дельце выходит. А кого ж он колебает, твой срок тюремный — меня, что ли?

Конечно, не в одном только настойчивом желании вздремнуть похренизм этот проявляется. Суть-то его в общем выражении такая, что — а хрен ли мне трудовая всякая дисциплина, когда очень хочется? И мне ли при моей крутизне кого и чего бояться?

Может, конечно, что и некого. Разве что — в таком-то раскладе — себя любимого. Который для себя же в силу лихости, дерзости, насыпанного сверх меры хладнокровия и суммирующего все идиотизма — врагом еще тем может оказаться.

Как оно во всем блеске проиллюстрировано в истории грабителя одного — из туманного Альбиона родом. (Ну ладно, уже и повыпендриваться нельзя. Из Англии, короче — теперь нет вопросов?) Залез он, значит, в городе Сэйлсбери в больницу Одсток. Нет, не за дурью — наркоманом не был, зачем мне на человека наговаривать. Ну, залез — и не без ловкости, между прочим, под носом у охраны в служебные помещения проникнув.

И вот натаскал он там по мелочи — аппараты сотовые телефонные, пейджеры, прочие технологические штучки-дрючки из не особо тяжелых. Оно бы пора и домой, а тут… А тут наткнулся вдруг на аппарат ультрафиолетовый. Для загара.

Тогда— то, на месте прямо, хош его и обуял. Дескать, ни за что не уйду, порцию загара не приняв. Потому как где же тут, дескать, в туманном моем Альбионе (да в Англии, Боже ты мой, я же уже объяснял!) я хоть мало-мальски бронзового оттенка добьюсь? С чем оголился -и под машину с желанным ультрафиолетом сиганул.

И так ему сладко эта процедура пошла, что валялся он под кварцем этим, что на твоем пляже — целых сорок пять минут. При том, что аппарат, как выяснилось, был весьма специфический, предназначенный для регенерации кожи у ожоговых пациентов. Мощный такой — профессиональный — аппарат. С максимально допустимым сроком пребывания под ним — в… ДЕСЯТЬ СЕКУНД.

В общем, представляете, что за порцию грабитель наш отхватил. Встал, потягиваясь. Стал было одеваться — больно что-то свитер-то натягивать. И уже не просто больно — а даже и очень больно. Накинул кое-как халат врачебный, тут же висевший — и деру.

Кое— как доехал до другой уже больницы, в Хэмпшире. Шкура вся в пузырях, орет благим матом. Ну, пока врачи с ним возились, один-то и заприметил, что явился этот бедолага в медицинском халате на голом теле. Отчего на всякий случай в полицию и позвонил.

Конец истории такой, что и шкура слезла к чертовой матери — да как еще слезла, кусками да лохмотьями — и полиция его уже в свою спецклинику препроводила на предмет отлежаться до того как. Но шрамы, врачи сказали, от ожогов этих ужасающих — это уже на всю жизнь. Даже на ту ее часть, что на свободу придется.

На близкую вполне тему и в Бразилии солнечной случай случился — в ноябре 1993 года. Там на фабрику клея в городе Бело Оризонте забрался вор. Если кто интересуется, что такого можно попереть с клеевой фабрики, то ответ может оказаться и несколько неожиданным: клей. Понятно, что вор этот, Эдильбер Гимараэш, бидоны синтетическим клеем наполнить полез не от того, что клеить ему что-то там в огромных тем более количествах приспичило. Будучи токсикоманом — из тех, что в виду отсутствия доходов, позволяющих на более светский кокаин сесть, от клея тащутся — он клей этот слямзить предполагал на предмет личного употребления. Ну, и не без того, чтобы с корешами поделиться — а равно и на излишках заработать копейку-другую.

Конечно, кража такая не чета тем случаям, когда, скажем, урановое топливо для последующей перепродажи тянут — но кража тем не менее. Работа, иными словами. И вот русский народ на эту тему высказался категорически: «Кончил дело — гуляй смело». Уверен, что и в закромах бразильского — или уж хотя бы португальского — фольклора тоже что-нибудь на этот счет сыщется. В смысле, дотащи свои бидоны куда ты их тащил — а там уже хоть убалдейся.

Но о какой такой трудовой дисциплине может идти речь, когда — хош. И ведь понять воришку где-то, пожалуй, и можно. Прет они свои два ведра кайфу, а вокруг-то того же кайфу — море разливаное! Поставил, значит, бидоны на пол — и нюхнул. От всей, то есть, души.

Отчего и разобрало довольно скоро и довольно круто. Повело, зашатало, вдарило по аппарату вестибулярному — и приземлился Эдильбер на четвереньки, оба свои контейнера перевернув. А клей этот синтетический был из разряда суперклеев — тех, что и сохнут молниеносно, и схватываются что твой цемент. Так вот — на карачках — грабитель и застыл.

В таком не самом достойном положении его и застали поутру рабочие, в цех явившиеся. Да и полиция тоже, потому как, когда она приехала, отодрать Эдильбера еще не поспели. (Тут, конечно, иной читатель, на двусмысленность с еще додемократических времен ориентированный, по поводу последней фразы зубы оставшиеся скалить примется. Ну и пусть себе скалится, а переписывать все равно не стану. Пусть каждый себе и судит. В меру своей индивидуальной испорченности.)

А в том же 1993 году в Сан-Франциско вора одного арестовали. За мелочевку, в общем-то — но закон есть закон. Деймон Вашингтон взят был с поличным на том, что поволок было несколько кассет с любимой музычкой из музыкального магазина. Ну, взяли его, значит — и стали персональные данные проверять, компьютер запрашивать. И выяснилось, что находился этот мистер Вашингтон на момент своей кражи в довольно таки серьезных бегах, только что дернув из своего исправительно-трудового заведения, где ему было еще сидеть и сидеть.

Полиция, конечно, задумалась. Беглый зек — он ведь по магазинам особо не ошивается, он поскорее стремится до норы знакомой да укромной добраться и в нее же залечь. Что, как выяснилось, Деймон Вашингтон и собирался сделать — и даже автомобиль для такой цели угнал. Но когда подумал он, что предстоит ему ехать до родного Лос-Анджелеса под одно радио только — кассеты в угнанной тачке эстетическим его потребностям не совсем соответствовали — так и возмутилась жаждущая высокого искусства душа. Отчего и двинул в магазин — по велению души и ввиду полной заторможенности всего прочего организма, включая, естественно, и головной мозг.

Вот он вам, эстетизм, который еще пан Гашек на чистую воду вывел, объяснив, что с ним и как. Горят и на нем, как мотыльки на свечке. Как Вашингтон этот сгорел. Или как Эрик Уилсон из Роанок, штат Вирджиния. У того такой эстетический задвиг был, что ни за что не мог он в неначищенных штиблетах передвигаться. И я не говорю, в грязных там. Нет, именно сиять должны были башмаки — и сиять ослепительно. И никаких компромисов в этом деле мистер Уилсон не терпел.

Надраивал он свою эту обувь по нескольку раз на дню. Ну, тут что скажешь — имел право. (Хотя газеты и умолчали на предмет того, с какой частотой он, скажем, нижнее свое белье менял.) Право, повторяю, имел — кабы не шло это занятие вразрез с его же профессиональной деятельностью. С воровской, то есть, работой, поскольку был мистер Уилсон убежденный и классический домушник.

Ведь до того эстетизм его дошел, что и на дело он всегда отправлялся с баночкой ваксы и тряпочкой. Чтобы, значит, если в процессе какая муха на какой-нибудь из башмаков какнет, тут же это дело опять до зеркального блеска исправить.

И дочистился, понятное дело. Один дом взявши и после очередной зловредной мухи порядок с башмаками наводя, оставил, конечно, и тряпочку свою, и баночку ваксы. Что было бы потерей и не такой великой — сколько там такая вакса стоить-то может — не будь на той же баночке полного набора отпечатков его же, мистера Уилсона, пальцев.

Зато теперь раздолье. Хоть сутками надраивай — у них там в тюрьмах распорядок на этот счет вполне гуманный.

И вот во всех историях этих вроде как все не без повода получалось. Эстетизм там, хош непреодолимый, хладнокровие опять же, не говоря уже о неколебательном похренизме. Но я так скажу: мурдя все это, и собачья к тому же мурдя. Потому что все эти словесные выверты с потрохами в одно-единственное слово укладываются: ХУЦПА.

И поскольку я на слове этом настаиваю, то по всем правилам приличия должен своему читателю термин таковский разобъяснить. Причем вовсе не так, якобы я из олимпийского занебесья свысока с темной массой тут общаюсь. Я-то и сам слово это несколько всего лет назад для себя открыл, книжкой одной заинтересовавшись.

Слово это, между прочим, еврейское — хотя в Америке на удивление широкое хождение имеет. И вот один знающий человек, на мой интерес откликаясь, и пояснил мне, что оно, слово это, означает.

Сказать, что хуцпа это наглость — так он мне объяснял — значит почти ничего и не сказать. Это такая должна быть наглость, чтобы у другого человека, твою хуцпу наблюдающего, глаза не просто на лоб поперли, а чтобы к чертовой матери из орбит повыскакивали. И пример даже этот знающий человек привел.

Допустим, сказал он, наделать под чьей-то дверью — наложить, то есть, целую кучу (я, конечно, извиняюсь, но пример действительно в точку, и из этой песни мы слов выкидывать не будем) — так вот это будет наглость. Но ежели ты, кучу эту наложивши, тут же в дверь позвонишь и у открывшего дверь хозяина туалетной бумаги попросишь вежливо — вот это уже будет классическая и хрестоматийная хуцпа.

Я— то словом этим почему заинтересовался -на книжку одну, как я и говорил, набрел. Написал ее Алан Дершовиц, который мало что профессор Гарварда, так еще и адвокат. Из тех, кстати, что в бригаде по откачиванию денег у О.Дж.Симпсона работали. Так вот, книжка эта его так и называлась. «Хуцпа» — одно-единственное в титуле слово. А поскольку профессор этот меня давно интересовал, заело меня и с самой хуцпой разобраться. Разобрался, в общем.

А уже разобравшись, к литературно-публицистическому дару Дершовица проникся от всей души. У него первая фраза в книжке — самая первая! — звучала так: «Американским евреям нужно больше хуцпы». И теперь скажите, что не рукой мастера это написано — потому что после такого зачина кто ж книжку вообще отложит.

Но это я, конечно, отвлекся, поскольку не о Дершовице здесь — пока — речь. Речь у нас, если вы помните, о тех, на ком Дершовиц со товарищи зарабатывает.

Так вот я и говорю: хуцпа. Да вы и сами посудите: дом, скажем, ограбить, а потом в том же дому на кухне яичницу себе изобретать — чем оно структурно от того примера с кучей у двери и требованием туалетной бумаги отличается? То-то же, что ничем. Потому как — хуцпа.

Или такой, скажем, случай как вы себе классифицируете? Вызвали как-то гражданина одного, Тони Брайта — и, надо сказать, подозрительного весьма гражданина — повесткой в суд, в городе Вирджиния Бич. На слушание по его же, Тони Брайта, делу. По которому пытались его прищучить на предмет автомобильных краж — причем речь не о Тойоте Терсел или Форде Эскорт шла. В виду имелся солидняк — Мерседес, БМВ, Ауди, Вольво. Европейская все больше команда.

Ну, совсем уж крутых доказательств на его счет, видимо, не было — иначе б его не повесткой звали, а в наручниках без излишних экивоков в зал суда приволокли. Как бы там ни было, а на суд он пришел, чего-то там поогрызался, после чего дата следующего слушания назначена была. А пока он там огрызался, один из следователей, дело его крутивших, заинтересовался автомашиной Вольво, на которой Тони Брайт к зданию суда прибыл.

Заинтересовался, значит, Гари Нелсон — и решил номера этого Вольво проверить. Позвонил быстренько в родное отделение полиции. Компьютер и выдал: номера такие есть, но они ни от какого не от Вольво, а очень даже от Мерседеса. Уворованного.

Тогда Нелсон дал номер кузова самого Вольво (его через лобовое стекло хорошо видно). Компьютер говорит: а как же. И этот автомобиль из попертых. Вчера только и увели. Ну, тогда Нелсон ребятам своим в телефон говорит: брать будем.

А тут как раз и сам мистер Брайт гордой походкой из здания суда выходит, в Вольво этот садится — и поехал. И погонь с перестрелкой, кстати, никаких не было, поскольку гнаться ни за кем не пришлось. Отъехав от суда на ворованной машине — с номерами от другой ворованной машины — поехал Тони Брайт перекусить. В ресторанчик ПРЯМО НАПРОТИВ ПОЛИЦЕЙСКОГО УЧАСТКА — где его уже ждала целая куча радостно улыбавшихся людей в форме.

И если вот это вот — на свой же суд по поводу краж автомобильных на ворованной машине с номерами от другой ворованной машины приехать — так вот, если это не хуцпа, то я, выходит, со словом этим ни черта и не разобрался.

И еще один. Просто-таки зеркальный до йоты вариант — не считая того, что воришка помельче тут фигурирует. Но в прочем же — попробуйте сами отличия сыскать.

Вызвали некоего Чарлза Тейлора в суд в городе Вичита, штат Канзас. Обвинялся этот Тейлор в том, что с ножом в руках ограбил обувной магазин — взявши кассу, а заодно прихватив и пару крепких, удобных и красивых туристических ботинок.

Вышел тут к тумбочке на суде кассир, который, как он утверждал, этим злодеем Тейлором и был ограблен. Стал он было рассказывать, как оно все было — и вдруг застыл. Судья ему: давай, дескать, что там дальше-то было — а он онемел буквально. И вниз, в зал пальцем тычет.

Посмотрели туда, вниз. Сидит за первым столом — как оно и положено — обвиняемый Чарлз Тейлор с адвокатом своим. А из-под стола этого ноги его, Тейлора, торчат. В тех самых туристических ботинках — крепких, удобных и красивых.

Тут, конечно, и судья Джеймс Флитвуд на время дар речи потерял. Сказавши потом голосом ослабевшим: «Никогда не думал, что у кого-то может достать идиотизма на то, чтобы на суд явиться в ворованных башмаках…» Ботинки, конечно, сняли тут же, приобщив к делу — а хуцпистого Тейлора препроводили прямым ходом в тюряжку. В одних носках.

Оно и в целом у преступного этого элемента отношение к судам — где им, между прочим, пайку не на один год сплошь и рядом выписывают — самое наплевательское. Ну да опять-таки — кроме них самих никто за их хуцпу более и не платит.

И тут, может, не в одной только хуцпе дело. Хуцпа-то сама, как некоторые утверждают — да вон хоть профессор-адвокат Дершовиц упомянутый — дело полезное и нужное, отчего тот же Дершовиц, как вы знаете, ее рекомендует брать сколько унесешь. (Хотя опять-таки не всем оно, если я не напутал, рекомендовано было.) Но, видимо, в сочетании с тотальной безмозглостью дает она смесь прямо-таки взрывоопасную. Как, скажем, водород с кислородом. Которые порознь вроде и ничего — а вместе так прямо гремучая смесь.

Такая вот смесь и рванула, когда некоего Брэндона Хьюза на тумбочку в суде вызвали на предмет того, что оспаривал он какие-то выписанные на него дорожные штрафы.

Вызвали его, значит, на тумбочку, Библию подсунули. Теперь ему полагалось левую руку на эту Библию положить, а правую в торжественном жесте поднять, ладонь вперед выставив (в некотором подобии древнеримского приветствия, которое нам и по более свежим временам знакомо) — и произнести, что, дескать, обязуется он говорить «правду, только правду, и ничего, кроме правды, да поможет ему Бог».

Ну, Хьюз этот левую руку на Библию возложил и принялся правую из кармана штанов высупонивать. И вынул-таки эту свою правую руку, вслед за которой из широких штанин и вывалился прямо на пол суда — пакет кокаина.

С этим вот, кстати, делом — с дурью всякой да наркотой в здание суда приволакиваться — у них тоже ситуация в просто-таки эпидемических пропорциях, как у тех воров насчет подремать на работе. Да, пожалуй что, и еще хлеще. За один только 1996 год в Калифорнии — и не во всей даже Калифорнии, а в одном не самом крупном ее городе Фримонте — более ПЯТИДЕСЯТИ человек было прямо в залах суда арестовано, когда рентгеновские аппараты (а они у входа в суд обязательны) всякую дрянь от героина до крэка в их сумках да портфелях обнаруживали.

И ведь так даже бывает, что предупреждают иного на том суде. Ты, дескать, подумай — а то как бы хуже не вышло. Куда там думать-то — когда хуцпа паровым катком под черепной коробкой катит, последние извилины распластывая вчистую.

С Фредериком Ланди судья тоже по-человечески пытался. Его, этого Ланди, в суд вызвали из-за нарушения им правил условного освобождения. Там с этим вот как обстоит. Ежели ты досрочно освободился, срок твой недосиженный на тебе висеть продолжает. И в течение этого срока ни в штат другой тебе выезжать ни-ни, ни там, скажем, в буйстве каком поучаствовать. Ну и целый ряд других прочих требований, законом для такого случая установленных. А иначе — извини, брат, но будь любезен на нарах оставшееся тарабанить.

И я, честно говоря, не знаю, что уж там Ланди этот нарушил — да оно тут и неважно. Но даже и в той ситуации выбор у него был. Либо заявить, что никаких таких нарушений я не признаю — и временно домой, до следующего суда, идти. Либо сказать, что — да что уж тут туда-сюда бегать, виноват, дескать. Ведите уж на досидку.

Что этот вот Ланди и заявил. (Я так думаю, потому, что сидеть ему оставалось всего и ничего.) Судья, конечно, удивился несколько. Вы, говорит, подумайте. Но Ланди уперся — дескать, хрен ли тут думать, прыгать надо. Ладно, судья говорит. Тогда ведите его, голубочка, прямиком.

Ну, повели. А уже в дверях этот Ланди руки в карманы сунул, да как заорет: нет, дескать, желаю по первому варианту! На что судья головой покачал и сказал, что ушел поезд, потому как при всей же публике он своим судейским молотком и стукнул, дело припечатав.

Но справедливо, конечно, и Ланди в дверях-то заорал. Потому что везли его в городскую тюрягу, где, прежде чем в камеру отправить, полагалось ему из карманов все на стол повытряхивать. Все — включая СОРОК ОДНУ ПОРЦИЮ КРЭКА, по этим карманам рассованную. Ну, а что ж делать-то — коли упорно не захотел он это хозяйство дома спокойно выложить…

Да, это та еще смесь — хуцпа вкупе с безмозглостью. И упаковка, в которой эта смесь в жизни предстает, буквально мириадами оттенков сияет. Сути самой, конечно, ни на копейку не меняя. А так — сплошной калейдоскоп, что для нашей задачи как нельзя более кстати. Да вот вам пригоршня — отдохновения ради.

Судили некоего Денниса Ньютона в Оклахома Сити за дерзкое вооруженное ограбление. Взял он там на гоп-стоп магазин один с обрезом в руках — но суду рассказывать об этом своем подвиге Ньютон этот как-то не стремился. Какие такие, сказал, ограбления — да еще и с обрезом. Я, дескать, и вообще никакого оружия в жизни в руках не держал.

Бил он неутомимо на полную свою непорочность, пока кассир того магазина, что Ньютон предположительно ограбил, на тумбочку не вышел. И когда прокурор спросил его, находится ли человек, магазин ограбивший, тут же, в помещении суда, кассир уверенно в сторону Ньютона пальцем и ткнул: да вот же он, дескать.

Тут разъяренный Ньютон вскочил и заорал, побагровев от гнева: «Надо мне было все-таки дуплетом тебе башку разнести!» После чего обвел покрасневшими глазами притихший зал и добавил, пиджак одернув: «Это если бы я там, понятное дело, был.»

Так вот и рванула упоминавшаяся нами гремучая смесь. Обойдясь Ньютону (однофамильцу, конечно же — нашего идиота прошибить яблоко еще не выросло) ровнехонько в тридцать лет.

А то арестовали как-то гражданина Альберта Лероя Розье с приятелем его за нанесение некоторым другим гражданам серьезных телесных повреждений. Препроводили их, как и положено, в КПЗ — суда дожидаться. Но эти двое и впрямь из крутых были, потому что на следующий же день у охранника пистолет слямзили, этого же охранника связали и из КПЗ дернули. И, конечно, ушли бы с концами — кабы не упоминавшаяся выше гремучая смесь.

Вспомнил Альберт Лерой, что ему в день ареста чек по безработице полагался, поскольку, как и подавляющее большинство уголовного элемента в той человеколюбивой стране, кормился он и с вэлфера активно. Раз, говорит, государство мне должно — нехорошо было бы не взять.

Ну и пришли, конечно. Как раз в тот момент, когда полицейские у того же окошка папочку с данными на мистера А.Л.Розье получали. С самим, как выяснилось, Розье в придачу. Такая вот история в городе Язу, штат Миссиссипи, в 1993 году произошла.

Кстати о Миссиссипи. Тоже вот в Алабаме случай был (я тут не заговариваюсь, а Миссиссипи еще всплывет) с неким Карлосом Мануэлем Пересом — в 1997 году. Вот уж у кого была смесь — так смесь. И не знаешь даже, какой компонент и перевешивал — хуцпа или безмозглость. Такое ощущение, что и той, и другой процентов по 95 было.

Заехавши на ворованной машине — без номеров — в город Эннистон, двинул сеньор Перес прямиком к муниципалитету. И первого же встречного стал выспрашивать, где бы ему тут удостоверение личности получить, поскольку прав водительских у него нет, а не хотелось бы в какую-нибудь историю вляпаться.

С последним он, конечно, бессовестно соврал. Поскольку вляпаться ему не просто хотелось, а, похоже, даже жаждалось. Тот самый первый встречный, к которому он подрулил, был Ларри Эймерсон, местный шериф. И такой, каких в кино показывают: форма, блямба на груди с надписью полагающейся, револьвер у пояса, шляпа «стетсон», очки темные. За версту, то есть, видно — шериф.

Ну, шериф Эймерсон удивился — стоит человек, из машины без номеров вылезший, да еще расстраивается, что прав у него нет. И требует при этом какую-нибудь бумаженцию, чтобы у него документом работала. А вы, говорит шериф, абсолютно уверены, что так уж мечтаете с нами дела бумажные затеять? Абсолютно, сеньор Перес говорит. А то что ж, без прав, да еще и без бумажки.

Шериф, конечно, шляпу на затылок сдвинул, и говорит: ну тогда покажите, что у вас с собой. На основании чего, то есть, мы вам странный ваш требуемый документ выписывать будем. Тут этот Карлос Мануэль Перес вынул карточку социального страхования.

Шериф еще больше изумился, взгляд с карточки на Переса переводя — и обратно на карточку. Сеньор Перес выглядел-то как положено — латиноамериканских кровей, с очень смуглой даже для ихнего брата кожей, да еще и с акцентом безошибочным. А на карточке красовалось имя «Мэтью Новаковский», что для шерифа со всем прочим как-то неважно стыковалось.

Шериф и говорит: точно, мол, Новаковский? А как же, говорит Карлос Мануэль Новаковский. Вот у меня и свидетельство о рождении даже есть. Вывалил свидетельство. Где пара пунктов была откровенно вручную замазана и кривым почерком подправлена. Включая место рождения, которое было представлено как «штат МиСССисипи» (я ж говорил — всплывет).

Конечно, завели на него документ. Когда в КПЗ определяли. А шериф, между прочим, на все это еще и обиделся крепко. Так газетам и сказал: «Я, конечно, знаю, что мы из Алабамы, что вроде как бы провинция. Но не тотальные же мы идиоты!»

Тут шериф прав, конечно. Но штука-то в том, что идиоты типа Карлоса Мануэля Новаковского — те, что из тотальных — они ведь в силу именно этого факта не склонны существования нормальных людей предполагать…

И вот этот весьма характерный ихней хуцпы оттенок — не просто чтобы повыпендриваться, а всенепременно с тем человеком, что законом по другую от преступника сторону шахматной доски посажен. Тут Карлос Мануэль совсем, конечно, не одиночка.

В Канзас Сити свиснул вор один, Дейл Ричардсон, сумочку у дамы одной — пока эта дама с подружкой в ресторанчике обедала беззаботно. Ну, свиснул, домой приволок, стал добычу разглядывать.

И видит, что, помимо пятидесяти долларов наличными, в сумочке документы содержатся. На имя Клэр Маккаскил. Окружного… прокурора. С фотографией той самой дамочки, что за столом ресторанным с подружкой своей щебетала, пока Ричардсон сумочку ее изымал. И тут же, в сумочке, жетон прокурорский — навроде полицейского — покоится.

Понимаю, читатель, что ты, конечно не вор какой — но эксперимента ради поднапрягись да и поставь себя на его место. Какие такие твои будут действия? Правильно, шугануть эту чертову сумочку с моста подальше в речку. (При том, что мнения насчет оставлять наличный полтинник или нет, у нас могут и разойтись.) Потому что приличному вору от такой сумочки чем дальше, тем здоровее.

И это все правильно, если, конечно, чисто по логике двигаться. Без учета находящейся на грани взрыва смеси хуцпы и идиотизма. Которая в данном случае рванула с тем результатом, что Дейл Ричардсон к телефону потянулся. Так он себе рассудил, что документы этой Клэр нужны поболее даже полтинника. А посему накрутив номер, в удостоверении указанный, сказал он прокурорше, что готов и с сумочкой, и с содержимым расстаться за вполне умеренную сумму в двести пятьдесят зеленых. На что она, понятное же дело, с радостью согласилась и даже дала домашний свой адрес.

Куда этот идиот в самом деле и явился.

Вы только не подумайте, что таковский народ исключительно в Америке водится. Мы уже Бог знает сколько страниц тому назад подметили: географически идиотизм распределяется подозрительно равномерно. Так что и старая мудрая Европа ни за что по этой части не отстанет. И не только что не отстанет, но еще нет-нет, да и хорошую фору даст.

Вот вам такой Филипп Тома, француз до мозга костей — и весьма преуспевающий грабитель. Банковский, между прочим, грабитель. Когда полиция его все-таки взяла в 1997 году, изъяли у него полмиллиона франков припрятанных — добыча с нескольких его лихих на банки наездов. (Оно что-то около ста тысяч долларов получается — серьезные вполне деньги.)

Ну, его в каталажку, деньги к вещдокам приобщили. А тут тебе век компьютерный свое веское слово сказал. Если кто компьютер под рукой имеет, того и убеждать не приходится. Прочим же скажу, что эта железяка сколько нервов экономит, на столько же крови и пьет. Совершая ошибки в местах самых неожиданных и малоприятных. (Правда, и то в оправдание железки сказать можно, что работает она все-таки по принципу GIGO — «garbage in — garbage out». Что можно бы перевести как МуВМуИ — «мусор в — мусор из». В смысле, дерьмо в нее сунешь — дерьма она тебе и насчитает.)

Ну, это мы несколько отвлеклись. А вышло в общем и целом так, что какой-то уж там компьютер совершил (не думаю, конечно, чтобы так уж и без помощи подключенного к нему человека) какую-то там ошибку — и в каталажку поступила информация, что махрового разбойника Филиппа Тома полагается… выпустить. Охранники, конечно, головой покрутили — но бумажка-то вот она. Пришлось выпускать. И вышел месье Тома вольной птицей на свободу.

И вот вышел он, значит — и задумался. Если кто решил, что задумался он на тему, куда ему из родной Франции когти рвать — поскольку дураку же ясно, что козырная ошибка вышла, с которой не сегодня, так завтра разберутся, и совсем не в его пользу — так вот, ежели кто так себе решил, то на все сто прокололся. Поскольку задумался Филипп Тома о несправедливости в целом.

И в такой вот задумчивости в полицию и явился. Я, сказал, теперь человек кругом свободный, а посему извольте вернуть денежки, при обыске изъятые, так как они есть плод нелегкой и небезопасной работы. А мне, сказал, и о старости думать надо.

Полицейские, конечно, обалдели. Ладно, говорят, посиди пока тут, а мы наверх звякнем. Звякнули. Говорят: так что нам теперь с деньгами этими награбленными делать? Наверху — истерика. Дескать, какие деньги, тут железка дурака наваляла, а мы разбойничка на волю отпустили, и где, дескать, теперь его ловить. Тут те, что снизу, и говорят: да вот же он, тут же сидит. Тогда все как-то сразу и успокоились. Ну раз так, говорят, то пусть и сидит.

И — сидит.

Спору нет, случаи такие не только в совсем уж негативном свете рассматривать следует. Это преступнику оно боком — а работу полиции, которая нас от него бережет, облегчает значительно. Оно, конечно, удобно, когда следы там и сям. Еще того лучше, когда даже имя с фамилией и адресом разыскивать не приходится. Но уж, согласитесь, совсем лафа, когда он сам тепленьким прямо по месту назначения и является.

Чисто развлечения для — вот вам еще случай. Совсем с другого конца линейки. До того, то есть, был в доску серьезный банковский налетчик — а тут будет просто пьянчуга. Но — за рулем. Что его, как вы понимаете, в разряд правонарушителей помещает автоматически.

Поздним довольно вечером в полицейское отделение города Медфорд, штат Пенсильвания, с большим трудом ввалился гражданин Джеймс Авалон. С не меньшим трудом он и изъяснялся, поскольку лыко если и вязал, то прилагая нечеловеческие прямо-таки усилия.

В общем, промычал, так мол и так, а прибыл я сообщить о дорожно-транспортных происшествиях. На такой-то и такой-то улице, сказал, машина в дерево воткнулась. Может, сказал, даже и повредив, я не проверял. А потом, сказал, та же самая машина фонарь снесла. Со столбом вместе. Так что столб на дороге валяется, и вы, сказал, убрали бы его от греха подальше.

Ну, стали его выспрашивать — не знает ли, дескать, что за машина все это проделала. Как же, сказал, знаю. Моя. Да вон она, у вас во дворе стоит — и до чего же помя-я-я-ятая…

Тогда они права у него потребовали. Он чуть было не протрезвел — но передумал и ржать начал. Какие такие, сказал, права. У меня их за пьянку черт-те когда отобрали. Они было этому Авалону трубочку стали совать, дыхни, дескать — а он и вовсе в хохот. Понасажали вас тут, говорит, дураков. Вам, говорит, без трубочки, что ли, не видно, что я и так в сиську?

И ведь прав насчет дерева и столба оказался. Столб так-таки поперек дороги и лежал.

Историю— то эту я больше для смеха тут впаял, потому что вряд ли такой уж идиотизм тут в работе. Может, даже, наоборот -обострившееся под влиянием алкоголя гражданское чувство. Теории, конечно, всякие строить можно — но вот то лишь смущает чуточку, что в Америке это произошло. Потому что чем-то неистребимо родным от всей этой истории веет…

Хотя и в соседней с Америкой Канадщине такие вещи — нет-нет, да и случаются. К отделению полиции в Торонто тоже вот машина подрулила как-то. И славно так подрулила — с ходу в полицейский патрульный автомобиль впаявшись. Себя, конечно, отрихтовав как следует — но и машине с мигалками перепало тоже по первое число. А когда наличные полицейские на улицу повыскакивали и к месту происшествия кинулись, навстречу им из виноватого автомобиля вылез, крепко покачиваясь, гражданин — качавшийся, как оказалось, ни от каких не травм, слава Богу.

Гражданин этот, Норман Ньюмарк, полицию увидев, очень обрадовался, сказав, что к ним он и ехал. И нельзя ли ему, дескать, в трубочку подышать. Потому что очччень он не уверен, что достаточно трезв для того, чтобы своим транспортным средством управлять. (Прав, кстати, в своих подозрениях оказался…)

А вот этот случай я вам для симметрии расскажу. Про другого нетрезвого за рулем правонарушителя, который в отличие от подозрительно русского Авалона отпирался и в несознанку играл до последнего. В октябре 1995 года дорожный полицейский Джозеф Фонтено, патрулируя движение в Редондо Бич, штат Калифорния, узрел вдруг престранный автомобиль.

Нет, марка-то машины была из обычных — Мазда МХ. Но когда на капоте ее разглядел Фонтено столб, на которых светофоры крепятся — со светофором вместе — принялся он вслед за этой Маздой ехать и мигалками своими ей сигналить на предмет остановиться. После чего Мазда скорость и прибавила.

Ну, поиграли они там маленько в кошки-мышки, но на то ж он, Фонтено, и профессионал был, чтобы догнать. Подошел к водительскому окошку, зашатался от паров винных, оттуда хлынувших — и услышал традиционное: «А что, собственно, случилось, офицер?» Стал Фонтено насчет столба да светофора выспрашивать — водитель плечами только пожимает. Какой такой, дескать, столб?

Вывел его кое-как полицейский из машины. Подвел к капоту. Вот, говорит, столб. А вот светофор. Прямо, говорит, под твоим носом поперек капота расположившиеся. Ах, ээээээти, водила сказал. Так они тут век были. Я машину так с ними и купил.

И тут, конечно, не в том дело, что сшиб он его несколькими милями раньше, заехав на разделительную полосу, где светофор на столбе и мигал весело. Тут — помимо симметрии с предыдущей историей — интересует меня тот факт, что нет ни единого анекдота, каким бы сюрреалистическим он ни был, чтобы его жизнь во всей красе не воспроизвела. И я в связи с этим случаем не мог не вспомнить один из своих любимых, который ежели кто не знает, милости прошу подогреться, а знающие могут, конечно, и дальше листать.

Это вот когда браконьер подстрелил себе кабанчика — подсвинка, то есть — на плечо его взвалил и прет, потом обливаясь, по лесу. А тут на него охотнадзор и выходит.

Ты где ж, говорит, его взял-то? Браконьер удивленно: кого? Как кого — кабанчика. Какого такого кабанчика? Инспектор говорит: а что у тебя, по-твоему, на плече? Взгляд на левое плечо: Где? Да не на этом, на правом. Взгляд на правое — и с ужасом: «А-а-а-а-а!!!»

Кстати, истории, подобные этой со столбом да светофором, вполне постоянный элемент повседневно разыгрывающейся партии между полицией и правонарушителем — а то и попросту преступником. Не так давно два дуболома в городе Колумбус, штат Огайо, нацелились было банковский автомат взять. Из тех, что населению прямо на улице деньги выдает — ежели они у такого населения на счету имеются.

Подъехали эти двое, Тимоти Лебо и Чарлз Кинсер, глубокой ночью к автомату намеченному — и давай его ломать, чтобы до кишок, до денег, то есть добраться. Пыхтели они так с час, если не больше. И не о том тут, конечно, речь, что видеокамера над автоматом, изображение на пленке, улики и все такое прочее. Они себе всей этой плесенью голову не морочили. А попотели еще чуток — и порешили дома дело это нудное завершить.

Зацепили проклятую железку тросом, да и дернули грузовичком своим. Натуральным образом его и выдернув. Потом на тот же грузовичок взвалили и поехали себе. А поскольку сигнализация при выдирании сработала, то и полиция уже мчалась по всем близлежащим кварталам.

Одна из патрульных машин наперерез разбойной парочке и выехала. Тормознули, говорят: а что это у вас в кузове? Те говорят: да вроде ничего там не было. Как же не было, полиция говорит, а вот это что? Тимоти с Чарлзом тогда посмотреть вылезли. Ах, это, говорят. Так это машина стиральная. Полицейские удивились. И как же, говорят, на ней стирать? А те двое: мы, говорят, забыли, куда белье совать полагается, но вылезать оно будет вот через эту щель. Глаженное уже.

И так до самого КПЗ упорно на своей теории и стояли.

Любят они это дело — в заблуждении своем упорствовать. Как, впрочем, и любой другой смертный. С той, конечно, разницей, что в их работе оно самим результатом не поощряется.

В Линкольнвуде, штат Иллинойс, заявились два типчика, Эдвард Лопес и Эрик Харб, в магазин. Большой такой магазин, торговой сети «Саммит». Подошли к кассиру и говорят: мы тут кой-чего выбрать хотим, так как насчет кредитной карточкой расплатиться? Кассир говорит: так это всегда пожалуйста. Они мяться начали. Да мы-то, дескать, знаем, что это окей, но только у нас карточка ворованная. Кассир им тогда и объяснил: вы бы, братцы, шли отсюда. От греха подальше. Те в уговоры пошли: тебе, дескать, кассиру, что за разница. Не с твоего ж счета деньги-то снимут.

Ну, препирались они так, пока кассир и не плюнул. Ладно, сказал. Идите берите что уж вам там надо. На кассе разберемся.

И разобрались. Когда они к кассе с тележкой своей подъехали, кассир их знакомый, как и обещал, на месте был. С двумя ребятами в темно-синей форме.

Другая такая упорная — Сидония Уильямс — в Нью-Йорке в историю влипла. Сама же ее, конечно, историю эту, и состряпав. Пришла как-то Сидония в банк «Лорд энд Тейлор» и возжелала открыть счет. Кассирша ей говорит: с превеликим удовольствием мы вам это сделаем. Надо только положить на новый счет доллар-другой, и все дела.

Зачем же доллар-другой — это Сидония говорит. Я уж вложусь посолиднее. И вываливает на стойку банкноту — в… один миллион долларов.

Кассирша, конечно, аж вспотела. Взяла купюру эту рукой дрожащей, разглядывает. Потом вспомнила, что в обращении такого номинала и нет вовсе. Начисто, то есть, нет. Присмотрелась еще: вроде, лицо знакомое. Самый что ни на есть первый президент ее страны, известный масонский деятель Джордж Вашингтон, который в окружении прочей масонской символики на однодолларовых бумажках красуется.

Ну, когда еще внимательнее всмотрелась да банкнотой этой пошуршала, то и все остальное понятно стало. Повырезала Сидония ноликов откуда-то, на однодолларовую купюру налепила в количестве шести, да и пересняла такой мастерски изготовленный макет на цветном ксероксе.

Стала ее кассирша уговаривать с миром уйти. Сидония при таком обороте дела возмутилась образом самым искренним. Как, сказала, уйти — а счет открыть с мильоном моим кровным?

В общем, нажала кассирша положенную кнопочку. Люди в форме подошли, интересоваться деталями стали. А Сидония на своем стоит как та скала: мои, говорит, праведными трудами обретенные деньги. Да вот у меня в сумочке и еще пара сотен таких же купюр — на текущие расходы.

Самый, конечно, махровый идиотизм в этой истории в том заключался, что отвезли ее все-таки в полицию. Что, как вы понимаете, сугубо не по адресу было.

Нет, серьезно, ну тут же — для выставления искомого диагноза — не надо академиком-то быть по части психиатрии. И я это не к тому, что психов всех в покое оставлять положено — но проходят они как-никак по другому ведомству. (В отличие от интересующих нас «просто» идиотов.)

Хотя, конечно, и психи полиции работы иной раз задают (как вот та же мадам Сидония — у той, кстати, и до суда ведь дело дошло!). Как-то в 1993 году стали поступать одна за другой угрозы — по телефону, и сугубо анонимные — взорвать завод «Луиджино» в штате Миннесота. Не знаю, почему именно этот завод — не такое уж стратегическое в конце концов было предприятие. Пасту этот «Луиджино» выпускал (тут не зубная и не сапожная имеется в виду, а традиционные итальянские мучные изделия — спагетти, макароны, лазанья). Но все же кто-то на всю эту вермишель ополчился, отчего и стал бомбами да взрывами угрожать. И, хотя звонки были короткие, пару из них полиции удалось отследить. Оба шли с телефона… психиатрической больницы в городе Дулут, в том же самом штате.

Приехали полицейские в заведение это развеселое. Переговорили с персоналом, определились с подозреваемым. И подослали к нему — пациенту суровому и вечно по поводу меню скандалившему — ласковую такую медсестру. Спросить ненавязчиво: не делал ли он каких-нибудь звонков. Вообще. Ни о каких таких бомбах не упоминая.

На что хмурый пациент мгновенно отреагировал: «Никакими бомбами никому я не угрожал. А макароны я действительно терпеть не могу.»

Так вот, не повезли же его из дурдома в каталажку. Оставили там, где ему быть по всем параметрам и полагалось. И чем же мультимиллионерша Сидония здоровее выглядела?

Это для меня вообще тайна. Как, то есть, полиция да суды умудряются черту эту проводить — между теми, кому самое в Дулуте, штат Миннесота, место, и прочими, для которых нары сколочены? Вы ж видели выше, что они все выкидывают-то, не сразу решишь куда и звонить — в полицию или в скорую.

Вот хотя бы такой случай взять — из копилки буквально наугад, честное слово. Хотя и совсем по другому сюжету он развивался — но кто ж станет утверждать, что у Марка Кейсона хоть на один шуруп больше, чем у того пациента с макаронофобией?

Кейсон этот в столичном городе Лондоне (ага, именно там — в туманном Альбионе) ограбил почтовое отделение. С игрушечным пистолетом (это, правда, позднее уже выяснилось) и в состоянии большого ажиотажа. От чего забыл даже напялить заготовленную заранее маску — да и вообще так нервничал, что ему и дверь самого сейфа пришлось помогать открыть. Накидал, значит, денег в мешок (и прилично-таки нагреб, в пересчете на международную зелень — аж пятнадцать тыщ), к дверям направился — и застрял. Руки заняты, мешки большие, двери открывать нечем. Кликнул детишек двоих из очереди: подсобите, дескать, дверь раззявить. Те подсобили и дальше стали смотреть, куда он двинется.

А двинулся он к своей машине, которую еще несколько минут заводил, стартером хрюкая. Отчего детишки успели и за карандашом с бумажкой сбегать, и номер записать. Завел все-таки — уехал. Доехал до гостиницы загородной, вынул из мешка сколько-то там тысяч на текущие расходы — на глазах у портье — и того же портье попросил в полицию пока не сообщать, что он, Кейсон, тут остановился.

Ну, приехали, конечно за ним вскорости. Он говорит: ничего такого не знаю, никакой такой почты. Ладно, стали полагающуюся для ареста форму заполнять. Дошли до профессии. Он плечами пожимает: нету. Ну, ему пояснили: что, дескать, делать обучен или же в чем себя умельцем считаешь? Тут он даже взбодрился сразу и говорит: тогда пишите. Грабитель я. Налетчик.

И тут, конечно, дело не в том, что ежели он профессиональный налетчик, то я папа римский. Но вот впаяли же ему, и очень быстро, пять годочков — и где тут искомая справедливость? Иное было бы дело, когда б у них — в туманном том Альбионе — с дурдомами напряженка была. Однако и это вряд ли, поскольку даже слово «бедлам» к нам приплыло аккурат оттуда, будучи наименованием именно требуемого заведения.

Или другая еще история, снова со своим неповторимым сюжетом — но все с тем же компонентом, в недоумение приводящим. Судили в городе Гастония, штат Северная Каролина, некоего Дональда Юджина Муррея. Не так чтобы юношу — все-таки пятидесяти двух годов. С виду господина приличного и умеренного, проходившего, однако, по делу об особо дерзком изнасиловании.

Ну, любой такой суд — дело не одного, как правило, дня. Так и тут было. Отсидел за положенным барьером Муррей весь этот процесс, пока уже не дошло до точки кульминационной, когда присяжные на предмет вынесения вердикта — виновен или нет — в свою комнату уединились.

Дальше— то все обычно по заведенному сценарию идет. «Не виновен» если -кричи ура, обнимайся с подлецом-адвокатом, иди домой. «Виновен» — готовь для того же негодяя новый чек, чтобы он за аппеляцию тут же принимался. Ну и так далее.

В общем, удалились присяжные. Некоторое, конечно, в зале суда напряженное ожидание воцарилось — и вот оно-то Муррея бедного в конец перенапрягло. Вскочил он со стула, одному охраннику в челюсть, другому в ухо — и сиганул в окно. Только и видели.

Конечно, розыск тут объявили. А как же — все-таки подсудимый бежал. Такая, в общем, понеслась заваруха. С последующим новым арестом, новым судом и новым приговором. Последнее для лихого не по годам Муррея должно было быть определенно огорчительно, поскольку присяжные того, первого, суда за минуту до его бегства решение вынесли и уже готовы были к выходу, чтобы его принародно и торжественно зачитать. Два всего слова: «НЕ ВИНОВЕН».

И получается такое бегство, как вроде билет лотереи-затиручки купить (знаете, такая, где монеткой трешь, и либо три цифири одинаковых обнаружить надо, либо там, скажем, три опять-таки одинаковых картинки), в руках этот билет с недельку повертеть, а потом и выкинуть. Так и не узнав, что на нем три победных яблочка пропечатаны были…

Да нет, нелегкая это задача: определять, когда идиот пока еще просто идиот, а когда он уже псих. Опять же тем вдобавок дело усложняется, что иной ведь псих и не обязательно идиот. И, соответственно — да вот как полиция нередко и считает — наоборот. В морологии — я уж ее поминал как-то, наука о человеческой глупости, есть такая, без дураков (в смысле, действительно такая наука есть — а так-то с дураками, конечно, потому как ими и занимается) — так вот, в морологии целая система и пирамида восходящей тупости имеется, от заторможенного через дебила и кретина до самого до полного идиота. Там, правда, и еще промежуточных ступеней куча — но это все иноязычные термины, и их перелопатить получается непросто.

Есть, конечно, и такие ситуации, когда и вызывающий просто-таки идиотизм на поверку не таким уж идиотизмом оказывается. Как вот оно случилось, когда в октябре 1994 года в Дархэме, в той же Северной Каролине, арестовала полиция Кэрона Мэгвуда, приторговывавшего кокаинчиком. Обвинение ему полиция всупонила по части, однако, мошенничества — что, как вы понимаете, на срок тянет неизмеримо меньший.

И это, конечно, полицейские не из какой-то там жалости да сочувствия проворачивали — а просто так оно и было. Приторговывал Мэгвуд по случаю каким-то очень уж сивым порошком, в котором дурь, сдается, и не ночевала вовсе.

Так вот, взяли его, значит — а он уперся, и ни в какую. Не в смысле, что не виноват, дескать. А вот, говорит, судите меня как торговца, говорит. Нарко, то есть, дельца. Мне ваши игры с мошенничеством очень малосимпатичны. Полиция и так, и сяк. Ты что ж, говорят. Тебе ж срок вывалится раз в пять-десять круче. А он: раз положено, говорит, оттяну.

Поначалу— то и они, полицейские, решили, что и впрямь идиот. Но потом прояснилась ситуация. Мэгвуд этот с порошком своим домодельным нагрел пару человек, которых нагревать никоим образом не следовало. И тут если бы на суде всплыло, что и впрямь он туфту народу двигал, могла бы его та пара обиженных и в тюремной камере достать. А так -может что и просто накладка вышла. У солидного-то торговца. С кем, дескать, не бывает. Так что вроде не такой уж тут идиотизм нарисовывался.

Хотя — натуральный в результате и нарисовался. Поскольку газеты всю эту историю в цветах и красках пропечатали (а такой цирк в прессу просто не мог не попасть), так каким же таким образом он надеялся в глазах той упомянутой и очень суровой пары за солидного бизнесмена прокатить и в тюряге своей выжить — тем более, что сидеть ему получалось, как полиция и обещала, раз в пять-десять дольше, чем по совести полагалось бы? Загадка. Мистерия. Тайна. Исключительно по части профессионалов от морологии.

Нет, тут, конечно, какую историю ни возьми — все та же тайна возникает. Такое иной раз возникает ощущение, что двери во всех без исключения психушках настежь распахнули — а все без исключения выпорхнувшие на волю пациенты тут же в ряды воровского да бандитского элемента влились (не считая, конечно, самых буйных — тех, что в политику рванули), немедленно в тех рядах подавляющим большинством заделавшись. Какую, повторяю, историю ни возьми.

Да вот вам для аргументу — из папочки наугад. Угнали у женщины одной в Бруклине — район такой в большом Нью-Йорке — нулевую ее машину, красавец-вездеход. Уж не знаю, Гранд там Чероки, или еще что, да и не особо оно здесь существенно. А так оно получилось, что дама эта в машине своей еще и пейджер на сиденье оставила.

Ну, многие, конечно, прибор этот знают и даже пользуют — такая штуковина небольшая с отдельным телефонным номером. Ежели вас кто разыскивает, он по этому номеру звонит, пейджер ваш пищит, а на его экранчике номер звонящего человека высвечивается. Тут только и остается, что до ближайшего телефона добраться и данный номер набрать, чтобы переговорить с тем, кто вас так настойчиво домогается.

И вот эта женщина расстроенная решила взять да и звякнуть по номеру своего же пейджера. И что вы думаете? Через несколько минут раздается звонок: кто тут, дескать, НАС по пейджеру вызывал?

А дальше уж и всего-то было делов, что в телефонную компанию звякнуть, чтобы узнать, с какого такого номера этот последний звонок сделан был — да и передать этот телефончик в полицию. Как оно, собственно, и произошло. А уже через полчаса машина любимая у дома располагалась, а угонщики — в каталажке.

И я тут любые скидки готов сделать — на общую заторможенность, на детство тяжелое, на недостаток даже витаминов, но… Если в чужой — уворованной вдобавок — машине чужой и тоже уворованный пейджер пищать начинает, то что ж это за агрегат на плечах надо иметь, чтобы предположить, что это ТЕБЯ?

Структура. Материал меняется — структура бессмертна. И все оно давным-давно в фольклоре отлито. Здесь у меня мгновенно в памяти тот анекдот всплывает, когда сидит папа с сыном за столом и двоечника-сыночка по башке кулаком угощает, выговаривая в ритм ударам:

— Иди-от, кре-тин, ты ког-да учить-ся нач-нешь, бол-ван хре-нов…

На что сыночек басом:

— Паааап, стучааат…

— Щас открою!

М— да… Как сказал один из совсем отчаявшихся: «Остановите планету, я сойду…»

Честное слово, мне этот тип в зеркале все больше и больше нравиться начинает. Потому как все же в сравнении познается. Потому как все относительно. И пока существуем мы на своих скоростях умеренных, так и физиономия в зеркале вполне ничего. А как только выскакиваем на скоростную полосу нашей жизни движения — в разбой какой ныряя или, не дай Бог, в политику — так сразу уравнение имени Лоренца в работу включается. И по нему выходит, что идиотизм наш при умеренной вполне массе покоя начинает такую массу движения приобретать, что вся Вселенная по швам трещит. О чем еще старик Эйнштейн население предупреждал.

И уж коли мы о сравнении да относительности заговорили, то, теоретически рассуждая, должны и такие рекордсмены быть, чтобы рядом с ними вся та когорта, что выше, смотрелась бы если и не академией наук, то уж по меньшей мере ученым советом университета какого-нибудь. (Я это, понятно, тут больше для красного словца, потому что и академии, и советы ученые иногда без всяких даже хитростей на предмет относительности да сравнения не очень-то непохоже и смотрятся. Но это уже тема для будущих трудов.)

Конечно, теория такая любимым Ильича критерием — практикой, то есть — подтверждается на все сто. Да вы и сами уже кое-каких чемпионов даже во всей небанальной череде рассмотреть, небось, успели. Как, к примеру, ту же Сидонию, с миллионом ее нарисованым и упорством, лучшего применения достойным.

Но поскольку за титул чемпионский всегда уж хотя бы несколько претендентов борются, сыскались они, конечно, и здесь — в освященном веками фальшивомонетном бизнесе. Отчего и выявление чистого победителя начинает некоторую сложность представлять — при безусловно рекордном идиотизме всех борющихся за почетное звание участников.

В этом конкретном забеге — с миллионершей Сидонией вместе — неплохие шансы, на мой взгляд, и у Джени Коулмен из Колумбии, штат Монтана. Она в парфюмерном магазине духов прикупив, у кассы вывалила целую жмень пятидолларовых банкнот, сварганенных просто и бесхитростно. Взяла эта Джени, сунула в ксерокс бумагу ядовито-зеленую, и на ней откопировала передок настоящей пятерки — «орел» как бы — и той же пятерки зад, то-бишь, «решку». А потом уже перед с задом для вящей достоверности посклеивала. В удобных для нее количествах — ксерокс-то сколько хочешь копий выпулит. Особенно тот, которым она пользовалась — черно-белый. Они цветных гораздо быстрее.

Однако и шансов того гражданина, что в Вичита, штат Канзас, припух, я бы тоже недооценивать не стал. Его в 1997 году полиция там заарестовала, когда он в гостинице аэропортовской расплачиваться стал. Наличными. Выложив на стойку банкноты достоинством в… ШЕСТНАДЦАТЬ долларов.

И Джека Суинта из Роанок, штат Вирджиния, я бы на ту же самую беговую дорожку вывел — хотя и не подделкой собственно купюр он занимался. Выписывал он просто-напросто непокрытые чеки — что, как вы понимаете, те же деньги. И в количествах прямо-таки промышленных. Причем таскали его уже на ту скамейку не раз и не два. Но в последний раз, в 1996 году, он очень даже небезосновательно на суде отбояриться пытался. Сказавши, что чеки левые, конечно, выписывал — но и понять его должно. Очень уж ему деньги нужны были. Чтобы с психотерапевтом своим рассчитаться, лечившим его в связи с некоей нездоровой манией. Какой? Да вот этой же самой — выписывать непокрытые чеки.

А и еще одного претендента я бы попросил в забег включить. Раз уж у нас в чеках да банкнотах соревнование наметилось. В марте 1996 года зашел как-то в отделение банка Вестерн Юнион в Далласе молодой человек. С целью по чеку получить наличные деньги. Отоварить, то есть.

Вестерн Юнион — заведение во всей Северной Америке известное. В любом другом банке чтобы чек обналичить («окешить», как местный новоэмигрантский элемент это дело спрягает), надо в этом же банке счет иметь. Вестерн Юнион таких требований не предъявляет, за что и берет определенный невеликий процент, чтобы потом самому с этим чеком дальше уже разбираться. Это так, для полноты картины.

Ну и поскольку человека такого в банке Вестерн Юнион видят в первый — а может, и в последний — раз, то требуют с него обычно какой-то документ. Чтобы имя и фамилия в нем с теми, что на чеке, совпадали. А то ж любой дурак на бланке нашурует чего-нибудь, так ему только и плати — так же и в трубу вылететь недолго.

Ну вот, значит, зашел молодой человек в этот банк. Будучи, как оно позднее выяснилось, рабочим компании «Дорожный Экспресс», что немаловажно. С чеком, конечно, зашел. Причем чек оказался самый что ни на есть настоящий. На эту самую компанию и выписанный — уж где-то там он его в бухгалтерии слямзил.

И вот, значит, на чеке этом в графе «кому» — в смысле, кому денежки-то выплачивать — значилось: «Дорожный Экспресс». Ну, кассир чек повертел, и говорит: да, чек вроде хороший, но вот вы-то здесь причем? Как то есть, клиент этот говорит, причем? Это ж на меня чек — мне и деньги положены.

Кассир удивился. И как же вас, говорит, зовут-кличут? Так же вот и кличут, клиент говорит. Дорожный то есть Экспресс.

Кассир уже в полном изумлении пребывал, конечно. И попросил, как у них принято, документик какой-нибудь представить. Что клиент с полной готовностью и проделал. Вывалив удостоверение личности — не так чтобы очень топорно и сработанное. С фотографией собственной. Где в графе «имя» значилось «Дорожный», а в графе «фамилия», соответственно, «Экспресс».

Ну, кассир говорит, тогда это совсем другое дело. Вы, говорит, мистер Экспресс, пока подождите чуток, а я сейчас с деньгами и вернусь.

Минут через пяток и вернулся. Но, как несложно догадаться, уже не один.

Вот вам и состав — одного-единственного тематического забега. А теперь вы мне скажите, кто тут по справедливости чемпионским лавром увенчан должен быть.

Конечно, случаются и такие, что никаких дополнительных скачек для завоевания титула и не требуют. Явные, то есть, в своем деле рекордсмены. Как террорист один аргентинский, в семидесятые еще годы.

Тогда, если кто помнит, мания у них там была — особенно в Америке Латинской — чтобы самолеты на Кубу угонять. Ну, во-первых, не выдавала она из них никого, во-вторых, остров, как-никак, свободы — особенно ежели очень издалека и не очень трезвыми глазами на это дело смотреть, «Куба си, янки но», и все такое прочее. И до того популярное было в те годы занятие, что во всех газетах если и не информация, так комикс какой или картинка смешная на эту тему постоянно присутствовали.

Ну вот, значит, дал я вам атмосферу почувствовать. И вот вам теперь Аргентина, город Санта Фе. По которому едет обычный городской автобус. Так себе, конечно, и едет, пока на одной остановке не вваливается бородатый, что твой Че Гевара (тоже ведь, между прочим, из аргентинцев-то был), террорюга с пистолетом, выгоняет всех пассажиров к чертовой матери и стволом пушки своей принимается в водителя тыкать. Заводи, говорит, шарманку — и поехали. Водитель, хоть и перепуганный, но не спросить-то не мог — куда, то есть. Как куда, барбудо этот говорит. Все туда же — на Кубу!

Намучились с ним, конечно. И объяснять по мегафонам да по радио пытались, что география не позволяет. И к собственной его логике (кгм…) взывали — дескать, сам же говоришь, что остров свободы. ОСТРОВ. И, вроде, даже карты Западного полушария подсовывать пробовали. Так что я не знаю, чем они окончательно уж его доломали, но то, что в тот год на Кубе урожай сахарного тростника убирали без него — это точно.

В общем, как видим, есть и такие, что явно вне конкуренции. Не только террористы, конечно. Мы вот уже с целой плеядой налетчиков — банковских в основном спецов — ознакомились. Сами наблюдали, каковские экземпляры среди них обретаются. Но даже и при таком раскладе Джеймс Даунз лидирует с огромным, на мой взгляд, отрывом.

Собрался он в 1995 году окружной банк в городе Вернон, штат Нью-Джерси, взять. И, между прочим, как-то долго очень собирался. Завозился там чего-то — хотя, конечно, может и проспал.

В общем, явился он на работу тютелька в тютельку к самому закрытию. Точнее — даже минуту после того как. Ну, и поцеловал, понятное дело, запертую уже на все замки стекляную дверь. И то ли по его часам банку еще пару минут работать полагалось, то ли разъярился он от такой их педантичности, но прохожие на прилегающих улицах стали свидетелями весьма и весьма небанального зрелища.

У стекляной двери банка стоял мистер Джеймс Даунз — в полной бандитской экипировке, с обязательной лыжной маской на физиономии, в перчатках и с пистолетом в руке — колотя этим же пистолетом в дверь и требуя банк немедленно открыть, потому как у него дело. В общем, через пару минут ржали уже и полицейские — предварительно, конечно, Даунза разоружив. А когда стали протокол задержания заполнять, так и вообще на пол сползли от хохота, как только у них до даты дело дошло. Потому как дата эта была — первое апреля. Которое в Америке называется «April Fool's Day» — День, то есть, Дуракa. Что в данном случае, на мой взгляд, есть просто-таки фантастический недобор по части морологического термина.

Или вот такой вам еще грабитель. Попробуйте сами ему в его весовой категории конкурента сыскать. Подъехал как-то этот бандит к заправочной станции в Айонии, штат Мичиган. Вооруженным подъехал. Не так, то есть, что муха его какая-то там укусила, отчего он бензозаправку и решил ограбить. Нет, тут он вполне сознательно и подготовленно на дело шел.

Правда, видимо, из совсем уж решительных — которые в доску — все-таки не был, почему и постановил принять для храбрости. И то ли он там с этим не рассчитал, то ли потому что — как наша русская легенда гласит — ихнему человеку наперстка хватает (хотя от легенды этой мои канадские друзья-приятели не раз и не два камня на камне не оставляли) — ну, в общем, похоже, что ему лучше было бы храбрость собственную таким образом не раскочегаривать.

Ну, ввалился он в конторку этой самой заправки. Выгребайте, говорит, деньги из кассы — сегодня я в инкассаторах. Те двое, что в конторке были, говорят: никаких денег никто выгребать, мол, не будет — а ты отсюда действительно греби помаленьку. Он уже даже и пистолет стал вынимать, но тут же обратно в карман сунул, поскольку ему идея гораздо более интересная в голову пришла.

А вот, говорит, ежели вы деньги мне щас же не дадите, я, говорит, в полицию на вас позвоню. Поскольку вы мне ограбление срываете, подвергая жизни — ваши собственные и мою драгоценную — ненужному и неоправданному риску.

Ну, те двое переглянулись, потом плечами пожали. Подвинули разбойнику телефон. Ладно, говорят, раз такое дело — звони.

Он и позвонил. Конкретно в полицию — как и грозился. И уже потом с полным сознанием выполненного долга стал ее приезда дожидаться. Ну, все оно в конечном итоге по его и вышло — за исключением того, что уехал он в машине полицейской, а касса на месте так и осталась.

А вот вам забег короткий из самых что ни на есть орлов — аристократов, то есть — мира уголовного. О наркомафии тут речь пойдет на некоторое невеликое время. Опять же на предмет выявления абсолютного чемпиона.

Выловили в 1995 году в Сан-Антонио, что в Техасе, курьершу. Из тех, в общем, которые на перевозке наркоты трудятся. Необходимое, как вы понимаете, этого бизнеса звено. А сдал ее полиции самый обычный автомеханик, при самой обычной операции смены автомобильного масла.

Везла эта самая курьерша, Эми Брешер, доверенную ей дрянь, когда вдруг приспичило ей масло в своем авто заменить. И «вдруг», и «приспичило» тут не для красного словца, поскольку это ж масло — не бензин. С бензином, понятно, приспичить может, поскольку на пустом баке не поедешь. А масло — речь ведь даже не о долить, а о заменить шла — могло бы все-таки до пункта назначения и потерпеть.

Ну ладно, не о том тут речь. Подъехала эта Эми к гаражу первому встречному — к автомастерской, то есть, которые в Америках гаражами кличутся — и заказала себе масло поменять. А сама в сторонку себе отошла — и курит, значит.

Ну, механик капот задрал, и — батюшки-светы! Восемнадцать солидных пакетов с дрянью по всем мыслимым и немыслимым полостям да углублениям пораспиханы! Он свою воронку куда там положено вставил и отправился обратно в гараж — вроде как за требуемым маслом. Где быстро знакомые три цифири по телефону и набрал.

И вот крайне интересные показания эта Эми Брешер дала уже в полиции, на допросе. Интересные в том плане, что проливающие свет на кадровую политику дельцов от наркобизнеса — в смысле, по какому такому интеллектуальному критерию они свои кадры вербуют. Сказала эта Эми — курьером, напоминаю, трудившаяся — что ей и в голову не приходило, что для того, чтобы масло сменить, механику зловредному аж под капот лезть придется. Теперь вот, сказала, буду знать.

Другой участник этого же забега — Миланио Варгас. С более — хоть и трудно в такое поверить — предпочтительными шансами. У него в трудовой книжке, похоже, та же запись, что у Эми была — курьер, то есть. В всяком случае полиция в Перу его именно на перевозке припутала.

Вез он, значит, в 1996 году аж 200 кило чистого кокаина из районов традиционного его изготовления в Лиму, столицу перуанскую, на предмет дальнейшего импорта в наиболее жаждущие точки планеты. Полиция, понятное дело, об этих районах-производителях тоже знала хорошо, отчего там посты да заслоны и понатыканы на всех дорогах. Но сеньор Варгас был калач тертый, и на предмет полиции верное средство имел.

Если тут кто решил, что речь о взятке идет — все таки полиция, а тем паче южноамериканская — то, сразу скажу, неверно решил. Миланио Варгас, помимо основной своей профессии, был еще и знатоком популярного культа «вуду», водуизма, то есть. Отчего и упаковал он всю дурь, все двести кило, в огромную куклу, изображавшую — достаточно похоже, со скидкой, конечно, на неизбежную стилизацию — полицейского. Со связанными руками, залепленными глазами, да еще истыканного водуистскими иголками по всему телу. Теперь всем встреченным полицейским полагалось ни шиша не увидеть, ни черта не услышать и, судя по иголкам, так и вообще лечь и помереть.

Понятно, что — даже при очень халатном отношении к работе на всех этих упомянутых выше постах да заслонах — не заметить на заднем сиденье машины эдакое чудовище в полицейской форме было бы очень и очень сложно. Заметили, конечно. Потом долго и с интересом разглядывали. После чего уже и распотрошили, с удовлетворением обретя искомое.

А про план гениальный им сам Миланио и рассказал. Все себе затылок почесывая и пытаясь понять, где же и чего же он там во всей своей замысловатой водуистской операции недоучел.

Но даже и при таком, казалось бы, мощном участнике я лично пальму первенства все-таки отдал бы другому претенденту — некоему сеньору Поло. И даже больше того, на месте Миланио и Эми свои кандидатуры просто-таки снял бы — потому как тут тягаться вряд ли даже теоретически возможно.

Этого сеньора Поло арестовали в Штатах — в городе Орландо, штат Флорида. Он там развлекался в разных изобилующих в тех краях парках аттракционов, пока не заглянул в магазин киностудии «Юниверсал». Ну, памятки там всякие, сувениры и прочее барахло, с Голливудом связанное.

И таким, видимо, киноманом этот сеньор Поло оказался, что попер из того магазина не один и не два предмета сувенирного характера — а буквально карманы этим добром напихавши. Отчего, конечно, и заметили его быстро, и взяли успешно.

По той же, естественно, причине и пальма первенства полагается ему вне всяческих сомнений. И брови тут шалашиком изгибать совершенно излишне — дескать, как это, за такую-то мелочь да чемпионский титул. А я так себе это вижу, что именно мелочью он конкурентов своих раздавить обязан.

Когда полиция, решившая, что воришку магазинного взяла, стала по компьютерам своим выяснять, кто да что — вот тут-то у нее, полиции, брови действительно на самый затылок заехали. Потому что сидел перед ними в наручниках — на краже копеечных сувениров взятый — не просто какой-то там мелочевкой промышляющий гражданин, а сам Виктор Уго Поло, ВТОРОЙ ЧЕЛОВЕК в страшном медельинском картеле. Той самой колумбийской наркомафии, бюджет которой даст фору не одному вполне развитому государству.

Человек, собственный капитал которого тоже давным-давно не в миллионах исчислялся, а в положенных такому рангу МИЛЛИАРДАХ. Человек, находившийся на тот момент не просто в федеральном, а по-моему так и в межпланетном розыске.

И если это не чемпион — так нам лучше вообще всю эту игру прекратить. Потому что даже если очень похожий какой случай взять — выиграть противу сеньора Поло ни у кого шансов не будет.

Вон, вроде, до чего сходная история в той же Америке, в Арлингтоне, случилась, когда один такой остолоп Хебер Фрайас принялся в магазине — потихоньку, как он думал — шоколадки себе в карман складывать. Кассир его, понятное дело, засек и в полицию звякнул скоренько. А уже полиция разобралась, что Фрайас этот в розыске пребывает, поскольку висело на нем совершенное во Флориде убийство. Влетел, в общем, убийца на шоколадке. И это, спору нет, идиотизм откровенный и все такое — я тут не к тому, чтобы его хоть в чем-то защищать — но все ж до кокаинового миллиардера из Колумбии ему, согласитесь, как до Луны пешком.

У киднэпперов — того народа, что похищением людей промышляет — у тех на титул в их виде спорта у меня тоже пара претендентов сыскалась. Достойных вполне. Милости прошу знакомиться.

Первая из участвующих команд похитила в бразильском городе Сан Пауло бизнесмена Гильдо Дош Сантоша. Прямо возле его заводика злодеи его и взяли. А взявши, тут же принялись с семьей связываться на предмет выкупа — этот момент, как вы понимаете, в ихней профессии центральный и есть. Затребовали они сумму из вполне серьезных — что там оно в бразильской валюте выходило, я точно не знаю, но в зеленых деньгах выражалось под семьсот тысяч.

И вот пока бандюги эти с семьей торговались, сам Дош Сантош — сбежал. Так уж, видно, киднэпперы торговлей увлеклись. А может, узлы приличные вязать среди них спецов не было. Но так ли, иначе ли — а сбежал человек.

Конец истории? Да нет, тут самое интересное и затеялось. Появился он, значит, дома — Дош Сантош этот — тут, конечно, восторг всеобщий и радость, жив потому что и здоров, а равно и денежки целы остались. Ан через день — дзынь — звонок раздается. Так, дескать и так, сеньор Дош Сантош, сбежать-то вы, конечно, сбежали, но ведь и мы, киднэпперы — они, понятно, и звонили — расходы немалые понесли. Под двенадцать все-таки тысяч тех же зеленых (на которые мы тут с вами, как и остальная планета, все переводим). То есть, тут уже не то, чтобы заработать, но хоть бы в прогаре не остаться — и как, дескать, хотя бы расходную-то часть возместить?

Ну, Дош Сантош поперхнулся, ясное дело. Но решил все-таки с ними до конца разобраться. Отчего торговаться и затеял. Не может быть, говорит, чтобы аж такие деньги на такую топорную операцию вы ухлопали. Те, конечно, со своими контрдоводами: машина, дескать, дом в уединенном месте снять, и все такое прочее. Сошлись они на половине требуемой той суммы. Ладно, Дош Сантош говорит, столько-то я наскребу. Часок мне, понятно, на это дело понадобится, но потом могу и завезти. Куда вам прикажете?

Те говорят: да ладно, говорят, и так уж вы нам навстречу. Будем уж, говорят, все благородными кабальеро. И чтобы вам, значит, не суетиться, мы через часок сами за деньгами подъедем. Насчет адресочка не беспокойтесь — у нас, дескать, есть.

И подъехали. В полном, между прочим, составе — что полицию особо порадовало.

Вторая участвующая в состязании команда — в составе четырех человек — в 1993 году похитила в калифорнийском городе Сакраменто женщину. Запихали ее в свой автомобиль, завезли в место какое-то крайне уединенное — и начали пугать. Обычно в таком негодяйском бизнесе пугают-то семью — с целью желанного выкупа добиться — но женщина была одинокая, так что пугать больше никого не получалось.

В общем, сказала ей эта подлая бригада, зубами скрежеща для эффекту вящего, что лютой они ее смертью убьют, ежели она им тут же какую-то там кучу денег не вывалит. Женщина при таких их словах, не взирая даже на страх, удивилась — поскольку в сумочке ее пошарить и без всех этих ужасов можно было.

Бандиты и говорят: хрен ли нам та сумочка и те копейки. Нам тыщи нужны. А иначе — смерть лютая и все прочие по такому случаю пуганки. Женщина тогда и говорит: тыщи, дескать, у меня есть, хоть и крайне невеликие. Но они у меня там, где у всего прочего небандитского населения и находятся — в банке, то есть.

Бандиты опять говорят: что ж мы, дескать, папуасы какие, что ли. Понятное дело, что в банке у тебя деньги. Вот туда мы сейчас хором и поедем. Там, в банке, ты денежки требуемые со своего счета возьмешь. А иначе — смерть лютая и все такое прочее, что вам, читателям, уже знакомо, поскольку шарманка у них у всех с одной малоприятной мелодией.

Так вот — хором — все они к банку и подкатили. Женщина эта в банк зашагала, а бригада разбойная в машине своей осталась перекуривать. Не уверен я, что так-таки удалось им соски свои до самого фильтра допалить, поскольку полиция, как газеты писали, появилась с оперативностью самой похвальной, в считанные буквально минуты.

Так что теперь, читатель, ты для себя и решай, каковская из двух сборных — Бразилии или Соединенных Штатов — кубка в таком состязании более достойна. Потому что мне они тут обе очень даже по сердцу.

К другому виду перейдем теперь. И тут — по разряду домушников — у меня один только предендент на абсолютный титул сыскался. Ну да ему и в самом деле конкуренцию составить непросто.

Герой наш, Брайан Джонс, попер как-то у соседа — оптом — всю дорогостоящую электронику (дело в городе Норфолк, штат Вирджиния, происходило). И вот, значит, свиснул он у него телевизор, видеомагнитофон, видеокамеру из очень недешевых, стерео, ну и прочие игрушки конца двадцатого века. И, чтобы следы преступления покрыть, жилище соседа — подпалил.

План, значит, был такой, что в общем обугленном ужасе кто ж там и чего недосчитается. Сгорело все к такой-то матери, а что не сгорело — как бы поплавилось. Была электроника — нет электроники. И концы в воду, которой пожарники еще все это позаливают до состояния полного бардака. Такой в общем был план. Почти что и без изъяна.

Почти — потому что жил этот Брайан с соседом обворованным своим не просто там на одной улице, и даже не так, чтобы с забором общим. А был у них дом — на двоих. На две семьи, то есть. Из тех, что в Америке «полуотделенными» называют. Симметричные такие здания, где одна половина ваша, а вторая — его, соседа, то есть.

Так что соседская половина в полном соответствии с планом загорелась, а вслед за ней — это уже планом почему-то не предусматривалось — заполыхало и брайановское жилье. Пожарники, конечно, примчались, стали все кругом из брандспойтов поливать и спасать из горящего дома — из обеих его, естественно, половин — все, что спасается.

А поскольку у Брайана в гостиной все уворованное электронное добро в кучу составлено было, удобно это оказалось для спасательной операции. С тем, понятно, недостатком, что сосед, тут же рядом волосы на себе рвавший, вдруг с изумлением узрел, как его кровное барахло из соседской половины выносят, предмет за предметом.

Ну, а в полицию даже и звонить не пришлось. Они при таких пожарах тоже на всякий случай присутствуют.

А вот вам еще один вид уголовного спорта — контрабанда. Причем претендент наш — тоже в гордом одиночестве выступающий — не кильку какую-нибудь в томате из одной страны в другую под покровом ночи переправлял, а самую настоящую валюту.

В Штаты Соединенные валюту, если кто знает, в количествах серьезных не очень чтобы запросто и провезти — чай, не Канада. Они там в каждой очень уж тугой пачке банкнот мафиозные деньги подозревают — и, как мы с вами понимаем, не без оснований. Ну, а потому и шерстят нещадно, ежели что не так показалось.

Вот и тормознули таможенники в аэропорту имени упоминавшегося нами президента Кеннеди, что в Нью-Йорке, некоего прибывшего в Америку пассажира, Карлоса Трухильо. Есть, спрашивают, валюта? Есть, говорит, тыщонка-другая, чтобы недельку в вашей стране душу по мелочи отвести. А больше, говорит, нету, и не ищите.

Те, однако, искать все-таки стали — чем-то уж там им этот сеньор Трухильо не глянулся. Завели в комнату соответствующую, чтобы не принародно с человека штаны-то снимать, ну и так далее. В общем, тут нам сразу лучше к финалу перейти, потому что рентген ихний таможенный обнаружил в желудке сеньора Трухильо значительное количество инородных для организма предметов, которые (технологию мы тут опустим) в конце концов удалось на свет Божий извлечь.

И оказались эти предметы — презервативами. А в презервативах тех деньги и были. Сто восемьдесят девять банкнот — по сотне долларов каждая.

Банальная была бы история, кабы не одна деталь, от которой у таможенников аж фуражки вспотели. Дело в том, что еще ДО рентгена нашли они в карманах да в кошельках этого же сеньора… ШЕСТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ долларов. От чего и таможенники, и ваш покорный слуга до сих пор голову себе ломают: при таком-то — в карманах — количестве на кой же такой черт было эти противозачаточные изделия трескать (и ведь не думаю, чтобы аж с таким аппетитом), чтобы еще каких-то там неполных девятнадцать тысяч провезти???

И сколько сеньора Трухильо на этот предмет не пытали (в смысле, конечно же, спрашивали) — он только плечами и пожимал. Вот показалась ему почему-то такая задумка с презервативами очень уж хитрой да талантливой. Ну и — провернул.

В 1995 году история эта имела место. И в том же, кстати, году, чемпион и в другой еще категории определился — из «бомбистов». Тех, то есть, что по какой-то уж там причине норовят ближнего своего какой-нибудь бомбой хитроумной жизни лишить.

Этот взрывник, Роберт Бринсон, и вправду на ближних нацелился (в отличие от тех, что иногда и совсем незнакомым людям бомбы свои гнусные в посылках шлют). Он там заимел очень уж крупный зуб на свою бывшую подругу, которая почему-то его с концами оставила (и я, кажется, догадываюсь, почему).

Так вот, решил он в такой ситуации негодяйке отомстить, взорвавши ее самое со всей ее семьей впридачу. С каковой целью и поместил в их доме в городе Галифакс, штат Массачузетс, аж два хитроумных взрывных устройства. Одно сунул в ванную комнату, а другое — совсем уж свинство, животина-то при чем? — сзади к собачьей будке подцепил. (Хотя, может, и пес ему чем-то там насолил — оно ведь, когда человек в паранойю рухнул, ему все кругом враги.)

Ну, с бомбами в Америке сейчас все профи, эвон сколько телевизор-то насчет взрыва в Оклахоме распинался, даже схемы на экране рисуя. Там, ежели помните, грузовик был доверху селитрой набит, которую взрывное устройство и запустило в мощную экзотермическую реакцию. Ну, телевизор и говорил, не затыкаясь, о бомбе из «фертилайзера» — из удобрения, то есть. Что по сути, конечно, правда — потому как селитру чаще всего именно в этих сельскохозяйственных целях употребляют.

И вот как Роберт Бринсон свои бомбы смастерил. В качестве взрывателя у него там крайне огнеопасный растворитель был, банки — сами, то есть, бомбы — понабивал он гвоздями для вящего поражения живой силы врага, таймеры (часовые, то есть, устройства) к ним примостырил, батарейки, тумблеры. Ну, в общем, все честь по чести. А в качестве основной взрывной силы применил — как вот оно и в Оклахома-Сити было — «фертилайзер». Удобрение, то есть.

И обвинение в злоумышленном покушении на человеческие жизни ему, конечно, предъявили — но полиция тем не менее заявила, что бомбы эти маловероятно, чтобы так уж и взорвались. Удобрение было задействовано, и тут все по науке — но не знал бедолага-взрывник, что не любое удобрение на такое дело пускать следует.

Не знал — и посему набил свои бомбы под завязку не селитрой взрывоопасной, а… подкормкой для горшков цветочных. Такой, знаете, смесью навоза с жирной черноземистой почвой. А так, конечно, все прочее было на своих местах. Механизм часовой, батарейки, тумблеры… (Век живи. Кизяком — по рассказам старших знаю — в худые военные годы печки топили, было. Но чтобы тем же кизяком живых людей взрывать — это даже для меня в новинку. При том, что мало уже чем удивить удается.)

И вот подводя как бы глобальный итог — потому что народу такого ужасающе много, продолжать и до бесконечности можно, но надо же где-то и границу проводить. Мне тут, повторяю, глобально задуматься хочется. И уже не о соревновании речь, с которым мы благополучно покончили — а в целом о людях, по другую сторону закона живущих. О самой, то есть, экзистенциальной сущности этой проблемы. Ведь вот она какова картина — бурлящих вод преступного мира. Жизнь, полная опасностей: скрежещущие тормоза, свистящие пули, мужское достоинство, грустно повисшее на металлических штырях забора, агрессивное и нимало не склонное к сотрудничеству население, собаки, погони, засады — и сроки, сроки, сроки… Закон, который для кого-то как дышло, а для бедолаги-уголовника как каменная стена, угрожающе нависшая и готовая в любую минуту обрушиться всей своей мощью на одинокую фигуру…

А с другой стороны — нимало не редеют ряды. Почему?

Представители упоминавшейся выше лженауки-социологии вам, конечно, повывалят на этот счет теорий — вагон и маленькую тележку. Хотя даже при ихних, социологов, степенях да окладах, ни хрена нового вы со всей этой кучи не получите. Все равно все будет плясать вокруг двух ключевых и противоположных позиций. Первая — что вот, дескать, среда. За нее, между прочим, эта социология в массе своей по сей день всеми оставшимися зубами держится. Что о самой этой, с позволения сказать, научной дисциплине тоже кое-что говорит. Оно ведь примерно так получается, как в географии стоять до смертного хрипу на том, что планета наша как была плоской, так и остается, как рыба-камбала. Так вот и у них, у социологов, со средой этой.

Еще Герцены там всякие, Чернышевские, Добролюбовы с Писаревыми — тоже на своих посиделках, с самоварами и чаем жидким, на том настаивали, бороденками народническими тряся яростно и очки, от чая запотевшие, протирая. Все, дескать, от того, что среда. Отхлебнут, бывало, из блюдечка, на минуту задумаются — и опять. Среда, дескать, и все тут. Так оно по ихнему получалось, что выряди такого негодяя в костюм поприличнее, возвысь социально да своди его в Эрмитаж (хотя Писарев против последнего возражал крепко), с него тут же все негодяйство и слетит как шелуха.

Потом, конечно, когда Плехановы-теоретики да Ульяновы-практики над этим делом поработали, то не просто они Полиграф Полиграфыча социально возвысили, но подняли, можно сказать, до положения полного гегемона. Ну и что там такое с него вдруг слетело? В какую такую филармонию или там, скажем, Эрмитаж он сломя голову понесся? (Надо думать, именно в виду катастрофической невостребованности Эрмитаж этот пролетарское правительство с горя и затеяло распродавать — всяким вроде бы случайно подвернувшимся Хаммерам.)

Да нет, ничего, конечно, не слетало и слететь не могло. Так же и гадил Полиграф в прихожих, так же и тянул все, что плохо лежит — на предмет не столько воспользоваться, сколько, опять же, изгадить. И Швондеры — в массе своей откровенно уголовный и каторжный элемент — из банальных зэков в кресла наркомовские сиганув, тоже ведь не запорхали херувимами. Как подонками были, так и остались. Обзаведясь буквально вселенскими теперь уже возможностями для того, чтобы гнусности своей полный ход дать. Во главе с упомянутым практиком, который от откровенно гнидского мальчонки — что даже седенькая Мариэтта Шагинян подретушировать так и не сумела — развился-таки в невообразимо кровавое чудище. И почему-то никак не в обратную сторону, несмотря даже на разительную перемену в среде обитания. (Не до хрена и Бетховен помог…)

Не работает. Хотя и диссертации продолжают на том же тезисе произрастать густо, и книжки идиотские печатаются — при таком-то кризисе с зеленым массивом планеты. Особливо этой продукции на другом берегу Атлантики много — что, в общем-то, можно и понять, учитывая тот факт, что, в отличие от нас с вами, они до сих пор на относительно безопасном расстоянии от Шариковых со Швондерами пребывали.

А вот на другом полюсе этой баталии — насчет того, что и чего определяет — у нас Чезаре Ломброзо оказывается. (Он примерно в те же годы, когда наши отечественные народники самовар сапогом кирзовым раскочегаривали, в Италии на ниве психиатрии трудился.)

И вот ударился этот Ломброзо в совсем даже противоположную крайность, заявив, что уголовником никто и никогда не становится, потому как уголовниками — рождаются. Дескать, меняй ему среду хоть каждый божий день, как той рыбе в аквариуме — а все равно бандит. Вы, говорил, хоть даже на рожи их посмотрите. (В доказательство чего собрал целую галлерею физиономических типов, по его мнению хрестоматийно уголовных.)

Популярная очень была теория. В массы даже шагнувшая. Листал народ картинки в книжке и, допустим, с соседом сравнивал. Как там у него уши — прижатые или не очень? И вот это вот что: только ли прическа такая, или лоб и впрямь в полпальца высотою? И так вот народ этой неординарной теорией и развлекался.

Потом, конечно, сошла теория на нет. Тут и профессиональные жрецы богиньки Демократии на нее — из чисто, понятное дело, религиозных соображений, других-то у них быть не может — обрушились, и всякие прочие факторы, в виде хотя бы и парочки мировых войн да сотни-другой конфликтов менее глобального масштаба. А хоть бы и выжила до наших дней теория — все равно б телевидение ее прихлопнуло к чертовой матери.

Потому что с телевидением теперь любой невооруженным глазом видеть может: если даже насчет чего другого мог Ломброзо и прав оказаться, то по части рож уголовных поторопился несомненно. Иной ведь раз смотришь — и впрямь, те еще физиономии. По Ломброзо так бы и предположил, что репортаж какой из зоны особо строгого режима. А диктор говорит: саммит. Или там, заседание какого-нибудь отдельно взятого парламента. (Или даже так, что это в самой ихней телевизионной гостиной такой пугающего вида народ и собрался.)

А и наоборот — тоже сколько хочешь. Красавец какой-нибудь, дамы в обмороке, ах, кумир, и лоб высокий, и жесты отточенные, и пиджак до чего красивый клетчатый — а диктор говорит: вор. И так еще бывает, что не просто вор — а беглый. И тут получается, что вот вам, дамочки, и пиджак — а с ним и физиономическая часть ломброзовской теории.

Но Ломброзо ли, теоретические ли изыски либеральной социологии имени Шарикова (а чьего же еще, если основной посыл все тот же, «взять всех да и уравнять») — а проблема стоит. И ряды нимало не редеют. Напротив того — пополняются образом иногда просто угрожающим.

И если кто тут уже на ответ готовенький нацелился — дескать, тут же я его, с места не сходя, и выдам — так рот можно и закрыть. Ничего выдавать я не собираюсь, поскольку и фамилия моя не Ломброзо, и в социологах — да вот даже и в сводниках, что на мой взгляд гораздо почетнее — в жизни я не трудился. Посему потеть над ответом — коли так уж приспичило — предстоит, читатель, тебе самому. Я же тебе со своей стороны могу лишь подкинуть напоследок еще горсть соответствующим образом пристегнутых к проблеме историй. Как говаривал создатель бессмертного Штирлица — информацию к размышлению.

Вот вам хотя бы на этот предмет Джордж Джонас, не такой уже, прямо скажем, и юноша — шестьдесят все-таки лет. Профессиональный — и классный, между прочим — домушник. Сроков на нем было, что на Леониде Ильиче орденов с медалями. Гвардия, одним словом — не шпана.

И вот как-то во время очередной отсидки проняло его что-то. Как же, дескать, все люди как люди, жизнь себе посильно выстраивающие, семья там, дети, домишко, барахлишко… И вот он я, на весь их с трудом обустроенный раек глазом уголовным жадно зыркающий. Отчего в результате и им получается одно расстройство, и я раз за разом на нарах приземляюсь.

И так серьезно он на этакую тему задумался, что там же, на нарах, решил и завязать. Мало того, что письма свои стал подписывать «Джордж Джонас, мастер-домушник, В ОТСТАВКЕ», так еще и книгу сочинил — времени-то было навалом. Очень даже интересная получилась книга, красиво изданная, с картинками. Называвшаяся «Исчерпывающее руководство по предотвращению квартирных краж». В ней автор делился своими гигантскими познаниями о предмете, выложив все мыслимые и немыслимые воровские ухищрения, а равно и насыпав советов, как с этими ухищрениями бороться.

Конечно, тут уже и власть на него смягчившимся взором посмотрела. Последний-то срок на нем висел совсем уж угнетающий — тридцать лет. Ну, а поскольку такой тут процесс перековки состоялся, то полагалось, положа руку на сердце, дать «мастеру в отставке» шанс.

Выпустили досрочно — в новую, в доску честную жизнь. Тем более, что и гонорары ему на воле набежали, да и вообще авторитет — одними лекциями зарабатывать можно, и прилично к тому же. Ну вот, значит, выпустили его в 1992 году — а в том же самом году и взяли, на квартирной краже в не самом бедном американском городе Майами, что в штате Флорида. Так что сидеть теперь ему недосиженные четверть века от той тридцатки — плюс, конечно, и этот новый честно заработанный срок.

А вот вам другой возрастной полюс той же проблемы. В той же Флориде, в Форт Лаудердейл — в совсем уже в наше с вами время — выволокли на суд праведный двух уголовничков несовершеннолетних. Про фамилии их меня можете не спрашивать, потому как — в полном соответствии с теорией развитого либерализма — пресса их сообщать не имеет права, будь даже эти малолетки трижды бандитами и четырежды убийцами.

В общем, привели их на суд. Одному четырнадцать было, другому пятнадцать. С тем, чтобы судить за угон автомобиля, который, по данным полиции, был уже ДВАДЦАТЬ ПЯТЫМ их угоном за последние пару лет.

Судья, Ларри Зейдлин, отнесся к делу со всей полагающейся суровостью и — опять-таки в соответствии со все теми же либеральными теориями — отправил их домой. Но не раньше, конечно, чем устроил им словесный разнос, напугав, как он себе думал, до полусмерти.

Вышли мальчонки эти из здания суда. И тут раз уж судья сказал «домой» — домой они и собрались ехать. По карманам своим полезли — пусто. (На автобусный билет судья Зейтлин им почему-то не выделил — его судейское упущение.) В общем, денег на автобус нет — а ехать надо. И состоялся в этой ситуации угон номер двадцать шесть — причем за рулем оказавшись, не могли детишки себе в удовольствии отказать с ветерком прокатиться. Ну и расшмякали спертый автомобиль благополучно через всего-то сорок пять минут после сурового приговора.

И, между прочим, страшно мне даже и подумать, какой им теперь-то, на двадцать шестой раз, судья Зейтлин выговор вкатит. Прежде чем отправить домой.

Понятно, что если даже детишки так в этом деле упорствуют, то взрослые дяди уж как минимум отставать не должны. Что и имеет место. В 1996 году в городе Джанкшен Сити, штат Канзас, вышел на волю Дэвид Белл, оттянувший свое за черт уже знает какой там по счету угон автомобиля. Шагнул он, значит, за ворота тюрьмы, вдохнул воздух свободы полной грудью — и, узрев какое-то авто безхозное (в ДЕСЯТИ метрах от тюремных ворот!), тут же его и спер. Чтобы домой уже как положено — с ветерком. (Да и обратно, как я понимаю, тоже не на общественном транспорте.)

И другой такой же, в том же году из тюрьмы в Белтоне, штат Монтана, выпущенный. Этот, Уильям Синглтон срок свой за воровство тянувший, и за ворота даже не выходил — а взломал прямо в холле тюремного офиса автомат, шоколадками торгующий. Заработав на этом деле кой-какую мелочь разнокалиберными монетками, пару аппетитных шоколадных плиток — и, соответственно, новый срок.

Но это все так, мелочи. Штрихи к общей картине. А у меня вот какой вопрос свербит — и вопросом этим с тобой, читатель, я непременно поделиться желаю, чтобы уж не у одного меня зудело. Вот, значит, судили детишек этих, что выше, за двадцать пятую кражу. После чего угнали они очередной им не принадлежащий автомобиль в двадцать шестой раз. И вопрос этот такой: как ты, дорогой мой читатель, искушенный уже прочитанным — а вдобавок еще и прожитым — считаешь? Пойдут они на свое двадцать седьмое дело? Или все-таки и так случиться может, что не пойдут?

Ответ твой я, конечно, предполагаю. Но торопиться с ним не следует, пока не определились мы с граничными, так сказать, условиями задачи. А они, как ты понимаешь, могут и варьироваться.

Так вот, если — теоретически, конечно — предположить, что двадцать пять краж (а двадцать шесть и того, понятно, более) автоматически переводят воришку в разряд злостных, закоренелых и вряд ли исправимых рецидивистов, и если затем предположить, что таковых рецидивистов следует за решеткой держать чем дольше, тем лучше (и речь тут не о неделях, а о годах), то ответ получится один. Никакой двадцать седьмой кражи произойти не может до тех пор, пока они там — за решеткой, то есть — и обретаются. Очень, как видишь, незамысловатая теоретическая конструкция получилась, которую даже иной социолог при некотором усилии понять способен.

А вот ежели — и это уже сугубо практически — процветает догма, что во всей этой катавасии главная задача не общество от преступника оградить, а создать ему же, преступнику, максимально благоприятные условия для реализации его человеческого потенциала — тогда в задачке этой ответ получается совсем даже противоположного знака.

То, что она догма, а не, скажем, гипотеза или тем паче теория — тут понятно, поскольку взялась она не из каких-то там наблюдений за природой окружающей нас реальности, а была высосана все из того же грязного социологического пальца. В одном, однако, пункте с догмой этой спорить даже я не возьмусь. Это насчет того, что либеральный подход к преступнику — в том числе и к рецидивисту — дает ему возможность максимально реализовать его, преступника, потенциал. И как еще реализовать…

Потому что даже по мелочи — и то ведь количество в качество рано или поздно переползает. Вот недавно совсем арестовали такую бабушку-старушку, Ирен Лаби. Взяли ее за кражу в магазине — популярное в Америке занятие под названием «шоплифтинг», когда человек, на гривенник чего-то набрав, к кассе идет. При том, что в другой сумке у него не на один червонец лежит. Очень, повторяю, популярное занятие — во всех без исключения социальных слоях.

Так вот, миссис Лаби. Семьдесят пять годов бабушке было, а уже висело на ней — и это с 1989 года только — СТО СОРОК ПЯТЬ арестов все за ту же магазинную деятельность. С одной стороны, конечно, жалко. Но с другой — все-таки полторы сотни раз под микитки брали. А сколько еще и вчистую уходила? И насчет «не от жизни хорошей» — оно бы может быть и так, кабы не вполне грамотная подготовка и прилично сработанные «левые» документы в сумчонке — чтобы не под своей фамилией в протоколе фигурировать. Причем и документов этих тоже не убывало — потому что за всю свою бурную деятельность последних нескольких лет подсовывала старушенция полиции ШЕСТЬДЕСЯТ различных удостоверений личности (тоже ведь еще вопрос — где она ими обзаводилась).

Ну, скажете, ладно, бабушка-старушка. Да и палку там колбасы, мол, или пару видеокассет из магазина попереть — тоже не такая уж разбойная деятельность. (Напомню я вам чуть позже об этом «шоплифтинге», не зарадуетесь — но ладно, мы здесь не о том пока.) Не самый, мол, убедительный для нашего случая пример.

Хорошо, черт с ней, с бабушкой. Вот вам другая история, опять-таки из довольно-таки свежих либеральных наших времен. Взяли в 1992 году на вокзале города Джерси Сити (в штате Нью-Джерси) с поличным карманника, Денниса Пейна. За руку, с кошельком — все как положено, по полной программе. Ну, в отделение приволокли, принялись компьютер запрашивать. А когда принтер простыню с подвигами мистера Пейна стал ПОЛЧАСА выпечатывать (никакого тут преувеличения — желающие могут справиться в газетах), тут даже полицейские вспотели. Оказался это его сто тридцать пятый арест — с 1978 года.

И вот первый-то раз арестовали его в неполные шестнадцать лет. Ну и влепил ему, видимо, судья — не знаю, был ли то уже знакомый нам Ларри Зейдлин — страшный словесный разнос. Да и отправил домой. Может, и второй да третий раз по той же схеме прошло. Чтобы вылиться через четырнадцать лет в такую впечатляющую статистику.

Если мало — так вот вам еще более яркий экземпляр, мистер Уильям Джеймс Силва. Этот уже даже и не карманник, а более прозаический — и более опасный — уличный грабитель, да и вообще, как выяснилось, тип, к насилию склонный. Арестовали его в феврале 1994 года в городе Сан-Хосе, в Калифорнии. При довольно, кстати, интересных обстоятельствах.

Там, в Америке, они иногда очень небанальными способами с преступностью борются. Один из таких способов — «приманка». И вот как она работает.

Если, скажем, в каком-то отдельно взятом районе вдруг резко идет вверх кривая, допустим, изнасилований, то полиция запускает в такой неблагополучный район парочку своих же сотрудниц из посимпатичнее, укоротив им, конечное дело, юбки и наложив самый вызывающий макияж. И вот они, значит, туда и сюда по этому району дефилируют, а негодяй-насильник на них и выскакивает — с самыми неприятными для себя последствиями.

Так же вот и тут произошло. Только боролась на сей раз полиция с грубыми уличными ограблениями, выставив там и сям своих одетых в штатское барахло сотрудников. Вот на одного из таких и вышел Силва с товарищем своим.

Стоит, значит, эта «приманка» полицейская — крепко загулявшего вида, покачивается. Бутылка недопитая из кармана торчит. Хрестоматийная вполне картинка. Так, то есть, и напрашивается на то, чтобы его почистить.

На что товарищ внимание Силвы и обратил. На хрестоматийность. Уж совсем, сказал, как в кино. Все прямо на месте. И бутылка, и небритость, и качается, сказал, прямо-таки без передоху. Не иначе, как «подсадка». Ну его, сказал, к черту. Так они, в общем, какое-то там время препирались, а потом Силва все эти психологические экзерсисы к черту послал — да и ограбил «пьянчугу». В смысле, конечно, попытался.

Принтер в полицейском участке, который с компьютера данные на арестованного Силву выпечатывать стал, разогрелся всерьез — едва ли и не добела. Вылезло из бедного принтера ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ метров простыни с описанием подвигов Уильяма Джеймса Силвы и с указанием всех его ПЯТИСОТ ПЯТИДЕСЯТИ арестов. И все ведь как на подбор — ограбление, изнасилование, причинение телесных повреждений. Не говоря об обязательном букете отягчающих обстоятельств.

И тут не получается не вспомнить о той либеральной догме (что заинтересованными сторонами по сей день за теорию выдается), о которой речь выше была. В том смысле, что не о наказании речь должна идти, а о том, чтобы наиболее полной реализации потенциала способствовать. И, дескать, зона — не то место, которое. Там, дескать, никак человеку во всей красе не раскрыться.

С этим тезисом я спорить, как и сказал, не возьмусь. Святая потому что правда. Если бы за каждый свой — из пятисот пятидесяти — подвиг схлопотал Силва хотя бы по году (а любой из них по справедливости на гораздо большее тянул), какой бы общий счет у него получиться мог, при собственном его возрасте в сорок четыре?

Я вас тут всех простенькой такой арифметикой заняться приглашаю. (Она ведь — в отличие от социологии — не просто наука, а еще и точная.) Ежели примем мы, что впрягся Силва в реализацию своего потенциала в довольно-таки юные четырнадцать лет, то число подвигов автоматически ограничилось бы — тридцатью. (По году за штуку если — как мы выше и договорились.)

Что, как та же арифметика показывает, избавило бы общество от ПЯТИСОТ ДВАДЦАТИ совершенно этому обществу не нужных преступлений. С чистым выигрышем в 1700 (ну там после семерки еще три в периоде, но это мы опустим) процентов. Вот такое вот угрожающее недораскрытие потенциала у меня на моем калькуляторе нарисовалось.

И я думаю, что судья Зейдлин, так сурово с теми детишками-угонщиками обошедшийся, по части социологии в годы учебы своей на юридическом наверняка круглым отличником был. Но вот арифметику в качестве обязательного предмета на экзаменах вступительных я бы им все-таки посоветовал…

Причем ведь не только с откровенно уголовным элементом такая догма пародией на самое себя смотрится. Эту их либеральную лупу на какую проблему не наведи — тут же проблема эта вспучивается в какую-то совсем уж невообразимую сюрреальность. Куда там твоему Дали — не говоря уже о Максе Эрнсте.

Вот, скажем, какую историю в ноябре 1994 года «Нью-Йорк Таймс» поведал. Изловили — совершенно, причем, случайно — в городе Нью-Йорке, где эта газета и выходит, Лероя Лайнена. Ехал он, значит, в автомобиле — и что-то полицейскому на машине той номера не понравились, нарисованные от руки, да еще и довольно-таки криво. Ну, свисток, «ваши документы» и все положенное прочее.

И крепко повезло полиции с этим делом. Потому что Лерой по запарке настоящее свое имя назвал и даже документ абсолютно неподдельный полицейскому сунул. Ну черт его знает, может и задумался о другом чем-то.

Что и позволило историю подвигов — дорожных, правда, но все, как ни крути, правонарушений — установить. Принтер в этой ситуации работал ЧАС и СОРОК ПЯТЬ МИНУТ, а упомянутые правонарушения исчислялись на многие сотни. И вот «Нью-Йорк Таймс», историю эту излагая, сообщил, посмеиваясь, что водителя этого, Лероя Лайнена, с 1990 года суды местные… 633 раза прав лишали. И вы, дескать, посмотрите, какой тем не менее упрямец.

Но — воля ваша, а у меня рука опять сама к калькулятору тянется. (Сказывается, видимо, первая попытка получить верхнее образование — в области относительно точных наук.)

Так вот что у нас тут с калькулятором получается. Ежели возьмем мы период с самого начала 1990 года по самый даже конец 1994-го — это выходит (с учетом 1992-го високосного) 1826 дней. Теперь мы с калькулятором делим все это на 633 — столько раз, если помните, его прав и лишали. И, округляя, получаем мы опять-таки с калькулятором вместе страшную цифирь в 2,88 дня. Что значит, что каждый раз — в том числе, и когда оно уже за многие сотни перевалило — лишали Лероя прав его водительских на неполные три дня.

Интересно бы понять, как оно у него все выглядело. Ба, судья говорит, знакомые все лица! Никак опять Лерой Лайнен. В который уж? Ага, в пятьсот шестнадцатый раз. Ну, говорит судья, теперь уж не обессудьте, но вкачу я вам по первое число. За злостную такую серию правонарушений приговариваю я упомянутого Лероя к лишению прав — сроком на два дня, двадцать один час и семь минут.

И молотком судейским по столу — хрясь!

Даже при фантастической перенасыщенности планеты идиотизмом вам в эту картинку верится с трудом? Мне тоже. Но тогда пусть кто-нибудь — хоть ты, читатель, а хоть бы и та же «Нью-Йорк Таймс» — объяснит мне, как могли 633 процедуры лишения прав состояться. Ведь если его на второй уже буквально раз приловили за рулем БЕЗ прав, то лишать его в таком случае абсолютно нечего, а проходит он по совершенно уже иной, гораздо более серьезной, статье. Не говоря о случае номер 100, 200, 300 и так далее.

Ан нет. Более того, в той же своей статье высокотиражная газета сообщает, что таких гавриков в одном Нью-Йорке как собак нерезанных. Три с половиной сотни только таких, у которых права более СТА раз по решению суда отбирались.

Однако, и в оправдание судьи того гипотетического есть что сказать. Потому что лиши такого закоренелого прав на год, а хоть и на пять — ну и что? Он же себе тут же другие нарисует, а то плюнет на все, и так ездить будет. И тогда его либо сажать надо — либо нахрена вообще вся эта катавасия с тем, чтобы кому бы то ни было права иметь?!

Вот вам такой, например, Верлдин Редмон — из штата Индиана. Тот с юности не мог бутылку осушить, чтобы тут же за руль не плюхнуться. Отчего и арестовывали его пьяным за тем же рулем — ЧЕТЫРЕСТА РАЗ с самого 1947 года начиная. Тридцать три раза лишали прав по суду. В 1977-м — так даже пожизненно. И что? Да ничего. Так и продолжал счетчик накручивать, пока ему в 1996 году какой-то совсем уж неправильный судья не попался — да и не впаял срок. Но ведь, воля ваша — ЧЕТЫРЕСТА ВСЕ-ТАКИ РАЗ!

И не в одной, конечно, Америке тут дело. Она, эта догма, любой самый даже законопослушный народ до ручки в этом плане довольно-таки быстро доводит.

Уж на что, казалось бы, финны. А и там, как выяснилось, в условиях катастрофического либерального прилива тоже те еще фрукты появляться стали. Как два братца в Хельсинки. Ну, там, конечно, масштаб не нью-йоркский, но все же обзавелись они на двоих аж девятью десятками судебных приговоров на предмет все той же за рулем пьянки. Старшего шестьдесят раз на тумбочку ставили, а младшего, соответственно, только тридцать. Прав у них, конечно, никаких давно уж не было — так что вся проблема в том лишь была, когда они в следующий раз нажрутся, чтобы им тут же тумбочку и готовить.

И я так думаю, что поначалу-то им должно было быть страшно. Ну, все-таки — права изъяли, а потом и та же тумбочка пошла, мантии судейские, молоток. Но, думаю, где-то к десятому или пусть даже пятнадцатому разу попривыкли, уяснив, что ни хрена с ними никто не сделает. Потому что делать не собирается.

Так что, видится мне, в профессии либерального социолога очень уж своеобразные мозги иметь нужно. Чтобы раз за разом, в одном и том же месте, фэйсом об тот же самый тейбл хряпаться.

Хотя справедливости ради заметить надо, что и под бдительным оком охраны да полиции настоящий закоренелый призванию своему ни за что не изменит — на то оно и призвание (и слово это как возможный базис для нашей с вами теории стоило бы и пометить). На то, опять же, и он закоренелый. Как справедливо заметил Эл Гор, вице-президент той большой и могучей страны, «зебра не может сменить своих пятен». Лучше, по-моему, и не скажешь. (Умеют они, политики, вот эдак-то — быка за жабры.)

Ну, тут не о Горе, понятно, речь — несмотря даже на то, что он и сам из закоренелых в доску. (Которые если и сидят — то совсем не на зоне, а на местах значительно более теплых.) А вот вам просто пара примеров для пояснения тезиса.

Сидел себе — в заведении, конечно — некий Уолтер Хэнкинс в штате Кентукки. И, видимо, хорошо сидел, дисциплинированно, потому что перевели его на гораздо более вольготную и либеральную программу трудового участия зэков в жизни гражданского в целом общества. Прикрепили Хэнкинса к городскому парковому хозяйству в городе Эшланд, вручили торжественно грабли — и дыши себе в трудовом процессе почти что и вольным воздухом.

И очень такой его работой все были довольны — и начальство парковое, и полиция, по программе этой за ним присматривавшая. Прямо-таки любовно к работе своей этот Хэнкинс относился. Любовно же вырастив двадцать один куст сочной и ядреной марихуаны — в том же самом вверенном его попечению городском парке. В… ста метрах от полицейского участка, где очарованные им служители порядка и располагались.

Или вот в Дании возникшая совсем недавно ситуация. Они там куда еще раньше прочих, Штаты даже включая (поперед, то есть, батьки в пекло), в тотальную либерализацию сиганули. С соответствующими, как вы понимаете, тюрьмами, которые иному датчанину, может, и тюрьма — а нашему человеку просто-таки дом отдыха незабвенных доперестроечных времен, только еще лучше.

Но тем не менее. Сидел в Копенгагене некий тридцатилетний домушник в либеральной их тюрьме — и задыхался. Не от того, что душа к свободе рвалась как та птица к полету, но от того, что — как упоминавшаяся выше догма и проповедует — возможности самореализации оказывались существенно ограниченными.

Ну и — пошел себе, значит, дома потрошить. Как? Да так, пешком. Решеточки были совсем уж жидкие, так что он их без особого труда пораздвигал. За окошком уже и того проще было, потому что ни стены тебе, ни проволоки колючей, ни часовых с автоматами. Так, заборчик невысокий деревянный — для красоты.

И вот он, значит, один-другой дом там выпотрошит, и тем же путем назад, в камеру. Так вот и реализовывался по полной программе, пока ему календарь отсиженное засчитывал. Потом, конечно, прихватили на такой активности, когда уж совсем обнаглел да чуть не по нескольку раз на дню на волю работать шастал. И в камере добра нашли на сорок тысяч крон (оно чуть более шести тысяч долларов получается).

Вот вам и ответ на вопрос «чего душа жаждет». В смысле, свободы или все-таки столь дорогой либеральному сердцу самореализации. Ведь мог же датчанин этот сто раз на свободу уйти. Мог — да не стал.

Да и на кой ляд уходить-то? Телевидение кабельное, библиотеки, курсы всякие академические, спортзалы, бассейны, биллиард… Иной и специально накуролесил бы чего, чтобы, не дай Бог, из такого рая не поперли.

Тут, конечно, в обоих случаях приведенных то отметить следует, что без активной помощи со стороны приставленных к закону людей ничего такого, понятное дело, не состоялось бы. Как оно, кстати, и в еще одной ситуации — совсем уж незначительной, но от того не менее забавной — произошло.

Заловила полиция в городе Огден, штат Юта, парочку гомосексуалистов. Сидели они, значит, в припаркованной на улице — публичном, то есть, месте — машине, и сидели не без дела, а предаваясь страстной однополой любви.

Ну, то, что арестовали их, вовсе, конечно, не значит, что таким уж страшным преследованиям подвергаются в Штатах представители сексуальных меньшинств. Что в такой уж их там угол загнали да в бараний рог скрутили. Они сами кого хочешь скрутят — из тех даже, что хоть и молчат, но все-таки еще поглядывают исподлобья.

Арестовали их, понятно, не за пристрастие к особям своего же пола — ориентация ныне социально приветствуемая, и горячо — а просто-напросто за половой акт в общественном месте. Как взяли бы и вас с родной даже женой — ежели вот так же, в полушаге от тротуара.

Ну, арестовали, в участок привезли. Дежурный поглядел — стоят два мужика арестованных. Куда их? Да в камеру. Одну, конечно — мужики же оба, как-никак.

Ну и сунули. И, как дежурный потом показал, не успел он и от окошка ихней кутузки отойти, как уже молнии со свистом расстегиваться начали — и понеслось. Такая любовь опять пошла, что аж с дымом. Чтобы, значит, довершить затеянное еще в том припаркованном автомобиле.

Потом не без труда расцепили таки и уж рассадили как-то на более безопасное друг от друга расстояние… Но вот вам и призвание. И самореализация. Не без помощи, опять же, правоохранительных органов.

Эти вот — у которых от сексуального перенапряжения необходимые шурупы повывинчивались — тоже народ, между прочим, закоренелый чрезвычайно. И тоже — несмотря на все там сроки и прочие пуганки — на исправление не особо падкий.

Уильяма Кейта Фортнера судили в 1996 году за несколько странное, в общем-то, правонарушение. Была у него такая, значит, масть, чтобы приглянувшимся ему дамам фотографии свои высылать, чуть не еженедельно. Иной может сказать, что ничего особо уголовного и даже просто нехорошего в таких его действиях нет. И я бы со всей душой согласился, если бы не одна деталь. На фотках этих мистер Фортнер изображен был в самом что ни на есть голотелесном виде, да еще и в состоянии определенного полового возбуждения.

И, конечно, иной даме, такую фотку получившей, идея может и не шибко глянуться. Тем более, когда такие же геркулесовы фотографии одна за другой в почте идут. В общем, отловили Уильяма Кейта в родном его Сент-Луисе и поставили на все ту же тумбочку.

Судила его женщина — между прочим, из симпатичных таких, это даже и среди судей встречается — но, что интересно, не стала его на какой-нибудь каторге гноить, а влепила идиоту полгода условно. И молотком — хрясь.

Тут честно сказать надо, что полгода выделенные провел без сучка и задоринки. А если и возбуждался перед фотокамерой, то, видимо, исключительно для внутреннего употребления, поскольку жалоб такого плана на Уильяма Кейта не поступало.

Но как только истек срок уголовный — буквально пару дней спустя! — получила судья по почте небольшой пакет, в котором обнаружила аудиокассету. А на кассете проникновенный голос Уильяма Кейта Фортнера произносил следующий текст: «Вы мне понравились, судья. Вы мне очень понравились. Я надеюсь, вас не расстроит приложенная к письму фотография. Я просто хочу, чтобы у вас осталось что-нибудь на память обо мне.»

А фотография действительно прилагалась. В голотелесном, естественно, виде — и в состоянии крайнего полового возбуждения.

Ну да не о сексуально повернутых тут все-таки речь. Пора уже нам к академическому этому спору между социологией и почившим в бозе итальянцем Чезаре Ломброзо вернуться, чтобы с ним, этим спором, покончить. Искать ли нам правду на противоположных полюсах, или же прислушаться к мнению также почившего генералиссимуса, который, будучи величайшим гением всех времен и народов, к интересующему нас предмету, тем не менее, вовсе не косвенное отношение имел? Я лично так думаю: прав был товарищ Сталин. Во-первых, конечно, прав по определению. А во-вторых, потому что попал он в самую десятку, когда — по другому, правда, поводу (отвечая на вопрос, какой уклон хуже, левый или правый) — пыхнул трубочкой и произнес с акцентом своим неподражаемым: «Оба хуже». (Хотя социологи — ну не могу удержаться, и все тут — даже при таком раскладе куда как более равны, чем все остальные прочие.)

И я на тебя, читатель, никаким таким своим авторитетом здесь давить не буду. Несмотря даже на то, что на обложке книги этой все-таки моя фамилия пропечатана, а никак не твоя. Я тебе предлагаю самому к каким-то для себя выводам прийти. Тем более, что материалу — информации, то есть, к размышлению — я тебе насыпал, как ты и сам видел, от души.

Я лишь со своей стороны отмечу, что слово, вскользь нами пару раз задействованное, каким-то нежным камертоном на каждую из этих историй во мне откликалось. Находясь, стало быть, с представленными ситуациями в определенной гармонии.

Одно— единственное слово: ПРИЗВАНИЕ.

И тут уже вопрос для меня будет десятый, каким образом к доминанте этой среда либо генетика приложились. Потому что иные тут сферы в игре — высокой спиритуальности. Ибо — призвание. Зов, то есть, души. Стратегическая жизненная позиция. С последующей, конечно, самореализацией — это уж как водится.

Химически чистым вариантом этой ситуации представляется мне история трех приятелей-воров, проживавших в Расселвиле, штат Арканзас. Все трое явно были не из тех, что к зову души глухими остаются и таланты свои подленько в землю зарывают. И в профессии своей избранной трудились они на полный рабочий день — всю, понятное дело, пятидневку.

И вот воров, конечно, много. Но та троица выделялась своим, я бы сказал, онтологическим даже отношением к многократно упомянутому призванию. Так они себе постановили, чтобы жизнь свою ни одной честно приобретенною вещью не запятнать. Ни в самой то есть малости. Без унижающих человеческое достоинство компромиссов.

Ну, оно понятно, вор, даже и такой убежденный, попадаться хотя бы время от времени должен. Попалась и эта слаженная бригада. И вот какая картина при раскрутке дела ихнего обнаружилась.

Жили они себе в собственном, всем троим принадлежавшем доме. В хорошем, между прочим, доме. Не какая-то там хаза была — жилище. Три спальни — по штуке на брата, гостиная, кухня, подвал оборудованный. Ванных комнат две — с двумя же сортирами.

И все до гвоздика, до крючочка в том доме волшебном было — ворованное. ВСЕ. Балки, доски, черепица, фанера, обои, краны, унитазы, вешалки, ручки дверные. А равно и внутри: мебель, электроника, телефоны, даже чашки чайные с ложечками. До последнего поганого веника включительно. Не говоря, конечно, об одежде с обувью — это уже само собой подразумевалось.

И если это не верность единожды принятому на себя долгу, если это не страстное своему призванию служение, если это не громогласный отклик на зов собственной души — то я уж и не знаю. Пусть мне тогда попробуют вот эдакий рыцарский роман занюханной средой объяснить.

Эх, ребята, сколь еще можно было бы о предмете этом толковать… Я уж и жалею, что отдельную книгу об ихнем брате не затеял. А так — сами понимаете, что формат обязывает. Еще ведь по плану и про тех, что по другую сторону шахматной доски, рассказать полагается.

Что, опять-таки, в какой-то мере утешает. Ибо, как нельзя рассказать о воре с бандитом, не поминая полицию — так ведь, соответственно, и наоборот. Так что с кем другим — а с уголовником нашим мы еще всенепременно встретимся.

Но прощаясь с ним, так сказать, в принципе — хочу я все-таки сделать это если и не на ноте сострадания («о бедном воришке замолвите слово»), то, во всяком случае, понимания. Которое у нас возникнуть должно в результате некоторых вполне бесстрастных сравнений.

Вот ведь до чего грозная картина — банк, кассир, руками дрожащими купюры отсчитывающий, посетители, от страха онемевшие. И он — мрачная фигура с пистолетом в не ведающей жалости длани, в маске или без. Руки вверх — и деньги на бочку.

Все так — и все правда. А вот вам и филейный такой кусочек на другую чашу весов. В той самой Америке, которой мы тут в основном — так уж оно получилось — занимались, такую вот статистику подбили. В результате мошенничества и приворовывания самих же банковских работников (включая, конечно, и того с дрожащими руками кассира) в Соединенных Штатах в период с 1950 по 1971 год по миру пошло… СТО БАНКОВ. Рухнув в самое тотальное — и совсем не «левое», а очень даже настоящее — банкротство. И я тут не к тому, чтобы того Робин Гуда с пистолетом оправдывать — но по их, грабителей, вине ни один банк до сих пор не сгорел.

И если мало — так вот вам еще. Это уже в наши с вами девяностые. За произвольно выбранный шестимесячный период коммерческие банки в тех же Штатах потеряли в ПЯТЬ раз больше опять-таки от внутреннего приворовывания и мошенничества, чем от всех вместе взятых ограблений.

«О бедном воришке замолвите слово…» Вот оно, слово. Веское слово науки статистики. И не в том оно, конечно, тут плане, что он уже вовсе и не вор, но в том, что именно так и есть — воришка. А воры — или еще точнее ворюги — себе и дальше, полицией спасенные, трудятся.

Да и в целом о воровском да бандитском их племени сказать можно. Потому что — ну что они, в самом-то деле, за мелочь? В сравнении с нами, приличными и благообразными людьми? И вы особо не спешите так кровью-то наливаться, я ведь таковских девственниц тоже видал. Я вот вам лучше про «шоплифтинг» напомню, как и обещал. Про тот самый процесс, когда за какой-то товар человек в магазине кассиру платит, а про какой-то — вроде как забывает.

И вот по той же статистике старого 1980 года получалось, что стоил этот «шоплифтинг» магазинам американским — ДВАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ ДОЛЛАРОВ В ДЕНЬ. Что в год выезжало на 7,3 миллиарда. (По оценочным — но опять-таки статистическим — данным цифра эта в конце наших девяностых сиганула до примерно ДВАДЦАТИ МИЛЛИАРДОВ В ГОД. Бюджет, как вы понимаете, не в доску даже захудалого государства.)

И если и этого мало, а вы — с лицом все так же от праведного гнева перекошенным — продолжаете себя в грудь колотить насчет того, что «ни в жисть и ни в одном магазине», так вот вам и еще из той же статистики цифирь. Из закромов американского департамента коммерции.

Кражи на работе — да, да, те самые мелочи, когда бухгалтерша пачку скрепок из конторы прихватила, машинистка ленту для машинки, потому как ее собственная выцвела уже, слесарь кран там в карман сунул, электрик отвертку, и так далее — наносят вот какие убытки американскому бизнесу. По самым консервативным подсчетам выходит чуть более пяти миллиардов в год. По менее консервативным — это опять-таки в той же сводке департамента коммерции — цифирь эта вырастает в СОРОК МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ. Ежегодно.

Конечно, Россия — страна несунов, и все такое прочее. Не думаю, однако, что при всей тотальности этой эпидемии удавалось несуну российскому уволакивать — в самые даже наилучшие для такого занятия годы — на сорок миллиардов зеленых с ежегодной регулярностью. Но не о том у нас тут речь. Это я так, кстати обмолвился.

А речь о том, что ежели ты ни скрепочки из конторы своей в жизни не попер, ни листочка бумаги, чтобы уже дома на своей машинке мемуары для потомства шлепать, ни лампочки несчастной сорокаватной, ни шурупчика, чтобы ручку дверную расхлябанную прикрутить — тогда положи эту книжку к чертовой матери и накрути номер телефона любой церковной епархии из тех, что поближе. Чтобы они тебе срочно иконописца прислали. Для работы с натуры.

А уж для совсем финального аккорда хочу я здесь напомнить слова, двумя неглупыми людьми произнесенные и в самом начале главы этой процитированные. Говарда Скотта, сказавшего, что «преступник есть человек с хищническими инстинктами и капиталом, недостаточным для создания корпорации». И не самого любимого мною автора, Бертольда Брехта, который тем не менее очень справедливо заметил: «Что такое ограбление банка в сравнении с основанием банка?»

И действительно — что? Куда ж он тянет, бедолага этот с пистолетом или даже пулеметом ручным, против того супер-аллигатора, что схему-пирамидку на десятки миллиардов обустраивает без даже рогатки в руках, или скромного дяди в очках, прокачавшего через свой на воздухе основанный банк совсем не воздушные миллиарды средь бела дня уворованных денег?

«О бедном воришке замолвите слово…» Что я, будем считать, и сделал.

КАЗАКИ-РАЗБОЙНИКИ

II

И вот, наконец, совершаем мы переход от темных гениев преступного мира к гигантам сыска и оперативного мастерства. Последние, как вы понимаете — для этого же не обязательно книжки читать, вполне достаточно и просто жить на том же самом небесном теле — первым вполне под стать. И посему не ждите на последующих страницах встреч с Шерлоками Холмсами или Эркюлями Пуаро. Человеческий материал, из которого вербуются ряды стражей закона и правопорядка, увы, все тот же. Как те, что раньше, так и эти, о которых речь теперь — представители все того же биологического вида «гомо», который для вящего издевательства над реальностью снабжен еще и прилагательным «сапиенс».

Если кто возжелает встрять с замечанием, что, дескать, герои Конан Дойла и Кристи тоже к данному биологическому виду относятся — так это пожалуйста, милости прошу. И даже не буду тем отбиваться, что герои эти потому такие герои — что литературные. А бумага что — она же все терпит. На заказ можно и такую книженцию состряпать (что, между прочим, сплошь и рядом делается), где президенты, министры или даже адвокаты сплошь и рядом в гениях да херувимах окажутся.

Главное мое возражение будет, однако, в том, что и Пуаро, и Холмсы были всего-навсего одиночками, которым теория вероятности даже и гениями оказаться не воспрещает. Но коли уж мы тут всего этого литературоведения коснулись, так неплохо вам вспомнить и то, в каких цветах и красках в тех же писаниях выведены представители организованных полицейских сил. Те же хотя бы инспекторы Лестрейд и Джеп (или — в транскрипции незабвенного Пуаро — «месье Жап»). Только и глядели, рты разинув, как наши гениальные индивидуумы все их натужные теории в щепы разносили, в финале прямо-таки пальцем указуя на искомых преступников — дабы не грешащая избытком интеллекта и воображения полиция хотя бы уж наручники на них надела. Коли все прочее этой полиции не по зубам. Так что, как видим, еще и дама Агата с сэром Артуром это дело понимали хорошо.

И момент этот донельзя серьезный. Ведь даже у преступников — которые сплошь и рядом одиночки — идиотизм эвон до каких зияющих высот добирается, сами же видели. Что в случае стражей порядка катастрофически усугубляется их принадлежностью к ОРГАНИЗАЦИИ.

Нет, ребята, прошло оно и проехало — время титанических индивидуальных свершений на поприще сыска, слежки и поимки (если, конечно, оно, это время, вообще когда-либо было). А благородные и благозвучные фамилии давно уже вытеснены тяжеловесными аббревиатурами вроде МВД, ЛАПД, ФБР, ЦРУ и ФСБ. И за каждой стоит уже упомянутая — Организация.

Относительно которой умными людьми были сделаны самые неутешительные выводы. В том смысле, что ежели мы, как сборище индивидов, такое печальное зрелище собой представляем, то Организация не только не призвана эту скорбную ситуацию подправить, но очень даже наоборот.

Что, хотя и с иронией, но не без грусти заметил еще доктор Лоуренс Питер, посвятивший оному предмету не один год размышлений и не одну опять же книгу. И вы меня тут не спрашивайте, по какой там части он себе доктор, потому как речь идет совсем о другом. Речь идет о знаменитом принципе знаменитого доктора. Который, как самые башковитые могли уже догадаться, именно так и называется. Принцип, то есть, Питера.

И вот как он выглядит. Поскольку любая Организация есть еще и Иерархия — то есть, представляет собой некую пирамиду с определенной структурой по вертикали — то в этой Иерархии стремление любого индивида направлено вверх. Что и понятно, поскольку для движения вниз никаких отдельных усилий прикладывать не надо — тут за нас законы Ньютона прекрасно свое сделают. В связи с этим и возникает вполне практический вопрос: до какого же уровня в состоянии доползти отдельно взятый индивид в своем вертикальном движении?

Именно на этот вопрос доктор Питер и дал изумительный в своей краткости и одновременно исчерпывающей полноте ответ:

«В Иерархии каждый работник стремится дойти до своего Уровня Некомпетентности.»

Причем часто делается это без какой-либо этого работника злой воли — тут факторы куда как более объективные задействованы. И так оно происходит, что работает некто, скажем, Х. — и вот работает неплохо. Что ж, говорит начальство (которое, вопреки неприязненному мнению злопыхателей, действительно хочет как лучше — иной вопрос, что получается как всегда), пора этого Х. двигать. Эвон как у него все ладно выходит. Пущай теперь осваивает новые рубежи.

А он и там хоть куда. Все спорится, все ладится. Опять двинули. Ну, и так далее — пока не додвигали его, бедолагу, до позиции, где он уже, мягко говоря, совсем не копенгаген. Тю, говорит начальство, а чего это он как-то не так? Как же это мы, дескать, дурака-то не разглядели? Ну, говорят, ладно, раз аж сюда долез — пусть теперь и сидит. А мы, говорят, другого двигать примемся.

И принимаются. С абсолютно тем же результатом. Теперь еще и при том, что среди двигающих уже мелькает тот самый бывший талант, усилиями коллективной воли превратившийся в идиота-руководителя.

А по истечении некоторого времени возникает интересная — и крайне грустная — картина. Когда ВСЕ без исключения ступени Иерархии (ну, кроме самых, естественно, нижних) заполняются людьми, успешно достигшими своего индивидуального уровня некомпетентности.

Такую вот радужную картину доктор Питер нарисовал. Причем, как мы с вами хорошо понимаем, это ведь еще картинка куда как идеализированная. В том смысле, что некомпетентный индивид все-таки хоть на предыдущей ступеньке был ничего. На практике-то оно сплошь и рядом так происходит, что некто, сиганувший в обход всех принципов всех Питеров этой планеты в самое высокое кресло, потом тащит с собой через все ступеньки таких красавцев, которые и этажей на сорок ниже все равно еще круглыми дебилами смотрелись бы.

Вот такая вот сущность любой Организации и выходит — какая бы грозная аббревиатура на вывеске не красовалась.

Да вот даже хоть в доску страшное ЦРУ взять. Если, конечно, все романы Томаса Клэнси и ему подобных отложить и реально на эту легендарную контору глянуть. Вот, скажем, в апреле 1998 года кинули они лучшие свои силы на весьма достойное дело — запузырили ДЕТСКУЮ страницу в Интернете. Ну, оно, как вы понимаете, вполне в ногу со временем — и в полном соответствии с рекомендациями тех, что выше их на ступеньках некомпетентности располагаются. (Упомянутый не раз уже вице-президент Эл Гор сказал ведь как-то историческую такую фразу: Интернет, мол, это не что-нибудь такое, а просто-таки информационное шоссе в двадцать первый век. И вот он с видом самым торжественным с бумажки это прочитал, а на низлежащих ступеньках все тут же в бурную деятельность и кинулись.)

Так же вот и ЦРУ. С детской страничкой. И действительно поработали на славу. Бойкая получилась страничка, зрелищная. Игры, мультимедиа, виртуальные собачки для поиска наркотиков, и всякое такое прочее. (Списали, конечно, пару долларов под это дело — ну оно уж как водится.)

Да, видно, и завозились с этим информационным шоссе, прозевав случившуюся всего-то через месяц колоссальную серию ядерных испытаний, которую Индия с Пакистаном учинили. При том, что вроде по всей ведь планете шныряют в поисках потенциальных ядерных злоумышленников (из Ирака, например, годами уж не вылезая). На что некоторые ядовитые писаки — в связи с выпущенной и разрекламированной цээрушной интернетовской детской страничкой — их внимание и обратили.

Хотя, ежели разобраться, не такое уж великое и дело — десяток атомных зарядов. Они, помнится, немало удивлены были, когда в 1991 году гигантская страна, противу которой они в основном и работали, вдруг долго жить приказала. В одночасье. Что интересно, и советологи ихние, так постыдно по тому же поводу обгадившись, свою зарплату как ни в чем ни бывало продолжают получать, именуясь теперь «кремлинологами» и «русистами». (И я уж тут лучше промолчу о другой страшной организации, тоже из трех букв — той, что, вроде, так-таки всю ту страну в железных объятьях держала. После чего объятья, как тут утверждают, остались — но на какой карте упомянутое государство искать?)

Другая грозная контора — Управление по борьбе с наркотиками Соединенных Штатов Америки. Сколько уж фильмов да книг об этой конторе наштамповано — и уж такие они там рыцари без страха и упрека, а главное, с головами на плечах. Что в реальности далеко не всегда так уж глянцево выглядит.

Потому что с очень уж большим трудом верится в невиданную эффективность всей ихней борьбы, когда слышишь заявления типа того, что региональный босс этого управления сделал в Северной Каролине. Вышел он, значит, на публику — с благословения начальства, естественно — с несколько неожиданной просьбой. Дело в том, что пропал у них чрезвычайно ценный и чрезвычайно секретный прибор. Может, сперли его — а может, и забыли где по случайности. Ну, начальник этот, да еще пара-другая их же чинов, собрали по такому случаю пресс-конференцию. Мы, сказали, обращаемся к населению. И ежели кто эту нашу штуковину сыщет — будет ему наша вовек благодарность и приличная денежная премия.

Журналисты, конечно, все это записали, и спрашивают: как штука-то называется? Не, говорят ребята из агентства, этого мы сказать не можем. Секретность, и все такое прочее. Репортеры затылки почесали и опять: ну выглядит-то хоть как? В смысле, что искать-то надо?

Те переглянулись, ухмыльнулись снисходительно. Дескать, вот ведь штатский народец — никак специфика работы не доходит. Да не можем мы, говорят, вам этого сказать да объяснить. Вам же русским, в смысле английским, языком сказали: секретность. Дозволено только объявить, что размером с ладонь. Или около того. Так что ищите. А за нами не заржавеет.

Ну и, конечно, писаки ядовитые тут же всю пресс-конференцию во всем блеске в газетах своих и изложили. И, хотя само дело еще в декабре 1994-го имело быть, железку эту ищут, сдается, до сих пор.

Или еще одна легенда, с которой и Голливуд, и телевидение, и нынешние Конан Дойлы уж не один десяток лет кормятся: Федеральное ихнее Бюро Расследований. Из трех букв если, то просто — ФБР.

И я тут не буду о том распространяться, какие они герои в целом. Как, окружив танками да бронемашинами, мужественно спалили — в Уэйко, штат Техас — целое здание с полусотней людей, женщин и детей включая. Или как, скажем, Унабомбера знаменитого годами вычисляли. (И не надо насчет «так вычислили все же» — потому что ни хрена они не вычислили, а сдал Унабомбера его же родимый братец. А не сдал бы — так эти рыцари плаща и кинжала по сей день бы себе репу чесали за государственный счет.)

Нет, мы тут ни в какую такую глобальность падать не будем, потому как занимаемся делом гораздо более приятным — сидим да и вертим наш калейдоскоп. В окуляре которого разные картинки нарисовываются — и нам главное, чтобы позабавнее.

Оно и с ФБР картинок этих невпроворот. Да вот хотя бы такая, скажем. Когда вдруг выяснило ФБР, что некий Пол Флешер, гражданин сорока пяти годов, который по всем бумагам должен был в тюрягу сесть, так в этой тюряге и не появился. Ему, этому Флешеру, еще в 1980 году за кражу с отягчающими обстоятельствами вкатили во Флориде пять годочков тюрьмы. Но тут-то и заковыка, потому как ни в штатных, ни в федеральных тюремных списках негодяйского Флешера обнаружить не удалось. Шум, гам, скандал. Тут же по всей Флориде затеялась крутая операция самих «федералов» с привлечением и прочих сил правопорядка. Карты, графики, стрелки, рассчеты. Штаб, это уж как положено. Все чин чином.

И, конечно, увенчались усилия — не сразу, но все же — несомненным успехом. Заарестовали его в 1992 году — дома. Где он все это время — с самого 1980-го — и прожил. Никуда не выезжая, фамилии не меняя и даже работая себе в свое удовольствие. Так оно в том далеком 1980-м вышло, что пятерик ему действительно впаяли, после чего из зала суда он и пошел домой (такой процедуральный оборот законом вполне допускается). С тем, чтобы ждать повестки — когда и в какую тюрьму ему явиться на предмет отсидки. А повестки той — нет и нет. Ну, сказал, не самому же мне было идти да повестки этой домогаться?

Но не отсиделся, злодей. Штаб, операция, звонки, факсы, «примкнуть штыки», вертолеты по тревоге (ну ладно, вертолеты я для красоты добавил, но операция действительно с размахом была — и штаб, и весь прочий полагающийся реквизит) — взяли, а как же. Конечно, можно было и просто — без аж таких оперативных усилий — адресок-то проверить. И с тем же, как вы понимаете, успехом. Но и то признать следует, что общий эффект был бы не тот.

И не сказать, чтобы совсем уж в распоследние годы они такими башковитыми себя проявили. Вот вам еще одна история на закуску — времен Второй Мировой.

Президентом в те годы, как вы наверняка знаете, был Ф.Д.Р. — Франклин Делано Рузвельт. Его мы уж тут разок-другой поминали. Ну, и он, конечно, не так, чтобы сиднем сидел в своем президентском офисе, не взирая даже и на полиомиелит и кресло инвалидное. Катался по стране, а как же. Но в атмосфере чрезвычайной тайны, поскольку мало ли какое негодяйство вражеские агенты могли себе на счет любимого страной президента запланировать. Все-таки война.

И была у президента собачонка любимая, терьерчик, по кличке Фала (ее мы тоже поминали — когда заблудилась бедняжка на Аляске, а ее всеми авиацией и флотом разыскивали). Ну вот, значит, президент в тайные свои поездки на тайных поездах так себе тайком и ездит. И ФБР эту страшную государственную тайну и блюдет жесточайшим образом. Чтобы, значит, ни один враг.

Но кроме врагов, понятное дело, и досужие журналисты интересовались знать, где и когда первое лицо в государстве объявляется. Что они и выясняли — причем без особых хлопот. Поскольку любимая президентская собачка Фала — так уж у нее с детства, видать, заведено было — страшным лаем требовала на каждой станции, где поезд хоть на минутку вставал, прогулки. Ну, как у них, собачек — пописать там, и все такое прочее.

И вот какая картинка при этом на перроне нарисовывалась. Появлялась из вагона некая собачка породы терьер, которую уже всяк репортер в морду знал, да еще и в окружении мрачных широкоплечих молодцев со шляпами, профессионально на глаза надвинутыми. И вот она в окружении той же фэбээровской бригады, скажем, на семафор писала, а репортер тут же несся к телефону, чтобы сообщить, что президент на тайном своем поезде следует в таком-то и таком-то направлении.

И, между прочим, ФБР себе не одну неделю голову ломало над тем, как же хитроумные писаки сквозь непроницаемую казалось бы завесу тайны проникать умудряются. А ведь дело было серьезное, поскольку возникала несомненная опасность для всей, как вы понимаете, страны. Но, как видим, все обошлось. Так за всю войну Рузвельта и не укокошили. Так что либо не так уж оно вражеским агентам нужно было, либо у них там такие же, как в том ФБР, работали.

Но Бог с ними, конторами этими крутыми. Это я для широты, а равно и полноты картины изобразил (хотя, уверяю вас, до йоточки с натуры). Нас же тут, как вы понимаете, не шпионские страсти пока интересуют, а те стражи закона, с которыми население — в отличие от Джеймсов Бондов — не только на кино— и телеэкране сталкивается. Перейдем, как говаривали в старину, к нашим баранам…

Что сразу же о полиции хочется сказать — и для дальнейшей ясности, и чтобы мостик со всем, о чем выше речь была, перекинуть — так это то, что она ведь тоже. Во-первых, во-вторых, в-третьих и даже в-пятнадцатых. Тоже Организация. Со всей полагающейся мощью коллективного идиотизма, которая достигается простым перемножением индивидуальной дурости на все структурное многоступенчатое великолепие Системы. С поразительными, как вы понимаете, результатами.

Вот, скажем, логика, на которой многие индивидуумы прямо-таки пунктик какой-то имеют. До того даже, что уж и малой нужды — о большой не говоря — им без этой ихней логики не справить. Дескать, логически рассуждая, да по законам логики, и все такое прочее. Чтобы, значит, жизнь была круглая как биллиардный шар и железобетонная как таблица умножения. Так вот, на борьбу с этим распространенным суеверием — с логикой, то есть — Организация нацеливается мощно и бескомпромисно. Любая, естественно, Организация. И интересующая нас полиция в этой благородной борьбе оказывается в самых первых рядах.

Вот какую поучительную историю поведала в феврале 1997 года нью-йоркская газета «Дейли Ньюз». Полиции, как вы понимаете, время от времени резину на своих автомобилях менять приходится. Я так даже думаю, что чаще у них такая нужда возникает, чем у прочих смертных. Ну, погони, визг тормозов, и так далее. Износу способствует. А поскольку в Америке ихней, как и на большей части планеты, на тот момент социал-демократия у власти пребывала, не могли они не обратиться к гигантскому в своей значимости наследию величайшего российского социал-демократа, по сей день на Красной площади почивающего. Который, как известно, сказал, что социализм — даже такой, как у них, с человекообразным лицом — это учет. И вот, значит, поставили они и у себя, в нью-йоркской полиции, это дело на учетные рельсы.

И то ведь верно — иной злоумышленник себе может вполне рабочую покрышку заменить, а ту, хорошую еще, домой попереть. За муниципальный-то счет. Ну вот, значит, и поставили они там мощный заслон несунам потенциальным. Чтобы упомянутые муниципальные денежки сберечь.

И такой порядок учинили, чтобы полицейский, которому резину менять приспичило, заполнил нужный формуляр под названием «Требование На Замену Шины» и отправил его в Отдел Проверки Качества Шин. Эге, стоять — это еще и не полдела. Теперь он должен ехать в городской Отдел Авторемонта — а там, как вы себе думаете, поставить колесо на телегу? Мимо. Там он свое колесо только получит. После чего уже может ехать в специально выделенную мастерскую (которая себе договор с городом как-то уж выбила), где ему действительно напялят покрышку на обод. И теперь-то, вам мнится, он может четвертую скорость с места втыкать и за преступниками гоняться? Что вам, право, так с этими погонями не терпится… Будут еще вам и погони, но пока без участия того бедолаги, что со сменой покрышки затеялся. Потому что теперь обязан он взять эту старую негодную резину и припереть ее в полицейский гараж — в присутствии своего начальника отделения. Который должен расписаться в том, что новое колесо действительно воодружено на машину и он сам, начальник, своими глазами это колесо видел.

В общем, как Ильич и сказал: учет. Про экономию-то он в этом знаменитом афоризме и не заикался. А зря, потому что интересные цифири со всей этой историей получались. Так оно выходило, что при цене колеса, покрышки, то есть, в пределах от двадцатки до полтинника (это, конечно, в зеленых) — количество человеко-часов, потраченных на все эти изобретенные Организацией танцы в одном только 1995 году составило, опять-таки в пересчете на зарплату в долларах, пятьсот тысяч этих самых зеленых. Иначе говоря, чтобы такие расходы на учет оправдать (и это еще без учета зарплаты самих учетчиков!), злоумышленные полицейские должны были бы ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ покрышек — из не самых дешевых — слямзить. И я это не к тому, что такие уж они херувимы с чистыми, как Феликс Эдмундович завещал, руками, нет. Но все-таки плохо как-то мне видится нью-йоркская полиция, в полном составе и круглыми сутками колеса со своих автомобилей отвинчивающая. А иначе как же им до такой-то цифры — в десять тысяч покрышек — довороваться…

Но война— то, как вы понимаете, вовсе не за покрышки была и даже не против несунов предполагаемых. Война была все с той же зловредной логикой, против которой любая Организация всем своим существом нацелена. И этот конкретный бой, как мы видим, выигран был просто-таки вчистую.

А то вот еще неслабый удар по вражине этой, логике, в далекой Новой Зеландии нанесли давеча. Затеяли там — в самой столице, городе Веллингтоне — новое здание городской полиции строить. Ну, оно поначалу бойко пошло — они это умеют, особенно когда захотят. И вот уж время совсем подходило с новым архитектурным памятником разделаться — ан тут как-то все затормозилось, а потом и вовсе встало.

Ну, народ, конечно, интересоваться стал, пресса. Сколько ж, дескать, замороженной стройке в центре города красоваться — и отчего она вдруг замороженной оказалась. Тогда вышел к народу и прессе сам глава городской полиции, Мюррей Джексон. Который всю драматическую историю как на духу и поведал.

Сказал командор Джексон, что здание полиции, конечно, предполагает и КПЗ — камеры, то есть, предварительного заключения. Ну, допустим, привезли какого хулигана или там грабителя, выгрузили его в участке — и что ж его дальше, в отель, что ли, везти, до суда-то? В «Хилтон»? Ну, в общем, что объяснять-то. Без КПЗ ментовка — никакая не ментовка, хоть даже и в Зеландии. Новой или какой другой.

Ну, конечно, запроектированы были и КПЗ эти. Но тут возникла серьезная заминка с пожарниками. По жестким пожарным правилам, которые полицейских предписаний нимало не мягче, оно должно быть так, чтобы на случай пожара любой индивид из находящихся в здании к пожарной лестнице немедленный доступ имел. Включая — так уж получалось — и тех, что в КПЗ. В любое, то есть, время суток.

И вот, сказал начальник полиции, вырисовывалась такая общая идея, чтобы всем обитателям КПЗ ключи от камеры выдавать, в эту камеру их поселяя. Потому что не может полиция, на страже закона будучи, сама же закон и нарушать — хоть бы и пожарный. И идея такая, сказал начальник полиции, тоже своих сторонников имела. Хотя нашлись и отдельные критики, возражать принялись. Дескать, тогда отчего бы и не «Хилтон» — или еще проще домой не отпустить?

Вот так, сказал начальник полиции, пока и решаем нелегкую эту проблему. Так что стройка пущай себе еще в заморозке побудет.

Они, такие вот ситуации — когда полиция прямо-таки в роли Буриданова осла оказывается — штука вполне частая. Ну, то есть, когда с одной стороны работу выполнять надо, а с другой — выполнение ее чревато нарушениями закона. На страже которого полиция, как вы понимаете, и стоит.

И тут надо заметить, что в большинстве случаев эти ребята в серых шинелях (ну или синих там, да хоть в шортах — цвет и покрой, конечно, меняются, но мы-то тут о сути) с честью из таковских ситуаций выходят. Вот вам один случай — в городе Де Мойн, штат Вашингтон — для примеру.

Затеяли они там — и мощно, между прочим, затеяли — с проституцией бороться. Не знаю, чем уж таким особым дамочки с тротуара городу насолили, но вот взялись за них круто и всерьез. Операции стали проводить одну за другой. Подъедет такой, скажем, сержант в штатском к девице, а она к окошку водительскому наклоняется и — дескать, не желаете ли поразвлечься на полное ваше усмотрение. Что он аккуратно на магнитофон и записывает.

Ну, поналовили девиц этих, сперва в КПЗ, конечно (уж не знаю, как там они в Америке — в отличие от Новой Зеландии — с пожарниками уладили), а потом уже и в суд. Дескать, так и так, такая-то конкретная дамочка предлагала такие-то и такие-то непечатные услуги.

А суд — и ведь часто оно у них там бывает — с полицией сотрудничать наотрез и отказался. Мало ли, суд сказал, что там эта дамочка предлагала. Раз, суд сказал, до самого деяния не дошло, стало быть, и преступления нету.

Тут, конечно, полиция оказалась в самом пиковом положении. Потому что, с одной стороны, кампания идет, и проституток ловить да сажать надо. С той оговоркой, что пока обещанный сладкоголосой сиреной секс не состоялся, так ее, паскуду, и не взять. А с другой стороны, устав полицейский строго-настрого вот это вот самое — тем паче с проститутками и в разгар, можно сказать, трудовой смены — запрещает. Опять же возникает хорошо знакомый нам порочный круг.

Нашли, конечно, решение. И как всегда — гениальное в своей простоте. Постановили для самого акта нанять фрилансера — внештатника, то есть. Уж не знаю, на почасовую ли там оплату, или на неполный рабочий день. Чтобы он, значит, на себя самую грязную (или, по иным оценкам, самую приятную) часть работы и взял.

Для чего и наняли некоего Роберта Бердью, до того оттянувшего пару сроков за изнасилования. И я так думаю, не с бухты-барахты ведь взяли. Искали, должно быть, такого, чтобы в самый ответственный момент не подвел. Ну вот такого — по всем статьям проверенного — и нашли.

И, конечно, крепко потом стражи порядка обижались, когда газетчики да вся прочая братия историю эту до небес раздули.

Между прочим, часто они — суды эти — поперек благородной работы наших героев становятся. Так и норовят к мелочи какой-нибудь придраться, да все изящно выстроенное здание обвинения и порушить.

В Англии вон — совсем недавно — поймали одного такого преступника, в городе Донкастер. Он там, этот Мартин Камара, вроде кого-то грозился изувечить — а, может, и более суровыми действиями угрожал. Ну, повязали, конечно, в каталажку сунули. И теперь по всем правилам полагалось, чтобы свидетели на преступника официально указали. Пальцем. Дескать, да, вот этот вот именно и был. И не какой-то там другой.

Для данной цели обычно предполагается выстроить «лайн-ап» — такой, то есть, ряд людей, среди которых и арестованный находится. И ежели свидетель именно его из такого ряда вычислит и пальцем укажет — значит, не врет свидетель, действительно видел гада, и дело можно спокойно в суд передавать.

Ну, стали они этот «лайн-ап» — ряд с людьми для свидетельского опознания — готовить. Тут-то и вышла некоторая заковыка, поскольку обвиняемый Мартин Камара был негр. А в английском городе Донкастере у полиции негров как раз под рукой и не оказалось. (Сразу видно, не в Лондоне дело было.)

Но такого, конечно, не бывает, чтобы полиция выход не сыскала. Тут же вызвали художника своего полицейского, и он тем семерым, которых вместе с Камарой в рядок полагалось поставить, физиономии загримировал. После чего свидетель, как положено, всех их рассмотрел неспешно — и в Камару пальцем ткнул.

И вот суд всю эту с блеском задуманную и проделанную операцию похерил к чертовой матери. Что интересно — даже не прибегая к такому популярному нынче аргументу, как расизм. Просто, как выяснил суд, художнику сказали личности отгуталинить — и с этой задачей он справился на все сто. Насчет рук, однако — ладоней, в смысле — никто не заикался, отчего и оставались они в той ситуации белыми. У всех — кроме, конечно, Мартина Камары, у которого все части тела в должном цвете пребывали, как вы понимаете, от рождения. И получается, что не слишком над своим ответом свидетель и потел.

Так что в целом не такая уж сиропная жизнь у полиции выходит, поскольку бороться ей приходится не только с преступниками как таковыми, но еще и с судами или, скажем, пожарниками. А то ведь — и с самим законом.

В Нью— Йорке приняли они как-то такое решение -верховный суд штата, между прочим, заседал — чтобы женскому полу разрешить до пояса оголяться. Если кто очень уж жаждет, конечно.

Потому что — так суд постановил — иначе получалась дискриминация, когда мужик с голым пузом или там грудью обнаженной по улицам дефилировать может, а сильному полу, дамам, то есть, это почему-то и не моги. Что в эпоху прогрессирующего феминизма и повального шествия богиньки Демократии по планете выходило едва ли и не преступно.

Ну, постановили, значит, чтобы до пупа — и там, допустим, на ладонь еще ниже — оголялись все, кому приперло. После чего досужие писаки тут же на полицию нью-йоркского метрополитена накинулись. Она, эта полиция, вроде как яростнее других прочих с голотелесностью до того боролась. И домогались теперь писаки выяснить, каковы же будут действия той же полиции в виду радикально изменившегося законодательства.

Спикер полицейский, конечно, на той пресс-конференции хмуро выглядел. Но, сказал, за то, чтобы чувство приличия поруганию не подвергалось, бороться мы все равно будем. Не взирая даже на закон. Который, сказал, мы тоже будем — потому как обязаны — выполнять.

Тут, конечно, у присутствующего народа обязательные поиски логики затеялись. Спикер, однако, все объяснил самым спокойным образом. Мы их, сказал, этих голых, как арестовывали, так и будем. Но только «если они попробуют нарушить любое другое правило — и, допустим, голыми будут курить в вагоне. Тут-то мы их немедленно арестуем.» Так что голым этим бабам, я так понял, в нью-йоркском метро — даже и на закон в их пользу не взирая — все равно будет не развернуться. Особливо ежели прихватят ее, феминистку заядлую, с пистолетом, бомбой или сигаретой в руках. А так, конечно, пусть пока ездят, стервы эдакие…

Тоже еще и писаки упомянутые. Ведь более всего именно от писак зловредных — вот от кого покоя никому нет. Причем я тут нимало не ерничаю — дескать, якобы на самом деле щелкоперы эти есть истинные борцы за справедливость, а все прочие — и полиция в особенности — якобы только и делают, что на пути прогресса топчутся. Никакие эти писаки не борцы. В лучшем случае — зубоскалы, в худшем — так и наемным убийцам фору дадут. Мы тут, конечно, не о них пока — но по случаю просто хочу маленькую историю из своей жизни поведать.

Это когда сидел я как-то в компании нескольких ребят из канадской полиции. Ребята хорошие, симпатичные — хотя и не без того, чтобы не вызвать у меня, при моем в метр восемьдесят три росте, комплекса тотальной неполноценности. Очень уж видные были ребята. И попивали мы, значит, кофе с сигаретами в зубах — прямо под знаком насчет того, что «Курить запрещено» — делясь незатейливыми анекдотами. Тут один из них свой припасенный выдал: «Как называется такая картинка: сто адвокатов на самом дне Марианской впадины?» И, помолчав, сам себе ответил: «Хорошее начало.» Ну, посмеялись, конечно. А потом другой его коллега помрачнел и сказал: «А по мне, и тыщонка-другая журналистов — там же — неплохо смотрелась бы…» С чем никто из присутствующих не только не стал спорить, а очень даже наоборот.

Так что любовь между полицией и журналистами на всех широтах в состоянии полной взаимности пребывает. Причем не сказал бы, что и гадят друг другу они тоже поровну. В этом конкретном соревновании пресса лидирует по полной программе. И на каждый полицией расквашенный репортерский нос (о чем на том же Западе уже десятилетиями слыхом даже не слыхивали) приходятся тонны и тонны типографской краски, густо на яде замешанной. (И многие, как вы понимаете, судьбы той краской припечатываются — случается, что и навек.)

Что же до того, почему я сам тут за хороших да славных полицейских ребят принялся — так это ж вовсе не из какой-то там биологической нелюбви к ихнему брату, как оно в случае с прессой нередко имеет быть. Я-то ведь все это не о полиции даже пишу — а о нас же с вами, поскольку в конце концов именно мы планету эту и населяем. Производя тот самый продукт, который обилием своим одному лишь водороду и уступает во всей обитаемой Вселенной. Так что это мы самые кругом и получаемся — и в полиции, и в уголовниках, и даже, как бы оно ни было прискорбно, в прессе и политике. И уж, конечно, никак оно происходить не может, чтобы кругом идиотизм махровым цветом цвел, а, допустим, в полиции одни только гении толклись.

Потому и историй, идиотизмом насквозь пропитанных, в этой книжке я еще поднасыплю. Но именно упомянутого идиотизма ради. А вовсе не из злобного желания по любому поводу прицепиться — как оно с газетчиками сплошь и рядом имеет место. Да вот вам один всего пример — из более-менее безобидных (есть у меня в коллекции и совсем другие, но они для другого же и случая).

Пару лет назад в Альберте — та же Канада, между прочим — произошла такая довольно смешная история. Устроила там полиция целую погоню — аж на шести своих машинах — за бронированным автомобилем компании «Лумис», из тех, что деньги перевозят. Догнали, дорогу перекрыли, остановили броневик — с тем, чтобы выяснить, что ни преступления, ни преступников никаких нет, а все положенные люди (охранник и водитель) в полном здравии на своих рабочих местах.

А вышло оно так, что ехал поначалу за этим бронированным авто полицейский — не специально ехал, а так уж оно в движении дорожном получилось. И вдруг увидел он странную картину: правая, пассажирская, дверца бронемашины внезапно распахнулась, и рука в синей форменной одежке стала этой дверцей туда-сюда помахивать, вроде как давая прочим машинам знак.

Ну, какой такой знак может давать охранник бронированного транспортного средства, в котором перевозят деньги — и, как правило, по-настоящему большие деньги? Тут, конечно, наш полицейский за рацию схватился, отчего близлежащие его коллеги тотчас на эту трассу понеслись. С результатом, уже нам известным.

А вышло у них там, на этой бронемашине, все очень даже просто. Водителю ее — может, съел что специфическое, или запил не тем — приперло газ выпустить. Пустить, то есть, ветры. Он, конечно, какое-то время, может, и терпел — но потом все-таки выпустил. Что охранника, в той же кабине сидевшего, в восторг, понятно, не привело. Отчего он, дверцу открыв и этой же дверцей помахивая, стал помещение проветривать. Со всем прочим происшедшим, что вы уже выше прочитать успели.

Ну и, конечно, пресса аж вся испотешалась. Эвон, дескать, каковы дебилы — полицейские эти. Всего-то, дескать, делов, что кто-то пукнул, а уже и целая операция по захвату затеялась. И ладно бы в одной Альберте такая ржачка стояла — но ведь и по всей Северной Америке, Соединенные Штаты включая (за Мексику ручаться не могу, поскольку испанским еще не овладел).

И я с одним соглашусь на все сто — действительно забавная история. Но, воля ваша, при всем моем настрое идиотизм вылавливать во всех его проявлениях, здесь я его ни на щепотку не обнаружил. Потому что вы себя на место того полицейского поставьте. Ну, едет бронемашина. Ну, везут деньги. Большие, скорее всего. Ну, и машет охранник чего-то, жесты отчаянные делает. Ну и пусть себе, дескать, машет. Может, просто кабину проветривает.

С тем, чтобы при другом раскладе потом в результате выяснилось, что дерзкие бандиты угнали машину вместе с располагавшимися в ней миллионами, а идиот-полицейский (и в таковском случае действительно получался бы полный идиот) на все это, сзади едучи, равнодушно глядел.

Несколько сложнее на предмет искомого идиотизма следующую историю оценивать. В 1997 году в Колорадо Спрингз затеялась очень даже глобальная полицейская операция. Намеревалась полиция взять некоего преступника, который залог в суде (чтобы его до приговора в камере не держали) внес, да и сквозанул затем с концами. Предполагая, видимо, что финальный приговор ему светил совсем даже не радужный.

Ну, он в бегах, розыск объявлен. Нормальная процедура. А тут владелец конторы, которая людям для залога деньги дает (не за красивые глаза, понятное дело — а там под дом, автомобиль, под бизнес опять же), в полицию и стукнул. Так, мол, и так, а сдается мне, что сидит искомый злодей в таком-то доме по такой-то улице. И неплохо бы вам его все-таки взять, чтобы и ваша работа сделанной оказалась, и мои кровные негодяю одолженные денежки не пропали зазря.

Ну, и понеслась полиция по адресу указанному. Дом окружили, машин с десяток, снайперы кругом. Движение перекрыли — ну, в общем, все как положено. Стали в мегафоны орать, чтобы гад сдавался. Когда не помогло, затеяли пулять в окна гранаты — с газом слезоточивым.

На исходе третьего часа всей этой боевой операции заслали они в дом видеокамеру — на радиоуправляемых колесиках. Та уж себе жужжала и ездила по всей хате, но кроме тотально неодушевленных предметов ничего не обнаружила. Тогда и запустили самых отчаянных, из группы захвата — тренированных, накачанных, в бронежилетах да шлемах с забралами пластиковыми. Ну, те, конечно, двери все повышибали (боковые, по-моему, даже включая), ворвались с криками боевыми да пушками наперевес — а дом как пустым был, так насквозь пустым и остался.

И вот, как я выше уже отметил, оценивать получается непросто. С одной стороны, сигнал-то все-таки был, как был и преступник в розыске. А с другой — уж больно за всем этим какой-то дурной Голливуд маячит. Чтобы, значит, с такой щекочущей нервы динамикой все это обставить, чтобы адреналин тоннами в кровь хлестал. (Оно ведь тоже все тот же порочный круг. Когда Голливуд на таких вот операциях свои чередой идущие сюжеты строит, с которых потом эти же операции калькой снимаются.)

И три часа к ряду ни в чем не повинный и никакими преступниками не населенный дом раскурочивать, гранатами вот даже швыряясь… Оценивать, повторяю, сложно — но и гениальной эту операцию назвать язык тоже как-то не поворачивается.

И это еще, кстати, не самый трагичный вариант — в пустой дом ломиться. В 1998-м в Бронксе (район Нью-Йорка) оно еще круче у полиции получилось.

Вышли они там тоже целой бригадой — в шлемах, конечно, бронежилетах, с пушками самыми устрашающими — какого-то совсем уж опасного преступника брать. В некоем многоквартирном жилом доме. И вот, значит, до нужного этажа хором добрались благополучно и взяли таран — чтобы двери ломать — наизготовку. Причем рассчитано у них все было до метра и до секунды — операция все-таки, целый штаб трудился. И так выходило по генеральному плану, что полагалось им теперь с тараном вместе обрушиться на дверь квартиры, которая последней в левом ряду от них была. И теперь уже трудно установить, как оно так вышло, что «последняя» и «первая» у них как-то в сознании перепутались, но кончилось тем, что рухнули они всей своей мощью — включая таран — на самую близлежащую левую дверь.

Которую, конечно, в мгновение вышибли — и в квартиру влетели. Причем бабушку с внучкой малолетней, там находившихся, полицейским даже на пол не пришлось укладывать — как правила любой такой операции предписывают. Бабуля с ребенком сами рухнули в состоянии тотального парализующего ужаса. (Вы себе, в своем уютном жилище все это почитывая, свою реакцию в таковской же ситуации вообразите.)

Ну, славная группа захвата прочие двери понеслась по жилищу вышибать, бабушка на пороге инфаркта, внучка в истерике. И в результате, конечно — иск судебный (что абсолютно справедливо) к городу Нью-Йорку, в чьем ведении полиция и находится. На сумму… в 30 миллионов долларов (что уже чистейший идиотизм, но там такие иски в порядке вещей совершенно).

Вот на таких занебесных высотах оперативное мастерство и пребывает. И я тут вовсе не хочу одну лишь американскую полицию черной краской мазать — потому что чем же они других прочих так уж и хуже? Оно ведь на всех широтах и долготах тот же элемент, помноженный еще и на Организацию. Старушка-Европа на этот счет тоже ни на копейку не уступит. Хоть славных итальянских карабинери для примеру взять.

В мае 1998-го римскому правосудию пришлось на несколько деньков выпустить из тюрьмы чрезвычайно опасного — без малейшего зубоскальства — типа, Паскуале Кунтреру. Этот Кунтрера, человек совсем уж немолодой, да еще и прикованный к коляске инвалид, в Италии числился буквально королем всего национального наркобизнеса — что, как вы понимаете, не шутка.

И вот почему я «на несколько деньков» написал. Там у них с этим Кунтрерой техническая накладочка вышла, что-то в одной-двух бумаженциях не то или не так написали — ну, адвокаты его и взмыли тут же соколами. Так что властям, конечно, пришлось его выпустить — но с тем, чтобы тут же быстренько все, что положено, подправить и в суд новые бумажки подать. На предмет уже прочной и долговременной отсидки.

Ну, а поскольку Кунтрера в свою приморскую виллу пока уединился, то бросили туда мощнейшие полицейские силы, чтобы за ним денно и нощно наблюдать — как бы, то есть, чего не вышло. Чтобы через положенные несколько дней было на что наручники напялить.

И, конечно, наблюдение велось как оно в конце двадцатого столетия и положено. Камеры ночного видения, длиннофокусные объективы, подслушка на самой вилле, направленные микрофоны — ну да что вам объяснять, фильмы-то, чай, смотрите.

А и финал истории, видимо, предполагаете тоже — тем более, что книжку эту уже вон до какой страницы дочитали, поумнев несомненно. Конечное дело — ушел Кунтрера. Так на своей коляске инвалидной из-под самого носа и укатился. Под прицелами всех объективов, инфракрасных камер и микрофонов направленных. Так вот — все на той же коляске — хоть и в относительно соседнюю, но все ж прилично далекую Испанию и урулил.

И, между прочим, с этой историей у меня определенные сомнения возникали. То ли ее тут именно дать, где речь о полицейском идиотизме в целом, так сказать, идет — то ли все-таки в несколько ином фрагменте. В котором речь о коррупции предполагается. Так вот, честно сказать, до конца и не разобрался. С одной стороны понятно, что не гении его там пасли — не взирая даже на суперсовременное электронное оборудование. А с другой — уж больно беспроблемно ушел. Опять же, об Италии речь — а там это не сказать, чтобы такая уж и редкость…

Или вот Канаду взять — за которую я уж тут разок-другой даже и вступался. Там в Виннипеге, столице Манитобщины, в апреле 1996 года в тюрьме произошло прямо-таки настоящее восстание. Подпалили там зэки все, что горит, ломали все, что ломается, охране тоже досталось по первое число. В общем, уделали исправительно-трудовое заведение как Бог черепаху.

Ну, принялись, конечно, порядок наводить. Рабочих временных наняли, поскольку дел было невпроворот и своими силами расхлебаться не получалось. Но и не так, однако, людей брали, чтобы совсем с улицы и даже фамилии не спрося. Так ведь оно тоже нельзя — все-таки тюрьма, а мало ли какой злоумышленник, затесавшись, чего натворить может. Хоть даже в плане будущей своей отсидки и, соответственно, побега.

Так что, конечно, проверяли. А уже после окончания авральных работ выяснили, что среди занятых рабочих прилежно трудился и некий Стивен Ли Грессмэн. По профессии не дворник, не плотник и даже не каменщик — а рэкетир и вымогатель. Который в первой десятке самых разыскиваемых манитобских злодеев на тот момент находился.

Выяснилось все это, как вы понимаете, когда от мистера Грессмэна никаких следов, кроме росписи в получении денег заработанных, не осталось. Так что теперь только и остается властям, что гадать — какую такую решетку он подпилить успел и какой бетонный блок в какой стене на честном теперь слове держится. Оно, конечно, опять все с нуля затеять можно — по новой, то есть, тотальный порядок наводить, заодно все до последней мелочи перепроверяя. Но где ж гарантия, что опять другой такой же в рабочую бригаду не затешется? А выяснять кто есть кто — мы ж с вами видели, как они умеют.

Что уж спорить — по всей планете идиотизм столбом стоит, в полном соответствии со всеми законами природы, до Джоуля-Ленца включительно. Вот вам еще одна встреча с гордыми британцами, соотечественниками великого мастера дедукции с Бейкер Стрит. Там у них давеча в одном из пригородов стольного града Лондона ворюги некие сейф поперли. И не в темную шли — взяли, то есть, не железку, а вещь. В которой худо-бедно под двадцать тысяч долларов находилось.

Ну, взяли они, значит, сейф этот, на грузовичок его свой закинули — да и поехали успех славной своей операции обмывать. Устроились себе уютно в пивнушке и макают усы в пивную пену в полное свое удовольствие. (Насчет того, под воблу дело было или нет — не знаю. А врать не хочу.) Ан в окошко глядь — а полиция их грузовичок с сейфом драгоценным уже к буксиру примостырила. И, соответственно, в участок уволокла.

Воры наши, однако, не растерялись нимало. (Оно, конечно, и пара-тройка кружек пива тоже куражу добавить могли.) Сели они хором в такси и заявились немедленно в участок полицейский.

И с гонором таким заявились. Дескать, как это так, у ни в чем не повинных граждан машины, да еще и с грузом, за здорово живешь уволакивать. Полицейские, конечно, смутились. У нас, говорят, сигнал вот был. Сейф там, и все такое прочее. Но воры эти на своем стояли самым завзятым образом. Сигнал, дескать, это еще не ордер — а документы на машину вот они, и посему извольте нашу частную собственность немедленно вернуть.

Ну, частная собственность, как вы понимаете, это ж святое. Отчего полицейские, тем более в виду отсутствия ордера, смутились еще больше — да и вернули бандюгам их злосчастный грузовичок. Вместе с сейфом упертым.

И бандюги эти — вот ведь сволочной все же народ! — машину с сейфом вместе запрятали уже понадежнее, а потом только пиво хлебать отправились. Но опять-таки не раньше, чем позвонили в редакцию газеты «Дейли Стар», которой всю историю, от самодовольного хохота заходясь, и поведали. Произнеся вслух то самое, вокруг чего мы здесь с вами весь сыр-бор и затеяли. В том смысле, что выглядели «легавые» в этом деле как «распоследние идиоты».

Тут газета, конечно, с ходу в номер все это бабахнула — а уж потом и прочие писаки на пресс-конференцию в полицию слетелись. Где один из них и попросил спикера полицейского прокомментировать вот эту конкретную — насчет распоследних идиотов — фразу.

На что спикер, пожав плечами, хмуро заметил: «А что ж комментировать-то? Похоже на правду…»

И вот мы уже как-то о спикерах заикались. Так вот этот их, британский, мне еще все-таки вполне человекообразно смотрится. Ну, дескать, вляпались. А почему? Да идиоты потому что. «Что уж тут комментировать…»

А вот американский его коллега — совсем, кстати, недавно — тот куда как забавнее оказался. Вышел он, значит, под жаркие лучи юпитеров, чтобы рассказать прессе о случившемся ЧП, которое в том заключалось, что сбежал у них прямо из полиции, из комнаты для допросов, преступник. Так в наручниках и сбежал. А через несколько дней получила полиция по почте бандероль. С… наручниками.

И вот этот пресс-секретарь, или — меняя одну иностранщину на другую — спикер, всю историю в деталях поведал. Ну, его, конечно, спрашивать стали. Ищут ли злодея и какие варианты на этот счет имеются. Спикер сказал, что, ясное дело, ищут. Хотя вряд ли так уж легко эта работа пойдет. Потому что, сказал он (и это буквально!), «к сожалению, на присланной бандероли не был указан обратный адрес».

Ну да Бог с ними, со спикерами. В конце концов, главная полицейская работа не на них же держится. А она, эта работа — да вот хотя бы чисто следовательская — с не меньшим блеском ведется. Как оно уже и можно предположить. Тоже тема едва ли не отдельная — но мы тут ее пока вскользь коснемся, чтобы поле проблемы пошире обозначить.

Расследовала полиция в американском городе Балтиморе ограбление одно. Обчистили там в июне 1996 года жилище некоей Розы Паркер. Ну, тут ничего не скажу — взялись соответствующие органы за это дело со всей серьезностью. Криминалистика, техника на грани фантастики, следы, отпечатки — все как положено. И уже к декабрю — всего-то полгода делов — припутали одного подозреваемого.

В пользу следовательских теорий на его счет говорил тот железобетонный факт, что на косяке ограбленного жилища обнаружили криминалисты великолепного качества отпечаток большого пальца. Принадлежавшего Уильяму Скотту Керну. И что особенно власти опечалило — одному из балтиморских же полицейских.

Ну, взяли опозорившего честь мундира Керна за жабры. Он, конечно, отбивался, «не виноватая я», и все такое прочее. Но ему спокойненько объяснили, что следствие разберется.

Что оно и сделало. После еще четырех месяцев кропотливой и потогонной работы этому следствию удалось-таки установить, что полицейский Уильям Керн был в составе бригады, выехавшей в дом Розы Паркер на предмет происшедшего ограбления. (Керн-то с самого начала о том твердил, но мало ли кто и чего скажет.) И так оно получалось, что именно тогда — будучи просто-напросто при исполнении — он свой злосчастный палец на косяке и отпечатал.

Так что, выходит, неправ был великий поэт (или хоть и Сальери, слова эти как бы произнесший) насчет того, что «нет правды на земле». Ведь сыскали ее все-таки — и, как видите, не без блеска.

А спикер полицейский (опять неизбежные спикеры, ну да у них уж работа такая, чтобы все время на виду), отвечая на вопросы все той же зловредной прессы, подвел итог спокойно и с полным достоинством. Так и сказал: «Уильям Скотт Керн — не преступник». После чего добавил совсем уж, на мой взгляд, загадочную фразу: «Он сказал, что произошла ошибка — и больше он этого не сделает».

От чего я по сей день голову себе и ломаю… Не сделает — ЧЕГО? И тут подпрягай хоть логику, хоть грамматику, но так оно выходит — ежели с предыдущей фразой увязывать — что, значит, не-преступником он больше обещается не быть? Подастся, то есть, в уголовники? (Тут как и не вспомнить чикагского мэра Ричарда Дейли с бессмертным его изречением: «Полиция была там не для того, чтобы провоцировать беспорядки. Она была там для поддержания беспорядка!»)

Нет, конечно, идиотизм в любом проявлении штука знатная. Но мощь организованного идиотизма — это я вам доложу, как оно в некоторых географических точках формулируется, нечто особенное.

При любом буквально раскладе. Иллюстрируя любой без исключения тезис. Хотя бы даже такой, как «заставь дурака Богу молиться».

Пример тут будет в том состоять, как Организация любое благое дело с полным блеском наизнанку вывернуть умудряется. И я вас приглашаю посетить на эту тему город Санта-Ана в теплом апельсиновом штате Калифорния.

Затеялось же вот по всей Америке благородное движение за права инвалидов. И это справедливо, что после всех прочих, гомосексуалистов и лесбиянок включая, наконец и до инвалидов добрались. В смысле, чтобы с транспортом для них как можно лучше наладить, на работе чтобы никак и ни в чем не ущемлять. И вообще покончить с дискриминацией в любых ее проявлениях. Что, безусловно, благородно и человечно — без дураков.

Но и опять же — а куда ж мы без них, дураков-то? Кинулись, понятно, и они новому сверху спущенному богу молиться. И принял городской Департамент Транспортных Средств (это вроде ГАИ получается) решение к инвалидам помягче быть на предмет выдачи водительских прав.

Что опять же, может, и благородно. Хотя и настораживает, потому что иная инвалидность ведь просто-таки физически управлению автомобилем препятствует. Как оно, кстати, в случае Джорджа Эдгара Лизаралда и было. Он, этот Джордж, уж до того несколько раз пробовал правами обзавестись. При том, что зрение у него было не просто из неважнецких, а… Одно только и название, что было оно у него вообще. Различал, то есть, какие-то фигуры движущиеся. Но и то крайне смутно.

Отчего, конечно, все его попытки права получить с треском и проваливались. Пока новая тенденция — насчет инвалидов — не затеялась. И не порешил упомянутый департамент выдать Джорджу вожделенные права. Раз уж сам до ГАИ пешком добирается, чего-то он там все-таки видит. Ну вот так себе, значит, и поедет — тихонько.

И это хорошо, что с правами своими обретенными он действительно ехал не очень шибко. Поэтому Дебора Энн Мор, которую он на переходе пешеходном таранил и потом еще под вопли прохожих по дороге волок, в живых и осталась. Не без последующей, однако, инвалидности. (И, как суд впоследствии установил, был этот Джордж Эдгар Лизаралд на момент получения прав не просто плохо зрячим, а «юридически слепым». Который, как вы понимаете, не обязан в совсем уж тотальной тьме проживать. Достаточно и так, если кроме смутных фигур ничего человек не различает.)

И вот такая славная получилась борьба за права человека. Когда двух зайцев сразу — и существующих инвалидов поддержать, и число их одновременно приумножить.

А, собственно, почему «получилась»? Она и нынче с тем же блеском, эта борьба, происходит. Я вот от Калифорнии отвлекусь — а про Канаду скажу. (Я потому насчет этой страны такой информированный, что в ней сам и проживаю. Это чтобы кто чего не подумал. Что это он, дескать, Канада то, да Канада се. Что я на это отвечу? А то, что жил бы в Монголии — о ней бы преимущественно и высказывался.)

Так вот, значит, Канада. Ну, тут у тебя зрение, правда, проверят — на месте, не отходя от кассы. (И это я не просто как бы крылатую фразу насчет кассы запузырил, а именно там же сразу же и платишь, после того, как в трубу глянул да цифири и буковки положенные назвал.) Но кроме того — не проверяют и не требуют НИЧЕГО. Никаких врачей, никаких тебе справок. И я вам доложу, ТАКОЙ народ за рулем случается… Бабушки и дедушки — те самые, что в книге рекордов Гиннесса в долгожителях — это уж само собой, с положенной ежедневной горстью проглоченных транквилизаторов (что, как я понимаю, вряд ли так уж реакцию обостряет). Но ведь и просто психиатрические пациенты точно также на скоростных и прочих трассах с дымом заруливают. И сам не раз видел, и даже местное в доску политически корректное ТВ, не выдержав, разок показало. Весь букет — за рулем. Все знакомые фамилии: Паркинсон, Альцгеймер, включая даже и мистера Дауна. И, конечно, дай им Бог здоровья и максимально наполненной жизни, всем инвалидам этой страны — да и всей планеты, коли на то пошло. Но все-таки хотелось бы делать это без того, чтобы их, инвалидов, армию в результате пополнять. Как оно в той Санта-Ане калифорнийской и вышло. И кабы только в ней…

Ну, это ладно. Мы тут все же — пока, потому как на это дело у меня будущие тома припасены — не о последних достижениях Политической Корректности рассуждать взялись. Но по части бабушек-дедушек за рулем еще одну историю — совсем небольшую — хотелось бы подкинуть. Без всякой протаскиваемой под шумок крамолы.

В городе Нью-Йорке дело было. На самом Манхэттене. Причем в самый что ни на есть час пик. Так что можете себе хотя бы теоретически этот рай представить.

Ну и вот, значит, час пик тут бурлит, народ из офисов своих прет не то что рекой, а просто-таки Ниагарой, и вдруг дорожный полицейский — гаишник ихний — видит нагло запаркованный на тротуаре автомобиль. Он, конечно, свой мотоцикл тормознул тут же. А к автомобилю тому прислонившись, некий пожилой человек стоял, семидесяти лет, по имени — как потом выяснилось — Хосе Родригес.

Гаишник ему и орет: немедленно, дескать, убери колымагу с тротуара. Хосе Родригес, конечно, перепугался и спрашивает: эту? Конечно, эту — гаишник орет. Хосе опять: а убрать кому — мне? Гаишник уже чуть не стонет. Конечно, дескать, тебе — не папе же римскому. Ну, тогда Хосе этот за руль сел и поехал.

И тут же, конечно, девять человек посшибал, поскольку поехал все по тому же тротуару, с которого движение и начал. Но на суде его, этого Хосе Родригеса, вполне справедливо оправдали. Поскольку, как выяснилось, совсем он желанием не горел за руль садиться. Все-таки Манхэттен в час пик — не самое удачное время для первой в жизни поездки за рулем. Привез-то его на место это злополучное племянник, который куда-то на пяток минут и отлучился. А тут, Хосе говорит, полицейский. Все-таки власть. Убирай, сказал, машину. Причем немедленно. Ну, Хосе говорит, раз власть велела — мне только подчиниться и оставалось.

Я эту историю рассказал вовсе не из желания над бедным американским гаишником поизгаляться. Просто по ассоциации рассказ этот возник — до того ж о разном более чем случайном народе за рулем толковали. А к гаишнику, честно говоря — ну какие такие в этой ситуации особые претензии? Манхэттен, дурдом после рабочего дня, и мужичок какой-то у запаркованной на тротуаре машины. Что ж он, гаишник этот, должен был сначала у дедушки права спросить? И, дескать, не подавишь ли ты, дедушка, не дай Бог, с десяток прохожих? Ситуация тоже ведь к политесам да к размышлениям неспешным не располагала.

Потому что народ полицейский — он как и любой другой. Ему ежели неспешно подумать дать — вполне может и к верным выводам прийти. И если такая редкая ситуация возникает, то и полицейские оказываются очень даже на высоте.

Вот вам еще одна совсем невеликая — и опять-таки дорожно-транспортная — история, в январе 1997 года приключившаяся. В городе Остин, штат Миннесота, заметили ребята из патрульной машины — из тех, что по городу круги выписывают для поддержания общего порядка — интересную картину. Возле довольно-таки обледеневшего автомобиля (а дело, повторяю, было в Миннесоте, да еще и в январе — знающих людей спросите, какая Чукотка там в такое время бывает) стоял откровенно нетрезвый гражданин. И, раскачиваясь как маятник Фуко, справлял в струях пара малую нужду прямо на дверцу несчастной машины.

Ну, ребята патрульные к нему, конечно, подрулили. Ты, говорят, это что же? А он, хоть и языком едва ворочал, но отповедь, гордого американца достойную, им с ходу дал. Моя, говорит, машина. А потому захочу, так и не только малую нужду на нее справлю, но даже и любую другую. И соответствующие документы из кармана вывалил.

Полицейские на документы глянули — точно. По бумагам получается, что и обгадить этот автомобиль он в полном праве был. Ну, взяли под козырек — да и уехали.

А уже на пару кварталов отъехав, задумались (вот что значит — время-то выкроить для интеллектуального процесса). И задались вполне логичным вопросом: отчего это пьянчуга тот так злобно и яростно собственное транспортное средство поливал? Тут один себя по лбу и хлопнул. На улице ж, говорит, минус хрен его знает сколько. А лил этот мужик не куда-нибудь, а на дверцу. Замок у него, стало быть, морозом прихватило.

Тогда— то они, полицейские, вдвоем уже сообразили, что намеревался тот алкаш в свою машину все-таки влезть. И не с тем, ясное дело, чтобы там в ней вздремнуть -а чтобы на ней же, соответственно, и уехать.

Рванули, конечно, назад — и теперь за ним, пьянчугой этим, еще и гоняться пришлось. Но, слава Богу, не успел на скоростную трассу выскочить. А то ведь от такого водителя на шоссе много у кого самая серьезная и очень большая нужда возникнуть могла бы.

Но это ладно. Это мы все же порядком отвлеклись от основной нашей темы. Развитие которой предполагает теперь движение от организованного идиотизма в сторону более или менее индивидуальных героических достижений в том же плане. Хотя, как нам не раз и не два придется убедиться, мощная фигура Организации едва ли не за каждым из них все равно просматриваться будет — а иногда так и во всей своей красе.

И вот в связи с предыдущими героями — уголовниками от политики и уголовниками просто так — мы, если помните, пытались-таки выяснить: отчего да почему, да как выбор пути жизненного состоялся, ну и все прочие обязательные в подобных случаях психолого-социологические (а как же!) экзерсисы. Так что получалось бы вполне логично под тем же углом и на интересующую нас профессию глянуть. Кто, то есть, ряды бесстрашных стражей порядка пополняет — да из каких таких соображений в них вливается. Хлеб, конечно, у социологов — надо же и им, сирым, жить как-то — впрямую не отнимая, а памятуя о нашей развеселой калейдоскопической задаче.

Ну вот хотя бы то для начала — почему все-таки вливаются? Какие такие магниты в этом деле для человека существовать могут? Помимо, ясное дело, зарплаты — которая, положа руку на сердце, не такая уж у ихнего брата завидная. Так что ежели кто по привычке на зависть настроился, то на тему бешеных полицейских миллионов указанная положительная эмоция не проходит. Ввиду этих миллионов отсутствия.

С одной стороны, понятно, что движет кандидатом желание все-таки при законе поприсутствовать. Если уж хищнические инстинкты развиты недостаточно для того, чтобы в политику подаваться, то хотя бы рядышком постоять. Хоть отраженным чтобы светом. Ну, опять-таки форма, погоны, пуговицы блестящие. Это да. Это, конечно, фактор. И то сказать, где вы видели профессионального, скажем, вора или хотя бы и грабителя банковского с кокардой воровской во лбу и в портупею затянутого? А полицейский — пожалуйста. Так что это безусловно имеет быть.

Но ведь и пистолет присовокупить следует. Который, положим, и у преступника имеется — а нередко так еще и в более передовом технологическом исполнении — но это все-таки не то. Преступник-то — он даже сам про себя знает, что и дело само его, воровское да бандитское, кругом нелегальное, и оружие тоже не из таких, чтобы им всему свету напоказ выхваляться. А полицейский — совсем другая тут опера получается. Захочет — в кобуре на поясе таскать будет, захочет — так, в руке понесет. Моя пушка, законом лично на меня выписанная. Возжелаю — в карман суну. Возжелаю — выну.

А вынуть, конечно, тянет. Потому что — как ученики многажды упомянутого хмурого доктора Фрейда твердят — пистолет есть фигура фаллическая. В некотором роде, извиняюсь за анатомические подробности, продолжение пениса, который в свою очередь есть не что иное как мужской, опять же извиняюсь, половой член. (При том, что женщин с пистолетом те же фрейдисты в том обычно обвиняют, что для них этот же ствол как бы компенсация за наличие отсутствия.)

И тут не могу не заметить, что при общем моем отрицательном к фрейдистам отношении — а народец они и впрямь сугубо опасный, эвон сколькими миллионами западных людей в армии невротиков да психов запихали — так вот, хоть и не гляжу я на ихнего фрейдистского брата оком благосклонным, но некую справедливость в рассуждениях их насчет пистолета все-таки нахожу. Иной раз смотришь — шибздик и шибздик. А только он пушку эту в руки взял, только на ладони повзвешивал да прицелился куда-то там — так у него и плечи на метр раздались, и грудь колесом, и даже в штанах таинственным и пугающим образом чего-то прибыло. И там, где минуту назад был шибздик, уже стоит такой мачо, такой раздувающийся от тестостерона самец, что страшно и подойти.

Так что и этот может быть — не из последних — фактор, народ к упомянутой профессии влекущий. Да вот вам совершенно крошечная на этот счет иллюстрация.

Ехал как— то -да не так и давно, в 1994 году дело было — автомобиль по Нью-Йорку. Понимаю, что зачин не шокирующий, тем более что эвон сколько их там каждый божий день ездит. Но эта конкретная машина мало что ехала зигзагами, так еще большей частью и по тротуару.

Тут, конечно, полиция следом увязалась. Огни свои бегущие включили, сирену. По правилам обязан злоумышленник затормозить — но он этого делать и не думал. Ну, так или иначе — а прижали они его двумя своими машинами, и тачку его дурную все-таки тормознули.

И тут из того странного автомобиля вылез водитель. (Как впоследствии выяснилось, тоже страж порядка — Анджело Анджелико.) Вылез с видом самым героическим — и с внушительным пистолетом в руках. Окружившие машину полицейские, понятно, повели себя в полном соответствии с уставом и тут же разрядили в вооруженного типа свои нацеленные на него пушки. С самым, как вы понимаете, печальным для Анджело результатом.

Потом — это уже в ходе обязательного служебного расследования — картина в деталях выяснилась. Он, этот Анджелико, еще только тормознув, уже им заорал, что он полицейский. А когда патрульный гневно поинтересовался, почему же он не выполнил приказ остановиться, Анджелико, уже вылезая из машины, ответил, что останавливаться был вовсе не обязан. Потому что — и это он произнес, на ходу вынимая свой гигантских размеров… нет, не член, а все-таки Магнум — «мой пистолет больше твоего».

Так что сами можете представить, какой взрыв восторга в заинтересованных фрейдистских кругах эта история вызвала.

Вот вам и пистолет. Который, как любому теперь понятно, тоже фактор еще тот. Но так мне думается, что и форма, и пуговицы блестящие, и кокарда, и та же пушка, о которой до того речь была — это все лишь составляющие облика некоей невероятно притягательной и едва ли не архетипической (привет юнгианцам) фигуры — фигуры Героя. Этакий современный Гильгамеш, Геракл и сэр Галахад. Хоть даже и возникающий иногда в облике какого-нибудь Анджело Анджелико.

И мечта о героизме (пусть и в обмирщенном таком значении, без букв заглавных) — она для многих из них стимул. Что благородно несомненно — и вовсе я тут не шучу. Что плохого о героизме-то помечтать — даже и вкупе с полагающейся героизму по статусу славой? «Герой-полицейский спасает ребенка из горящего дома.» «Герой-полицейский в одиночку захватывает судно с грузом кокаина.» «Герой-полицейский выходит на орбиту и снимает с нее терпящий бедствие Шаттл.» Ничего, на мой взгляд, тут предосудительного нет — до Шаттла включительно.

Конечно, серые будни зачастую от такой мечты постепенно и камушка на камушке не оставляют. Производя вместо армий героев — армии разочаровшихся циников. Но и под напором безжалостных будней не умирает мечта. И продолжает маячить в туманном далеке, как таинственный Грааль, первая страница газеты, с заголовком, начинающимся словами: «Герой-полицейский…»

А мечту эту воплощают иногда несмотря даже и ни на что. Наперекор унылой повседневной рутине. Потому что нахрена ж и портупея с кокардой — ежели без свершений героических. И оттого со всем снисхождением отнесся бы я к тем двум полицейским, что в Аргентине арестованы были.

Они, эти двое — сержант Ойос и рядовой Хосе (это фамилия его и была, потому как про имя мне ничего не известно) — в тамошней полиции, в городе Часико, были на самом лучшем счету. Расторопные, смышленые, смелые. На место преступления первыми прибывали, к пожарам прежде пожарников поспевали, в перестрелки с бандитами вступали бесстрашно. Пока не выяснилось, что весь их героизм и все их свершения — липа липовая. Классическая, то есть, туфта.

В общем, инсценировали они героическую свою деятельность. Подъезжали, скажем, к объекту какому-нибудь за квартал, запускали на объекте сигнализацию — и через десяток секунд уже на месте оказывались. С видом самым решительным, энергичным и бесстрашным. Ограбления, случалось, тоже режиссировали, с блеском их потом предотвращая. А то вот школу подожгли — и сами же с риском для здоровья погасили. Ну, и изрешетили разок машину свою служебную, доложив потом, что подверглись бандитскому нападению, но численно превосходившую их банду заставили с позором отступить.

Конечно, судить их там затеяли. И, видимо, чего-то даже впаяли по такому случаю. Но ведь и то сказать — ничью жизнь опасности они не подвергли (и школу, кстати, подпалили ночью), никто по их вине ни здоровья, ни даже собственности какой не лишился. Ну, в целом понятно, что нехорошо. Но что делать, если с одной стороны серые будни — а с другой душа героизма жаждет?

И тут бы добавить, что где же, дескать, если не в Аргентинах тамошних такую жажду подвига искать. Там же тебе и «мачизмо» знаменитый, и сумеречная томность танго, и луна, на острие ножа блещущая (о чем вам сеньор Борхес куда лучше моего поведать может). Так-то оно так, с Борхесом даже вместе, но истории такие, уверяю вас, не только в Южном полушарии случаются.

Вот вам хотя бы холодные, как легенда гласит, британцы. А ведь тоже, как выясняется, живые люди. Как вот Майкл Тейлор, полицейский уже со стажем, да и сам не сказать, чтобы мальчишка — сорока одного года человек. Тоже носил-таскал в груди своей мечту — а будни, видать, ни одного шанса так и не вывалили. Тогда и принялся своими руками делать сказку — жизнью.

Инсценировал он и разбойные на себя самого нападения — с обмундированием собственным, ножом бандитским проткнутым в миллиметре от тела. И еще более дерзкий и смертельно опасный налет на патрульный его автомобиль — с полагающимися пулями в дверцах и лобовом стекле.

Арестовали, конечно. Сажать, правда, не стали — но на два года от мундира и пистолета отстранили, да еще и под обязательное психиатрическое наблюдение заставили лечь. А всего-то делов было, как сам Тейлор сказал, что мечтал он в глазах окружающих более смелым, более героическим человеком предстать, чем проклятые будни ему позволяли…

Да что уж там туманный Альбион (претензий не принимаю, ибо что оно такое значит, я уже не раз и не два объяснял), когда вон даже в правильной и патологически законопослушной Японии те же вещи — нет-нет, да и случаются. Как, к примеру, в городе Нагасаки — который хоть атомную бомбежку и перенес, но в отличие от, скажем, Красноярска, прекрасно себя чувствует — так вот, как оно в Нагасаки имело место.

Там в марте 1996 года арестовали аж целую группу полицейских. Причем совсем тут нешуточным было обвинение. Помогли эти служители закона одному подследственному типу обзавестись… пистолетом. Прямо в КПЗ.

В общем, сценарий у них был такой. Предложили они этому сидельцу, чтобы попросил он дружбана своего по телефону (им там, вроде, звонок в день или что-то около того дозволяется), чтобы тот ему пистолет в ментовку тамошнюю доставил. И в момент, значит, свидания чтобы передал.

А в процессе передачи смертоносного пакета врывалась, конечно, героическая полиция, которая, рискуя жизнью, преступников вместе с оружием обезвреживала. Так вот до йоты они этот сценарий в жизнь и воплотили.

Ну, тут можно задаться вопросом, какой был интерес тому, уже сидящему, в таком спектакле участвовать. Ответ на это таков, что пообещали ему режиссеры обвинение резко скостить на что-то там из помягче. Им же самим тот получался расчет, что зарабатывали они себе в личные дела героическую запись о произведенном аресте ВООРУЖЕННОГО преступника. Что в тех краях, не взирая на все обилие фильмов о кошмарной японской мафии Якудза, штука очень и очень нечастая. И посему не просто героическая — но героическая особо.

Причем никаких меркантильных целей — вроде прибавки к жалованью — никто в этой ситуации не преследовал, поскольку никакой прибавки не предполагалось. Чисто, как я уже и сказал, из желания выглядеть как можно лучезарнее. Как в глазах окружающих, так и в своих собственных.

Ну, насчет «собственных» оно, может, несколько и проблематично — но на окружающих все-таки работать должно. Довольно большое количество людей на ихнего брата прямо-таки с восторгом снизу вверх смотрит (не говоря уж о том, как пуговицы блестящие, портупея да кокарда на женский пол действуют — в тех, конечно, странах, где полиция да армия жалованье еще получают). Хотя, надо сказать, в последнее время Голливуд с телевидением все больше тех романтизируют, что по другую сторону закона располагаются.

Но все равно — вопреки всем усилиям идиотов-киношников (а идиоты они и есть, потому что их в ихнем Беверли-Хилз от налетчика все-таки не другой такой же защищает, а все тот же бедолага с кокардой) — все равно не слабеет народная любовь. Доходя порой в своем экстремуме до ситуаций прелюбопытных.

Как вот у арестованного в городе Киссимми, штат Флорида, гражданина. Взяли которого при попытке купить у двоих полицейских… Нет, не пистолет и даже не портупею. А трусы. Нижнее, то есть, белье.

Дело в том, что в его богатой коллекции портупея уже была (с трусами, видимо, возникла напряженка). А кроме портупеи, были в той коллекции и жетоны, и фуражки, и куча видеокассет с записью полицейских телесериалов. Как сказал один из следователей, «полиция для него была чем-то вроде фетиша». И, конечно, предъявили они ему там обвинение — но, во-первых, жидковатое какое-то (в «недостойном и похотливом поведении»), а во-вторых — что ж вы, ребята, такого-то поклонника от себя своими же руками? Он вас, можно сказать, боготворит, а вы вон чего? И что ж, оно было бы с его стороны красивше, ежели бы он вот так же гангстерам поклонялся? Или еще того лучше, чтобы у него на каждой стенке Уильям Джефферсон Клинтон или какой другой из таких же красовался?

Нехорошо, что и говорить. И без всякого внимания к искренности чувств. Но так ли, иначе ли — а народ, как я и сказал, в немалой своей части героям нашим всей душой симпатизирует.

Что по отношению к героям — хоть настоящим, а хоть и даже подретушированным — явление вполне нормальное и здоровое. И хорошо бы именно они в большинстве в тех рядах находились. Что реальности не совсем, как вы понимаете, соответствует — а иначе отчего бы им в этой книжке и быть.

И я, конечно, свято верю и в заголовки, несколько выше приводившиеся, и в то, что под ними написано. Однако та мысль покоя не дает, что — а сколько на таких героев приходится ребят вроде Джона Фелмэна?

Хотя, по здравом-то размышлении, может статься, что и тоже не очень-то много. Поскольку даже при общем неблагополучии Системы на предмет непрофессиональности и прочих идиотизма составляющих, Джо Фелмэн все равно выделяется, и весьма основательно.

За семь всего лет службы в славных полицейских силах города Лагуна Бич, штат Калифорния, этот Фелмэн на страницах газет появлялся не раз, не два и даже не три. И вовсе не по поводу проявленного героизма. В самом начале трудовой его полицейской биографии собственные же товарищи этого Фелмэна автомобилем переехали — когда тренировались на предмет того, как за преступниками на машинах гоняться положено.

Переехали его, значит — но, как вы понимаете, не насмерть, иначе что бы тут было и рассусоливать. Потом уже пулевое ранение он себе заработал. Но опять-таки, никакая это не бандитская была пуля — а на стрельбище своя же, полицейская, срикошетила неудачно. На больничный — что в Америке вещь нечастая, а в полиции тем более — отправлялся он так просто десятки раз. И дыму при пожаре наглатывался, и ядовитым плющом травился, и все четыре конечности неоднократно себе вывихивал. (Раз даже залег в койку по поводу чудовищно натертых ног. Как выяснилось, гнался за каким-то уж там негодяем в новой, неразношенной обуви.)

И машину его били в зад — с некоторым повреждением шеи, что при таких ударах случается. И дверь своего же автомобиля разок он захлопнул, ногу из автомобиля еще только вынимая — от чего перелом в ДВУХ МЕСТАХ случился.

Последний раз уложили его в больницу уже с серьезным переломом бедра. Стоял он как-то у машины своей, частично на обочине, а частично на проезжей части припаркованной, а в него мимо едущий автомобиль со всей дури и впаялся. Отчего и случился очередной гипс.

Тут, конечно, может и некоторый спор затеяться. По поводу того, невезуч ли фантастически этот самый Джон Фелмэн — или же совсем наоборот. С одной стороны, тут и герою Пьера Ришара (если кто его комешку на эту тему помнит — с Жераром Депардье вкупе), как говорят, ловить нечего — столько-то раз в каких-то совсем уж сюрреальных ситуациях жизнь свою опасности подвергать. А с другой — ведь жив, курилка. Иного уже раз десять под музыку великого польского композитора сволокли бы, куда положено. А этот хоть и в гипсе — а жив.

Но, воля ваша, везуч там или не совсем чтобы, а такого индивида все-таки стоило бы уж как-то от службы в полиции — где, как вы понимаете, не только портупеи-кокарды, но и пистолеты — держать чуточку подальше. Это, конечно, чисто теоретически рассуждая.

Потому что на практике такой народ как служил, так и служит. Пока, конечно, не случается какое-нибудь ЧП вроде того, что с Бернардом Бэгли имело место.

Он, этот Бэгли, трудился не так и давно в департаменте полиции города Дархэм, в штате Северная Каролина. И до тех пор он, значит, трудился, пока в один прекрасный день не взял револьвер свой служебный, да и не изрешетил супружницу свою с самым летальным исходом.

Ну, вкатили ему на полную катушку — покрывать это дело никто не стал, чего не было, того не было. Дали два пожизненных срока (опять-таки чисто американское развлечение — как это им, интересно, видится? одну пожизненку отсидит, потом закопают-выкопают, и еще вторую тянуть будет?) — и, вроде бы, делу конец.

Ан и не конец. Потому что подал бывший полицейский Бернард Бэгли — уже из камеры тюремной — в суд на некогда родной ему департамент полиции. И в иске своем указал, что департаменту ведомо было, что не раз и не два уже там, во время его работы в полиции, случались у него, Бэгли, приступы депрессии, маниакального поведения и прочих цветочков с той же грядки. Отчего вполне справедливо он и интересовался: как же такому психу упомянутый департамент мог оружие доверить? Без которого, указывал Бэгли — и опять-таки, заметим, справедливо — он свою женушку ни за что бы не укокошил. Во всяком случае — из служебного револьвера.

Так вот на ТРИ МИЛЛИОНА иск им и вчинил. И, уверяю вас, никто по этому поводу не смеялся. И уж точно — не департамент полиции в городе Дархэм.

Или еще вот такой доктор (!) Майкл Бэйден из Нью-Йорка, фигура, кстати, довольно-таки известная. Ну, «доктор» он потому, что судмедэксперт, хотя в Америке докторами обычно тех величают, кто с живыми людьми дело имеет, а не так, чтобы одни только трупы потрошить. Ну, это ладно. Любят они там слово это — видимо, в виду отсутствия таких титулов, как «граф», «князь» или даже какой-нибудь занюханный «барон».

И работал этот Бэйден — пардон, доктор Бэйден — не просто экспертом, а самым главным экспертом города Нью-Йорка. Шефом, то есть, всего департамента судмедэкспертизы. (В такое кресло, да еще в таком сугубо специфическом городе без приличных политических связей тоже ведь не воткнуться.) Что же до знаменитости его — она по большей части проистекала из участия Бэйдена (доктора) в процессе О.Дж.Симпсона, которым телевидение всему миру более года мозги пудрило. Не может быть, чтобы не помнили. И в том процессе именно доктор (теперь хорошо?) Бэйден из каких-то там уж ему одному понятных соображений утверждал, что раны жертвам — Николь Симпсон и Рону Голдману — были нанесены как минимум двумя разными людьми.

Так вот, жена бравого полицейского доктора в 1997 подала на развод. Но не просто потому, что «прошла любовь, по ней звонят колокола». А потому это миссис Бэйден сделала, что дальнейшая жизнь с доктором-судмедэкспертом стала, судя по всему, крайне небезопасной.

Стал он себя все чаще и чаще вести, мягко говоря, странно. Сначала попросил у нее разрешения на то, чтобы любовнице своей ребенка по ее, любовницы, просьбе заделать. Энтузиазма, понятно, не встретил — и принялся нервничать еще больше. Устроил прямо дома, НА СЕМЕЙНОМ ОБЕДЕННОМ СТОЛЕ, парочку вскрытий — да так, чтобы мадам его в самый красочный момент появилась, когда вероятность того, что ее кондрашка хватит, максимальной была (ну, это уж вы себе сами дорисовывайте, картинки такие — обеденный приличный стол, а на нем… Да еще и выпотрошенный… Бр-р-р…).

А когда и это женушку не свалило, стал поговаривать — как бы невзначай — о высоком своем профессионализме. В смысле, что ему ведь ничего не стоит ее к праотцам отправить, да так, чтобы ни одна экспертиза потом не придралась.

Ну, в общем, подала она на развод. Нехорош ей доктор Бэйден показался. А городу Нью-Йорку — пока вроде ничего. Так и трудится.

Или коллега доктора Бэйдена из Сан-Франциско. Я уж там не знаю, величался ли он тем же титулом или нет, но тоже себя зарекомендовал человеком с нервами для такой профессии крепко расшатанными. Случай, конечно, пустячок — но ведь красноречив. Да вот вам, сами судите.

Выехал этот эксперт на место происшествия как-то — дорожная там авария случилась, с трагическим смертельным исходом. Ну, приехал, то да се рассмотрел, да и сел обратно в машину. Воткнув — уж не ведомо, с какого расстройства — вместо передней передачи заднюю. Отчего распростертое на асфальте тело и переехал — обеими парами колес.

Ну, толпа, конечно, завизжала — хоть и мертвое тело, но, согласитесь, достаточно неприятное зрелище вышло. От чего этот эксперт еще больше раздергался, врубил уже переднюю и дал по газам. С тем, конечно, результатом, что теперь уже в другом направлении того же бедолагу — под еще более перепуганные вопли толпы — отутюжил. Ну, и с полного-то расстройства на такой крейсерской скорости ушел, что странно еще, что одним лишь тем трупом дело и кончилось.

Случай, как я и сказал, пустячок — но о подборе кадров тоже ведь кое-что говорит. (А к судмедэкспертам этим мы еще обратимся здесь же — ох и веселый народец, доложу я вам.)

И такие вот, кстати, случаи — с такими, пардон, героями — можно было бы множить и множить. Хоть и не самое радужное это занятие. Оно ведь куда как лучше было бы — без сползания в осточертевшую «чернуху» — воспитывать массы на положительных примерах. В полном соответствии с теорией социалистического реализма (которая, хоть и обрыдлая тягомотина была, но той же самой «чернухи» не в пример полезнее, в чем, думаю, вы и на своей шкуре убедиться могли).

Противопоставить, то есть, неумехам, трусам и недоноскам — собранных, мужественных и цельных. Садистам и обманщикам — рыцарей без страха и упрека. Идиотам — гениев.

Тут, однако, возникает некоторая заковыка. Насчет всего прочего я до самого уж дна это дело не расковыривал, но с последним — с гениями, то есть — могу констатировать, что дело наше труба. Ничего у нас тут не выйдет. Причем — по определению. Что хотя бы вот вам какой случай прекрасно проиллюстрирует.

История, о которой речь, произошла в 1997 году в городе Нью-Лондон, в штате Коннектикут. Но география тут вряд ли такую уж роль играет, поскольку иметь место она могла на любых других географических широтах и долготах — случись там такой же герой.

Решил как-то в городе этом некий человек сорока шести лет, Роберт Джордан, включиться в благородную борьбу за очищение общества от преступного элемента. Влиться, то есть, в ряды полиции. Подал, как положено, заявление, стал к тестам — экзаменам, иными словами — готовиться. Ну и — зарубили его.

Причем я тут читателю не рекомендую из себя такого уж догадливого строить — дескать, ну а как же, в таком-то возрасте. Во-первых, в каком это таком? Сорок шесть — да это ж самый, можно сказать, пик! И утверждая обратное, рискует читатель заработать в лице ровесника мистера Джордана — а именно автора этой книги — завзятого и небезопасного врага.

Но во— вторых -и в главных — никто ему на возраст и не пенял. А погорел наш кандидат на стандартном тесте по определению IQ. (Я так думаю, в России его чаще ИК называют — «интеллектуальный коэффициент» — то есть, цифирь, призванная измерить и количественно выразить наши наличные умственные способности. Которые могут колебаться от 65-70, что есть уровень откровенного дебила, до пары даже сотен для совсем уж занебесных гениев. С обязательной круглой цифрой 100, отражающей золотую статистическую серединку.)

Вот на нем-то, тесте этом, Роберт Джордан и испекся. И тут, конечно, опять иной читатель из особо бойких встрять может. Дескать, ну а как же, мало что возраст (про который мы уже говорили, и намекать на эту тему еще раз я никому не советую), так вдобавок, небось, еще и вышел в том тесте круглым идиотом. И, дескать, туда же, в полицию ему хочется.

В полицию ему действительно хотелось. Но никаким таким идиотом он не получился. Вышло у них все с точностью до наоборот, ибо кандидат наш продемонстрировал в этом тесте результат в 165 очков. Что, как любой знающий человек вам пояснит, есть показатель ни более и ни менее — а гениальности (порог которой где-то в 150-155 обычно определяется).

Ну и всполошились, конечно, экзаменаторы. Куда же им теперь такого Да Винчи пристраивать, и нахрена вообще он им такой нужен. Кейт Херригэн, представитель мэрии, в ведении которой городская полиция и находится, произнес вполне открытым текстом и очень даже вслух: «Мы не хотим, чтобы люди с очень развитым интеллектом были полицейскими в этом городе».

Заявление это мне, честно говоря, и комментировать-то не хочется. Настолько оно самоочевидно. Ну кому оно, в самом деле, нужно, чтобы силы правопорядка из — не дай Бог — гениев состояли? Не нужно это никому. Ни уголовникам, ни, конечно, властям. Поскольку при очень уж сообразительной полиции вторые в первых очень быстро превратиться могут.

Но Джордан, не в меру умный, с таким заявлением примириться не захотел — и подал в суд на предмет ущемления гражданских его прав. Не желая дожидаться, когда Система — после всех религиозных и этнических меньшинств, женщин, гомосексуалистов, лесбиянок, а теперь еще и инвалидов — умников отдельной графой под защиту возьмет.

Так что они там до сих пор себе судятся. Но я думаю, несправедливо Джордан на один сиротливо выделенный Нью-Лондон обрушился. Его-то ведь везде и всюду поперли бы поганой метлой. Потому как — гений. Которому в полиции — и ведь нам-то с вами понятно, даже и без ИК в 165 — никакое не место.

В то время как тех же гениев противоположность — прекрасно себя чувствует. Да и прочий — для малоопытного читателя просто-таки неожиданный народ — тоже самый теплый и радушный прием встречает.

Вы, надеюсь, бронированного мэра Вашингтона, Мариона Бэрри, еще помните? Так вот, в годы нескучного его царствования подчиненная мэру полиция выработала новые требования к кандидатам на кокарду и пистолет. Скажем, судимость и уголовный срок — при условии, что преступление свое вы совершили в несовершеннолетнем возрасте, до двадцати одного, то есть, года — ВО ВНИМАНИЕ НЕ ПРИНИМАЛИСЬ СОВЕРШЕННО. За что бы ты там в своей колонии срок не тянул. Равным образом не принимались во внимание аресты за потребление наркотиков ДАЖЕ ВО ВЗРОСЛОМ ВОЗРАСТЕ. (Правда, количество таких арестов для будущего полицейского не должно было превышать шести — уж не знаю, почему Марион с ребятами именно на этой цифре настаивал.)

Так что вчерашний юный бандит и сегодняшний наркоман оба могли спокойно утром войти в здание вашингтонской полицейской школы, чтобы к обеду выйти уже в новенькой форме с кокардой. И, между прочим, пистолетом.

А тех, кто все-таки сомневается, что героический мэр Бэрри и вся столица Соединенных Штатов под его, Бэрри, чутким руководством, аж до такого маразма докатиться могли — тех я отсылаю к номеру вашингтонской газеты «Сити Пэйпер» от 22 января 1993 года. Где эта информация без малейшего юмора подана была — да и кому ж в такой ситуации до смеха будет?

И, видимо, на правильный все-таки контингент такая политика мэра Бэрри ориентировалась. Потому что к форме синей этот специфический контингент как магнитом тянет. То есть, им, уголовникам — так получается — только волю дай, они тут же хором в ряды стражей правопорядка и вольются.

Не преувеличиваю я тут нимало. Регулярно они туда рвутся, несмотря даже и на то, что, по-моему, кроме вотчины Мариона Бэрри, нигде больше такой лафы при приеме им не предлагают.

В городе Пайн Блафф, что в штате Арканзас, подал заявление в полицию некий Гарри Харрисон. Вполне еще молодой человек, крепкий, здоровый. Не гений, слава Богу. Так что все положенные экзамены успешно сдал. На том лишь срезался, что комиссия должна была — как оказалось — отпечатки пальцев всех кандидатов через национальный компьютер провести. На предмет как бы чего не вышло.

Ну и вышло, конечно. То вышло, что кандидат Харрисон пребывал уже два года в бегах, дернув из родимого штата Иллинойс, где дожидалось его полное государственное обеспечение, включая трехразовое питание и отдельные нары. Нет, не скажу, что какая-то там совсем уж мокруха за ним была. Так — кража автомобилей, наркотики. Мелочевка, в общем. С таким послужным списком он мало что принят был бы в том же Вашингтоне, так, глядишь, и до сержанта бы уже дослужился. Нет же, потянуло его в Арканзас. (А может, и не знал ничего о достойной подражания гуманитарной инициативе мэра Бэрри.) Не повезло, в общем. Жаль. А то бы уже расхаживал с видом самым важным по улицам. С кокардой на фуражке. И, понятное дело, с пистолетом на боку.

В 1997 году в Бойтон Бич, штат Флорида, арестовали двух типов, Кевина Картера и Майкла Харрисона (этот последнему герою, кстати, никакой не родственник — равно как и небезызвестному гитаристу из ливерпульской четверки). Тут уже речь не о краже машин шла и не о косячке с марихуаной. Этим двоим выпадало обвинение в вооруженном ограблении и одновременно с ним совершенном убийстве.

И небезынтересная вещь на следствии вскрылась. Оказывается, награбленные деньги вовсе не собирались они на дурь да на девок пустить, как у них, уголовников, водится. Деньги предполагались на дело гораздо более серьезное и благородное, поскольку собирались эти бандиты… поступать в полицейскую школу. Зарабатывали, то есть, денежки на жилье, на проезд — в общем, добавка такая должна была быть к стипендии. И не зацепи их полиция на гнусном этом их преступлении — так и поимела бы через годик-другой в своих рядах.

А взятый в штате Огайо за кражу в торговом центре Дэвид Милз — так тот вообще в двух шагах от своей мечты находился. Он уже при университетском дипломе был, по части уголовного законодательства — и дожидался только, когда все бумаги его в полиции, куда он и поступал, положенную процедуру утверждения пройдут. (Из этих, кстати, выпускников руководящие чины полиции и рекрутируются.)

На суде Милз в последнем своем слове все очень хорошо объяснил. Насчет того, что, конечно, никакой он не преступник. Просто время вышло неудачное несколько. Так и сказал: «А когда я уже буду полицейским, мне красть нужды не будет.» Вот и гадайте, что этот дипломированный юрист в виду имел.

Справедливости ради надо, однако, заметить, что не только наших времен это веяние — чтобы уголовник с таким рвением в полицию влиться мечтал. И ведь власти сплошь и рядом брали, что интересно — так что даже и в доску казалось бы уникальный Марион Бэрри в этом плане не такой уникум получается. Да вот хотя бы и знаменитого Видока взять. Которого еще Александр Сергеевич Пушкин увековечил, когда ненавистного Фаддея Булгарина эпиграммой жег («Беда, что ты Видок Фиглярин» — вспомнили?).

Этот Эжен Франсуа Видок тоже по молодости тот еще типчик был. И в дезертирах побывал, и в ворах, и в разбойниках даже — за что шесть лет галер и схлопотал. С галер, однако, удрал, а прибыв в родную Францию, устроился — куда? Правильно, в полицию. Да еще такой там копоти навел, что дослужился до звания начальника «Бригад де Сюрте» — отдельного и мощного отряда, состоявшего из таких же, как он сам. А уже потом, в 1836 году, окончательно вписал свое имя в энциклопедии, основав первое в мире частное сыскное агентство.

Да и на отечественных просторах — и даже еще раньше — гулял у нас герой ничуть и не хуже. Да нет, не то что не хуже — а и много похлеще Видока получался. Иван Осипович Каин или, как чаще называли его, Ванька Каин, был фигурой в свое время — да и после него — куда как знаменитой.

В Москву златоглавую прибыл он мальчонкой тринадцати годов, на побегушках при господине своем. До того-то все село да село было — а тут Москва. Которая раскрытию потенциала способствовала и способствует — ну не мне же вам объяснять. В общем, ограбил мальчонка барина — да и рванул в бега. Сперва индивидуально пошаливал, потом уже на Волгу двинул, где прибился к бандитской шайке Михайлы Зари.

И вдруг нежданно-негаданно — в 1741 году — снова объявился в Москве, где зашагал прямиком в сыскной приказ. В полицию, стало быть, тогдашнюю. Где с порога и заявил, что так мол и так, вор он и бандит. И всю воровскую да бандитскую бражку в Расее-матушке знает наперечет. А посему насчет всю эту братию повыловить полезнее его зверя и нету.

Ну, конечно, с распростертыми объятьями приняли. Должность дали, команду военную в распоряжение. Москва, такого Каина заполучивши, самые радужные надежды имела — да только вышло оно боком. Поскольку вместо сокращения преступности получила златоглавая невиданный этой преступности расцвет. (Что, кстати, в столице со всеми многочисленными Каинами происходило и происходит, но впрок да в урок отчего-то не идет.)

А если уж о Ванюше речь — так он сложа руки не сидел, а совсем даже наоборот. Рухнул на всякую сошку мелкую, с крупными входя в долю и даже помогая в организации выдающихся наездов (в коих, случалось, участвовал и сам). Довольно знакомая такая картинка. Душил, то есть, тех, кто душится — и доил тех, кто доится, особо налегая на небедную раскольничью общину, которую извел поборами. Игорные дома стал открывать, притоны — все-таки человек при власти, кому ж и разворачиваться, как не ему. И до того уже в Москве дошло-доехало, что силами своими справиться было никак. Так что пришлось из Петербурга самого генерала Ушакова с войском выписывать.

В общем, следствие было и мощным, и… долгим. Годами дело мурыжили. Но таки добили до победного конца, разложив по полкам практически все подвиги Ивана Осиповича. А все же, так думается, что и — не все. Поскольку по совокупности дали ему, конечно, вышку — которую, однако, тут же заменили ссылкой. Это по тем не самым гуманным временам, заметьте. Так что либо все-таки пополезничал, для кого положено — либо уж знал очень много. Отчего вполне мог молчанием жизнь себе и прикупить.

И я это все пишу, конечно же, не с тем, что вот, дескать, и Москва все та же Москва, и Каинов на ней все так же невпроворот. Хотя и невпроворот — но что ж их, в Вашингтоне, особливо после долгого правления Мариона Бэрри, меньше водится? Речь о том лишь была, какой материал не только в наши, но и в значительно более ранние времена в полицию устремлялся.

Ну и, конечно, как оно в песне поется: «Кто весел, тот смеется — кто хочет, тот добьется». Так что иной бандит и добивается, вливаясь в те самые ряды, в которые так настойчиво стремился. Отчего, как вы понимаете, бандитом быть не перестает.

И не сказать, чтобы умнее такой тип работал, даже вот и поднахватавшись в новоприобретенной профессии своей того да другого. Вон в 1996 году газеты писали, что Кристофер Керинз, полицейский детектив из города Трентон, штат Нью-Джерси, опозорил-де честь мундира. И я согласен — опозорил на все сто. Вопрос лишь — чем. То ли своей бандитской деятельностью, то ли вопиющим своим непрофессионализмом.

Детектив Керинз, будучи на полицейском семинаре в городе Цинциннати, штат Огайо, решил время провести с двойной пользой. То есть, не только набраться необходимых знаний, но и несколько пополнить свой персональный бюджет.

Для чего во время семинарского перерыва отправился Керинз прямиком в близлежащий банк — и со служебной пушкой в руках его быстренько ограбил. Рассчитывая, видимо, что кто ж его в городе знает — и сегодня он здесь, а завтра далече.

Но домашняя работа — а мы о том не раз и не два говорили — для бандита и вора вещь обязательная. Даже если этот бандит и вор в каких-то там полицейских чинах. А детектив Керинз работу эту бессовестно похерил, отчего, собирая выкинутые на стойку банкноты в мешок, вынужден был у ограбленного же кассира поинтересоваться: как ему теперь выбраться на скоростную трассу номер 71. Кассир, конечно, вежливо ему все объяснил, а после того, как за Керинзом дверь закрылась, быстренько звякнул в родную полицию. Сообщив и то, что преступник на таком-то и таком-то автомобиле таким-то маршрутом двигается сейчас по направлению к 71-му шоссе. На подъезде к которому грабителя и взяли.

Это, кстати, примечательный факт. В том смысле, что бандиты в форме ведут себя ничуть не умнее, чем их же коллеги в штатском. Я сказал — примечательный, а не удивительный. Удивительного здесь что же — это с гениями, как мы видели, у них напряженка. С идиотами все очень даже на «ять» обстоит.

Да вот, взгляните, до чего знакомая композиция возникла в 1997 году в городе Форт Белвуар, штат Вирджиния. Там полицейский — военный, правда, полицейский, ну так, значит, даже дважды страж получается — ограбил с оружием в руках местный банк. Ну, грабил он его, слава Богу, не в форме — что еще не дает оснований его в гении с ходу записать. Потому что, взяв пять тысяч, две он быстренько промотал (может, конечно, и долги раздал — в общем, кто его знает, но уплыли деньги). И задумался насчет того, куда же ему оставшиеся три тысячи пристраивать.

Человек, эту книжицу более или менее внимательно до сих пор прочитавший, уже свое многозначительное «эге» произнес. И справедливо. Поскольку именно туда — в ограбленный банк — этот бандит-полицейский, Дэниэл Кристиан Боуден, денежки и поволок. Ровно через две недели после ограбления.

Ну, конечно, опознали его. Не один даже кассир опознал, а целых два. Взяли. С поличным. И опять, понятное дело, ахи да охи начались про честь мундира и все такое прочее. Но в деле этом один чрезвычайно интересный момент имелся. Полицейский Боуден в положенное время не просто обучение основным аспектам работы своей прошел, но и специальный тренинг — на базе и с инструкторами ФБР! — насчет того, как управляться с… ограблениями банков. То есть, на это конкретно его и натаскивали — с таким-то термоядерным результатом. Так что ежели о чести мундира речь, то я бы сюда всех его инструкторов — в первую очередь фэбээровских — присовокупил. Славную работенку и они проделали, ничего не скажешь. Этакого профессионала вырастить…

Но не хотелось бы мне, читатель, чтобы вообразил ты, будто вся полиция только и набита, что бандитами, по банкам с пистолетами служебными шныряющими. Ничего подобного. Зачем нам здесь в карикатуру ударяться? Вовсе там не одни бандиты. Уже потому хотя бы, что и сексуальных маньяков пруд пруди.

И до чего же интересные экземпляры попадаются… В Техасе гаишник тамошний, Энтони Сизм, тормознул как-то автомобиль с женщиной-водителем. Нарушили, дескать, гражданочка, и все такое (хотя кто уж теперь знает, что она там нарушила). Но, сказал, можно и так сделать, чтобы в участок — а там же КПЗ и все прочие удовольствия — не ехать. Потому что порешить можно все на месте — и очень даже полюбовно.

И опять не надо такого уж догадливого из себя изображать. А то я не знаю, что вы сейчас подумали. Ничего подобного. Гаишник Сизм предложил арестованной даме поиграть в маму и бэйби. И, что интересно, чтобы мамой была именно она. А он, дескать, потому как голодный младенец, тут же должен испить сладкого материнского молока. К груди присосавшись. Буквально об этом впавший в тотальное младенчество полицейский и просил (так и газеты историю эту излагали).

Дама его, конечно, уговаривать стала. Дескать, если уж такой он голодный, то тут совсем в двух шагах магазин продуктовый. Где она обещается ему лучшую молочную смесь взять и даже покормить из той же бутылочки. Он, однако, настаивал на натуральном продукте, имея в виду если уж не молоко как таковое — которого могло и не быть — так хотя бы грудь. Ну, в общем, так оно и продолжалось, пока со страху не тормознула она проезжавшую машину — после чего уже весь скандал официально и случился.

А в Сан— Франциско выволокли в суд полицейского Фрэнсиса Хога. Обвинялся этот Хог в том, что в 1996 году силой затащил в свой автомобиль женщину и, угрожая обязательным служебным револьвером, принудил ее к оральному сексу. (Для совсем уж отсталых поясню: это когда, в отличие от предыдущего случая, мама -он. Но не может быть, чтобы понятия этого — оральный секс — кто-то еще не знал. После всей-то уже осточертевшей карусели с сексофонистом из Вашингтона…)

На суде Фрэнсис Хог отбивался яростно и стойко. И даже приволок двух свидетелей. Жену и… любовницу. Которые под присягой показали, что к оральному сексу он не то, что был равнодушен — но испытывал стойкое отвращение. (Интересный был тактический ход — увы, не сработал.)

Или в Лос-Анджелесе в том же 1996-м — не просто полицейского за подобный же героизм судили, а агента Секретной Службы, знаменитой Сикрет Сервис. Тот вообще за один всего день такую кучу подвигов наворотил — куда там твоему Гераклу. Сначала умыкнул несовершеннолетнюю девицу — шестнадцати всего годов. Потом накачал ее наркотиками для вящей податливости. Потом уже, понятно, употребил.

После чего в дом к ней заявившись, в ответ на все крики ее отца вывалил служебный пистолет, взведя курок (слава Богу, не спустив). А уже когда прибыла полиция, все той же семьей вызванная, принялся от нее, полиции, вполне профессионально отбиваться (его бы энергию с профессионализмом да в должных целях), серьезно ранив двоих из прибывших. Потом, правда, численное превосходство полиции все-таки позволило Геракла скрутить.

Но, как мы уже не раз наблюдали, в любом деле свои чемпионы есть. Здесь я без малейших раздумий отдал бы пальму первенства Джеймсу Тримблу, полицейскому из Айовы.

Тримбла арестовала своя же родная полиция, когда разъезжал он по улицам родного города Урбандейл в чрезвычайно интересном состоянии. В тот день Тримбл спер на складе вещдоков целую гору разнообразной дряни — одного метамфетамина (знаменитый «спид», крепко возбуждающее снадобье) уволок на 20 000 долларов. Да еще прочего всего по карманам у него было распихано — марихуана, ЛСД, кокаин и так далее. И вот, нажравшись всего этого добра уж неведомо в каких дозах, отправился он на полицейской машине покататься. Но даже и тут не просто так ехал — а, как сообщалось в рапорте, с «работающим на батареях сексуальным агрегатом, помещенным в его тело».

Последнее стоит, пожалуй, на общечеловеческий язык перевести. Под «агрегатом» тут понимался популярный вибратор, с помощью которого одинокие дамы, лесбиянки, а равно и феминистки-мужененавистницы удовлетворяют свои половые потребности. Ну, в общем, такая штука, похожая… Да ладно, в самом-то деле, а то вам самим никак не догадаться, на что она должна быть похожа. И вот, значит, вставляют эту штуку уж куда положено — а там она уже себе вибрирует. На батарейках будучи. Так женщины по большей части штуку эту вставляют… Елки-палки, ну почему вам непременно черным по белому нужно написать — КУДА они по большей части это вставляют? Важно тут то, что полицейский Тримбл по всем законам биологии этот агрегат ТУДА вставить не мог, а поэтому вставил…

Сам себе я удивляюсь, честное слово. Потел тут, потел… А нет бы написать: так мол и так, ехал полицейский Тримбл с вибратором в заднице. Вот такая в общем и целом картинка. Вихляющий автомобиль. За рулем — в доску обдолбленный полицейский. В карманах — тонны дряни. В заднице — вибратор. Работающий. Поскольку на батарейках.

Так вот и ехал. Так и изловили. Впаяв — в 1996 году опять-таки дело было — условный срок и штраф в тысячу монет. Плюс сто часов общественно-полезных работ. В смысле, куда уж родина в лице полицейского управления пошлет.

Ну, родина и послала. И, будучи Системой, не ударила лицом в грязь. Заставили его, преступника негодяйского, в эти обязательные общественно-полезные часы читать лекции в школах. На предмет вреда, который от наркотиков и от развратного образа жизни проистекает. За что он, кстати, до ареста зарплату и получал, детишкам глаза открывая.

Хочется верить, что у них там было кому проследить, чтобы он хотя бы на лекции школьные являлся без «работающего на батареях сексуального агрегата, помещенного в тело».

И, конечно, еще один фактор — не из последних — осветить полагается: «это сладкое слово коррупция». Оно, слово это, вообще у многих по ассоциации со словом «полиция» возникает мгновенно. А значит, уже плотно на уровне подсознания — да пожалуй что и коллективного — живет.

(Ассоциация в этом плане штука интересная. Сами себя проверить можете — несложная технология, что бы там господа-психологи с умным видом не плели. Тут главное, не задумываться, а с ходу лепить, что в связи с тем или иным понятием из глубин вдруг всплыло. Как вот в том анекдоте, когда психа одного врачи на ассоциации проверяют, подкидывая ему слова и требуя мгновенно возникающих ассоциативных образов. «Человек?» «Нога.» «Дом?» «Окно.» «Машина?» «Винт.» «Грудь?» «Женская?» «Да.» «Тогда — часы-ходики.» «Ходики??? Это как?» «А вот так: чмок-чмок, чмок-чмок…»)

Так что ассоциативная эта пара — «полиция-коррупция» — на уровне массового подсознания закрепилась прочно. Чему прекрасной иллюстрацией может быть история, которая в 1970 году многие газеты планеты обошла.

Случилась она в Южном Вьетнаме — была в те далекие годы такая страна. Одному молодому еще полицейскому (может, как раз в молодости его дело и было) как-то по какому-то случаю предложили взятку: в десять долларов. А он — и теперь внимание и барабанная дробь — ОН ЭТУ ВЗЯТКУ ОТВЕРГ.

Тут, конечно, и правительство того Южного Вьетнама аж заколобродилось. Как же это, дескать, какого херувима в рядах родной полиции обнаружили! Тут же интервью пошли («Как я от взятки отказался»), фотографии в газетах. И кончилось дело тем, что наградили неподкупного стража МЕДАЛЬЮ. Которую и вручили — под духовой оркестр и при большом стечении народу.

И, как я уже сказал, многие газеты планеты на историю эту откликнулись. Кто говорит, чтобы подчеркнуть, какая страшная коррупция в этом их Южном Вьетнаме цвела — ежели за не взятый червонец аж медали на грудь взялись цеплять. А я так думаю, что вполне могла их эта история и в принципе поразить. Потому что у вас, скажем, при слове «полиция» каковская ассоциация возникает? То-то же.

Не стоит, конечно, коррупцию трактовать совсем уж узко. Как будто она только тогда проистекает, когда стражи порядка у мафии на жалованьи состоят или впрямую купюры из чем-то там провинившегося (а то и в доску невиновного) населения вынимают. Нет, оно и это, понятное дело, имеет быть. Но понятие «коррупция» на мой взгляд все-таки шире. Это когда я сам себе и власть, и закон. Потому что так и состою — при власти да при законе. При кокарде. При пистолете. При камере с решетками. Или хотя бы при комнате вещдоков. И, коли при всем этом состою — так всем этим же, понятно, и пользуюсь.

Поэтому только совсем уж Богом обиженный репортер или тотально чокнутый правдоискатель могут ладошками всплескивать и «как же так» восклицать. Как они, умники эти, ахали и охали, когда в Маниле, столице филиппинской, со склада вещдоков пропало кокаина и марихуаны на какие-то страшные и многие тысячи долларов. Ну и что?

А то, что вышел к ним шеф городской полиции, полковник Женерозо Несесито, улыбнулся очаровательно и сказал: сожрали. Крысы проклятые с тараканами. Вот на такие страшные многие тысячи и сожрали. И кокаин, и марихуану. Ползают теперь по всей Маниле — и балдеют, сволочи.

С чем пресс-конференция успешно и закрылась.

И тут ежели какой читатель из истерически-прозападных фыркать начнет насчет того, что, дескать, что ж вы хотите, Третий мир, Вьетнам там Южный с Филиппинами, вы бы, дескать, еще Россию сюда приплели, и все такое прочее — так я такого умника только и могу, что к началу сей книги отправить (а уже после этого — куда и подальше). Ибо еще в начале этой книги и написано было черным по белому: РАВНОМЕРНО. Все эти милые человеческие качества — начиная от стержневого идиотизма и кончая наималейшими от него производными — по планете нашей распределены равномерно. В отличие от прочих благ цивилизации, о распределении которых разговор совершенно особый.

И на каждую филиппино-вьетнамскую историю всегда сыщется очень даже аналогичная прямо под сенью храма богиньки Демократии — в самых, то есть, демократических палестинах. Всегда. Человеческий материал — кругом тот же. А посему выпей свою пилюлю и уймись.

И вот вам была Манила, допустим, 1993 год, склад вещдоков, наркотики попертые. А вот вам, допустим, Нью-Хейвен, штат Коннектикут, год 1997-й. Тоже, между прочим, склад вещдоков.

С которого как-то незаметно исчезли реквизованные в нелегальных игорных домах десятки тысяч долларов. По поводу чего с рапортом выступил не какой-то там полковник Женерозо Несесито с иезуитской своей ухмылочкой, а очень даже англосаксонского местного вида шеф городской полиции. Чья версия событий оказалась не менее изобретательной, чем предложенная в Маниле сеньором Несесито.

Похоже на то, сказал шеф, что деньги эти СЛУЧАЙНО выброшены были в мусорный бак (десятки, напоминаю, тысяч долларов). А уже баки эти — СЛУЧАЙНО же не проверив, что правилами предусматривается — опустошили в мусоросборочные машины. (И уже потом, надо думать, проклятые крысы, еще в далекой Маниле так набезобразничавшие, до них все-таки добрались.)

А вот вам еще пара зеркальная вполне. Сначала — Третий погрязший в коррупции мир. Страна под названием Перу — Южная, то есть, Америка. Уж куда вам круче.

Происходило там, в Перу этом, ограбление какое-то дерзкое. И вот полиция по вызову вылетела — и за негодяями-бандитами погналась. Гонялись они по тамошним горным дорогам довольно-таки долго, но все-таки наша взяла, и загнали бравые полицейские грабителей в какой-то уж там угол. Ну, сперва, конечно, «руки вверх», а уже потом принялись и торговаться.

В общем, сунули бандиты стражам толстенную жмень купюр. На чем обе стороны полюбовно и расстались. Но в деле этом оказались свидетели, которые обо всей некрасивой истории куда надо стукнули. После чего начальство, понятно, своей доли тоже потребовало.

Тут— то едва не плачущие от позора и гнева бессильного полицейские и вывалили на стол начальству всю ту жмень дензнаков. Красивых да хрустящих. Но до единой банкноты -фальшивых.

История, что и говорить, занятная. Полицию купить — коли нужда приперла — дело, понятно, святое. Но чтобы при этом фальшивыми деньгами рассчитаться — это уже, пардон, ни в какие ворота.

Вот такая, значит, взятка в коррумпированной стране Перу место поимела. И вот вам теперь другая ситуация. Не просто в цитадели демократии — в Соединенных, то есть, Штатах — происшедшая, а в самом даже Нью-Йорке. Который ежели не пуп всепланетной демократии — так пусть мне тогда укажут, где этот искомый пуп располагается.

Тут, правда, не о взятке будет речь — но о все тех же мошенниками нагретых полицейских. Изначальной целью которых — полицейских, то есть — было нагреть тот самый закон, на страже которого они и пребывали. Тот же по сути случай, что и в Перу.

Выяснили они там в Нью-Йорке в 1996 году, что аж пятнадцать служащих полиции уже годами не платят налогов. (Что-то около четырех лет такой лафы у них получалось.) И не платили они эти налоги — а небезопасное оно в тех краях дело, там ведь за убийство зачастую меньше дают — с полной уверенностью в собственной правоте. Поскольку обзавелись полицейские соответствующими бумагами, купленными у мошенников, на левых документах специализировавшихся. И в каждой из таких бумаг было прописано, что такой-то и такой-то (в нашем случае страж порядка) «официально не является жителем Соединенных Штатов, а равно и легальным иммигрантом». То есть, вообще никто — и неведомо как на американской земле очутившийся. С такого ж — как прикажете налоги брать?

Ну, конечно, когда вспыла история эта — все за голову похватались. Тут ведь уже был не просто идиотизм, а просто-таки клиническая его разновидность. Тем паче, что за липовые эти бумаженции (на которых слово «липа» разве что метровыми буквами по диагонали оттиснуто не было) заплатили работники полиции — в которой, как мы и прежде знали, с гениями напряженка — от тысячи до двух тысяч долларов каждый.

И это ведь еще не все. Юмор в том, что в городском отделе зарплаты, где и следят за отчислениями в федеральную казну, с бумажками этими ознакомившись, головой согласно покивали — да и перестали с предъявителей налог взимать. Как же его и взимать прикажете, когда их, получается, в стране вовсе и нет — даром что они тут же в полиции служат! Так вот такая славная волынка четыре года и тянулась. (И я так думаю, мошенники те, что полицейских нагрели, сперва хохотали себе до упаду, представляя, как идиотов-стражей тут же под микитки и загребут. Ну да в конце концов оно, правда, так и вышло — но не сразу, не сразу.)

И — последний аккорд. Это чтобы чуть-чуть ослабить давление на и так уже измордованную полицию. В том смысле, что не одни они там такие умные. И это еще мягко говоря. Потому что бумаженции эти липовые, как мы уже видели, прикупили пятнадцать нью-йоркских полицейских.

И СЕМЬСОТ прочих служащих городского муниципалитета.

Еще одно замечание тут по теме может следовать. Это сравнениями ежели заниматься. Между Третьим, допустим, миром — и тем, что безусловно под номером Один. Тут могут и те различия возникать, что именно бедностью одних и богатством других объясняются. Да вот вам для ясности еще пара историй.

Тормознули в 1995 году в Мексике трое полицейских автомобиль один. Из приличных автомобиль был, новенький Гранд Чероки — не каждому в той Мексике (а я так думаю, и в Америке) по карману. Ну, тормознули его, понятно, с целью потрясти. Потому что семьи у мексиканских полицейских обычно большие, а зарплаты, напротив, маленькие. И у них там получается так, что иногда, глядишь, какие разбойники и сами дадут — а из других, напротив, вытряхивать приходится. Как вот оно в данном случае и происходило.

Ну, они задержанному этому — молодому еще человеку, годочков эдак двадцати — не стали ничего втирать, что вот, мол, нарушить изволили и все такое прочее. То ли он и впрямь ничего не нарушал, то ли непроизводительным им такое занятие показалось. В общем, вынули они свои пушки служебные — и деньги на бочку потребовали.

Один лишь прокол тут получился, что не спросили они его прежде на предмет удостоверения личности. А то бы могли там прочитать, что звали молодого человека Эрнесто Зедильо Веласко. И по тем же документам получался он никем иным, как сыном… мексиканского президента Эрнесто Зедильо.

Ошибка эта очень быстро очевидной сделалась, когда из-за поворота с визгом тормозов вылетели две машины с охранниками президентского сыночка. Которые Робин Гудов в полицейской форме и скрутили скоренько.

Ну, это, понятно, крайне неудачный для бедолаг-полицейских расклад лег. Я же тут о том, что вот и такой у них в Мексике заработок имеет быть. (О чем знающие люди туристов из более зажиточных краев очень даже серьезно предупреждают — держаться от стражей подальше.)

Теперь вот вам история ну совершенно иного событийного ряда. В пару однако с той, что выше, пристегнутая сознательно.

Снова мы с вами в Нью-Йорке оказываемся. В наши опять-таки девяностые годы. В 1996 году газета «Нью-Йорк Пост» поведала читателям, что интересные вещи происходят в городской полиции на предмет сдачи, пардон, мочи на анализ. Ну, они там эту мочу выборочно сдавать обязаны — для проверки, не хватанул ли кто из полицейских какого зелья во время рабочей смены, поскольку и наркоманов арестованных тьма, и склад вещдоков опять же тут, рядом.

Процесс, в общем-то, нехитрый. Стаканчик пластиковый в руки — и шуруй в сортир. Раз-два — и тащи теперь стаканчик куда положено. Но тут-то и заковыка, что на раз-два у них там почему-то никак не получалось. Из документов так оно следовало, что делалось таковское дело в конце ночной смены, когда утомленным стражам уже выходило время двигать домой. А тут их со стаканчиками давай по сортирам гонять. В такой ситуации не у каждого и не сразу продукт поступать начнет. Так что, может, и приходилось какое-то время впустую над стаканчиком постоять печально.

Я потому это все так детально расписываю, что для понимания ситуации надо вот это все в цветах и красках представить. Поскольку грустное такое стояние в сортире над сухим в доску стаканчиком — ну не идет, проклятая, и хоть ты тресни — выливалось в нью-йоркском полицейском департаменте в… сверхурочные. По причине «задержки мочеиспускания во время отбора проб на анализ». И сверхурочные по именно этой графе обошлись департаменту в ДВЕСТИ ШЕСТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ долларов.

Указывалось, конечно, и индивидуальное время, которое у каждого уходило на попытки отлить в стаканчик. Без этого кто ж сверхурочные и оплатит. Среднее время ожидания того, когда ОТТУДА закапает ТУДА составило по все тем же бумагам… ТРИ С ПОЛОВИНОЙ ЧАСА. И ведь — если арифметику кто не забыл — цифирь эта в отдельных случаях может и куда как круче оказаться. Если один простодушный идиот указывал, что он как только вынул, так и справил — то у другого по такой арифметике получалось аж семь часов тотально бесплодных усилий.

И вот я к чему все это веду. Ну не могут они себе в той Мексике, будучи как-никак в Третьем несчастном мире, полицейским за пописать аж такие тысячи платить. Потому и приходится дедовскими методами — с пушкой наперевес. А уж те, что из более ухоженных краев — те, случается, и с совсем другим инструментом в руках на дело ходят.

Вот вам и вопль упомянутого выше невротика насчет того, что «Америку не трожь». Как будто действительно такая уж разница принципиальная при левом-то заработке — пистолет у разбойника в руках или еще какая штуковина. Но, конечно, и то правда, что по-разному они там, в Америке, на своих глядят — и на всех прочих внизу. Тут, понятно, и гордость национальная (интересно, что вместо нее у российского невротика работает? хотя может, что и она же — это ведь как трактовать), и тот чисто защитный психологический механизм, по которому ребятам из сытых не очень про свои болячки да язвы распинаться хочется (в этом плане у них подход в целом куда здоровее нашего будет). Оно ведь насколько интереснее и пользительнее посмотреть, какие ужасы в других, более экзотических краях, происходят. С тем, чтобы поахав в свое удовольствие, задремать со сладкой мыслью, что и у них в цитадели тоже, конечно, не рай, но чтобы аж так…

Аж как «аж так»? Не такая уж тут банальная проблема вырисовывается. Ну вот вам хотя бы ситуация. Помните отечественную историю про приговоренного к смерти бандита — Сергея Мадуева? И влюбленную в него прокуроршу, Наталью Воронцову, которая ему на свидание пистолет притащила — а из пистолета этого Мадуев потом охрану и перестрелял?

Должны помнить. Трагическая история. И, если о Воронцовой говорить — трагическая и отвратительная. Потому что жизни ее же товарищей на кону оказалась. Которые для нее вышли дешевле, чем собственная ее пусть даже и в доску пламенная страсть. Ну да Бог ей судья — а я не о том.

О том я это пишу, что сняли англичане телефильм обо всей этой катавасии. Не скажу, что такой уж шедевр был, хотя и премий ему навешали по всей планете — ну да тут корреляции давным-давно не существует, что в случае, скажем, Нобелевских премий вкупе с Оскарами уже и крайне подслеповатому невооруженным глазом видно. Так вот, фильм этот в тутошних краях — что по канадским, что по американским каналам — уж десятки раз под охи и ахи телеведущих демонстрировали. Трагедия, конечно, мрак, достоевщина. Таинственная мрачная Россия.

И вот вам другая история. Из совсем даже ихних краев. Причем если тот фильм о Мадуеве и Воронцовой с 1992 года без передоху на телеэкранах крутится, то эта, происшедшая в 1994-м, на телеящики так и не прорвалась. Да и в газетах еще искать пришлось, ковыряться.

Сидел в городе Риверсайд, в Калифорнии, один негодяй в тюрьме. А негодяй этот Фрэнк Сиско Бриджес и был, поскольку висел на нем целый букет прежних сроков — с тем, что последний свой тянул он за ограбление. И вот, в тюрьме сидя, подал он заявление на бракосочетание с некоей гражданкой, что законом никак не возбраняется.

Ну, подошла, значит, дата брачной этой церемонии. Которая во всех подобных случаях там же, в тюряге, и происходит. Но тут случай был совершенно особый, поскольку невеста была не кто-нибудь, а офицерша полиции, работающая с дословно освобожденными преступниками. В общем, она в тюрьму эту явилась — да и вытащила его на денек (наверное уж под расписку какую-нибудь), чтобы все как у людей на ихней той свадьбе состоялось.

Опять— таки не о том я, что вот, дескать, пользуясь служебным положением, и так далее. То есть, и о том тоже -но истории пока еще не конец. А дальше оно так произошло, что женишок куда-то в разгар свадьбы улизнул. Потом, правда, вернулся быстренько — через полчаса всего. Но успел за это время изнасиловать СЕМИЛЕТНЮЮ девочку — и вдобавок заразить ее СПИДом, поскольку уж давненько болел этой страшной болезнью сам.

И вот она — «Оукленд Трибьюн» от 29 января 1994 года. Городская газета. За пределами калифорнийского города Оукленда не особо и читаемая. А вот телевизор. В котором на каждом втором канале — ужасающая история Мадуева и Воронцовой. А как же. Экая ведь достоевщина, в самом-то деле. Темная, мрачная Россия…

Ну ладно. Пусть они себе и дальше утешаются, коль уж оно ихнему здоровью на пользу идет. А мы лучше калейдоскоп свой крутить примемся.

Прежде, однако, чем в разговоре о коррупции точку поставить, хотелось бы объясниться. Почему, то есть, не затрагивали мы главную ее разновидность — мощную, ворочающую совсем уж бешеными миллиардами, разветвленную и пронизавшую властные структуры по вертикали до самого самого. Почему?

Да вот именно потому, что о ВЛАСТИ речь. О политике. О которой мы с вами уже вдосталь побеседовали (договорившись к тому же от крутой-то патологии подальше держаться — а в политике без нее как же?). И большие полицейские чины — они уже не столько полицейские, сколько политики. Посему мы здесь все больше о тех, что рангом куда как мельче. Они ведь, кстати, гораздо чаще и в газеты попадают. Поскольку им с газетами судиться сложнее (где ж им, бедолагам, на такого профессора-адвоката-Дершовица денег-то наскрести?) — да и газетам на них наезжать как-то спокойнее, чем, скажем, вон на того шефа полиции. Который — а вы не знали? — человечек как-никак губернатора, и с ним, губернатором, если не в теннис, так в гольф режется регулярно. И вам что, надо объяснять теперь, чей человечек сам губернатор?

Оттого и процессы о многомиллионной коррупции в коридорах власти — штука редчайшая. В отличие от, допустим, таких расследований, как дело детектива Майкла Д. Кернза, что в штате Вирджиния в 1997 году состоялось.

Судили этого детектива за то, что запустил он руку в склад все тех же вещдоков. Но тут даже не наркотики с крутыми тысячами на кону стояли. Обвиняли Кернза в том, что похитил он с упомянутого склада — страшно подумать! — приемник «Сони», лазерный фонарик, фотографию Мерилин Монро (в рамке!), а также пять пар очков и несколько десятков почтовых марок.

И, конечно, детектив Кернз на суде отбивался всячески, оправдывался и все такое — по рассеянности, дескать, дело вышло. Ну, такие, в общем, глупости. Но как уж он там не отбояривался, а всыпали ему по первое число — да еще и в газетах всесветно припечатали (я ведь эту историю тоже не в полицейских протоколах раскопал).

А для всех прочих урок и впрямь правильный получался. Ты же в конце-то концов страж порядка и закона — так, стало быть, не воруй! Ну а уж ежели воруешь, то так это делай, чтобы на всю братию — от прокурора с судьей до губернатора — хватить могло. И тогда — отчего бы и не в гольф, хоть с тем же губернатором?

Посему, конечно, с такой вот коррупцией они борются. Безжалостно и бескомпромисно. Да вот и в Англии тоже обрушились — в 1996 году — на одного такого же. Там, в городе Лидсе, офицер полиции Эндрю Уайтфилд по данным следствия уворовал… калькулятор. Я еще раз отдельно это напишу для любителей скорочтения, которые слово это могли как «компьютер» впопыхах прочитать. Вот оно вам это слово по буквам: К-А-Л-Ь-К-У-Л-Я-Т-О-Р. Стоимостью аж в ЧЕТЫРЕ доллара.

Ну, в общем, следствие, дознание — все как положено. А уж в конце — опять-таки как положено — суд. Присяжные, прокуратора, адвокаты, судья с молотком. Правда, присяжные Уайтфилда оправдали, поскольку, не взирая на мощное расследование, доказательства его вины показались им не такими уж железобетонными.

А расходы на два суда (первый почему-то уж там был отложен), да на все прочее (расходов на следствие, однако, не считая) составили — в пересчете на обязательные доллары — СТО ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ ТЫСЯЧ. При цене предположительно упертого калькулятора, если помните — в четыре монеты.

Так что тезис этот, конечно, самоочевидный. Насчет того, что куда как безопаснее плотвичку ловить, чем какую-нибудь большую белую или даже хотя бы и тигровую акулу. Но здесь и то мне однозначно заявить хочется, что без особого сочувствия к плотвичке я все это пишу. И не потому только, что заповедь «не укради» есть заповедь абсолютная.

Вот лет тридцать пять назад — посочувствовал бы. Именно тогда стал подниматься мутный вал презрения и даже ненависти к полиции (я в данном случае о странах победившей демократии), который ныне в такое цунами выхлестнул. И тогда крали ребята в мундирах, и тогда клевали там и сям по зернышку, и тогда гении в их рядах сотнями да тысячами не толклись. Но, как предупреждали в те еще годы наиболее дальновидные и наименее истеричные, полиция была единственной реальной силой, ограждавшей большинство населения (включая и визжавших либералов) от тех, кто не только на упомянутую заповедь, но и на все прочие девять чихал с высокой колокольни. Сделайте эту силу импотентной, предупреждали дальновидные, и на кону будут жизни. Ваши — и ваших детей.

Глаголы и причастия выше — в печальном прошедшем времени. В настоящем — разве что воплотившиеся в реальность пророчества. О чем могут свидетельствовать и родители, имеющие несчастье отправлять своих чад в публичные городские школы. И корейцы-магазинщики в Лос-Анджелесе, держащие под стойкой заряженные обрезы (поскольку, при всей их поразительной законопослушности по собственному горькому опыту калифорнийские корейцы знают, что никакая полиция от погромщиков их защитить не сможет и защищать не будет). И любой другой обычный гражданин, трижды задумающийся, прежде чем дать сдачи хулигану — который ведь может оказаться представителем расового, этнического или, не дай Бог, сексуального меньшинства.

А полиция, благодаря слаженным усилиям вождей либерализма, давно перестала быть хоть каким-то, пусть и не в доску надежным, но щитом, превратившись в еще одну структуру вездесущей партии неколебательных похренистов. Которые на работе, как известно, не сгорают. Не говоря уже про закрывание грудью каких бы то ни было амбразур.

Вот вам на эту тему одна очень показательная история. Двадцать седьмого ноября 1996 года в Сиэттле имело место ограбление банка. Ограбление суматошное, безобразное и весьма кровавое, поскольку дело кончилось перестрелкой грабителей с полицией, в результате чего несколько человек были ранены, а один из бандитов, Уильям Скарлок, от полученных ран скончался.

Ну, история не сказать, чтобы очень уж уникальная. Любой американский телеканал вас такими в любой отдельно взятый день накормить может. Но один поворот в ней оказался весьма интересным и новаторским.

Шестеро полицейских, участвовавших в той перестрелке, подали в суд на оставшихся в живых грабителей — Стива Майерса и Марка Биггинса. При том, что сидели эти гаврики и так в тюрьме — по уголовному положенному приговору. Но этот иск был сугубо гражданским. Полицейские домогались денежной компенсации… за «эмоциональный шок», полученный в результате возникшей с бандитами перестрелки. Назвав поведение грабителей «экстремистским и вызывающим», истцы требовали взыскать с виновных какие-то уж там деньги в их, истцов, пользу.

И если этого кому-то еще мало, то могу процитировать мистера Зилера, адвоката упомянутой полицейской шестерки. И процитирую я мэтра буквально.

«Они не пошли на это ради денег. Истцы хотели дать понять всем своим товарищам-полицейским, что они — полицейские — не обязаны иметь дела с подобными неприятностями.»

Не спешите. Перечитайте последний абзац — речь мэтра Зилера — еще раз. Штука в том, что ведь ничего от себя мэтр и не добавил. Это и был «мессидж», послание, воззвание — ибо какие же такие миллионы можно надеяться получить с двух уголовников, что уже и так на нарах отдыхают? Именно воззвание это и было, суть которого действительно сводилась к тому, что полиция «не обязана иметь дела с подобными неприятностями».

С какими «неприятностями»? Ответ прост, да и сама эта история множественных толкований не допускает. С необходимостью лицом к лицу оказываться с вооруженными преступниками. С необходимостью вступать с ними в бой. С необходимостью рисковать здоровьем — а то и самой жизнью. Именно со всем этим — по мнению шестерки вкупе с адвокатом — они «не обязаны иметь дела».

Комментарии? Милые мои, да какие уж тут комментарии…

В чем— то похожий иск предъявил гражданке Джейн Либераторе сержант полиции Марк Байерс в городе Санрайз, штат Флорида. В начале 1996 года он вместе с товарищами был вызван в дом, где мадам Либераторе проживала, по поводу угрожающего шума, скандала и прочих малоприятных для соседей моментов.

Дым оказался не без огня, поскольку, как выяснилось, мистер Либераторе, законный муж Джейн, застукал подругу жизни прямо на священном супружеском ложе в компании с непрописанным субъектом мужского пола. И вдобавок голышом — в чем мать родила. Отчего и возник шум и гам, в результате которого муж любовничка порешил и кинулся разделываться с неверной Джейн — но тут-то полиция и ворвалась.

И вот на эту-то неверную Джейн сержант Марк Байерс в суд и подал. Требуя компенсации за вывихнутую кисть руки, которую он повредил, когда всей бригадой они входную дверь высаживали. В иске своем сержант Байерс указал, что аморальное поведение мадам Либераторе подвергло его жизнь опасности, а также причинило расстройство здоровью. И адвокат Байерса то же самое со всей убежденностью подчеркнул, сказавши, что «если ты изменяешь мужу и создаешь ситуацию для убийства человека, да еще и травмы полицейского, то за это надо отвечать».

Потому, думаю, уже не в диковинку читателю будет иск, выдвинутый полицейским Норманом Мартинесом против владельцев некоего бара в городе Санта Фе. Ему там, этому Мартинесу, в драчке — которая, как выяснилось, не совсем без его вины состоялась — своротили немного нос. Отчего иск и случился.

В котором Мартинес требовал компенсации именно за этот выведенный из строя нос, поскольку являлся сей орган едва ли не основным рабочим инструментом нашего полицейского (так оно, во всяком случае, из иска следовало). Ибо теперь, будучи дорожным полицейским — гаишником, то есть — он не в состоянии будет унюхать алкоголь в дыхании того или иного подозрительного водителя.

Ну, последний-то случай тут более для вящей калейдоскопичности да отдохновенности вставлен был. Но и так, думаю, понятно, что не настроена нынешняя полиция на какие бы то ни было неприятности да опасности. Да и с чего бы на них было настраиваться, когда у прочих похренистов жизнь эвон какая благополучная — и чем же это мы хуже получаемся?

Так что в бой, похоже, не рвутся. Оно ведь логично. Потому как в бою того — повредить могут.

Отчего поразительные порой истории происходят. Как, скажем, та, что в городе Батон Руж, штат Луизиана, имела место.

Хоронили там, в этом Батон Руже, некоего гражданина. Панихида — все честь по чести. Во время этой-то панихиды все и случилось. Когда говорил старенький — восьмидесяти одного года — пастор прощальное слово, кинулся на него некий маньяк, Фредди Армстронг. С ножом. И этим ножом пастора зарезал насмерть. А потом — уж прошу прощения за кровавые подробности, но они, уверяю вас, здесь существенны — тем же ножом ему, пастору, голову отрезал. В присутствии всех этой панихиды участников, среди которых было и НЕСКОЛЬКО ПОЛИЦЕЙСКИХ.

Ну, газеты, понятное дело, историю эту и так и сяк обсасывали — и впрямь леденящее ведь сердце событие. Более всего места посвятив обсуждению вопроса: подсуден убийца или нет. Адвокат Армстронга, Дэрил Блю, утверждал, что конечно же нет. Да вот вам и цитата из него, буквальная: «Какой нормальный человек в присутствии полиции будет кому-то голову отрезать!» Аргумент сильный, что и возразить. Так получается, что любому нормальному человеку любому другому нормальному человеку голову отпилить — раз плюнуть. При условии, конечно, что полиции рядом нет.

Ну, понеслась тут, конечно, дискуссия. Нормален — ненормален, судить — не судить. Но никто не задался вопросом хоть и несколько в сторону уводящим, но от того не менее важным.

Как оно вообще могло получиться, что все-таки отрезал — а ведь отрезал, и вчистую — этот Армстронг старику-пастору голову? Ну, зарезать — это еще можно себе представить. Вскочил, подлетел, ударил ножом. Но тем же ножом голову ОТПИЛИВАТЬ (я снова прошу прощения, но вовсе я тут не упиваюсь кровавыми сценами) — на это все-таки не одна-две секунды нужны. И опять-таки могу я представить, что вся прочая публика — к крови непривычная и за жизнь свою справедливо опасающаяся — в ужасе так и застыла во время всей этой операции. Но те-то НЕСКОЛЬКО полицейских? Их-то что в такой ситуации заморозило?

Только один вариант тут и получается. Тот, что заняты они были тем, что прикидывали: какую сумму иска к головорезу Фредди предъявить можно будет. За безусловно пережитый «эмоциональный шок».

Очень уж нежный и ранимый нынче полицейский пошел. Что эмоционально, что — или даже тем более — физически. Вот, например, какая драма с лейтенантом полиции Эдом Вагнером произошла.

Служил он в Уэст Палм Бич во Флориде — и не где-нибудь служил, а в группе спецзахвата, в тех, то есть, ребятах, что первыми в бронежилетах да в шлемах под бандитские пули кидаются. Ну, это уж без дураков — элита. И вот как-то один из товарищей его, Вагнера, шутя в захват — в двойной такой нельсон — взял. После чего у лейтенанта Вагнера шея несколько и разнылась. О чем он, как оно нынче водится, начальству и сообщил. Дескать, шея у меня чувствительная, и мне бы такую обстановку надо, чтобы ее впредь не перенапрягать. Чтобы, дескать, в самые первые ряды меня уже не совать.

А начальство к этому отнеслось очень даже бессердечно. Раз, сказали, шея нежная очень, то сиди тогда за бумагами. Пока все прочие под пули бегать будут. А то ведь в этой группе захвата шею натрудить запросто — не ломом кто врежет, так балка какая вполне рухнуть может.

Ну и, конечно, подал на них на всех лейтенант Эд Вагнер в суд. Чтобы, значит, признали ему инвалидность, но в группе захвата несмотря на такую ограничивающую запись в трудовой книжке чтобы держали (я уж не знаю, как он себе это видел — в качестве почетного члена, что ли). На первом-то слушании его судья послал куда дальше — но, говорят, не сдается Эдди и намерен дальше судиться. Да и то сказать, боец-то ведь — из элитных.

Да что уж шея растянутая — тут блоха-то за задницу укусит, и то ведь какая катавасия затевается. И насчет блохи я тут нимало не пошутил. Случилась такая история — не в Америке, правда, а в более близкой Голландии. И совсем недавно.

Так оно там получилось, что пришлось двум полицейским арестовывать одного типчика в амстердамских кварталах бедноты. (Могут, конечно, некоторые и усомниться — но уверяю вас, есть там и такие.) Ну, дальше тут не в типчике дело — а в том, что вернувшись в участок, приволокли эти два бойца с собой и целую армию блох. На себе и приволокли, нимало о том не подозревая.

Ну, оно вскоре и началось. То один заскребется вдруг, то другой вскрикнет, за упомянутую выше задницу хватаясь. И, конечно, в такой обстановке уже никому не до полицейских задач стало. Так тем у них там все кончилось, что участок целиком пришлось ЭВАКУИРОВАТЬ, экстерминаторов вызывать — и, пока те с блохой воевали, на сутки полицейское отделение из строя вышло полностью.

И почему— то не кажется мне, что в другой раз бравые полицейские в те же кварталы сунутся -хоть даже и за убийцей гоняясь.

Нежные. Легко ранимые (пусть даже и блохой за дважды упомянутое место). С чрезвычайно тонкой, как оказалось, психикой. Что яростно утверждают по этой психике специалисты из Портсмутского университета в Великобритании.

Как показали их исследования, руководил которыми доктор (а как же) Олдерт Вридж, на психику полицейских крайне отрицательно влияют сирены и мигалки, на их же полицейских машинах установленные. До такой даже степени, что, запустив всю эту видео-аудиоаппаратуру, приезжают они на место происшествия уже порядком заторможенные. И, что особо подчеркивалось в научном трактате, с резко пониженным желанием применять полагающееся по штату оружие.

Странно вообще-то оно получается. Так ведь думалось, что весь этот вой сирен, огни бегущие, скорость бешеная — что все это только адреналину в кровь вбрызгивает, да так, что к месту происшествия уже одни Ван Даммы с Чаками Норрисами подъезжать должны. А с другой стороны, вон оно что наука, с которой не поспоришь, утверждает (у них ведь в Портсмуте, если не забыли, аж доктор во главе). Стало быть, не просто нежные они там в полиции, а как-то уж особо нежные. До трогательной какой-то хрупкости…

Так что и в бой, и тем паче на амбразуру — это, пожалуй что, маловероятно. А логический ряд продолжая, оно ведь непохоже, чтобы и вообще к работе рвались. Чему и помимо логики доказательств в избытке.

Радикально решил это дело — насчет того, чтобы сократить затраты драгоценной физической и особенно интеллектуальной энергии — полицейский инспектор в Бронксе (район Нью-Йорка) Энтони Киссик в 1995 году. Он в своем 50-м отделении полиции разработал инструкции по принятию жалоб у населения. И так по его инструкциям выходило, что ежели жалобщика просто отметелили, ничего такого не сломав, то никаких бумаг заводиться и не должно.

Так оно в инструкциях и было перечислено: ни кровь из носа или даже ушей, ни фонарь под глазом, ни губа расквашенная. Только и единственно переломанные кости — или уж такие раны, что наложения множественных швов настоятельно требуют.

Ну, а помимо экономии трудовых резервов — вы представляете, насколько преступность в целом в 50-м отделении снизилась? Хотя и то заметить надо, что не все еще сделано. Простор для творчества еще даже у инспектора Киссика ого-го. Кость кости ведь тоже рознь.

Симпатичный случай выдающейся полицейской лени имел место в 1997 году в городе Ленекса, штат Канзас. Шефиня тамошней полиции (ну не шефом же мне женщину называть) мадам Элен Хансон должна была лететь на какую-то солидную и представительную полицейскую конференцию. Приобрела заранее авиабилет, вещи намерилась складывать — а тут какие-то обстоятельства семейные вмешались. Да так, что лететь ей уже не получалось.

В такой ситуации решила шефиня полиции отправить вместо себя сотрудницу, Дон Лейман. И тут возникала необходимость один авиабилет сдать, а другой приобрести. И переправить удостоверение командировочное. Невелик труд, конечно — но полицейская шефиня Элен Хансон придумала, как и к этому делу с наукой эргономикой подойти.

Вместо того, чтобы вожжаться аж с тремя-четырьмя бумагами, выправила она новое удостоверение для мисс Лейман. Где фотография была ее, этой сотрудницы — а фамилия и все прочее самой шефини Хансон. Так что прочих бумажек переделывать уже не пришлось.

Просочилась, однако, история. Пофыркала мадам Хансон, конечно, запустила пару истерик — но все ж извинилась потом. Перед… авиакомпанией. Хотя на мой непросвещенный взгляд не только с авиаторами проблемы здесь возникали.

А то вот еще случай, ради которого завернем снова в старую добрую Европу. Задержали там в аэропорту столичного города Осло — в Норвегии, как самые образованные догадались — некую особу. И тут неважно, за что задержали. Суть истории в том, что раздевали особу эту и в аэропорту, и уже позднее обследовали голышом — так оно по бумагам полицейским выходило — в КПЗ. Где и сунули в женское отделение — на целых две недели.

И только по прошествии этих двух недель выяснилось, что особа, мирно сидевшая среди представительниц прекрасного пола, была… мужчиной. Но никакой это не был сложный медицинский случай, когда определить кто есть кто получалось бы нелегко. Нет, самый что ни на есть обычный мужик — арестованный, правда, в женском платье.

Но ведь и в аэропорту, и в КПЗ шмонали его уже в чем мать родила. Получился некоторый неприятный казус, после чего затеялось и обязательное полицейское расследование. А уже по результатам его инспектор столичной полиции Лейф Оле Топнес поведал прессе, что, к сожалению, «наша техника обыска и осмотра задержанных пока еще недостаточно развита». Красиво сказал так. Грустно — и красиво. Не в пример изящнее, чем, скажем, просто: «пардон, обгадились».

Так что — оставляя даже в стороне все амбразуры и пули свистящие — не сказать, чтобы сгорали на работе. Иногда, конечно, на эту тему шум затевается — но это когда совсем уж особый жалобщик попадется. Такой, как судья Строб.

Судействуя в своей родной Айове, поехал как-то Джозеф Строб в гости — в город Омаха, что в штате Небраска. Где у него в первый же день пребывания свиснули автомобиль. Ну, тут, во-первых, вор мог и не знать, что автомобиль этот судейский. А во-вторых, это ведь он у себя в Айове судья — а в штате Небраска визитер, и ни на копейку не более того. Но так ли, иначе ли — а машину угнали.

Дело было вечером — и тем же вечером отправился судья Строб с заявлением в полицию. Добрел уж как-то до участка и принялся в дверной звонок названивать, поскольку двери были закрыты наглухо. Звонил он так с минут пяток (и, как рассказал позднее газетам, видел за стеклом полицейских, которые неспешно прогуливались туда-сюда, на звонок никак не реагируя). Тогда судья Строб избрал другую тактику и решил позвонить в то же отделение из автомата, стоявшего тут же у здания.

Дежурный должным образом снял трубку, но дверь судье все равно открыли не раньше, чем через десять минут. Еще через десять минут появился полицейский, который не возражал принять у Джозефа Строба заявление насчет кражи его автомобиля. Не возражал — но временно исчез. Сменил его сержант, который тоже возражений, вроде, не имел, но исчез с той же пугающей закономерностью. И только когда к зданию подъехала одна из дежурных машин, вылезший из нее полицейский, выслушав Строба, усадил его за стол и записал все необходимые данные.

Ну, конечно, судья Строб раскипятился на весь белый свет. И то сказать, виданное ли дело судью — в Америке должность, как выразился бы великий стилист Ульянов, архипочетная — эдак-то мурыжить. Отчего, конечно, история эта в газетах прогремела, попав, соответственно, и на эти страницы.

Но это, как мы уже заметили, судья. А вот вам и случай с гражданами из попроще. В марте 1996 года некая Эми Хоу была сбита автомашиной в самой столице Соединенных Штатов. Сбита, слава Богу, не насмерть — но перелом ноги все-таки случился. Виновный водитель с места происшествия удрал, но свидетелей было море. И трое из них успели записать номер негодяйского автомобиля.

Тут, казалось бы, для полиции уже и тесто замесили, и сковородку разогрели. Только и осталось, что блинчик испечь. Ан дело как стояло, так и продолжало пребывать в таком вертикальном положении.

Тогда муж Эми Хоу сделал и следующий шаг. По номеру автомобиля он каким-то уж там образом выяснил фамилию и имя владельца, а равно его, владельца, домашний адрес и даже телефон. С каковыми данными и явился в полицию.

И только в сентябре — почти семь месяцев спустя после происшествия — полиция наконец раскачалась. Полицейский спикер, выступая перед прессой — а мистер Хоу поднял-таки некоторый шум, оказавшись из нетерпеливых — сказал, что теперь, когда полиция располагает необходимыми данными, она готова начать расследование.

Что ведь, как вы понимаете, тоже ни черта еще не значит. Здесь речь не о том даже, что расследовать этим столичным полицейским было практически нечего, поскольку пострадавшие и сам-то блинчик за них уже испекли. Речь о том, что ведь взявшись — неизвестно еще чего и нарасследуют.

Этот момент в их полицейской работе для окружающих — однозначно один из самых небезопасных. Что вам хотя бы и Кевин Экерман, студент Бостонского университета, мог бы поведать. В июне 1997 года арестовали его по обвинению в поджоге. После чего расследование на всю катушку и раскрутили.

В оправдание полиции — очень уж относительное и натянутое оправдание -то лишь сказать можно, что типом лица Кевин и впрямь злоумышленника-поджигателя (которого один свидетель вроде бы засек) несколько напоминал. И, хотя был он на ПЯТНАДЦАТЬ сантиметров выше того (что свидетель все-таки отметил), закрывать дело полиции было невтерпеж, отчего бедного Кевина и поволокли на скамью подсудимых.

А уже на судебном слушании выяснилось, что полиция никаких доказательств причастности Экермана к преступлению не собрала и собирать, похоже, не намеревалась. За исключением, конечно, упомянутого физиономического сходства. Никаких следов — ни бензина, ни золы там с пеплом — не было обнаружено ни на его одежде, ни на коже. Не имел он и никакого мотива поджигать что бы то ни было. И еще: ПЯТНАДЦАТЬ свидетелей показали, что в момент совершения преступления Кевин Экерман был с ними на развеселой студенческой вечеринке, никуда ни на минуту с нее не отлучаясь.

А это совсем уж на сладкое. Единственный свидетель, на показаниях которого все это дело полицией и было выстроено, сам сиживал не единожды. К тому же более чем раз-другой именно за дачу ложных показаний.

Конечно, какое уж тут обвинение может быть. Отпустили парня с Богом. Всего-то и отделался тем, что с июня до февраля на нарах отлежаться пришлось.

Расти Стриклэнду, жителю Рима (есть такой в штате Джорджия), полицейское расследование стоило чуть больше крови и нервов. В 1991 году полиция — по какому-то уж там сигналу — ворвалась в его дом, учинив обыск, в ходе которого были найдены десятки пластиковых мешочков с белым порошком. Арестованный Стриклэнд, что удивительно, не особо и нервничал, а всего лишь просил полицию сделать анализ содержимого найденных мешочков. А вот когда полиция положила на стол результаты анализа, согласно которым белый порошок был самым отборным кокаином — у Расти задрожали и руки, и ноги, и все остальное. Братцы, сказал он, да за что ж вы меня так-то под монастырь, какой кокаин?!

Так вот и продолжал орать, даже и на суде, где ему впаяли весомых двенадцать лет. Сидит себе Расти Стриклэнд — в не самой, понятно, для него симпатичной компании. Но и не просто сидит, а строчит слезные письма — начальнику полиции, судье, губернатору. Не с просьбой о помиловании, нет — с просьбой сделать ЕЩЕ РАЗ анализ проклятого порошка.

В общем, через полгода кто-то сверху приказал: черт с ним, порошком, просейте уж там его да засыпьте в положенную колбу, чтобы этому писателю раз и навсегда кислород перекрыть. После чего был сделан анализ.

Который показал, что белый порошок, стоивший Расти двенадцатилетнего срока есть не что иное, как… порошковое мыло. И что мешочки эти криминальные даже следов кокаина не содержали. После чего и получился наш Расти свободным человеком, всего-то год без какой-то малости в тюряге протрубив.

А с первым анализом дело было очень даже просто. Не было там никакого такого злого умысла. И судмедэксперт никаким таким личным врагом Расти Стриклэнду тоже не был. Просто шло у него дело к концу рабочего дня, когда порошок злополучный ему на анализ приперли. Спросил, конечно: на что тут подозрение имеется. Ему говорят: на кокаин. Что он, никаких колб не пачкая, в формуляр анализа и записал.

А уж дальше любой понимает: за подпись данную человек должен даже ценой жизни держаться. Тем более если эта жизнь — чужая. Так что эксперт свой анализ и на суде под присягой отстаивал. Ну, конечно, не вкатили ему, химику, двенадцати годов — как оно по справедливости полагалось бы. Уволили, правда — это уж на всю катушку. Но опять же не единственный же это Рим на планете. Уже химик тот где-нибудь еще химичит…

Вот и вышли мы с вами, как и обещано было, на экспертов — народ даже в полиции совершенно особый. Которому запросто одним росчерком пера — в результате минутной лени (а это у них, похоже, состояние перманентное) — невинного человека на десяток лет в зону сосватать, а то и на вышку определить. Хотя, конечно, случается и с точностью до наоборот — когда из-за той же лени преступник спокойненько продолжает по улицам ошиваться.

В конце восьмидесятых годов ушел с почетом на пенсию некий судмедэксперт, Джозеф Судимак, до того ответственно трудившийся в штате Огайо. А в 1995 году возбудила прокуратура дело уголовное по поводу состоявшегося едва ли не двадцать лет до того убийства. Которое — не взирая на явные признаки насилия — тем самым судмедэкспертом Судимаком было определено как самоубийство. Отчего никакое «висячее» дело никому больше глаз не мозолило (до, конечно, того самого девяносто пятого года).

Стали тогда и дальше бумаги славного эксперта Судимака ковырять. И наковыряли — гору. Среди прочего несколько очень интересных случаев.

В одном из них покойник был в двух местах продырявлен пулями, а затем переехан — кровавая до чего голливудщина — бульдозером. Заключение Судимака — «самоубийство».

Второй — наличие у покойника в крови моноокиси углерода, угарного, то есть, газа. Судимак решает, что траванулся несчастный, вдыхая выхлоп… собственной газонокосилки, которая, как выяснила полиция, уж пару лет как пребывала в тотально нерабочем состоянии. Заключение Судимака — «самоубийство».

Третий — задушенная жертва найдена на коленях, с веревкой на шее, связанными за спиной руками и напиханной в рот туалетной бумагой. Проверка на сообразительность: каково в данном случае было заключение судмедэксперта Судимака?

В десятку, братцы. «Самоубийство».

Так что разгребают они бумаги славного судмедэксперта. И, если особо упорных на это дело поставили — даст Бог, разгребут. А при особом везении, глядишь, и повыловят кого из тех, кто этих «самоубийц» настрогал. С той, однако, оговоркой, что за все прошедшие годы такой тотально безнаказанной лафы они ведь могли на стол Джозефу Судимаку не одно и не два тела сверх плана поставить.

И как оно славно было бы, будь Джо Судимак тем самым исключением, которое. Увы и ах. Их, таких Судимаков гораздо больше, чем оно для здоровья любой нации полезно было бы. Вот вам хотя бы вариант из гораздо более свежих.

В городе Ньютон, штат Массачусетс, пришлось прокуратуре расследовать обстоятельства смерти некоего гражданина пятидесяти двух лет. Нашли этого гражданина плывущим вниз по течению реки Чарлз. Ну, тут еще пара, конечно, моментов была. Плыл он не то, чтобы брассом, а так, дрейфовал потихоньку, поскольку был абсолютно мертв. Руки у покойника были связаны за спиной, а рот заклеен широкой изолентой. Такая, в общем, картина.

И вот выступил перед журналистами пресс-секретарь (кому больше нравится «спикер» — милости прошу подставить) прокуратуры, который сказал, что расследование ведется самым полным ходом. И, сказал пресс-секретарь, никаких усилий в плане дорыться до истины мы не пожалеем. Так что работа еще впереди — но, сказал пресс-секретарь, пока следствие склоняется к версии… Ага. Самоубийства. (Оно, как видите, с особой элегантностью происходит, когда судмедэксперты с пресс-секретарями усилия объединяют.)

И, что интересно, такая же до йоты картина и в тех расследованиях, что военные проводят, обнаруживается. В 1994 году газета «Филадельфия Инкуайрер» задалась целью — видимо, с подачи родственников — проверить обстоятельства смертей, случившихся в армии за самые последние месяцы. С первых же моментов газету несколько озадачило, что более сорока из них были проведены по графе «самоубийство».

В качестве примера одного такого «самоубийства» газета привела случай, когда военнослужащий был найден с огнестрельной раной головы — что само по себе самоубийства действительно не исключает. Озадачивали другие детали: пилотка, запиханная в рот, наручники, защелкнутые на запястьях — и провод, затянутый на шее.

Причем ни газета, ни те из военных следователей, что уже в отставке пребывали и согласились с журналистами информацией поделиться, даже и не пытались искать никакого злого умысла в такого рода «расследованиях». По общему мнению, все объяснялось гораздо проще — желанием поскорее закрыть дело. Иначе говоря, все той же вездесущей — ленью.

Вот такое, стало быть, трудовое рвение в целом и обнаруживается. Но ведь, с другой-то стороны, тотально отсидеться тоже не получается. Какую-то активность симулировать надо — а иначе какой же народ свои кровные народные денежки на ни хрена не делающую полицию выложит. Даже если этот народ — как оно обычно происходит — никто и не спрашивает. Видимость все-таки какая-то должна быть. Потому что кругом свободное как бы волеизъявление.

Так что некоторым образом чувствует полиция свою перед налогоплательщиком как бы ответственность. А будучи полицией, хотя бы в теории должна она яростно с преступностью бороться. При том, что — как мы уже наблюдали — никто ни на какие амбразуры не рвется. Не говоря о том, чтобы очередной эмоциональный стресс при встрече с матерым вооруженным преступником зарабатывать.

Но дилемму эту славные стражи порядка решают совершенно спокойно. Слава богу, хватает же и прочих граждан в стране — помимо тех, что с масками на физиономии да автоматами Узи или АКМ в руках. И их, этих прочих, арестовывать удается как правило с гораздо меньшими потрясениями — тут, конечно, речь опять-таки о полиции, потому как эмоции противоположной стороны есть ее, противоположной стороны, проблема.

Ну вот, например, достаточно приятно работа с детьми — школьного и едва школьного возраста — протекает. И тут, конечно, речь не о тех чадах, что время от времени в школах американских стрельбу затевают с летальным для окружающих исходом. Такие, ясное дело, в предыдущую забракованную категорию попадают, будучи несомненными источниками серьезных эмоциональных стрессов.

Нет, речь, конечно, о тех, что особых хлопот полиции доставить не должны. Да вот хотя бы — что далеко ходить — вполне недавняя и в доску нашумевшая история. О которой по всей планете — Россию включая — пропечатали во всех газетах с немалым изумлением. Да, та самая, что в Лексингтоне, штат Северная Каролина, произошла. Где в начальной школе поимело место ужасающее сексуальное преступление: потерявший всякое человеческое подобие развратник (он же — малыш-первоклассник) смачно, звонко и прилюдно ПОЦЕЛОВАЛ жертву (свою одноклассницу — малышку-первоклашку). После чего школьные власти, придя в состояние тотального ступора, вызвали власти полицейские. Которые и предъявили шестилетнему половому маньяку вполне официальное обвинение — в сексуальном домогательстве.

Но это я не рассказывал — так, напоминал. Потому как быть того не может, чтобы кто не слышал. Иное дело, что пресса так эту историю расписала, что каким-то совсем уж уникальным пятном в общей картине она смотрелась. Что истине, уверяю вас, никоим образом не соответствует. Если что в той истории наверняка не ночевало, так это уникальность, поскольку преступников такого возраста бесстрашная полиция отлавливала и отлавливает регулярно.

Пара случаев из последних — причем в одной только Флориде происшедших в начале 1998 года. В Пенсаколе полиция арестовала преступницу, Чакиту Домен. Но и то сказать — наворотила эта уголовная особа делов. В один отдельно взятый день (когда ее, собственно, и повязали) поцарапала двух учителей в своей школе, а одного — слабонервных просят это место быстренько пролистнуть — даже укусила. Скрутили, конечно, в участок доставили. А там уж по полной форме: в книгу арестов занесли, фотографии в фас и профиль сделали, отпечатки пальцев для пожизненного досье взяли — все как полагается. Ну и что, что бандитке этой пять годочков от роду всего? В повальном торжестве демократии перед законом все равны. (Не считая, конечно, некоторых скотов, всегда более равных, чем другие.)

Вторая схватка состоялась у полиции в Лейкленде. И тоже в школе. Правда, преступник был старше — и потому, я полагаю, опаснее. Будучи вдобавок особью мужского пола, а они, как известно, в статистике насильственных преступлений угрожающе лидируют.

Шестилетний Джастин Ресендес был арестован за то, что пытался драться с двумя учителями, директором школы, а также прибывшим к месту преступления полицейским. Опять-таки не обошлось и без телесных повреждений, поскольку кто-то и здесь оказался поцарапанным, а кто-то даже и укушенным. Ну, процедура известная — вплоть до фотографий в участке и отпечатков пальцев.

Но этот Джастин как-то совсем уж закоренело выглядел. После того, как из КПЗ его выпустили, бандюга этот никакого раскаяния не продемонстрировал, а гордо заявил поджидавшим его репортерам: «Пинков в ж… я им все-таки надавал». Так что сами видите — хоть и не грабитель с пулеметом, но тоже элемент злокозненный и небезопасный.

Хотя ситуации, подобные банковским налетам, с детишками тоже еще как возникают. В 1996 году в том же Лейкленде, где двумя годами позже бандита Джастина взяли, имела полиция вооруженное противостояние с другим уголовником — десятилетним Тимоти Бектоном. Окружному шерифу позвонили из школы, сообщив, что упомянутый Тимоти откровенно и регулярно школьными занятиями манкирует. После чего шериф и распорядился проверить, в чем там у этих Бектонов дело.

Выехал помощник шерифа по выданному ему адресу, где и обнаружил искомого злоумышленника. Который, на вопрос почему он не на занятиях, среагировал самым неожиданным образом. Схватив небольшое ружьецо, Тимоти взвел курки и направил его на полицейского — а другой рукой тут же сгреб свою трехлетнюю племянницу и прикрылся ею, как щитом. Как оно, собственно, на экранах ТВ ежедневно и многократно изображается. Хоть один урок малец, выходит, усвоил основательно.

Да еще и то сказал, что раньше он всех безжалостно перестреляет, чем они его в осточертевшую школу отправят.

Через семь минут, однако — так оно по рапорту выходило — решил этот Тимоти отчего-то сдаться. Я так думаю, тяжело мальцу было ружье в одной руке держать — другая-то племянницей занята была. Повязали, в общем. И на сей раз уже не одними фотографиями да отпечатками пальцев дело кончилось, поскольку предъявили ему — как взрослому — обвинение в киднэппинге (та самая то хихикающая, то хнычущая малышка-племяшка) и в вооруженном нападении на представителя закона.

Что так и осталось для меня неизвестным — подавал ли помощник шерифа на негодяя в суд с отдельным гражданским иском или нет. Вполне ведь мог эмоциональный стресс — и немалый — в такой ситуации состояться.

Но зря на полицию — со всеми этими школьными арестами — наговаривать я тут тоже не хочу. Не одних же они первоклашек в участок под белы ручки тягают. Приходится иметь дело с материалом и постарше. А, стало быть, и гораздо большей опасности. Пусть даже и в потенции.

В городе Порт Вашингтон, штат Висконсин, в 1996 году арестовали стражи порядка — и ведь мастерски все провернули, без малейших со своей стороны потерь — довольно-таки великовозрастного злодея. Шестнадцатилетний Джейкоб Каллас был арестован прямо в школе, где полицейские отважно на него набросились, надели наручники и препроводили в КПЗ. Там он на нарах и отночевал, горестно размышляя о преступной своей жизни.

А размышлять было о чем. Несмотря на неоднократные напоминания и даже повестки из суда (!), Джейкоб Каллас так и не представил в школу требуемые справки о том, что ему были сделаны необходимые прививки против кори, краснухи и свинки. Сами-то прививки ему вкатили честь по чести, о чем и Джейкоб, и его мама клятвенно школу заверяли — но закон есть закон, а для него, закона, бумажка завсегда важнее любого двуногого. Что семейству Каллас вполне наглядно и продемонстрировали — образом, надо сказать, весьма устрашающим.

Мама потом, конечно, глаза закатывала и всхлипывала на предмет того, что как же так, из-за клочка бумаги школьника в наручниках в тюрягу укатать, и все такое прочее. Сказавши даже: «Я не подозревала, в каком полицейском государстве мы живем». (Ну, тут мне этой маме кроме как «с добрым утром» сказать особо и нечего.)

Нет, не спускает полиция со школ бдительного своего ока (понять бы еще, как в такой ситуации все едва ли не ежедневные убийства в тех школах происходят). И, конечно, в поле зрения полиции не одни лишь ученики оказываются.

В 1995 году в Минеоле, штат Нью-Йорк, арестовали двух типчиков. Водителя школьного автобуса Роберта Хортона и дружка его, на том же автобусе частенько катавшегося. Причем если бы не провернула полиция расследование свое, так бы ничего и не подозревали ни учителя, ни родители. А ведь ситуация была из самых тревожных.

Нет, дело было вовсе не в сексуальных домогательствах двух арестованных типчиков — педофилами они не были. Преступление Хортона и дружка его состояло в том, что во время поездок рассказывали они своим пассажирам — в большинстве своем пяти-шести лет от роду — сказки. И самое возмутительное — СТРАШНЫЕ сказки. С сюжетами а-ля братья Гримм и тому подобное.

Братцы, честное слово даю, не шучу. Никому тут на этом берегу с такими вариантами уже давно не смешно. Если, конечно, кто-то очень жаждет самолично убедиться — так милости прошу, газета «Вашингтон Таймс» от 25 сентября 1995 года. Но тут дело в том, что это арест — все-таки не шутка, человеку на всю жизнь штамп во все личные дела — какую-то реакцию прессы вызвал. А сама-то тенденция не со вчерашнего дня на дворе.

Поскольку лютующая дамочка по фамилии Политическая Корректность давно уже и на братьев Гримм обрушилась, и на сказки в целом, и на Марка Твена с Шекспиром. Требуя — а рычаги для воздействия на тех, кто недопонимает, у этой дамочки имеются, да еще и какие — убрать весь этот ядовитый мусор (а с ним вкупе много чего еще, вплоть до Фолкнера с Хэмингуэем) из школьных программ, из планов издательств и вообще из всей новой ослепительно правильной реальности. И если с Твеном, Фолкнером да Шекспиром оно больше по части отдельных их творческих проколов происходит (неоднократно употребленное двумя первыми смертельно опасное нынче слово «ниггер» — «черномазый», и, конечно, «Венецианский купец» мэтра из Стаффорда), то со старой — и по новой раскладке НЕДОБРОЙ — сказкой бой во всей тотальности идет.

Мало, что с младых ногтей не тем вещам сказочка учит (ну, там, верность влюбленных друг другу, семейные всякие ценности, а то еще не дай Бог и патриотизм — ну и весь прочий хлам, что с корабля современности почти что уже и поскидывали). Она ведь, проклятая, и подсознание формирует. Коллективное. Что апологеты Политкорректности, хотя и будучи в большинстве закваски фрейдовской, а никак не юнговской, понимают все-таки хорошо.

Оно ведь куда как полезнее для них, апологетов, если подсознание это формируется обязательным телеящиком — в котором прежние сказочки ежели и появляются, то в таком виде, что у старшего поколения все оставшиеся волосы дыбом встают. Ну и, конечно, опять-таки книжками — но в которых новые уже сказочки пропечатаны. Вроде той, что я недавно с ужасом пролистывал.

Где мышка-мама выгоняет папу-мыша за грубость и нечувствительность к ее феминистски сформулированным принципам. А когда мышата говорят, что они теперь детки из разбитой семьи, мама снисходительно поясняет, что такого понятия в природе больше нет, поскольку участие папы в процессе создания и функционирования семьи совершенно необязательно. И тут-то все они начинают жить радостно и гармонично (я так думаю, на мышиное пособие по безработице, хотя мадам сказочница ни словечка о том не написала).

Но это я, конечно, отвлекся — до богиньки Политкорректности у нас еще отдельным образом очередь как-нибудь, да и дойдет. Здесь же суть в том, что повязали двух злодеев-сказочников, и очень своевременно повязали. Что в несомненную заслугу полиции поставить следует.

Так что работают, конечно. Трудятся. Но и не только на фронте искоренения преступности среди — и вокруг — молодого поколения. Фронтов-то еще — ого-го, помимо того молодчика с пушкой, что в банке стрессами угрожает.

Как вот в том же нью-йоркском метро, о котором мы уже писали (в связи с официально разрешенной нынче — до пупа — голотелесностью для особ обоего пола). Поскольку с обнаженкой бороться уже не дозволялось, кинула метрополитеновская полиция лучшие свои силы на борьбу со злоупотреблением иного рода. Как оказалось, в правилах нью-йоркской подземки есть пункт, согласно которому пассажиру запрещается занимать более одного места в вагоне. То есть, разваливаться как-то там по диагонали, ставить вещи рядом на сиденье, и все такое в том же роде. Даже — и это оговорено абсолютно однозначно — если в вагоне кроме этого зловредного пассажира-нарушителя никого больше и нет.

И понеслись бесстрашные полицейские штрафы горстями выписывать — каждый по полтинничку. В пятьдесят, то есть, полновесных долларов. (С тем, что потом обилеченный штрафной квитанцией нарушитель должен сам эти деньги туда-то и туда-то перевести — а в противном случае, понятно, суд и плюс еще судебные расходы.)

Ну и постарались же — действительно на славу. За один 1996 год выписав ТРИДЦАТЬ ОДНУ ТЫСЯЧУ таких квитков. Так что уж где-где — а в городе Нью-Йорке налогоплательщик может спать спокойно, поскольку зарплату свою тамошняя полиция не просто отрабатывает, а отрабатывает яростно.

Вот вам и фронты для бурной активности. Которые — да вы ведь и сами понимаете — при желании завсегда сыщутся.

Как сыскали их в далекой Новой Зеландии, где постановили самым серьезным образом бороться с собачьим, извините, дерьмом. Самое как бы естественное полицейское дело. Там, конечно, с собачками по улицам да паркам гулять не воспрещается — чего нет, того нет. Но вот, пардон, дерьмо за ними подбирать хозяева обязаны. Тут же и сразу же — требование, на мой взгляд, разумное и законное вполне. Иной вопрос, что лично я к наипервейшим приоритетам полицейской работы такую проблему причислить затруднился бы.

Они там, правда, в той Новой Зеландии полицейских не стали с других постов снимать для решения такой-то насущной задачи. Но видеокамеры поразвесили — большей частью в тех местах, что осквернению чаще всего подвергаются.

Израильские их коллеги тоже решили на этот счет не отставать. Но у них там то ли видеокамер было меньше, то ли, наоборот, полицейских больше — в общем, постановили они это дело без видеотехники делать. Для чего и создали в том же самом 1998 году в Тель-Авиве отдельное подразделение из прикинутых в штатское детективов с фотоаппаратами. Такой, то есть, дерьмовый патруль.

И вот они себе, значит, с видом самым отсутствующим по улицам да паркам тамошним бродят — и как чья собачка на газон какнула, тут же это дело фотоаппаратом: щелк. И тут уже, конечно, никакой крик не проходит, что, дескать, как же так, я же Рабинович, а это небось Хаймовича собака такие мерзости вытворяла. Поскольку есть железобетонный вещдок: фотография этого самого Рабиновича. С какающей собачкой, которая к Хаймовичу, естественно, никакого отношения не имеет.

Вот вам, пожалуйста, и еще фронт. А к самим животным — это полиция не только с полным расположением, но и не жалея никаких оставшихся от борьбы с бандитами-первоклассниками сил. Ежели вдруг животинка в какой сложной ситуации окажется.

Как вот, скажем, в центре города Белвиль, штат Иллинойс, давеча произошло. И оперативно ведь полиция отреагировала — опять-таки не зря народные денежки проедаем. Там, в этом Белвиле, постановили две собачки — Зевс и Челси (газеты даже клички сообщили — уж не знаю, кто там бродяжкам этим клички раздавал) — предаться одной, но пламенной страсти. Любви, то есть. Прямиком на проезжей части.

Что, как вы понимаете, для здоровья и жизни влюбленной пары было совсем небезопасно. И вот полиция местная в считанные минуты на месте оказалась, перекрыв движение по этой полосе вчистую и с умильными физиономиями дожидаясь, когда же у собачек в страстной их активности перекур наступит. А чуть позже приехала и машина из спецприемника для бездомных животных, чтобы им более подходящее помещение на случай будущей аналогичной нужды предоставить.

Так вот и замерло движение в самом центре Белвиля, пока собачья свадьба полным ходом катила. В десять утра. ПЕРВОГО АПРЕЛЯ 1998 года. (Который в Америке совсем, видимо, не случайно «Днем дурака» зовется.)

Вот такие в основном получаются полицейские будни. Не сказать, чтобы в точности как на киноэкране. Где сплошная пальба, визг тормозов и напряженные интеллектуальные схватки с монстрами преступного мира (которые на экране опять-таки куда как мозговитее выведены, чем оно в натуре имеет быть). Нет, будни, если разобраться, тоже не менее героические — со всеми этими арестами детишек и сказочников, судебными исками по поводу эмоциональных потрясений, да с жестким контролем над собачьей любовью и собачьим же дерьмом. Что на экран не попадает, видимо, в силу малой киногеничности. Хотя это уж как на чей вкус.

Но по правде сказать, случается пальба и в реальной полицейской жизни. И не так уж редко. Тут только и остается, что сказать «увы», потому что лучше бы уж ей не случаться вовсе. Пусть бы себе так и воняло порохом только с экранов. Там-то героические стражи закона всаживают в цель пулю за пулей без промаха — и, главное, сугубо по делу. Тогда как у настоящей, реальной полиции насчет «по делу» сплошь и рядом весьма проблематично получается. А ежели по поводу «без промаха» — так на эту тему лучше и вообще не говорить.

В городе Полсон, штат Монтана, некий преступник по имени Рич Логан затеял было от полиции удирать. Ну, честно говоря, «преступник» — оно, может, и крутовато заявлено. Все его преступление на тот октябрьский день 1997 года в том состояло, что, будучи в крепком подпитии, вознамерился он на своем автомобиле ехать в голубую даль. Чему полицейская леди по имени Тина Шлейл всячески пыталась воспрепятствовать.

Да и насчет «удирать» тоже не без преувеличения вышло, поскольку Логан в своем автомобиле с места тронулся, но двигался все-таки ползком. Видимо, считая невежливым на полном газу срываться, когда дама, пусть даже и полицейская, к нему в окошко стучится так страстно.

Так вот они с вполне пешеходной скоростью и продвигались — в поисках приемлемого для обоих компромисса. Но тут и вылетел на сцену героический коллега Тины, помощник шерифа Грант Хол.

Приблизившись к преступному автомобилю на расстояние, позволяющее вести более чем уверенную стрельбу — иначе говоря, в упор — Грант Хол произвел ВОСЕМЬ выстрелов, метя в покрышки негодяйского Логана. Как выяснилось, ни один из выстрелов в цель не попал, хотя две пули смачно шмякнулись в бампер. Тут встрепенулась и Тина Шлейл, то ли вспомнив о своей форме и прилагавшемся к ней пистолете, то ли воскресив в памяти все виденное на телеэкране. Вынув свою пушку, Тина тоже стала поливать пулями двигавшуюся все тем же гусиным шагом машину, за рулем которой медленно, но верно трезвел насмерть перепуганный Логан.

Тина Шлейл выпустила по шинам злоумышленника шесть пуль, но мимо пролетели ВСЕ. (Иной читатель-мужчина может тут за своего представителя и погордиться маленько — тот все-таки хоть в бампер-то дважды влепил. Но тут и то во внимание принять следует, что дама сделала на те же два выстрела меньше. А при полностью равных обстоятельствах — оно ведь кто его еще и знает.)

Тут Логан этот на десяток метров отъехал — и заметил, даже и крепко под градусом будучи, что пушек своих полицейские ковбои перезаряжать не стали. Тогда и решил бедный пьянчуга, что самое теперь прекрасное время сдаться. Поскольку неровен час, и, хоть целят они в покрышки, попадание может и в совсем другое место произойти. Тормознул свой ползущий автомобиль, руки дрожащие вверх задрал — и сдался. Благодаря чему жив по сей день.

Меньше повезло в том же году Бобби Уиплу — в довольно-таки схожей ситуации. Жив он, слава Богу, тоже остался, но не сказать, чтобы совсем уж цел и невредим. Возился этот Уипл со своим автомобилем и, поскольку надо было откручивать всякие там пробки во всяких горячих местах, натянул себе на руку носок. Чтобы, понятно, не обжечься.

По газетам мне установить не удалось, кто этот носок за какое-то страшное оружие принял да в полицию стукнул. Но главное тут в том, что внезапно подлетели к Уиплу и машине его несколько полицейских «крейсеров», из которых выскочили ЧЕТЫРНАДЦАТЬ вооруженных стражей порядка и, наставив пушки на Уипла, стали орать, чтобы он немедленно бросил оружие.

Приказ он их выполнить, естественно, не мог, поскольку бросать в его ситуации получалось нечего. А грозный носок продолжал красоваться на его правой руке, которой он как-то неосторожно и повел.

После чего пятеро из прибывших четырнадцати полицейских немедленно открыли огонь на поражение — за, как они написали в рапорте, «отказ разоружиться». Так вот и приземлился Бобби Уипл — не в морге, нет — в больнице. С парой огнестрельных ран, жизни, к счастью, не угрожавших.

И тут, конечно, не знаешь, чему дивиться более. То ли тому, что стоявшие в нескольких метрах от Уипла полицейские не в состоянии были всем коллективом отличить носок на руке бедолаги от какого-то вдруг привидевшегося всем пистолета. То ли все-таки тому, что с тех же нескольких метров ПЯТЕРО ПРОФЕССИОНАЛЬНО ПОДГОТОВЛЕННЫХ ЛЮДЕЙ (остальные девять отчего-то замешкались на курок нажать) всего-то парой пуль его и зацепили. Но я так думаю, Бобби Уипл на эту их профессиональную несостоятельность сетовать особо не стал.

В отличие от Майкла Ф. Шмитца, который самым решительным образом упомянутому непрофессионализму дал бой. И бой серьезный — весом почти в два миллиона долларов.

Полиция была вызвана к Шмитцу соседями, поскольку данный Майкл Ф. был крепко нетрезв, буен и вооружен. Когда стражи порядка прибыли на место, Шмитц своим автоматом уже не размахивал, но зато вовсю махал кулаками и выражался самым нецензурным образом.

Ну, дальше все по заведенному плану шло. Почти. Поскольку пьяницу и буяна скрутили, и теперь оставалось только СКС его с двадцатью семью патронами разрядить. Чего никто из прибывших полицейских сделать, как ни старался, не сумел. Тогда-то хором они и вручили грозное оружие самому Шмитцу, приказав отстегнуть рожок и вынуть патрон из ствола, куда он уже был заслан. Шмитц, не взирая даже на весьма приличную поддатость, проделал это в считанные секунды и с блеском (насчет аплодисментов присутствующих не знаю, но могли бы и расщедриться).

А уже в КПЗ сидя, подумал Шмитц, что непорядок все-таки получился — и ведь немалый. Отчего и затеял серьезный и суровый судебный иск против арестовавшей его полиции.

Где указал, что, вручая ему заряженный автомат, полицейские тем самым подвергали опасности жизни ни в чем не повинных людей. Поскольку будучи пьян и буен, он вполне мог огнестрельной этой машиной воспользоваться по самому прямому ее назначению. Полиция, писал Шмитц, призвана охранять общество от таких как он. А если она этого не делает, писал Шмитц, то кто-то должен преподать этой полиции урок. Что он и делает, вчиняя иск на один миллион и девятьсот тысяч долларов.

И они там себе до сих пор судятся, но я так думаю, не одна хуцпа тут на кону. Поскольку ситуация была уж беспредельно бредовая — и вовсе не по вине совестливого пьянчуги.

А с оружием — ну что уж тут греха таить, погано дела в рядах блюстителей обстоят. До того погано, что так до конца и неясно, чья пуля опаснее выходит — бандитская или же законом дураку в пушку вставленная.

И опасность такая не только окружающим — вроде Бобби Уипла или Рича Логана — грозит, но и самим этого оружия обладателям. В Рок-Айленде, штат Иллинойс, полицейский один на стрельбище пистолет крутил чего-то — да и докрутился, вогнав себе пулю в голову с однозначным исходом. А три дня спустя другой его коллега взялся товарищу объяснять, как дело было. Вот так, сказал, дурак тот пистолет-то крутил. Ну и крутнул для демонстрации точно так же. Вогнав такую же пулю — в голову такого же качества.

Я так думаю, жители этого Рок-Айленда очень даже счастливы, что полицейским все-таки форма полагается. Потому что его, полицейского, еще на безопасном расстоянии засечь можно. И быстренько исчезнуть — подальше от греха. Поскольку при той форме синей — еще ведь и пистолет.

А в штате Миссури затеялась целая облава на дерзкого и злоумышленного преступника, в упор ранившего помощника шерифа Тони Доу. Этот благородный Тони, так получалось, подъехал к какому-то там заглохшему грузовичку — исключительно с целью помочь. А когда он, так опять же получалось, в кузов захотел глянуть, этот «нечесаный тип» (как его Тони Доу потом описывал) в него пальнул из пистолета и тут же удрал в неизвестном направлении.

Облава действительно по всему штату покатила. С вертолетами, полицией, дорожными патрулями. Пока ведшееся расследование не установило, что ранен был героический Тони Доу… из своего же пистолета. (Что ведь рано или поздно баллистическая экспертиза обязана была показать — ну да на предмет интеллектуальных способностей наших героев дискуссий у нас, вроде, не возникало.) В общем, на самом деле швырял себе этот Тони свою пушку в воздух, как некоторые камикадзе в кино проделывают, пока она не грохнула. Поразив жонглера точнехонько в руку. И, поскольку история получалась вполне идиотская и от того постыдная, изобрел он ту кровавую легенду со страшным злоумышленником.

Пришлось заводить на героя дело. И облаву затеянную прекращать. А жаль, потому что все прочие на нее уже от души настроились. Где ж и пострелять-то, как не там.

Опасная, конечно, штука — пистолет. И особенно, как видим, именно в полицейских руках. Хотя с другой стороны не особо и получается в них, бедолаг, булыжниками кидаться по этому поводу. Не сразу же их в полицейскую жизнь с Магнумом наперевес запускают. Сперва ведь подучить должны, проинструктировать. По логике там существо проблемы и коренится.

Да оно и без всякой логики — более негде. Поскольку количество случаев, когда от огнестрельных ранений страдают ИНСТРУКТОРЫ — причем именно в ходе занятий на предмет безопасного обращения с оружием — ежегодно считается НА ДЕСЯТКИ. И в Америке, и даже в гораздо менее вооруженной Канаде. Где давеча инструктор Рэнди Янгмен в провинции Альберта себе обрез разрядил прямо в ногу — аккурат на занятиях по технике безопасности.

Так что, может, дело в количестве и качестве таковских занятий (в том числе и для тех, кто их проводить призван). Хотя откуда ж бедной полиции время на те занятия выкраивать? И я тут не о том только, что эвон какие тьмы первоклашек преступных да сказочников всяких по вверенной ей территории ошиваются. Но и о том, что ведь прочих занятий у них, полицейских, тоже тьма-тьмущая.

Тут тебе и инструктажи по «расовой чувствительности», где им, стражам, вдалбливают до состояния полной подсознательной усвоенности новые истины о новой реальности. В которой существует гигантская пропасть между грабителем-темнокожим, который есть жертва вековой эксплуатации, безжалостного общества и проклятого наследия белого расизма — и, скажем, белым хулиганом, который уже по определению в лучшем случае тот самый расист, а в худшем так и просто нацистское чудовище, которое спит и видит, как бы Белый Дом подлой атакой из-за угла захватить и со всеми достижениями демократии безжалостно покончить.

А еще ведь занятия по «мультикультурализму», по правам сексуальных и этнических меньшинств, по борьбе с «пропагандой ненависти». (Интересно, что почему-то сплошь и рядом именно борцы с ненавистью от самой этой ненависти буквально захлебываются — взять хотя бы бурную радость по поводу сожженых в Уэйко политически некорректных мужчин, женщин и детей, массовые требования в газетах обязательной вышки для белого, убившего негра, и максимальной снисходительности при ситуации наоборот, вопли о нацистах, уже как бы победно марширующих по полям Алабамщины и Оклахомщины. Хотя оно и так может быть, что ненависть такая — в их собственных хотя бы глазах — получается вполне положительной эмоцией. Ежели сугубо арифметически к этому делу подходить, поскольку минус на минус при умножении дает плюс. Это я, конечно, не утверждаю наверняка — а так, случайно вот вдруг в голову пришло. Надо будет у социологов поспрашивать, так ли оно на самом деле — действительно только арифметика тут, или другие какие механизмы в работе.)

А помимо всех прочих занятий еще и о тех уроках — самого практического характера — помянуть надо, что в судах да офисах прокурорских происходят. И на которых раз за разом наблюдают бедолаги-полицейские, как арестованный ими матерый и закоренелый преступник, скалясь во весь рот, проходит мимо них, презрительно сплевывая на запыленный полицейский башмак, после чего уверенным шагом направляется к широко распахнутым дверям на свободу.

И не потому, что невиновен аки херувим. А потому, что вопросом его виновности или, наоборот, принадлежности к ангельскому чину никто не собирается заниматься ввиду нарушения очередной процессуальной запятой. И запятых таких в полицейском кондуите многие сотни.

Ну и что, что операция два года готовилась? Ну и что, что с риском для жизни? И даже вон подстрелили сержанта? Который — печально, конечно, но все мы смертны — не выжил? Все это смятой кучей летит в канализацию, поскольку не отыграли всю положенную партитуру до запятой. И бандит отправляется на свободу, а полицейские — на похороны своего товарища.

Как я и сказал — запятых таких сотни, так что поди их все учти. Как, скажем, «недостаточные основания для произведенного персонального обыска». Ну да, нашли. И кокаина полкило в кармане, и пистолет, из которого до того двух полицейских и шестерых гражданских на тот свет отправили, и все оно так и есть, всеми даже экспертизами подтвержденное.

Но почему обыскали? Бандит-то вон, говорит, шел себе по улице, да насвистывал. Мало ли, что он вам всем хорошо известен с самой плохой стороны. Но права его суду не то, что менее важны, чем права его жертв — а и гораздо более, особенно учитывая его социальное или тем более расовое происхождение. И посему суд даже предметы, однозначно являвшиеся орудиями убийства, в такой ситуации к рассмотрению принимать не будет.

И — не принимает. Поскольку хоть и добыт абсолютно инкриминирующий вещдок, но «без достаточных для обыска оснований». А случаи такие не на десятки и сотни на прогрессивном Североамериканском континенте исчисляются — но десятками и сотнями ТЫСЯЧ.

Или, опять же, головорезу «миранду» не прочитали. А если прочитали, то либо не полностью, либо — не дай Бог — слова какие-то переставив (он-то, головорез, эту «миранду» тоже наизусть знает, так что с ним такая вольность не проходит никак).

Что за «миранда»? Вот, сразу видно человека, с американской действительностью знакомого поверхностно. Там, в Америке, «миранда» каждому дитяти известна, поскольку в любом полицейском фильме или сериале при аресте — даже если производящий арест полицейский в десятке мест продырявлен и едва языком ворочает — плохиша обязательно вслух информируют: «Вы имеете право хранить молчание… Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде…» Ну и все такое в том же духе.

Вот это она и есть — «миранда». Такое вот обязательное юридическое заклинание. Чтобы, значит, преступник, не дай Бог, по дурости не сознался. Потому что уже после «миранды» это получается его свободное волеизъявление. И ежели ему «миранду» не прочитать или как-то уж там порядок слов переколбасить — труба дело. Потом на любом суде негодяй этот, ухмыляясь, заявит, что имело место вопиющее нарушение его гражданских свобод и прочих прав человека — а, стало быть, все его данные на допросах показания есть самооговор, и где тут ближайший от суда ресторанчик, чтобы обретенную свободу со вкусом отпраздновать?

Интересна, кстати, и сама история этого слова — «миранда», употребляющегося ныне и как существительное, и даже как глагол (в смысле «арестовать ты его арестовал — а ты его отмирандил?»). А ведь было это слово просто-напросто — фамилией.

В 1964 году в штате Аризона был арестован некий Эрнесто Миранда, подозревавшийся в изнасиловании молодой женщины. Когда его с несколькими другими персонажами выстроили в обязательный для опознания «лайн-ап», потерпевшая без малейших колебаний ткнула в него пальцем. Потом он, конечно, немного покорячился — но подписал свое полное и поначалу чистосердечное признание.

Но праздновать победу стражам порядка не довелось, потому как в дело вступили жаждущие признания и политических дивидендов либеральные адвокаты (речь, понятно, шла не о милионных гонорарах — их с безработного Миранды было не взять, но политический капитал на этом деле нажить можно было ого-го). И адвокаты эти — не случайно наряду с прессой самый любимый полицейскими народ — так дело повернули, что выходил Миранда не преступником, а очень даже жертвой. Жертвой нарушения его гражданских и общечеловеческих прав.

Полиция, утверждали адвокаты, нарушила в данном случае Пятую поправку к конституции, дающую любому индивиду право на молчание, если он не желает давать показаний против самого себя. Но иной индивид — да вот как тот же Миранда — может и не знать такой своей конституционной свободы. А посему полиция обязана была его о том проинформировать — и еще до того, как он вообще откроет рот.

Доехало это дело — «Миранда против штата Аризона» — до самого Верховного суда Соединенных Штатов Америки. Где верховный судья — тогдашнее светило набиравшего силу либерализма — Эрл Уоррен постановил, что любой подозреваемый в совершении преступления должен быть четко информирован о том, что он имеет право на молчание — а также право на адвоката, который его уже научит, когда и на какую тему ему акустический аппарат распахивать. В противном случае арестовавшим его полицейским рекомендуется подтереться их собственным рапортом, а защищенного теперь по всем параметрам вора, грабителя, насильника или убийцу следует немедленно выпустить. Как выпустили и самого Эрнесто Миранду, чье имя стало нарицательным для тогда же разработанной обязательной формулы.

Тут, кстати — в этом совершенно отдельном случае — интересный поворот событий произошел. Вскоре после освобождения херувима из-под стражи в полицию явилась его собственная родная супруга. Которая и показала — без всякого на то принуждения — как муженек ее хвастался тем, что и дело сделал, и полиции нос утер. Посвятив жену — нет, воля ваша, никак не тянет у меня этот мерзавец Миранда на херувима — во все детали действительно имевшего место изнасилования.

При таком раскладе, конечно, заарестовали его снова — по всей уже форме. Судили — и даже впаяли срок. «От десяти до двадцати лет» — гибкая такая формулировка, которая на самом деле еще гибче, чем кажется, ибо отсидел Миранда всего пятерик, после чего и был комиссией по условному освобождению признан достойным индивидом, более обществу не угрожающим.

Что опять-таки оказалось не совсем правдой. Через пару лет этот достойный индивид спровоцировал драчку в каком-то баре в Фениксе, выхватил нож — и был двумя не менее достойными, но более подвижными индивидами зарезан насмерть. А вот тут — ах, какая же великолепная космическая ирония! — приехавшие полицейские, надевая на убийц наручники, честь по чести прочитали им «миранду», прежде чем волочь в каталажку.

И если учтем мы тот факт, что каждый арест, после которого негодяя приходится освобождать, пятном в личное дело полицейского ложится — то нетрудно понять, что очень уж страстного порыва выкорчевывать вредные элементы из общества у стражей порядка может и не быть. Такой вот глобальный урок из этой ситуации получается.

А к чисто профессиональным занятиям возвращаясь, так помимо общегосударственных и стратегических уроков местные полицейские власти там и сям свои занятия еще присовокупят — тоже из архинасущных (стилистический поклон Владимиру Ильичу). Как вот, скажем, в Нью-Хейвене, где шеф городской полиции Николас Пасторе обязал всех слушателей полицейской школы проходить подготовку по части изящных искусств. С классами, включавшими в себя историю живописи, уроки акварели и… балет.

Потом, правда, господина Пасторе из полиции поперли — за связь с проституткой (и что поразительно, с проституткой ЖЕНСКОГО пола — через призму всех этих изящных искусств и особенно балета мне, честно говоря, как-то иной вариант представлялся). Но не слышал я, чтобы одновременно и схему занятий они там перекроили. Так что, может, и продолжают скакать бравые курсанты в пачках да на пуантах…

И когда ж тут во всем этом раскладе получается до пистолета? Никак тут не до него выходит. Может, оно у них так предполагается, что пистолет — или там револьвер — штука все-таки нехитрая, что при нужде какой ты его только вынь, а он уж себе сам как-нибудь выстрелит? Если такая теория в их талантливых недрах родилась, так это я сразу скажу — работает. Его только вынь. А уж дальше он, пистолет, свое дело знает.

В отличие от полицейского, у которого этот пистолет на боку болтается. Вот такой вот неутешительный суммарный портрет стража порядка у нас и нарисовался. Излишком интеллекта не отягощен. Профессиональные навыки в состоянии эмбриональном. Приватизировать не принадлежащую ему собственность готов без особых угрызений совести. Отношение к работе самое неприязненное, где негативная эмоция варьируется от принципиальной настроенности на неколебательный похренизм до откровенно агрессивной по отношению к той же работе ненависти, доходящей до сутяжнических исков. Склонность со все возрастающим мастерством подменять нормальную работу видимостью яростной, но абсолютно пустопорожней активности. И постоянный риторический вопрос, в глазах читающийся: «Мне что, больше всех надо?»

Смотри, о читатель, внимательно. Да не сюда смотри — книжка эта уже к концу своему подрулила, и ничему новому ты из нее больше не научишься, даже если бы такой процесс в теории был и возможен. Ты в зеркало гляди. Понимаю, что неприятно, особенно со вчерашнего. Но уж сделай над собой необходимое усилие.

И скажи, что из всего, изложенного выше, исключительно к бездельнику-полицейскому относится — а не к тому типу, что из-под опухших век на тебя пялится. Себе скажи. Мне не надо, поскольку я сейчас с таким же точно сам разбираюсь. И не пытайся на деталях в свою пользу чего передернуть. Дескать, и по живым людям с носком на руке тот тип в зеркале из пушки не палил, и у собачек трахающихся на страже не стоял в полном обмундировании, и даже с конторой родной на миллион-другой долларов не судился. Поскольку все это может быть наикристальнейшей правдой — но суть от того не поменяется ни на йоту.

А по сути — все тот же набор мелодий получается, чего ни коснись. Скажем, на ту же амбразуру этот хмурый индивид бросаться особо не настроен. (Откуда я знаю? Да оттуда, что амбразур не только не уменьшилось, но очень даже наоборот — а упомянутый индивид не просто жив, но еще слегка и с похмелья. Значит, ежели где какая амбразура и затыкалась, то явно не его утомленным телом.) И на более бескровный героизм трудовых свершений настрой вряд ли чтобы таким уж ключом бил — а иначе не пришлось бы все, от телевизора до презерватива, в Новой Гвинее закупать. И талант к подмене работы ее же, работы, видимостью в нас во всех еще с древних доперестроечных времен не просто развит, но даже и гипертрофирован. А уж если под теми же опухшими веками в зеркале не читается вечный вопрос «Мне что, больше всех надо?» — то я уж тогда и не знаю, к какому биологическому виду тебя отнести.

И по части интеллекта ни хрена из твоих возражений путного не получается. Ну и что, что кандидат наук? И даже без пяти минут доктор? Во-первых, от остепененных идиотов планета уже воем воет, поскольку именно они, остепененные, к такому ее невиданному расцвету в основном и приложились. А во-вторых, если на более конкретные рельсы это дело ставить, ты мне лучше вот что насчет своего гигантского интеллекта поведай. Ведь это ж ты был — и не надо так-то руками махать возмущенно — не на том собрании, так, значит, на том вот еще митинге. Где радостно — с тысячами таких же, автора этих строк включая — вопил, что вот, дескать, сперва все порушим, а потом уж так заживем, так заживем…

Вот тебе и оценка нашего с тобой суммарного гигантского интеллекта. Потому как это ж действительно гением надо быть, чтобы предположить, что разрушением макаронной фабрики можно добиться невиданного увеличения количества и качества вермишели в торговой сети. (Каковой тезис мы с гениальным же блеском экстраполировали на все — от космоса до уже упомянутых презервативов.) Так что ты себе, конечно, можешь и дальше с книжкой тестов имени профессора Айзенка утешаться. Но лучше уж за закрытыми дверями. Поскольку предаваясь онанизму — хоть даже и интеллектуальному — двери закрывать рекомендуется.

Посему и по поводу собственных выдающихся умственных способностей не получается на бедолагу-полицейского с такого уж занебесного высока взирать. Так вот и глядим друг на друга — глаза в глаза. Интересуясь вежливо: а вы, извините, из какой палаты?

Только и остается, что удивляться — как этот тип из зеркала всюду поспевает. Он тебе и в полиции, и в кабинете врача, и в тоге судьи или адвоката, и с маской на небритой физиономии в банке или магазине, и за учительским столом, и в редакторском кресле, и на телеэкране, и у телеэкрана. И даже — ежели в полной алкогольной отключке или в приступе маниакального психоза, не говоря об этих двух факторах сочетании — в политике.

А надежда — теплится. На то, что, может, не так уж я был неправ в начале этой книжки, когда предлагал каждому поглядеть суровым взглядом на этого гомо, пардон, сапиенса в зеркале и сурово же произнести: «Сегодня чтобы без глупостей!» Ну почему — ну почему вдруг нельзя? Ты же вот можешь, дорогой ты мой читатель? Можешь. И я постараюсь.

Хоть одним болваном чтобы меньше — и хоть на один чтобы день. И тут не о цепной реакции речь — это я уж сколько страниц тому назад к разряду утопий не без сожаления причислил. Но даже один день — оно ведь тоже победа. Как вот у Анонимных Алкоголиков заведено: по дню за раз.

Чтобы потом, какие-то там уж годы спустя, посмотреть на афоризм, в самое начало этой книги вынесенный, и, пожав плечами, заметить: «Странное даже какое-то сравнение. Водорода-то — неизмеримо больше.»

А пока это светлое будущее маячит на чрезвычайно далеком горизонте струйкой призрачной надежды — мы с ними (нами?) еще разок-другой пообщаемся. Поскольку вот ведь еще скольких их (нас?) вблизи предстоит рассмотреть:

— учителей и школьников,

— врачей и ученых,

— судей и адвокатов,

— художников и киношников,

— банкиров и миллионеров,

— звезд спорта, поп-культуры и даже культуры как таковой,

и так далее, и тому подобное. Встретимся неспешно, рассмотрим неторопливо, посмеемся снисходительно (до первого к зеркалу похода).

Когда? Да вот как только вы хором эту вот самую книженцию раскупите (включая, конечно, дополнительный тираж). Поскольку заготовки для всех последующих уже на тот самый верстак помещены — и ваш покорный слуга только и ждет одобрительного свистка из издательства, чтобы с безотказным рефлексом собаки имени Павлова и со скоростью венгерского виртуоза по фамилии Лист тут же на клавиатуру своего компьютера наброситься. С целью создания второго, третьего — и всех последующих — бессмертных томов.

Пока же — давайте все-таки попробуем, как и договорились. По дню за раз. Чтобы не только без глупостей вроде тех, что в данном томе представлены, но и вообще. Чтобы даже в будничном нашем существовании того же элемента не множить. В принципе. По дню за раз. Да вот вам такого моего тезиса невеликая иллюстрация.

Это когда муж приходит домой и застает жену в постели с абсолютно голым и абсолютно посторонним мужчиной. Которого он, муж, протирая запотевшие мгновенно очки, и спрашивает:

— А вы, извините, что тут делаете?

И жена, лениво поворачиваясь к любовнику:

— Ну, видишь? Я же тебе говорила — идиот.

Так вот, чтобы и это — не про нас.

В тексте использованы материалы из следующих книг:

Энциклопедический Словарь, изд. Брокгауза и Ефрона (С-Петербург, 1890-1907);

Reader's Digest Book of Facts (London, 1985);

The 20th Century by David Wallechinsky et al. (New York, 1995);

Panati's Extraordinary Endings of Practically Everything and Everybody by Charles Panati (New York, 1989);

Isaac Asimov's Book of Facts by Isaac Asimov (New York, 1979);

Odd and Eccentric People (Time-Life Books, 1992);

Felton Fowler's Best, Worst and Most Unusual (New York, 1975);

The Rich Are Different (New York, 1996);

Says Who? by Jonathon Green (London, 1988);

Political Babble by David Olive (New York, 1991);

The Broadview Book of Medieval Anecdotes by Richard Kay (London, 1988);

The Book Of Lists '90s by David Wallechinsky et al. (Boston — New York — Toronto — London, 1995);

Oxford Dictionary Of Humorous Quotations (Oxford Press, 1995),

газет и журналов:

Вестник Древней Истории;

Atlanta Journal;

Boston Globe;

Chicago Tribune;

Columbia Tribune;

Detroit Free Press;

Houston Chronicle;

Los Angeles Times;

Miami Herald;

Newsweek;

New York Post;

Ottawa Citizen;

San Francisco Examiner;

San Jose Mercury News;

Toronto Globe and Mail;

Toronto Sun;

Washington Post;

Washington Times,

интернет— публикаций:

News of the Weird by Chuck Sheperd;

Ovi's World of the Bizzare,

а также многих других книг и периодических изданий.

Михаил Вершовский (из досье):

Родился в прошлом веке в Грозном, но в еще очень сопливом возрасте переехал с родителями в станицу Карабулакская в Ингушетии (впоследствии поселок Карабулак, а ныне, кажется, уже и город), которую и считает своей малой и главной родиной.

Перепробовал, как и положено индивиду, родившемуся под знаком Близнецов, несчетное множество занятий, побывав среди прочего студентом, грузчиком, слесарем, музыкантом, снова студентом, океанологом, нефтяником, диск-жокеем, драматургом, тунеядцем, переводчиком и инженером компьютерных систем.

В 1992 году перебрался в Канаду, где и присягнул на верность Ее Величеству королеве Елизавете II (которой при этом в Канаде почему-то не было).

В настоящее время живет в Бостоне (что в соседних Соединенных Штатах), за умеренную зарплату ковыряясь в компьютерных программах.

В прошлой эсэсэровской жизни неоднократно уличался в антисоветской деятельности теми, кто тогда со щитом и мечом стоял на страже завоеваний Октября, а ныне трудится на ниве новорусской охраны. Однако не сидел. Впрочем, еще не вечер, а поплатиться за язык не так уж сложно и по месту нынешнего проживания (хотя сам он предпочел бы Канаду, где тюрьмы не в пример комфортабельнее).

Терпимость (или, выражаясь более наукообразным языком, толерантность) по отношению к любым проявлениям идиотизма резко пониженная. (Отчего предыдущий абзац смотрится вполне реалистично.)

ПОПРАВКА НА ВРЕМЯ (книга вышла уж три с лишком года назад):

Место проживания — уже не Бостон (хороший город, но страна, в которой этот славный город располагается, энтузиазма в последнее время ох как не вызывает). Могла бы быть давно ставшая уютным домом Оттава, но на текущий момент, на пока — славный град Петров на берегах величавой и капризной Невы. («На пока»? Кгм… Всё в руках Божьих. Может статься, что и надолго…)