Еще года два назад никто в Антверпене не поверил бы, что Виллем ван Моондооте может оказаться в столь глупой ситуации, да еще и по собственной вине. В темной и сырой камере, сидя на охапке прелой соломы, ван Моондооте еще и еще раз перебирал в уме события последних дней, пытаясь понять, что же привело его сюда, а поняв — рассчитать путь к спасению. Он умел рассчитывать и прежде никогда не ошибался в расчетах. Когда после смерти отца юный Виллем продал небольшую, но приносящую надежный доход сапожную мастерскую и вложил деньги половинным паем в старую скрипучую копу, друзья отца покачали головами. А прав оказался он: цены на корицу и индиго росли, португальцы завязли в дрязгах и не могли конкурировать на морях. Гульден шел к гульдену, корабль к кораблю, пока англичане не начали шкодить на морских путях. Компаньоны уговаривали минхеера Виллема не делать глупостей, но в дураках оказались сами: компания «Новый Антверпен» прогорела, однако ван Моондооте к ней никакого отношения уже не имел. Единственное, что весьма раздражало его, как и каждого делового человека, кроме, понятно, оружейников, — это война, даже из-за таких высоких материй, как кровь Христова и свобода воли. Война опрокидывала всяческие прогнозы. Пожар на льежских складах в дни очередных беспорядков превратил Виллема ван Моондооте в банкрота. А поскольку виновниками пожара были кальвинисты, с них и надлежало получить должок.

За два года деятельности на новом для себя поприще ван Моондооте почти восстановил утраченные было позиции. В последней, роковой, комбинации он, как обычно, нанизывал звено на звено, тщательно учитывая все возможные последствия. Но, видимо, одно из звеньев оказалось слабым, цепочка распалась, и минхеер Виллем оказался на соломенной подстилке в подвале Святой Инквизиции. Где же была ошибка? С каждой минутой ван Моондооте убеждался: его погубила сама сумма гонорара; иной ответ просто не приходил на ум. Отцы-инквизиторы в своей ярой борьбе с тлетворным учением «женевского папы» Кальвина нашли разумное и вполне коммерческое решение вопроса: за изобличение еретика — половина имущества верному сыну Церкви, ставшему перстом указующим.

Как всякий добрый католик, минхеер Виллем не мог остаться в стороне от богоугодного начинания отцов-доминиканцев, что и позволило ему выплатить долги и заложить основу нового дела. И вот — камера. Лишь на исходе пятого дня полутьмы и одиночества ван Моондооте понял все. Не следовало указывать на Клауса Михельбухеля. Как ни близок, а все-таки локоть. Даже за треть половинной доли такого состояния Инквизиция угробит своего преданного слугу.