По прямой это было так близко, что, казалось, немцы могут услышать наши крики.
      По извилистым горным тропам и долинам, да еще после такого угощения деморализованным остаткам полка сегодня уже не добраться к обороне нашей шестой роты.
      Руднев взглянул на часы.
      - До темноты еще далеко, - сокрушенно покачал он головой.
      Мы взглянули на запад. Солнце уже скрывалось за Синичкой. Руднев словно забыл о немцах и стоял во весь рост, освещенный его лучами.
      - А солнце светит, как ни в чем не бывало... Полежим, подумаем... чуть слышно сказал Семен Васильевич.
      Я постелил плащ-палатку и лег в стороне. Мы долго молчали. Затих и Радик, израсходовав весь свой восторг.
      Мне показалось, что я задремал, когда до моего слуха донеслась тихая песня комиссара:
      Если смерти, то мгновенной,
      Если раны - небольшой...
      Через четверть часа я подошел к комиссару, сидевшему на камне. На коленях его лежала курчавая голова сына. Радик спал.
      - Ну как, Петрович, дрейфишь?
      - Нет. Вообще... нет. Одного только боюсь.
      - Чего же?
      - Чтобы не ранили в... ноги.
      Руднев участливо улыбнулся.
      - А-а-а... Понимаю. А ты как, разве не сможешь? - И приставил, как дуло нагана, указательный палец к виску.
      От неожиданного вопроса холодок побежал по спине.
      - Н-не-е знаю... Как-то... ни разу в жизни не приходилось...
      Руднев рассмеялся. Проснулся Радик и взглянул на нас.
      - Что, опять своих бомбят?
      Солнце уже скрылось за горой. Тонкой полосой расплавленного металла бросило оно нам последний привет и спряталось за гребешком горы.
      - Пошли, хлопцы! Скоро марш, - сказал Руднев, поднимаясь с камня.
      Быстро карабкаясь и убегая от тени горы Синички, на миг мы снова догнали солнечный луч.
      А еще выше лагерь третьей роты был освещен так ярко, что даже слепило глаза.
      Остановившись, утишив стук сердца после быстрого подъема, комиссар вытер рукавом пот. С сожалением глядя на исчезавшее за горой безжалостное светило, тихо сказал:
      - Хотел бы ты знать, кому из нас светит оно в последний раз?..
      Но тень горы Синички своим крылом уже приголубила кусты и полонины. Погасли последние блики на стальной поверхности оружия. Люди вставали, с трудом разминая ноги. Наступала тихая ночь.
      Последние трудные дни я как-то особенно сблизился с Рудневым. Выслушивал он мои невеселые разведывательные доклады и догадки очень внимательно. Часто пытливым вопросом или усмешкой наводил меня на совсем другие выводы. Особенно после прихода группы, отрезанной под Поляничкой. Где-то на Шевке или на высоте 1713 во время рекогносцировки ему попалась на глаза моя карта. Прочитав написанную перед Поляничкой фразу: "Раньше, чем начнешь командовать, научись подчиняться", он поднял на меня засветившиеся лаской и гордостью глаза. И старый коммунист, пришедший в партию еще в дни, когда Ленин выступал на Финляндском вокзале, стал относиться ко мне с еще большим доверием.
      Не знаю, потому ли, что характер человека лучше всего познается по его поведению в решительные минуты, или потому, что опасность выявляет скрытые силы и способности человека, но я знаю теперь наверняка именно опасность сблизила нас.
      Может быть, поэтому, а может, и по другим соображениям, Ковпак и Руднев поручили нам с Горкуновым командование ударной группой. Захватить Делятин, разгромить штаб генерала Кригера и овладеть мостом через Прут - вот в чем была наша главная задача.
      Удар наносился с западной стороны.
      Для этого мы должны были пройти напрямик по лесу, спуститься в долину.
      С бойцов ударной группы приказом Ковпака были сняты все запасные грузы. Обходным путем по широкой тропе двигалась остальная колонна с грузами, вьюками, ранеными и штабом. Ночь была темная. Восточный склон крутой горы, покрытый густым лесом, усиливал темень. Тропы, вытоптанные дикими кабанами и козами, переплетались и расходились по лесу во все стороны. Не удивительно, что одна из них вместо долины вывела нас к какому-то обрыву. Два человека свалились в пропасть. Один, видимо, разбился насмерть, другой стонал внизу. Разведка после этого шла вперед на четвереньках. Шла на ощупь, ориентируясь по компасу и тому, не поддающемуся никакому измерению, чутью, которое можно назвать интуицией разведчика.
      Часто, когда я вспоминаю эту ночь, мне приходит на память один случай, рассказанный мне капитаном Семченок. Капитан этот через год после Карпатского рейда ходил со мной в Польшу и в Восточную Пруссию. Диверсант и десантник, партизанивший до самого конца войны, он выбрасывался и под Берлин и под Харбин за месяц-два до наступления наших войск.
      Это было не то в Западной Белоруссии, не то в Польше. После тяжелого ночного перехода небольшая группа разведчиков вошла в лес. Жиденький, березовый, рос он на топи. Из-под мха и жесткой, ослепительно зеленой травы выступала рыжая вода. Посреди подсохшего болотца стояли стога сена. Разведчики подошли к ближайшему стогу. Десяток крепких рук по команде всунули под него колья и, подняв весь стог на плечи, понесли к лесу. Так они делали и раньше. Перед самым лесом стог вдруг разъехался. Сено развалилось огромными клочьями, и из него вылупился, как цыпленок из яйца, страшный человек. Он был в лохмотьях когда-то кожаной тужурки. Жалкое подобие танкистского шлема покрывало голову, обросшую длинной бородой. Он глядел на всех, скаля зубы.
      - Не то улыбка на лице, не то бросится сейчас по-волчьи и вопьется зубами в человека, - рассказывал капитан Семченок.
      Заговорили. И вскоре поняли друг друга. Это был танкист, обгоревший в танке в первые дни войны. Он долго спасался у сердобольных крестьянок. Подлечился. Затем скитался в лесах. Привык жить на сырой пище. Пробивался несколько раз к фронту. Но каждый раз терпел неудачу. Попадал за проволоку. Бежал. Затем снова и снова пытался перейти линию фронта. И каждый раз неудачно. В первый год он ходил по югу, где не было партизан, затем взял к северу, но уже не искал их, а жил и боролся одиночкой, скрываясь от немцев.
      Это был не единичный случай в нашей партизанской жизни, но что поразило нас всех, это то, как танкист рассказывал о себе.
      - У меня выработалось звериное чутье. Я нюхом чувствовал опасность. Узнавал о присутствии человека в лесу за километр. Звуки слышал издалека. Мог точно определить по дыму - большое село или хутор лежит на моем пути. Запах молока, жареной картошки и лошадиного помета долетал до меня на расстоянии получаса хода. Мог по особым свойствам воздуха точно сказать, что впереди меня: болото или зреющие хлеба.
      Когда разведчики подходили к роще, он, оказывается, задолго чувствовал их приближение, но надеялся, что его не обнаружат в копне. Этот человек, не согнувший перед фашистами головы, был стойким и мужественным партизаном-одиночкой. Потом он стал замечательным разведчиком.
      При воспоминании об этом танкисте в моем сердце часто бледнели наши карпатские злоключения. Нам было чертовски трудно, но мы были не одни. Мы ни на миг не переставали быть советским коллективом. Во главе у нас были Руднев и Ковпак. В самый критический момент радист приносил небольшой лоскуток бумаги, на котором стояла подпись - Хрущ?в. Несмотря на 1300 километров от линии фронтов и 12 окружений в Карпатах, мы были еще более сплоченным, одним из многих боевых коллективов великой армии Советской страны. И это удесятеряло наши силы.
      Позже мне на ум не раз приходили и капитан Семченок и его танкист. Перед Делятином у наших разведчиков и у меня также стали обостряться зрение и слух. Сквозь смолистый запах леса обоняние различало сотни других запахов. Вот тропа, по ней сегодня днем, хрюкая и брызжа слюной, прошел дикий кабан; следом за ним шло стадо, разбрасывая по тропе свои следы... Вот тропа двоится: это уже овечья, следы копыт, катышки, легкий оттиск палки чабана, выбившего железным наконечником на камне искру, и запах сыворотки из свежей брынзы на траве.
      Колонна бойцов ударной группы шла вслед за разведкой длинной цепочкой, держась за руки и концы плащ-палаток. Для того чтобы не терять друг друга при неминуемых разрывах, люди насовали в карманы, прикрепили на спинах гнилушки. Они тускло светились в кромешной тьме горной лесной ночи. Но и это не всегда помогало. Слишком крутой спуск заставлял передних ускорять шаг чуть ли не до бега. Каждые четверть часа где-нибудь позади или сбоку раздавался хрипящий шепот: "Разрыв! Остановить колонну!"
      Команда передавалась по цепочке. Разрыв ликвидировали. Через несколько минут получался затор. Движение рывками раздражало людей. Соседи ругали друг друга. Задние шипели передним: "Не спеши!", передние огрызались: "Заснули, сволочи!"
      Поглядывая на циферблат, мерцающий под рукавом, я видел: мы запаздываем.
      И в этот миг случилось событие, и потрясшее и ободрившее нас. В ту ночь суждено нам было еще раз почувствовать и запомнить на всю жизнь, что значит быть членом советского коллектива, сыном великой непобедимой страны.
      Обгоняя колонну и нарушая порядок движения, меня вскоре догнал Вася Мошин.
      - Товарищ комиссар! Товарища комиссара не видели?.. - спрашивал он, ощупывая каждого бойца и обгоняя на узкой тропе по одному человеку в полминуты.
      Я узнал его голос. Он был возбужден и, мне показалось, встревожен.
      - Ты, Мошин?.. Зачем тебе комиссар?
      - О, это вы?.. Фу, упарился... Дайте передохнуть...
      Он тяжело дышал... Я дал ему хлебнуть из своей фляги.
      - Надо мне комиссара найти до боя... Понимаете? Сообщение я принял важное. Для областных газет передали. Красная Армия на Курской дуге прорвала фронт... Наступают наши... Ворвались в Орел. Бои идут на подступах к Белгороду.
      Да, действительно нужно было сделать все, чтобы эта радостная весть распространилась по боевым порядкам до начала боя. Мы стремглав помчались вниз, обгоняя цепочку и передавая шепотом на ходу о новой победе наших на фронте.
      Наконец разведка нащупала горный ручей. Параллельно ему извивалась дорога. Она и вывела нас на Делятин.
      В излучине дороги стоял Семен Васильевич. Пропуская мимо себя боевые роты, он шутками, в которых чувствовалась скрытая тревога, подбадривал бойцов. Услышав впереди голос комиссара, люди подтягивались, стряхивали сонливость и прибавляли шаг. Мы с Васей Мошиным подбежали к нему...
      - Молодец, радист! Ай, молодец! - сказал Семен Васильевич.
      Мы двинулись с ротами вперед. Вслед нам веселый ободряющий голос комиссара звучал сталью приказа, радостью победы.
      - Вперед, орлы! Красная Армия наступает. Да здравствует Красная Армия!..
      На Делятин мы наступали вместе с перешедшей в контрнаступление армией Советской страны.
      41
      Ударная группа на подходе к Делятину тоже разделилась на три части. Третий батальон Матющенки и комиссара Фесенки должен был захватить железнодорожную станцию. Он вытягивался влево. Несколько рот первого батальона ударом вправо ликвидируют штаб генерала Кригера. Но главная задача - захватить мост через Прут и удержать его, пока не пройдет весь отряд.
      Ущелье ручья подвело нас к Делятину. На карте, которую мы тщательно изучили, все казалось простым и ясным. Когда же мы подошли к мосту, где ущелье расширялось веером, вливаясь в долину Прута, то увидали, что самое узкое место его перегорожено крутой железнодорожной насыпью с арочным каменным мостом старинного образца, похожим на те, которые встречаются на открытках с видами Швейцарии.
      - Горлышко бутылки, - шепнул Горкунов.
      Глаза, привыкшие к темноте в лесу, сейчас остро различали все детали моста. За его арками смутно угадывался город.
      - Хорошо, если оно не закупорено, это горлышко! - продолжал Горкунов. - Стой! Слышишь? - Он схватил меня за руку и поднял левой рукой ракетницу.
      Наверху слева был слышен шорох. Изредка скатывались камешки.
      - Погоди. Это Матющенко по горе выводит свой батальон на станцию.
      Отделению Антона Петровича Землянки я приказал подобраться к мосту по насыпи. Роты подходили по дну ручья. Где-то вверху над нами что-то железное звякнуло по рельсе.
      - Гляди! - присел от неожиданности Горкунов.
      На фоне неба на мосту ясно видно движение. Четыре или пять фигурок что-то тащили.
      - Остановились!
      Слившись в один клубок, они замерли на месте.
      - Пулемет. Станковый пулемет устанавливают, - шептал возбужденно Горкунов.
      Нельзя было медлить ни минуты. Я взглянул на насыпь. Хлопцы на фланге достигли только половины ее.
      Подав шепотом команду, мы бегом бросились под мост. Уже не менее полусотни человек достигли узкого горлышка. Арка красивыми линиями чернела над самой головой. Только тогда зашипела где-то в небе ракета. Бегущая толпа партизан проскакивала теснину. Мы были уже в мертвом пространстве. Над самой головой бил немецкий пулемет. На нас со звоном сыпались гильзы.
      - Еще теплые, - бормотнул к чему-то Горкунов. - Как бы не бросил гранату...
      Трассы немецкого пулемета перекрестились с очередями наших. Вдоль полотна ударили автоматы. Это посланное мною отделение вскарабкалось на мост. Лай немецкого пулемета смолк. Словно бешеный пес поперхнулся сунутой в глотку палкой.
      В сорокаметровой высоте хрип, возня, и к нам вниз один за другим шлепнулись три фашиста.
      - Два сбежали. Пулемет наш! - крикнул сверху Антон Петрович.
      - Оставаться до подхода обоза! Удерживать мост! Антон Петрович, слыхал? - командовал Горкунов снизу.
      Выскакивая из ущелья, ударные роты, как бурный пенящийся поток, уже разливались по улицам Делятина.
      - Теперь они сметут все на своем пути! Я пошел с третьей! С тобой восьмая. Сережка Горланов! Чуешь? - крикнул Горкунов. - В распоряжение подполковника!
      Задержались всего на две-три минуты. Иногда это нужно, чтобы хоть на миг почувствовать, охватить слухом всю картину боя, а не только стреляющий рядом пулемет. Стрельба уходила вправо, и по множеству автоматных очередей я определил, что именно туда быстро двигался Карпенко со своей третьей.
      - В чем дело? - спросил я Горланова. - Мост через Прут должен быть левее!
      Горланов тоже с тревогой прислушался к стрельбе.
      - И мне показалось. Но что здесь, в суматохе, разберешь?
      Осмотрелись. Взлетали ракеты. Стрельба быстро удалялась. Наши шли без заминки. Начались пожары. Со мной были лишь Горланов и один взвод его роты, да Женька, мой четырнадцатилетний "адъютант", прикомандированный в последние дни ко мне комиссаром.
      - Нужен проводник, товарищ подполковник, - твердил мне Горланов. Время теряем!
      Мы стали стучаться в ближайшие хаты. Но перепуганный выстрелами народ сидел тихо и не отвечал.
      - Что же делать? Эх, была не была...
      Размахнувшись, я прикладом высадил первое попавшееся окно. Сунул голову в хату. У самого окна стояла широкая семейная кровать, вздыбившаяся перинами. Такие бывают в Польше. Под периной лежала женщина. В самом уголке кровати я заметил худощавого мужчину, дрожавшего от страха.
      Крикнув что-то успокоительное женщине, от чего она, вероятно, испугалась еще больше, мы с Горлановым пытались вытащить бормотавшего католические молитвы хозяина. Стараясь изо всех сил убедить его, что ему ничего не угрожает, мы совали ему под нос автомат и просили, умоляли об одном:
      - Выведи нас на мост через Прут. Быстрее! Кратчайшим путем. Понимаешь?
      Наконец он понял.
      - Маричко! Я зараз врацам. Покаже паном, цо им тшеба, - и вылез к нам через вышибленное окно.
      Предводительствуемые этим белым "привидением", мы бросились к мосту через Прут.
      - Скорее, пока его не заняли немцы!
      Я взглянул на часы. Бой продолжался не более десяти минут.
      К мосту мы поспели раньше немцев. Дали три условные ракеты. Понимая, что Руднев, ведший сзади колонну, может не поверить такому быстрому захвату моста, я пустил в небо несколько очередей. Пусть услышит звук советского автомата.
      - Цо пан каже робить далей? - спросило белое "привидение".
      - Беги домой! Беги скорее к себе и кричи: "Передать комиссару: мост захвачен!"
      Повторяя про себя, как молитву, эти четыре слова, обрадованный проводник исчез в темноте.
      Горланов со своим взводом уже занял оборону на противоположном берегу Прута. Третья рота в городе весело перекликалась озорным фырканьем автоматов. Через полчаса к мосту стали подходить выходящие из боя группы.
      Станция была захвачена Матющенкой почти без боя. Минутная задержка произошла из-за подошедшего в это время эшелона. Но он шел порожняком. Небольшая группа фашистов на вокзале почти не оказала сопротивления и была перебита. Штаб группировки генерала Кригера охраняла всего одна рота немцев и два танка. Они были сожжены во дворе, где ночевали танкисты. Попутно хлопцы разбили несколько немецких магазинов с продуктами. Народ бросился на еду, забыв о генерале Кригере. Бойцы выходили к мосту, жуя на ходу.
      Откуда-то из переулка выскочил Володя Лапин с огромной банкой варенья в руках. Рядом с ним бежала радистка Анютка.
      - Подполковник! Варенье настоящее, малиновое... Попробуйте! кричала она мне, еще не дойдя до моста.
      Мне было не до варенья. Что-то неладное почуял я впереди. Проводников раньше нельзя было добыть. А сейчас из Заречья, предместья Делятина, разбросавшего за Прутом свои хаты, в нашу сторону по одному, а то и группами бежали гуцулы. Некоторые тащили домашний скарб, другие бежали с пустыми руками. На вопросы отвечали одно: "Ниц, не знаем". Но я чувствовал - там, впереди, куда должна направляться наша колонна, засел враг. Спасающийся или изготовившийся к прыжку?
      Из боя стали выходить все большие группы бойцов. Я направлял их вперед за двести - триста шагов от моста с приказом занять оборону. В конце Заречья образовалась внушительная цепь. Теперь уже была полная уверенность, что мы удержимся. Но вот пробьемся ли?
      Вскоре на шоссе показался комиссар. В кожаном пальто, подтянутый и бодрый.
      - Здорово вышло у тебя с мостом! - радуясь успеху, крикнул он. - Я даже не поверил ракетам. Но потом слышу очереди нашего автомата. Это ты стрелял?
      Руднев остановился и пожал мне руку.
      - Да, что за психа в кальсонах ты прислал ко мне? Хлопцы чуть было его за фашиста не приняли. Но он так радостно кричал: "Передать комиссару: мост захвачен", что я понял, это твои штучки.
      На возбужденных лицах стоявших вокруг бойцов была написана радость победы. Это была победа Руднева, его военного таланта, его ума и сердца, учета психологии врага и понимания души своих партизан!
      Мы простояли на мосту четверть часа. Руднев, провожая взглядом уходивших за мост бойцов, все больше хмурился. Мы не сразу заметили новую угрозу, нависшую над отрядом. Было в эту ночь одно обстоятельство, которое даже и комиссар не мог учесть.
      Как только проходила первая вспышка нервного подъема, на людей нападала страшная сонливость. Мы видели, что никто не в состоянии побороть ее. Многие бойцы ложились тут же у моста, другие, свернувшись калачиком в кювете, сразу засыпали. Командиры рот, пытавшиеся разбудить людей, беспомощно разводили руками. Это был даже не сон, а какое-то оцепенение.
      - Ночи осталось не больше полутора часов. Надо вырываться вперед! вздохнул Семен Васильевич.
      Собрав остатки двух рот, комиссар двинулся за Прут. Он весело хлопнул меня по плечу:
      - Передай Ковпаку, чтобы форсировал движение! Наша взяла! Мост держи до последнего, - и, махнув приветственно рукой, он ушел вперед с Бакрадзе и Горлановым.
      42
      Встречный бой!
      Эти два слова часто повторялись Ковпаком на совещаниях, на командирских разборах. Лицо Руднева при этом всегда становилось суровым.
      Встречный бой за Делятином - это была его роковая ошибка.
      Как часто вспоминаю я первое знакомство с этим богатырем русского народа и его слова: "И мертвым не прощаем ошибок".
      Дорого дали бы мы, ковпаковцы, да и не только мы, чтобы ты не ушел тогда вперед после Делятинского боя. Живой, заблуждающийся, даже в своей ошибке прекрасный и самоотверженный!
      "Мы и мертвым не прощаем ошибок", - учил ты нас, но тут я не могу следовать твоему правилу. Мы простили бы тебе еще многое, не прощаем одного: зачем ты ушел вперед. Ушел и погиб, умный, талантливый человечище, комиссар моей жизни, Семен Васильевич!
      А больше всего не прощаем этого себе.
      Встречный бой! Встречный бой был навязан нам врагом сразу же за Делятином.
      Не в стройной колонне, шедшей на марше в боевом порядке, пришлось комиссару принять этот бой. Партизаны выходили из Делятина, как всегда из боя, отдельными группами: командиры растеряли своих бойцов, бойцы шли без командиров. Только небольшая группа в пятьдесят - семьдесят человек - в основном из рот Горланова и Бакрадзе - двигалась впереди. Их объединил и повел вперед Руднев.
      Гуцулы недаром бежали нам навстречу. К Делятину по дороге из Коломыи, куда мы держали путь, шло подкрепление: 273-й горнострелковый полк, выгрузившись у Коломыи, на машинах двигался к штабу генерала Кригера. Колонна до сотни машин подходила из-за Прута как раз в то время, когда мы ворвались в Делятин.
      Услышав стрельбу и взрывы, полк остановился в трех километрах от города. Возможно, он двигался без штаба и офицеров, а может быть, немцы вначале послали разведку. Во всяком случае, они сразу не ввязались в бой, а остановили машины на дороге.
      Группа Руднева, Горланова, Бакрадзе, выигрывая время, спешным маршем двигалась вперед. Через полчаса ходьбы от Заречья они напоролись на колонну автомашин, стоящих на дороге. Возле машин - ни души. Была еще темень, та темень, которая так сгущается перед рассветом.
      - Не стрелять и не жечь машин, - послышалась команда Руднева.
      Видимо, у комиссара возникла мысль сесть в машины и умчаться вперед. Но очень медленно подходили наши.
      Ковпак и Павловский, шедшие с обозом, где-то замешкались.
      На западе небо еще чернело. В предрассветной мгле горы перекликались еле заметными огоньками ракет. Это главная группировка Кригера, оставленная нами в горах, пришла в движение и спешила на помощь своему штабу.
      Кто-то из ребят, подошедших позднее и не слышавших команды Руднева, дал очередь по мотору машины.
      Надо же было случиться, чтобы именно этот автомат был заряжен зажигательными пулями. Бензин вспыхнул. Машина загорелась и осветила группу бойцов. Это была часть роты Горланова. Сам Горланов с несколькими бойцами стоял, освещенный горящим мотором.
      Завороженные темнотой и напуганные неизвестностью, немцы пришли в себя. Целый немецкий полк ударил залпом по группе Горланова. Начался бой, жестокий и смертельный.
      Комиссар не был ни убит, ни ранен этим первым залпом. Но Горланова скосило вместе с семью бойцами.
      Только теперь к мосту подошли наши главные силы с Ковпаком, Павловским и санчастью. Пока они выбирались из города, прошло не меньше часа. Светлело. Вот-вот взойдет солнце. А я, выполняя приказ Ковпака, все держал и держал мост, надеясь пропустить через Прут весь отряд. Впереди густо поднимались клубы черного дыма. Не доходя до машин метров двести, под огнем немецких минометов и пулеметов, Ковпак повел свою колонну налево, прямо через рожь. За Прутом резко менялся ландшафт. Не было крутых гор. Холмистое плато слева и широкая долина справа окаймляли наш путь по шляху на Белые Ославы.
      Урочище Дил - называется место, где застопорил ход своих девяноста шести автомашин немецкий горнострелковый полк.
      Ковпак вел колонну по полю, носящему ласковое гуцульское название "Дилок". Сбоку раскинулась пологая гора Рахув. К ней и были прижаты осмелевшим немецким полком роты Бакрадзе и Горланова. Руднев принял над ними командование. Оставив себе группу в восемнадцать бойцов, он стал дожидаться колонны. Она вот-вот должна была подойти. Бакрадзе во главе двух рот по приказу комиссара кинулся на высоту. Село Белая Ослава, видневшееся впереди, он захватил с ходу. Уже взошло солнце, появились немецкие самолеты. Они долго кружились над горой Рахув, Дилом и Делятином, с недоумением накренясь на борт и разглядывая горящие машины. Немецкие летчики долго не могли понять, кого же им бомбить и обстреливать.
      Колонна все тянулась через мост. Мы несколько раз готовились взорвать его. Но каждый раз из-за Прута показывалось несколько бойцов. Они несли раненых, и я давал команду пропустить их. А впереди, за горой, тяжело охал и вздыхал миномет. По его отвратительному чавканью я узнал: это бил враг. Наперебой с ним резко перекликались наши пулеметы. Только в 10 часов утра, выполняя ранее намеченный приказ, я взорвал мост и стал отходить с ротой Карпенки. Сразу за Делятином нас встретил огонь немецких пулеметов. Недалеко от догоравших и чадивших автомашин след, вытоптанный во ржи, и трупы коней указывали, что Ковпак прошел через Дилок. Отстреливаясь от наседавших фашистов, рота Карпенки стала отходить вдоль горы Рахув.
      Надо было подобрать раненых. Затем откуда-то прискакал связной. Он кричал на ходу:
      - Занимайте оборону на опушке. Приказ командира - не пускать фашистов к лесу.
      Но налетевшие в это время самолеты заставили меня залечь. Затем долго не давал подняться миномет, пристрелявшийся по овражку, где я лежал. Немцы вдруг перенесли огонь на Рахув. Когда я опомнился и, оглушенный, поднялся с земли, третьей роты не было вблизи. Она уже достигала леса. Надо было использовать передышку и догнать наших. Бросившись бежать вдоль оврага, я наскочил на раненого. Он лежал подле одинокой ели, широко и щедро раскинувшей свои траурные ветви над полем. Я нагнулся. Раненый тихо стонал. Ему оторвало полступни. Почти мальчишка. Плачет. Соображая, как бы лучше оттащить его к лесу, я выглянул из овражка.
      - Не бросай меня! - закричал малец дико и пронзительно.
      - Молчи! - шепнул я ему прислушиваясь.
      На Дилке слышны были голоса немцев.
      - Нет, не замолчу, ты меня бросишь... Застрели меня, - тихонько заскулил раненый. - Застр-е-ли... тогда уходи...
      - Не брошу, - сказал я, отстреливаясь от ползущего к нам нахала автоматчика.
      - Нет, бросишь, бросишь! - капризно, как ребенок, подвывал раненый.
      Автоматчики отклонились. Их отрезал огнем своих пулеметов Карпенко.
      - Стреляй меня скорее! - опять от страха заныл малец.
      Я сел и взял его за шиворот.
      - Ты чего скулишь? Не брошу, слышишь? Есть, понимаешь, совесть у человека... Ну! - я злобно тряхнул его и выругался.
      Парень вскрикнул от боли и затих. Затем успокоенно, глядя в глаза, сказал:
      - Вот теперь вижу, что не бросишь. Товарищ дорогой, спасибо...
      Я смастерил ему костыль. Мы заковыляли к кустам. Затем переползли к лесу. Карпенко заметил мое отсутствие и послал трех бойцов на розыски. Мы встретились в кустах и догнали роту.
      Наскоро окопавшись, наладили связь.
      - Справа от нас занял оборону Матющенко. Слева - никого, - весело, словно радуясь этому, доложил Карпенко.
      Только сейчас я вспомнил, что батальон Матющенки не проходил по мосту. Значит, перешел вброд. Вскоре подошла вторая рота. Бойцы ее успокоили нас. Ковпак ушел в горы, в лес.
      - Матющенко, разгромив станцию, вышел напрямик через Прут, объяснил мне Карпенко.
      Прошло несколько часов. По сторонам, как зарницы темной ночью, вспыхивали и гасли перестрелки.
      - Темнота обстановки, - говорил мне, зевая, Матющенко.
      - Но ясно хотя бы, что фашисты растрепаны? - ответил я вопросом.
      - До вечера, думаешь, не полезут? - спросил меня вместо ответа Федот Данилович Матющенко.
      Я смотрел на его штатский пиджак и карие глаза. Они показались мне даже веселыми.
      "Значит, вот на кого можно положиться в беде?"
      Вдоль дремавшей цепи третьей роты взад и вперед ходил Карпенко. Странное дело. Не было в бою спокойнее человека. Но вот четыре часа нет врага перед глазами, и он взвинчен, больше того, растерян и зол. Он ходил и думал. То ворчал на своих третьеротцев, то подбадривал их.
      Карпенко подошел ко мне, кивнул головой, и мы отошли в сторону.
      - Давай уходить из этих мест. Пока не поздно. На равнину. Умрем, так хоть на ровном месте.
      Я не мог понять, шутил или всерьез предложил он мне снова такой ход.
      - Немцы перестали нажимать, - говорю я ему. - Видимо, потери их немалые.
      Карпенко что-то хмыкнул в ответ и отошел. Только отдельные выстрелы около догоравших машин говорили о присутствии врага. Может быть, это рвались остатки патронов. Может, озверев, фашисты достреливали наших раненых, оставшихся на поле боя.
      Связные и разведчики, разосланные во все стороны, не обнаружили Ковпака. Со мной были только батальон Матющенки, рота Карпенки и несколько разрозненных групп бойцов. К полудню мы решили идти лесом к урочищу Раховец.
      Пройдя густым сосновым бором, перевалили через высоту и очутились на пологом склоне. Впереди виднелась равнина. Прут, вырвавшись из теснин Яремчи и Делятина, крутой излучиной замедлял свой голубой бег на восток. Здесь мы с Матющенкой и Карпенкой решили делать дневку.
      43
      За Делятином Прут, вырвавшись из гор и ущелий, огромной лукой огибает Карпаты. Левый его берег уходит на север холмистыми полями и рощами к Станиславу и Коломые. Справа лесистые горы, нахмурившись, глядят в его голубую муть. Усталые от боя и разомлевшие от еды, наши люди отдыхали.
      А в эти же часы у подножия горы Рахув шло совещание штаба генерала Кригера. О нем я узнал позже. Генералу туго пришлось в ту ночь. Он еле ускользнул от третьей роты. На двух легковых машинах и броневичке они успели проскочить через Прут несколькими минутами раньше, чем нас вывел на мост мой проводник в нижнем белье.
      Не веря, очевидно, в то, что резервный полк поспеет вовремя, Кригер сразу за мостом свернул в глухие улочки Заречья. Это и спасло его. Он забился на окраину Заречья. Как жаль, что мы не узнали об этом вовремя! После взрыва моста и оставления нами Делятина генерал, в сопровождении двух офицеров штаба и подобранных им на пути отдельных солдат, пробился к полку, ведущему бой.
      Вот почему немцы так активизировались после 10 часов утра.