Крепко критиковал он безрассудство одного командира, который неправильно повел свой взвод, поставил людей под кинжальный огонь пулеметов, а затем, когда понял свою ошибку, бросился на пулемет и погиб.
      - Что же сейчас критиковать, Семен Васильич, - заметил Базыма, мертвых не подымешь...
      - Неверно, - сказал комиссар задумчиво. - Неверно, Григорий Яковлевич. Мертвым тоже не прощают ошибок.
      - А почему, я вас спытаю? - подхватил, оживившись, Ковпак. - Вот я вам зараз скажу, почему. Чтоб живым не повадно было спотыкаться. Понял? То-то...
      Жестокие слова, так мне тогда показалось, но потом я много раз убеждался, как они справедливы.
      Вот какими были эти два человека, с которыми судьба свела меня, беспартийного интеллигента, в августе 1942 года. И, сказать по правде, я не в обиде на свою судьбу.
      А было это так. Приехав еще раз в отряд, поговорив с Рудневым и ближе познакомившись с ним, я сказал Ковпаку, подошедшему к нам:
      - Ну, диду, принимайте меня в партизанскую академию.
      Старик, прищурившись, посмотрел на меня и ответил:
      - Дило твое, только смотри, не обижайся!
      И помахал перед моим носом нагайкой. Руднев засмеялся и похлопал меня по плечу.
      10
      В это время вернулась из разведывательного рейда группа автоматчиков под командованием Бережного, которая была подчинена мне. С этой группой, состоявшей из восемнадцати автоматчиков и двух радистов, мы и влились в отряд Ковпака, образовав тринадцатую роту.
      Когда начальник штаба Базыма объявил мне мой номер, я подумал: "Ну, верно дело пойдет успешно, число "тринадцать" у меня везучее".
      Через несколько дней Ковпак улетел в Москву, а вместе с ним и ряд других партизанских руководителей. Они были первыми ласточками партизанской земли. Москва принимала их тепло, радостно.
      По представлению начальника Центрального штаба партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандующего товарищем Сталиным 31 августа 1942 года были приняты руководители партизан: начальник Орловского штаба партизанского движения Матвеев, секретарь Орловского обкома ВКП(б), командир партизанских отрядов западных районов Орловской области младший лейтенант Госбезопасности Емлютин, командир Брянского городского партизанского отряда Дука, командир партизанского отряда военнослужащих Э 2 имени Ворошилова капитан Гудзенко, командир партизанского отряда военнослужащих Э 1 старший лейтенант Покровский, командир соединения украинских партизанских отрядов Ковпак, командир соединения украинских партизанских отрядов Сабуров, командир партизанского отряда имени Сталина Сенченко, командир партизанского отряда имени Чапаева Кошелев, командир партизанского отряда имени Боженко, комиссар партизанского отряда "Смерть немецким оккупантам!", председатель Дятьковского райисполкома (представитель от партизан северо-западного района Орловской области), командир Брянского районного партизанского отряда Ромашин и другие.
      Политотдел Брянских лесов немедленно по возвращении командиров из Москвы провел среди командного и политического состава беседы о задачах, поставленных правительством и лично товарищем Сталиным на этом совещании. Основой служили записки или личные рассказы товарищей, имевших счастье побывать в Кремле. В политотделе мне удалось просмотреть как-то живую запись одной из таких бесед участника исторического совещания Героя Советского Союза Ромашина.
      Слушая рассказы Ковпака и других участников этой знаменательной встречи, партизаны и командиры Брянского края и украинских отрядов как-то подтянулись, политически и морально повзрослели. Почти всех участников этого совещания мне пришлось видеть лично - в момент прилета их с Большой земли. Прилетел на Малую землю и товарищ Матвеев. Только с товарищем Пономаренко, начальником Центрального штаба партизанского движения, пришлось встретиться значительно позже.
      Из всех товарищей особенно заинтересовал меня широкоплечий, мускулистый, в кожаном пальто, ладно облегавшем его стройную фигуру, Матвеев. Из-под воротника плаща на гимнастерке видно было два ромба. Позже я узнал, что он страстный охотник, физкультурник. У него никогда не болели не только зубы, но казалось, ни одна человеческая хворь не пристанет к такому здоровяку, да к тому же и весельчаку. Вскоре после войны он внезапно умер от разрыва сердца. Видно, не выдержало оно напряженной нагрузки.
      Матвеев прилетел в Брянские леса в трудные дни: немцы повели наступление на массив Брянского леса. Сбили отряды-заставы на севере, начали сдавливать на юге. Конечно, в считанные часы знакомства с Матвеевым веселые черты его характера как-то ускользнули от меня. Всем нам в те дни было не до веселья. А Матвееву и подавно. Задание товарища Сталина, данное лично Матвееву, а через него и командирам брянских отрядов, - удерживать во что бы то ни стало партизанский край, удерживать сейчас как базу для рейдовиков, а в дальнейшем как крепкий плацдарм для наступающих частей Красной Армии - нужно было выполнить. Молодой еще, но уже имевший за плечами стаж комсомольской, партийной и чекистской работы, Матвеев не терялся, хотя и вынужден был в новой боевой обстановке напряжением воли и ума, перегруженностью в работе компенсировать недостающий опыт. Уже через несколько дней, прибрав к рукам управление многочисленными отрядами, он сумел приостановить отступление партизан, а затем несколькими удачными ударами в тыл наступающим гитлеровцам заставить их убраться восвояси. Положение в партизанском крае было восстановлено. Брянский партизанский край жил и боролся. Ему суждено было дожить до того момента, когда доблестные полки и дивизии Красной Армии дойдут в едином порыве от Волги и Дона до Курска. В сотне километров от Брянского партизанского края сделают они передышку, изготовятся для дальнейших сражений на Курской дуге.
      И этот край станет не только базой для многочисленных разведчиков Красной Армии, но и будет наносить мощные удары по врагу во взаимодействии с полками и дивизиями победоносной Красной Армии.
      В эти дни боев лета 1942 года я только два раза встречался с товарищем Матвеевым. У меня уже было в кармане предписание за его подписью "отбыть в отряд Ковпака", но пока шли напряженные бои, "отбывать" на юг было как-то неловко.
      Наблюдая Матвеева во время коротких встреч, я невольно сравнивал его с полюбившимся мне Ковпаком. Если тот был вожак-самородок, вышедший непосредственно из низов народных, солдат и батька солдатский, то Матвеев был руководителем подготовленным, человеком государственной школы и партийной закалки.
      Матвеев привез в партизанский край полный текст приказов и докладов товарища Сталина. В этих важных документах, наряду с общим анализом войны и задач Красной Армии, ставились задачи и нам, партизанам. На основе глубочайшего анализа тыла немецко-фашистской армии разъяснялось важное значение партизанской борьбы. И действительно, мы на собственном опыте убеждались в непрочности немецкого тыла, работу которого мы нарушали.
      "...продвигаясь в глубь нашей страны, немецкая армия отдаляется от своего немецкого тыла, вынуждена орудовать во враждебной среде, вынуждена создавать новый тыл в чужой стране, разрушаемый к тому же нашими партизанами, что в корне дезорганизует снабжение немецкой армии, заставляет ее бояться своего тыла и убивает в ней веру в прочность своего положения, тогда как наша армия действует в своей родной среде, пользуется непрерывной поддержкой своего тыла, имеет обеспеченное снабжение людьми, боеприпасами, продовольствием и прочно верит в свой тыл. Вот почему наша армия оказалась сильнее, чем предполагали немцы, а немецкая армия слабее, чем можно было бы предположить, судя по хвастливым рекламам немецких захватчиков".
      Читая эти проникновенные строки, мы, партизаны - бойцы и командиры, - глубже и шире понимали значение своих боевых дел, направленных на расшатывание и разрушение тыла врага. В своем первомайском приказе Сталин приравнял нас, партизан, к воинам Красной Армии, которым он ставил задачи:
      "1. Рядовым бойцам - изучить винтовку в совершенстве, стать мастерами своего оружия, бить врага без промаха, как бьют их наши славные снайперы, истребители немецких оккупантов!
      2. Пулеметчикам, артиллеристам, минометчикам, танкистам, летчикам изучить свое оружие в совершенстве, стать мастерами своего дела, бить в упор фашистско-немецких захватчиков до полного их истребления!
      3. Общевойсковым командирам - изучить в совершенстве дело взаимодействия родов войск, стать мастерами дела вождения войск, показать всему миру, что Красная Армия способна выполнить свою великую освободительную миссию!
      4. Всей Красной Армии - добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев!"
      Так же, как и бойцов Красной Армии, товарищ Сталин призывал нас, партизан:
      "5. Партизанам и партизанкам - усилить партизанскую войну в тылу немецких захватчиков, разрушать средства связи и транспорта врага, уничтожать штабы и технику врага, не жалеть патронов против угнетателей нашей Родины!
      Под непобедимым знаменем великого Ленина - вперед к победе!"
      Партизанская война становилась частью общего плана по разгрому врага.
      Так же, как в Брянские леса товарищем Матвеевым, сотнями других партийных руководителей и организаторов приказы были доставлены в другие отряды, действовавшие во вражеском тылу от Северного Ледовитого океана и до Кубани. Их внимательно изучали командиры и бойцы партизанских отрядов. По ним, как по компасу, данному в наши руки партией большевиков, выверяли мы свой боевой путь.
      Ковпак получил от Сталина и Ворошилова боевое задание совершить новый рейд. Ковпак не раз рассказывал потом нам об этой встрече. Его рассказ, варьированный в интонациях, но всегда верный и точный, когда он передавал слова товарища Сталина, как бы раздвигал лес и переносил нас в кабинет в Кремле. А когда рассказчик доходил до сцены прощания, он говорил кому-нибудь из слушателей:
      - А ну, дай руку!.. Так от, я уже до дверей подаюсь, про все с товарищем Сталиным поговорили, а он, понимаешь, из-за своего стола вышел и меня к себе подозвал. "Ну, будь здоров, Ковпак", - и пожелал всем успеха. Потом еще раз усмехнулся и меня, понимаешь, за руку взял... И громко так: "Партизанам и партизанкам - горячий привет". И так руку мне пожал, что я чуть не крикнул. Ох, и крепкая рука, хлопцы, у товарища Сталина.
      Помню, как блестели глаза у четырнадцатилетних партизан Семенистого и Володи Шишова.
      В разведроте мне особенно приглянулся четырнадцатилетний мальчик, замечательно ловко ездивший верхом, с быстрыми, черными, как угольки, смышлеными глазами и твердым, рассудительным голосом. Его в разведке звали только по имени и отчеству: "Михаил Кузьмич". Позже я узнал его фамилию: Семенистый. Он был родом из Путивльского района и в отряд пошел добровольцем. Отца у него не было, дядю повесили немцы. Он остался старшим в семье, мать считала его хозяином. Когда Ковпак проходил мимо их села, мальчик заявил матери, что он уходит в партизаны. Мать вначале отговаривала его, но партизаны задержались в этом районе, и через несколько дней мальчик все же собрался уходить. На рассвете он тайком выбрался из хаты. За околицей его догнала мать. Она бросилась к нему на шею, стала плакать и умолять не покидать ее с малыми детьми. Мальчик колебался, потом упрямо тряхнул головой и сказал:
      - Нет, не уговаривайте меня, мама, я пойду.
      Он осторожно высвободился из объятий матери, упавшей на придорожную траву, и пошел по дороге. Мать снова догнала его. Она начала упрекать сына.
      - Родила на свою голову, - причитала она. - Родную мать покидаешь, а я тебе еще новые сапоги справила, как старшему... Думала, хозяином будешь.
      Мальчик, удивленный, остановился. До этого он никогда не слыхал от матери слов упрека - они жили тихо, мирно.
      - Ну, чего балухи вылупил? - скрывая под грубостью свое смущение, крикнула мать. - Как новые сапоги надел, так, думаешь, я посмотрю на тебя? Вот возьму хворостину, тогда сразу мать начнешь уважать.
      Мальчик порывисто сел на дорогу, быстро снял сапоги, подержал в руках секунду, посмотрел на них и хлопнул ими об землю.
      - Заберите свои сапоги, не нужны они мне. Прощайте! - и быстро пошел по дороге.
      Мать растерянно смотрела ему вслед и испуганно лепетала:
      - Мишенька, куда же ты? Да я только так, с досады. Ну возьми сапоги, я не жалею для тебя. Раз так это нужно.
      Но мальчик ушел... Пришел он к партизанам босиком. Стал разведчиком, бойцом, лихим кавалеристом и прошел с Ковпаком всю Украину - от Путивля до Карпат.
      Я видел потом эти сапоги, оставленные им дома. Мать бережно хранила их в сундуке, дожидаясь старшего сына с войны. Я сам в его годы был пастухом на селе и знал, что значила для деревенского хлопца пара новых сапог.
      После того как Руднев рассказал мне историю появления в отряде Семенистого, я тоже стал называть его: Михаил Кузьмич.
      Первые дни моего пребывания в отряде Ковпака совпали с подготовкой к рейду. Такого рейда еще не было в истории. Более сотни лет назад испанский полковник Риего, руководитель гверильясов, испанских партизан, совершил два рейда по южной Испании. Они продолжались каждый по нескольку дней и были протяженностью в 200-300 километров.
      Рейд по тылам наполеоновской армии славного партизана Отечественной войны 1812 года Дениса Давыдова был больше - до 800 километров. Он проходил по лесной местности от Смоленщины до Гродно.
      По заданию нам нужно было пройти по степям и дорогам из-под Орла к границе Западной Украины, форсировать Десну, Днепр, Припять и еще бесчисленное количество мелких рек, железных и шоссейных дорог; пройти от северо-восточной границы Украины до западной ее границы, то есть расстояние, равное этак Португалии, Испании и Италии, вместе взятым.
      Во время подготовки к рейду я добросовестно нес все обязанности ученика. Стояли замечательные дни осени 1942 года. Лес осыпал палатки партизан багрово-красными и ярко-желтыми листьями. Прошли первые осенние дожди, вечера были теплые, а по утрам подмораживало. Долгие часы мы просиживали у огня. Руднев каждый вечер обходил костры, беседуя с бойцами, командирами. А мне тогда еще не совсем понятной была эта сложная механика жизни партизанского народа и его руководителей. Все было необычно и часто непонятно просто, как проста сама жизнь человеческая.
      Здесь, у костров, без пафоса, без речей, иногда вскользь брошенным шутливым словом проводилась большая и настоящая подготовительная работа.
      Ковпак наделял людей автоматными патронами, заботился о продовольствии, одежде. Этим же занимался и Руднев, но, кроме того, он, как какая-то грандиозная человеко-динамо-машина, заряжал людей моральной и душевной энергией. Конкретных целей, маршрута мы не могли раскрывать из соображений конспирации, но каждый партизан знал, что боевое задание Ковпаку давал сам Сталин, и это воодушевляло людей, накаляло их энергией.
      Осенний лагерь партизан гудел, как пчелиный улей: ковали лошадей, чинили повозки, выбрасывая прогнившие части, подгоняли сбрую, грузили вещи, прилаживая ящичек к ящичку, обматывали тряпками каждую гайку на колесе. Дед Ковпак ходил между повозок, постукивал палкой по колесам, иногда тыкал в бок ездовому.
      - Щоб було по-партизанскому, щоб ничего не стукнуло, не грохнуло, а тильки щоб шелест пишов по Украини! - Затем, многозначительно подняв палец, спрашивал ездового: - Поняв? - и, одобрительно улыбнувшись, проходил дальше.
      Ездовой, пожилой дядя с запорожскими усами, провожал взглядом старика и восхищенно говорил:
      - Ну и голова...
      И когда часа через два, обойдя весь лагерь, Ковпак возвращался обратно, ездовой стоял у повозки вытянувшись и ел глазами командира.
      - Ну как?.. - спрашивал Ковпак мимоходом.
      - Повозка - як ероплан... - отчеканил обозник. - Не стучить, не брязчить, як пташка летить...
      Ковпак, удовлетворенный, проходил к штабу.
      Вечерами начинались песни. Ковпак, Руднев, Мирошниченко, Дед Мороз, Базыма и другие собирались возле штаба у костров, где на пнях были положены доски в виде скамеек. Самодеятельные вечера эти назывались "Хор бородачей". На этих же вечерах не шутя были занумерованы и взяты на учет все партизанские бороды. Каждой был назначен город для бритья. Все города эти в то время находились в глубоком немецком тылу. Курочкин должен был брить бороду со взятием Харькова, Базыма - в Киеве, Дед Мороз - в Путивле. Я выбрал Берлин.
      У костра, метрах в ста от нас, собирались разведчики. В разведке был парень с феноменальной памятью, политрук Ковалев. Каждый вечер с семи-восьми часов начинал он тихим и ровным голосом, на память, рассказывать нам почти слово в слово читанные им книги, и эти рассказы продолжались иногда до рассвета. Вначале это были фельетоны с четвертой страницы "Известий", рассказы Чехова, пьесы неизвестных мне авторов.
      Однажды вечером он начал рассказывать "Анну Каренину". Автоматчик Бережной и разведчик Горкунов, разинув рты, слушали равномерно журчавший голос. Ветер шумел в верхушках елей и ясеней, осыпались листья. Отчаянные смельчаки Илья Краснокутский, Князь, Намалеванный, Мудрый и Семенистый, затаив дыхание, в Брянских лесах переживали некогда пережитое персонажами Льва Николаевича Толстого.
      На наши литературные вечера собирались наиболее экспансивные, молодые и деятельные представители партизан.
      В особенности полюбила их третья рота.
      Третья рота автоматчиков под командованием сержанта Карпенко заслуживает того, чтобы о ней рассказать. Сержант Карпенко с группой разведчиков в августе 1941 года отстал от своей воинской части, выполняя разведывательное задание. Карпенко был разведчиком бригады Родимцева, той самой, которая в Голосеевском лесу в сентябре 1941 года дала жестокий и решительный бой передовым дивизиям эсэсовцев, прорвавшимся к Киеву. Эсэсовцы катили на мотоциклах, автомобилях и танкетках, думая с ходу влететь на Крещатик. Но под Голосеевским лесом их встретили десантники Родимцева. Двое суток продолжался жестокий бой. Немцы лезли в психическую атаку. Атаки захлебывались, потом повторялись снова и снова, пока весь лес и предполье к нему не были почти сплошь устланы немецкими трупами.
      В сентябре же 1941 года в районе Ворожбы и Конотопа, куда прорывались немецкие части, сержанты бригады Родимцева, Карпенко и Цымбал с разведывательной группой в десять - пятнадцать человек, далеко вклинившись в расположение противника, оказались отрезанными от своей части. Измученные бессонными ночами и стычками с ночными разъездами, они ушли в лес. Решили отдохнуть сутки, другие, а затем прорваться к своим. Похоже было, что фронт ушел далеко на восток и прорываться придется долго и упорно. Кое у кого из бойцов затряслись поджилки, и люди, маскируя безразличием свое волнение, изредка спрашивали Карпенко:
      - Федя, а вдруг не пройдем, а вдруг немец все дороги занял? А впереди, брат, леса нет - одни голые степи.
      Федя помалкивал, обдумывая положение. От крестьян соседних сел он слыхал о том, что где-то здесь, недалеко, уже начали действовать партизаны. Короткие, как зарницы, перестрелки, вспыхивавшие изредка по ночам, подтверждали это. Немецкие связисты и квартирьеры, раньше поодиночке безбоязненно раскатывавшие глухими дорогами, сейчас торопились скорее проскочить узкие места и, проезжая группами, осторожно оглядывались по сторонам.
      Несколько машин неожиданно подорвались на минах по дороге из Путивля в Конотоп, там, где только что прошла моторизованная дивизия гитлеровцев. Ясно было, что мины свежие, и кто-то рядом с Карпенко и Цымбалом, осторожно маскируясь и скрывая свое имя и местонахождение, бросает вызов врагу.
      Карпенко заинтересовался этим, потому что он был опытным разведчиком, уже несколько раз ходил по ближним тылам немцев, наступавших тогда безрассудно в упоении первого успеха. Он видел возможность партизанской борьбы и сам подумывал о том, что могут сделать смелые люди в тылу врага. На вторые или третьи сутки пребывания в лесу бойцы Карпенко услыхали и от местных жителей странное имя: Ковпак. Одна из женщин доверительно сообщила, что Ковпак прошлой ночью заходил к ней, выпил кринку молока и расспрашивал про всякие колхозные дела. Больше ничего Карпенко от нее не добился. В другом месте он узнал о том, что немцы, обозленные дерзкими набегами партизан, решили их уничтожить, и в этом деле у них нашлись помощники. Колхозники тонко намекнули бойцам Цымбала и Карпенко, чтобы они осторожно вели себя в лесу и в особенности не доверяли старику, леснику, который побывал в немецкой жандармерии в Путивле, получил от гестаповцев хорошую двустволку и часто шлялся в жандармерию, якобы улаживая свои лесные дела.
      Такой сосед был опасен для Карпенко в его положении. Ребята решили выследить старика, прибрать его к рукам, а если не удастся, то просто убрать с дороги. Все яснее становилось, что разведывательная командировка в тыл затягивается, и десантники, будто в шутку, все чаще стали называть себя партизанами.
      Расположившись на привал на лесной поляне, недалеко от перекрестка лесных троп, Карпенко однажды увидел фигуру старика с клюкой, шедшего по тропке. Он был один и вел себя в лесу непринужденно и смело. Он походил на старого хищника, который идет по следу своей добычи. Старик иногда останавливался, рассматривал тропу, брал в руки ветви деревьев с тронутыми осенью листьями, разглядывал их, затем вытягивал голову вперед, как бы принюхиваясь к лесному воздуху, и шел дальше.
      Карпенко следил за ним, молча прильнув к траве. Когда старик прошел мимо и спина его скрылась за деревьями, Карпенко, поднявшись, решительно сказал:
      - Всем оставаться на месте, Цымбал и Намалеванный - за мной.
      Хлопцы поняли своего вожака сразу:
      - Ишь, выслеживает, старый дьявол! Ухлопать его надо, товарищ командир, из-за него житья не будет.
      - Сам знаю, - ответил Карпенко.
      Он дал соседу свой автомат, вынул из кобуры пистолет и сунул его в карман. Еще раз сказав Цымбалу и Намалеванному "за мной", он быстро пошел по траве, догоняя старика. Сразу за поворотом они увидели его спину. Старик медленно и задумчиво шел по тропе. Карпенко прибавил шагу и, догоняя лесника, опустил руку в карман, когда ему показалось, что тот слегка повернул голову и заметил его. Но лесник выпрямился и снова медленно пошел дальше, как бы ничего не замечая. "Хитер старый лис, ох, и хитер, - подумал про себя Карпенко и прибавил шагу, - но от меня теперь не уйдешь".
      Они уже почти догнали старика и шли в ногу с ним, на расстоянии нескольких метров. Пройдя еще немного, старик резко повернулся, остановился, в упор глядя на трех бойцов. Они подошли ближе - Карпенко прямо, Цымбал и Намалеванный - по бокам. Глаза старика смотрели спокойно, седенькая бородка не дрожала, только два пальца на правой руке, странно согнутые, изредка вздрагивали в непроизвольном движении.
      [Вся последующая сцена записана мной со слов партизан Карпенко, Цымбала и Намалеванного.]
      - Ну, что вам, хлопцы, от меня надо? - спросил старик, стараясь усмехнуться. - Насели человеку на пятки, вроде я дивчина яка, - и он дружелюбно сделал шаг вперед.
      Карпенко снова сунул руку в карман.
      - Вот тебя-то нам и надо. - Он кивнул головой хлопцам, и они обступили старика. Старик посмотрел на них:
      - Ага, окружение, значит. Выходит, мне и выхода от вас нет?
      Карпенко вынул из кармана пистолет и сунул его под нос старику.
      - Ну, вот что, долго нам с тобой тут разговаривать нечего, ты хвостом не крути, говори, что в лесу ищешь? Кого выслеживаешь по этим тропам, чего к лесу принюхиваешься в военное время?
      Старик усмехнулся:
      - Наше дело такое, лесное.
      - Да что с ним долго разговаривать! - воскликнул Цымбал. - Федя, дай ему девять грамм, и дело с концом.
      - Шпи?н, явный шпи?н, - убедительно сказал Намалеванный, - давай кончать, Федя.
      - Молчать! - крикнул на них Карпенко. - Не мешайте, допрос снимаю, не видите? Ну, говори, - он снова сунул пистолет ближе к носу старика.
      - Ты эту штучку из-под носа моего убери, у меня тоже такая штучка имеется, - и старик вынул из кармана маленький пистолет. - А стрелять и не подумайте, - добавил он, - я вот свистну своим хлопцам, и от вас, в случае чего, мокрое место останется. - Затем, выйдя из себя, заорал на весь лес: - Отойди на три шага от меня! Против кого пистолетом машешь! Я есть партизан гражданской войны. Я два Егория получил, когда ты еще под столом ходил, сопляк!
      Старик разволновался. Ребята с интересом смотрели на него, но из кольца не выпускали.
      - Ты не психуй, папаша, а толком говори, - сказал Намалеванный, чего тебе в лесу надо?
      - Чего мне в лесу надо? - возмутился старик. - Здоров ты вырос, а у разумного твоего батьки был сын дурак. Ну, сам рассуди, чего людям в такое время в лесу может понадобиться. Кто я такой? - обратился он к Карпенко. - Вот я тебе сейчас скажу, кто я такой, - и он сунул ему под нос свою мухобойку. - Я есть командир партизанского отряда.
      Ребята примирительно заговорили:
      - Ну, так сразу бы и сказал, а мы думали... лесник тут один ходит, партизан выслеживает.
      - Ишь ты, - тоже идя на перемирие, ответил старик. - Выходит, у вас тоже разведка действует?
      - Постой, - спохватился Цымбал, - а где же, командир, партизаны твоего отряда? Ты чего все один ходишь?
      Старик подумал, поковырял каблуком землю и задумчиво переспросил:
      - Отряд?.. А вот вы и будете моим отрядом... партизанским, добавил он.
      Карпенко свистнул.
      - Ну, ладно, дедок, пошли к ребятам, там разберемся. Командиром партизанским я тебя пока не признаю. Проверю, если ты не предатель, тогда живи, топчи землю, хрен с тобой.
      - Командиром не признает! - ворчал себе под нос старик, идя за Карпенко. - Видал молокососа? Не признает! А если меня на это дело партия назначила, то что - тоже признавать не будешь, а?
      - Ладно, ладно, не ворчи, разберемся, - говорил Цымбал, миролюбиво подталкивая старика.
      Они подошли к расположившимся под деревьями бойцам и стали разбираться...
      С командиром Путивльского партизанского отряда, председателем Путивльского городского совета Сидором Артемьевичем Ковпаком, получилась неприятная история. Отряд был организован до прихода немцев. В лесу заложены были базы. Но немцы пришли раньше, чем их ждали. Ковпак оставался в горсовете до последнего момента. Он организовывал партизанское подполье и ушел из города последним в тот момент, когда в центре города, где заботливым председателем был воздвигнут памятник Ленину, уже стояли немецкие танки. Командир отряда пришел в лес, но отряда там не оказалось. Много дней провел он в лесу один, стараясь найти кого-нибудь из своих партизан. Точного расположения баз он не знал, так как этим делом занимался старый партизан Коренев.
      Карпенко и Цымбал не признавали пока его командиром но, убедившись в опытности старика, поверили ему.
      Через несколько дней к ним прибрел Коренев. Он оброс бородой, борода была белая, и молодые бойцы, жалея его, говорили:
      - Ну куда ему воевать, ведь он на елку годится: Дед Мороз, да и только, - так это прозвище и осталось за Кореневым на все время.
      Война застала Коренева в должности директора инкубатора. Тысячами выводил он цыплят, сотнями распределял их по колхозам района, не думая о том, что так скоро придется бросить это мирное занятие.
      Дед Мороз показал хлопцам место расположения баз, где находились бочки с ветчиной и вареньем. Понемногу хлопцы убедились в том, что Ковпак действительно командир партизанского отряда. Коренев ходил несколько ночей из села в село, и вскоре отряд был собран.
      Их было двадцать восемь человек, вооруженных винтовками. На человека - по тридцать патронов и несколько штук гранат. Бойцы Карпенко сначала держались обособленно, им была не по душе штатская публика. Но прошлое многих из партизан и рассказы некоторых из них о гражданской войне внушали доверие. Новоиспеченные партизаны стали по ночам ходить в разведку, выползали на дорогу, по которой сновали немецкие машины. Нужно было начинать действовать, но с чего начинать никто толком не знал.
      Тогда Карпенко вспомнил о нескольких подорванных машинах на дороге. Он рассказал об этом Ковпаку. Они стали искать виновника этих дел. И вот одна связная, которая была бригадиром в местном колхозе и приходила к Ковпаку два раза в неделю, рассказала забавную историю.
      В селе Шарповка прижился оставшийся в окружении парнишка. Недалеко от села оказалось минное поле, на него иногда забредали коровы колхозников и взлетали на воздух. Молодой боец, имени которого никто не знал, однажды после такого случая вышел в поле, оглядел его осторожно, понаблюдал, затем умело вынул мину, разрядил ее и оставил в сторонке. Мужики обрадовались:
      - Може, парень, договоримся с тобою насчет этих мин?
      - А чего ж? Можно!
      Сошлись на нескольких пудах муки.
      Скоро слух о "сапере" прошел по соседним селам, где тоже были минные поля. Сапер стал принимать подряды, установив норму: пять пудов хлеба за каждый разминированный участок.
      Когда связная рассказала об этом Ковпаку, он позвал к себе Карпенко. Они о чем-то пошептались, а ночью нарядили разведчиков с задачей выкрасть из села "сапера". На рассвете его привели в отряд. Молодой парнишка - на вид ему было лет восемнадцать, курносый, с наивными детскими глазами - любопытно оглядывался по сторонам, впервые видя заросших щетиной лесных людей. Ковпак предложил ему остаться в партизанах, на что парень весело ответил:
      - А я, дедушка, раньше вашего партизаном стал. Я есть партизан-одиночка. Пять подорванных немецких машин на своей совести имею.
      - Какой ты партизан? - сказал Ковпак. - Ты спекулянт! Ты с мужиков по пять пудов хлеба за минное поле берешь.
      - Так это же днем, за то, что разминирую, а когда обратно минирую дорогу, я ж ничего не беру. А ведь за это и голову потерять можно. Это, брат старичок, бесплатно... А ты говоришь - спекулянт.
      Ковпак примирительно ответил:
      - Ладно, ты не обижайся, я же тоже не обижаюсь. Вот ты говоришь, что раньше меня стал партизанить, а я, брат, еще с Чапаевым вместе воевал. Как ты думаешь, не обидно мне от такого сопляка, как ты, подобные слова слышать?