Игорь Минаков, Ярослав Веров

Десант на Европу или Возвращение Мафусаила

Они очень молоды, у них все впереди, а у нас впереди – только они.

Конечно, человек овладеет Вселенной, но это будет не краснощекий богатырь с мышцами, и, конечно, человек справится с самим собой, но только сначала он изменит себя…

Природа не обманывает, она выполняет свои обещания, но не так, как мы думали, и зачастую не так, как нам хотелось бы…

А. и Б. Стругацкие «Гадкие лебеди»

Пролог

Ночь в музее

Полуночный звон торжественно и печально плыл над облаченной в туман долиной Темзы, гулко отдаваясь под сводами моста, чья утратившая былое величие громада все еще отражалась в мглистой реке. Этот звук растревожил ворон в просторном, неухоженном парке, разбитом на месте бывшего Сохо. Вспугнутые птицы взмыли в небо. Затмевая редкие звезды, они ведьминским хороводом закружились над башней, венчающей древний Вестминстер…

Впрочем, эта немного зловещая картинка существовала лишь в воображении смотрителя. Здесь, почти в двадцати милях от исторического центра Старого Лондона, источника печального звона – отреставрированных часов Биг-Бена – даже в холодном свете слегка ущербной луны было не разглядеть. Ну так, Дукласу макГрегору и не хотелось этого. Это звон для него означал лишь, что пробило полночь: время выходить из сторожки для еженощного обхода Музея.

Вот уже более десяти лет он, Дуклас макГрегор, добровольный и бессменный сторож-смотритель Музея, совершает этот ритуал. И ведь не надоедает! А какие еще привычки могут быть у человека, которому пошел четвертый десяток? И не просто четвертый десяток, заметьте, а четвертый десяток после первой сотни! Не позднее, чем через месяц друзья могли бы поздравить Дукласа со статридцатипятилетием. Если бы могли говорить…

С привычным, но оттого не менее приятным замиранием сердца смотритель вошел в Главный ангар – зал больших механизмов. Мягко вспыхнуло ночное «половинное» освещение под высоким спектролитовым колпаком. Следуя ритуалу, макГрегор прежде всего поздоровался со своим лучшим другом. Не вслух, разумеется. Просто, сдержанно, как и полагается джентльмену, поклонился редчайшей находке, обнаруженной в развалинах депо на территории бывшего Екатеринбурга – целехонькому, в густом солидоле законсервированному паровозу. Годному к эксплуатации! Первой половины двадцатого века! Второй поклон угрюмо нахохлившемуся, бессильно свесившему лопасти большого винта, жутковатому красавцу – ударному вертолету «Апач». Начала двадцать первого, между прочим!

Постоять между этими горделивыми воплощениями гениальной мощи предков, вдыхая едва заметный аромат смазки и древнего железа – тоже традиция. Постоять и подумать о величии Мастера Холмса Уотсона – Основателя коллекции Музея. Что и говорить – гений!… Хотя и моложе почти вдвое его, Дукласа…

Выдержав обусловленные торжественностью момента три минуты, смотритель неторопливо двинулся вдоль рядов больших и не очень механизмов, мирных и военных, целых и полуразобранных, проржавевших, но отреставрированных – и новеньких с иголочки, словно вчера соскользнувших с конвейеров и стапелей. МакГрегор переходил из зала в зал, приближаясь к последнему экспонату, возле которого должно завершать обход.

– Вижу одну!

В стылом воздухе шепот прозвучал как свист невиданной ночной твари. Голос исходил от крупного валуна, примостившегося на невысоком пригорке у берега. С пригорка открывался прекрасный вид на Музей Древней Техники. В слабом ночном освещении тот казался небрежно брошенной на землю цепочкой из семи звеньев-ангаров. Луна заходила, сквозь туман еле пробивались огни внутренней подсветки Музея.

– Или две?

Второй голос исходил от соседнего валуна, внезапно выступившего из мглы.

– Одна точно… Я же в маске… Вон она – висит…

– Ладно, начинаем!

Что-то колыхнулось, валун превратился в смутный человеческий силуэт. Рядом воздвигся второй. В поднятой к небу руке блеснуло нечто, смахивающее на древний дуэльный пистолет.

Охранявшая Музей эриния успела уловить запрос на личный код, успела просигналить, и в следующее, да нет, с точки зрения человека – в то же мгновение, бессильно кувыркаясь, нелепо трепеща обмякшими как тряпки крыльями, устремилась к земле.

Стоявшая на небольшом постаменте человеческая фигура была на самом деле вовсе не человеческой. Единственный экспонат Музея, сочетавший в себе достижения как добиотехнологической, так и биотехнологической эпох развития техники, был снабжен скромной табличкой. Смотритель знал ее наизусть. Она гласила, что сей персонаж – другом его макГрегор не считал, а потому именовал персонажем – представляет собой созданный в сороковых годах двадцать первого столетия человекоподобный биологический механизм, так называемый механтроп, условно обозначаемый как «Алан», с квантовым компьютерным управлением, находящийся в состоянии инверсионного переподключения. Что все это значит, старик-смотритель не слишком-то понимал, да и понимать не хотел: уж больно загадочно и красиво звучит! Но зато…

В этом зале Дуклас нарочно не зажигал света. Подбоченившись, он уперся лучом допотопного электрического фонаря из запасника прямо в неподвижные и оттого казавшиеся надменными глаза экспоната.

– Отвечай на мои вопросы, болванка! – гулко разнесся по залу сухой и словно надтреснутый голос смотрителя. – Тебя зовут Алан?

– Не совсем корректно, – тихо и равнодушно, но отчетливо произнес экспонат. – Правильнее сказать, что при создании меня была использована психоматрица человека по имени Алан.

– Хе-хе, – отозвался старик. – Хочешь сказать, персонаж, что лучше меня разбираешься в том, кого, как и почему называют?

Это был дежурный вопрос, повторяемый еженочно вне зависимости от темы разговора. Ответ экспоната неизменно веселил смотрителя.

– Несомненно, – ответил механтроп.

– Приведи пример!

– Например, я точно знаю, что твое имя произносится как Дуглас, а не Дуклас. А фамилия пишется с прописной «М», а не со строчной.

Дуклас макГрегор фыркнул и, горделиво выставив колено, едва прикрытое кильтом, торжественно заявил:

– Триста мужчин из клана макГрегоров носили имя Дуклас, а фамилию писали с этой, как ее… строчной буквы! Так?

– Тебе виднее, – равнодушно отозвался экспонат.

– Забудем об этом, – великодушно решил старик. – Ты лучше скажи мне, персонаж, ты действительно мог бы стать властелином мира?

Это был тоже традиционный вопрос, хотя и задаваемый гораздо реже.

– Мог бы.

– А почему не становишься? Ну, давай, становись!

– Потому что не хочу.

– Гордый, значит…

– Нет, – ответил механтроп. – Просто у меня нет желания хотеть.

Опять же следуя ритуалу, смотритель громко и с удовольствием рассмеялся. И это тоже никогда не приедалось ему, но сегодня что-то помешало удовольствию. Каким-то шестым или даже седьмым чувством Дуклас уловил за спиной бесшумное движение, что спасло его от выпущенной почти в упор иглы станнера. Двое в плащах и масках – как в мульти-TV прямо! – вынырнули из полумрака. Смотритель не испугался. Нет, он не робкого десятка, не зря же он носит кильт и кошель! Дуклас успел прыгнуть на одного из нападавших, замахнувшись массивным фонариком, как кастетом. Но макГрегор был стар, а нападавшие молоды…

– Убил? – сдавленно осведомился тот, кто стрелял из станнера.

Второй наклонился, прижал палец к артерии на шее поверженного старика.

– Живой! – выдохнул второй. – И отлично! Приказ был – не убивать. Начнем?

– Начнем, во имя Черного!

– Да не упомянуто оно будет к ночи!… Что у тебя?

– Не терпится?… Все, как учил Мудрый. Самое простое решение всегда самое эффективное…

– Не тяни!

– Немного перманганата калия, немного магниевого порошка и серы…

– Ловко. А запалы?

– Разведем тот же перманганат в глицерине.

– Ловко, – повторил первый. – Не наследим?

– Не трусь, – с нескрываемым удовольствием произнес второй. – Комар носа не заточит… Или как там?…

– Не подточит, – неожиданно поправил экспонат.

– Чё он лезет? – спросил первый.

– А, не обращай внимания… – отмахнулся второй. – Это просто говорящая железяка… Короче, выносим… А это собрание морально устаревшего техномусора – в распыл. Что сгорит, то не сгниет! Ха-ха-ха…

Они подхватили смотрителя – под мышки и за ноги – и споро поволокли на свежий воздух – вернее, в сгустившуюся до совсем уж кромешнего мрака туманную ночь…

Глава первая

Сын за отца

Скользкая пучеглазая тварь, отчаянно и бестолково перебирая лапами, более похожими на плавники, выбралась на низкий топкий берег. Жаберные веточки под челюстными дугами судорожно трепыхались, выцеживая из тяжелого, насыщенного испарениями воздуха молекулы драгоценного кислорода… – Нет, неправильно, жабер у ихтиостег уже не было. Отсекаем… – Жабры отвалились и земноводное задышало ровнее. Сплюснутый по бокам хвост все еще оставался в воде. Он слабо шевелился, словно предчувствуя, что вскоре станет обузой, помехой на пути к прогрессу. – Хвост придется укоротить… Хотя нет, для ихтиостеги он в самый раз, а вот когда дойдем до стадии мастодонзавра…

Мучительное это занятие – вести трусливое полуводное существо на завоевание суши. Лучше бы «прокрутить картинку» сразу до появления целофизисов и устроить этим умным ловким тварям охоту на соседей по эволюционной лестнице, но бдительный искин такого не допустит. Ведь Дарвинариум – не аттракцион, а серьезная обучающая машина. Влепит в зачетку индекс неуспеваемости, доказывай потом, что ты не земноводное…

Эх, прогуляться бы сейчас на свежем воздухе под кронами трехсотлетних дубов по аллее Научной славы. А то и угнать гиппогриф, аккуратно припаркованный седовласым профессором Хансеном. И вдоволь порезвиться, срезая кончиками крыльев серый пух с подбрюшья облака, подбирающегося к Университетскому городку.

Увы, придется потерпеть. До конца семестра еще две недели, а я обещал деду с бабушкой сдать хвосты. Как ихтиостега… Нет, ну кто, спрашивается, отменил свободу образования?! Ведь еще пятнадцать лет назад – полное раздолье! Хочешь – учись. Не хочешь – оставайся дремучим невеждой… И никаких тебе практикумов по эволюционной биологии! М-да, благословенные были времена…

«Александр, можешь ли ты на минуточку отвлечься?»

«Да, Ирма, пожалуйста», – мысленно возликовав, отозвался я.

Хочу ли я отвлечься? Ещё как!

«С тобой будет говорить Александр. Я сочла необходимым сообщить ему, что ты очень занят, но он настойчив.»

Почему Александр?… Какой еще Александр?! А-а, наверное, Шур… Сколько лет, сколько зим… Вот дуреха эта Ирма, уж для кого-кого, а для Шура я всегда на связи… Только странно, с чего вдруг такая деликатность со стороны господина Наладчика?… Мог бы и напрямую.

«Немедленно соединяй!»

– Привет, тезка!

– Привет!

– Ты сейчас очень занят?

– Наблюдаю за страданиями ископаемого земноводного. Весьма поучительно и настраивает на возвышенный лад…

Чего это меня понесло? От волнения, наверное… Ведь Шур просто так не позвонит…

– Ну-ну, – хмыкнул он. – Догрызаешь, стало быть, орешек знания…

– Орешек знания тверд, – тотчас откликнулся я, – но всё же мы не привыкли отступать, нам раскусить его поможет…

– Погоди, Санек, – перебил Шур. – Есть дело. Серьезное.

Похоже, и впрямь серьезное, если Шур не поддержал нашу любимую игру в цитаты.

– Яволь, херр оберст!

– Будет лучше, если ты немедленно телепортируешься ко мне, – ответил он. – Не через Ирму разговор.

Ого, вот это секретность!

– Лечу!

– Давай…

Сделав ихтиостеге ручкой, – извини, мол, дорогая, попробуем завоевать сушу в следующий раз, – я лениво поднялся и едва не был сбит с ног толпой ввалившихся в сферический зал Дарвинариума студиозусов младшего курса. Нет, ну куда, спрашивается, ломятся эти мальки?! Или они не знают, что у акул сейчас индивидуальные занятия?… Надавать бы им по шеям, да связываться неохота…

По счастью, в коридоре никого из преподавателей не оказалось и я развил приличную скорость, метя прямиком в свободную нуль-кабину. Огляделся, рванул сдвижную дверь. Мимолетно подумав, что, видимо, неспроста какой-то умник позаботился о том, чтобы студенты совершали как можно больше физических усилий. Все двери в Университете открывались только вручную, пользоваться транспортными механоргами на территории кампуса разрешалось лишь очень пожилым преподавателям и сотрудникам Исследовательского центра. Даже телепорт управлялся не голосовой командой, как везде, а через клавиатуру. Ну уж дудки, стану я напрягаться…

Ткнув М-импульсом в кодировочный блок, я почувствовал легкое головокружение, сменившееся тошнотой.

Блин непропеченый, ну почему других не тошнит во время телепортации, а меня просто таки выворачивает? У медикусов один ответ – излишняя масса. А с чего она излишняя, когда во мне ни грана ненужного жира? Ну, кости у меня массивные, так что мне теперь – скелет сменить? А мышц у куда девать?…

В паршивом настроении выхожу из «нужника». В Восточном полушарии нынче вечер. В саду сумеречно, тихо и пустынно. Да и в самом доме, похоже, ни души, если не считать своры механоргов, населявших по преимуществу нижние горизонты, и неизбежной в любом древнем жилище мелкой живности. Стараясь ничем не нарушать вечернего покоя, я едва ли не на цыпочках прокрался к веранде.

Разумеется, хозяин был там. Дремал в древнем кресле-качалке. Эхом из отдалившегося детства меня кольнула ревнивая обида. Эта расшатанная скрипучая конструкция некогда принадлежала карапузу Саньке Быстрову, по мере надобности превращаясь то в ложемент звездолета, то в лихого скакуна, то в палубу пляшущей на волнах каравеллы. И вдруг в летний безмятежный вечер качалка стала сама собой – колыбелью старого человека…

Вглядевшись в лицо Шура, я ужаснулся неприятному открытию. Шур и в самом деле старик. Как же я раньше не замечал? Всегда такой моложавый, подтянутый, вылитый капитан Фракас, он казался намного моложе моего деда. А ведь дед Витя не какой-нибудь обрюзгший завсегдатай Виртуала, нафаршированный искусственными органами. И вот на тебе! Припухшие суставы, пятна пигмента на сухой коже, тощую шею распирает острый кадык, голова запрокинута, из распущенного рта на подбородок стекает тягучая слюна.

Даже не верится, что этот ветхозаветный старец учил меня приемам классической борьбы, когда стало понятно, что ни к абоксу, ни к мечевому бою у Быстрова-самого-младшего никаких способностей, взбегал со мною, шестилетним, подмышкой на вершину самого высокого в окрестностях холма, доставал со дна Щучьего озера громадных раков-мутантов. В отсутствии родителей, без вести пропавших где-то в Большом мусорном поясе, Шур заменил мне отца…

Я прислонился к перилам, сделав вид, что любуюсь открывшимся видом. А полюбоваться было чем… Черные полукружья холмов неравномерным пунктиром прерывали багряную полосу заката. Холодный брильянт Венеры словно вобрал в себя свет умирающего дня. Я читал, что древним Звезда Утренняя и Вечерняя казалась воплощением небесной красоты. Знали бы они, что брильянт-то фальшивый…

Я разглядел в зените нитяной просверк Первого кольца. Если очень сильно постараться, то можно заметить, что серебряная нить расслаивается – старое Кольцо обрело второй ярус. Где-то там, у испытательного терминала, пришвартован «Вестник богов» – первый туристический космолайнер, вскоре отправляющийся к Меркурию.

В космос мне не хотелось. Никогда. Разумеется, я бывал на Марсе, в гостях у дяди Рюга и тети Памелы, когда они еще там жили, но перемещался обычным способом, нуль-транспортировкой. А вот чувствовать в руках настоящий пилотажный штурвал или тугие струны М-импульсов, «протянутые» от спинного мозга пилота к спинтронным мозгам корабельных искинов, не имел ни малейшего желания.

Ну, положим, не от спинного, и не напрямую от мозга, но звучит-то красиво: от спинного – к спинтронному…

Конечно, в малолетстве я мечтал разыскать сгинувших в космосе родителей, а заодно и волшебного кота Мафу, без которого Шур так скучает, но, когда подрос, понял, что это лишь глупые детские грезы…

Вспомнилась реклама, которую полгода гоняли по мульти-TV. Просторные каюты, отделанные ценными породами дерева, – а вы как думали, – вместительный бассейн с искусственным пляжем, смотровые палубы с шезлонгами, два ресторана, четыре бара, вышколенная прислуга. Шик, блеск, труляля… Не удивительно, что очередь желающих прокатиться к Солнцу и обратно выстроилась от Новой Зеландии до Ньюфаундленда, но Мировой Совет Фаланстеров решил отправить в первый рейс всяких знаменитостей. Спортсменов, артистов, сочинителей виртукомиксов. Из людей толковых на борту, по моим сведениям, должны были оказаться только дядя Хо и тетя Несси, то бишь, генеральный конструктор «Вестника» мистер Холмс Уотсон и лауреат возобновленной Нобелевской премии математик мисс Агнесс Шерман, в качестве премиальных получившая билет на это чудо-юдо космической техники. Шур по этому поводу, премии тёти Несси, в смысле, съязвил что-то насчёт Нобеля, перевернувшегося в гробу, а на просьбу разъяснить лишь хмыкнул нечленораздельно.

Нет, не завидую я этим счастливчикам. Ведь ясно же, что не полет это будет, а скука смертная. Обжорство, поглощение крепких и не очень напитков, танцы до упаду, флирт разной степени тяжести и фальшивые, как Венера, ужасные опасности и стр-рашные приключения.

Хотя, подумалось мне, можно было бы напроситься по знакомству. Генеральный конструктор не отказал бы отпрыску своего бывшего капитана, но просить, умолять, канючить – стыдно. Тем более, сыну Быстрова…

Скрипнуло кресло. Я обернулся. Шур пристально без улыбки смотрел на меня, словно не узнавал. Ни в позе, ни в лице его не было и следа старческой расслабленности.

– Ага, тезка уже здесь! – сказал он, вставая.

Я, со слоновьей, как сказал бы мой тренер, грацией перемахнул через перила и порывисто обнял наставника.

– Ну будет, – проговорил Шур, отстраняясь. – Я тоже тебе рад, но давай обойдемся без телячьих нежностей. И, знаешь что, пойдем-ка в дом, чай пить. Здесь что-то знобковато…

Мне было скорее душно, но спорить я не стал. Дед с бабкой увлеклись в последнее время субтропическими экзотами и поэтому поддерживали в окрестностях подходящий климат. Поместью Шура досталось по касательной, но его неухоженный сад, древний дом и сам он, похоже, страдали от избытка сырости. В доме же микроклимат, видимо, вполне отвечал требованиям хозяина. Дышалось здесь легче, чем на веранде, но, как по мне, было жарковато.

Шур свистнул механорга-сервировщика и тот как всегда ловко развернул силовую столешницу, на которой, будто по волшебству, возник самовар с пузатым заварочным чайником под тряпичной куклой в сарафане и кокошнике, чашки, блюдца, сахарница и сухарница, вазочка с брусничным вареньем и корзинка с горячими бубликами. В детстве эта славянская буколика казалась мне смешной, сейчас же скорее трогательной. Вдруг подумалось, что не скоро еще удастся мне поучаствовать в знаменитом брусничном чаепитии у Шура и я, не откладывая дела, приступил к угощению.

Шур не мешал мне насыщаться, свято следуя своему правилу – дать гостю надуться чаю от души, а уж потом вести с ним важные разговоры. Прихлебывая из блюдечка, он сквозь пар посматривал в мою сторону. Что ж, всё ясно. Яснее пареной репы. Оценивающим взглядом Шур смотрит, когда желает осчастливить А. Быстрова очередным ответственным поручением. Случалось такое всего несколько раз, но практический смысл всегда оставался для меня загадкой.

Ну вот, скажем, в прошлом году. Вручил мне плоский прямоугольный предмет, название и предназначение которого я вспомнил не сразу, и велел доставить в фаланстер Райские кущи, что на острове в архипелаге Самоа, в резиденцию председателя МСФ Ференца Дьёра. При этом строго-настрого запретил пользоваться телепортом. Пришлось лететь через полмира на его коптере, несколько устаревшей, но дивно послушной машине. Последнему обстоятельству я, сами понимаете, был только рад.

Приземление коптера и мой торжественный выход с папкой для бумаг – именно так называлась эта прямоугольная хреновина! – вызвало на островке небольшой переполох. Ведь это только звучит так внушительно: резиденция председателя МСФ, а на деле – вполне заурядный тропический фаланстер. Комфортабельные хижины, полуголые мужчины и женщины. Днем нежатся в тени кокосовых пальм, на закате купаются в лагуне. А между коктейлями обсуждают мировые проблемы.

Признаться, я был слегка разочарован. Я наш Мировой Совет как-то иначе себе представлял. То есть, никакого определенного представления не было. Мерещилось нечто грандиозное, возвышенное, со спиральными спусками и роскошными пандусами… Ну да Шур с ними…

Председатель Дьёр – загорелый, лысый, похожий на буддийского монаха, вопреки ожиданию, выглядел довольно внушительно. Диковинное вместилище документов он принял не моргнув глазом, как будто имел дело с такими анахронизмами по три раза на день; развязал тесемки, пробежал глазами первый лист и, велев подождать, удалился в свою резиденцию.

Вернулся Дьёр не скоро, зато сердитый. Молча вернул папку и с тем откланялся. Изрядно сбитый с толку, я уже было загрузился в кабину коптера, как меня окликнул мальчишка-туземец. Сунул мне футлярчик с лепестком аудиозаписи, пропищал что-то неразборчивое и был таков.

Шур, видно, ждал меня с нетерпением. Едва я завел коптер в ангар, а он уже тут как тут. Отнял папку и лепесток и, как давеча Дьёр, не утруждаясь комментариями, удалился. Меня сильно интриговала вся эта таинственность, но спросить я не решился, а наставник не из тех, кто утруждает себя объяснением своих поступков. Единственное, что я от него услышал, была фраза, не менее загадочная, чем перемещение антикварного раритета из Северного в Южное полушарие и обратно:

«Им не нужна, видите ли, тайная полиция, – фыркнул он. – Как будто они могли без нее хоть когда-то обходиться…»

Что Шур хотел этим сказать, я тогда не понял. И уж тем более, не пришло в голову, что сказанное будет иметь ко мне непосредственное отношение.

– Ну-с, тезка, – сказал Шур, когда я наконец отставил чашку. – Теперь можно и поговорить…

– Я готов! – брякнул я, не подозревая, что повторяю слова отца, сказанные в похожей ситуации.

– Замечательно, – одобрил наставник, но я не уловил особенного одобрения в его тоне…

Я не унаследовал от родителей ни стремительности движений, ни стройной фигуры, ни тяги к безумно-опасным приключениям, но взамен мне достались два удивительных качества. От матери – способность отслеживать изменения в психо-динамическом поле человеческого мозга, иными словами, видеть ауру. А от отца – умение чувствовать и управлять механоргами посредством биологической М-связи. Говоря языком науки, я би-ридер. И как би-ридер, остро ощутил за обычной невозмутимостью Шура, как внешней, так и внутренней, раздирающие его противоречия. С одной стороны, наставник крайне нуждался в моей помощи, а с другой – не знал, можно ли мне доверить ответственное задание. Больше всего Шура смущало, что я не похож на отца. Хлодвиг Быстров в любые авантюры мог кинуться очертя голову. И кидался. Его запросто можно было заслать шпионом в стан таинственных трикстеров, не объяснив толком, зачем это нужно. Не задумываясь о последствиях, он взялся довести сомнительной прочности связку из древнего дельтаракетоплана и модульного транспортника аж до Марса! Он вступил в неравную схватку с механтропом, а при захвате Евразийского Узла другими мехами бесшабашно принялся молотить этих человекообразных чудищ направо и налево. Венцом, и увы, страшным завершением его жизни стали поиски загадочного Роя в Мусорном поясе…

Тоже мне, капитан Сорви-голова… Нет, я, разумеется, люблю папу, просто не могу простить ему, что в тот роковой полет он и маму взял с собою… Ладно, не будем об этом. В конце концов, я просто хотел сказать, что трижды подумаю, прежде чем возьмусь выполнять очередное поручение своего наставника. Не из трусости, а из естественной осторожности, которой так не хватало моим ближайшим предкам…

– …только знаешь, что, – продолжал Шур, – перейдем-ка мы с тобой в кабинет, как положено джентльменам. Опрокинем по рюмочке шерри, выкурим по сигаре… Ну-ну, шучу. Просто там удобнее…

Я вытаращил глаза, вовсе не от того, что он предложил мне спиртное и табак, а от того, что позвал в кабинет. В святая святых! В единственную комнату в доме, где я ни разу не был. Боюсь, в европеанском океане сдох кальмаролот, если Шур решил пустить меня туда, куда не пускал, по слухам, даже моего отца!

Сознаюсь, при слове «кабинет» мне мерещились дубовые шкафы, блеск солнца на тисненных золотом корешках древних фолиантов, бюро с откидной крышкой и множеством ящичков, каждый из которых запирается на ключ, покойное «вольтеровское» кресло с удобным подголовником, бронзовая чернильница с крышечкой в виде головы пуделя, вечное перо, серый куб айбиэмовского монитора… Наверное, я слегка перепутал эпохи, но это неважно, так как никакого собственно кабинета не увидел. За дверью оказался серый невыразительный ландшафт виртуальной матрицы в режиме сохранения.

Впрочем, «вольтеровские» кресла наличествовали…

Помнится, я не очень удивился, когда узнал, что Шур не просто человек. Можно сказать, даже вовсе не человек. Он – биокибернетический организм, существующий более трехсот лет! С мировоззрением трехлетнего малыша такой образ самого близкого, после деда с бабкой, ну и родителей, конечно, человека на свете уживался вполне безболезненно. Любой взрослый казался великаном, способным сворачивать горы, что уж говорить о Наладчике? Слишком многое в мире зависело от Шура-Наладчика. Он следил за исправным функционированием невидимой, но всепроникающей силы, которую взрослые называли Ирмой. Я даже думал, что небесные светила управляются этой Ирмой, а через нее и Наладчиком, но Шур меня разубедил. «Солнце и Луна, Земля и звезды движутся сами по себе, – сказал он однажды, – а вот все остальное действительно зависит от биокибернетического мусора, который твой старик носит в башке». И мне пришлось пережить горькие минуты в пору отрочества, когда я осознал, что эти слова все-таки отчасти шутка.

Чему я уж точно никогда не удивлялся, так это тому, что Шур понимает меня без всяких слов. Чувство, что я живу в мире глухонемых не покидало меня с младенчества. Если в период внутриутробной жизни я смутно ощущал постоянное присутствие матери, знал о приближении отца и, как ни странно, маленьких, заботливых механоргов, окружавших меня неоценимой заботой, то появившись на свет, я открыл существование других людей, словно отгороженых непроницаемой стеной. Постепенно обычная человеческая речь пробила в этой стене несколько брешей, но лишь при появлении Шура она исчезала совершенно. Поэтому неудивительно, что Шур запросто считал мелькнувшую в моей подкорке картинку и милостиво материализовал пару старинных кресел.

– Садитесь, сударь! – сказал он, сопроводив фразу широким жестом гостеприимного владетеля родового замка. – В ногах правды нет…

А ведь он нарочно оттягивает начало «собеседования»! Неприятен ему этот разговор, и, значит, не напрасно я волновался. Поручение будет и сложным, и опасным…

– Недавно, тезка, меня отправили в отставку…

Ух ты! И кто ж это посмел?…

– Помнишь, я рассказывал, что Мировой Совет точит на меня зуб? Неприятно господам советникам, что власть их, и без того эфемерная, самим фактом моего существования превращена в чисто художественную условность. Я это хорошо понимаю, потому-то всегда старался не высовываться. Прояви они хоть каплю сообразительности, давно бы уже допетрили, что абсолютная гомеостатичность Ирмы – самый обыкновенный миф. Правда, хорошо подготовленный миф, но все-таки не реальность. Я бы и дальше потихонечку корректировал ошибки инфосферы, сохраняя инкогнито, но события вокруг трикстеров и битва с механтропами вынудили меня выйти напрямую на председателя МСФ. Пришлось почти все рассказать, дабы купировать панику и предостеречь Совет от скоропалительных, а посему неверных решений…

Речь Шура полилась плавно, даже академично, и я его не перебивал, хотя многое уже знал наизусть. Ничего не поделаешь, такая у меня память – она хранит все ощущения, мысли, слова, события когда-либо случавшиеся со мною с того самого мгновения, как только сформировался мой мозг и вся нервная система впридачу. Однако перебивать более чем пожилого человека невежливо…

…– на волне страха перед невидимой опасностью, тогдашний состав МСФ пересмотрел некоторые положения своего Устава, в частности сняв запрет на передвижение людей в открытых – воздушном и безвоздушном – пространствах. Рановато, конечно, обождать бы еще пару сотен лет, но иначе мне было не добиться официального разрешения на пилотируемые космические полеты, а без этого не построить надежного корабля для исследования Роя, который на казенном языке именовался «Структурной аномалией Большого Мусорного пояса»…

Здесь я не выдержал и скривил губы, уж больно мне не понравилось выражение «надежный корабль». Но Шур, кажется, ничего не заметил. Он продолжал вещать.

…– после исчезновения «Птерозавра-2» Совет чуть было не свернул пилотируемую космонавтику снова. Мне удалось отстоять некоторые программы, предусматривающие редкие исследовательские экспедиции. Пришлось немного поругаться с тогдашним Председателем, и кончилось это тем, что вслед мне было брошено что-то вроде: «Пора вам на заслуженный отдых, мистер Неверофф». Думал – пустая угроза, а оказалось, что нет…

Последние слова прозвучали задумчиво, даже грустно. Шур надолго замолчал, а я пытался сообразить, к чему он клонит.

– Недавно я был отправлен в отставку, – повторил он. – На Мангышлаке ввели в действие биокибернетический комплекс «Наладчик-бис». Меня никто и не подумал предупредить. И поэтому, когда вдруг оборвалась связь с Ирмой, я чуть с ума не сошел, вообразив своими старческими мозгами, что опять рухнул Евразийский Узел. Но Ирма тут же «позвонила» и эдак бодренько, как простому абоненту, сообщила, что, дескать, извиняется «за временные нарушения в функционировании М-сети, произошедшие в связи с глобальным перепозиционированием системы…» Короче говоря, меня изолировали от сети основных прерываний, превратив в обыкновенного, как говаривали во времена моего детства, юзера-чайника…

– Ага, теперь мне понятно, – перебил я, – почему ты связался со мною сегодня через Ирму, а не обычным способом…

– Да-да, – покивал сединами Шур. – Теперь дальнодействие мое ограничено. На Ирму у меня нет никакого влияния, но опыт и интуиция остались при мне. И они подсказывают, что все это добром не кончится…