Весь второй этаж губернского правления был ярко освещен. Ежегодно в день рождения государя губернатор давал банкет, на который собиралось все высшее общество Р. и его окрестностей. В этом году после обычного приема был назначен еще бал. Нововведение объяснялось главным образом присутствием баронессы Гардер и ее дочери. Известие о губернаторском бале, конечно, было встречено самым шумным одобрением р-ских дам.
      Было еще слишком рано для съезда гостей, но комнаты уже сияли огнями, и слуги собрались в вестибюле дома. Габриэль закончила туалет намного раньше матери, все еще продолжавшей испытывать терпение своей горничной внесением в наряд то тех, то других изменений. Поэтому молодая баронесса вошла одна в небольшой салон, которым начиналась анфилада парадных комнат.
      Главную стену салона украшал портрет в тяжелой золоченой раме; он изображал покойную жену барона и был написан одним из лучших художников. Однако и его искусная рука не сумела оживить довольно приятное, но совершенно апатичное и неодухотворенное лицо баронессы, только гордая осанка и роскошный туалет ненадолго останавливали на себе внимание зрителя. При сопоставлении этого портрета с незаурядной, энергичной личностью барона была ясно видна вся глубина нравственной бездны, лежавшей между супругами, и невозможность для них какого бы то ни было сближения.
      Габриэль остановилась перед портретом и все еще стояла перед ним, когда отворилась дверь, ведущая из парадных комнат в собственное помещение барона, и показался он сам. Равен был в полной парадной форме, и богато расшитый придворный мундир с широкой орденской лентой через плечо делал его фигуру еще представительнее. Он подошел к молодой девушке.
      – Ты уже готова, Габриэль? О чем ты так задумалась, стоя перед этим портретом?
      В его последних словах звучало нескрываемое неудовольствие.
      – Я была удивлена, найдя здесь портрет тети. Разве у тебя нет места для него в твоих собственных комнатах?
      – Нет! – коротко, но решительно отрезал барон.
      – Но ведь эти комнаты открываются всего лишь несколько раз в году. Почему ты не повесишь портрет в своем кабинете?
      – Ради чего? – холодно спросил барон. – Твоя тетка никогда не заглядывала туда. Я приказал перенести портрет в эту гостиную, где он более уместен. Как тебе понравились парадные комнаты замка?
      Этот внезапный переход ясно показал, как неприятен барону предмет разговора. Он без церемонии взял Габриэль под руку и направился вдоль анфилады комнат, чтобы показать и объяснить ей, что в них заключалось интересного. В распоряжение губернатора было предоставлено поистине княжеское помещение, которому вполне соответствовала старинная роскошь убранства. Богато украшенные стены и лепка потолков, глубокие оконные ниши и высокие мраморные камины относились к былым временам замкового великолепия. Все это было оставлено в прежнем состоянии, но дополнено дорогими шелковыми и атласными обоями, тяжелыми бархатными драпри и портьерами, мебелью с богатой позолотой, и при ярком освещении парадные комнаты производили поистине ослепительное впечатление.
      Молодая баронесса Гардер была как будто создана для такой обстановки. Идя рука об руку со своим опекуном, она вся отдавалась восторженному созерцанию. Она довольно быстро справилась с недавним смущением, вызванным сценой у портрета, и снова по-прежнему непринужденно вела себя с бароном.
      Встреча у «Ключа ундин» тоже была давно забыта, равно как и серьезное настроение, вызванное ею. Габриэль сразу заметила, что с того самого дня барон стал очень добр и предупредителен по отношению к ней. Сегодняшний бал, по его словам, он тоже устроил лишь с целью «дать наплясаться одной паре ножек, падкой до танцев». Это было невероятно: ведь на свои торжественные приемы он всегда смотрел, как на тяжелую обязанность, налагаемую этикетом! Но Габриэль привыкла к тому, что ее баловали все окружающие, и потому последнее обстоятельство не бросилось ей в глаза. Она приняла любезность своего опекуна так же, как прежде принимала его строгость, – с легкомыслием и резвой шаловливостью ребенка. А сегодня ее мысли были заняты исключительно предстоящим балом, и все остальное отступало на задний план. Она не переставала шутить, и ее звонкий смех то и дело нарушал торжественную тишину комнат.
      Равен был по обыкновению серьезен и молчалив, но с удовольствием слушал болтовню Габриэли, время от времени окидывая взором свою юную спутницу. В этот вечер Габриэль была еще очаровательнее, чем всегда, в своем воздушном белом платье, отделанном цветочными гирляндами. Ее белокурые волосы украшал венок из живых цветов, и во всем ее пленительном облике, дышавшем очарованием и свежей прелестью, казалось, ожила сказочная фея.
      Они закончили обход, войдя в большой приемный зал, украшенный портретами исторических деятелей и царственных особ. Сияющие огнями, великолепно убранные, но все еще пустынные залы и гостиные, казалось, ждали, когда их тишина будет нарушена веселой толпой. Пока ее нарушали только шаги барона и шелест платья его спутницы.
      – Мы в самом деле словно в очарованном замке, – весело заметила Габриэль. – Мертвое великолепие – и ни одной живой души, кроме нас. Я не представляла себе, что ты окружен таким блеском, дядя Арно; мне кажется, приятно сознавать себя здесь господином.
      Барон окинул зал равнодушным взглядом и ответил:
      – По-твоему, это – завидное положение? Я никогда не придавал значения именно этому…
      – И этому тоже? – спросила Габриэль, указывая на его орденскую ленту, – высший орден страны, который давали в виде отличия только в редких случаях.
      – И этому тоже, – спокойно ответил барон, – хотя не откажусь ни от того, ни от другого. Внешний блеск неразрывно связан с представлением о власти. Большинство людей понимает только такую, внешнюю ее сторону, и с таким отношением приходится считаться. Я всегда учитывал это, но стремился к совершенно иному.
      – Чего и достиг, подобно всему в жизни.
      Барон несколько секунд молчал. Его глаза с загадочным выражением были обращены на молодую девушку; наконец он сказал:
      – Я достиг многого, но не всего.
      – Неужели ты еще жаждешь повышения? Барон улыбнулся.
      – На сей раз мне хотелось бы сбросить с плеч лет двадцать.
      – Ради чего?
      – Чтобы снова быть молодым. В последнее время я стал часто сознавать, что состарился.
      Молодая баронесса с улыбкой указала на огромное простеночное зеркало, против которого они стояли. Чистое стекло ясно отражало всю высокую, мощную фигуру Равена, дышавшую зрелым мужеством. Он смотрел на свое отражение не то с удовлетворением, не то с легким беспокойством.
      – И все же мне скоро пятьдесят лет! – медленно произнес он. – Тебе это известно, Габриэль?
      – Конечно! – ответила она. – Но почему ты так подчеркиваешь свой возраст? Ты ведь не чувствуешь приближения старости?
      – Поэтому я иногда и забываю о своих годах, что при некоторых обстоятельствах очень опасно. Тебе по крайней мере не следует поощрять меня к такой забывчивости.
      Равен вдруг замолчал, заметив вопросительный взгляд девушки, явно не понявшей его последних слов. Он отвернулся от зеркала и уже более непринужденным тоном продолжал:
      – Так тебе нравится мой замок?
      – Да, когда в нем все так ослепительно ярко, как сегодня вечером, – ответила Габриэль. – Днем он кажется мне очень мрачным. Мрачнее же твоего кабинета я не видела комнаты в жизни. Тяжелые портьеры не пропускают даже солнечных лучей.
      – Солнце мешает мне работать, – возразил барон.
      – Боже мой, нельзя жить одной работой! – воскликнула Габриэль.
      – Однако есть люди, для которых работа является необходимой потребностью, как я, например. Такой мотылек, как ты, конечно, не понимает этого. Он порхает в солнечном сиянии, сверкая и переливаясь яркими красками, и будет порхать, пока не сотрется с его крылышек пестрая пыльца. В таком существовании много заманчивого, но оно преходяще.
      В последних словах барона послышался его обычный сарказм. Габриэль сделала обиженную гримаску.
      – Ах, так, по-твоему, и я – такое пестрое ничтожество? Да?
      – Мне кажется, несправедливо требовать от тебя, чтобы ты росла среди страданий и борьбы, – серьезно возразил Равен. – Труд и борьбу я предоставляю себе и себе подобным. Подобные же тебе существа как бы созданы для счастья и солнечного света и не могут жить в другой атмосфере. Они представляют собой как бы солнечный свет для окружающих и ярко освещают тьму. Ты права: глупо избегать солнца из страха быть ослепленным им. Отчего ему и не позолотить осень жизни?
      Барон склонился к девушке и заглянул прямо в ее глаза. Как раз в этот момент дверь отворилась, и в ней показалась баронесса Гардер. Губернатор выпрямился и бросил на свояченицу далеко не приветливый взгляд, которого она, к счастью, не заметила. Она как раз проходила мимо огромного зеркала и пытливым взором окинула свое отражение в роскошном туалете, слишком вычурном, чтобы быть красивым. Дорогая атласная ткань ее платья терялась под бархатом и кружевами, почти скрывавшими ее. На голове был целый цветник; на шее и руках сверкали великодушно спасенные бароном от краха бриллианты. Все ухищрения туалетного искусства были использованы здесь, и с их помощью баронессе, возможно, удалось бы в этот вечер сойти за молодую красавицу, если бы рядом с ней не было юной и цветущей дочери. Тут вся искусственная красота не выдерживала никакого сравнения, и мать казалась отцветающей, пожилой женщиной.
      – Простите, что я заставила вас ждать! – с обычной любезностью обратилась она к зятю. – Я не знала, что вы уже в зале, Арно. Никто из гостей еще не приехал. Надеюсь, Габриэль заняла бы их в мое отсутствие.
      – Вскоре начнут съезжаться и гости, – сказал Равен, видимо недовольный ее вторжением.
      И в самом деле снизу донесся шум подъезжающих экипажей.
      Барон предложил руку своей свояченице и повел ее через зал к месту, где она должна была встречать гостей.
      – А знаете, Матильда, Габриэль совершенно не похожа на вас, – заметил он, и в его голосе слышалось едва скрытое удовольствие.
      – Вы так думаете? – спросила баронесса, которой, надо полагать, больше пришлось бы по вкусу противное мнение. – Может быть, она похожа на отца.
      – И на барона нисколько не похожа, – возразил Равен. – Она не унаследовала от своих родителей ни единой черточки… Слава Богу! – прибавил он про себя.
      Баронесса приняла обиженный вид, хотя и не могла расслышать заключительные слова его замечания. Впрочем, Габриэль действительно совершенно не походила на своих родителей.
      Залы стали наполняться нарядной толпой. На темном фоне фраков выгодно выделялись военные мундиры и светлые туалеты дам. Начальники ведомств и офицеры гарнизона соседней крепости все были налицо; в полном составе собрались чиновники губернского правления и вообще все сливки общества, так или иначе претендующие на положение и значение в городе. Поскольку торжество носило официальный характер, все считали долгом отозваться на приглашение. Разумеется, явились и городской голова, и другие представители города, несмотря на конфликт между ними и губернатором, со дня на день все больше обострявшийся.
      Барон Равен сегодня, казалось, совершенно позабыл о конфликтах. Он принял этих гостей, как и всех остальных, с величайшей учтивостью, хотя и со свойственной ему холодной сдержанностью.
      Рядом с ним в качестве хозяйки дома принимала гостей баронесса Гардер, с огромным удовольствием замечавшая, что она и ее дочь являются предметом всеобщего внимания. Ни той, ни другой до сих пор еще не представлялось случая принимать участие в общественной жизни Р., потому что она собственно и начиналась лишь с началом осени. Только на сегодняшнем вечере они вступали в этот новый, практически чуждый им круг людей, среди которых родство с губернатором ставило их на первое место. Совершенно естественно они представили собой центр общества; но в то время как на долю баронессы выпадали всяческие знаки вежливости и внимания, подобающие хозяйке дома, красота и привлекательность Габриэли торжествовали настоящий триумф. Юная баронесса была весь вечер окружена восхищенной толпой, и молодежь буквально осаждала ее, чтобы заручиться обещанием хотя бы на один танец.
      Барон по временам поглядывал на толпу, беспрестанно сменявшуюся вокруг его племянницы, и слегка улыбался. Он видел, с каким удовольствием и непринужденностью она принимала поклонение.
      На деле же триумф и поклонение помогали лишь несколько умерить нетерпение, с которым Габриэль ожидала приближения единственного человека. Георг Винтерфельд уже давно был в зале, но Габриэль успела перекинуться с ним лишь двумя-тремя словами. Едва он поздоровался с ней и ее матерью, как подошел какой-то полковник, чтобы представить двух своих сыновей-офицеров, и внимание дам было отвлечено ими. К ним присоединилось несколько высокопоставленных лиц, близких знакомых хозяина дома, и молодой чиновник, совершенно чуждый этому кружку, не желая показаться навязчивым, удалился. После того ему никак не удавалось подойти к Габриэли, которая вместе с бароном и своей матерью принимала гостей.
      Но вот раздались первые звуки музыки, и медлить было нельзя. Георг, во что бы то ни стало искавший новой встречи, подошел к юной баронессе и пригласил ее на танец.
      Габриэль, предвидевшая это, постаралась оставить один танец свободным и тотчас обещала его Георгу. Барон, разговаривавший вблизи них с одним из гостей, услышал это обещание; он оглянулся и удивленно посмотрел на молодых людей.
      – Мне казалось, что ты ангажирована на все танцы, – сказал он. – Разве у тебя остались еще свободные?
      – Мадемуазель Гардер была так добра, что обещала мне второй вальс, – ответил Георг.
      Барон нахмурился.
      – В самом деле, Габриэль? Насколько мне известно, ты была приглашена на второй вальс сыном полковника Вильтена и отказала ему.
      – Да, но я еще раньше обещала второй вальс господину Винтерфельду.
      – Та-ак, – медленно произнес Равен, – конечно, право на стороне того, кто пригласил первый. Барон Вильтен будет очень жалеть, что опоздал.
      При этих словах Равен пытливо взглянул на Габриэль и затем на Георга. В это время подошел господин, которому Габриэль обещала свой первый танец, и увел ее. Георг молча поклонился и отошел.
      Общество оживилось. Молодежь потянулась в бальный зал, из раскрытых настежь дверей которого слышались звуки музыки, а гости постарше рассеялись по другим комнатам.
      Приемный зал опустел, и баронесса Гардер уже собиралась покинуть свое место, как вдруг к ней подошел ее зять и спросил:
      – Вы близко знакомы с асессором Винтерфельдом?
      – Я уже говорила вам, что мы познакомились в Швейцарии.
      – И что же, он часто бывал у вас в доме?
      – Довольно часто. Я всегда охотно принимала его и делала бы это до сих пор, если бы вы не высказались против.
      – Я не люблю вводить молодых чиновников в свою частную жизнь, – резко возразил барон. – И вообще не понимаю, Матильда, как вы в своем тогдашнем уединении допустили в свой дом первого встречного и позволили ему быть в столь близких отношениях со своей дочерью.
      – Я сделала исключение, – защищалась баронесса. – Винтерфельд оказал нам услугу, когда мы очутились в опасности на озере. Вам ведь известно, что он меня и Габриэль…
      – Провел мелководьем без всякого труда на землю, – докончил Равен. – Да, мне это известно, и я нисколько не сомневаюсь, что он воспользовался своей услугой, чтобы явиться перед вами в роли спасителя, и, по-видимому, не без успеха. Габриэль обещала ему танец, в котором отказала Вильтену, очевидно приберегая его для господина асессора. Я нахожу эту интимность, конечно, основанную на прежнем знакомстве, в высшей степени неприличной. Разумеется, нельзя взять обратно данное обещание, но я прошу вас позаботиться о том, чтобы Габриэль больше с ним не танцевала. Я решительно не желаю этого.
      Барон говорил раздраженным тоном. Баронесса, очень удивленная, поспешно заявила, что сейчас же переговорит с дочерью, и под руку с полковником Вильтеном, в эту минуту подошедшим к ним, направилась в танцевальный зал.
      Барон между тем направился в другие залы, где собралось и оживленно беседовало нетанцующее общество. Равен переходил от одной группы гостей к другой, то принимая участие в разговоре, то ограничиваясь беглыми замечаниями или обычной любезностью. Он подошел и к городскому голове и любезно заговорил с ним.
      Барон был предупредителен по отношению к одним, снисходителен к другим, вежлив по отношению ко всем, но ни с кем не был фамильярен. Его обращение показывало спокойную уверенность человека, привыкшего занимать первое место и ставить себя выше других, и общество давно привыкло уступать ему это место.
      – Можно подумать, что мы в гостях у самого государя, а никак не у его представителя – настолько величав его превосходительство, – сказал городской голова, встретившись с полицмейстером. – Он уже почтил вас своим всемилостивейшим обращением?
      Полицмейстер любезно улыбнулся и ответил:
      – Я очень удивился, увидев вас здесь. Принимая во внимание обострившиеся отношения между муниципалитетом и губернатором, я предполагал, что вы вовсе не примете его приглашение.
      – Разве это возможно? – с подавленным раздражением произнес городской голова. – Торжество устраивается в честь нашего государя, и наше отсутствие на нем может быть истолковано как враждебная демонстрация против монарха, что для нас вовсе не желательно. Барон отлично знает, что наше присутствие здесь объясняется только этим обстоятельством. На его личное празднество мы навряд ли бы явились.
      – Вам не следует доводить конфликт до крайности, – стал убеждать старика полицмейстер. – Вы ведь знаете барона – от него нельзя ожидать уступок.
      – А от нас и тем менее. Мы твердо стоим за свои права, и время покажет, долго ли удержится губернатор, так обращающийся с нами!
      – Он-то удержится, – уверенно возразил полицмейстер, – не надейтесь на это! Его влияние в высших сферах неограниченно.
      Городской голова смутился и окинул изумленным взглядом собеседника.
      – Вы, кажется, осведомлены точно. Впрочем, вы прибыли сюда из столицы, и у вас наверно имеются там дружеские связи.
      – Вовсе нет! – холодно возразил полицмейстер. – Мне кажется лишь, что поведение губернатора достаточно ясно показывает, как он уверен в своем положении и как могущественно его влияние в известных кругах. Лучше не допускать открытого разрыва между ним и городом, таким образом можно избегнуть катастрофы.
      Полицмейстер ушел. Городской голова сердито посмотрел ему вслед, думая про себя:
      – Да, да, во что бы то ни стало нужно избегнуть ее, чтобы господину полицмейстеру удобно было сохранять свой прекрасный нейтралитет, старательно выставляемый им на показ. Он и в самом деле сумел прикинуться покорным слугой барона и вместе с тем прослыть в городе любезным и умеренным посредником, поневоле повинующимся своему начальнику. Ну, я лично ни на волос не доверяю таким нейтральным людям, которые служат и нашим, и вашим, и надувают и тех, и других!
      В зале между тем танцы были в разгаре. Оживленно прошел первый вальс, и начался второй. Габриэль не пропускала ни одного танца, так как очень любила танцевать. Она с удовольствием выслушивала многочисленные комплименты кавалеров и даже не заметила, с каким серьезным укором по временам останавливался на ней взгляд Георга, когда она кокетливо принимала поклонение.
      Но вот наконец подошел Георг и напомнил об обещанном ему вальсе. Девушка подала ему руку и пошла с ним в круг танцующих.
      – Баронесса Гардер – прелестное создание, – сказал полковник Вильтен, обращаясь к барону Равену, который за несколько минут перед тем вошел в зал и против своего обыкновения стал смотреть на танцующих. – Мне кажется, ваше превосходительство, что вам долго не удержать под своей опекой вашу племянницу. В недалеком будущем супруг уведет-таки ее от вас.
      – Оставьте! – с заметным неудовольствием возразил барон. – Об этом пока не может быть и речи. Ведь Габриэль – еще совсем дитя.
      – Наши девушки в семнадцать лет – уже не дети, – рассмеялся полковник. – Фрейлейн Гардер, я думаю, станет решительно протестовать против такого положения. Посмотрите, как грациозно она скользит со своим кавалером! Ее своеобразная, лучезарная красота еще никогда не имела такого победоносного вида, как в сегодняшний вечер. Право, я завидую вашим отеческим правам по отношению к этому милому созданию.
      Отеческие права! Эти слова явно неприятно подействовали на барона; на его лбу появилась глубокая складка, и он, не отвечая ни слова, не отрывал взора от молодой пары, всецело завладевшей его вниманием.
      Вильтон произносил свои тирады не без задней мысли. Он отлично видел, как его старший сын ухаживал за юной баронессой, которая в качестве вероятной наследницы барона Равена была блестящей партией. Полковник ничего не имел против того, чтобы забрать у губернатора его отеческие права; ему была весьма по душе красивая и богатая невестка, и он сделал попытку положить начало переговорам. Однако, его намеки, очевидно, не были приняты, и полковник перевел разговор на другую тему.
      – Я только что говорил с городским полицмейстером, – снова начал он. – По его мнению, опасаться нечего, но все же он принял необходимые меры на тот случай, если сегодня будут какие-нибудь выступления.
      – Сегодня? Почему именно сегодня? – рассеянно спросил Равен.
      – Сегодняшнее торжество представляет удобный предлог и условия для тайных сходок, в особенности среди низших слоев населения и при теперешнем возбужденном состоянии умов.
      Этот разговор, по-видимому, тяготил барона, и он, казалось, думал совершенно о другом, когда ответил:
      – Вы так думаете?
      – Но мы ведь еще третьего дня обстоятельно обсуждали этот вопрос, и, к сожалению, ни для кого не тайна, что всеобщее возбуждение прежде всего направлено против вас. Господин Мозер говорил мне, что вы опять получили угрожающее письмо.
      Губернатор презрительно пожал плечами.
      – Их найдется по крайней мере полдюжины в моей корзине. Должны же наконец понять, что я не обращаю внимания на такие глупости.
      – Однако не следует так шутить с опасностью, – продолжал Вильтон вполголоса. – Весьма неосторожно с вашей стороны появляться пешком без всякой охраны на городских улицах. Я уже неоднократно просил вас прекратить эти прогулки. Кто знает, может быть, кто-то систематически подстрекает против вас чернь, граждане настроены оппозиционно.
      – Тем лучше, – машинально произнес Равен, не отводя взора от той части зала, где Габриэль танцевала с Винтерфельдом.
      Полковник отступил на шаг и воскликнул:
      – Ваше превосходительство!
      Его удивленный возглас привел барона в себя. Он обернулся.
      – Простите! Я сегодня рассеян. Я… должно быть не расслышал, что вы сказали. О чем мы говорили?
      – Я просил вас обратить внимание на вашу личную безопасность.
      – А, вот вы о чем! Простите мое невнимание. Меня ежедневно осаждают сотнями всяких дел, и мне трудно сосредоточиться на балу.
      – Вы слишком много взваливаете на себя, – заметил полковник. – И самая неутомимая натура в конце концов не выдержит такого напряжения, какому вы ежедневно подвергаете себя. Взгляните на эту достойную зависти молодежь, не имеющую представления ни о каких заботах! Она танцует, смеется и очень счастлива!
      – И очень счастлива! – повторил Равен. – Да, вы правы.
      Глубокая горечь прозвучала в его последних словах.
      А между тем веселое оживление в зале никак не могло располагать к такой горечи.
      Мимо промелькнула Габриэль со своим кавалером. Полковник был прав: ее красота еще никогда не была так победоносна, как в сегодняшний вечер, во время танцев, которым она предавалась со страстным удовольствием. Яркий свет, опьяняющие звуки музыки в празднично убранных залах, вся эта праздничная обстановка казалась самой подходящей, естественной атмосферой для молодой девушки, и ее разгоревшееся личико и сияющие глаза ясно говорили, с каким восхищением она окунулась в нее. Все существо Габриэли словно просветлело, преисполнилось восторга, когда она закружилась по залу с Георгом. Для него же сейчас окружающее не существовало, и счастье, которое он испытывал, держа в объятиях свою любимую, лишило его всякой осторожности. Глаза молодого человека предательски выдавали его сердечную тайну. Лица обоих сияли, и зоркому взгляду наблюдателя нетрудно было отгадать, что это сияние говорило не только об увлечении танцем.
      И такой наблюдатель был рядом. Равен все еще стоял на том же месте в конце зала и как будто оживленно беседовал с полковником и несколькими другими, подошедшими к ним мужчинами, но взгляд его был прикован к танцующим. Этот взгляд, пламенный и проницательный, наверное, обладал магнетической силой, потому что Габриэль, делая второй тур вальса, подняла голову и невольно посмотрела на опекуна. Их взгляды встретились. Густой румянец залил щеки девушки, а глаза барона угрожающе вспыхнули, и он быстро отвернулся.
      По окончании вальса наступил перерыв в танцах, назначенный для ужина. Общество оставило душный зал и рассеялось по более прохладным комнатам и буфету. Гости, непринужденно и весело беседуя, образовали большие и маленькие группы.
      Наступил тот давно желанный для Георга и Габриэли момент, когда они могли обменяться несколькими словами. Они стояли у камина в одной из отдаленных комнат, где никого не было, хотя из соседнего помещения и раздавался оживленный разговор. Случайно вошедшему сюда человеку показалось бы, что они ведут спокойный, ничего не значащий разговор, но их беседа была очень далека от светской болтовни.
      – Наконец мы вместе! – страстно прошептал Георг. – В первый раз после нескольких недель разлуки! Как тяжело быть так близко и в то же время так далеко друг от друга!
      – Ты прав, – тихо ответила Габриэль, – мы бесконечно далеки, несмотря на то, что ты ежедневно бываешь в замке. Я все время надеялась, что ты сумеешь уничтожить препятствия, разъединяющие нас.
      – Разве я не делал всего, что мог? Но ты знаешь, какой прием я встретил у твоей матери. Правда, она была любезна, но я не услышал и намека на возможность и впредь бывать у вас. Я не могу продолжать свои посещения после того, как мне решительно показали, что они нежелательны.