– Милый Макс! – опять повторила Агнеса, и муж, очевидно, побаивающийся кротких предупреждений своей жены, поспешил перебить ее:
      – Милое дитя, Георг останется у нас ночевать. Завтра он, к сожалению, покидает нас, но сегодня он – наш гость. Будь добра, сделай все необходимые распоряжения.
      Молодая женщина выразила свою радость по поводу посещения Георга, потом поднялась, чтобы проверить, все ли приготовлено для гостя.
      – Я уведу малютку, он привык спать перед обедом. Снеси его наверх! – обратилась Агнеса к мужу.
      – Я не хочу оставлять Георга, – отозвался тот, – да и мальчуган должен научиться подниматься по лестнице на своих ногах. Он уже достаточно велик.
      – Как хочешь, милый Макс, – тотчас же уступила жена, – ты знаешь, я всегда стараюсь поступать согласно с твоими желаниями, но Рудольф привык, что ты сам носишь его наверх, он будет плакать…
      – Это у него мамина привычка, – возразил Макс и, очевидно, решив показать другу, что всегда твердо стоит на своем, не сдвинулся с места.
      Его жена с выражением бесконечной кротости нагнулась и сама взяла на руки ребенка, который хотя и был здоровым крепышом, никак не мог быть для нее чересчур тяжелой ношей. Однако Агнеса, казалось, несла его с величайшим трудом и у дверей даже вынуждена была остановиться, чтобы перевести дух. Взгляд, который она при этом бросила на мужа, был полон упрека. Это подействовало: Макс в мгновение ока очутился около жены.
      – Сколько раз я говорил, чтобы ты не злоупотребляла своими силами! Давай малыша, я сам снесу его наверх, – сказал он своим прежним властным голосом и, взяв ребенка, понес его на второй этаж, где находилась квартира молодых супругов.
      Агнеса склонила голову и послушно последовала за мужем; она ведь и на сей раз, как всегда, покорилась его желанию.
      Георг поглядел им вслед с иронической улыбкой, потом обратился к доктору Бруннову, молчаливому свидетелю этой сцены:
      – Сейчас только Макс прочел мне лекцию относительно того, что мужу никогда не следует выпускать из рук бразды домашнего правления и он должен всегда оставаться в своем доме господином. Кажется, он сам себя обманывает?
      Мимолетная улыбка промелькнула на лице Бруннова.
      – Вы сами только что видели, как Макс приказывает, а Агнеса повинуется, – сказал он. – Она настолько умна, что оставляет его в заблуждении насчет неоспоримости его власти, хотя и водит его на помочах. Только и слышно: «Как хочешь, милый Макс!», а милый Макс терпеливо исполняет все, чего хочет его жена. В конце концов не все ли равно, лишь бы он был счастлив. А он счастлив вполне. И вы, Георг, последуйте наконец примеру моего сына; но, если женитесь, не стройте заранее программы брачной жизни – женщина все-таки перевернет вверх дном все предусмотренные вами параграфы.
      Винтерфельд тихо покачал головой и повторил:
      – Если женюсь. Но я никогда не женюсь! Вы ведь знаете мое решение.
      – Знаю, но не думаю с ним соглашаться. В ваши годы нельзя ставить крест на возможности личного счастья, вы же притом совершенно не созданы для одиночества. Честолюбие никогда не удовлетворит вас вполне, не заполнит всей жизни. Вам нужен семейный очаг.
      Георг не отвечал. Опершись на решетку балкона, он задумчиво устремил взгляд на озеро. Доктор положил руку на его плечо.
      – Что, Георг? Все еще болит старая рана? Винтерфельд обернулся. В глазах, которые теперь печально смотрели на него, он прочел что-то родное, и не мог не ответить:
      – Есть раны, которые никогда не закроются; я, может быть, не способен к такому страстному чувству, как тот, другой, но если чему отдаю свою душу, то это навсегда. Я не могу вырвать из сердца старое чувство, да и не хочу.
      – Видели вы Габриэль в последние годы?
      – Видел, и гораздо чаще, чем следовало бы для моего душевного равновесия. Мне ведь теперь приходится вращаться в кругу, к которому она принадлежит, а в столичном обществе очень трудно избежать неожиданных встреч. Как часто оказывалась она прямо передо мной, окруженная блестящей толпой, и мы не могли уклониться от встречи, хотя обоим хотелось бежать друг от друга на край света! Лучше было бы мне не видеть Габриэль с того самого дня, как я потерял ее, а эти постоянные встречи слишком глубоко тревожат прошлое и отнимают у меня силы и самообладание. Это – такое страдание!
      – Так, значит, вы случайно попали сюда? Я так и думал.
      – Вы ведь слышали – я был в командировке и, возвращаясь, решил удивить вас и Макса неожиданным приездом.
      – Так Макс не сказал вам, что Габриэль здесь?
      – Как здесь? – воскликнул пораженный Георг. – Габриэль?
      – Да, и с матерью. Они уже несколько недель живут в своей вилле, там, наверху. Здоровье баронессы несколько расстроилось, и она лечится у одного из знаменитых здешних врачей. Макс и Агнеса уже несколько раз встречали обеих дам во время прогулки и разговаривали с ними, но более близкие отношения между ними, конечно, не могут завязаться. Мне не нужно напоминать, какие воспоминания мешают Габриэли посещать дом, в котором я живу.
      Георг даже не заметил тона, которым были произнесены последние слова; он с трудом подавил страстное волнение, охватившее его при неожиданном известии.
      – Слава Богу, что я завтра уезжаю! – воскликнул он. – Может быть, судьба и здесь не избавила бы меня от неожиданной встречи, именно здесь, где я узнал любовь, узнал счастье! Я не вынес бы этого…
      – Так вы все-таки не хотите сделать попытку к сближению? Подумайте хорошенько, Георг! Дело ведь идет о счастье всей жизни. На вашем месте я взглянул бы на неожиданную возможность встречи здесь, где родилась ваша любовь, как на перст судьбы, и еще раз попытался бы получить желанный ответ. Ваше положение и будущность, которой вы вправе ожидать, дают вам полную возможность предложить свою руку даже очень богатой наследнице. Когда вы в первый раз высказали баронессе Гардер свою любовь, вы могли предложить ей гораздо меньше.
      – Но тогда я был любим! – с невыразимой горечью воскликнул Георг, – или по крайней мере верил, что Габриэль любит меня. Теперь между нами стоит стеной час разлуки, разрушивший мою чудную мечту; Габриэль нисколько не расположена вернуть ее мне – я слишком часто видел это по тому, как она стремится избегать меня. Уже одна мысль, что я могу снова искать сближения, пугает ее. О, она может быть спокойна: добровольно я к ней никогда не подойду!
      – Между тем именно этот ее страх и должен был ободрить вас, – прервал Бруннов: – Мы ведь спокойно и холодно проходим только мимо тех, к кому равнодушны. Неужели вы не решитесь узнать наверное, в самом ли деле Габриэль…
      – Никогда! – страстно воскликнул Георг. – Подойти к ней, чтобы еще раз услышать из ее уст, что ее любовь навсегда отдана другому, что его одного она может любить, даже когда он в могиле! Один раз я уже вынес это – с меня довольно! Не будем больше, доктор, вы сами видите, что я не могу хладнокровно говорить на эту тему. Ради Бога, избавьте!
      Бруннов замолчал, но разговор и без того должен был прекратиться, потому что вернулся Макс и завладел своим другом. Доктор скоро оставил товарищей вдвоем и ушел к себе в кабинет. Походив с четверть часа по комнате в глубокой задумчивости, он взял шляпу и вышел из дома…
      Вилла баронессы Гардер была несравненно богаче маленькой дачи, где мать и дочь жили когда-то. Старая баронесса считала необходимым жить в соответствующей их теперешнему положению обстановке, которой ей прежде так не хватало, а Габриэль во всем, что касалось внешней жизни, уступала желаниям матери. Баронесса привезла с собой слуг, лошадей, экипажи. Сегодня она выехала в город, и Габриэль была дома одна. Она стояла на террасе, выходившей на озеро. Нежная, распускающаяся, подобно цветку, красота молоденькой девушки за эти четыре года достигла полного расцвета. Это было все то же свежее, очаровательное личико, но очарование его носило совершенно иной характер. Напрасно было бы искать в нем следы прежней шаловливости и ключом бьющего веселья – они исчезли вместе с беззаботностью счастливого детского настроения, искрившегося когда-то радостным смехом в ясных карих глазах; зато прекрасное лицо приобрело одухотворенное выражение. Было ли оно следствием легкой горькой складки около губ, которую даже смех не мог согнать с лица, или тени грусти, таившейся в глубине глаз, но это выражение никогда не исчезало, придавая всему облику молодой девушки какую-то особую прелесть, без малейшего оттенка счастья. Погруженная в мечты или скорее в воспоминания, Габриэль смотрела на расстилавшийся перед ней ландшафт и обернулась с неудовольствием при появлении лакея, подавшего ей карточку. Девушка равнодушно взяла ее, но едва прочла стоящее на ней имя, как рука ее задрожала и лицо покрылось бледностью.
      – Господин просит баронессу принять его по очень важному делу, – передал слуга.
      Габриэль подавила волнение.
      – Проводите господина в гостиную, – сказала она и пошла вслед за слугой.
      Через минуту перед ней стоял доктор Бруннов.
      В продолжение нескольких мгновений доктор и Габриэль молча смотрели друг на друга. Они виделись в первый раз в жизни, но знали друг о друге так много, словно были давно знакомы. Старик и молодая, цветущая девушка были до этого мгновения совершенно чужды один другому, но одно имя – имя усопшего – связывало их невидимой цепью.
      Доктор поклонился и подошел ближе, Габриэль невольно отшатнулась. Он заметил ее движение и остановился.
      – Вы, конечно, не ожидали, баронесса, что я явлюсь к вам? – начал он. – Я сделал это, несмотря на возможность не быть принятым. Мое имя приобрело в ваших глазах роковое значение.
      Габриэль, все еще бледная, ответила дрожащим голосом:
      – Во всяком случае я поражена вашим посещением, доктор. Я не предполагала, что встречи со мной будет искать человек, который…
      Она замолкла: роковое слово не шло у нее с языка. Бруннов закончил за нее фразу:
      – Человек от руки которого пал Арно Равен? Вы правы, что не хотели видеть меня, но, поверьте, эта смерть всего ужаснее поразила меня самого. Мне легче было бы самому получить пулю в сердце, чем видеть убитым Арно.
      – Так он принудил вас к дуэли? – тихо спросила Габриэль. – Я давно подозревала это.
      – Да, принудил, и таким образом, что у меня не оставалось выхода. Если бы я знал, что он действует намеренно, я как-нибудь уклонился бы, но ведь я думал, что он требует удовлетворения за оскорбление, которое я нанес ему, не желая этого. Даже в последний момент, когда мы стояли друг против друга, как противники, я был уверен, что мы одинаково рискуем жизнью. Его револьвер был так решительно направлен на меня, – мне и в ум не приходило, что в последний момент он отведет его. Моя рука дрожала, я целился так, чтобы только ранить его, но эта дрожь и оказалась роковой… я попал прямо в сердце…
      Габриэль содрогнулась, однако глубокая скорбь, звучавшая в словах Бруннова, обезоружила ее.
      – Арно не питал к вам ни малейшей ненависти, – сказала она. – Когда за несколько часов до своей смерти он рассказывал мне о своем прошлом, я узнала, кем вы были для него когда-то… и кем он был для вас.
      – И он все-таки причинил мне это! – с глубокой горечью сказал Бруннов. – Пусть он хотел умереть – я когда-то сам слышал из его уст, что он может погибнуть в борьбе, но не перенесет падения, – но зачем ему понадобился для этого именно друг его юности? Зачем он принудил меня?.. Это было жестоко: наказание было неизмеримо тяжелее, чем я заслужил за свое недоверие. Арно должен был знать, какой страшной тяжестью обременит последние годы моей жизни. Я ведь изнемогаю!
      Габриэль взглянула на бледное, искаженное горем лицо своего собеседника, яснее всяких слов говорившее о пережитых и переживаемых страданиях, и поняла, как горько и глубоко любил он покойного. Это уничтожило преграду между ней и доктором, и в порыве глубокого чувства она протянула ему руку.
      – Я знал, что здесь меня поймут, – сказал Бруннов. – Арно любил вас, – этим все сказано.
      Он пристально смотрел на прелестное молодое Лицо и, казалось, искал на нем отпечаток пережитого прошлого – юность ведь легче и скорее побеждает горе, чем старость. Но здесь победа еще не была одержана: Бруннов видел печать страдания и грустную тень во взгляде и знал, откуда они явились.
      – Я пришел к вам с просьбой, которая, будь она высказана кем-нибудь другим, может быть, оскорбила бы вас. Я сейчас только говорил вам, как дорог был мне Арно, поэтому вы не истолкуете мои слова ложно, когда узнаете, зачем я пришел. У моего сына есть друг, которого и вы знаете. Когда-то он любил вас и мог надеяться на счастье с вами, но явился Равен, и надежды молодого человека развеялись, как дым. Мне в этом случае не нужны ни объяснения, ни оправдания: я лучше всякого другого знаю, как Арно умел привязывать к себе каждого из тех, кого хотел привязать. Я понимаю, что юная любовь побледнела перед ярким пламенем его страсти. Но теперь, когда его нет в живых… когда вы свободны… неужели из-за вас должно разбиться благородное сердце? Неужели ничто в вашем сердце не говорит в пользу того, кому принадлежала ваша юная любовь?
      – Она никогда не переставала жить в моем сердце, даже тогда, когда я порвала с Георгом, но я пожертвовала и его любовью, и его счастьем, – не могла не пожертвовать, потому что другое чувство было сильнее… Арно я не могу забыть.
      – Забыть? – с ударением повторил Бруннов. – Конечно, не можете, и любить другого так, как любили его, также не можете. Я вполне вам верю.
      – Да, – твердо сказала Габриэль, – поэтому я не могу стать женой Георга.
      – Разве непременно нужно быть и самому счастливым? – печально спросил Бруннов. – Дать счастье другому – также чего-нибудь да стоит. Сейчас Винтерфельд в гостях у моего сына… приехал случайно, не подозревая, что вы здесь. Он все также горячо любит вас и никогда не найдет счастья с другой, никогда! Я его знаю. Одиноко пройдет он через всю жизнь и среди успехов, которые его ожидают, будет только глубже чувствовать пустоту, которую оставила в его сердце разлука с вами. Габриэль, вы так еще молоды, перед вами – вся жизнь! Посвятите ее Георгу – он стоит этого.
      Молодая девушка отшатнулась.
      – Ни слова больше, доктор! Пощадите, не будите старых воспоминаний! Если вы говорите от имени Георга…
      – Он даже не подозревает, что я здесь, – перебил ее доктор, – он не пустил бы меня к вам, и не думайте, что Георг когда-либо попытается снова сблизиться с вами, – он и мысли подобной не допускает. И он прав: вы от него отказались, вы же должны и вернуть его…
      Терзаясь жестокой борьбой, Габриэль крепко прижала стиснутые руки к груди, точно стремясь подавить в ней какое-то чувство.
      – Не могу! Не могу!.. И Георг тоже не захочет той любви, которую я могла бы предложить ему теперь.
      – Нет, захочет, потому что он принадлежит к тем бескорыстным натурам, которые всегда дают больше, чем получают; а его сердце принадлежит вам, вам одной.
      Габриэль подняла на Бруннова глаза, полные грустного упрека.
      – И все это говорите мне вы, друг Арно? Вы хотите, чтобы его место занял другой?
      – Боже избави! Я вовсе этого не желаю! – с жаром воскликнул доктор. – «Его» место ни Винтерфельд, ни кто-либо иной не может занять. Светлыми, прекрасными людьми, без бурь идущими по дороге жизни, не омраченной ни единым пятном или тенью, восхищаются и высоко их ценят. Натуры же, подобные Арно Равену, не могут давать счастье другим, – даже тем, кого они любят, всегда угрожает мрачная тень, нависшая над их собственной судьбой. Однако страдать за них и с ними, даже погибнуть с ними бывает завлекательнее, ценнее, чем быть счастливым с другими. Да, Габриэль? Вы ведь сами это испытали?
      Былое пламя снова вспыхнуло из-под пепла. Сгорбленная фигура Бруннова выпрямилась, слова зазвучали страстью, глаза на мгновение загорелись прежним блеском.
      Габриэль опустила голову на его плечо и заплакала, и плакала так, словно сердце ее разрывалось.
      – Не дайте мне уйти без ответа, – после некоторого молчания сказал Бруннов, – за всю свою жизнь я редко кому мог доставить счастье; мне хотелось бы еще раз испытать это, прежде чем… я уйду, а уйду я скоро. Могу я подать Георгу некоторую надежду? Хотите вы увидеться с ним?
      Габриэль пришла в себя и протянула доктору руку.
      – Попробую! – тихо промолвила она.

* * *

      Что-то странное творилось в доме Бруннова в этот вечер. Сначала у доктора в его кабинете был какой-то разговор наедине с сыном, который произвел на Макса до такой степени ошеломляющее впечатление, что он бросился к отцу с бурными объятиями вроде тех, которыми душил когда-то папашу-советника. Затем молодой доктор имел такой же таинственный разговор в столовой наедине со своей женой, и оба вышли из комнаты взволнованные. После этого Агнеса куда-то исчезла и долго не показывалась, а ее муж в это время усердно занимал своего друга разговорами, ни на минуту не отпуская его от себя.
      При других обстоятельствах Георг, вероятно, догадался бы, что происходит нечто необыкновенное, но весть о близком соседстве Габриэли совершенно нарушила его душевное равновесие: он с трудом сохранял внешнее спокойствие. К сожалению, Макс нисколько не считался с элегическим настроением друга, хотя прекрасно знал, в чем дело. Напротив, он беспощадно приставал к нему, под всевозможными предлогами стараясь снова вытащить его в сад.
      – Да что мне делать в саду? – почти с досадой возражал Георг, – я ведь уже был там утром и вдоволь налюбовался прекрасным видом.
      – Теперь ты должен полюбоваться выдумкой моего отца, – ответил Макс, – выдумкой, устроенной в твою честь. В виде исключения отец раз в жизни поступил практично. Ну, пойдем же! Ты будешь поражен!
      На самом берегу озера возвышался маленький павильон, из которого открывался действительно чудный вид. Когда друзья подошли к беседке, Георг бросил беглый взгляд в окно.
      – Там какие-то дамы, – сказал он.
      – Ну да, – спокойно ответил Макс, – у Агнесы гости. Да вот и она.
      Агнеса вышла из павильона и обменялась быстрым взглядом с мужем, который ловко пропустил своего друга вперед и, втолкнув его в беседку, запер за ним дверь.
      – Теперь оба попались в ловушку, – с торжествующим видом обратился он к жене, – и горе Георгу, если он не выйдет оттуда женихом. Теперь дело за тем, чтобы устранить все, что могло бы им помешать. Собственно говоря, женатому человеку и отцу не пристало изображать стража при любовном свидании, но, принимая во внимание исключительность обстоятельств и мой старый опыт, я уж, так и быть, снизойду до этого. Отправляйся, Агнеса, и извести папу, что все удалось великолепно, что оба сидят взаперти, а я стою здесь, как ангел-хранитель, и выпущу из беседки только парочку обрученных – больше никого!
      В павильоне в это время разыгралась короткая, но знаменательная сцена.
      Ничего не подозревая, Георг перешагнул порог и даже не заметил, что дверь за ним закрылась и Макс остался в саду. Он вообще ничего не видел и стоял, как пригвожденный к полу, не сводя взора с женской фигуры, облокотившейся на подоконник.
      Она нерешительно, почти испуганно обернулась.
      Георг пришел в себя лишь тогда, когда увидел ее лицо.
      – Габриэль! – вскрикнул он и рванулся было к ней, но тотчас опомнился и остановился. – Баронесса Гардер…
      – Георг! – с кротким упреком перебила Габриэль. Его собственное имя в ее устах позвучало для него с прежней властной силой, он забыл свою сдержанность и медленно приблизился.
      – Прости! Я не знал… не подозревал… как ты попала сюда?
      Габриэль не отвечала, но в ее молчании уже крылась надежда, и Георг понял.
      – Почему ты пришла? – со страстным нетерпением повторил он. – Габриэль, отвечай! Ты знала, что я здесь?
      – Знала, – прозвучал тихий, но твердый ответ. Георг стоял совсем близко от любимой и даже не притронулся к ее руке. В его голосе дрожала тревога и бесконечная нежность, когда он проговорил:
      – Габриэль! Это не первое наше свидание после того дня, когда мы стали чужими друг другу, и до сих пор твои глаза неизменно повторяли мне, что чужими мы навсегда и останемся. Можно ли прочесть в них другое?
      И он прочел это «другое» во взгляде, обращенном на него.
      – Георг, – сердечным тоном сказала Габриэль, – я причинила тебе горе. Ты знаешь, что нас разлучило, что стояло между нами целые годы. Я отняла у тебя счастье, заставила глубоко страдать. Я так хотела бы вернуть тебе утраченное… но в моей ли это власти?
      Ему не пришлось отвечать: горячее чувство, с которым он прижал Габриэль к своему сердцу, без слов дало ей ответ.
      И вот она опять в его объятиях и опять, как прежде, слышит его признание. Тогда она не знала бурного, всепоглощающего счастья, которое испытала потом в объятиях Арно, блаженства, вознесшего ее на самые светлые вершины бытия и подарившего в одно короткое мгновение счастьем целой жизни, чтобы потом заставить заплатить за него горем всей жизни! Теперь, вопреки прошлому, солнечный свет и тепло снова наполнили ее душу. Габриэль не была бы женщиной, если бы ее сердце не трепетало радостью от сознания, что она так глубоко, так верно любима, и не чувствовала бы, какое великое счастье – сделать счастливым другого.
      Впереди, купаясь в солнечном блеске, сверкало широко раскинувшееся озеро, голубые горы уходили вдаль. И так же широко открывалась жизнь перед двумя молодыми людьми, только что заключившими союз. Все кругом было ясно, солнечно-ярко, – и все же на миг невеста ощутила какое-то дуновение… В ушах ее зазвучало журчание отдаленного ручья, в душе смутно промелькнула картина лунной ночи, и глаза, затуманившиеся набежавшими слезами, на мгновение перестали видеть солнечный свет. Габриэль чувствовала, что вернулась к жизни, к любви, но какой дорогой ценой!