В полночь, лишь только луна начала скрываться за горизонтом, Мориц, согласно условию, прибыл к разрушенному столбу у подошвы Эльвенда. Старый маг был уже там. Он опирался вместо обычного посоха на тяжелый железный лом и нес в руках свернутую веревочную лестницу.
      Обменявшись приветствиями, оба отправились в путь. Ночь была светлая; на небе блестели звезды, и луна, еще не успевшая совсем зайти, проливала слабый свет на дорогу. Старик смелым и решительным шагом шел впереди. Мориц следовал за ним молча, погруженный в свои печальные думы. Внезапная остановка работ крайне расстроила молодого человека, и хотя мадемуазель Кардик употребляла все усилия, чтобы рассеять мрачные мысли брата, старания ее на этот раз остались без успеха.
      Время от времени гебр приостанавливался, как бы ориентируясь в окружающей местности. При этом он бормотал невнятные слова на каком-то хрипящем, странном языке, — Мориц предположил, что это или язык древних персов, или тайный язык магов, — а иногда сопровождал их странными жестами: подымал руки вверх, потом опускал их подобно крыльям и запрокидывал назад голову, словно от самого неба ожидал каких-то сверхъестественных указаний. Все это Гуша-Нишин проделывал, как бы забывая о присутствии молодого француза. Между тем последний видел в поступках мага простые уловки шарлатана, имевшие целью его одурачить, и чувство недоверия все более и более стало овладевать им. Наконец, выждав, когда старик остановился и, смотря на небо, вновь начал свои заклинания, археолог положил свою руку на плечо его и холодно спросил:
      — Чего ищешь ты, Гуша-Нишин? Не говорил ли ты сам, что хорошо знаешь колодец Гуль-Гек?
      — Я его знаю, молодой человек, — замогильным голосом ответил гебр.
      — В таком случае, почему мы прямо не идем к нему?
      — Чужеземец, я вопрошаю звезды, можно ли мне вместе с нечистым фаранги проникнуть в места, которых еще никогда не оскверняли шаги неверных.
      — Что за вздор! — воскликнул Мориц. — Я не дитя, чтобы дурачить меня подобными отговорками. Скажи мне прямо, уверен ли ты действительно в успехе подземных раскопок?
      Гебр, сложив руки на груди и склонив голову, не ответил ни слова.
      — Отвечай! — повторил Мориц.
      Еще несколько мгновений старик продолжал молчать. Потом, подняв голову и простерши руки к небу, он вскричал:
      — Просвети меня, Митра! И вы, звезды небесные, внемлите молению ничтожнейшего из ваших служителей и вдохните в меня таинственный дар предвидения! О, со слезами молю вас, обитатели неба, даруйте мне силу разумения! Горе мне, нечестивому безумцу, если я обманываюсь, признавая в юном иностранце того, о котором сказано было в «Книге», что он должен прийти с запада и возвратить нам минувшую славу!
      — Что говоришь ты? — спросил Мориц. Гуша-Нишин глубоко вздохнул. Но внезапно магом, казалось, вновь овладел припадок исступления.
      — Довольно! — завопил он. — Не спрашивай меня, юный смельчак! Иди, куда ведут тебя звезды. Отдайся судьбе. Да исполнятся пророчества. Твоя слабая рука избрана Митрой, чтобы исполнить его веления. Вперед! Звезды это приказывают.
      Словно в припадке безумия, старик большими шагами направился вперед, так что Мориц едва поспевал за ним. Между тем тропинка, которой они шли, скоро кончилась. Потянулась дикая местность, заросшая терновником, через который приходилось пробиваться силой. Его иглы рвали белое платье гебра, а куски скал, там и сям торчавшие из земли, кололи его голые ноги. Несмотря на это, он, казалось, не шел, а летел на крыльях.
      Так прошло около часа. Наконец гебр остановился и, обратив свое лицо к небу, сказал:
      — Ну вот, мы и у цели. Судьба исполняется… Подождем! Когда Альтаир покажется на горизонте, а Процион спрячется, тогда гебр приведет тебя к таинственному колодцу… Но помни, несчастный иностранец, если когда-нибудь ты изменишь тайне, в которую я тебя посвящу…
      — Бесполезно пугаешь ты меня своими угрозами, — спокойно возразил Мориц. — Повторяю тебе, старик, я не дитя. Я уверен, что, если ты согласился показать мне вход в подземелье, так единственно для того, чтобы отсюда извлечь для себя какую-нибудь выгоду. Оставь поэтому притворство. К чему дожидаться твоих звезд, когда они здесь ни при чем, и мы только напрасно теряем время?
      Старый гебр злобно взглянул на своего спутника, но не отвечал ни слова, продолжая стоять неподвижно. Лишь когда прошло несколько минут, Гуша-Нишин воскликнул:
      — Альтаир показался! Звезды заговорили. Идем!
      С этими словами старик уверенным шагом направился к месту, заросшему ветвистым кустарником. Пробравшись через эту живую изгородь, оба спутника очутились на широкой, вымощенной камнем площадке.
      — Вот вход! — сказал торжественным голосом Гуша-Нишин, зажигая фонарь и указывая Морицу на большую плиту. — Всмотрись в свою совесть, молодой фаранги: если в сердце твоем скрывается хоть одна задняя мысль, если твоим намерениям не достает правды, если, одним словом, твоя душа не так чиста, как душа только что рожденного ребенка, — берегись проникать в это святилище! Есть еще время…
      — В свою очередь и ты, старик, оглянись на себя, — решительно сказал Мориц, — и спроси свою совесть, имеешь ли ты право войти в это подземелье? Если так, то идем. Я следую за тобой.
      Отступив на шаг, гебр испустил глубокий вздох и задумался. Но его колебание было непродолжительно: через минуту он подал Морицу тяжелый лом и решительным голосом сказал:
      — Твои руки крепки и сильны, фаранги… Подыми плиту, и да хранит нас Митра!
      Мориц взял лом, просунул один из его концов под край плиты и, употребив все усилия, поднял ее. Черное зияющее отверстие открылось глазам археолога. Старый маг, простерев руки, громким голосом произнес свои заклинания, после чего развернул веревочную лестницу и, укрепив ее при помощи крючьев, бросил вниз.
      — Следуй за мной! — приказал он.
      С этими словами старик начал спускаться в зияющую бездну, а Мориц за ним. Достигнув глубины около двенадцати метров, они очутились на небольшой площадке. Отсюда вниз шла витая, высеченная в камне лестница. Освещая дорогу фонарем, гебр с юношеской легкостью стал сбегать по ее ступенькам, сопровождаемый Кардиком. Этот спуск продолжался довольно долго. Наконец лестница прекратилась, и спутники очутились в обширном подземелье с полукруглым каменным куполом и каменными стенами.
      — Вот! — сказал маг, поворачивая фонарь и освещая им комнату. — Отсюда можно следовать далее, если наука фарангов даст им средство ориентироваться по сторонам света.
      — Ничего не может быть проще, — возразил молодой археолог, вынимая из кармана буссоль.
      Старик взглянул на инструмент.
      — Я уже видел употребление этого прибора, — проговорил он, — китайские мудрецы знали его гораздо раньше фарангов. Но верно ли, что он позволяет определять север даже в темноте без помощи звезд?
      — Само собой разумеется.
      — Мне это тоже говорили, но чтобы верить, я хотел видеть, — возразил Гуша-Нишин. — Можно ли также при помощи этого прибора определить и восток?
      — Без сомнения. Стоит мне провести через центр компаса линию, перпендикулярную направлению стрелки, и направление этой линии покажет восток так же точно, как сама стрелка указывает север.
      — А предположи далее, что мы будем копать галерею сначала на север, потом на запад. Даст ли твой прибор необходимые указания?
      — Да, сто раз да! Я удивляюсь, мобед, как подобный тебе мудрец может задавать такие детские вопросы.
      — Хорошо, — сказал маг, не смущаясь. — Слушай же, фаранги: чтобы достигнуть отсюда кремля Экбатаны, сначала надо копать на север на протяжении семисот футов, потом повернуть на запад и копать на протяжении сорока девяти футов.
      — Все это сделать очень легко. Но объясни мне, какие примешь ты предосторожности, чтобы нас не открыли?
      — Я обдумал все… Теперь ты возвратись в лагерь, а завтра вместе с сестрой начни для вида хлопотать о разрешении у губернатора Хамадана. Он ничего не сделает, так как ненавидит тебя, и разве только позволит тебе просить точного приказа у шаха. Тем временем наши люди, наученные мною, будут казаться свободными и даже, чтобы отклонить подозрение, будут искать себе работу. Но каждую ночь отряд из половины всех рабочих будет находиться здесь, готовый исполнять все наши приказания. Эти люди даже не осмелятся спрашивать, какие цели преследует их жрец. Они молча будут повиноваться. Что касается твоей сестры, которую ты не пожелаешь бросать одну в лагере на время твоих ночных работ, то она может находиться в гроте с Леилой. Грот этот никому неизвестен, и никто не станет там искать молодых девушек. Каждый вечер под покровом темноты вы будете выходить из лагеря. Моя дочь и Гассан будут вас ждать у Кали-Хин, где я назначил тебе сегодня вечером свидание; на рассвете же ты опять найдешь их тут. Таким образом все устроится прекрасно. Шпионы губернатора будут постоянно докладывать ему, как ты проводишь дни; но по ночам они не подумают за тобою наблюдать. Ночами-то мы и вознаградим потерянное.
      — Я вполне согласен с этим планом, — сказал Мориц, — и если ты желаешь, то мы завтра же можем начать работать.
      — Теперь возвратимся назад! — сказал маг.
      Оба стали подниматься наверх сначала по каменной лестнице, а потом по веревочной, которую маг собрал, когда Мориц выпрыгнул из колодца. Затем они поставили каменную плиту на место и расстались. Час спустя Мориц был уже в лагере и рассказывал сестре о своем вечернем похождении.

 
      На другой день Мориц, согласно совету мага, предложил сестре сделать визит губернатору Хамадана. Молодая девушка охотно согласилась, и тотчас после завтрака Кардики приказали седлать лошадей для предстоящей поездки.
      По персидскому обычаю их должны были сопровождать многочисленные слуги из туземцев, так как ничего не может быть неприличнее, по взглядам персов, как сделать церемониальный визит без сопровождения свиты; по крайней мере, два лакея и один оруженосец необходимы для человека, мало-мальски значительного.
      Не желая уронить своего достоинства в глазах туземцев, брат и сестра покорились этому обычаю и въехали в Хамадан, окруженные целым отрядом слуг, которые бежали у ног их лошадей.
      Миновав несколько грязных, узких улиц, заваленных мусором, поезд приблизился наконец ко дворцу губернатора. Брат и сестра слезли с лошадей и скинули галоши, которыми запаслись, чтобы иметь возможность выполнить восточный обычай разуваться при входе в дом. Затем они вошли во двор замка, весь запруженный толпою солдат, дервишей и разной челяди. Один из придворных, узнав о цели их приезда, отправился доложить об их визите губернатору, а пока он ходил, посетители имели возможность любоваться великолепием дворца, стены которого, украшенные красивыми фаянсовыми изразцами, казались словно кружевными.
      Наконец докладчик вернулся и с важным видом заявил, что у его светлости принца-губернатора вскоре начнется завтрак, на котором могут присутствовать и фаранги; по окончании же завтрака, если его превосходительству будет угодно, он даст им отдельную аудиенцию.
      — Ого, это совсем во вкусе Людовика XIV, — улыбаясь, заметил сестре Мориц, направляясь ко входу во дворец.
      В ту минуту, как посетители входили в столовую залу, принц-губернатор Абдул-Азис-мирза входил туда же через другую дверь.
      Это был пожилой человек лет шестидесяти, небольшого роста, с сумрачным и хмурым лицом. Он был одет в род сюртука из индийского кашемира, отороченного мехом. Широкая сабля в золоченых ножнах висела на его поясе. Высокая барашковая шапка, надвинутая на лоб, была украшена султаном с драгоценными камнями. За этой особой следовала многочисленная толпа придворных, посреди которых Мориц и его сестра не без удивления увидели профессора Гассельфратца.
      — Бисмиллах! , — важно произнес губернатор, войдя в залу.
      Все присутствующие хором повторили то же слово.
      В середине залы был разостлан великолепный ковер, а на нем превосходной работы кожаные скатерти. Губернатор сел на ковер по-турецки, и пир начался. Целая дюжина слуг окружала его светлость, наперебой подставляя ему блюда с кулинарными шедеврами персидской кухни. Тут были целиком изжаренные ягнята, начиненные финиками, виноградом, гранатами, фисташками и миндалем; «физзиган», или жаркое из цыплят, молодых куропаток и голубей, приготовленных в гранатовом соку и обсыпанных толчеными орехами; «кэбаб» — изрубленная на кусочки и зажаренная на вертеле баранина; горы пилава, покрытые кусками различной дичи; пирамиды овощей, пирожков и превосходных фруктов; наконец, конфет и пирожного было столько, что ими можно было бы снабдить несколько кондитерских.
      — Ба!.. Ба!.., — говорил временами принц, погружая руку в блюдо с понравившимся кушаньем и отправляя куски последнего в рот.
      Иногда Абдул-Азис, желая выразить свое особое благоволение кому-нибудь из приближенных, посылал ему кусок кушанья, которое считал вкусным. Счастливец, приняв кусок из рук слуги со знаками глубокого почтения, произносил, согласно обычаю, фразу: «Честь щедрости вашего превосходительства!» — и ел, возбуждая зависть у прочих приближенных губернатора.
      Наконец его светлость утолил свой аппетит. Выполоскав рот и вымыв пальцы в золотой вазе тонкой чеканной работы, он' встал и удалился из столовой, где немедленно начался страшный беспорядок: придворные кинулись к блюдам и наперебой принялись опустошать их. За придворными следовали слуги и солдаты, наконец, рабы окончательно очистили блюда.
      Брат и сестра с любопытством следили за этой картиной, пока явившийся камергер не известил, что его светлость желает видеть их. Следуя за этим придворным, Кардики прошли несколько убранных по восточному комнат и вступили в аудиенц-залу, где застали его светлость полулежащим на диване, с кальяном в зубах.
      Увидев посетителей, губернатор знаком пригласил их сесть против себя и прежде чем начать разговор, молча осмотрел их с ног до головы.
      — Так ты тот фаранги, — наконец обратился он к Морицу, — который имел дерзость явиться к нам для того, чтобы копать нашу землю и расхищать ее сокровища?
      — Я этот фаранги.
      Хорошо, хорошо!
      — А эта ханум — твоя сестра?
      — Совершенно верно.
      — Что принесли вы мне в подарок?
      Не ожидавшие такого вопроса, посетители удивленно переглянулись. Но вскоре Мориц овладел собою и, вынув из-за пояса превосходный работы револьвер, с улыбкой подал его принцу.
      — Примите это оружие, ваша светлость, — любезно проговорил он. — Его наружность проста, но внутренние достоинства превосходны.
      Глаза губернатора блеснули, и он жадно схватил револьвер, после чего, обращаясь к Катрин, спросил:
      — А ты, ханум, ничего мне не принесла?
      — Ничего, — холодно ответила Катрин, возмущенная этой наглостью.
      Губернатор насупил брови и с минуту молчал. Наконец, скрестив руки на груди, он грубо спросил:
      — Чего вы хотите от меня?
      — Мы желаем просить, чтобы вы сняли запрещение, которое наложили на наши работы, — твердо ответил Мориц. — Вы не имеете никаких оснований противиться предприятию, которое разрешено самим шахом, и я прошу отменить свое постановление! В противном случае я приму другие меры и покажу вам, что Франция настолько могущественная страна, что нельзя безнаказанно оскорблять ее представителей…
      По мере того, как молодой археолог говорил, лицо губернатора становилось все более и более мрачным.
      Его глаза выражали ярость, губы искривились, рука судорожно сжимала рукоятку сабли.
      — Фаранги наглы и нечестивы! — громко вскричал он наконец. — Они совершают святотатство, выкапывая и унося из нашей земли сокровища наших отцов. Эти сокровища — наши по праву! Мы не хотим более, чтобы их отправляли в чужие страны. Так говорил мне и глазной врач, земля которого более могущественна, чем Фарангистан.
      — Ты полагаешь? — с иронией спросил Мориц.
      — Я в этом уверен.
      — Не буду спорить. Скажи только одно: если тебе жаль так сокровищ древности, которые я стараюсь открыть, то почему ты сам не предпринимаешь раскопок? Да и к чему тебе эти сокровища, в которых ты не смыслишь ровно ничего?
      Губернатор пришел в страшное бешенство.
      — Прочь с глаз моих, нечестивое отродье! — с яростью закричал он, вскакивая. — Уходи!.. Возвратись в твой лагерь! Я повторяю тебе — никогда, никогда я не позволю тебе копать!
      — А я объявляю тебе, что достигну своей цели и презираю твой гнев.
      — Помни, — бешено взвизгнул Абдул-Азис, — что если хоть один человек будет на тебя работать, я прикажу четвертовать его на твоих глазах!.. Я…
      — Пойдем, сестра, — проговорил Мориц Катрин, поворачиваясь к губернатору спиной и не обращая внимания на его угрозы. — Что нам тратить время с этим безумцем.
      Кардики вышли, оставив губернатора вне себя от бессильной ярости.
      Гаргариди, в это время старавшийся над остатками губернаторского завтрака, заметив грозный взгляд своего господина, поспешно вскочил со своего места, вытер пальцы и начал созывать слуг. Через минуту брат и сестра ехали уже в свой лагерь, проклиная лицемера Гассельфратца, который, без сомнения, был главным виновником всех затруднений.

 
      В тот же вечер Мориц и маг находились у колодца Гуль-Гек с двадцатью рабочими-гебрами, которые прибыли поодиночке, без шума, прокрадываясь в темноте, подобно теням. Мадемуазель Кардик и Леила были оставлены в глубине грота, под охраной пантеры. Что касается маленького Гассана, то ему поручили стоять на страже у колодца и свистом предупреждать рабочих каждый раз, как им могла грозить опасность быть открытыми. Кроме того, на мальчика возложили подачу сигнала к прекращению работы перед зарей.
      Вначале раскопки, несмотря на энергию рабочих, шли туго, — скала, в которой была высечена круглая комната, оказалась чрезвычайно твердой. Тем не менее рабочие, настойчива побуждаемые старым гебром, успели проложить отсюда ход по направлению к северу. По мере того, как ход этот шел дальше, грунт становился все рыхлее и работалось легче. На пятую ночь заступы землекопов стали разрывать землю, в которой опытный глаз Морица узнал искусственный конгломерат, насыпанный человеческими руками. Это наблюдение сильно обрадовало Кардика и старого мага, показав, что они находятся на верной дороге. Наконец вырытая галерея достигла длины в семьсот футов. Согласно указаниям мага, Мориц велел вырыть здесь довольно обширное подземелье и из него проводить новую галерею прямо на запад. Так как грунт оказался тут еще более рыхлым, то галерея прорывалась очень быстро и в пять ночей достигла назначенной магом длины — в сорок девять футов. Здесь кирки землекопов ударились обо что-то твердое — это была каменная стена, откопав которую, немного влево нашли портик с дверью.
      Мориц уже хотел приказать рабочим проникнуть внутрь открытого сооружения, но старый маг решительно воспротивился этому.
      — Нет, — заявил он молодому археологу, — я не могу согласиться, чтобы целые десятки людей проникли в это таинственное место. Правда, мои гебры послушны и верны, в этом нет сомнения. Но как все-таки доверить невежественным людям те важные тайны, которые, весьма возможно, откроются перед нами? А вдруг кто-нибудь из них разболтает о нашем открытии и это дойдет до ушей губернатора? Алчность последнего, наверное, будет возбуждена, и все погибнет… Нет, юный фаранги, только мы одни должны проникнуть внутрь древнего здания!
      Подумав немного, Мориц полностью согласился с мнением старика.
      — Хорошо, — проговорил он, — пойдем одни. Если появится необходимость, мы всегда можем позвать рабочих.
      — Ну, а сестра твоя? — сказал старик.
      — Что сестра? — с удивлением спросил Мориц.
      — Женщины Фарангистана непослушны, они спорят с мужчинами и садятся за один стол с ними. Если сестра твоя захочет сопровождать нас приосмотре, как ты ей в этом помешаешь?
      — О, насчет этого не беспокойся! — с улыбкой сказал Мориц. — Женщины Фарангистана так же рассудительны, как и мы, а иногда даже более нас. Если я объясню сестре, что ее присутствие будет затруднять нас, то, конечно, она останется возле Леилы.
      Старик с сомнением покачал головой, но не сказал ничего.
      — Только вот что, — продолжал молодой археолог, — не мало ли нас будет вдвоем? Быть может, нам придется преодолевать множество препятствий, которые потребуют физической работы. Между тем ты уже стар, а я один не могу сделать много. Наконец, возможно, что с нами случится какое-нибудь несчастье. Словом, третий надежный спутник был бы не лишним.
      — Но кого же взять? — задумчиво спросил гебр. — Как жаль, что молодой, веселый офицер уехал!..
      Мориц стал мысленно перебирать окружающих его людей, которые могли бы принять участие в исследовании подземного сооружения.
      — А Гаргариди?! — вдруг воскликнул он. — Вот кто может быть для нас отличным спутником. Правда, это малый вздорный, но я его сумею удержать в нужных границах. Кроме того, он готов сделать все на свете, чтобы только разрушить планы Гассельфратца, которого он ненавидит от души.
      Гебр согласился, и решено было взять с собой Гаргариди.
      Вечером того же дня, перед восходом луны, молодой археолог и Гуша-Нишин простились с Катериной и Леилой, которые были оставлены в гроте под защитой маленького Гассана, очень гордившегося своей ролью, и, запасшись фонарями и веревками, отправились к колодцу Гуль-Гек. Гаргариди, согнувшись под тяжестью, с трудом тащил за ними огромную корзину, в которой лежал изрядный запас всевозможной провизии.
      — Не слишком ли обременили вы себя, Гаргариди? — заметил своему Лепорелло Мориц. — Мне кажется, провизии взято слишком много.
      Грек изобразил во всей своей фигуре оскорбленное достоинство.
      — Да разве я для себя? — обиженно проговорил он. — О, господин, неужели вы не знаете, что нет человека умереннее Аристомена Гаргариди? Я могу быть без пищи двадцать четыре часа, сорок восемь часов, трое суток… Но вы… Разве вы согласитесь питаться одним воздухом? Кроме того, у старого бонзы ужасный аппетит!
      — Хорошо, хорошо… Но помни, что дорога, может быть, окажется длинной. В силах ли вы будете все время тащить на себе такую тяжесть?
      — Ба! — вскричал Гаргариди, облизываясь, — ручаюсь вам, что мы найдем средство облегчить эту тяжесть!
      И он прижал корзину к своей груди, как бы опасаясь, что ее у него отнимут.
      Вскоре путешественники очутились на дне колодца и достигли портика. Под напором лома дверь последнего отворилась, и взорам исследователей открылась длинная галерея, конец которой терялся в темноте. Толстые колонны, высеченные из скалы, тянулись двумя длинными рядами. Как эти колонны, так и стены, во всю их высоту, были разрисованы превосходными орнаментами и украшены древними надписями и арабесками, блиставшими яркостью удивительно сохранившихся красок.
      Сориентировавшись немного, исследователи решили идти по этой галерее. Последняя оказалась еще длиннее, чем они предполагали: прошло уже полчаса, а конца ее все не было. Наконец при мерцающем свете фонаря Мориц, шедший впереди, заметил перемену: галерея внезапно расширилась, и путники очутились в необыкновенно высокой комнате. То там, то сям, подобно алмазам, блестели здесь в лучах света чудные сталактиты. Гигантские колонны, одетые зеленым бархатом мхов, поддерживали своды. Стены были разукрашены дивными фресками.
      На первый взгляд казалось, что подземная зала не имеет другой двери, кроме той, в которую вошли исследователи. Но после некоторых поисков Морицу удалось найти еще дверь, которая вела дальше. Отворив ее, молодой археолог хотел переступить порог, как вдруг услышал крик Аристомена:
      — Эй, господа! Здесь есть еще третья дверь!
      Мориц и гебр поспешили на крик и в самом деле очутились перед входом в новую галерею. Подняв свой фонарь, маг, прежде чем войти, начал разбирать надписи, которые украшали фронтон этой двери. Но Гаргариди не пожелал ждать его и со свойственной ему отвагой бросился внутрь галереи. Через мгновение оттуда послышался его отчаянный вопль:
      — Эй!.. черт возьми!.. здесь спуск, я качусь!.. Моя корзина!.. моя кор…
      Голос несчастного оборвался на полуслове.
      — Боже мой, он упал в пропасть! — вскричал молодой археолог, освещая фонарем галерею, которая невдалеке от входа прерывалась глубоким колодцем.
      Гебр самодовольно улыбнулся.
      — Мои предки, — проговорил он, — знали, как помешать любопытству смельчаков, которые захотели бы проникнуть сюда без их согласия.
      — Но послушайте, ведь он погиб! — перебил старика Мориц.
      С этими словами молодой человек осторожно подвинулся к краю пропасти и направил свет фонаря на дно ее. Однако внизу нельзя было рассмотреть ничего.
      — Ау!.. Гаргариди!.. Аристомен!.. Где вы там?.. Ау… ау! — крикнул Кардик.
      Несколько минут одно только эхо вторило этим крикам. Наконец снизу послышался глухой, задыхающийся голос:
      — О!.. О!.. Я тут… да, господа… Немного ушибся, но так себе, пустяки… Черт знает только, ослеп, что ли, я!.. Я прекрасно верчу головой… но ни зги не вижу… Господа, есть ли у вас фонарь?
      — Да, я держу его над вами, — с беспокойством ответил Мориц. — Я думаю бросить вам веревку… Как глубоко вы находитесь?
      — И глубоко, и не глубоко, господин… Но вот беда… Я сильно боюсь, не пострадала ли корзина с провизией.
      — Есть о чем беспокоиться! — вскричал Мориц. — Ловите лучше веревку! Я бросаю ее! Держите!
      Молодой человек бросил в пропасть конец веревки. Через несколько секунд Аристомен отозвался:
      — Веревка здесь… Я держусь!..
      — Хорошо, так мы начнем вас поднимать…
      — Извините, но ручка у корзины, мне кажется, расшаталась.
      — Да подите вы к черту с вашей ручкой! Подымайтесь, или оставайтесь в этой яме со своей корзиной!
      Последовало продолжительное молчание. Тщетно Мориц и гебр звали грека и дергали веревку: Аристомен оставался нем. Наконец он крикнул:
 
      — Тащите!
      Собрав все силы, Мориц и старый маг вытащили Гаргариди вместе с его драгоценным грузом. Тут объяснилась и причина абсолютной слепоты грека: оказалось, что во время падения высокая шляпа Аристомена надвинулась ему до подбородка, и он потратил немало усилий, чтобы вылезти из нее. Оказалось также, что он отделался лишь несколькими легкими ушибами и царапинами.
      — Ба, мой бедный папа видал в своей жизни кое-что посерьезнее! — весело отвечал он на заботливые вопросы хозяина. — Сражения, дуэли, наводнения, пожары! И все это сошло ему вполне благополучно: лучшим доказательством служит то, что он умер в постели. Зато моя шляпа выглядит далеко не блестяще! — продолжал он, печально осматривая тулью своего цилиндра и разглаживая ее. — Вот она, служба ученого. Надеюсь, месье Кардик, что усыновившее меня отечество узнает о моем подвиге и вознаградит мои труды…
      — Довольно медлить! — нетерпеливо сказал гебр. — Посмотрим другую галерею, не удобнее ли она для исследования.
      — Одну минуту, почтенный старец, — ответил Гаргариди. — Ручка моей корзины совершенно отказывается служить… Но у меня есть порядочный клубок бечевки, при помощи которой я надеюсь так укрепить ее, чтобы больше не рисковать расстаться с корзиной. Бр… я пережил скверный момент там, внизу, когда я думал, что она пропала…
      Усевшись на землю и поставив перед собою фонарь, Гаргариди принялся оплетать бечевкой ручку своей драгоценной корзины. Потом он привесил ее себе на грудь подобно тому, как это делают разносчики, и тогда уже пустился вслед за своими господами, очарованный своею находчивостью.
      — Таким образом мои руки свободны, — рассуждал он сам с собою, — и я не чувствую усталости… Не повесить ли мне таким же образом на шею и фонарь? Да, это идея, которую надо осуществить при первой же остановке… Надеюсь, что ее придется ждать не слишком долго, так как, по-моему, давно пора бы нам присесть где-нибудь и пообедать… Увы, это большой недостаток моего господина — отсутствие регулярности в еде. А между тем, — о, Боже мой! — какую огромную важность имеет порядок во всем. Лучшим примером могу служить я сам собственной персоной: беспорядок меня губит…
      Поглощенный этими глубокими соображениями, Гаргариди следовал за Морицом и старым магом, которые быстро шли вдоль галереи. С каждым шагом галерея расширялась и становилась выше. Вместе с тем живопись, украшавшая ее стены, становилась все более и более роскошною и оригинальной. Все заставляло думать, что недалеко древнее святилище…