После зрелого обсуждения все четверо путешественников пришли к заключению, что самое верное место, где они могут укрыть до поры до времени свой необыкновенный экипаж, — внутренний двор финикийской Башни, где некогда жила семья Ардуэн. Башни, отразившей нападения шайки бандитов.
      Когда торфяное болото было уничтожено взрывом ужасного пороха, изобретенного Вебером, вся долина была потрясена. На месте, где был холм, названный семьей Массе «холмом петуний», образовалась черная пропасть. Вырванные с корнем деревья, обгорелая трава, обуглившиеся скалы красноречиво свидетельствуют об ужасной силе этого взрывчатого вещества. Только Башня осталась незыблемой, несмотря на землетрясение, разорившее всю страну на десять миль вокруг. Изъеденные ползучими растениями, плесенью высокие гранитные стены, пережившие тридцать веков, местами, правда, обвалились, а крыша не выдержала ежегодных зимних ливней, но сама Башня стояла. Ее своды все так же прочны; непоколебим могучий фундамент; толстые стены и глубокие арки по-прежнему могут дать приют от ненастья или тропического зноя. В военное время Башня сыграла роль неприступной крепости, а когда французы покинули ее, она, казалось, могла выдержать, не сокрушаясь, еще столько же веков, сколько уже пережила.
      — Если только в Башне никто не поселился, она, несомненно, самое верное место, куда можно укрыть нашу машину. В такое смутное время было бы крайне неосторожно оставить нашу птицу на сохранение у той или другой из воюющих сторон. Помните, буры конфисковали у нас слона, объявив, что он привезен нами «для военных целей»!
      — Только этого и недоставало — чтобы англичане отняли у нас механическую птицу, сказав, что она тоже служит «для военных целей»! — воскликнул Жерар. — Если нужно, мы спрячем ее под землею, день и ночь, вооруженные, будем стеречь ее, лишь бы не случилось подобной катастрофы.
      — Башня находится в стороне от места военных действий, — сказал Вебер, — и можно надеяться, что «Эпиорнис» будет в ее стенах в совершенной безопасности. Во всяком другом месте легко могли бы завладеть этим полезным изобретением!
      — В самом деле, — задумчиво сказал Анри, — было бы более чем непростительно, если бы какой-нибудь генерал завладел нашей машиной: ведь с такого аэроплана можно, находясь в полнейшей безопасности, изучить положение неприятельских войск, послать важную телеграмму; от этого может зависеть тысяча жизней, честь нации, военная слава!
      — Пусть-ка попробует! — сказал Ле Ген, сжимая кулаки. — Пусть мне поручат охранять этот самый «Пиорнис»,тогда англичане увидят, так ли легко им завладеть!
      Было три часа ночи, когда гигантская птица достигла Трансвааля, держась все еще на высоте, чтобы скрыться от глаз любопытных и от пули какого-нибудь охотника. Аэронавты приближались все ближе и ближе к Родезии, где они некогда жили так мирно, счастливо, деятельно, и откуда их изгнала всемирная разрушительница война. Они жадно всматривались, стараясь распознать группу деревьев, знакомый холм, окружавшие их прежнее жилище.
      — Вот он, вот Масседорн! — вскричал первый Ле Ген. — Жалкая груда развалин! Только река такая же, как была. Сердце тоскливо сжимается. А мы-то трудились, пахали, пололи, поливали и все для чего? Куда девались розы мамзель Лины? Какие чудные букеты роз срезала она каждый день, чтобы украсить обеденный стол! Право, больно взглянуть!
      И матрос смахнул рукавом навернувшуюся было слезу. Остальные молчали, тоже печальные и взволнованные. Сколько труда и усилий, сколько богатств, красоты погребено под этой кучей обгорелых бревен и кирпича! В этом благословенном, но когда-то диком уголке земли, где климат благоприятствует растительности, благодаря трудолюбию и уму одной семьи был создан земной рай; заходившие сюда и встречавшие всегда самый радушный прием странники всегда дивились его красоте и благоустройству. Прошла богиня с кровавым взором и пылающим факелом и в один миг превратила цветущий уголок в пустыню, которая снова сделалась обиталищем диких зверей. Но вот уже исчезли из виду лес магнолий, бывший сад Масседорна, река, и вдали показалась крепкая Башня.
      Живут ли в ней? Никакого признака человеческого жилья. В это время дня крестьянин уже в поле, хозяйка успела накормить его горячей похлебкой; но не видно ни плуга, ни телеги, ни тонкой струйки дыма над деревьями; ничто не изобличает жилья и его обитателей. Должно быть, здесь никто не живет.
      — Прекрасно! — сказал Жерар, осмотрев в подзорную трубу окрестности Башни. — На пять миль кругом не видно ни души. Не видно даже длинноухого зайца или газели, а между тем, помнишь, Ле Ген, сколько мы их стреляли, охотясь в этих лесах?
      — Должно быть, когда подлец Бенони опустошил эту местность, он ничего не оставил, даже дичи! — отозвался Ле Ген.
      — Я уверен, что место здесь необитаемое, — продолжал Жерар, откладывая в сторону трубу. — Можно смело спуститься прямо во двор.
      — Для большей уверенности, — предложил Анри, — спустимся сначала на полянке, в полукилометре от Башни. Двое из нас могут затем отправиться на разведку. Если в Башне живут, мы полетим дальше, если нет, мы оставим аэроплан на дворе.
      — Отлично! — согласился Жерар. — А мы с Ле Геном пойдем на разведку.
      — Очень рад, — откликнулся Ле Ген, — а то у меня мурашки пошли по ногам. Хороша ваша коробочка, мосье Вебер, да немного тесна.
      Лишь только занимавший наблюдательный пост Жерар наметил место, где «Эпиорнис» мог безопасно опускаться, и подал сигнал, машинист нажал рукоятку, и аэроплан начал опускаться, замедляя скорость, вопреки всяким законам о падении тела, благодаря искусно придуманному механизму. Птица опускается все медленнее и медленнее, вот она уже касается земли, опустившись мягко и эластично, так что сидящие в каюте не ощущают ни малейшего толчка.
      — Ура! — вскричал Жерар. Товарищи подхватили его возглас, — Анри, ты настоящий виртуоз. Ты делаешь положительно чудеса! А теперь в дорогу! Скорее, Ле Ген. В один миг мы будем у Башни, пока вы тут стережете наш ковчег.
      — Однако, — сказал Ле Ген, когда они тронулись в путь, — все-таки приятно чувствовать под собою землю. У нас на корабле ее в насмешку называют «коровьим полом»! Но, шутки в сторону, на земле все-таки чувствуешь себя лучше, чем где бы то ни было.
      — Ты ли это говоришь, старый морской волк? — возмутился Жерар. — Значит, ты вовсе не оценил прелести нашего чудного воздушного полета? По-твоему, лучше было бы совершить поездку на простом пакетботе, а то, пожалуй, еще лучше, в почтовой карете!
      — Как сказать, — сконфуженно проговорил Ле Ген, — оно, действительно, в почтовой карете как будто и не так опасно, как на этой махинище-птице, которая возьмет да и поднимет тебя раньше, чем успел опомниться, на пятьсот метров вышины. Право, чувствуешь себя как-то не того…
      — Что ж, тем больше чести для тебя, если ты согласился пуститься в такое путешествие! — сказал Жерар.
      — Удивительно! — заметил Ле Ген несколько минут спустя. — Кажется, после нашего отъезда никто не заглядывал сюда. Я не вижу ни следов копыт, ни колеи от колес. Должно быть, люди не решились коснуться владений наших господ.
      — Не следует заблуждаться на этот счет, — отвечал Жерар, покачав отрицательно головою. — Очень естественно, что Масседорн остался необитаем: во-первых, он находится в стороне от места военных действий, во-вторых, вспомни, какой погром произвел здесь Бенони со своей шайкой. Разломали все, и стены, и мебель, не оставили ни бутылки вина, ни припасов. Если отряд голодных солдат и заходил сюда, они не нашли здесь ничего. Это-то и дает мне надежду, что точно так же необитаема и Башня.
      Ожидания Жерара оправдались. Глубокое молчание царило в древней крепости. Единственными обитателями ее, с тех пор, как из ее стен выехал длинный караван, состоявший из членов семьи Массе, их гостей и слуг, были разве только пауки да крысы. Не теряя времени, разведчики возвратились с добрым известием к ожидавшим их товарищам, и снова все разместились на «Эпиорнисе».
      Аппарат снова поднялся в воздух, как стрела, пролетел небольшое расстояние, взвился над двором и легко опустился на землю. Было четыре часа дня.
      — Нечего терять время! — сказал Анри, выходя из каюты. — Надо поскорее разыскать лошадей и проводника и ехать в Моддерфонтэн. Дорогой Вебер, вы тут поберегите «Эпиорнис», ваше детище, создание ваших рук. Ты же, Ле Ген, позаботишься о мосье Вебере. Вот все, что я хотел сказать вам. А теперь прощайте, я должен действовать, я ухожу.
      — До свидания, дети мои, — взволнованно сказал старик. — Спешите. О нас не беспокойтесь. Мы с Ле Геном будем верными сторожами и хозяйничать тоже сумеем. Всего хорошего! Да возвращайтесь поскорее вместе с милой пленницей!
      Молодые люди быстро удалились. Местность хорошо им знакома. Сколько раз они охотились здесь! Но теперь они не вспоминают даже своих былых удач на охоте; им нужно выбраться в населенные места, запастись всем необходимым для дальнейшего путешествия. Два года тому назад в десяти километрах от дороги был поселок. В настоящее время это уже целое местечко, где, наверно, можно будет купить лошадей. Зная местные языки и обычаи, братья легко нашли то, что им было нужно. Через четверть часа они уже ехали на приобретенных ими малорослых африканских лошадках, за которых заплатили вдвое дороже, чем они стоили. В восторге от такой выгодной сделки, барышник предложил им в проводники своего сынишку. По его расчетам, Моддерфонтэн находился не более как в сорока милях отсюда, и они, конечно, прибудут туда к вечеру — Сакколо важный ходок.
      — Хороший ходок! — воскликнул Анри. — Неужели он может пройти такое расстояние пешком? Он нас задержит!
      — Не бойтесь! — засмеялся торговец. — Сакколо бегает, как лучший конь. Недаром он из племени матабелов. А вместо кнута я ему дам пилюльки, глотая которые временами, он пройдет безостановочно часов двенадцать.
      Барышник был прав. Сакколо, пятнадцатилетний мальчик-метис, быстро, как вязальными спицами, начал перебирать своими длинными худенькими ножками, опустил голову и побежал. Изумленные всадники рысью скакали вслед за ним уже два часа и не замечали в нем ни малейшего признака усталости. Временами он вынимал из кармана куртки драгоценную лепешечку из колыи с новыми силами продолжал путь.
      Проехав километров двадцать, они увидели убогую деревушку.
      — Остановимся здесь и покормим лошадей, — сказал Анри. — Эй, Сакколо! Я думаю, ты не прочь перевести дух!
      — Я не устал, — отвечал мальчик, да и в самом деле, казалось, путь не утомил его. — Сакколо может бежать двенадцать часов подряд, как обещал отец. А то отец побьет меня.
      Такого бесчеловечного исполнения условий братья не хотели и требовать. Они решили отдохнуть и закусить раньше, чем пуститься в дальнейший путь. Но быстрота и выносливость проводника и лошадей были так изумительны, что в шесть часов вечера, значительно раньше, чем рассчитывали, путники прибыли в Моддерфонтэн.
      Братья, не теряя ни минуты драгоценного времени, остановились в первой попавшейся гостинице, оставили там, под присмотром Сакколо, лошадей, а сами отправились к лагерю. Они горели нетерпением получить известия о пленнице и дать ей знать, что они близко. Пойти к одному из входов лагеря, попросить пустить их, или поручить стражу передать на словах госпоже Мовилен, что ее друзья узнали о месте ее заключения и шлют ей свой привет, — все это казалось им так просто.
      Увы! Они очень ошибались. Не было и следами дисциплинированной стражи, организованной администрации. Лагерь, в котором в страшной тесноте гибли жертвами медленной агонии, страдали от всевозможных лишений и болезней тысячи человеческих существ, был обнесен высоким забором. Изредка попадались грубые ворота с навесом, охраняемые пикетом солдат. Всюду им ответили, что видеть или передать пленнице что бы то ни было невозможно.
      Невозможно проникнуть в лагерь! Невозможно войти в переговоры! Невозможно сообщить пленнице что бы то ни было! Невозможно даже узнать, жива ли та, которую они ищут!
      На них стали даже косо посматривать. Они услышали слово «шпионство».
      — Будем осторожны, — сказал тогда Жерар, увлекая брата, который просто был в отчаянии. — Главное, чтобы нас самих не схватили. Это была бы непоправимая неудача. Ради Бога, Анри, будь осторожен! Понимаю, что тебе не легко! У меня у самого так и чешутся руки поколотить одного из этих грубиянов! Но рассуди сам: что мы можем сделать? О силе и говорить нечего. Убеждением мы тоже ничего не достигнем. Остается хитрость. Что бы они там ни говорили, а в лагерь проникнуть можно. Они упрямо твердят: «невозможно» да «невозможно»! А между тем я уже видел, как в южные ворота проникло одно человеческое существо, это был ни офицер, ни солдат, ни чиновник…
      — Кто же, скажи скорее?
      — Торговка фруктами со своей тачкой. Она прошла очень просто. Эти скоты часовые только хвастаются своей бдительностью: им даже не пришло в голову обыскать ее тачку.
      — Правда. Я тоже видел, но не обратил внимания.
      — Ну, так вот же: если эта гражданка может свободно входить в лагерь, значит, суровый закон — пустое слово, как я и думал.
      — Да. Но если они настаивают на данном им приказании, ничего не поделаешь. Жерар, я вижу одно средство: перелезть через забор. Я и попытаюсь сделать это сегодня же вечером.
      — Можно сделать лучше. Я нашел золотой ключ. Купим тачку, наполним ее фруктами и с нею войдем в лагерь.
      — Я не прочь попытать счастья. Но неужели они не заметят, что за тачкой идет не тот торговец?
      — Надо переодеться и загримироваться!
      — Ты надеешься сойти за эту торговку? — удивился Анри. — Она крошечного роста и горбатая!
      — Нет, я этого не думал. Но, может быть, вблизи лагеря найдется разносчик, которого легче будет подменить.
      Жерар, как всегда, сразу напал на верное средство. Почти все смелые предприятия удавались ему. Едва он сделал несколько шагов, как ему попался навстречу разносчик, какого он искал.
      Это был человек довольно высокого роста и неопределенных лет. По алчному взгляду его глаз можно было догадаться, что за один соверен от него можно добиться всего.
      Жерар решительно подошел к нему и предложил ему продать его платье за фунт стерлингов и одежду товарища в придачу.
      Сначала торговец разинул рот от удивления, подумав, что над ним смеются. Потом он подмигнул и сказал:
      — Понимаю. Господа придумали какую-нибудь «шутку» — як вашим услугам.
      Быстро поменялись платьем, и разносчик весело сунул в карман полученную им золотую монету.
      — Сколько стоят фрукты вместе с тачкой? — спросил тогда Жерар.
      — Ого! Вот оно что! — сообразил разносчик, не желая упустить счастливого случая. — Пять фунтов, джентльмены! У меня семья, маленькие дети — не обидьте.
      — Вот тебе пять фунтов! — сказал Жерар, вынимая просимую сумму из бумажника.
      Торговец схватил деньги и бросился бежать со всех ног.
      — С Богом! В час добрый! — прошептал брату Жерар. — Охотно отправился бы я сам, но не смею лишить тебя радостной встречи.
      Сумерки благоприятствовали предприятию. Анри надвинул на лоб фуражку и за тачкой прошел в ближайшие ворота между рядов солдат, которые только что отказались его пропустить. Никто не остановил его, не бросил на него даже подозрительного взгляда. Часовой рассеянно взглянул на его товар, да, правду сказать, несколько дюжин гнилых бананов, за которые он только что заплатил сто двадцать пять франков, и не стоили большого внимания.
      Анри ускоряет шаги, спешит к переулкам, где стеснены, загнаны, как скот, несчастные военнопленные. Инстинктивно сдвигает он на затылок шапку, которую только необходимость могла заставить его надеть. Часовой не видит его.
      — Послушай, братец, ты не торопись! — слышит он чей-то разбитый голос. — Покажи-ка свои фрукты.
      Этот голос поразил его. Он узнал его. Он подходит ближе. Так и есть: эта старая военнопленная — одна из друзей дома Мовиленов. Она вынянчила на своих руках малютку Тотти.
      — Тетушка Аника!..
      Она тоже узнала его.
      — Боже милостивый! Мосье Анри!
      — Молчи, ради Бога! — сказал молодой человек. — Я пришел освободить Николь. В какой части лагеря мне искать ее? Говори скорее, тетушка Аника!
      — Николь! — бедная женщина заплакала. — Ах! Бедное дитя, ее здесь нет.

      — Что вы хотите сказать? — спросил Анри, в душу которого закралось страшное подозрение.
      — Увы!
      — Скажите, ради всего святого, что с ней?
      В это время солдат в форме цвета хаки, с коричневой большой войлочной шляпой на голове, с перекинутым через плечо патронташем, подошел к ним развалистой фатоватой походкой. Англичане поняли, что яркие цвета на войне носить опасно, и во время бурской войны стали подражать бурам, одеваясь в темные или вообще малозаметные цвета.
      — Ну, ну, — дерзко заметил солдат, — разве нельзя купить на один пенни гнилых фруктов без таких долгих разговоров?
      — Это мои-то фрукты гнилые? — обиженно запротестовал мнимый разносчик, на чистейшем английском наречии лондонского предместья. — Посмотри-ка. У себя дома ты таких еще не едал!
      — Сам ты, нищий, не видывал, какие фрукты созревают в моем Йоркшире! — сердито возразил солдат. — Эти «кукнеи» ужасно нахальны!
      Очень довольный тем, что его приняли за «кокни» (прозвище, данное жителям лондонских предместий), Анри собирался продолжать прерванные солдатом занятия, торгуясь со старой Аникой, но солдат положил ему руку на плечо.
      — И чего такой развязный малый занимается торгашеством? — сказал он с невольным выражением презрения военного к «штафирке». — Взял бы ружье на плечо, да револьвер и сражался бы, как мы, это лучше, чем таскать эту дрянную тележку!
      — А уж это не твое дело! — отвечал Анри, стряхивая с плеча руку солдата. — Если бы я хотел служить, то уж никак не «пешкой», как ты! Мне подавай коня, молодец, вот что!
      — У тебя губа не дура! Не желаешь ходить на своих двоих?
      — Не желаю. А если захочу поступить в армию, то не у тебя стану спрашивать позволения. Ну-ка, служивый, посторонись. Мне надо хлеб зарабатывать, а не
      заниматься пустяками, как расшитые галунами бездельники!
      Польщенный тем, что его приняли за «расшитого галунами», тогда как у него не было даже и самой маленькой нашивки на рукавах, солдат, самодовольно улыбаясь, ушел. Анри поехал со своей тачкой дальше, следуя за старой Аникой, которая убежала во время спора, и оборванное платье которой он видел вдали. Наконец они дошли до узкого переулка, где могли укрыться от глаз сторожей. Страшно озабоченный, Анри закидал вопросами старую крестьянку, впавшую, казалось, в слабоумие от перенесенных ею горя и страданий. Из ее неясных ответов он понял, что Николь перевели из Моддерфонтэна за попытку к бегству.
      — Но где же она? Куда ее перевели? — в отчаянии спрашивал Анри. — Постарайся вспомнить, тетушка Аника! Ты ведь, наверное, слышала название места, куда ее должны были отвезти. Может быть, в Порт-Наталь? Или в другой лагерь?
      — Ах, милый барин, право, я не знаю… Мне кажется, что ее увезли в Англию.
      — Зачем же в Англию? Туда, кажется, не посылали никого из военнопленных. Подумай хорошенько, тетушка Аника, умоляю тебя. Почему ты думаешь, что она в Англии?
      — Да ведь Англия — остров?
      — Да, есть Великобританские острова. Так что же из этого?
      — Говорили, что Николь будет за… за… кажется, заключена… так ведь говорят?
      — Заключена, верно, но где же, ради Бога?
      — На острове, — повторяла несчастная старуха, напрягая все свои умственные способности, чтобы вспомнить. — Говорили, что ее отвезут на остров Лондон, показать королеве.
      — Остров… какой же это может быть остров? — повторял Анри. — Лагеря для военнопленных есть на нескольких островах: Св. Елены, Цейлоне…
      — Цейлон! — вскричала радостно старуха. — Он самый. Цейлон, близ Лондона, там, где у короля выстроен Виндзорский дворец!
      — Ах, тетушка Аника, ты наверное помнишь, что называли именно Цейлон?
      — Увы! Добрый барин, — заговорила старая пленница, и слезы заблестели на ее поблекшем лице. — Я говорю вам все, что знаю. Я уж из ума выжила после всех несчастий, которые пережила. Сыновья мои… вы их помните, мосье Анри?
      — Как не помнить! Такие молодцы и настоящие буры по храбрости!
      — Да, настоящие… Они все погибли. И сыновья, и внуки!
      Несчастная в отчаянии ломала руки.
      — Все, даже мой мальчик Ало, ему было всего одиннадцать лет.
      — Ало тоже умер?
      — Сражаясь рядом с отцом и дедом. Ему было одиннадцать лет, сыну — тридцать пять, а мужу — семьдесят. Все трое сложили свои головы под Коленсо.
      — Бедная тетушка Аника! А остальные?
      — Двое убиты при Моддерфонтэне, один — при Спионскопе… — Слезы помешали несчастной докончить печальный перечень.
      — Дорогая моя тетушка Аника! — повторял Анри с болью в сердце. — Они умерли славной смертью за родину!
      — Вот я и осталась одна. Дочери и невестка не вынесли лишений, а я все еще живу… Господь забыл меня!
      — Не говори так, тетушка Аника. Ты еще можешь быть полезна на земле. Может быть, благодаря тебе я найду Николь.
      — Да хранит Господь эту святую девушку. Она так же добра, как красива. Но под этой кроткой внешностью скрывается львиное сердце. Да, у мадам Гудулы были тоже хорошие дети. Но где они теперь все? Пути Господни неисповедимы…
      — Не знаете ли вы чего-нибудь о всех этих близких нам людях? Был ли здесь, кроме Николь, кто-нибудь и из ее семьи?
      — Нет, она была здесь одна-одинешенька. Да и в живых-то осталась почти что одна она. Отца и двух младших братьев убили при Моддерфонтэне. Все младшие сестры умерли. Вы слышали, как умерла бедненькая Люцинда?
      — Да, да, — перебил ее Анри, чувствуя, что долгая, скорбная исповедь старухи подавляет его. — Расскажи мне о тех, которые спаслись. Ты только что сказала, что Николь перевели в другую тюрьму, потому что она пыталась бежать на помощь матери; значит, мадам Гудула жива? Скажи, жива ли она?
      — Мадам Гудула осталась одна со своим младшим сыном среди развалин своей сожженной фермы. Мне так рассказывали, а я не помню, случилось ли это в то же время, когда Николь взяли в плен с оружием в руках. Память у меня слаба стала. Знаю только, что мы благословляли день, когда ее привели сюда к нам. Она забывала себя ради других, готова была поделиться последним куском хлеба, последней каплей воды с голодными и больными. Она никогда не падала духом, всех утешала, умирающим закрывала глаза, плакала вместе со страдальцами. Мы многого лишились с ее уходом. Но она ушла не в погоне за личным счастьем. Она узнала от приведенного в наш лагерь нового пленника, что мать ее тяжело больна, она решилась на побег ради нее, но ее поймали. В лагере тут были беспорядки, и вот, будто бы, чтобы защитить ее, они сослали ее на какой-то остров.
      — А ты наверно помнишь, что это остров Цейлон?
      — Да, да. Как вы только назвали остров, я тотчас же узнала.
      — Ах, если бы можно было знать наверное! — подумал Анри вслух.
      — Это не трудно. Все могут подтвердить вам это. Какая-то женщина, иссохшая, худая, призрак, а не
      женщина, проходила в это время мимо.
      — Послушайте, фру де Бург, — окликнула ее Аника, — подойдите-ка сюда. Не знаете ли вы, куда увезли от нас Николь Мовилен? Вот этот господин хочет узнать.
      Пленница взглянула на Анри покрасневшими от слез глазами.
      — Николь Мовилен? — проговорила она рассеянно.
      — О, скажите, если вы знаете, умоляю вас!
      — Извините, — сказала старуха, проводя рукой по лбу, — все ужасы, свидетельницей которых я была, которые сама испытала, помутили мой ум. Но мы все здесь помним Николь Мовилен. Милая девушка! — сказала она, подумав. — Они ее сослали на Цейлон!
      — О, благодарю вас! — воскликнул Анри, почтительно целуя морщинистую руку старухи. — Я пришел сюда, чтобы спасти мадемуазель Мовилен из плена. Она моя невеста. Благодаря вам и вот тетушке Анике, я теперь знаю, где мне ее искать. Но скажите, не могу ли
      я что-нибудь сделать и для вас? Я вижу, что вы в ужасной нужде…
      — Что значат личные лишения в сравнении с потерей очага, близких, родных, гибелью родины? — сказала фру де Бург. — Мне, право, все равно, где доживать свои жалкие дни, в тюрьме или во дворце. Но вам я не советую очень мешкать здесь. Я вижу, вы проникли сюда под видом разносчика, спешите же выбраться из лагеря, не оставайтесь даже поблизости! Если откроют, кто вы, все ваши планы рухнут. Поезжайте на Цейлон, и да поможет вам Бог! Если вам удастся освободить свою невесту, и вы женитесь на ней, вы будете сторицей вознаграждены за все испытанные вами лишения и самоотвержение, — Николь редкая девушка.
      Сказав это, пленница удалилась.
      — На ее глазах расстреляли ее мужа и двух сыновей, — шепотом объяснила Аника. — Это были знатные, богатые люди, делавшие много добра, а теперь у нее нет куска хлеба.
      Анри отдал все содержимое своей тачки Анике, дал ей денег и направился к выходу. Сердце его сжималось от боли.
      Он вышел из лагеря так же легко, как и проник туда. Жерар ждал его, страшно взволнованный. Ему стоило больших усилий удержаться, чтобы не последовать за братом в лагерь.
      В нескольких словах Анри передал ему все. Братья решили, что следует немедля отправиться на Цейлон.
      — Слава Богу, нам не надо ждать ни поезда, ни пакетбота, не надо хлопотать о паспорте! — воскликнул Жерар. — Скорее же в путь, нечего терять время!
      — Только бы полученные мною сведения оказались верными, — озабоченно заметил Анри. — Вдруг мы уедем из Африки, а Николь останется здесь?.. Но как узнать наверно? Трудно доверять словам двух старых несчастных женщин.
      — Правда. Но ведь они обе сказали одно и то же, не сговорившись, так что есть основание предполагать, что они не ошибаются. Очевидно, все в лагере хорошо знали нашу смелую Николь. Ее судьбой все интересовались и, конечно, всякий, и старый, и малый знает, куда ее заточили. Ошибки быть не может!
      — Может быть, англичане не отказали бы нам в справке относительно местопребывания Николь? — нерешительно спросил Анри. — Почему бы им не дать простую справку?
      — Как же! Жди! Пуля в лоб научит тебя собирать справки. Не суйся не в свое дело. Послушай, Анри, не впутывай никого в наш замысел. Поедем прямо на Цейлон!