Жара была положительно нестерпимая под почти отвесными лучами Солнца, весьма схожего по виду и размерам с видом и размером Солнца, видимого с поверхности земного шара. Но Норбер Моони привычным глазом опытного астронома с несказанной радостью замечал, что отсюда даже простым, невооруженным глазом можно видеть гораздо более резкие выпуклости на Солнце, чем даже с помощью телескопов в подлунных обсерваториях. Это обстоятельство, равно как и присутствие светил на небесном своде среди яркого белого дня объяснялось, конечно, несомненной разреженностью а прозрачностью атмосферы. Атмосфера земного шара подобно тонкой дымке или пелене застилает от нас светила, тогда как атмосфера Луны позволяет свободно проникать как световым, так и тепловым лучам светил и не придает небесам того приятного лазоревого цвета к которому мы так привыкли; здесь небо черное, как чернила.
      Кроме сильного ощущения жары, удушливой и палящей, жары какой-то раскаленной печи, наши два молодых исследователя ощущали еще странное чувство необычайной легкости своего тела. Они положительно не чувствовали на себе тяжести своего собственного тела, едва касались земли на ходу, причем, сами того не замечая, почти на каждом шагу проделывали удивительнейшие акробатические фокусы; так, например, чтобы обойти камень, лежавший на пути, они делали прыжки в четыре и пять метров. Такого рода удивительные гимнастические упражнения проделывались ими так невольно и бессознательно, что каждый из двух спутников замечал их не на самом себе, а только на своем товарище.
      Норбер с удивлением следил за положительно диковинным скачком баронета, который, сделав громадный прыжок с легкостью и ловкостью горной серны, едва коснувшись поверхности, отскочил точно резиновый мяч, — затем продолжал идти своей обычной походкой.
      «Нет, это что-то совершенно невероятное! — думал молодой ученый. — Он должен безусловно чувствовать себя разбитым и усталым, как и всякий из нас после таких скачков… Несчастный непременно сломает себе шею, если будет продолжать спускаться с горы таким необычайным способом!»
      Но в тот же самый момент, желая обойти небольшую трещину в почве, Норбер Моони отступил шаг назад и вдруг почувствовал, что его приподняло на высоту от пяти до шести метров и затем нечувствительно опустило снова на поверхность.
      Баронет, только что проделавший, сам того не сознавая, свой удивительный скачок, теперь с невероятным изумлением смотрел на своего спутника и, казалось, был в высшей степени озадачен его выходками.
      ,Вот оно что! — подумал тотчас же молодой астроном, — теперь я понимаю, в чем штука; ведь это закон притяжения (силы тяжести) играет с нами эти шутки!., На Луне сила тяжести в шесть раз меньше, чем на Земле. Из этого, конечно, следует, что наша мускульная сила «ушестеряется» и против воли превращает нас в бессознательных акробатов!»
      Придя к такому выводу, Норбер Моони никак не мог удержаться от желания поделиться с баронетом своими соображениями. Раздвинув слегка над губами составные части своей медной полумаски, закрывавшей ему губы, он сказал:
      — Ну, что, милейший друг мой, верите вы теперь в путешествие на Луну?..
      Но, к немалому удивлению молодого ученого, он не получил решительно никакого ответа.
      Баронет, очевидно, не обращая на него ни малейшего внимания, собирался перескочить громаднейшим прыжком крошечную проточину, вероятно, оставленную дождями и пролегавшую как раз на его пути. Судя по его молчанию и совершенно безучастному выражению лица, Норбер Моони предположил было сначала, что сэр Буцефал желает показать ему этим некоторое чувство недовольства или обиды. Но какая могла быть у него на то причина? Из-за чего, собственно говоря, мог он дуться на него? Вот чего никак не мог решить наш молодой ученый.
      «А впрочем, — подумал он, — пусть себе дуется, если это ему так нравится! Странный он, право, человек, и странная теперь минута, чтобы дуться здесь друг на друга и делаться придирчивыми из-за пустяков!.. Что, собственно говоря, может он иметь против меня? Разве только то, что я смеялся над его странными прыжками и скачками?.. Ну, да Бог с ним, пусть делает как знает!»
      Вдруг он прервал себя посреди этих размышлений и разразился хохотом, которого, однако, вовсе не было слышно. Теперь только ему пришло на ум, что он произнес только эти слова, но не сказал их, потому что звука не последовало. Дело в том, что на Луне не существует ни звука голоса, ни какого бы то ни было другого звука; не существует и не может существовать, потом} что атмосфера слишком разреженная, не вибрирует.
      «Бедняга Буцефал! — подумал теперь опять Норбер Моони, — а я-то еще обвинял его в том, что он на меня дуется, точно капризный ребенок!.. Правда, он смотрится не совсем довольным!.. Он раза два или три снимал маску, может быть, и он говорил мне что-нибудь!.. Возможно, что и он обращался ко мне несколько раз с вопросами, которые, подобно моему, остались без ответа… И вот теперь он, вероятно, в свою очередь мысленно спрашивает себя, какая муха меня укусила, что бег всякой видимой причины не удостаиваю его ответа.., Но каким образом объяснить ему теперь все это?.. Пусть уж это останется до нашего возвращения в обсерваторию!»
      Очевидно, оставалось лишь наблюдать в молчании геологический характер той местности, в которой они очутились, что и делал Норбер Моони с величайшим интересом и вниманием. В данный момент он и его спутник находились приблизительно на 1 200 метров ниже уровня обсерватории, а вместе с тем они не достигли еще и половины пути, отделявшего их теперь от долины. Проведенная им по скату Тэбали большая дорога, конец которой еще виднелся вдали, вдруг обрывалась, упираясь в довольно пологий косогор, служивший как бы продолжением этой дороги и ведущий прямо в долину. Спуск этот казался довольно удобным и не представлял собой никаких особых затруднений, хотя никакой дороги на нем не было.
      Трудно себе представить что-нибудь более поразительное, чем контраст между скалой, представлявшей собой пик Тэбали, и той, из которой состоял этот пологий спуск в долину. И цвет, и внешний вид, и все мельчайшие подробности, все это было совершенно другое. Между тем как почва Тэбали была темно-бурого цвета, поросшая тонкой бледно-желтой травой и местами разнообразным кустарником, почва нижнего ската была бледно-зеленоватого цвета с лиловатыми и серыми прожилками с переливчатыми оттенками, без малейшего признака какой бы то ни было растительности.
      Это были две совершенно различные зоны, резко отличавшиеся одна от другой: одна из них, верхняя, составлявшая пик Тэбали, другая, нижняя, представлявшая собой одну из лунных гор. А еще ниже раскинулась взбаламученная равнина, усеянная целой серией малых и средней величины потухших вулканов, безмолвно обративших свои черные зияющие пасти к черному мрачному небу.
      Но вместо того, чтобы спуститься вниз по скату лунной горы, служившему, так сказать, продолжением большой дороги, Норбер Моони предпочел обойти горизонтально на протяжении трех-четырех километров вокруг бывшего подножья пика и сразу убедиться при этом, что действительно пик Тэбали весь целиком был подброшен в воздух и переброшен на Луну, на которую опять-таки упал на свое основание… Это, конечно, могло казаться довольно странным, но если предположить взрыв подземных сил, вызванный внезапным отделением Луны, то весьма естественно, что пик Тэбали отскочил от своей песчаной подошвы, от которой он был изолирован, как зуб от своей ячейки. Раз отделившись от земли, в силу своей однородности, скала Тэбали должна была остаться цельной и нераздельной. Наконец, если метательная сила была настолько велика, что подкинула эту гору в сферу притяжения Луны, — что отнюдь не удивительно, так как в тот момент Луна готова была коснуться Земли, — коническая форма пика делала неизбежным то, что он сел на свое основание, а не иначе… Да, это уже было не только возможно, но прямо-таки неизбежно! Законы тяготения не знают никаких исключений: коснись ли дело магнитной горы весом в несколько миллионов килограммов или меченных игральных костей, закон остается все тот же! А пик Тэбали был в своем роде именно меченной игральной костью: раз брошенный, он непременно должен был упасть на тяжелейшую свою сторону, то есть на свое основание…
      Теперь напрашивался вопрос, каким образом это падение могло быть так сильно смягчено, что обитатели пика Тэбали почти не пострадали от него. На это были две причины: первая заключалась в слабом действии силы тяжести на поверхности Луны, вследствие чего вся гора Тэбали могла опуститься на Луну, как птица опускается на ветку или как делали Норбер и баронет после каждого чудовищного скачка; вторая же причина заключается в этой самой горе, которая как раз встретилась здесь и, так сказать, приняла на себя пик Тэбали…
      Так рассуждал сам про себя Норбер Моони, но оставалось еще кое-что, что он непременно хотел выяснить для себя, а именно, была ли эта лунная гора, служащая теперь, так сказать, пьедесталом пику Тэбали, кратером или простой скалой? Все данные склонялись в сторону первого из этих двух предположений. Во-первых, повсюду кругом виднелись только одни кратеры и вся эта местность, насколько только хватало глаз, носила несомненно вулканический характер; затем, гораздо легче было предположить, что кратер, как усеченный конус, мог одеть на себя, как колпак на голову, магнитную скалу Тэбали, чем предположить, что эта скала вскочила и уместилась на вершине другого такого же пика.
      Обходя вокруг прежнего основания Тэбали, наши молодые исследователи дошли наконец до чего-то вроде широкой террасы, образуемой в этом месте значительным выступом пьедестала. Отсюда открывался несравненно более обширный вид, чем по ту сторону горы. И вот теперь они могли убедиться, что это море малых и средней величины кратеров, которыми была усеяна вся равнина к югу и востоку, понижалось и переходило незаметно в низменную песчаную местность, тогда как к северу и западу кратеры громоздились уступами до высоты настоящей горной цепи, тянувшейся в указанном выше направлении. Это самое обстоятельство, в связи со своеобразным, характерным видом этой горной цепи, являлось, так сказать, указанием для молодого астронома.
      Он машинально обернулся, чтобы сообщить свои наблюдения и соображения сэру Буцефалу, но вспомнив в тот же момент, что нет никакой возможности передать что-либо посредством звуков, достал из кармана свою записную книжку, быстро набросал в ней чертеж местности и передал ее баронету, добавив к рисунку пояснительную заметку.
       «Мне кажется, что мы опустились на кратер Rheticus, и что эта горная цепь представляет собой не что иное, как цепь Лунных Апеннин. Вот те песчаные равнины, надо полагать, представляют из себя Море Паров, Море Спокойствия и Море Ясное, или Море Ясности».
      Прочитав эту заметку, молодой англичанин возвратил записную книжку Норберу, бесполезно пошевелив при этом губами.
      Заметив это, Норбер Моони поспешил написать на другом листке своей книжки:
       «Я не могу говорить с вами иначе, как только письменно, потому что на Луне не существует никакого звука, никакой вибрации воздуха».
      «А-а! Так вот в чем дело! — поспешил записать всвою очередь баронет. — Я уже не раз заговаривал с вами, но вы не отвечали мне ни слова».
      «Таково действие Луны!.. — объяснил письменно Норбер Моони. — А вот еще другое ее действие: видите вы там этот громадный камень размером по меньшей мере в два кубических метра, вправо от вашей ноги? Попробуйте поднять его, и вы увидите, что из этого выйдет».
      Прочитав эти слова, сэр Буцефал недоверчиво посмотрел на громадный обломок, который, по его личному соображению, две лошади с трудом могли бы сдвинуть на земле, но, желая проверить значение слов Норбера Моони, тем не менее нагнулся и, ухватившись поудобнее, попробовал приподнять его. К несказанному удивлению баронета, громадный камень легко поддался его первому, робкому усилию и легко стал катиться вперед под давлением его руки. В тот же самый момент спутник его с разбега пролетел на расстоянии восьми или десяти метров над его головой и с легкостью птицы опустился на землю в двух-трех саженях впереди него.
      — Действие Луны! — казалось, говорили баронету его смеющиеся глаза.
      Но хотя баронет, очевидно, не понял его, тем не менее пожелал в свою очередь проявить свою ловкость. Он также разбежался и подпрыгнул на такую невероятную высоту, что Норбер Моони, задетый за живое, счел нужным повторить еще раз свой акробатический фокус.
      Таким образом, благодаря соревнованию, эти упражнения в ловкости превратились незаметно для них самих в чехарду, что чрезвычайно забавляло, по-видимому, обоих молодых людей.
      Игра эта продолжалась в течении нескольких минут, после чего оба приятеля уселись наконец рядком друг подле друга, глядя друг другу в глаза; баронет, очевидно, удивленный до крайности, а Норбер Моони — развеселившийся как ребенок, до того все это казалось ему забавным.
      — Я сейчас объясню вам этот феномен, милейший сэр Буцефал, — начал было молодой ученый, позабыв что здесь он не в состоянии издать ни единого звука.
      Сэр Буцефал, видя, что его приятель усердно шевелит губами, старательно прислушивался, подносил ухо к самым его губам, но все напрасно: до его слуха не доносилось ни звука, ни шороха, ни малейшего, даже слабого дыхания.
      — Нет уж, я отказываюсь теперь от всяких объяснений! — мимически высказался Норбер Моони, пожимая плечами, — это слишком долго писать.
      Затем целым рядом последовательных жестов и движений он постарался дать понять своему приятелю положение дел на Луне и особенности лунной атмосферы.
      Сэр Буцефал с недоумением смотрел, как молодой ученый одним скачком брал положительно невероятные препятствия, балансировал громадными тяжестями, затем подходил к нему и брал его не в обхват пояса, как это делают борцы при борьбе, а двумя руками, как куклу, стал качать и баюкать его на руках, подбрасывать его в воздух и ловить, точно резиновый мяч.
      Такого рода вольности казались сэру Буцефалу крайне неприличными. И когда Норбер Моони покончил со всеми своими акробатическими штуками, то баронет счел своим долгом воздать ему тем же и проделал над ним в точности все те же штуки, но только с серьезной, сосредоточенной миной обиженного человека, желающего отплатить тем же. Это до слез смешило молодого ученого, который хохотал от души.
      «Недаром, — думал сэр Буцефал, — у нас в Англии помешанных называют лунатиками! Возможно ли, в самом деле, что несколько часов пребывания на Луне успели уже так пагубно повлиять на такого умного, развитого и так прекрасно уравновешенного человека, как этот бедный Моони!.. А что он помешался, так это ясно!.. И при этом сила у него, точно у вола!.. Да и я же силен! Никогда еще в жизни я не чувствовал себя таким сильным и ловким, как сегодня!.. Что ни говори, а воспитание в Итоне много значит! Тамошние физические упражнениях не пропадают бесследно, и при случае всегда можно не ударить а грязь лицом!.. Только бы и мне не потерять рассудка, как этот бедняга, Норбер Моони».
      Не успел он докончить этого мысленного рассуждения, как молодой ученый, подбежав к нему, схватил за талию и взвалив на плечи, точно тюк с пухом или песком, побежал, унося его на своей спине к самому краю террасы. Встревоженный не на шутку и вместе с тем искренне оскорбленный такого рода обращением, баронет напрасно вырывался и делал отчаянные усилия высвободиться от своего приятеля, отчаянно махая руками и ногами в воздухе, Норбер Моони не обращал на это ни малейшего внимания и остановился только на самом краю террасы, где и посадил на землю сэра Буцефала, красного от злобы и негодования.
      — Я весьма удивлен вашим поведением! — хотел было воскликнуть баронет, но вспомнив, что Моони не услышит его, остановился на полуслове. Вдруг все разом стало ему ясно: и странность всех этих условий, и смысл шаловливых выходок его приятеля, который теперь смотрел на него с веселой ласковой улыбкой. И глядя на него, и сам баронет рассмеялся тем же немым, беззвучным смехом, который потрясал все его существо и заставлял держаться за бока, но вместе с тем не производил ни малейшего звука.

ГЛАВА III. Кратер Ретикуса