После довольно продолжительных попыток выбраться из-под громадной пелены парашюта, наши путешественники стали, наконец, один за другим, выбираться на открытый воздух, не без труда выползая из-под тяжелого покрова, накрывшего их всех. К счастью, никто особенно не пострадал. Только у одного оказался легкий вывих, у другого зашиблена рука, или плечо помято, Гертруда Керсэн получила порядочную ссадину на руке, Фатима поставила себе шишку на лоб, сэр Буцефал был слегка ошеломлен.
      Все испытывали странное, болезненно ноющее ощущение во всех членах, какую-то тяжесть и сильное утомление, как будто все члены их были разбиты параличом или точно к ногам их были привязаны тяжести по нескольку пудов к каждой. Но наряду с этим неприятным и тяжелым физическим ощущением, каждый испытывал в душе отрадное чувство, вызываемое сознанием, что они снова находятся на земле, что у них под ногами родная почва. Фатима, во всем страстная и экспансивная, выразила со свойственной ей наивностью свое чувство горячей привязанности к «матери-земле»: она порывисто бросилась на колени и, припав лицом к земле, буквально поцеловала ее, воскликнув:
      — Мать моя, родная земля!
      И это была действительно единственная мать ее, которую она знала, так как та женщина, которую она когда-то в раннем детстве звала матерью, давно почила вечным сном, и память о ней сохранилась в душе Фатимы как смутное воспоминание о чем-то очень далеком.
      Что же касается доктора, то он был настолько же ошеломлен, как и сэр Буцефал, но профессиональный инстинкт его никогда ни на минуту не покидал его, даже и в полусне, или во сне. А потому первым его движением, как только он очнулся, было разыскать свои инструменты и затем пощупать первый попавшийся ему под руку пульс.
      — Прекрасный пульс! — автоматически промолвил он. — Ровный и полный! — двадцать четыре удара… прекрасно, как нельзя лучше, — продолжал доктор, — и впредь следует придерживаться простого здорового режима…
      — Эй, доктор! — смеясь окликнул его Норбер Моони, — вот уж поистине можно сказать, что вы упали с Луны!
      — Упал с Луны!., хм, да, действительно!., да оно, кажется, ведь так и есть. Но скажите же мне, ради Бога, где же мы находимся в данный момент?
      — Я, конечно, охотно сообщил бы вам это, если бы только знал сам… Но все, что я могу сказать теперь с некоторой уверенностью, так это то, что мы, очевидно, в Судане и, вероятнее всего, в Нубийской пустыне… Почва под нами безусловно песчаная, и этому обстоятельству мы, без сомнения, обязаны тем, что наше падение было сильно ослаблено, и мы нисколько не пострадали от него. Сверх этого я ничего не могу сказать вам, Да еще в такой темноте, где решительно ничего не вижу и не могу разглядеть…
      — Действительно, я еще никогда не видал такой темной ночи, как эта, если только не считать того страшного, безусловного мрака, какой окружал нас сейчас там, в пространстве между Луной и Землей!.. Но как бы то ни было, а все же мы, наконец, на коровьем паркете! — засмеялся доктор, — это самое главное!.. Ну а мы как себя чувствуем?.. Хм, Гертруда, ты что на это скажешь? — осведомился доктор, обращаясь к своей племяннице.
      — Племянница ваша, господин доктор, говорит, что чувствует себя прекрасно! — ответил за нее Норбер Моони.
      — А вы, сэр Буцефал?
      — Я чувствую себя немного разбитым и утомленным, немного как бы помятым и придавленным, но надеюсь, что ни один из жизненных органов у меня серьезно не пострадал.
      — А вы, Виржиль, целы и невредимы?
      — Да, господин доктор, и цел, и невредим, и весь к вашим услугам, готов хоть сейчас повторить еще раз ту же штуку!
      — Вот что я называю молодцом! — весело воскликнул доктор, — с таким парнем хоть куда! Всюду он будет хорош и на своем месте! От души поздравляю вас, Виржиль, с прибытием на Землю!.. Ну, а Фатима как?.. А Тиррель Смис?.. да где же Тиррель Смис?.. Что-то его не видать!..
      — Да, в самом деле, где же Тиррель? — осведомился баронет, оглядываясь по сторонам.
      — Тиррель! — крикнул он.
      На призыв сэра Буцефала отозвался какой-то глухой стон, как бы исходивший из-под земли. Принялись разыскивать его ощупью, так как было до такой степени темно, что легко можно было не заметить человека даже на расстоянии двух шагов. Наконец, Виржиль случайно наткнулся, шагах в десяти от общего лагеря, на нечто такое, что, судя по очертаниям, положительно нельзя было признать за человека, но на ощупь предмет этот имел много общего с образцовым камердинером сэра Буцефала Когхилля.
      Однако Виржиль очень затруднялся объяснить себе, в какой позе он застал своего приятеля Тирреля Смиса. Это было положительно что-то непостижимое.
      — Эй, товарищ! что вы тут делаете? — крикнул он, видя, что тот остается совершенно неподвижным и молчит.
      Вглядываясь с особенным вниманием в находившуюся перед ним фигуру, Виржиль заметил, что Смис стоит головой вниз и на ногах, согнувшись в дугу.
      — Я не знаю, где я!.. Не знаю, что со мной! — отвечал какой-то замогильный голос, — чувствую, что у меня земля в глазах, во рту, в носу, в ушах, словом, — везде!.. И мне так тяжело… все мои члены ноют и болят… я полагаю, что, наверное, переломил себе руки и ноги… ох!..
      — Бросьте вы это, товарищ! — весело воскликнул Виржиль. Вы просто ткнулись головой в песок, ну, что называется, редьку закопали! Да так вот и стоите… у вас и сейчас еще нос в песке! Встаньте, выпрямитесь, отряхнитесь и все пройдет! — утешал его Виржиль, наконец поняв, в чем дело. — Да что вы думаете, уж не приняли ли вы Нубийскую пустыню за ванную с деревянным полом?.. Тут ведь нырять неудобно!.. Ну же, приятель, подбодритесь немного, постарайтесь выпрямиться и поднять голову. — И сопровождая слова свои соответствующим движением, Виржиль придал Тиррелю Смису надлежащее положение человека, стоящего на ногах, и затем, поддерживая его под руки, привел к тому месту, где собрались и расположились тесной группой остальные путешественники, без церемонии рассевшиеся на земле.
      — Ну, вот, вы теперь сами видите, приятель, что вы еще не сломались на куски! — шутил Виржиль.
      — А вот и ты, Тиррель! — воскликнул сэр Буцефал, к которому теперь вернулось самое благодушное настроение, — я уже опасался было, что ты собираешься изменить мне и лишить меня своей приятной компании, мой милый! Ну что, ты не имеешь ни малейшего желания снова вернуться с нами на Луну?
      — Опять на Луну?! — воскликнула Гертруда Керсэн с искренним ужасом. — О, надеюсь, что никто об этом даже не помышляет, даже вы, господин Моони! Не правда ли?
      — Что касается меня, то я, право, не поручусь вам за себя в этом отношении! — отвечал молодой астроном, — там осталось еще столько любопытного, столько такого, что было бы достойно изучения и основательного исследования, что мне, право, жаль, что мы вынуждены были бросить все это без внимания! Для меня одной перспективы повторить это путешествие с теми же спутниками уже достаточно, чтобы заставить решиться вторично отправиться на Луну!
      — То, что вы говорите, конечно, весьма любезно милый господин Моони, но если вы позволите, то я за себя лично извинюсь перед вами и воздержусь от повторения этого путешествия! — смеясь проговорил доктор Бриэ.
      — Ну, а ты? Каков твой ответ, Тиррель? — осведомился баронет. — Неужели ты отпустишь меня одного теперь на Луну?
      Бедный образцовый камердинер с трудом подавил возглас и жест отвращения и ужаса при этом вопросе. Как! Неужели ему придется снова вернуться на эту непривлекательную Луну, которую он давно уже проклял в душе!.. Вернуться снова на Луну, тогда как он уже мечтал в тайне своего сердца увидеть вскоре Керзон-стрит и, отказавшись от этой кочевой жизни и мыканья в пространстве, снова зажить той корректной и элегантной жизнью, какая приличествует настоящему, идеальному образу настоящего английского баронета! Да, перспектива вернуться снова на Луну была, несомненно, тяжким и совершенно уже не предвиденным ударом для бедного Тирреля Смиса. Но он еще никогда в своей жизни не погрешил против священных обязанностей примерного слуги и потому отвечал:
      — Я весь к вашим услугам, милорд!
      Между тем Фатима, державшая в своей руке руку госпожи, с непритворным страхом и ужасом внимала этому разговору, и нервная дрожь, пробегавшая по всему ее телу, свидетельствовала о том безграничном, смертельном страхе, какой внушала ей подобная перспектива.
      — Полно, дитя мое, — ласково проговорила Гертруда Керсэн, — успокойся, родная! Наше странствие окончено, и если мы его и повторим, то, во всяком случае, не так скоро… Сэр Буцефал шутит, Тиррель Смис! — успокоила она и безмерно огорченного примерного камердинера.
      При этих словах Фатима с облегчением вздохнула полной грудью, у нее точно камень свалился с души, а Тиррель Смис своим обычным, естественным голосом обратился к баронету со словами:
      — Если милорд проголодался, то смею доложить, что корзина с съестными припасами здесь, и я могу сервировать стол, если вы пожелаете!
      — Вот это самая умная мысль, какую кто-либо высказал здесь до сих пор! — воскликнул доктор Бриэ. — Право, мы не можем лучше отпраздновать наше возвращение на alma parens, как хорошим маленьким ужином!
      Отправились распаковывать корзину, которую спустя немного времени нашли вместе с электрическим фонарем под тканью парашюта, а минут пять спустя наши путешественники с особым удовольствием подкрепляли свои силы, отдавая должную честь угощению, приготовленному для них стараниями Тирреля Смиса.
      Тем временем первые лучи дневного света стали появляться на востоке, а затем, немного спустя, стало уже настолько светло, что наши путешественники могли до некоторой степени судить о характере той местности, где они находились. Это была громадная песчаная равнина, усеянная там и сям группами высоких пальм с тянущейся с восточной стороны сплошной линией темной зелени, очевидно, окаймлявшей берега какой-нибудь реки.
      — Я был бы крайне удивлен, если бы то, что мы видим вон там, вдали, не было Нилом! — воскликнул Норбер Моони. — Подождем, господа, пока совсем рассветет, и тогда пойдем туда, чтобы убедиться, верно ли мое предположение.
      — К чему же ждать?! — возразила Гертруда Керсэн, — пойдемте туда сейчас, господин Моони! Всем будет очень приятно пройтись теперь, когда утро так свежо и прохладно, а воздух так чист, и мы имеем возможность обходиться без этих надоедливых, противных респираторов!
      — Так вы очень сердиты на них?! — пошутил молодой астроном. — А подумали ли вы о том, что без них мы теперь не были бы здесь, где нам так хорошо и приятно?!
      — Ну, считайте меня и черствой, и неблагодарной, сколько вам угодно! — так же шутливо ответила молодая девушка, — а я все же скажу, что предпочитаю наш земной воздух самому лучшему, самому чистому кислороду, которым мы вынуждены были пользоваться на Луне!
      Все остальные вполне согласились с ней. Не заботясь о парашюте, который теперь был положительно ни к чему не пригоден, наши путешественники направились к зеленеющей вдали группе деревьев.
      Дойти туда было не так-то близко; на это потребовалось более часа. Однако наши путешественники за это время настолько успели отвыкнуть от своего земного веса, что тяжесть своих тел казалась им ужасно затруднительной, и они с большим трудом совершили этот небольшой переход в пять или шесть километров. Теперь уже солнце выплыло на горизонт, когда они, измученные и усталые, опустились на траву на берегу реки, заливавшей свои берега желтовато-мутными волнами.
      — Да, это — Нил!.. Это не подлежит ни малейшему сомнению! — заявил Норбер Моони, — другой подобной реки нет в этой части света. Но какая же это часть Нила, вот в чем вопрос, потому что ведь Нил-то имеет пятьсот миль длины… А сказать сейчас, где именно мы находимся, весьма трудно. Тем не менее я склонен думать, что мы находимся немного ниже по течению от Донголы!
      — Я тоже так думаю, — сказал доктор Бриэ.
      — А что именно заставляет вас так думать? — осведомился молодой астроном. — Я лично основываюсь исключительно только на научных данных по моей специальности.
      — А я особенно поражен тем, что здесь воды Нила не представляют ни малейших признаков suda, как обыкновенно называют вверх от Бербера эти плавучие растения и травы, которые образуют целые острова, настоящие плавучие мели и зтрав и перегноя, нередко преграждающие путь судам.
       —Это самая характерная особенность Верхнего Нила, как, вероятно, знаете и вы.
      — Итак, все, по-видимому, клонится к тому, что мы, во всяком случае, находимся ниже Бербера! — заметил сэр Буцефал.
      — Сейчас мы будем иметь возможность с достоверностью судить об этом! — воскликнула Гертруда Керсэн, зрение которой было так же прекрасно, как и ее глаза…
      — Я вижу вон там, вдали, черную точку, которая, по моему мнению, должна быть нильской лодкой — «дахабея».
      Все взоры обратились к северу, в том направлении, куда указывала молодая девушка, и вскоре каждый, действительно мог увидеть на воде черную движущуюся точку.
      — Ах, вот оно что значит — глаза-то в двадцать лет! — воскликнул доктор, — а я, например, не вижу ничего, кроме ослепительно яркого солнца и кружащегося в воздухе песка…
      Между тем черная точка на реке заметно увеличиваюсь с минуты на минуту, и Гертруда Керсэн заявила теперь, что это не только дахабия, но что на ней находятся какие-то красные мундиры…
      — Красные мундиры! — воскликнул барон, — неужели это английские солдаты! Неужели вы в самом деле не ошибаетесь?
      — Ура, старая Англия! — вдруг заревел Тиррель Смис в порыве невыразимого патриотического чувства и вслед за этой столь неожиданной с его стороны манифестацией снова погрузился в свою обычную характерную апатию, под которой скрывались все страсти и порывы этой чисто британской души.
      — Если так, и если это в самом деле английские солдаты, то это доказывает одно из двух — или то, что мы находимся здесь вблизи границы Египта, или же, что армия, которую призывал к себе на помощь Гордон, уже поднялась вверх по Нилу!.. Как быто ни было, но все же мы сейчас получим весть о том, что делается в Хартуме.
      — Вести из Хартума! — воскликнула молодая девушка, будучи не в силах удержать своих слез, которые так и брызнули у нее из глаз. — О, дорогой мой папа! Как бы я желала иметь какие-нибудь вести о вас!
      Между тем дахабия приближалась все ближе и ближе. Это, действительно, было длинное египетское судно, сходное по своему внешнему виду с теми судами, какие мы встречаем на изображениях стенной живописи (фресках) времен фараонов, уцелевших до настоящего времени. Она отчасти напоминала своей Носовой частью гондолу с двадцатью ловкими туземными гребцами на длинных веслах и высокой рубкой на Корме.
      Рубка эта была, действительно, занята английскими солдатами, которые подымались вверх по Нилу с очевидным намерением произвести рекогносцировку, так как они внимательно изучали берега по обе стороны реки, впиваясь в них испытующим взглядом.
      Командующий этим отрядом офицер, заметив на правом берегу группу людей, которые делали ему призывные знаки, велел лодке подплыть к берегу и крикнул строгим, отрывистым голосом по-английски:
      — Кто вы такие, что здесь делаете? Откуда вы явились?
      Баронет подошел к самому краю берега, чтобы ответить на оклик английского офицера, но вдруг его невольно поразила мысль, какой нелепицей будет звучать в ушах этого офицера то заявление, какое он собирался ему сделать.
      — Ведь не могу же я сказать ему, друзья мои, что мы все только что свалились с Луны! — прошептал он, невольно усмехаясь при этом и обращаясь к своим спутникам.
      — Ну, что же? Будете вы отвечать мне или нет? — с нетерпением крикнул между тем английский офицер сердитым голосом.
      — Я — сэр Буцефал Когхилль, с Керзон-стрит, 29, в Лондоне и Вигмор-Кэстля в Девоншире! — торжественно заявил баронет, — а эти господа — мои друзья. Что же касается того, откуда мы явились и что здесь делаем, то извините: на это я ничего не отвечу!
      — В таком случае, чего же вы хотите от меня? — спросил офицер, видимо недовольный ответом.
      — Мы хотим только, чтобы вы были столь любезны и сказали нам, где именно мы теперь находимся, и затем, если вы найдете это удобным, довезли нас в вашу штаб-квартиру.
      — Вы находитесь близ Уади-Хальфа! — ответил офицер, немного смягченный вежливым и любезным тоном разговаривавшего с ним человека, несмотря на то, что путешественники эти, на его взгляд, казались ему более чем подозрительными людьми. — Что же касается того, чтобы доставить вас в нашу штаб-квартиру, то я был бы обязан это сделать по долгу службы, даже если бы вы и не просили меня о том!.. Вот почему я исполню ваше желание с полной готовностью!
      Поискав подходящее место, чтобы как можно ближе пристать к берегу, английский офицер исполнил этот маневр весьма удачно, но неторопливо, с надлежащей осторожностью и осмотрительностью. Затем, когда дахабиэ подошла уже совершенно близко к берегу, то вместо мостика или трапа были переброшены доски наши путешественники благополучно перебрались на судно.
      После того гребцам было отдано приказание немедленно повернуть обратно и плыть вниз по течению.
      — Вы, вероятно, принадлежите к армии подкрепления? — осведомился самым развязным тоном сэр Буцефал, как только дахабиэ тронулась вниз по реке.
      — Какой армии подкрепления? — довольно пренебрежительно переспросил офицер, так как внешний вид этих путешественников, в особенности с тех пор, как он разглядел их вблизи, казался ему все более и более подозрительным.
      — Ну, я хочу сказать, той английской армии, которую ожидал в Хартуме генерал Гордон.
      — Я положительно не знаю, будет ли когда-нибудь такая вспомогательная армия! — отвечал офицер, — мы в числе двухсот человек откомандированы из Каира в Ассуан и Уади-Хальфа для…
      Вдруг он прервал себя на полуслове: им снова овладели подозрения относительно этих людей.
      — Почему вы спрашиваете у меня об этом? На каком основании это может интересовать вас? — вдруг спросил он, строго и испытующе глядя на сэра Буцефала. — Уж не тайный ли вы агент Махди?.. Все вы мне кажетесь людьми весьма подозрительного сорта! Что вы за путешественники? Откуда вы явились?.. Где ваши документы и бумаги?..
      — Документы? бумаги?.. Право, у меня нет при себе никаких… Я даже никогда и не имел их с собою, — отвечал сэр Буцефал, тем не менее шаря с весьма растерянным видом во всех своих карманах. — Но у меня есть при себе моя визитная карточка, — вот она, возьмите!
      — Хм! — промычал офицер, — визитная карточка, что она может значить? Какое значение может иметь простая визитная карточка… Впрочем, вы объясните все это в штаб-квартире… Это, конечно, ваше дело, а не мое…
      К счастью, плавание по Нилу продолжалось недолго, и наши путешественники вскоре прибыли в Уади-Хальфа, — довольно обширное, но грязное и жалкое селение у вторых порогов. Англичане только что начали строить здесь свои укрепления, как бы предвидя, что несколько месяцев спустя им придется укрывать запоздалую и злополучную экспедицию, которая в конце концов концентрировалась здесь.
      Доставленные под конвоем в главный лагерь штаб-квартиры, расположенной в старой, полуразвалившейся казарме, наши путешественники были введены в довольно большую низкую залу нижнего этажа, где их без дальнейших рассуждений и объяснений заперли. Здесь они имели вполне достаточно времени для размышлений, так как в продолжение целых двух часов никто не вспомнил о них. Чем больше все они обсуждали со всех сторон те ответы, которые им придется давать на неизбежные вопросы английского начальства, тем больше начинали убеждаться вместе с сэром Буцефалом в том, что было бы совершенно невозможно сказать этим людям, что они только что свалились с Луны. После зрелого обсуждения этого затруднительного вопроса решено было просто-напросто сказать, что они на воздушном шаре прибыли сюда с пика Тэбали, где их осаждала армия махдистов. Таким образом можно было, по крайней мере, надеяться снять с себя неприятные подозрения и избежать всяких смехотворных недоразумений, которые неизбежно должны были бы возникнуть при более подробном и точном ответе путешественников.
      Было около девяти часов утра, когда двери залы, где были заперты наши бедные друзья, наконец отворились, и вооруженный конвой явился за «подозрительными личностями», как они были обозначены в рапорте лейтенанта Броуна, командовавшего маленьким рекогносцировочным отрядом на дахабиэ. Под конвоем путешественники были препровождены в помещение первого этажа «пред ясные очи» майора Вартона, командира английского отряда в Уади-Хальфа.
      Майор Вартон был бравый видный офицер, очень горячо и строго относившийся ко всем своим обязанностям, чрезвычайно пунктуальный и точный во всех своих привычках, но, к сожалению, страдавший одним недостатком, впрочем, весьма распространенным, но весьма печальным и нежелательным в начальниках и командирах аванпостных частей: он, как и большинство своих собратьев, видел врагов и шпионов везде и во всех. Кроме того, лейтенант Броун, который встретил и доставил путешественников сюда, со своей стороны представил ему дело «поимки», как было сказано в его рапорте, быть может, немного в ложных красках. Движимый, очевидно, весьма естественным, но тем не менее не совсем похвальным желанием выдвинуться и про явить свое усердие по службе, молодой офицер особенно упирал, не имея под рукой других более веских доказательств, на непрезентабельный вид этих людей, найденных им на берегу Нила без верблюдов, без судна, без каравана или какого бы то ни было конвоя, на разодранное платье двоих из них, именно Норбера Моони и Виржиля, одежда которых носила на себе еще следы той рукопашной борьбы с тремя негодяями, которую им пришлось вынести почти в самый момент их отправления и, кроме того, еще на уклончивые ответы того субъекта, который без всякого на то доказательства выдавал себя за английского баронета.
      Словом, почтенный майор Вартон был уже заранее довольно плохо настроен и весьма мало расположен отнестись благосклонно к тем людям, которые должны были сейчас предстать перед ним, а потому принял их чрезвычайно грубо.
      Он заседал в низенькой, но довольно большой, почти совершенно пустой зале вместе с плечистым унтер-офицером, исполнявшим при нем должность секретаря, за маленьким некрашеным столом. Кроме стола, двух стульев и простой длинной деревянной скамьи в комнате не было никакой мебели.
      — Кто вы такие и откуда явились? — спросил он резким, сердитым голосом, уставившись на баронета, который взялся на этот раз вести переговоры, большими, холодными голубыми глазами, над которыми красовались густые рыжеватые брови.
      Баронет принялся излагать голосом, который, по его мнению, должен был быть полон чувства собственного достоинства, но, в сущности, был слегка дрожащий, объяснения, которые на общем совете решено было дать грозному майору. Он сообщил, что сам он вместе со своими друзьями только что прибыл на воздушном шаре с пика Тэбали, где они в продолжение долгого времени держались против осаждавшей их армии махдистов; сказал, что, совершив благополучно свой полет, они спустились на расстоянии пяти или шести миль от берега Нила, куда добрались пешком, в надежде встретить здесь людей, которые окажут им содействие.
      Однако майор не захотел даже дослушать до конца эти правда, немного запутанные объяснения.
      — Пик Тэбали! Что это за гора? я никогда не слышал о ней!.. Ее нет на наших картах генерального штаба! — отвечал он громовым голосом. — Воздушный шар… Где же он, ваш воздушный шар! Подайте мне его сюда!.. Вы говорите, что вас осаждала армия махдистов… Но прежде всего такой армии вовсе не существует… Существует только сборище разных мерзавцев, разбойников, воров, словом, разного сброда, шайка негодяев, которая осмеливается присваивать себе это почетное наименование, и которую мы рано или поздно перевешаем, как собак, при первой возможности… Уже одно это плохо рекомендует вас, что вы, говоря об этой презренной ораве, даете ей такое почетное звание… Из этого я заключаю, что вы отнюдь не питаете к ним никаких враждебных чувств, и потому я был бы нимало удивлен, если бы вместо того, чтобы быть осажденными этой канальей, напротив, не… хм!., да… это весьма возможно!.. Потрудитесь предъявить ваши бумаги!
      — Я не имею при себе никаких бумаг и документов, кроме моей карточки! — жалостливо прошептал баронет.
      — Ваша карточка! Дудки! Неужели вы думаете, что я удовольствуюсь каким-то клочком бумаги без всяких доказательств! Нет, извините, не на такого напали!.. Ну, а эти господа, есть у них бумаги?