3. СЕМЬЯ ГАРРАЛЬ

Деревня Икитос расположена на левом берегу Амазонки, приблизительно на семьдесят четвертом меридиане, в той части великой реки, где она еще называется Мараньон и где ее русло отделяет Перу от республики Эквадор, в пятидесяти пяти лье к западу от бразильской границы.

Икитос была основана миссионерами, как и все городки, деревни и самые маленькие поселки, встречающиеся в бассейне Амазонки. До 1817 года индейцы племени Икитос, бывшие некоторое время единственными обитателями этого края, селились в глубине страны, довольно далеко от реки. Но однажды, после извержения вулкана, все источники на их земле иссякли, и жители были вынуждены переселиться на левый берег Амазонки. Вскоре племя их слилось с индейцами прибрежной полосы — Тикуна и Омага, и теперь в деревне Икитос смешанное население; в состав его вошло еще несколько испанцев и две-три семьи метисов.

Четыре десятка крытых соломой хижин, таких убогих, что только по крышам можно догадаться, что это человеческое жилье, — вот и вся деревня; однако она очень живописно раскинулась на небольшом плато, возвышающемся футов на шестьдесят над рекой. К деревне ведет лестница из цельных бревен, укрепленных на склоне; но пока путник не взберется по ее ступеням, он не может увидеть селения, так как снизу не хватает перспективы. Поднявшись, путник оказывается перед легко преодолимой живой изгородью из кустарников и древовидных растений, переплетенных длинными лианами, а над ними кое-где высятся банановые деревья и стройные пальмы.

В ту пору индейцы племени икитос ходили почти нагие; впрочем, надо полагать, мода не скоро изменит их первобытную одежду. Только испанцы и метисы, с пренебрежением относившиеся к своим темнокожим согражданам, носили простые рубашки, легкие хлопчатобумажные брюки и соломенные шляпы. Все они жили довольно бедно, к тому же мало общались между собой и собирались все вместе, лишь когда колокол миссии сзывал их в обветшалый домик, служивший им церковью.

Однако, если условия жизни в деревушке Икитос были почти первобытными, как, впрочем, в большинстве селений Верхней Амазонки, то стоило пройти меньше одного лье вниз по реке, и вы встречали на том же берегу богатую усадьбу, где жизнь протекала со всевозможным комфортом.

То была ферма Жоама Гарраля, к которой направлялись двое молодых людей, недавно повстречавших лесного стражника.

Эта ферма, или хутор, а по-местному «фазенда», была построена много лет назад на излучине Амазонки, шириной в пятьсот футов, у места впадения в нее притока Риу-Наней, и теперь всячески процветала. К северу земли ее тянулись на целую милю вдоль правого берега Риу-Наней, а к востоку — на такое же расстояние вдоль левого берега Амазонки. На западе маленькие речушки, впадающие в Наней, и несколько небольших озер отделяли ее от саванны и лугов, служивших пастбищем для скота.

В 1826 году, за двадцать шесть лет до начала событий, описанных в нашем рассказе, Жоам Гарраль впервые вошел в дом к владельцу этой фазенды.

Ее хозяин, португалец по имени Магальянс, жил только тем, что добывал в окрестных лесах, и его недавно построенная усадьба занимала тогда не более полумили вдоль берега реки.

Здесь Магальянс, гостеприимный, как все португальцы старой закваски, жил с дочерью Якитой, которая после смерти матери вела его хозяйство. Магальянс был настоящим тружеником, упорным и неутомимым, но ему не хватало образования. Он еще мог руководить кучкой рабов и дюжиной наемных индейцев, но, когда ему приходилось иметь дело с торговцами, он пасовал. Итак, из-за недостатка у него знаний хозяйство Магальянса не развивалось и дела были немного запущены.

Вот при каких обстоятельствах Жоам Гарраль, которому исполнилось тогда всего двадцать два года, встретился с Магальянсом.

Гарраль попал в эти края измученный, без средств к существованию. Магальянс нашел его в лесу еле живого от голода и усталости. У португальца было доброе сердце. Он не спрашивал молодого человека, откуда он пришел, а спросил только, в чем он нуждается. Благородное и гордое, хоть и измученное лицо Жоама Гарраля тронуло Магальянса, он приютил юношу, поставил на ноги и предложил остаться у него на несколько дней; тот согласился и остался… на всю жизнь!

Вот при каких обстоятельствах Жоам Гарраль поселился на ферме в Икитосе.

Бразилец родом, Жоам Гарраль не имел ни семьи, ни состояния. Несчастья, говорил он, заставили его покинуть родину без надежды вернуться обратно. Гарраль попросил у хозяина разрешения не рассказывать о постигших его бедах — столь же тяжких, сколь и незаслуженных. Он жаждал начать новую жизнь — жизнь, полную труда. Он пришел сюда наудачу, думая устроиться на какой-нибудь фазенде в глубине страны. Он был умен и образован. Во всем его облике было что-то внушавшее доверие и говорившее, что он человек честный и прямой. Проникшись к нему симпатией, Магальянс предложил ему остаться на ферме, где своими знаниями он мог восполнить то, чего не хватало ее достойному хозяину.

Жоам Гарраль согласился не раздумывая. Раньше у него было намерение устроиться в «серингаль» — на добычу каучука, где умелый рабочий зарабатывал в то время пять-шесть пиастров в день и мог надеяться, что со временем, если ему повезет, сам станет фермером. Однако Магальянс правильно заметил, что хотя плата там и высока, зато работу можно получить только на время сбора каучука, то есть всего на несколько месяцев, а это не дает человеку прочного положения, к какому стремился Жоам Гарраль.

Португалец был прав. Жоам сразу согласился и без колебаний пошел работать на фазенду, решив посвятить ей все свои силы.

Магальянсу не пришлось раскаиваться в своем великодушном поступке. Дела его стали поправляться. Торговля лесом, который он сплавлял по Амазонке в провинцию Пара, с помощью Жоама Гарраля значительно расширилась. Фазенда постепенно росла и вскоре протянулась по берегу реки до самого устья Наней. Старое жилище перестроили, и оно превратилось в прелестный двухэтажный дом, окруженный верандой, скрывавшейся в тени великолепных деревьев: смоковниц, мимоз, баугиний, паулиний, стволы которых были покрыты сеткой ползучих страстоцветов, увиты бромелиями с пунцовыми цветами, причудливыми лианами.

Вдали, за гигантским кустарником, в густой чаще прятались различные постройки, где жили слуги фазенды, — хижины негров, шалаши индейцев и службы. Но с берега реки, заросшего тростником и водяными растениями, виден был только хозяйский дом.

Широкая луговина, старательно очищенная от кустарника по берегам лагун, представляла собой прекрасное пастбище. Там паслось множество скота. Это служило новым источником дохода, ибо в этой богатой стране за четыре года стадо удваивается, да еще приносит десять процентов прибыли от продажи шкур забитого скота, мясо которого идет на пищу скотоводам. Кое-где на месте лесных вырубок были возделаны плантации маниока и кофе. Посадки сахарного тростника вскоре потребовали постройки мельницы для перемалывания стеблей, из которых потом изготовляли патоку, тафию и ром. Короче говоря, через десять лет после появления Жоама Гарраля на ферме Икитос она стала одной из самых богатых фазенд на Верхней Амазонке. Благодаря правильному ведению хозяйства молодым управляющим и его умению вести торговые дела, благосостояние фазенды росло с каждым днем.

Но Магальянсу не понадобилось так много времени, чтобы понять, чем он обязан Жоаму Гарралю. Желая наградить его по заслугам, португалец сначала выделил ему долю доходов со своей фермы, а затем, четыре года спустя, сделал Гарраля своим компаньоном, пользующимся равными правами и равной долей дохода.

Однако он задумал сделать еще больше. Его дочь Якита, как и он сам, открыла в этом молчаливом юноше, мягком с другими и строгом к себе, редкое сердце и недюжинный ум. Она его полюбила. Но хотя Жоам не остался равнодушным к достоинствам и красоте этой прелестной девушки, однако, то ли из гордости, то ли из скромности, он не думал просить ее руки.

Несчастный случай ускорил его решение.

Однажды Магальянс, распоряжавшийся на рубке леса, был смертельно ранен упавшим на него деревом. Его перенесли, почти недвижимого, на ферму; чувствуя, что конец его близок, он подозвал рыдавшую у его постели Якиту и, соединив руки дочери и Жоама Гарраля, заставил его поклясться, что он женится на ней.

— Ты вернул мне мое состояние, — проговорил Магальянс, — и я не умру спокойно, пока не упрочу этим союзом будущее моей дочери.

— Я могу оставаться ее преданным слугой, ее братом и защитником, не будучи ее мужем, — возразил Жоам Гарраль. — Я вам обязан всем, Магальянс, и никогда этого не забуду; а награда, которой вы одариваете меня, превышает все мои заслуги.

Отец настаивал. Близкая смерть не позволяла ему ждать, он требовал обещания, и Жоам Гарраль дал ему слово.

Яките было тогда двадцать два года, а Жоаму — двадцать шесть. Они любили друг друга и обвенчались за несколько часов до смерти Магальянса, у которого еще хватило сил благословить их союз.

Вот каким образом Жоам Гарраль в 1830 году стал владельцем фазенды в Икитосе, к радости всех ее обитателей. Ведь его союз с Якитой, союз их умов и сердец, сулил лишь дальнейшее процветание фермы.

Год спустя после свадьбы Якита подарила мужу сына, а еще через два года

— дочь. Бенито и Минья, внуки старого португальца, должны были стать достойными своего дедушки; дети Якиты и Жоама — достойными своих родителей.

Маленькая Минья превратилась в прелестную девушку. Она ни разу не покидала фазенды. Девочка выросла в чистой и здоровой среде, на лоне великолепной тропической природы, а данного ей матерью воспитания и полученных от отца знаний было для нее вполне достаточно. Чему бы еще научили ее в монастырской школе Манауса или Белена? Где нашла бы она лучшие примеры семейных добродетелей? Разве ее сердце и ум стали бы тоньше и отзывчивее вдали от родного дома? Если ей не суждено стать после матери хозяйкой фазенды, то она будет достойна занять любое положение в другом месте.

Что до Бенито, то тут другое дело. Его отец разумно считал, что ему нужно получить такое основательное и полное образование, какое давали в ту пору только в больших бразильских городах. К этому времени богатый владелец фазенды мог ни в чем не отказывать сыну.

У Бенито были недюжинные способности, пытливый и живой ум и высокие душевные качества. В двенадцать лет его отправили в Белен, и там, под руководством прекрасных педагогов, были заложены основы, благодаря которым он стал впоследствии выдающимся человеком. Ему не были чужды ни наука и литература, ни искусство. Учился он так усердно, как будто состояние его отца не позволяло ему ни минуты сидеть без дела. Он был не из тех, кто считает, что богатство избавляет от труда, напротив, честный, прямой и решительный юноша был убежден, что тот, кто уклоняется от своих обязанностей, недостоин называться человеком.

В первые годы жизни в Белене Бенито познакомился с Маноэлем Вальдесом, сыном купца из Пара, с которым учился в одном учебном заведении. Сходство характеров и вкусов сблизило их, они крепко подружились и вскоре стали неразлучны.

Маноэль, родившийся в 1832 году, был на год старше Бенито. Он жил с матерью на скромное наследство, доставшееся ей после смерти мужа. Закончив среднюю школу, Маноэль поступил в медицинский институт. Его всегда привлекала медицина, и он избрал себе благородную профессию военного врача.

В то время, когда мы встретили двух друзей, Маноэль уже получил звание врача и приехал погостить несколько месяцев на фазенде, где обычно проводил каникулы. Этот молодой человек, с приятными манерами, благородным лицом и врожденным чувством собственного достоинства, сделался вторым сыном для Жоама и Якиты. Но если, став им сыном, он и считал себя братом Бенито, то по отношению к Минье звание брата казалось ему недостаточным, ибо вскоре он почувствовал к ней гораздо более нежную привязанность, чем братская любовь.

В 1852 году — к началу нашей истории прошло уже четыре месяца этого года — Жоаму Гарралю исполнилось сорок восемь лет. В изнурительном климате, который так быстро подтачивает здоровье, Гарраль, благодаря своей воздержанности, умеренным вкусам и скромной трудовой жизни, сохранил силы, хотя многие люди здесь преждевременно старились. Коротко остриженные волосы и длинная борода его уже серебрились, придавая ему строгий вид пуританина. Неподкупная честность, которой славились бразильские купцы и землевладельцы, была словно написана на его лице, отличавшемся искренностью и прямотой. В этом внешне спокойном человеке угадывался внутренний огонь, сдерживаемый твердой волей. В ясном взгляде светилась живая сила, и чувствовалось, что на него может положиться всякий, кто обратится к нему за помощью.

А между тем в этом спокойном человеке с крепким здоровьем, который как будто всего добился в жизни, можно было заметить какую-то глубоко затаенную грусть, и победить ее не могла даже нежная привязанность Якиты.

Почему этот справедливый, всеми уважаемый фермер, имеющий все основания быть счастливым, никогда не сияет от счастья? Почему кажется, что он может радоваться лишь чужому счастью, но не своему? Неужели его гложет какое-то тайное горе? Вот вопрос, который постоянно мучил его жену.

Яките минуло сорок четыре года. В этой тропической стране, где женщины часто становятся старухами уже в тридцать лет, она тоже сумела устоять против разрушительного влияния климата. Ее слегка отяжелевшее, но еще красивое лицо сохранило благородство линий классического португальского типа, в котором гордость так естественно сочетается с душевной прямотой.

Бенито и Минья на нежную любовь родителей отвечали такой же горячей привязанностью.

Бенито, веселый, смелый, привлекательный юноша — ему шел тогда двадцать второй год, — с душой нараспашку, отличался живостью характера от своего друга Маноэля, который был более сдержан, более серьезен. Для Бенито, проведшего целый год в Белене, вдали от родной фазенды, было великой радостью вернуться в отчий дом со своим молодым другом, вновь увидеть отца, мать и сестру, опять очутиться среди величественной природы Верхней Амазонки — ведь он был завзятым охотником! — среди девственных лесов, тайны которых еще много веков останутся недоступными человеку.

Минье только что сравнялось двадцать лет. У этой прелестной девушки с темными волосами и большими синими глазами, казалось, вся душа отражается во взоре. Среднего роста, стройная, грациозная, она красотой напоминала мать. Характером чуть посерьезнее брата, добрая, ласковая, приветливая, она была общей любимицей, что, без сомнения, подтвердил бы каждый слуга на ферме. А друга ее брата — Маноэля Вальдеса — не стоило и спрашивать о достоинствах девушки: он был слишком заинтересованной стороной и потому не мог бы дать беспристрастный ответ.

Описание семьи Гарраль было бы неполным, если б мы ничего не сказали об их многочисленных домочадцах.

Прежде всего следует упомянуть шестидесятилетнюю негритянку Сибелу, отпущенную хозяином на волю, но из горячей привязанности к нему и его семье оставшуюся у них в доме; в молодости она была нянькой Якиты. Как старый член семьи она говорила «ты» и матери и дочери. Вся жизнь доброй женщины прошла на этих полях, среди этих лесов, на берегу реки, которая служила границей фермы. Она попала в Икитос ребенком в ту пору, когда еще существовала торговля неграми, и никогда не покидала этого селения; здесь она вышла замуж, здесь овдовела и, потеряв единственного сына, осталась служить у Магальянса. Она знала только ту часть Амазонки, которая всегда была у нее перед глазами.

Назовем также и хорошенькую, веселую мулатку, считавшуюся служанкой Миньи, ее ровесницу, горячо преданную своей юной хозяйке. Звали ее Лина. Этому милому, немного избалованному созданию прощали некоторую вольность обращения, она же обожала свою госпожу. Живая, своевольная, ласковая и насмешливая, она делала что хотела — ей все разрешалось в этом доме.

Что касается работников фазенды, то они делились на две части: индейцы

— около сотни человек — работали на ферме за плату, и негры — их было вдвое больше — оставались еще рабами, но дети их рождались уже свободными. Жоам Гарраль в этом отношении опередил бразильское правительство.

Надо сказать, что в этой стране, не в пример другим, с неграми, привезенными из Бенгелы, из Конго и с Золотого Берега, обычно обращались довольно мягко, и уж во всяком случае на фазенде в Икитосе никто не проявлял жестокости к невольникам, что так часто бывало на плантациях в других странах.

4. КОЛЕБАНИЯ

Маноэль любил сестру своего друга Бенито, и она отвечала ему взаимностью. Каждый из них сразу оценил другого: поистине они были достойной парой.

Когда у Маноэля не осталось никаких сомнений в своих чувствах к Минье, он прежде всего открылся Бенито.

— Дружище Маноэль! — тотчас откликнулся восторженный юноша. — Как я рад, что ты хочешь жениться на моей сестре! Только позволь действовать мне. Прежде всего я поговорю с матушкой. И думаю, что могу обещать тебе ее согласие.

Не прошло и получаса, как все было улажено. Бенито не сообщил своей матери ничего нового: добрая Якита давно догадалась о чувстве, зародившемся в сердцах молодых людей.

Десять минут спустя Бенито уже был у сестры. Надо признаться, что и здесь ему не пришлось прибегать к красноречию. После первых его слов головка милой девушки склонилась на плечо брата, и Минья воскликнула от всего сердца:

— Как я рада!

Признание едва не опередило вопроса. Все было ясно, Бенито только того и ждал.

В согласии Жоама Гарраля тоже никто не сомневался. Но Якита и дети не сразу посвятили его в свои планы, потому что в беседе о предстоящей свадьбе собирались затронуть еще вопрос, разрешить который, возможно, будет гораздо труднее: вопрос о месте, где состоится венчание.

В самом деле, где лучше отпраздновать свадьбу? В жалкой деревенской хижине, служившей здесь церковью? А почему бы и нет? Ведь тут Жоам и Якита, вступая в брак, получили благословение отца Пассаньи, бывшего тогда священником в Икитосе. В ту пору, как и в наши дни, гражданский брак в Бразилии не отделялся от церковного, и одной записи в церковной книге миссии было достаточно, чтобы удостоверить законность союза, не засвидетельствованного никаким государственным чиновником note 9.

Наверно, Жоам Гарраль захочет, чтобы венчание состоялось в Икитосе, с большой торжественностью, в присутствии всех обитателей фазенды; но если такова будет его воля, то ему придется выдержать серьезную борьбу.

— Маноэль, — сказала девушка своему жениху, — если б меня спросили, чего я хочу, то я предпочла бы венчаться не здесь, а в Пара. Госпожа Вальдес нездорова, она не может приехать в Икитос, а мне не хотелось бы стать ее дочерью, не познакомившись с ней. И мама одобряет меня. Поэтому мы постараемся уговорить отца, чтобы он отвез нас в Белен, к той, чей дом скоро должен стать и моим домом. Вы согласны?

Вместо ответа Маноэль лишь нежно пожал руку Миньи. Он тоже горячо желал, чтобы мать присутствовала на его венчании. Бенито полностью поддержал этот план. Оставалось только убедить Жоама Гарраля.

В этот день молодые люди отправились в лес на охоту, чтобы дать Яките поговорить наедине с мужем.

Итак, после обеда супруги остались одни в просторной гостиной своего дома.

Жоам Гарраль только что вернулся с работ и прилег на диван из плетеного бамбука, когда немного взволнованная Якита подошла и села возле него.

Решение сообщить мужу о чувствах Маноэля к их дочери нисколько не тяготило Якиту. Предстоящая свадьба могла только упрочить счастье Миньи, и Якита не сомневалась, что Жоам Гарраль с радостью раскроет объятия новому сыну, достоинства которого он давно узнал и оценил. Но Якита понимала, что убедить мужа покинуть фазенду будет не легко.

И правда, с тех пор как Жоам Гарраль еще юношей пришел в эти края, он никогда ни на день не выезжал из фазенды. Хотя Амазонка, медленно катившая свои воды на восток, манила его вдаль; хотя Жоам каждый год сплавлял множество плотов в Манаус, Белен и на побережье провинции Пара; хотя Бенито ежегодно уезжал из дому после каникул, чтобы вернуться к занятиям,

— казалось, Гарралю никогда не приходило в голову поехать вместе с сыном.

Все, что добывалось на ферме, в лесах и на лугах, владелец фазенды продавал на месте. Можно было подумать, что он не хочет выходить ни мыслью, ни взглядом за пределы созданного им земного рая, где была сосредоточена вся его жизнь.

Если в течение двадцати пяти лет Жоам Гарраль ни разу не переходил бразильской границы, понятно, что его жена и дочь тоже никогда не ступали на бразильскую землю.

А между тем они обе давно мечтали поглядеть на эту красивую страну, о которой им так много рассказывал Бенито. Раза два-три Якита заговаривала об этом с мужем, но она заметила, что при одной мысли покинуть фазенду хотя бы на несколько недель печальное лицо его еще больше мрачнело, глаза затуманивались, и он говорил с мягким упреком:

— Зачем покидать наш дом? Разве мы здесь не счастливы?

И Якита не решалась настаивать — заботливость и неизменная нежность этого человека делали ее такой счастливой!

Однако на этот раз у нее был очень веский довод. Свадьба Миньи была совершенно естественным поводом отвезти девушку в Белен, где ей предстояло жить с мужем.

Там она должна узнать и полюбить мать Маноэля Вальдеса. Что может Жоам Гарраль возразить против такого законного желания? И разве ему не понятно стремление Якиты познакомиться с той, кто станет второй матерью ее девочки, разве он не разделяет ее стремлений?

Якита взяла мужа за руку и сказала ласковым голосом, который был лучшей музыкой в жизни этого труженика:

— Жоам, я хочу поговорить с тобой об одном плане — мы давно мечтаем его осуществить; я уверена, что он обрадует тебя не меньше, чем меня и детей.

— Что же это за план, Якита? — спросил Жоам.

— Маноэль и Минья любят друг друга, и в этом союзе они должны найти свое счастье…

При первых же ее словах Жоам Гарраль вскочил, не сумев сдержать это порывистое движение. Затем потупился, как будто хотел избежать взгляда жены.

— Что с тобой, Жоам?

— Минья… собирается замуж? — пробормотал он.

— Друг мой, — заговорила Якита, и сердце ее сжалось, — разве ты имеешь что-нибудь против этого брака? Разве ты сам не замечал, какие чувства питает Маноэль к нашей дочери?

— Да! Не меньше года…

Жоам снова сел, не договорив. Усилием воли он взял себя в руки. Непонятное волнение, вызванное словами его жены, прошло. Мало-помалу он успокоился, взглянул на Якиту и, задумавшись, долго глядел на нее. Якита снова взяла его за руку.

— Милый Жоам, — молвила она, — неужели я ошиблась? Разве ты сам не думал, что рано или поздно этот брак совершится и принесет счастье нашей девочке?

— Да… — проговорил Жоам. — Это так!.. Несомненно!.. Однако, Якита, эта свадьба… эта свадьба, которую все мы предвидели, состоится когда? Скоро?

— Мы назначим ее, когда ты захочешь, Жоам.

— И мы отпразднуем ее здесь… в Икитосе?

Этот вопрос дал Яките возможность высказать свое давнишнее горячее желание. Однако она сделала это не без некоторой, вполне понятной, робости.

— Послушай, Жоам, — начала она, немного помолчав. — По поводу этой свадьбы у меня есть план, который, я надеюсь, ты одобришь. За двадцать лет нашей жизни с тобой я не раз просила тебя свезти нас с Миньей в провинции Нижней Амазонки и в Пара, где мы никогда не бывали. Заботы о фазенде и разные дела, требовавшие твоего постоянного присутствия, до сих пор не позволяли тебе исполнить нашу просьбу. Отлучка даже на несколько дней могла повредить твоим делам. Но теперь они идут так хорошо, как мы и мечтать не могли, и если для тебя еще не настало время полного отдыха, то ты можешь позволить себе передышку, хотя бы на несколько недель.

Жоам Гарраль ничего не ответил, но Якита почувствовала, что рука его дрогнула в ее руке, как от внезапной боли. Однако губы Жоама тронула легкая улыбка, словно он молча приглашал ее закончить свою мысль.

— Жоам, — продолжала она, — вот возможность, какой нам больше никогда не представится. Ведь Минья выйдет замуж, покинет нас и будет жить далеко! Это первое огорчение, которое нам доставит наша дочка, и у меня уже сжимается сердце, как только я подумаю о близкой разлуке. Так вот, мне хотелось бы проводить ее до Белена. Разве тебе самому не кажется, что нам следует познакомиться с матерью ее мужа, которая заменит ей меня, с той, кому мы доверим нашу дочь? Да и Минья не хотела бы огорчать госпожу Вальдес, отпраздновав свадьбу без нее. Если бы в ту пору, когда мы поженились с тобой, милый Жоам, твоя мать была жива, ты, наверно, тоже хотел бы, чтобы она присутствовала на нашей свадьбе!

При этих словах Жоам Гарраль снова сделал невольное движение.

— Друг мой, — снова заговорила Якита, — как бы мне хотелось вместе с Миньей, нашими двумя сыновьями и с тобой посмотреть родную Бразилию, спуститься по этой прекрасной реке до провинций на морском побережье! Мне кажется, что там разлука с дочерью будет мне не так горька. Вернувшись, я смогу мысленно увидеть ее в том доме, где она найдет вторую мать. Мне не придется представлять ее себе в неведомом краю. И я не буду чувствовать себя совсем чуждой ее жизни.

На этот раз Жоам пристально глядел на жену; он долго не спускал с нее глаз, но по-прежнему не произносил ни слова.

Что происходило в его душе? Почему не решался он исполнить такую законную просьбу, сказать «да» и доставить живую радость своим близким? Забота о делах не могла быть достаточно веской причиной. Несколько недель отлучки им бы не повредили. Управляющий мог на время заменить его без ущерба для фазенды. И тем не менее он все еще колебался.

Якита взяла руку мужа в свои и нежно сжала ее.

— Милый Жоам, — сказала она, — моя просьба — не каприз. Нет! Я долго ее обдумывала, и если ты согласишься, то осуществишь мою заветную мечту. Дети знают о нашем разговоре и тоже присоединяются к моей просьбе. Минья, Бенито и Маноэль просят нас с тобой поехать с ними. Доставь же им эту радость! Я добавлю еще, что, нам кажется, лучше отпраздновать эту свадьбу в Белене, чем в Икитосе. Это будет на пользу нашей девочке, введет ее в общество, упрочит ее положение. Если она приедет с родителями, то не будет часть ее жизни.

Жоам Гарраль облокотился на стол и закрыл лицо руками, словно хотел собраться с мыслями, прежде чем ответить. По-видимому, его мучили сомнения и он старался их преодолеть; жена ясно чувствовала его тревогу, но не понимала ее. На его лице отражалась тайная борьба. Взволнованная Якита почти раскаивалась, что затеяла этот разговор. Ну что ж, она подчинится любому решению Жоама. Если эта поездка ему тяжела, она откажется от нее и никогда больше не предложит ему покинуть фазенду, никогда не спросит о причине его непонятного отказа.

Прошло несколько минут. Жоам Гарраль встал и, не оборачиваясь, подошел к двери. Казалось, он бросает прощальный взгляд на прекрасную природу, на этот уединенный уголок, где целых двадцать лет оберегал счастье всей своей жизни.

Потом он медленно вернулся к жене. Лицо его приняло совсем иное выражение: так выглядит человек, когда после мучительных колебаний приходит к важному решению.

— Ты права! — твердо сказал он Яките. — Эта поездка необходима. Когда ты хочешь ехать?

— Ах, Жоам! Милый Жоам! — воскликнула Якита, просияв от радости. — Как я тебе благодарна! И за себя и за детей!

И слезы умиления выступили у нее на глазах, когда муж прижал ее к сердцу.

В эту минуту в саду у дверей дома послышались веселые голоса.

Минуту спустя на пороге появились Бенито и Маноэль, а за ними и Минья, вышедшая из своей комнаты.

— Дети! Отец согласен! — крикнула Якита. — Мы все едем в Белен!

Жоам Гарраль с сумрачным лицом, не произнося ни слова, принял пылкую благодарность сына и поцелуи дочери.

— А когда вы думаете отпраздновать свадьбу, отец? — спросил Бенито.

— Когда?.. Там будет видно… — ответил Жоам. — Это мы решим в Белене.

— Как я рада! Как я рада! — твердила Минья, совсем как в тот день, когда узнала о предложении Маноэля. — Наконец мы увидим Амазонку во всем ее величии, проследим ее путь по бразильским провинциям! Ах, отец, большое спасибо!

И пылкая девушка, у которой уж разыгралось воображение, позвала брата и Маноэля:

— Пойдем в библиотеку! Возьмем все книги и карты, по которым можно рассмотреть бассейн великой реки! Нельзя путешествовать вслепую! Я хочу не только все видеть, но и все знать об этой царственной реке — самой большой реке на земле!

5. АМАЗОНКА

— Это величайшая река в мире! note 10 — говорил на другой день Бенито Маноэлю.

Молодые люди сидели вдвоем на берегу Амазонки на южной границе фазенды и смотрели, как мимо них медленно катятся воды, которые берут начало в высоких отрогах Анд и, пройдя восемьсот лье, теряются в просторах океана.

— И к тому же она дает морю самое большое количество воды, — заметил Маноэль.

— Такое большое, — добавил Бенито, — что опресняет море на очень далеком расстоянии от своего устья и силой течения заставляет дрейфовать корабли, идущие в восьмидесяти лье от берега.

— Мощное русло этой реки тянется в длину более чем на тридцать градусов широты, а бассейн ее с севера на юг занимает не менее двадцати пяти градусов!