И что было в этом удивительного? Разве мисс Вэг не была героиней дня? Личностью наиболее у всех на виду после отъезда Гарри Кембэла? Разве не на ней сосредотачивалось теперь все внимание публики? Единственной героиней среди всех героев матча Гиппербона? И вот Лисси Вэг больна, — может быть, серьезно, — накануне того дня, когда должна была решиться ее судьба.

Наконец объявили о приходе вызванного врача, доктора медицины Пью; это было вскоре после девяти часов. Он начал с того, что спросил Джовиту Фолей о характере молодой девушки.

— Прекрасный… — ответила она.

Тогда доктор, сев у кровати Лисси Вэг, внимательно посмотрел на нее, велел показать язык, пощупал пульс, выслушал и выстукал. Ничего со стороны сердца, ничего со стороны печени, ничего со стороны желудка. Наконец, после добросовестного осмотра, который один стоил четырех долларов:

— Ничего страшного, — сказал он, — если только не произойдет каких-нибудь серьезных осложнений.

— А есть ли основание бояться таких осложнений? — спросила Джовита Фолей, взволнованная словами доктора.

— И да и нет, — ответил доктор Пью. — Нет, если болезнь удастся пресечь в самом начале… Да, если, несмотря на все наши старания, она будет продолжать развиваться и лекарства будут бессильны это остановить.

— Но, во всяком случае, — возразила Джовита Фолей, которую все более и более волнбвали эти уклончивые ответы, — могли бы вы теперь же определить болезнь?

— Да, и самым категорическим образом.

— Говорите же, доктор!

— Мой диагноз: обыкновенный бронхит. Затронуты нижние доли легких… Есть немного хрипов, но плевра не затронута… Таким образом, пока опасаться плеврита не приходится… Но…

— Но? ..

— Но бронхит может перейти в воспаление, а воспаление — в отек легких… Это именно то, что я называю серьезными осложнениями.

Доктор прописал обычные в таких случаях средства — капли аконита на спирту, успокаивающие кашель, сиропы, теплое питье и отдых — главное, отдых. Потом, обещав заехать еще вечером, исчез, торопясь к себе, не сомневаясь, что его в кабинете уже ждут репортеры.

Произойдут ли те осложнения, о которых говорил доктор, и если произойдут, то что делать?

Ввиду такой грозной возможности Джовита Фолей едва не потеряла голову. В течение последних часов Лисси Вэг казалась ей более слабой, более страдающей. Легкая дрожь говорила о новом приступе лихорадки, пульс бился еще более ускоренно, общая слабость, казалось, увеличилась.

Джовита Фолей, потрясенная морально не менее, чем Лисси Вэг физически, не отходила от ее изголовья, вытирала ее разгоряченный лоб, давала ей микстуру, а потом снова предавалась самым грустным мыслям и роптала на такую несправедливость судьбы.

«Нет, — говорила она себе, — нет! Ни Том Крабб, ни Титбюри, ни Кембэл, ни Макс Реаль не заболели бы бронхитом накануне своего отъезда! .. Не случилось бы такого несчастья и с командором Урриканом! Нужно же, чтобы все это обрушилось на мою бедную Лисси, обладающую таким цветущим здоровьем! .. И завтра… да, завтра пятый тираж… А что, если вдруг нас отошлют куда-нибудь далеко… далеко, если опоздание на пять или шесть дней помешает нам явиться в срок к месту назначения… если двадцать третье число настанет раньше, чем мы успеем покинуть Чикаго… если будет слишком поздно это сделать и нас исключат из партии еще до того, как мы ее начнем! «

Если… если! .. Это несчастное «если», не переставая, вертелось в мозгу Джовиты Фолей и заставляло кровь приливать к ее вискам.

Около трех часов приступ лихорадки начал слабеть. Лисси Вэг вышла из состояния глубокой прострации, но кашель как будто усилился. Открыв глаза, она увидела Джовиту Фолей, склоненную над ее изголовьем.

— Ну, как же ты себя сейчас чувствуешь? — спросила она. — Лучше, не правда ли? .. И скажи, что мне сейчас тебе дать?

— Выпить чего-нибудь, — ответила мисс Вэг голосом, очень изменившимся от боли в горле.

— Вот, голубчик… прекрасное питье: горячее молоко с содовой водой! .. А потом, доктор тебе велел… всего только несколько порошков…

— Все, что ты хочешь, моя милая Джовита!

— В таком случае, все устроится само собой… да… само собой!

— Ты ведь знаешь, голубчик, — сказала Лисси Вэг, — что когда острый приступ лихорадки проходит, чувствуется всегда большая слабость и в то же время некоторое облегчение…

— Значит, ты начинаешь выздоравливать! — воскликнула Джовита Фолей. — Завтра все пройдет!

— Начинаю выздоравливать? .. Уже? .. — прошептала больная, пытаясь улыбнуться.

— Да… уже… и, когда доктор вернется, он, наверно, скажет что ты можешь встать!

— Но ты должна сознаться, Джовита, что мне, правда, очень не везет!

— Не везет? .. Тебе? !

— Да, мне… И судьба очень ошиблась, не выбрав тебя на мое место! Завтра ты была бы уже в Аудиториуме… и могла бы в тот же день выехать…

— Чтобы я уехала, оставив тебя в таком состоянии? .. Никогда!

— Я сумела бы тебя заставить!

— К тому же не в этом дело, — ответила Джовита Фолей, — не я пятая участница партии, не я будущая наследница покойного Гиппербона… это все ты! Обдумай все хорошенько, моя дорогая! .. Ведь ничего не будет потеряно, если наш отъезд отложится на сорок восемь часов… У нас еще останется целых тринадцать дней на путешествие, а в тринадцать дней можно проехать от одного конца Соединенных штатов до другого!

Лисси Вэг не хотелось ответить, что ее болезнь могла продлиться неделю и больше — кто знает, может быть, даже больше двух недель, — и она удовольствовалась только тем, что сказала:

— Обещаю тебе, Джовита, выздороветь как можно скорее.

— Я большего и не прошу! А сейчас довольно болтать, не утомляй себя, постарайся немного заснуть… а я посижу здесь, около тебя…

— Ты кончишь тем, что сама заболеешь…

— Я? .. Будь спокойна… И к тому же у нас очень хорошие соседи, которые меня всегда заменили бы, в случае надобности… Спи спокойно, моя Лисси!

Пожав руку своей подруги, Лисси отвернулась и тотчас уснула.

Но беспокоило и раздражало Джовиту Фолей то, что после полудня на улице перед их домом началось необычайное для этого квартала оживление. Уличный шум был так велик, что мог бы разбудить Лисси Вэг, спавшую на девятом этаже дома. По тротуарам взад и вперед шагали любопытные. Деловые с виду люди останавливались перед домом № 19 и о чем-то друг у друга осведомлялись. Одна за другой подъезжали кареты и после небольшой остановки мчались дальше, к городским кварталам.

— Как-то она сейчас? — спрашивали одни.

— Ей хуже, — отвечали другие.

— Говорят, тяжелая форма лихорадки.

— Нет, тиф…

— Ах, бедная барышня! .. Некоторым людям, правда, не везет!

— Но ведь она — одна из «семи» матча Гиппербона.

— Нечего сказать, большое преимущество, если им нельзя воспользоваться!

— Если бы даже Лисси Вэг и была в состоянии сесть в поезд, разве она могла бы перенести все трудности, связанные со столькими лереездами?

— Прекрасно сможет… если партия закончится всего в несколько ходов… Это вполне возможно!

— А если она продлится еще месяц?

— Никогда нельзя полагаться на случай… И тысяча подобных же замечаний.

Само собой разумеется, что многие любопытные, быть может держатели пари, и, без сомнения, многие репортеры явились в этот день на квартиру к Джовите Фолей. Но, несмотря на настойчивые требования принять их, она отказала всем. Отсюда целый ряд противоречивых известий, или преувеличенных, или с начала до конца фальшивых, о болезни Лисси Вэг, известий, которые очень быстро распространились по городу. Но Джовита Фолей не сдавалась и ограничивалась тем, что, подходя к окну, проклинала все усиливавшийся уличный гул. Она сделала исключение только для одной из служащих дома Маршалл фильд, которой дала самые успокоительные сведения: «Катар горла… легкая простуда… »

Около пяти часов вечера, когда уличный шум опять усилился, она высунулась из окна и среди одной группы людей, очевидно очень взволнованных, узнала… кого? Годжа Уррикана! Ему сопутствовал человек лет сорока, по виду матрос, широкоплечий, сильный, подвижной, жестикулировавший не переставая. Казалось, он был еще более бешеного темперамента, чем страшный командор.

Разумеется, не из участия к молоденькой партнерше Годж Уррикан явился в этот день на Шеридан-Стрит и стоял под ее окнами, с которых не сводил глаз. И это в то время, как его компаньон, что прекрасно видела Джовита Фолей, демонстративно грозил кому-то кулаком с видом человека, который не в силах долее сдерживаться.

И когда в окружавшей его толпе разнеслось известие, что болезнь Лисси Вэг не представляла ничего серьезного:

— Какой болван это сказал? — проревел он.

Тот, кто принес это известие, разумеется, не пожелал себя назвать, боясь неприятных последствий.

— Плохо… ей очень плохо! .. — объявил командор Уррикан.

— Все хуже и хуже, — добавил его компаньон, — и если кто-нибудь попробует утверждать противное…

— Послушай, Тюрк, держи себя в руках!

— Чтобы я держал себя в руках? ! — заревел Тюрк, ворочая глазами, как разъяренный тигр. — Это легко вам, мой командор, который, как известно, самый терпеливый из людей! Но мне… слушать подобного рода разговоры! .. Это выводит меня из себя… А когда я вне себя…

— Хорошо… А теперь довольно! — приказал Годж Уррикан, дергая за руку своего компаньона с такой силой, точно хотел ее оторвать.

После этих нескольких фраз можно было прийти к заключению, — многие сочли бы это невероятным, — что на свете существовал человек, по сравнению с которым командор Годж Уррикан казался ангелом кротости.

Во всяком случае, если оба эти субъекта явились сюда, то только в надежде получить плохие известия и удостовериться в том, что в матче Гиппербона будут участвовать всего только шесть партнеров.

Так именно думала Джовита Фолей, с трудом удерживаясь, чтобы не выйти на улицу. Ей хотелось поступить с этими двумя субъектами так, как они того заслуживали, рискуя быть растерзанной этим страшным зверем в человеческом образе.

Короче говоря, в результате всех этих обстоятельств все газеты, появившиеся около шести часов вечера, оказались переполненными самыми странными противоречиями.

По одним — здоровье Лисси Вэг окрепло благодаря заботам врача, и ее отъезд ни на один день не будет отложен. По другим — хотя болезнь и не представляла ничего серьезного, тем не менее мисс Вэг потребуется некоторое время для отдыха, и она не сможет отправиться в путешествие раньше конца недели.

Газеты Чикаго Глоб и Чикаго Ивнинг Пост, расположенные к девушке, оказались особенно пессимистическими: в них сообщалось о консилиуме светил науки… о необходимости операции…

«Мисс Вэг сломала себе руку» — сообщала первая газета. «Ногу» — сообщала вторая. А нотариус Торнброк, исполнитель завещания покойного, получил анонимное письмо, в котором ему сообщали, что пятая партнерша отказывалась от своей доли наследства. Что же касается газеты Чикаго Мэйл, редакторы которой разделяли симпатии и антипатии командора Уррикана, то эта газета без всяких колебаний объявила, что Лисси Вэг в этот день между четырьмя часами сорока пятью минутами и четырьмя часами сорока семью минутами пополудни скончалась.

Когда эти новости дошло до Джовиты Фолей, с ней едва не сделалось дурно; к счастью, доктор Пью во время своего вечернего визита до некоторой степени ее успокоил.

— Нет! .. Это только обыкновенный бронхит, — повторял он. — Никаких симптомов страшного воспаления или еще более страшного отека легких нет. До сих пор, по крайней мере… Достаточно будет нескольких дней спокойствия и отдыха…

— Но скольких же именно? !

— Может быть, семи или восьми.

— Семи или восьми? !

— При условии, чтобы больная не подвергалась ни малейшему сквозному ветру.

— Семь или восемь дней! .. — повторяла несчастная Джовита Фолей, ломая руки.

— И притом — если не произойдет никаких серьезных осложнений…

Ночь прошла беспокойно. Снова появилась лихорадка — приступ, который продолжался до самого утра и вызвал сильнейшую испарину. Но боль в горле уменьшилась, и откашливание становилось постепенно менее затруднительным.

Джовита Фолей не ложилась спать. Бесконечные часы провела она у изголовья своей бедной подруги. Какая сиделка могла бы сравниться с ней в заботах, в рвении и во внимании? Но она никому не уступила бы своего места.

На следующий день после небольшого недомогания и возбуждения, обычных по утрам, Лисса Вэг снова заснула.

Было 9 мая, и в этот день в зале театра Аудиториум должно было состояться пятое метание игральных костей матча Гип-пербона. Джовита Фолей отдала бы десять лет своей жизни, чтобы там быть. Но оставить больную! Нет… об этом нечего было и думать. Случилось так, что Лисси Вэг скоро проснулась и, подозвав к себе подругу, сказала:

— Милая Джовита, попроси нашу соседку прийти сюда заменить тебя около меня.

— Ты хочешь, чтобы…

— Я хочу, чтобы ты отправилась в Аудиториум… Ведь туда надо к восьми часам, не так ли?

— Да… к восьми…

— Ну вот… через двадцать минут ты вернешься… Мне приятно, что ты там будешь… и так как ты веришь в мою удачу…

«Еще бы! « вскричала бы Джовита Фолей за несколько дней перед тем, но в этот день она так не сказала. Она только поцеловала больную в лоб и предупредила соседку, почтенную особу, которая тотчас же пришла и уселась у изголовья постели. Потом Джовита сбежала с лестницы и, сев в первую попавшуюся карету, велела ехать к Аудиториуму.

Было без двадцати восемь, когда Джовита Фолей подошла к дверям зала, уже переполненного публикой. Ее тотчас узнали и закидали вопросами:

— Как себя чувствует мисс Лисе Вэг?

— Вполне хорошо, — заявила она и попросила, чтобы ее пропустили к эстраде, что было тотчас исполнено.

Так как известие о смерти молодой девушки появилось уже во многих утренних газетах, то некоторые из присутствующих удивились, что ее самая близкая подруга была в этой толпе и даже не в трауре.

Без десяти минут восемь председатель и члены Клуба Чудаков, сопровождаемые нотариусом Торнброком со всегдашними алюминиевыми очками на носу, появились на эстраде и уселись вокруг стола. Карта штатов была разложена перед нотариусом. Около кожаного футляра лежали две игральные кости. Еще пять минут, и на стенных часах зала пробьет ровно восемь.

Внезапно громовый голос прервал тишину, которая водворилась не без труда.

Этот голос нельзя было не узнать: так гудеть мог только голос командора.

Годж Уррикан попросил слова, ему необходимо было сделать одно маленькое замечание, что и было ему разрешено.

— Мне кажется, господин председатель, — сказал он, повышая голос по мере того, как развивалась фраза, — мне кажется, чтобы неуклонно и точно исполнить волю покойного, лучше было бы не приступать к этому пятому метанию костей, так как пятая партнерша не в состоянии…

— Да… да! .. — проревели некоторые из группы, окружавшей Годжа Уррикана, и громче всех других проревел голос страшного человека, сопровождавшего накануне командора и стоявшего под окнами Джовиты Фолей.

— Молчать, Тюрк! .. Молчать! .. — приказал командор Уррикан, точно он обращался к собаке.

— Чтобы я замолчал! ..

— Тотчас же!

Под мечущим искры взглядом Уррикана Тюрк замолчал, и командор продолжал:

— Если я делаю это предложение, то только потому, что имею самое серьезное основание предполагать, что пятая партнерша не может выехать ни сегодня, ни завтра…

— Ни даже через неделю! — закричал один из присутствующих, сидевших в зале.

— Ни через неделю, ни через две недели, ни через месяц, — подтвердил командор Уррикан, — и это потому, что сегодня утром, в пять часов сорок семь минут, она умерла!

Сдержанный шопот прокатился по залу, но его покрыл женский голос, отчетливо произнесший:

— Это ложь! Ложь! Ложь, потому что я, Джовита Фолей, всего двадцать пять минут тому назад оставила Лисси Вэг живой и выздоравливающей!

Новый взрыв криков и протестов раздался из группы Уррикана. После формального заявления командора поведение Лисси Вэг доказывало, что она не желала считаться ни с какими требованиями приличий! Разве она не должна была умереть, раз он категорически заявил о ее смерти?

Тем не менее считаться со словами Годжа Уррикана было теперь трудно. А бешеный субъект продолжал настаивать, лишь несколько изменив свои аргументы. Вот что он заявил:

— Пусть будет так… пятая партнерша не умерла, но в то же время ей все не лучше! .. Ввиду создавшегося положения я прошу, чтобы моя очередь подвинулась и чтобы то метание костей, которое произойдет через несколько минут, было бы для шестого партнера, который, таким образом, должен будет занимать с этих пор пятое место.

Новый гром криков в ответ на это требование и топот Годжа Уррикана были поддержаны его единомышленниками, вполне достойными плавать под его флагом.

В конце концов нотариусу Торнброку удалось усмирить это неистовствующее собрание, и когда снова водворилась тишина:

— Предложение Годжа Уррикана, — сказал он, — основано на неверном понимании воли завещателя и находится в полном противоречии с правилами благородной игры Североамериканских Соединенных штатов. Каково бы ни было состояние здоровья пятой партнерши, даже в том случае, если бы оно ухудшилось и ее пришлось бы вычеркнуть из числа живых, все равно мой долг, долг исполнителя завещания покойного Вильяма Гиппербона, требует, чтобы мы приступили к тиражу, назначенному на девятое мая для мисс Лисси Вэг. Через две недели, если она окажется не на своем посту, останется ли она в живых или нет, все равно, она будет лишена своих прав, и партия будет продолжаться при участии не семи, а шести партнеров.

Последовали бурные протесты Годжа Уррикана. Голосом, полным негодования, он заявлял, что если кто-нибудь и понимал неверно волю завещателя, то это сам нотариус Торнброк, хотя его и поддерживали члены Клуба Чудаков, произнося эти столь грозные слова, командор был красен от гнева, но его красное лицо казалось бледным рядом с совершенно багровой физиономией его компаньона.

Вот почему Годж Уррикан чувствовал, что ему необходимо было удержать Тюрка около себя, чтобы предотвратить какое-нибудь несчастье.

— Куда ты? — спросил он, остановив его в тот момент когда Тюрк пытался от него ускользнуть.

— Туда, — ответил Тюрк, указывая кулаком на эстраду.

— Зачем?

— Затем, чтобы схватить этого Торнброка за шиворот и выбросит вон, как какую-нибудь морскую свинью…

— Сюда, Тюрк! .. Сюда! — скомандовал Годж Уррикан.

И присутствовавшие услышали в груди Тюрка нечто похожее на глухое рычание, какое издает плохо укрощенный дикий зверь, готовый броситься на своего укротителя.

Пробило восемь часов, глубокая тишина водворилась в зале.

Тогда нотариус Торнброк, может быть немного более обычного взволнованный, правой рукой взял пустой футляр, левой положил в него игральные кости и потряс ими, то подымая футляр, то опуская. Послышался легкий стук маленьких костяшек, ударившихся о кожаные стенки футляра, и когда их выбросили, они подкатились к самому краю стола.

Нотариус Торнброк пригласил Джорджа Б. Хиггинботама и его коллег проверить выброшенное число очков и звонким голосом произнес:

— Девять, из шести и трех.

Счастливое число, так как пятый партнер одним скачком попадал в двадцать шестую клетку, штат Висконсин.